Сердечная терапия Иванцова Мила

35

– Обед в холодильнике! – сказала в приоткрытую дверь кабинета мужа Антонина. – Я еду на массаж, а потом пойду по магазинам. Душа просит чем-то отвлечься. Ты никуда не собираешься?

– Нет, заканчиваю статью, ну, ту, что по результатам совместных с японцами исследований.

– А-а-а. Ну, пиши-пиши, – сказала Антонина, не переступая порога комнаты.

– Ты хоть к ужину вернешься? Может, куда-нибудь сходим? – спросил Игорь, не столько желая совместного выхода, сколько проверяя реакцию жены.

– Не знаю. До ужина еще далеко. Может, и вернусь. А тебе-то что? Ты же все равно дома, я твоих планов не нарушаю. Я в них вообще не вписываюсь! – пошла в наступление Антонина.

Вместо ответа Игорь пожал плечами и развернулся к монитору. Дверь закрылась, а через несколько минут хлопнула и входная, затем щелкнул механизм замка, зажужжал лифт, и все стихло. Игорю сейчас хотелось двух вещей. Или даже трех. Во-первых, стать невидимым и провести ближайшие часы возле Антонины, чтобы все-таки узнать правду и окончательно решить для себя, что же делать дальше. Во-вторых, провести время с сыном, с родным человеком, – просто поговорить с ним о его делах, планах, взглядах на сегодняшнюю жизнь, поделиться чем-то своим, услышать еще что-нибудь от сына о том, о чем тот говорил в новогоднюю ночь, то, чего он сам так и не решился честно себе сказать. Он вдруг почувствовал, что Вадик – это будто он сам, но лучше. «Новая версия», «более продвинутая модель». А еще, то есть, в-третьих, ему хотелось навестить Яну в больнице. Просто сидеть возле нее, разговаривать или молчать, держать за руку и чувствовать, что он кому-то небезразличен и нужен.

Из этих трех желаний реальным сейчас было одно – позвонить сыну и договориться о встрече, хотя велика была вероятность того, что Вадим на работе, отсыпается дома или занят личными делами. Игорь понимал увлечение сына работой, ведь и сам когда-то выбрал интересное ему научное направление, которому верен до сих пор. Когда-то физик-атомщик считался теоретиком, который занимается неизвестно чем. И только после Чернобыля мир осознал, как нужны люди, способные глубоко разбираться в таких сложных и опасных процессах.

Игорь вздохнул и снова углубился в написание статьи. Он ждал приглашения в Японию на конференцию, в программе которой было также посещение атомной электростанции «Фукусима», что было бы для него невероятно интересно как для специалиста. А может, если все хорошо сложится, его пригласят туда и поработать, в длительную командировку. Правда… Правда, Антонина все надеется на возвращение в Европу, а еще намекает, что и в Америке было бы неплохо – новая страна и, конечно, деньги…

Игорь снова вздохнул. Вспоминая их зарубежную жизнь, он теперь уже с трудом представлял новые переезды с женой. Собственно, будут другие стены вокруг них, изменится мизансцена, а изменятся ли отношения между ними? Он снова физически ощутил в груди холод, которым время от времени потягивало из трещины, которая возникла в душе и, казалось, все время увеличивалась.

Антонина в этот день проснулась рано и, пока Игорь спал, пошла проверить почту, посмотреть в Интернете новости, просто побродить по разным сайтам. Это была «официальная версия» ее сидения за компьютером. Действительно, несмотря на то что ее «месть» набирала обороты и ее саму затягивало эмоционально и физически в новые отношения с Романом, все же интерес к событиям на личном фронте мужа ее не оставлял. Как ни странно, несмотря на новогодние праздники, уже дней пять как переписка его с Соней замерла. С одной стороны, можно бы этому порадоваться. А с другой – опытная женщина не могла не почувствовать, что есть в этом что-то неестественное. Ведь «романтические любовники» в последних письмах не ссорились, не прощались надолго, не договорились о других способах связи, не… То есть теперь между ними происходило что-то другое, то, чего Антонина не контролировала.

Вариантов в ее голове было несколько. Во-первых, парочка могла изменить способ связи, прибегнув к общению через другие адреса, через мобильный телефон или скайп, и установить над этим контроль было практически невозможно. Во-вторых, они могли по какой-то причине поссориться и прекратить общение. Но писем, которые бы это подтверждали, в почтовом ящике Игоря не было. Даже в папке «Удаленные». В-третьих, контакты могли перейти из виртуального пространства в реальное, и, если эта корова приперлась в Киев, ситуация осложнялась. Впрочем, Антонина не замечала, чтобы Игорь куда-то надолго исчезал…

Обдумывание этих вариантов разжигало ее женскую фантазию и раздражало. Известно, что больше всего выбивает из равновесия неясность ситуации, которая тебе небезразлична. Ведь, несмотря на появление в ее жизни Тарчинского, она пристально наблюдала за траекторией мужа. Конечно же, хотелось, чтобы Игорь рано или поздно (лучше рано!) поскользнулся, исполняя свои новые танцы вокруг этой кривоногой тумбочки, распластался в глупой позе, почувствовал всю низость и глупость своего положения, и чтобы Соня Тю высмеяла его или вытерла об него ноги, и он, дурачок-профессор, явился бы к Антонине с повинной, посыпая голову пеплом и моля о прощении.

Может, это была несколько гротескная картинка, но как еще, скажите, может видеть обиженная женщина перспективы мужа, способного на такую подлость? Он думал, что она будет просто сидеть и ждать, когда ее подвинут с законного места? Или удовлетворится формальной ролью жены, созерцая его шуры-муры? Ага! Не на ту нарвался!

Примерно так рассуждала Антонина, подъезжая к дому, адрес которого указал ей в SMS’ке Роман. Впервые он пригласил ее к себе, в киевскую квартиру, сказав, что уже вернулся из Москвы, соскучился и имеет к ней серьезный разговор.

В серьезность его намерений Антонина не очень верила. И разве могут у них быть серьезные дела? Если называть вещи своими именами, то любовники и есть любовники. Не больше и не меньше. Пока было именно так.

36

За окном палаты смеркалось, Яна лежала на кровати и пыталась читать чужую книгу, детектив, не отвлекаясь ни на разговоры соседок (их теперь было четверо, а еще четыре кровати большой неуютной палаты пустовали), ни на собственные мысли, которые не давали покоя ни днем ни ночью. Иногда она смотрела на часы – приближалось время посещений. Еще вчера Александра пообещала навестить ее и, уже подъезжая к Киеву на автобусе, сказала, что заедет прямо с автовокзала, а потом уж отправится домой, если можно назвать домом приютивший ее детский сад. А еще неожиданно позвонила Антонина – просто так, поздравить. Она тоже думала, что Яна в Карпатах, и была крайне удивлена, узнав такую новость. Яна напряглась, разговаривая с ней, словно застигнутый врасплох воришка. При этом Антонина заявила, что обязательно ее навестит, но сказала, что сначала уладит одно дело, а потом приедет, поэтому точного времени визита не назвала.

Яне не хотелось, чтобы Александра и Антонина явились одновременно, все же дружеские отношения с Шурочкой – это было одно, а отношения с «пациенткой» Антониной – совсем другое. Хотя… Возможно, именно такая комбинация избавила бы ее от выслушивания откровений госпожи профессорши об Игоре и о реализации ее стратегии мести.

Ночью у Яны поднялась температура, и в раскаленном мозгу крутилось разное, спорили оба ее «Я» – добросовестно-правильное и иронично-циничное, а еще Яну не покидало желание отмотать время назад и каким-то образом вообще избежать той первой встречи с Антониной или хотя бы не совать нос в чужую жизнь, не пытаться понять, что задумал господин профессор… Ей то мерещилась девочка в белом фартуке с косами и тугими щеками, а то возникала Антонина в таком же наряде, грозившая пальцем и с упреком смотревшая на нее…

Яна третий раз перечитывала в книге один абзац и не понимала ни слова. Вдруг дверь палаты открылась и на пороге появилась Шурочка.

– С Новым годом всех! Ну, ты дала! – Улыбаясь, она прошла к Яниной кровати – раскрасневшаяся от мороза, но уже без верхней одежды, хоть и с большой сумкой в руке.

– Привет, Шурочка! Ну зачем ты тянула такую тяжесть? Еще и с дороги! Разве бы я не обошлась?

– Давай, подружка, без формул этикета, я наконец доехала и рада тебя видеть. Вкусненького тебе привезла, диетического – надо силы восстанавливать! – Александра начала выставлять из сумки на тумбочку банку с бульоном, натертую вареную свеклу, домашнюю ряженку и кусочек отварного мяса. – Лучше расскажи, как ты здесь? Как себя чувствуешь? Что врачи говорят? Второе января. Когда домой? Как настроение?

Не успела Шурочка расставить на тумбочке угощения, как в палату заглянула Антонина.

– Ой, у меня сегодня будто день рождения! – улыбнулась Яна. – Заходите! Вот и Шурочка приехала из дому – и сразу ко мне!

– С Новым годом! – Антонина подошла ближе и, оглядываясь, негромко поздоровалась со всеми. – Я могла бы и вчера заехать, но не знала, извините…

Мизансцена обычной районной больницы и палаты на восемь коек несколько удивила женщину, привыкшую к иному обслуживанию, да и вообще нечасто попадавшую в больницу. Яна указала ей рукой на место рядом с Александрой, которая сидела на соседней свободной кровати.

Женщины поздоровались друг с другом, как давние знакомые, хотя после той первой встречи больше не виделись. Обе посмотрели друг на друга не без интереса. Антонина, чувствуя определенный дискомфорт и из-за пребывания в больничной палате, и оттого, что обе молодые женщины были в курсе ее проблемы, присела на кровать и начала выкладывать из пакета угощения – мандарины, бананы, кусочек сыра и нарезку буженины.

– Ой, зачем вы столько? – смутилась больная.

– Вижу, вам Александра домашнего привезла, а я заскочила в «Фуршет», правда, не знаю, что вам можно, извините, не из дому еду. – В этот момент она многозначительно посмотрела на Яну, и у той не осталось сомнения, что дело мести перешло из теоретической плоскости в практическую.

Без сомнения, Антонина даже готова была об этом поговорить, если бы не присутствие Александры. Разве та с ее провинциальным воспитанием и подходом к жизни сможет понять, какой смерч чувств охватил зрелую женщину, под ногами которой покачнулся мир?

«Что ж, будем говорить на общие темы», – подумала она и начала расспрашивать об операции, о врачах и о прогнозах относительно выписки.

– Если хотите, мы дадим кипятильник, сварите ей чаю! – предложила пожилая женщина, которая ухаживала за больной в ряду кроватей напротив.

– Будешь чай, Яночка? – спросила Александра и, не дожидаясь ответа, направилась к подельчивой соседке, а потом взяла у нее же литровую банку и пошла в угол палаты к умывальнику за водой.

Яна, неожиданно оставшись один на один с Антониной, предпочла сейчас бы потерять сознание, уснуть, провалиться сквозь матрас и сетчатую кровать на пол, чтобы не чувствовать себя подлой предательницей перед человеком, доверившим ей свою тайну. Но при этом она отметила изменения в своей пациентке. Нельзя было сказать, что та выглядела хуже, чем при прошлых встречах, – в глазах пылал огонь, женщина явно была в тонусе, хоть и взволнована. Видно было, что ей нужно выговориться, но присутствие Александры и атмосфера этой рядовой клиники, да еще и чужие люди вокруг не позволяли это сделать.

Женщины разговаривали о том о сем, подкармливали Яну, а когда та взялась за чай, Шурочка посмотрела на большие круглые часы на стене и стала собираться. Вдруг из ее дорожной сумки выпала на пол и раскрылась коробка, внутри которой Яна увидела милые ее глазам вещи – бусины, бисер в пакетиках, иглы, ножницы, тесьму, разноцветные нити.

– О! Вижу, ты прихватила себе развлечение! – обрадовалась Яна.

– Да взяла кое-что, хоть и времени здесь нет – много работы.

Александра начала собирать все в коробку, и в руке ее оказалась странная вещь размером в пол-ладони – насыщенных цветов бисер был нашит на выпуклую текстильную основу и представлял собой брошь в виде сказочного льва с гривой, лапами и широкой улыбкой. Яна удивленно подняла брови и протянула открытую ладонь. Мастерица положила на нее зверя и смущенно наблюдала за реакцией специалиста. Антонина тоже склонилась над изделием. Что-то оно ей напомнило – сочность цветов, сказочность формы были похожи на детские рисунки или работы художников-примитивистов.

– Мария Приймаченко? – Яна вдруг удивленно посмотрела на подругу. – Зверь?

– Да, что-то подобное виделось, когда делала. Вдохновилась передачей о ней. Неужели похоже? – удивилась и Александра.

– Колоритно! Супер! А я еще приглашала ее заходить поучиться! – сказала Яна Антонине, на мгновение забыв о своих сложных внутренних отношениях с «пациенткой», которая о них даже не догадывалась.

Антонина тоже взяла на ладонь льва, покрутила его, заглянула на аккуратную изнанку, словно взвесила в руке и приложила к груди. Она одевалась в другом стиле, ее элегантные наряды более сдержанных тонов были совершенно далеки от народного примитивизма, но на бежевом тонком свитере лев заиграл, став ярким красно-оранжево-зеленым пятном, и Антонине это понравилось. Ей вообще в последнее время хотелось перемен – ярких цветов, громкой музыки, быстрой езды…

– Я бы купила такое! – неожиданно сказала она Александре. – Назначьте цену!

Молодая женщина растерялась, посмотрела на Яну, а потом запустила руку в свою коробку и извлекла оттуда еще две подобные броши. Одна представляла собой такого же льва, но он был выполнен уже в желто-сине-красных тонах, а вторая – весеннюю салатово-зеленую птицу с яркими бусинами глаз, тонкими лапками и пальчиками из продолговатого стекляруса. Александра разложила их на простыне на Яниной кровати. Женщины смотрели на броши, а потом удивленно переглянулись между собой. Сзади подошла пожилая женщина, которая эти два дня помогала Яне.

– Славные, – сказала она. – А можно, я дочке покажу? Таня, посмотри, здесь такие красивые штуки принесли!

Александра от неожиданности покраснела и совсем растерялась.

– Стойте! Послушайте! Это же ваш шанс! Моя приятельница держит салон – там шьют вечерние и праздничные платья, делают бижутерию. У них крутые клиенты. Одна работница уволилась, как раз ищут мастерицу со вкусом и с руками! Я поговорю с ней. Если бы вы еще дали показать эти работы… Не знаю, что она там платит, но уж точно не меньше, чем на базаре, так хоть будете в тепле! – Антонина сама обрадовалась такой удаче – и Кире поможет найти мастера, и Александра как-то по-человечески устроилась бы. – А вы шить умеете?

– Да, – кивнула удивленная таким ходом событий женщина. – Я хорошо шью, а броши – это так, шутя сделала, душа просила чего-то яркого. Я не специалист, это скорее хобби… Я не знаю, смогу ли в салоне…

– Не горячитесь! Я еще не гарантирую, что моя идея заинтересует приятельницу, но почему бы не спросить? Только вчера она жаловалась, что осталась без мастера, – сказала Антонина, все еще рассматривая броши и прикладывая их по очереди к груди.

– Ну, Шурочка, если тебя возьмут, придется подарить Антонине брошь за посредничество! – Яна засмеялась и испуганно схватилась за живот, резко заболевший от напряжения.

– Подарю! Конечно, подарю! – отозвалась Александра. – А ты не дергайся, ложись, мы, наверное, тебя уже утомили.

Вдруг зазвонил Янин мобильный, она взяла телефон с тумбочки, посмотрела на экран, затем – взволнованно – на одну и на другую гостью и сбросила звонок, не ответив.

«Ого! У Яны снова секреты», – подумала Александра, вспомнив странные предновогодние звонки приятельнице от какого-то человека, с которым та договаривалась о встрече.

Антонина, тоже поняв, что это личное, перевела взгляд на ночное зимнее заоконье. Пора было прощаться и возвращаться домой, к Игорю, возвращаться и думать, что же делать дальше с этой жизнью – с подпольным романом мужа, с собственным романом с Романом, от воспоминаний о сегодняшних объятиях и поцелуях которого до сих пор горело ее тело. Так горела она тогда во Львове с Магой. Но тот не трогал ее душу, не вздымал в ней волны ревности, так и не коснулся чего-то нетелесного. А тут вдруг такое…

Яна поднялась с кровати и, придерживая правый бок рукой, осторожно пошла к выходу из отделения, чтобы проводить посетительниц.

– Не очень разгуливай тут, по коридорам, еще простудишься! – отговаривала ее Шурочка.

– Я немножко пройдусь с вами, залеживаться нельзя, – отмахнулась Яна и двинулась вперед, чтобы не оставаться наедине с Антониной, чтобы не смотреть ей в глаза, потому что еще и сама не знала, где выход из сложившейся ситуации.

Лифт почему-то не работал, и дежурная санитарка добротного телосложения посоветовала гостям спускаться пешком, а на Яну цыкнула, чтобы та возвращалась в палату, пока дежурный врач ее не увидел. Антонина выгнула брови, удивленная таким обращением с больными в современной клинике, но вдруг возникло дежавю, ощущение из молодости, когда родился сын. Так бывает, когда запах подгоревшего молока выдергивает из памяти взрослого человека яркую ассоциацию с советским детским садом, где редкий день проходил без того, чтобы не пригорела молочная каша. Антонина закрыла глаза, улыбнулась, вздохнула и снова почему-то почувствовала на своем теле отголоски Романовых объятий, а в сердце – отголоски отношений, которые могли бы родиться в юности, но пролежали где-то законсервированными, как тушенка на военном складе, в ожидании времени «Ч».

– Ну, Яночка, ты иди, и мы пошли, день у меня длинным выдался, не рассказать! – улыбнулась Александра и махнула свободной рукой.

– Да, идите. У меня тоже день был некороткий, – Антонина потерла нос, пытаясь сдержать улыбку, и почему-то пожала плечами. – Ну, мы пошли, а вы звоните. Может, надо будет забрать вас, когда выпишут, так без вопросов. Я – женщина свободная.

Яна кивнула, осознавая разницу между Антониной, впервые переступившей порог ее кабинета в детсаду, и этой «свободной женщиной»… Что-то с ней происходило. Несомненно, что-то с ней происходило такое, что давало ей силы подняться над «блудом» мужа, над Соней, над своими страхами перед неопределенностью одинокого будущего… «Но так быстро! – подумала Яна. – В таком возрасте – и такие стремительные перемены! А может, это к лучшему. Правда, для кого? А как это воспримет Игорь?»

Женщины стали спускаться по лестнице, а Яна на минуту замерла в пустом прохладном холле. Ей хотелось побыть одной – уже двое суток не было такой возможности. Палата понемногу заполнялась все новыми и новыми соседками, постоянно шли посетители, бубнили разговорами, журчала вода в умывальнике, тикали настенные часы, все время что-то происходило и отвлекало ее от собственных мыслей. Яна присела на один из четырех стульев, соединенных сзади деревянной планкой в единое целое, как вдруг услышала жужжание лифта. Кабина поднялась на ее этаж, дверь со скрипом отворилась, и в вестибюль ввалилась странная пара – стройная девушка в сапожках на каблуках, в голубом свитере и джинсах, державшая в руке микрофон, и парень в черном джемпере, в черных джинсах, обутый в гриндерсы. На его плече была пристроена большая видеокамера. Очевидно, верхнюю одежду они оставили где-то внизу и обременены были только техникой. Девушка на мгновение зафиксировала свой взгляд на Яне, оглянулась на оператора, тот кивнул, и оба дружно двинулись на нее.

– Скажите, а что такое, по-вашему, счастье? – без традиционных «реверансов» спросила девушка и приблизила микрофон к Яниному лицу.

От неожиданности та на мгновение застыла, но быстро опомнилась и, сознавая некоторую комичность ситуации, ответила:

– Счастье – это когда ты видишь то, что происходит в больницах, только по телевизору в комических сериалах!

– А для вас лично, если абстрагироваться от больницы? Ведь вчера наступил Новый год, как вы представляете свое новое счастье? Чего бы вы хотели? – не сдавалась девушка, а парень с камерой медленно передвигался вокруг них, меняя ракурс съемки.

Яна поняла, что отшутиться не удалось, присмотрелась к упорной парочке повнимательнее и коснулась рукой микрофона. Девушка тряхнула головой и не выпустила из рук свое «средство производства». Яна сплела руки на животе, вздохнула и заговорила, глядя не на камеру, а на самодельную бумажную гирлянду, приклеенную скотчем к серой, крашенной масляной краской стене.

– Если в мешок с черными семечками подсолнечника бросить два белых семечка тыквы, долго возить или носить этот мешок, чтобы семена хорошо перемешались, а затем высыпать его содержимое на пол, каков шанс, что две семечки тыквы окажутся рядом?

Сказав это, Яна замерла, не отрывая взгляда от скромно украшенной стены, а девушка вопросительно посмотрела на оператора. Тот не шелохнулся, продолжая снимать.

– Вы, конечно, поняли, о чем речь. Вот это, пожалуй, оно и есть – счастье встретить СВОЕГО человека. Это силы небесные посылают не многим, разве что избранным. Потому что большинство людей, к сожалению, даже не представляют, как это бывает.

– Но… Но как же можно распознать, ТВОЙ это человек или нет? Есть ли какие-то критерии? А вдруг ты решишь, что твой, а завтра встретишь другого, и он покажется еще более ТВОИМ? Или так: ты узнал свою половинку, а она тебя – нет? Что тогда? Или, например, как отличить ЭТО от простой влюбленности или симпатии?

– Слишком много вопросов, – улыбнулась девушке Яна, – я не Бог. Просто я думаю, что, когда эти два семечка волею судьбы коснутся друг друга, они не смогут этого не почувствовать.

– А что делать остальным? – округлила глаза девушка. – Вообще жить одиноко? Так и человечество вымрет!

– Остальным? – Яна будто проснулась. – Жить. Но, по крайней мере, уважать друг друга. И не калечить. Хотя… Все это слова. Да и из другой оперы. Вы спросили о СЧАСТЬЕ. Я ответила. Извините, я пойду в палату, слабовата еще. Конечно, есть другое счастье – просто когда все здоровы и жизнерадостны. Это тоже немало.

Из дверей отделения выглянула санитарка и погрозила Яне пальцем. Та встала и направилась к ней. Оператор навел камеру на тучную женщину, и она мгновенно одернула халат и замахала обеими руками:

– Еще журналистов мне тут не хватало! Это больница, а не… а не…

– Скажите, а по-вашему, что такое СЧАСТЬЕ? – двинулась на нее девушка.

– Счастье? Ну, вы даете! – воскликнула, кокетливо поправив на голове белую косынку, женщина. – Это и объяснять не надо! Нормальный непьющий мужик дома, желательно, чтобы с руками и не гуляка, нормальные здоровые дети, не босяки и не наркоманы, стабильная работа, чтоб зарплата вовремя, ну и крыша над головой… Господи, да что нашей женщине для счастья надо? Вот все это и немножко ласки. И все! Баба счастлива! А когда она счастлива – то и всем вокруг нее хорошо. Потому что женщина в нашем мире, как ни крути, все на себе держит. Так, слушайте! Не заговаривайте меня здесь! Я, между прочим, на работе! И выговоров мне не надо!

Санитарка приоткрыла дверь, приглашая прооперированную вернуться в отделение, махнула рукой «киношникам» и исчезла вслед за Яной за дверью с закрашенными белой краской стеклами.

Девушка с микрофоном оглянулась и махнула рукой оператору:

– Жека, выключай! Снято.

37

Александра поблагодарила Антонину, попрощалась и вышла из машины, как вдруг подал сигнал мобильный – пришла SMS’ка. Женщина, утомленная насыщенным событиями днем, несла сумку, которая почему-то не стала легче, избавившись от передачи для Яны, и поэтому она решила прочесть сообщение уже в детсаду. Там сегодня вряд ли будут дети, все же новогодние праздники, даже круглосуточную группу, наверное, разобрали. Но несколько окошек светилось – дежурный охранник и дежурная нянечка все равно должны были находиться на службе. Александра остановилась на коврике перед крыльцом, лампочка над ней отбрасывала на снег блестящий полукруг света. Женщина все же не удержалась и достала свободной рукой из кармана мобильный.

«Доехала? Еще остались силы на вечерний новогодний кофе?» – писал Вадим.

Этих самых сил у Александры почти не было, казалось, что утро со Стасиными занятиями у станка, дурацкая история с Василием и сумкой, долгая дорога в автобусе, посещение Яны в больнице, неожиданное предложение Антонины относительно трудоустройства – все это будто были события не одного дня, а целой недели. Конечно, от этой SMS’ки Вадима внутри у нее всколыхнулась теплая волна, и она с удовольствием встретилась бы с ним, но вид у нее был, пожалуй, еще тот. Александра колебалась, глядя на экран мобильного, пока он не погас.

– И почему бы тебе не ответить согласием? – прозвучало у нее за спиной так неожиданно, что Александра вздрогнула.

– Господи! – воскликнула она и уронила на снег тяжелую сумку. – Откуда ты здесь?!

– Поехали ко мне? – Вместо ответа на вопрос Вадим поднял сумку и взял растерянную женщину под руку.

– Прямо сейчас?

– А у тебя сегодня есть еще какие-то дела?

– Нет… Сегодня я выходная. Но… А сумка?

– Сумка едет с нами!

– С нами? – эхом отозвалась Александра и хотела еще что-то спросить, но Вадим опередил ее:

– Как отпраздновали? Как чувствует себя балерина Станислава Стрелецкая?

Женщина расплылась в улыбке, расслабилась и пошла за доктором к выходу из территории детсада.

Его машина стояла за углом соседнего дома. У Александры было немало вопросов к Вадиму: как он очутился здесь в такое время, долго ли ее ждал, да и вообще множество всяких «зачем» и «почему», но… Но что бы изменили при данных обстоятельствах его ответы, какими бы они ни были? Женское сердце приятно колотилось в груди, ее руку держала теплая мужская рука, а тяжелая сумка плыла где-то с другой стороны, так и не добравшись до пункта назначения.

– Ну, как вы отпраздновали? – Вадим улыбнулся Александре с водительского места.

– Нормально. Хорошо встретили, родители не нарадуются Стасей. Они уже старенькие, я – поздний ребенок, поэтому тешатся, что дождались внучку, но грустят, что мы далеко, но… так уж мы решили. – Александра рассматривала ночные улицы Киева, украшенные фонарями, гирляндами и выбеленные негустым снегом.

В машине было тепло, она чувствовала себя уютно и в безопасности. И не было ни сил, ни желания додумывать-гадать, что Вадим придумал, что это будет за вечерний новогодний кофе – что будет, то и будет.

– Ой, я же не спросила, как тот малыш себя чувствует? Я все вспоминала его.

– Славкович? – широко улыбнулся Вадим. – Хорошо! Вцепился за жизнь ого-го как! Крепкий пацан. Я у него был в новогоднюю ночь и сегодня тоже – опасность миновала.

– Слава Богу! – облегченно вздохнула Александра. – Я даже не представляю, как это – такую кроху резать!

– Оперировать, – не отрывая взгляда от дороги, поправил ее Вадим.

– Да. Но страшно. Сколько там того сердечка?

– Сердце – это не такой уж и мелкий орган, а вот сосуды сшивать! Представь: разрезать шланг, а затем сшить его, да так, чтобы вода по нему шла и не сочилась, а? – улыбнулся Вадим.

– Не представляю… Это просто ювелирная работа.

– Хочешь увидеть, как там у нас? В Украине подобной клиники нет. Это космодром. Все по последнему слову науки и техники!

– Но ведь все равно жизнь ребенка зависит и от умения врача?

– Да, и не одного, а целой команды – кардиолога, анестезиолога, хирурга, медицинских сестер очень высокой квалификации, и операционных, и в реанимации…

– Не представляю. Это, пожалуй, как на фронте…

– Да нет, – засмеялся Вадим, – у нас не стреляют, плюс наилучшая аппаратура, лекарства, люди. Хотя напряжение бывает – ого! Все, приехали. – Вадим остановил машину во дворе пятиэтажки, Александра узнала знакомое место.

– А у меня тоже есть немного домашней вкуснятины, – наклонилась к сумке Александра, увидев уже сервированным знакомый стеклянный столик на низких ножках.

– Давай! Гулять так гулять! Новый год с опозданием! Кто меня еще здесь покормит домашними вкусняшками? – запросто согласился Вадим. – Давай так: пока я разложу и расставлю, ты успеешь освежиться с дороги. Если хочешь. Короче, будь как дома! Ты здесь уже немного пожила, все знаешь.

Александра выпрямилась с пластиковыми судочками в руках и растерянно посмотрела на Вадима. Но тот пошел в кухню, вернулся с тарелками, потом отправился туда же, не оглядываясь на гостью, будто все, им сказанное, не подлежало обсуждению. В общем, обстановка была простой и ненапряжной. Хочешь в душ – иди в душ, хочешь есть – садись к столу, все как дома. Шурочка, которая действительно уже «пожила» в этой квартире, заколебалась, решая, как лучше поступить. Но когда увидела, что Вадим ставит на стол высокую зеленую свечу в виде елочки, почувствовала, что за «новогодним» столом ей будет приятнее сидеть свежей, чем окутанной запахами дороги, автобуса и больницы…

– Спасибо. Я быстро, – сказала она, вытащила из сумки что-то из одежды и через секунду закрылась в ванной.

– Полотенце в тумбочке, – крикнул ей вдогонку Вадим и улыбнулся.

В ванной журчала вода, из телевизора на стене гостиной доносились новогодние песни, потрескивала на столе свеча-елка, запах ее смешивался с заманчивыми ароматами еды, поблескивала фольгой неоткрытая бутылка шампанского, а Вадим сидел напротив этого живого натюрморта, уставший после рабочего дня, но счастливый, и улыбался. Ему было спокойно и уютно. И запоздалое празднование Нового года никак его не тяготило. Ведь каждый сам себе или делает, или портит праздник.

Вдруг заиграла мелодия мобильного. Сразу же проснулась тревога за маленьких пациентов, но… Но на экране мигала надпись «АНЖЕЛА». Вадим взглянул в сторону ванной, мгновение колебался, отвечать ли, но все-таки принял вызов.

– С Новым годом! – звонким, нетрезво-веселым голосом поздравила его Анжела, перекрикивая музыку. – Я, как всегда, мешаю? Ты в операционной?

– Нет, я дома. И тебя с Новым годом, – сдержанно ответил Вадим.

– Дома? Это ж надо! Еще скажи, что и Новый год встречал дома, а не в больнице!

– Анжела, к чему это все? Ты что-то хотела?

– Нет! Хотела тебя поздравить. И услышать поздравления в ответ, с пожеланием исполнения желаний!

– Поздравляю. Пусть сбываются!

– Поздравляет он! – вела свою линию девушка. – Выпросила! Спасибо. Как поживаешь? Я вот веселюсь, как видишь. Слышишь?

– Рад за тебя. Значит, все к лучшему, – негромко ответил Вадим, снова взглянув в ту сторону, откуда вот-вот могла появиться Шурочка.

– А что ты так тихо отвечаешь? Ты там не один? Точно! Я не вовремя! – Анжела даже задохнулась от догадки.

Вадим поднялся и вышел в спальню, на ходу включил свет, повернул выключатель на минимум мощности и в полутьме уселся на кровать.

– Ты все сказала?

– Нет! Хотела напомнить, чтобы не забывал поливать кактус на кухне! Или твоя коза пусть поливает! Если долго выдержит такую жизнь! – нервно рассмеялась Анжела.

– Не звони мне больше, слышишь? – повысил голос Вадим и нажал на «сброс».

Когда он перевел взгляд с экрана мобильного на двери, увидел там Александру. Волосы ее были подколоты на затылке, отдельные непослушные влажные пряди спадали на шею, на ней было небольшое ажурное черное платье чуть выше колена, без рукавов, явно вязанное крючком, а ниже платья – босые ноги. Гостья стояла на цыпочках, осознав неуместность своего присутствия, она собиралась тихо выйти. Вадим еще раз пробежался взглядом по ее фигуре, от прически до босых ног и обратно, улыбнулся и протянул к Александре руку ладонью вверх. Она забавно, как птичка, наклонила голову набок, внимательно вглядываясь в Вадима, улыбнулась одними глазами и сделала шаг вперед.

– Есть хочется, – прошептал на ухо Шурочке Вадим, поцеловал ее в шею и снова прижался горячим животом к ее спине. – Кто-то обещал домашних блюд…

– А кто-то два часа назад пригласил меня на кофе и макового зернышка до сих пор не дал, только кулинарную показуху устроил! – оглянулась, не размыкая его объятий, улыбающаяся женщина.

– Так вам, госпожа, принести чего-нибудь в постель или пойдем к столу?

– Эх! Хорошо бы весь стол сюда перетащить, – сказала Шурочка.

– Весь стол? Кхе… Лучше уж я тебя туда отнесу! – решительно произнес Вадим, оперся на локоть и отбросил край одеяла, которым они были укрыты.

Александра автоматически дернула одеяло на себя и замерла.

– Не смотри на меня! – Она нахмурила брови.

Этот жест и эти слова после всего, что минуту назад происходило между ними, были такими по-девичьи непосредственными и целомудренно-искренними, что Вадима накрыло новой волной нежности к этой женщине-девушке, которая, на удивление, была еще и мамой девочки-балерины!

– Не смотрю! – сказал он, закрыл глаза, нырнул под одеяло и снова начал покрывать поцелуями ее тело.

– Да ты же есть просил! – шутливо отбивалась Шурочка.

– Вот видишь, никак не наемся, – простонал Вадим, вынырнул из-под одеяла и припал к ее губам.

Александру опять накрыло волной желания, и опять куда-то исчезли ощущение времени года, суток, звуки и запахи из соседней комнаты, а голод и жажда ненасытно утолялись другим способом, который и изнурял, и наполнял их тела и души новыми силами и энергиями.

38

Уже несколько дней Яна не отвечала на звонки профессора Соломатина, и он волновался. Единственной связью с ней, кроме мобильного, мог быть тот злосчастный сайт одноклассников, куда она впервые написала ему сообщение. Игорь вернулся к этому сообщению, перешел на страницу Яны, без фотографии, где значилось вымышленное имя, и понял, что этот раздел был создан не для «жизни» там и постоянного общения с друзьями, а ради одной какой-то цели. Скорее всего, чтобы уяснить себе настоящую расстановку фигур в его семье. Там не было не только фотографий хозяйки, но и следов ее друзей или родных, пейзажей посещенных стран, не было даже хоть какого-то списка друзей. А из сообщения вверху страницы стало ясно, что хозяйка в последний раз заходила сюда еще в декабре.

Игорь волновался, хоть и разговаривал с Яной уже после операции. Она тогда позволила звонить, но категорически запретила ее посещать. И действительно, кем он был для нее, чтобы носить передачи? И разве она виновата в том, что его мысли бездомным псом блуждают между двумя женщинами – между той, которую любил всю жизнь безответно, но с надеждой, и той, которая сумела это увидеть, разгадать, понять и поразила его своей с ним созвучностью и неравнодушием.

Приближалось православное Рождество. Игорь работал над новой статьей и над докладом для предстоящей международной конференции. Он был рад разомкнуть круг повседневных забот и хотя бы на время изменить ход домашней жизни. Сын после празднования Нового года не появлялся, один раз звонил, сказал, что весь в работе, спросил осторожно, как мама, и удовлетворился общими, ничего не значащими словами, прозвучавшими в ответ. Антонина то исчезала «по делам», то перемещалась по квартире из комнаты в комнату с видом оскорбленной непониманием и пренебрежением дамы. Начать с ней диалог и рассказать об эфемерной Соне Тютюнниковой Игорь не решался. Или уже не видел в этом смысла. «Может, оно и к лучшему, как ни прискорбно это сознавать», – думал он. Очевидно, она всю жизнь ждала от него именно таких поступков – подлости, предательства, интриг… Всю жизнь старалась не допустить, чтобы он «прыгнул в гречку», и готова была поймать его на горячем. Так сильно любила? Вряд ли… Скорее боялась повторить мамину судьбу.

Мысленно Игорь вернулся в родной Львов, где он провел юность, а воспоминание о теще перенесло его в очень скромную двухкомнатную квартиру на первом этаже, где она оказалась вместе с пятнадцатилетней Антониной после развода с мужем. Збоища – северо-западный район города, издавна славился как криминальный. Настороженно и недружелюбно принял он новеньких, а позднее и поклонников этих новеньких… Постоянный запах сырости и плесени в разрисованном и загаженном подъезде, в квартире коридорчик полтора на полтора метра, кухня два на три, две небольшие смежные комнаты. Вечное отсутствие в них солнца из-за деревьев, когда-то посаженных перед окнами, вечное отсутствие улыбки на лице Тониной матери, для которой жизнь словно остановилась – развод выбил почву у нее из-под ног, она поставила на себе крест и просто доживала, сколько было отпущено, хотя на момент их знакомства женщине едва исполнилось сорок пять.

Антонинин отец стремительно женился вторично, усыновил сына жены, но общих детей с ней не завел. Он крепко стоял на ногах еще при Советской власти, так что иногда подбрасывал дочери-студентке деньжат, чем и ограничивалось их нечастое общение. Мать жила, безразличная к окружающему миру, работала бухгалтером в женском коллективе пенсионного фонда и, казалось, поставила на себе крест. Так же без эмоций она встретила сообщение молодых о намерении пожениться и отсидела свадьбу в кафе рядом с бывшим мужем, «потому что так положено». Без особых эмоций отреагировала на появление внука, навещала его пару раз в месяц – приезжала в квартиру, которую снимали в то время молодые. Видимо, осталась бы равнодушной и к их отъезду за границу, если бы дожила до того времени. Но женщина просто угасла. Навсегда.

Может, именно поэтому Антонина и решила держать своего мужа при себе во что бы то ни стало? Не хотела повторить мамину судьбу? А мужчин с тех пор не считала надежными спутниками в жизни? Все это Игорь осознал только теперь, после разговоров с Яной, когда увидел ситуацию глазами жены. Разве мог он, выросший в интеллигентной, дружной, бесконфликтной семье, предположить такую мотивацию долголетия их брака? Хоть и не очень грели его Антонинины чувства, но его необъяснимой любви было достаточно на двоих. К тому же все эти долгие годы, буквально до предновогодних дней, в их спальне почти каждую ночь скрипела-стонала многострадальная супружеская кровать, и Игорь утешался тем, что это хороший признак – такие активные ночи, пусть и в противовес небогатым искренними эмоциями дням.

Игорь пытался оправдать действия Антонины, ее жажду мести, ругал себя за эту вымышленную историю с Соней – стоило ли дразнить быка красной тряпкой? Может, и жили бы до глубокой старости, как привыкли. Но сейчас он чувствовал, что «как раньше» уже не будет. Сваренное яйцо сырым не станет, как ни крути. Он собственноручно запустил реакцию, которую теперь не остановить. Даже если он расскажет жене всю правду, она либо не поверит в это, либо будет считать его полным идиотом… Кто их может понять до конца, этих женщин? Кто знает, как они поступят в следующую секунду? Разве что они сами. В данном случае – это Яна, его «translator», толкователь, человек, который по роду своей странной деятельности оказался где-то между двумя полюсами и чувствует и осознает флюиды обоих.

И вот она исчезла. Ушла в «оффлайн», будто приснилась. А вдруг что-то, не дай Бог, случилось там, в больнице? А может, надоел он ей со своими разговорами и выразительным молчанием, испугалась девушка, почувствовав, что его отношение к ней меняется? Да и зачем он ей – успешный, известный в мире профессор, подкаблучник жены, которой он безразличен? Не таким ли выглядел он в глазах молодой женщины, которая слишком многое понимает из чужих слов и без слов тоже?

Его размышления о новой знакомой резко прервала мелодия мобильного, вселив надежду, что это Яна уловила, почувствовала его мысли или, наконец, увидела список пропущенных звонков и решила откликнуться. Но звонил Вадим.

– Привет! Здоровы?

– Да ничего, шевелимся. Ты там как? Опять пропал. Мать спрашивала…

– А позвонить – никак? Ну-ну… Я-то нормально. Собственно, я как раз по поводу увидеться. Хотел прийти на сочельник, возражений нет?

– Ну, ты скажешь! Какие возражения? Мы тебе всегда рады!

– Ну и хорошо. Только я это… Я не один приду, – сказал Вадим, и отец по его голосу понял, что сын взволнован, но улыбается.

– Ну… Это замечательно. Я уже боюсь и спрашивать, с кем. Неужели с Анжелой помирились?

– Нет. Приду не с Анжелой, – снова улыбнулся Вадим, а отец почему-то почувствовал облегчение – дай Бог, чтобы хоть у сына все наладилось.

– Только… Я чего тебе звоню первому… Я надеюсь на твою поддержку, а?

– Так я всегда… – поспешил заверить сына отец в надежности своего плеча, но уловил наличие скрытой проблемы. – А в чем дело? Боишься, что твоя избранница не понравится матери?

– Есть нюанс. – Вадим сделал паузу и признался отцу: – Она была замужем, и у нее есть ребенок.

Игорь на мгновение замер, не столько не в состоянии дать собственную оценку новости, сколько без иллюзий представляя Антонинину оценку этого факта.

– Замужем?

– Вдова.

– А-а-а…

– Так что? Я могу надеяться, что обойдется без сцен?

– Ну… Я постараюсь. Но ты же знаешь маму…

– Знаю. Поэтому я мог молчать до последнего и жить своей жизнью. Уже не маленький. Но я хочу по-человечески, тем более – Рождество…

– Да, конечно. Так вы с ребенком придете? – спросил Игорь, еще не до конца осознав новость.

– Нет, вдвоем, ребенок сейчас гостит у дедушки с бабушкой. Ну все, я с работы, больше не могу говорить. Тогда до завтра! Пока. Маме привет. Ты там смотри, может, как-то ее подготовь, чтобы без истерик.

– Ладно. Пока!

39

Сегодня Яна наконец-то вернулась в свой кабинет в детском саду. «Отметила» новогодние праздники в больнице, так и не насытилась карпатским воздухом и горными красотами, зато получила на память шрам на животе и лишилась того отростка, который время от времени давал о себе знать еще в школьные годы, но без последствий. Однажды ее даже забрали из школы в больницу, сделали анализ крови, заодно и клизму поставили, а потом посовещались и отпустили домой. Вот, оказывается, когда ему суждено было напомнить о себе!

«Ну и противный! – хмыкнула Яна. – Не мог взбунтоваться, когда я вернусь с гор? Э-хе-хе… Зато теперь по этому поводу можно не беспокоиться!»

Она медленно бродила по кабинету, поливала цветы в вазонах, перебирала на стеллажах изделия ее «курсанток» – среди них попадались очень даже славные работы, и то, что их удавалось реализовывать на Андреевском и в разных «хэнд-мейд» лавочках, само за себя говорило. Яна неожиданно вспомнила удивительные броши Шурочки и улыбнулась. Что-то в них было такое… Не каждый оценит, но Яна сразу почувствовала очень позитивную энергию, сконцентрированную в них. Неожиданный микс народного с современным, текстиля со стеклярусом и бисером; вязания, вышивки и нанизывания. Сочные цвета перекликались с колоритом рисунков полесской художницы Марии Приймаченко, которую ее односельчане считали «немного того», собственно, и сельскую художницу Катерину Белокур когда-то тоже не принимали ее соседи.

«Что же за судьба такая женская? – думала Яна, разглядывая зимний день за окном, голые свечи тополей, типичную безликую девятиэтажку напротив. – Когда Господь посеял в человеке зерно таланта и тот не может противиться силе его роста, оно вырывается такими картинами. Всем от этого должно быть радостно, почему же художника тут же причисляют к юродивым, считают его «не таким»? Вот если бы он пахал землю, как все (хотя и это его не минует, как и другая деревенская работа), – то был бы нормальным, если бы пил-гулял-дрался, то общество поняло бы это и простило, а вот «возвышенность духа», Божий дар, люди не принимают, не прощают, боятся этого, считают чем-то инородным и даже опасным. В городе такому человеку живется еще так-сяк, хотя и здесь творец – существо странное, ну а в деревне…»

Яна вздохнула, села за стол, расставила перед собой коробочки с бисером, и руки сами начали что-то из него творить, нанизывая на тонкую иглу. Она считала себя не художником, а скорее ремесленником. Знала, что ее творчество – только средство, способ контакта с собственным миром и терапия для тех, кто приходит к ней поучиться. Безобидное, безвредное лекарство для души.

За работой ей вспомнилась когда-то прочитанная в статье история Марии Приймаченко и ее сына Федора. Нездоровая, всю жизнь хромая на одну ногу, эта деревенская женщина, видимо, получила свой дар в компенсацию врожденного недуга. Но сельская община словно опасалась ее, будто видела Мария людей насквозь. Она рисовала свой вымышленный мир и даже учила сельских ребятишек рисовать, да и сын Федор в работе с утра до ночи, безотказный помощник любому, но – «не такие» они были. И приехал однажды к ним в деревню российский журналист, фотограф, и влюбился в них обоих и в их картины. Решил, что просто необходимо все это показать людям, вынести на широкую публику, поделиться с миром. И вот развесили они картины матери и сына на широко распахнутых воротах, украсили ими двор по периметру и даже на телегу прицепили несколько. И стали ждать, когда приедет автобус из Иванкова, на котором односельчане возвращались из района.

Приехал. И потопали по улице люди. А журналист с Федором приглашали их: «Заходите! Посмотрите!» Нет. Не идут. Не до того им. «Заходите!» – «Да мы это видели…» – и идут мимо двора дальше…