Круг Матарезе Ладлэм Роберт

– Значит, связь между такими разными событиями… – Конгдон осекся.

– Абсолютно точно. Связь есть. Я чувствовал свою ответственность.

– Но ведь были и другие такие же случаи, с другими людьми, мужчинами и женщинами…

– Не совсем такие. Вам известно, почему в тот полдень в Восточном Берлине именно жена Скофилда была выбрана в качестве мишени?

– Я полагаю, что это была ловушка, предназначавшаяся для самого Скофилда. Только попалась она, а не он. Такое случается.

– Ловушка для Скофилда? В Восточном Берлине?

– У него были свои контакты в советском секторе, он часто внедрялся и делал личные звонки. Они хотели взять его с поличным. Ее обыскали, кошелек забрали. В этом нет ничего необычного.

– Вы предполагаете, что он мог использовать жену в своей работе? – спросил Уинтроп. Конгдон кивнул:

– И опять-таки в этом нет ничего необычного, сэр.

– Ничего необычного? Боюсь, что применительно к Скофилду это просто невозможно. Она была одним из его прикрытий в посольстве, но никогда не участвовала в его секретной работе. Нет, мистер Конгдон, здесь вы не правы. Русские хорошо знали, что им никогда не удастся организовать для него западню в Восточном Берлине. Он был слишком безупречен, очень профессионален… абсолютно неуловим. Поэтому они заманили его жену и убили ее с иной целью.

– Прошу прощения, сэр, я не понимаю…

– Взбешенный человек – неосторожен. Вот как они хотели покончить с ним. Но они не учли – кстати, так же, как и вы, – что за человек Скофилд. Ярость укрепила его в сознании, что врага надо жалить всюду, где можно. И если до этого он был безжалостным профессионалом, то после смерти жены он стал просто ужасен.

– Я все еще не уверен, что понимаю вас, сэр…

– Постарайтесь понять, мистер Конгдон, – прервал его Уинтроп. – Почти двадцать два года назад в Гарвардском университете я встретил молодого человека, специализировавшегося по вопросам государственного управления. Способности к языкам, авторитет среди студентов обещали ему блестящее будущее. Его пригласили на работу в мой отдел, послали в школу Максвелла в Сиракузы, затем направили в Вашингтон в отдел консульских операций. Это было хорошее начало для блестящей карьеры в Госдепартаменте. – Уинтроп помолчал, предавшись воспоминаниям. – Я никогда не ожидал, что он останется у нас. Невероятно, но я полагал, что ОКО послужит для него чем-то вроде стартовой площадки. Дипломатический корпус… в ранге посла… Его дарование требовало применения в международных делах. Я уже видел его за столом конференций… Но что-то произошло, – продолжал Уинтроп, глядя отсутствующим взором куда-то за спину гостя. – Менялся отдел, а с ним менялся и Брэндон Скофилд. Специфические цели нашей работы требовали насилия. И очень скоро Скофилд подал запрос, чтобы его направили на специальное обучение. Он провел пять месяцев в Центральной Америке, пройдя наиболее суровую подготовку и овладев всеми способами защиты и нападения. Он овладел шифрованием, кодированием, стал самым опытным шифровальщиком в армии, затем вернулся в Европу и стал экспертом.

– Он понял требования, предъявляемые нашей работой, – заметил Конгдон, находясь под впечатлением услышанного.

– О да! И очень, – согласился Уинтроп. – Потому что, видите ли, он достиг вершины. Пути назад уже не было. Его никогда не признали бы за столом переговоров. В строгих дипломатических отношениях его место было четко определено. Молодой человек, которого я привел в Госдепартамент, стал убийцей. И оправдания здесь ни к чему. Он стал профессиональным убийцей.

Конгдон переместился в кресле.

– Многие сказали бы, что он стал солдатом на полях сражений, на напряженнейшем театре военных действий, опаснейшем… нескончаемом. Он был обязан выживать, мистер Уинтроп.

– Да, он был вынужден, и он делал это, – подхватил старик. – Он нашел в себе силы приспособиться к требованиям и правилам. А я не смог. И, когда погибла его жена, я понял, что не принадлежу к этой когорте. Я понял, что наделал, взяв к себе талантливого молодого студента ради определенных целей. И эти цели были искажены. Так же как и изначальная концепция ОКО оказалась извращена под влиянием обстоятельств. Мы уже говорили об этом. Я был поставлен перед фактом своих ограниченных возможностей и не мог больше продолжать…

– Но вы просили держать вас в курсе деятельности Скофилда. Это тоже есть в его досье. Могу я спросить почему?

Уинтроп наморщил лоб. Он словно спрашивал сейчас сам себя.

– Не знаю. Законный интерес, даже любопытство, я полагаю. А может, и страсть. Возможно, что в наказание себе. Такое тоже не исключено. Иногда рапорты о нем лежали в моем сейфе по нескольку дней, прежде чем я прочитывал их. И, разумеется, после Праги я уже не хотел, чтобы они приходили. Я уверен, что и это есть в досье.

– Да, верно. Говоря о Праге, вы имеете в виду тот инцидент с курьером, я полагаю…

– Да, – спокойно сказал Уинтроп. – "Инцидент" – такое нейтральное слово, не правда ли? Оно очень подходит к Скофилду, это слово из досье. Профессиональное убийство, продиктованное необходимостью выжить – как выживают солдаты, превратившиеся в холодных расчетливых убийц… единственно ради мести. Метаморфоза полнейшая.

Новый директор опять переменил позу в кресле, неудобно скрестив ноги.

– Было установлено, что курьер, убитый в Праге, являлся братом одного из агентов КГБ, санкционировавшего убийство супруги Скофилда.

– Он был братом. Не человеком, который отдал приказ, а его братом. Это был совсем мальчик, не более чем мелкий посыльный, связной.

– Он мог бы впоследствии стать кое-кем еще.

– Но тогда как далеко это зайдет, мистер Конгдон?

– Я не могу ответить на ваш вопрос, мистер Уинтроп. Но, как я понимаю, Скофилд знал, что делал. Я бы так не поступил.

– Не поступили бы, не чувствуя своей правоты, – проговорил стареющий политик. – И я не уверен, что сделал бы то же самое. Так же, как я не убежден, что молодой человек из Кембриджа двадцать два года назад поступил бы так. Ну, я подхожу к сути, волнующей вас, как теперь выражаются?

– Это мучительно, сэр. Но в свою защиту – и в защиту нынешнего Скофилда – скажу: мир, в котором мы живем, не нами создан. Я полагаю, справедливости ради об этом стоит напомнить.

– Мучительно, мистер Конгдон. Но именно вы сохраняете мир таким, как он есть. – Уинтроп подъехал к письменному столу и дотянулся до ящика с сигарами. Он предложил директору закурить, но тот покачал головой. – Я тоже не люблю их, то есть русских, но со времен Кеннеди требуется сохранять "нашего человека в Гаване". Вы не одобряете этого?

– Нет. Насколько я помню, как раз наш человек в Канаде был одним из наиболее аккуратных поставщиков информации о Кубе, наиболее точным…

– Вы давно вращаетесь в этих сферах?

– Я пришел в ЦРУ, когда он был сенатором… Вам известно, что Скофилд с недавнего времени постоянно пьет?

– Я ничего не знаю о "нынешнем", как вы выразились, Скофилде. – Уинтроп улыбнулся. – Следует игнорировать внешние проявления. Скофилд всегда был нетерпим к дуракам.

– Я бы сказал, что его нетерпимость затрагивает основы нашей политики, личная неприязнь здесь ни при чем.

– К сожалению, суть политики зависит от людей. Они ее формируют. Но, возможно, это не относится к теме… к данной теме. Но почему все-таки вы пришли именно ко мне? Я вижу, вы уже приняли решение. Что же я могу добавить?

– Мне необходимо ваше мнение. Как Скофилд воспримет это и можно ли доверять ему? За годы службы он узнал многое, получил доступ к секретной информации, касающейся наших связей, контактов, операций, тактики. Он осведомлен как никто в Европе.

Внезапно взгляд Уинтропа стал холоден.

– И какова же альтернатива, мистер Конгдон? – ледяным тоном осведомился он.

Новый директор залился краской. Он уловил в голосе Уинтропа сочувствие Скофилду.

– Надзор, контроль, наблюдение, перлюстрация корреспонденции, прослушивание телефонных разговоров. Я не хочу ничего от вас скрывать…

– Так вы искренни? – Уинтроп в упор смотрел на человека, сидевшего перед ним. – Или вы хотите, чтобы я сказал, а может, спросил нечто, что вы затем сможете использовать?

– Я не знаю, что вы имеете в виду.

– Я думаю, знаете. Я слышал, как это делается. Случайно слышал. И это пугает меня. Произносится всего лишь одна фраза: такой-то больше нежелателен. Произносится так, чтобы она дошла до Праги, Берлина, Марселя, то есть туда, куда нужно. Говорят не прямо, а, к примеру, так: "Он кончился, но все еще не угомонился… пьет много", что-нибудь в этом роде, то есть этот человек может выдать связи, имена, и вся сеть будет раскрыта. Сказанное распространяется, и к нему добавляют: "Ваши жизни под угрозой". И кто-то один, а может двое или трое, отправляются из Праги, или Берлина, или Марселя с заданием. Они сходятся в одной точке – Вашингтоне – с единственной целью: заставить молчать "человека, который кончился". Сделать так, чтобы он замолчал… Наступает облегчение, и сообщество американских сотрудников спецслужб получает возможность дышать свободно – ведь они ни при чем, они остались в стороне… Да, мистер Конгдон, это страшно…

Директор отдела консульских операций неподвижно сидел в кресле.

– Насколько я знаю, подобные способы решения проблемы существуют больше теоретически, – сказал он ровным голосом. – И опять-таки, я буду с вами откровенен: за пятнадцать лет работы я слышал всего лишь дважды, что были применены эти методы. И в обоих случаях на эти меры пошли ради спасения агентурной сети: оба агента перешли на сторону Советов и действительно выдавали имена и явки.

– И в случае со Скофилдом это будет сделано "ради спасения", как вы выразились?

– Если вы хотите знать, считаю ли я, что он продался Советам, то, разумеется, нет. Это последнее, что ему остается. И я правда пришел сюда лишь затем, чтобы узнать, как он отреагирует на мое сообщение о его отставке.

Уинтроп на миг испытал облегчение. Затем вновь нахмурился.

– Я не знаю. Ибо я не знаю теперешнего Скофилда. Он крутой человек… А есть ли какая-нибудь полумера?

– Если бы мне пришло в голову что-нибудь удовлетворяющее нас обоих, я бы остановился на ином решении.

– Я бы на вашем месте нашел какой-то выход.

– Он не может быть основан на сомнениях по поводу Скофилда, – твердо заключил Конгдон. – Я убежден в этом.

– В таком случае, могу я предложить свой вариант?

– Пожалуйста.

– Ушлите его как можно дальше. Куда-нибудь, где он обретет спокойную, тихую жизнь. Предложите ему это сами – он поймет.

– Вы уверены?

– Да, Брэй не тешит себя иллюзиями. По крайней мере, никогда не тешил прежде. Это одно из его достоинств. Он поймет. Я так думаю потому, что я бы понял. Мне кажется, вы описали умирающего человека.

– На этот счет нет медицинского заключения.

– Упаси Бог! – сказал Уинтроп.

Скофилд выключил телевизор. Пребывая в других странах, он несколько лет не видел американских программ и был уверен, что не захочет смотреть их в будущем еще столько же лет. Был, правда, короткий период, когда он приезжал на рабочее совещание. Тогда он включал телевизор, но без особой охоты, и вовсе не потому, что предпочитал, чтобы новости преподносились серьезным тоном в тяжеловесной манере. Просто репортажи о войнах и насилии, перемежаемые смешками и ехидными комментариями, вызывали у него какие-то странные ощущения. В любой момент он ожидал, что ведущий плюнет в участника телепередачи или макнет блондинистого пустопорожнего критика носом в чернильницу.

Он посмотрел на часы. Стрелки показывали час двадцать. Амстердамское время – он так и не перевел стрелки. Он знал, что сейчас семь двадцать. Ему было назначено явиться в Госдепартамент к восьми. Странно было не то, что встреча назначена на вечер – его коллеги обычно приглашались в это время, – а то, что именно в Госдепартаменте. Было принято, что сотрудники его уровня собираются на совещания на явочных квартирах где-нибудь за городом или в маленьких гостиницах, расположенных на окраинах Вашингтона. Но никогда в самом административном здании. Во всяком случае, туда не приглашали тех, кому предстояло затем выехать за пределы страны в качестве резидентов. И потому Брэй знал, что его не собираются посылать вновь. И отозвали назад с единственной целью – предложить отставку. Двадцать два года он находился в отсутствии. Бесконечно малый отрезок времени, в котором спрессовано все, что он знал, понял, отобрал для себя, все, чему научился.

Он ожидал, что будет реагировать болезненно, но ничего похожего не происходило. Словно он был всего лишь наблюдатель, а не участник событий. Вот он смотрит на белую стену, где движутся, перемещаются какие-то фигурки; происходящее неминуемо завершится, и он – зритель – увлечен действом, но не вовлечен в него. Ему просто невероятно любопытно, чем это кончится. Как они это обставят?

Стены в кабинете Дэниэла Конгдона, помощника госсекретаря США, были окрашены в белый цвет. Довольно приятно, подумал Скофилд, слушая вполуха монотонное повествование начальника. Лица бесконечной чередой проплывали перед его мысленным взором: вот одно в фокусе, затем другое, которое мгновенно сменяется третьим. Знакомые и забытые, смотрящие в упор, задумчивые, плачущие, смеющиеся, лица уходящих из жизни, умирающих… смерть… маска смерти…

Его жена. Пять часов дня. Унтер-ден-Линден.

Фигурки мужчин, женщин, бегущие, застывшие на месте. Облитые лучами солнца, стоящие в полумраке.

А где был он? Его не было там, среди них.

Он – зритель.

И вдруг все прервалось, он превратился в участника, но все еще не был уверен, что расслышал сказанное. Что сказал этот равнодушный, хорошо владеющий собой человек? Берн? Швейцария?

– Прошу прощения, я не понял…

– Эти деньги будут положены на ваше имя, поступления предполагаются ежегодно.

– В дополнение к моей пенсии вне зависимости от того, какая сумма будет мне назначена?

– Да, мистер Скофилд. Что же касается размеров пенсии, то ваша служебная деятельность оценена по заслугам. Вы получите максимальное пенсионное содержание.

– Как великодушно!

Это и вправду великодушно. Скофилд мгновенно подсчитал в уме: его годовой доход будет составлять пятьдесят тысяч долларов.

– Чистейшей воды расчет. Эти деньги удержат вас от соблазна заработать на издании ваших мемуаров в виде книг и статей, посвященных событиям вашей жизни и работы в качестве сотрудника отдела консульских операций.

– Понятно, – протянул Скофилд. – За последнее время вышло в свет немало этого добра. Марчетти, Снеп и другие… Верно?

– Совершенно верно.

– Вы хотите сказать, что, будь и на их счетах определенные суммы, они не написали бы того, что все-таки написали?

– Побудительные мотивы бывают различны. Но мы не исключаем такую возможность.

– Так исключите! Я знаю этих людей.

– Вы отвергаете предложенные деньги?

– Нет, черт возьми! Я возьму их. Когда я решу писать свои мемуары, то вы будете первый, кто об этом узнает.

– Я не советую вам, мистер Скофилд. Это запрещено. Вас неминуемо приговорят к сроку заключения.

– А если вы проиграете в суде, то могут последовать иные пенитенциарные меры. Предположим, выстрел в голову, например, когда я буду проезжать в машине… Или что-нибудь еще в этом роде.

– Законы справедливы, мистер Скофилд, и я не могу представить себе то, о чем вы говорите.

– Зато я могу, мистер Конгдон. Загляните в мое досье. Я проходил обучение вместе с одним парнем из Гондураса. Я убил его в Мадриде. Он был родом из Индианаполиса, и его звали…

– Меня не интересует прошлое, мистер Скофилд, – резко прервал его Конгдон. – Я хочу лишь, чтобы между нами было полное взаимопонимание.

– Оно есть. Можете не беспокоиться. Я не пойду против безопасности. У меня больной желудок. К тому же я уже не тот храбрец, что прежде.

– Послушайте, Скофилд! – Помощник государственного секретаря откинулся на спинку кресла. Он был доволен. – Я знаю, это прозвучит банально, но наступают времена – для каждого из нас, – когда приходится прощаться с активной деятельностью и оставлять определенные участки работы. Я хочу быть откровенен с вами.

Брэй улыбнулся, но улыбка его была мрачной.

– Мне всегда бывает не по себе, когда я слышу, что кто-то хочет быть со мной откровенным.

– Что?

– Когда кто-то хочет быть откровенным. Как будто откровенность – это последнее, на что ты можешь рассчитывать.

– Но я действительно откровенен с вами.

– И я тоже. Если вы ждете от меня объяснений, то их не будет. Я просто тихо удалюсь.

– Но мы не хотим этого, – возразил Конгдон, подавшись вперед и положив локти на стол.

– То есть?!

– Ни в коем случае не хотим. Человек с вашим опытом просто необходим нам. Всякое еще будет происходить, и мы бы хотели рассчитывать на ваше сотрудничество.

Скофилд минуту изучал собеседника. Затем сказал:

– Но не в штате. И не на оперативной работе.

– Да. Нам необходимо неофициальное сотрудничество. Естественно, что в связи с этим нам хотелось бы знать, где вы проживаете, куда ездите.

– Бьюсь об заклад, вы и так будете это знать. Но в официальных документах не будет моего имени. Я уволен.

– Да. Однако этого пункта не будет в вашем досье. Скофилд застыл на месте. У него было такое ощущение, что он в сфере наблюдения и договаривается об очень существенном обмене.

– Секунду, мистер Конгдон. Если я вас правильно понял, вы хотите отстранить меня от работы, но так, чтобы никто не знал об этом? И несмотря на то, что со мной покончено, вы намереваетесь поддерживать контакты на постоянной основе?

– Ваши знания нам очень нужны. Вам это известно. И я думаю, мы оплачиваем такие услуги.

– Тогда зачем же мне оставаться у вас в картотеке? Агент 0-5, 0-4 и так далее – это для сотрудников.

– Я полагал, вы оцените эту идею. Без официальной ответственности вы тем не менее остаетесь в определенном статусе. Вы все еще часть нас.

– Я бы хотел знать, почему таким образом? Конгдон заставил себя улыбнуться. Он уже испытывал легкое раздражение.

– Но мы действительно не хотим потерять вас.

– Так зачем же увольняете?

Помощник госсекретаря перестал улыбаться.

– Я изложил это так, как я понимаю. Вы можете посоветоваться со своим другом… Пусть вам подтвердит сказанное мной Роберт Уинтроп – ему я сообщил то же самое.

– Уинтроп? О чем вы говорили ему?

– О том, что мне не хотелось бы, чтобы вы находились здесь. Я собираюсь подготовить документы на ваше увольнение. Я слышал все, что вы говорили. Вас записали. Вашу беседу с Чарльзом Энглехартом в Амстердаме. И я хотел бы избавиться от вас.

Брэй тихонько присвистнул:

– Румяный старина Чарли?.. Я должен был предвидеть это.

– Я думаю, вы знали. Я даже решил, что вы составили нам специальное послание, то есть сказанное вами было адресовано именно нам. Как бы там ни было, мы получили его. Нам предстоит многое сделать здесь, и ваш цинизм и ваше упрямство могут только помешать нам.

– Наконец-то мы хоть до чего-то договорились.

– Но во всем остальном, что здесь говорилось, нет противоречий. Мы действительно нуждаемся в вашем опыте, и нам необходимо иметь возможность связаться с вами в любое время. Вы должны быть в пределах досягаемости. Мы также можем вам понадобиться.

Брэй кивнул.

– И таким образом наличие моего досье в картотеке означает, что мое увольнение – ужасная тайна. Агенты не будут знать, что я уволен.

– Совершенно верно.

– Хорошо. – Скофилд полез в карман за сигаретой. – Я полагаю, вы собираетесь иметь кучу хлопот, держа меня под контролем, но, как вы сказали, вы за это платите. Простая инструкция могла бы помочь довести дело до конца: агент не подлежит аннулированию, покуда не будет "разъяснен".

– Может быть задано слишком много вопросов. И все же мы поступим так.

– Неужели? – Брэй закурил. В глазах его светилось любопытство. – Ну что ж…

– Я рад, что мы поняли друг друга, – с удовлетворением заключил Конгдон. – Вы заслужили все то, что мы вам предоставляем, и я уверен, что кое-что еще впереди… Я заглянул в ваше досье сегодня утром. Вы любите воду. Видит Бог, все встречи со своими агентами вы назначали ночью на лодках или на мосту. Почему бы вам теперь не попробовать получить удовольствие от воды при свете белого дня? У вас есть сейчас средства на это. Почему бы вам не отправиться куда-нибудь на Карибы и не насладиться жизнью? Я завидую вам.

Брэй поднялся. Встреча была окончена.

– Благодарю, я, может быть, так и поступлю. Мне нравится теплый климат. – Он протянул руку, и Конгдон выразил готовность к рукопожатию. Не выпуская его руки, Скофилд продолжал: – А знаете, это мое досье в картотеке очень беспокоило бы меня, если бы вы меня сюда не вызвали.

– Что вы имеете в виду? – Конгдон все еще держал его руку, но уже не тряс ее.

– Наш персонал не будет знать, что я отстранен от работы, и этот факт будет подтверждаться наличием моего досье. А Советы будут. И они перестанут доставать меня. Когда кто-нибудь вроде меня выводится из игры, все меняется: контакты, коды, способы передачи информации, шифры, места прикрытия, явки. Ничто не остается прежним. Они хорошо знают правила нашей работы, а потому оставят меня в покое. Я очень благодарен вам.

– Я не совсем понимаю вас, – сказал Конгдон.

– О, все просто, я сказал, что благодарен вам. Мы с вами прекрасно знаем, что оперативные службы КГБ в Вашингтоне держат под наблюдением это место двадцать четыре часа в сутки. Кинокамеры следят за этим зданием. Никто из специальных агентов, находящихся на оперативной работе, никогда не появляется здесь. Их сюда не приглашают. Уже около часа, как русским известно, что я больше не у дел. Еще раз благодарю вас, мистер Конгдон. Вы позаботились обо мне.

В молчании помощник госсекретаря, директор отдела консульских операций проводил взглядом Скофилда, прошедшего через весь кабинет и скрывшегося за дверью.

Все было кончено. Ему не придется больше выходить в туалетную комнату, чтобы вскрыть конверт с полученной информацией. И не возникнет необходимость обеспечения минимум трех вариантов маршрута и передвижных средств в целях безопасного перемещения из пункта

А в пункт Б. Преподнесенная Конгдону версия о том, что русские уже сейчас знают о его отставке, не соответствовала реальной ситуации. И тем не менее это был прогноз. Очень скоро они узнают об этом. Через несколько месяцев его бездействия для КГБ станет очевидно, что он больше не представляет ценности. Правила незыблемы: почерк операций и коды будут изменены. Советы не тронут его, они просто оставят его в покое.

Но солгать Конгдону было просто необходимо, хотя бы для того, чтобы увидеть выражение его лица. "Мы хотели бы, чтобы у вас в досье не было информации о вашей отставке!" Его можно понять. Он уверен, что создаст нужное общественное мнение по поводу увольнения человека, который находился в его подчинении и представлял опасность, что этого человека уберут Советы, уберут просто так, ради убийства. И тогда Госдепартамент заявит, что не несет ответственности за эту акцию. Все подонки одинаковы, но они так мало знают. Они не знают или не хотят знать, что крайне редко агента лишают жизни просто так, без всякой цели. Убивают всегда преследуя цель: например, когда хотят узнать что-то, устранив звено в жизненно важной цепи, или остановить то, что надвигается, или чтобы преподать определенный урок. Проучить. Но никогда без цели. Исключение составляет лишь тот случай в Праге, но и его можно рассматривать как урок. Брата за жену…

И больше ничего не надо планировать и замышлять, не нужно принимать решения, результатом которых явится чье-то предательство или отступление, жизнь или смерть. С этим покончено. Возможно, и гостиничная жизнь подошла к концу. Вонючие койки в меблирашках, расположенных в худших районах сотен городов. Он так устал от этого, он ненавидел все это. Все было мерзко, за исключением одного короткого периода жизни, того слишком ужасающе краткого периода, когда он мог назвать место, где жил, своим домом. Всего двадцать семь месяцев из двадцатидвухлетних скитаний. Но этого было достаточно, чтобы пройти через весь ужас каждодневных ночных кошмаров. Воспоминания никогда не оставляли его, они будут ему тяжелым испытанием до конца дней.

Это была всего лишь маленькая квартирка в Западном Берлине, но она стала домом, полным любви и веселья, о котором он никогда и не помышлял для себя прежде. И рядом была его прекрасная, его обожаемая Кэрин. Ее широко распахнутые глаза, ее смех, шедший откуда-то из глубины ее существа, мгновения хрупкой тишины и покоя, когда она касалась его. Они принадлежали друг другу, но…

Смерть на Унтер-ден-Линден.

Ей позвонили, сказали пароль, сообщили, что ее муж срочно должен увидеться с ней. Пусть поспешит… О Боже! Я так нуждаюсь в ней! Отчаянно! Пусть поспешит, через Д все кордоны и препятствия. А эта сволочь из КГБ, наверное, испытала приступ веселья. Он веселился до Праги. После Праги ему уже было не до смеха.

Скофилд почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза и стынут на ночном ветру. Он смахнул их рукой в перчатке и зашагал к перекрестку.

На противоположной стороне светился огнями фасад здания туристического агентства. В рекламных окнах нежились на солнце загорелые, неправдоподобно совершенные тела. Уважающая себя секретная служба не посылает агентов на Карибы. Там на островах его оставят в покое, так как будут знать, что он в стороне от оперативной работы. Когда-то он хотел провести там недельку-другую. Так почему бы не теперь? Утром он бы…

В стекле витрины отразилась маленькая, ничем не примечательная фигурка, едва заметная в ретроспективе широкой, уходящей вдаль улицы. Брэй не обратил бы на шедшего следом никакого внимания, если бы тот не старался держаться подальше от фонарей. Кем бы ни был желавший скрыться в полумраке улицы, он не был врагом: никаких резких движений, внезапных отскакиваний в сторону от источника света, просто идет себе по своим делам человек. Он мог бы похвалить преследователя и пожелать ему в другой раз менее значительного объекта для слежки. В Госдепартаменте, похоже, не теряли времени. Конгдон явно хотел немедленно начать сбор информации о передвижениях Скофилда. Он улыбнулся. Он мог бы предоставить помощнику госсекретаря свой собственный отчет, не такой, которого тот ждал, а такой, какой ему следовало иметь.

Забава началась. Короткие перебежки, игра в поддавки, а затем резкий стремительный уход, петляния, маневры, – недолговечная забава двух профессионалов.

Скофилд пошел прочь от витрины и, ускоряя шаг, добрался до перекрестка, где было посветлее. Затем резко взял влево, словно намереваясь перейти на другую сторону улицы, но внезапно остановился на середине перекрестка и, стоя там между потоками машин, отыскал глазами того, кто шел следом. Тот, похоже, был в некотором замешательстве, так как уже успел потерять Скофилда из виду. Тогда Скофилд развернулся и поспешил назад, а затем, добравшись до тротуара, быстро отыскал вход в неосвещенный магазин и вступил в темноту дверного проема.

По отражению в стекле витрины напротив он мог видеть почти весь перекресток. Вот сейчас преследователь непременно войдет в круг света, он не минует освещенное место: дичь улетела из-под носа, и бедняге не до пряток в полутьме. Сейчас Брэй увидит его лицо.

Вот он!

Скофилд замер в напряжении, до боли пялил глаза, кровь бросилась в голову. Он дрожал всем телом, еле сдерживая ярость и боль, захлестнувшие его. Человек на перекрестке не был сотрудником Госдепартамента! Он вообще не принадлежал к персоналу американской разведки. Это был человек из КГБ. Один из тех, что работали в восточно-берлинском секторе!

Среди шести фотографий, которые десять лет назад в Берлине старался изучить Скофилд, ему попалось это лицо. Тогда Брэй всматривался в каждое фото, стараясь запомнить мельчайшие детали изображения. И запомнил навсегда.

Убийство на Унтер-ден-Линден.

Его прекрасная Кэрин, обожаемая Кэрин. Она попала в ловушку, расставленную группой этих людей, командой отвратительнейшего убийцы – Талейникова. Василий Талейников! Животное… И вот теперь Скофилд увидел одного из его прислужников-палачей. Здесь, в Вашингтоне! Всего через несколько минут после своей отставки!

Значит, в КГБ уже знали. И кому-то в Москве понадобилось отрапортовать об ошеломляющем факте конца агента Беовулфа. Только один человек мог мыслить с такой трагической последовательностью – Василий Талейников. Зверь!

В считанные секунды Скофилд понял, что будет делать. Он пошлет прощальный привет Москве, сделает последний жест, знаменующий конец одной жизни и начало другой, какой бы эта жизнь ни стала. Он устроит ловушку этому убийце из КГБ и уничтожит его.

Скофилд ступил на тротуар и побежал, петляя, по пустынной улице. Он слышал за собой топот бегущих ног.