Королева пустыни Хауэлл Джорджина

Глава 11

Каир, Дели, Басра

В десятых годах XX века Ближний Восток бурлил сбором разведданных и тайной дипломатией. До 1908 года, когда у Британии появились подозрения по поводу амбиций Германии в этом регионе, международного бюро секретной службы в Лондоне еще не существовало. Министерство иностранных дел рутинно использовало бесплатных любителей и авантюристов, которые докладывали о своих экспедициях. Таких немного было на Ближнем Востоке, где рискованное путешествие требовало лингвистических способностей и знания этикета пустыни, где на ненаселенные места зачастую не имелось карт, где не было дорог и где в случае аварийной ситуации ни на какую помощь рассчитывать не приходилось. Гертруда же отличалась наблюдательностью, и ее тянуло к горячим точкам – достаточные условия для того, чтобы стать добровольным информатором. Она состояла на службе, хотя и бесплатной, у разведотдела Адмиралтейства, а в ноябре пятнадцатого года директор военно-морской разведки капитан Хилл послал за ней в Лондон и сообщил, что Каир вызывает ее телеграммой.

Гертруда хорошо изучила просторы Аравии и различные ее народы, и таких знаний не имелось больше ни у кого – они были не только энциклопедические, но еще и совсем свежие. Только год и четыре месяца прошло с тех пор, как она вернулась из Хаиля, а в общем провела в аравийских пустынях почти два года. В своих семи экспедициях она отмечала слабости Османской империи – сперва как богатая туристка, потом как исследователь, археолог и собиратель информации для британского правительства.

Некоторые ее доклады были сделаны по запросам, некоторые по своей инициативе. Сперва Гертруда, видимо, передавала их через Чирола, впоследствии – лично заинтересованным чиновникам и дипломатам, с которыми была знакома. Вероятно, первым ее службой воспользовался министр иностранных дел сэр Эдуард Грей. Министерство попросило ее исследовать, насколько в турецкую империю проникло немецкое влияние в северной и восточной Аравии, и Гертруда нашла ответы с помощью многих путей, открытых для женщины, которую в шпионаже не подозревают. Она в дороге за чашкой кофе обменивалась сплетнями со всеми встреченными шейхами. Она надевала вечерние платья, присутствовала на торжественных обедах в городах и селениях и через свои многочисленные контакты выходила на каждого, кто имел социальный или политический вес. Гертруда фотографировала множество археологических раскопок и отмечала военные сооружения. Когда вход был затруднен, как в марте 1900 года в крепости крестоносцев у Керака, где немецкие офицеры переобучали турецких солдат, она призывала на помощь дерзость и просто входила – «с самым дружеским видом, вежливо здороваясь со всеми встреченными военными». Ее постоянно растущий список контактов, искусство ориентироваться на местности и составлять карты, тщательная методичность записей теперь принесли ей официальное звание.

Майор мисс Белл прибыла в Каир – первая женщина-офицер в истории британской военной разведки. Звание майора ей присвоили из любезности, но в официальной иерархии она сразу же заняла место офицера оперативно-разведывательной части штаба второго ранга. Если бы тогда существовала женская вспомогательная служба ВМФ, Гертруда носила бы ее бело-синий мундир с белыми звездочками политической службы. А так она надевала бело-синие полосатые хлопчатобумажные платья с цветами у пояса и большие соломенные шляпы, которые вешала рядом с остроконечными кепи и шлемами в офисном гардеробе. По вечерам она переодевалась в шелковые платья и подобранные под них кардиганы. «Военные очень беспокоились по поводу того, как с ней надо обращаться и к чему ей должен быть предоставлен доступ, – писал Хогарт, ныне лейтенант-коммандер в Королевском военно-морском добровольном резерве в Каире, своей жене как раз перед приездом Гертруды. – Я им сказал, что она сама все это определит и им не о чем волноваться!»

Гертруда написала домой 3 января 1916 года: «Начинаю себя чувствовать вполне в своей тарелке в роли штаб-офицера! Комично, правда?»

Сэр Гилберт Клейтон был главой военной разведки египетской армии до перевода в штат сэра Генри Макмагона, нового верховного комиссара и фактического правителя Египта. Лейтенант-коммандер Хогарт сменил галстук-бабочку и мятую полотняную куртку археолога на отутюженную морскую форму и вместе с Клейтоном создал «арабское бюро» – новую разведывательную организацию по арабским делам. Для своих сотрудников – обычно их было пятнадцать – Хогарт стал наставником и судьей, управлявшим громогласными дебатами и спорами, а Клейтон – спокойным центром, тихо излучавшим мощное влияние. Оно, по словам Лоуренса, было как масло, «бесшумно расползающееся и настойчиво проникающее всюду».

Штат бюро удачно расположился в каирском отеле «Континенталь», а его офисы – рядом с еще более шикарным «Савоем». В потолке гудели вентиляторы, звонили звонки, служители в длинных халатах до пола приносили кофе и мятный чай. Хогарт и майор Лоуренс – его мундир был сильно помят и вымазан машинным маслом от любимого мопеда «Триумф» – уже уставили стены полками со справочниками по всем темам, относящимся к Ближнему Востоку. Несмотря на веранды с плетеными стульями и купающиеся в полуденном солнце пальмовые рощи, атмосфера, пропитанная трубочным дымом, скорее напоминала обшитые панелями комнаты на Оксфорд-стрит, нежели североафриканскую роскошь. Для Гертруды, после ее тяжелой утраты и отхода от социальной жизни, в здешней атмосфере было слишком много общения. День, проведенный у леди Анны Блант, стал «оазисом мира и тишины после шума и толп Каира. Как я ненавижу отели и неизбежную в них жизнь на публике! Они становятся еще отвратительнее после месяцев отшельничества».

Каир был безопасным сердцем британского протектората, которым тогда являлся Египет, центром управления. Номинально хедив, или король, все еще подчинялся туркам, но когда он обанкротился в 1875 году, британцы его выкупили и потребовали взамен своего представительства. После этого они внедрились в администрацию примерно так, как это делали турки по всему Ближнему Востоку.

Письма Гертруды из Каира стали короче и тусклее прежних. Она не описывала умных людей, которые ее теперь окружали, – офис, в конце концов, был секретный. С военной точки зрения это было элитарное и, возможно, занимающееся подрывной деятельностью отделение, персонал которого имел экстраординарную свободу преследовать свои собственные цели. Обсуждаемые этими людьми далеко идущие международные интриги и аура закрытости вокруг их размышлений рождали многочисленные подозрения, исходящие от персонала разведки в Индии и передаваемые в Лондон самим вице-королем.

Оправившись от первого потрясения по прибытии, Гертруда быстро втянулась в этот новый и увлекательный мир. По должности и на обедах она познакомилась с важными персонами этого мира, элементом которого сейчас стала сама. «Гертруда, – замечает Хогарт перед короткой поездкой в Лондон, – начинает заполнять это место собой». У нее было очень много общего с археологом Леонардом Вулли, заменившим Хогарта как директора по работам в Каркемише, который был раскопан в 1911 году, когда Гертруда познакомилась с Лоуренсом. Сейчас Вулли был главой разведки в Порт-Саиде и человеком, первым приветствовавшим Гертруду в Египте. Он сидел у себя в офисе и писал, говоря словами Лоуренса, «многословные сокрытия истины для прессы».

Для сэра Марка Сайкса этот первый год оказался прост. Помпезный католик-землевладелец и почти сосед Беллов в Йоркшире, он был легковозбудимым и самоуверенным путешественником, публиковавшим книжки о своих экспедициях по Ближнему Востоку. Гертруда познакомилась с ним в Хайфе в 1905 году, но они поссорились на обеде, на котором он назвал арабов «животными» и охарактеризовал их как «трусливых», «больных» и «ленивых». В это время и она, и Сайкс были намерены посетить Джебел-Друз, и позже Сайкс обвинял ее, что она ввела его в заблуждение с целью добраться туда первой. Он писал своей жене Эдит: «Будь проклята эта глупая пустая трещотка, надутый самодовольный пузырь, фонтан чепухи, плоскогрудая баба-мужик, топчущая земной шар и виляющая курдюком болтливая задница!» Вероятно, его злость была оправданна. Гертруда все-таки добралась туда первой и вполне могла проделать какой-нибудь трюк, чтобы его задержать. Предполагается, что она для верности, чтобы Сайксу не дали разрешения идти в пустыню, солгала вали в Дамаске (сделав вид, что проговорилась), будто Сайкс – «зять премьер-министра Египта».

Как-то они смогли наладить свои непростые отношения, и Гертруда написала Флоренс: «Мне приходится много с ним видеться». Поскольку Сайкс теперь был главным советником британского правительства по отношениям с арабами во время войны, его груз предрассудков не мог не омрачать их будущее и портить шансы и перспективы всюду, где он вмешивался.

Также пробегал там Джордж Ллойд из известной банкирской семьи. Это был нахальный тип, эксперт по финансам, политике и торговле, твердо веривший в доблесть британского империализма. В Каире он оставался недолго.

Близорукий и богемный Обри Герберт в 1907 году пересек Синай. Его идеальное владение турецким стало для бюро полезным инструментом. Потом был восточный секретарь сэр Рональд Сторрс, который служил по очереди сэру Элдону Горсту и Китченеру, бывшим резидентами до Макмагона. Насмешливый эрудит Сторрс казался самой забавной личностью во всем блестящем кругу арабского бюро. До Лоуренса он был самым блестящим англичанином на Ближнем Востоке, несравненным лингвистом, способным любого человека за несколько минут довести до состояния беспомощного хихиканья. Еще он являлся знатоком и завзятым коллекционером восточных древностей.

Т. Э. Лоуренс был сам себе закон, что случается нечасто, и постоянной досадой для военных. Блестящий и самодостаточный, он вел себя одновременно и приветливо, и вызывающе – точно такой, каким его впервые увидела Гертруда в Каркемише, и тогда он ей понравился. Его привычка усмехаться про себя будто одному ему известной шутке все так же смущала окружающих, но Гертруда, или «Герти», как он ее называл, смущалась редко. Его собственные долгие странствия сосредоточились вокруг замков крестоносцев Сирии и северной Месопотамии. У него была привычка вне службы носить вышитые жилеты и плащи или одеваться в арабскую одежду, но по-арабски Лоуренс и близко не говорил так хорошо, как она. Лишенный ее богатства, а потому и того статуса среди шейхов пустыни, он не был принят ими как равный. Лоуренс к моменту приезда Гертруды уже прослужил в бюро несколько месяцев, собирая «клочки информации» и снисходительно относясь к составлению карт. Как он признал в одном письме, посвященном своей карте дорог и колодцев Синая: «Что-то точно, а остальное я взял из головы». Он опасался, что когда-нибудь Немезида его подстережет: ему будет велено найти путь через пустыню, имея лишь экземпляр собственной карты.

Таковы были люди, с которыми теперь работала Гертруда. За первым же обедом с участием Хогарта и Лоуренса она ознакомилась с вопросом, который сейчас раскалывал общество британских сотрудников в Каире: не может ли восстание арабов – возможно, поддерживаемое Англией – добиться того, чего не сумело сделать трехтысячное войско в Дарданеллах? И военные, и старомодные колониалисты были твердо уверены, что все, что в принципе могло быть сделано, уже сделали. По их мнению, воины племен – удостоенные в офицерских собраниях общего названия «халаты» – не способны на дисциплинированную современную войну. На этот аргумент бюро язвительно отвечало, что «дисциплинированная современная война» провалилась уже на трех фронтах.

Год 1914-й стал первым годом, когда проявились определенные признаки арабского восстания, сперва в поведении сообразительного хашимитского шерифа Мекки, святейшего из городов Хиджаза – региона, протянувшегося вдоль восточного берега Красного моря. Титул «шериф» подразумевал потомка Мухаммада от его дочери Фатимы. Нынешний шериф, семидесятилетний Хусейн, был «почетным» пленником в Константинополе в течение восемнадцати лет, до свержения старой султанской бюрократии в 1908 году, после чего новое правительство, известное под именем младотурок, опрометчиво отправило его в Мекку эмиром, как самого старшего из шерифов. Двое из его сыновей, образованные и опытные Абдулла и Фейсал, оставались в Константинополе и держали его в курсе политических событий до 1914 года, когда порвали с турками и двинулись в Мекку. Разразившаяся война изолировала Хиджаз. Паломничество прекратилось, и поставки продовольствия в этот засушливый регион стали зависеть от доброй воли турок и их жизненно важной железной дороги. В случае восстания ключевую роль играли бы британские суда с продовольствием.

Накануне мировой войны Абдулла как посланник своего отца нанес неожиданный визит восточному секретарю. Сэр Рональд Сторрс в тот момент исполнял обязанности генерального консула в Каире. Макиавеллист Абдулла, любитель доисламской поэзии и мастер шутливых игр, стал рассказывать древние легенды и читать «Семь од и плачей». Восхищенно слушающий Сторрс был тронут и поражен глубиной и количеством стихов, которые держал в памяти Абдулла, и впечатление оказалось настолько сильным, что он уже задумался, не совершает ли ошибку, но тут пробудился от мечты из-за диссонансного слова «пулеметы». Абдулла, перешедший наконец к цели своего визита, хотел знать, поставит ли британская армия пулеметы для «защиты» от нападения турок, если отец Абдуллы бросит им вызов.

Вопрос был передан наверх, тогдашнему британскому резиденту лорду Китченеру. Имея в перспективе вступление в войну османской Турции, он начал переписку Абдуллой, которая, когда Китченер вернулся в Лондон с военным министром, продолжалась его преемником Макмагоном. Китченер спрашивал, будут ли Абдулла «и его отец и арабы Хиджаза с нами или против нас». В следующих телеграммах он обещал британскую защиту в обмен на помощь «арабской нации». Он также намекал: «Может быть, араб истинного рода возглавит халифат Мекки и Медины» – и продолжал говорить о «хороших вестях о свободе арабов и восходе солнца над Аравией».

Намеки Китченера сменились такими же хитрыми и туманными фразами Макмагона. С тщательным соблюдением тайны передаваемые эмиру Хусейну в рукоятях кинжалов и подошвах туфель письма продолжали прощупывать вероятность и возможные направления арабского восстания против турок. Ничего определенного обещано не было, но тем не менее Хусейн ухватился за идею, что может стать правителем арабской нации.

«Арабский вопрос», как его назвали, касался Гертруды в особенности в том, что ее начальная работа состояла в изучении тонкостей арабской политики и персоналий Хиджаза от Иерусалима и до Мекки на юге, где, как надеялись, должно было начаться восстание. Ей предстояло изложить всю информацию о племенах и заполнить все пробелы, определить племена и их союзы и вражду – что она всегда оживляла увлекательными набросками характеров многих известных ей шейхов. В то же время она должна была составлять карты пустынных дорог, возможных проходов через горы и безводные пространства, указывать транспортные возможности и природные ресурсы, равно как и положение и влияние различных расовых и религиозных групп и меньшинств. «Мое знание о племенах начинает оформляться… мне нравится этим заниматься… и едва могу оторваться от этой работы», – писала она.

Вторая часть работы Гертруды касалась Месопотамии, которая с началом войны приобрела первостепенную важность. Со времен самой ранней цивилизации этот регион, заключенный в естественных пределах между Евфратом и Тигром, был плодородным обрамлением с востока пустынь северной Аравии и являлся путем к Индийскому океану через Персидский залив на юго-востоке. Месопотамская кампания, начавшаяся в 1914 году, своим истоком имела принятое в 1911 году решение первого морского лорд-адмирала Джона «Джеки» Фишера и первого лорда Адмиралтейства мистера Уинстона Черчилля придать британскому флоту быстроходность, переведя его корабли с угля на нефть. И приоритетом стало нахождение надежного источника сырой нефти, принадлежащего Британии.

Двумя самыми большими поставщиками нефти до 1908 года были Америка и Россия, но добыча в Азербайджане стала падать и к тому же не находилась под британским контролем. А в том году «Берма ойл» удачно пробурила скважину в горах Загрос, на границе Месопотамии и Персии. Компания снабжала нефтяным топливом новую Англо-персидскую нефтяную компанию (АПОК) по трубопроводу длиной 138 миль в Абадан, качая нефть на новый нефтеперегонный завод на восточном берегу Шатт-эль-Араб, большого водного пути у южного конца Месопотамии, несущего воды Тигра и Евфрата в Персидский залив. Британское правительство предоставило 2,2 миллиона фунтов стерлингов и получило 51 процент акций АПОК вместе с двадцатилетним контрактом на снабжение военно-морского флота.

Так что ключевые соображения, почему Британия должна воевать с турками в Месопотамии, заключались в том, чтобы оттянуть поставки зерна из долины Евфрата и не дать туркам использовать железную дорогу Багдад – Басра для переброски и снабжения войск на театре военных действий.

Пока египетская армия бездействовала, штаб-офицеры играли в сквош в Каире, младшие вели обреченные кампании против турок на Синае, а британское правительство завязло в Европе, Уайтхолл решил послать команды в Индию, чтобы защитить британские интересы на Ближнем Востоке. Индия, предвидя проявления враждебности турок, уже выслала к Персидскому заливу Пунскую бригаду, которая впоследствии заняла Фао, турецкий форт, и телеграфную станцию возле устья реки Басра, отогнав противника за Тигр. Вскоре два дивизиона индийской армии продвинулись еще глубже в Месопотамию под командованием генерала Никсона и наконец взяли Насирию.

Британское правительство в Индии имело свои причины отстраняться от Вестминстера. В мемуарах «Мои индийские годы» тогдашний вице-король лорд Хардинг пишет о своем убеждении, что судьба войны решалась во Фландрии, и Лондону следовало сосредоточить там свои усилия и добиться решающей победы. Он описывает постоянные требования правительства метрополии к правительству Индии на присылку войск, военных материалов и запасов во Францию, Восточную Африку, в Дарданеллы, Салоники и куда-то еще. Перечисляя усилия, предпринятые в Индии для удовлетворения растущих требований военного министерства, лорд Хардинг приводит данные о наборе трехсоттысячного войска и поставке 70 миллионов патронов к стрелковому оружию, 60 тысяч винтовок, 550 пушек и еще палаток, сапог, одежды и лошадиной сбруи. Когда война дошла до Месопотамии, Индия была, по его словам, «обескровлена добела» и вряд ли могла дать еще что-то. Намек на возможность арабского восстания вызвал у Хардинга головную боль. Это было совершенно невозможно, а если бы и получилось, то отозвалось бы в Индии хаосом. Вице-король никогда не поддерживал амбиции суннитского шерифа Мекки – со всеми проблемами, которые его дальнейшее возвышение вызвало бы в отношениях с шиитскими шейхами и эмиратами Персидского залива, поддерживаемыми Индией. В Индии под властью вице-короля находилась самая большая группа мусульман в мире, и требования, выдвигаемые военным министерством, и без того вызывали заметные трудности. Турецкая армия являлась почти полностью мусульманской – турки и арабы набирали солдат из пустыни. Посылать индийские войска, где было много мусульман, драться с турками в Месопотамии означало, что британцы будут стравливать мусульманских солдат с мусульманскими солдатами. Дело это осложнялось лояльностью индийских мусульман по отношению к традиционному правителю османской Турции, калифу. Лорду Хардингу сложно было понять, зачем Британии усугублять межмусульманские противоречия, поддерживая арабское восстание против турецкого мусульманского режима. Самые заметные панисламистские институты Индии – Худдам-и-Каабах и Центральный комитет всех мусульман Индии – были настроены протурецки. На северо-западной границе арабское восстание также вызвало бы общее неодобрение. В настоящий момент, как указывали британские шифровки из Симлы в Лондон, удалось установить неустойчивый мир и тишину по этим горячим точкам гражданских волнений и религиозных лихорадок. Министерство по делам колоний согласилось с вице-королем, что арабское восстание не станет полезным; Лондон и Дели были убеждены, что в любом случае оно не материализуется, а если даже и возникнет, то обречено на поражение.

Тем не менее к весне пятнадцатого года Лоуренсу очень хотелось бросить картографирование и вернуться к активным действиям. Он придумал план: «Напасть на Сирию с помощью Хиджаза от имени шерифа… можем ударить прямо по Дамаску и выбить из французов все надежды на Сирию». Для него «это ощущалось как утро, и свежесть будущего мира пьянила нас». Для Гертруды с ее ноющим сердцем все было совсем иначе. Опустошенная смертью любимого, измотанная реорганизацией отдела раненых и пропавших без вести и руководством его офисами, в Каир она приехала раненым зверьком. На исходе года Гертруда думала о той эмоциональной буре, которую принес для нее 1915-й, и впервые написала Флоренс, а потом отцу горькое признание о Даути-Уайли. Иногда она молилась, чтобы ей никогда больше не выпадал на долю такой год, а иногда ловила себя на мысли, что все окупалось теми несколькими днями счастья.

«Я думаю: если бы мне выбирать, не повторила ли бы я снова прошедший год ради того чуда, которое он принес, и не вытерпела ли опять всю эту скорбь. И, дорогие мои, далеко не последними в этом чуде стали ваша доброта и ваша любовь… я не говорю о таких вещах теперь, лучше промолчать. Но вы знаете, что я всегда о них помню.

Милый, милый папа… никогда не найти слов, которыми я могла бы сказать, чем ты всегда для меня был. Никто никому не помог так, как помог ты мне, и рассказать, что для меня значили твоя любовь и сочувствие, – задача выше моих сил… я все еще не могу об этом написать, но ты ведь знаешь?»

Недавняя депрессия и переутомление вызвали у Гертруды к концу января недомогание. Что особенно необычно – она пожаловалась на усталость и для излечения от нее начала рано вставать по утрам, чтобы прокатиться по пустыне галопом. Это в последний раз, когда она признала, что оглядывается назад. Работа, как всегда, стала для нее возрождением, и, как всегда, Гертруда отодвинула чувства в сторону, чтобы не мешали делу. При всем этом молчании более чем вероятно, что о своей потере и печали она говорила с Лоуренсом, тоже оплакивавшим любимого брата Билла – пилота, который поступил на службу в Королевские ВВС и был сбит в сентябре, как раз перед приездом Гертруды. Лоуренс, возможно с Хогартом и Вулли, мог ей помочь отдать последние почести могиле Даути-Уайли. В любом случае теперь она не могла не узнать и не оценить прекрасные качества, как и недостатки, своего необычного коллеги. Гертруда и этот «отличный парень» стали друзьями. Им было суждено оказаться самыми знаменитыми работниками бюро, следовать за своей мечтой и осуществлять ее вопреки всему. Лоуренс первым прожил свою легенду, и когда Гертруда слышала о его похождениях, то замирала над своей бумажной работой и рвалась душой к свободе и действию.

Будучи ведомством британского правительства, бюро ставило своей сверхзадачей победу в войне. Его сотрудники понимали, что восстание арабов против турок – их единственная надежда, и знали, что такая возможность есть. К 1914 году недовольство среди арабских субъектов Османской империи было обычным делом. Гертруда в разговорах с жителями Джебел-Друз еще в 1905 году отметила начало движения в сторону независимости. Народ Неджефа и Кербелы повернулся против турок в Месопотамии, и началось Арабское движение за независимость в Басре, хотя оно и было создано нещепетильным Саидом Талибом ради собственных целей. И в то же время бюро точно знало, что панарабская независимость невозможна. Лояльность среди всех племен Ближнего Востока? Да нельзя усадить двух шейхов в одном шатре! Гертруда изложила причины этого в одной из своих кристально ясных докладных записок.

Политический союз – незнакомое понятие для общества, все еще окрашенного своими племенными началами и сохраняющего множество разрушительных элементов племенной организации… Условия жизни кочевника не похожи на условия жизни в возделанных землях, и не так уж редко прямые интересы племен несовместимы с интересами оседлых зон… Хорошо бы с самого начала отмести ожидание, что найдется одна личность, которую можно было бы поставить главой или номинальным главой арабских провинций в целом… Единственный, кого стоило бы рассматривать как вероятного номинального главу, это король Хиджаза, но, хотя он и мог бы стать представителем религиозного объединения среди арабов, политического веса у него не будет никогда. Месопотамия по преимуществу шиитская, и его имя там ничего не будет значить. Его религиозная позиция – актив, и это, вероятно, единственный объединяющий элемент, который мы можем найти. Но превратить его в политическое превосходство невозможно.

По-прежнему фактически существовал единственный стимул для объединения племен против турок и противовеса их призыву к антибританскому джихаду – так называется долг отвечать на призыв воевать за Бога – это понятие арабской свободы и независимости… или что-то в этом роде. Существовало уже полуобещание такого исхода, данное Китченером, которое нельзя было не признавать. Вопрос еще больше усложнился из-за переписки Хусейна с Макмагоном. Каждый сотрудник арабского бюро знал, что все их усилия поднять восстание будут предприниматься в атмосфере полуправды-полулжи. Лоуренс писал пояснения к карте Хиджаза с мучительным чувством, что предает своих арабских друзей, и неоднократно признал это в «Семи столпах мудрости».

«Арабское восстание начиналось с притворства и лжи. Чтобы получить помощь шерифа, наш кабинет через Генри Макмагона предложил поддержку туземным правительствам…арабы… просили меня, как свободного агента, поручиться за обещания британского правительства… Я понимал, что если мы выиграем войну, то обещания, данные арабам, станут клочками бумаги… и все же энтузиазм арабов был нашим основным средством выиграть войну на Востоке… Но, конечно, вместо того, чтобы гордиться тем, что мы сделали, я испытывал постоянный и горький стыд».

Гертруда же не намеревалась предпринимать никаких действий, которых ей пришлось бы стыдиться. Она свой блестящий интеллект и удивительную работоспособность использовала, чтобы довести это обещание до арабов. Она умела изменить настроение и убеждение своих контрагентов, объясняла все аспекты и ответвления вопроса и находила наилучшие способы решения, соединяла британское административное искусство с арабской целеустремленностью и гордостью и делала все, чтобы организовать эффективное правление. Она находила способы основать арабское государство, существующее параллельно с благожелательной к нему британской администрацией в настоящем политическом союзе.

Гертруда и Лоуренс были не одиноки в своем желании самоопределения для арабов, поддерживаемого и стабилизируемого британскими советниками. Веря, что многообразие рас, племен и верований делает невозможным формирование единой сплоченной нации с эффективными политическими институтами, сотрудники «мозгового центра», который назывался арабским бюро, были людьми прагматичными и цельными. Они сопротивлялись всем попыткам Индии аннексировать Месопотамию и заменить Османскую империю раджем. В Индии британцы сумели встроиться в систему правления магараджей и занять в ней господствующую позицию; на Ближнем Востоке не было возможности так легко вписаться. Арабская система происходила от Пророка и других выдающихся религиозных фигур, на этой основе главные семьи строили свою духовную и светскую власть. Власть над источниками богатства была для них достаточна, чтобы брать под свое покровительство лидеров поменьше и их племена. Гертруда знала ситуацию до тонкостей, и это знание вместе с ее политической проницательностью и умением убедительно и ясно излагать вопросы необозримой сложности были самым ценным вкладом в коллективное намерение бюро найти решение поставленной перед ним задачи.

Но ясность мысли – это не такая вещь, которую легко найти. Как замечает один комментатор, было около двадцати отдельных правительственных и военных департаментов, одновременно занимавшихся выработкой британской политики на Ближнем Востоке в период Первой мировой войны: военный кабинет, Адмиралтейство и военное министерство – у всех была своя точка зрения, и с ними соперничали министерство по делам Индии и министерство иностранных дел, потом бюрократические структуры в Индии, Египте и Судане, у которых тоже было множество мнений по разным вопросам. В Месопотамии, Исмаилии и Александрии стояли три крупных экспедиционных корпуса, и во всех четырех основных областях имелись свои военно-морские и политические учреждения. Неудивительно, что было очень много пересекающихся линий коммуникации, и обещания, даваемые арабам, не могли не отличаться по содержанию и намерениям. И действительно, англо-арабское взаимопонимание омрачалось недоразумениями, происходящими в основном от изначальной переписки Макмагона и шерифа Хусейна и отставшего от времени англо-французского соглашения, сляпанного несдержанным Сайксом и французским дипломатом Жорж-Пико в мае шестнадцатого года, о котором Гертруду и ее тогдашнего начальника в течение двух лет не информировали.

В бюро создавалось ощущение таинственной деятельности. Сотрудники даже сами себе дали прозвище: «Пронырливые». Лоуренс писал о подрывном намерении внедриться в коридоры власти, «чтобы создать новый арабский мир». Первым обращенным в новую веру оказался сам верховный комиссар – умелый, лояльный, но обладающий бурным воображением сэр Генри Макмагон. Под влиянием постоянного убеждающего воздействия от Гилберта Клейтона и уже лишившийся иллюзий после поражения, которое потерпели на Синае военные с их самодовольством и косностью, он был первым, кто понял и одобрил их план.

«Пронырливые» в вопросе арабского самоопределения придерживались взглядов, противоположных точке зрения администрации в Дели. Они вряд ли могли бы осуществлять свои планы арабского восстания без поддержки из Индии, а таковая им не светила. Вице-король и его правительство твердо верили, что над арабами нужно установить британское правление, и оно будет таким же успешным, как и в индийском регионе. В конце концов, Индией удавалось управлять, имея всего лишь пятьдесят тысяч британского войска. В Каире смотрели более реалистично. По мере того как развивалась война, у Британии оставалось все меньше надежд финансировать империалистические правительства на новом континенте. Бюро эту карту разыгрывало изо всех сил, подчеркивая, что влияние обходится намного дешевле прямого управления.

В бурных и продолжительных обсуждениях, в которых теперь участвовала и Гертруда, они рассматривали возможность победить турок другими, «не британскими» методами ведения войны: финансируя восстания, перерезая железнодорожные линии, перехватывая снабжение, поддерживая терроризм, ведя партизанскую войну. Участие Гертруды, ее знание арабских методов и обычаев помогли эти идеи выкристаллизовать. В конце концов, вероятно, она одна среди них, путешественников и исследователей пустыни, принимала участие в газзу. Она говорила, что возможно собрать арабскую армию против турок, если гордость этих людей, побуждающая их к самоопределению, будет достаточно сильна. Понадобятся заметные финансовые средства. Деньги потребуются по двум причинам: потому что невозможно передвигаться по территории шейхов без платы и потому что ни бедуины, ни оседлые жители пустынь не бросят верблюдов или дома, чтобы идти на войну, если при этом утерянный доход семьи не восполнят из другого источника. Арабский боец – не доброволец, а наемник.

Индийское правительство не отказывалось от намерения расширить свою власть на Аравию и аннексировать Месопотамию. Вице-король ясно выразил свои чувства в язвительном письме в министерство иностранных дел:

«От всей души надеюсь, что это предполагаемое арабское государство тут же развалится, если вообще будет создано. Никто не смог бы предложить плана, более пагубного для британских интересов на Ближнем Востоке, нежели этот. Он просто означает безвластие, хаос и коррупцию, поскольку никогда не было и не может быть никакого согласия или сотрудничества между арабскими племенами… У меня нет слов, чтобы передать, насколько пагубным я считаю это вмешательство и влияние из Каира».

Этим письмом он породил оппозицию к бюро еще и в Лондоне.

К тому времени Гертруда закончила свой первоначальный доклад по племенам, который был воспринят в Ставке с большим уважением за знание дела и подробности. Сделав то, что от нее просили, Гертруда теперь могла вполне респектабельно вернуться в угнетенную войной Англию, в офис отдела раненых и пропавших без вести, в полный печальных воспоминаний Лондон. Вместо этого она задумалась над приносящей вред враждой Каира и Дели и целеустремленностью вице-короля. Лорд Хардинг, великий и многократно награжденный бывший посол в Санкт-Петербурге и Париже, лично выбранный и официально утвержденный советник короля по иностранным делам, был не кем иным, как старым другом Гертруды по снежным прогулкам в Бухаресте, Чарльзом Хардингом. Зная его так, как знала она, понимая проблемы так, как только она могла понять, могла ли Гертруда что-то сделать, чтобы улучшить отношения между Индией и Каиром? «Жизненно важно, чтобы Индия и Каир работали в теснейшем контакте, потому что они имеют дело с двумя сторонами одной и той же проблемы», – писала она капитану Холлу, директору военно-морской разведки, в Лондон 20 февраля 1916 года. Гертруда спросила у Клейтона: можно ли ей поехать в Дели? Формальной причиной поездки стало бы пополнение данных по племенам информацией, которую можно было получить лишь в индийском департаменте иностранных дел. Понимая, как и все «Пронырливые», что никакой панарабской нации быть не может, но не имея возможности широко объявить об этом, поскольку Китченер говорил Хусейну о такой возможности, на самом деле Гертруда хотела уверить Хардинга, что Каир не хуже Дели осознает, что такой нации нет и быть не может, но следует притвориться (как бы ни было неудобно), будто это не так, ведь это единственная причина, способная объединить арабские племена против турок. Она собиралась отстаивать использование против турок новой тактики и пытаться показать правителям Индии возможности, которые откроет арабская партизанская война. Гертруда создавала уже про себя сложный план – вопреки всему пестовать арабское самоопределение.

Если у Хардинга был близкий друг в этот момент в Индии, то это достойный корреспондент «Таймс» сэр Валентайн Игнатий Чирол, «дорогой Домнул» Гертруды, кому она сейчас и послала телеграмму.

Лучше всех понимая, как сильно она любила Даути-Уайли, и тревожась о ней, Чирол сообщил Хардингу, что она была больна и угнетена и теперь работает в Каире в официальном качестве. Благодаря покровительству Домнула Гертруда получила теплое приглашение от вице-короля.

В письме, написанном в конце января, Клейтон высказал ее плану безоговорочную поддержку и веру в ее способности выполнить это сложное и ключевое дипломатическое действие. Он намекает на истинную цель ее поездки:

«…В Индии люди так крепко держатся не за тот конец палки, что с ними трудно иметь дело. Мисс Гертруда Белл едет сегодня в Индию – частично по моему настоянию и с полного одобрения верховного комиссара. Она, как вы знаете, один из величайших авторитетов по Аравии и Сирии и работала со мной несколько месяцев. Она полностью в курсе арабских вопросов и целиком согласна с нашей политикой. Поскольку она близкий друг вице-короля и сэра Валентайна Чирола (имеющего немалый вес) и собирается остановиться у вице-короля, я думаю, ее ждет успех, в том числе ей удастся разъяснить истинное значение арабского вопроса».

Хардинг позже написал в своих мемуарах:

«Именно в это время я услышал, что мисс Гертруда Белл, которую я знал много лет до того как племянницу сэра Фрэнка Ласселса и которая работала в отделе военной разведки в Каире, больна и тяжело переживает гибель в Галлиполийской операции очень близкого друга. Я попросил ее приехать навестить меня в Дели, где у нее будет возможность изучить информацию по арабскому вопросу, имеющуюся в распоряжении департамента иностранных дел».

Гертруда написала письмо отцу, в котором слегка изменила порядок событий. При ее желании, чтобы Хью всегда думал о ней хорошо, и ввиду масштабов политики, в которой она предполагала действовать, в том числе с помощью манипулирования, она хотела заранее рассеять впечатление, будто у нее слишком развилось честолюбие и чувство собственной важности.

«Получив письмо лорда Х. через Домнула, я подумала, что это может быть хороший план: если я, лицо маловажное и неофициальное, воспользуюсь приглашением вице-короля и поеду посмотреть, что может получиться, если изложить перед ним эту сторону вопроса… Мое начальство одобрило… так что я еду. Мне несколько тревожно по этому поводу, но я надеюсь на собственную крайнюю незаметность и общую доброту, с которой ко мне всюду относятся. Преимущество в такой сугубо неофициальной позиции то, что в случае неуспеха никому ничем хуже не будет. В Дели меня ждет Домнул, отчего все становится простым, а в ином случае не думаю, чтобы меня послали с политическим заданием».

Радостное возбуждение вскоре превозмогло тревогу. Собирая чемодан 28 января, Гертруда черкнула другое письмо: «Наконец уезжаю по сигналу в последний момент ловить воинский транспортный корабль в Суэце. В три часа дня мне сказали, что я еще на него успею, если выеду в шесть, и это не много времени оставляет на раздумья. Мне доверено вести переговоры, и я надеюсь, что смогу это сделать хорошо».

Офицер, который был в то время в Каире, потом рассказал Флоренс, что никогда не видел, чтобы кто-нибудь мобилизовался так быстро, как мисс Белл.

Новое прозвище «Пронырливая» отлично ей подходило. Вот такой Гертруда была всю жизнь. Она достигала своей цели в пустыне, проникая в бедуинские лагеря, она пробиралась в коридоры власти, прямо выходя на чиновников, которых знала, и давая им информацию, которую они просили. Теперь она планировала самое важное свое приключение: проникнуть туда, где принимаются ключевые решения Британской империи.

Пять дней на корабле дали ей время собраться с мыслями. В арабском вопросе было очень много слоев и не меньше двойственностей. Бюро продолжало осуществлять политику Китченера по организации арабского восстания – быть может, единственного оставшегося способа переменить ход войны. Следовало поддерживать среди арабов уверенность в обещании независимости, которое будет невозможно выполнить. Даже те представители британской администрации, которые считали попытку поднять бунт стоящей, не рассматривали ни причины, зачем племенам брать на себя этот риск, ни приз, который они могли получить. То, что арабы хотели, британцы не могли дать и не дали бы, даже если могли. «Пронырливые» должны были убедить арабов, что независимость возможна, в то же время разделяя уверенность правительств британцев и союзников, что это не так. Бюро не могло действовать в одиночку, хотя Лоуренс настаивал на форсировании вопроса: для поддержки арабов требовались средства, провизия, оружие, боеприпасы и военная сила.

Гертруда поехала уверять вице-короля, что всеарабское государство не возникнет никогда, что Каир это знает, и Хардинг может на эту тему не волноваться. Она укажет, что в последние месяцы шериф и его сыновья заняты попытками помирить враждующие племена у северного края Хиджазской железной дороги, как предисловие к тому, что она называла «маленьким намеком на комбинацию». Гертруда готова была согласиться, что арабское движение за независимость – мираж, если его рассматривать как фактор единения арабских провинций. Она набросает возможную модель административного объединения после поражения турок, в зависимости от того, продержится ли полноценное сотрудничество британцев и французов к концу войны и насколько будут включены в их построения арабские представители. Хардинг, несомненно, расскажет ей, что арабское восстание вызовет хаос в Индии, а она в ответ должна будет найти способ сказать непроизносимое. Только Китченер, не смущающийся никакими нюансами, мог бы выразить эту мысль самым прямолинейным образом: «Лучше потерять Индию, чем проиграть войну».

Она продумала и записала свои мысли, работая все утро и потом после обеда в каюте, которая была комнатой матери и ребенка, когда транспортный корабль являлся лайнером. На борту судна нашелся капеллан, знакомый с ее сводным братом Хьюго, и Гертруда согласилась по его просьбе выступить перед солдатами двадцать третьего и двадцать четвертого стрелковых корпусов. «Им так скучно, – писала она домой 1 февраля. – Мне будет очень приятно хоть как-то их развлечь. Адъютант еще попросил меня выступить по Месопотамии перед офицерами, что мне нравится несколько меньше».

Высадившись в Карачи, Гертруда села в душный вагон поезда до Дели и приехала белая от пыли. Домнул встретил ее на станции, и пока они разговаривали и смеялись, багаж уложили в сверкающий штабной автомобиль с флажками, который отвез их в резиденцию вице-короля. В точности как было для важных гостей на коронации 1903 года, покои ей отвели из трех прохладных парусиновых комнат в роскошной палатке, одной из поставленных в ряд в садах вице-короля. В ней имелись гостиная, спальня и ванная – все покрытые коврами и великолепно обставленные, с вазами цветов и чайным столиком, а прислуживали гостье несколько слуг. Гертруда и Домнул беседовали после долгой разлуки, когда откинулся полог и вошел Чарльз Хардинг с приветственным визитом и приглашением к ужину. Гертруда сделала реверанс и не забыла назвать Хардинга «ваше превосходительство».

В следующие дни Гертруда втиснулась в расписание Хардинга с несколькими долгими разговорами. Ей было позволено читать материалы, к которым она выразила интерес, и она занялась тем, что считала своей настоящей работой. По мемуарам Хардинга создается впечатление, будто он так до конца и не понял, что его с виду беззаботные беседы с Гертрудой и были истинной целью ее визита.

В перерывах между этими разговорами ее развлекал и сопровождал Домнул, а еще она присутствовала на колоритном заседании Законодательного совета. В один памятный день ей вместе с Хардингом и гостями показывал Нью-Дели его архитектор Эдвин Лаченс. «Чудесно было смотреть город именно с ним, который это придумал, и хотя я видела планы… не представляла себе, как это огромно. Снесли холмы и засыпали долины… проложили дороги, ведущие сюда с четырех сторон Индии, и в каждой перспективе видны руины старого имперского Дели».

Гертруда разговаривала с чиновниками департамента иностранных дел, изучала материалы, которые были формальной причиной ее приезда в Дели, и для нее открывали секретные досье. Ей требовалось еще съездить на несколько дней в Симлу, встретиться и поговорить с тамошними сотрудниками разведки. Изначально настороженные, они быстро оценили ее умение схватывать суть дела и после ее возвращения в резиденцию вице-короля за ней послали офицера – обсудить, как лучше скоординировать работу между Египтом и Индией. Она создала для этого план и послала его на утверждение в Каир. В то же время ее пригласили редактировать газету «Газеттир оф Арабиа». Гертруда считала, что ее визит был полезен, о чем сообщила отцу, не вдаваясь в детали. «Я говорила об Аравии до тех пор, пока уже самого этого слова слышать не могла… думаю, что немножко упростила отношения между Дели и Каиром».

Вернувшись в старый Дели, Гертруда оказалась почетным гостем на официальном обеде, даваемом для махараджи Майсура и его свиты – человека настолько благородной касты, что для его приема вице-королю пришлось построить шестикомнатный дом. Как объяснил Хардинг Гертруде, махараджа может есть или молиться только в комнатах определенного размера, обставленных определенным образом.

На Хардинга Гертруда произвела глубокое впечатление. Упрямая девчонка, обществом которой он наслаждался в Бухаресте, прямо выкладывающая, что у нее на уме, стала искусным дипломатом, способным в одно и то же время пропагандировать некоторую точку зрения и воспринимать вихрь контраргументов. Его приятно удивили ее деловитость и владение ситуацией, которую она изучала всего полтора месяца. Хардинг чувствовал, что ее работа для Британии далеко еще не окончена. Сейчас он составил план, которому предстояло изменить ее жизнь – и уж точно изменить облик Ближнего Востока. Он предложил Гертруде поехать в текущую горячую точку войны, в Басру на реке Шатт-эль-Араб, на стыке Месопотамии, Кувейта, Аравии и Персии. Ей придется стать связующим звеном между разведками Каира и Дели и при этом приготовить детальный доклад по месопотамским племенам и их взаимосвязям. В наиболее трудный момент месопотамского наступления она должна будет сделать все, чтобы убедить местных арабов помочь Британии.

Хардинг предупредил, что это очень неудобная работа для женщины, тем более не имеющей официального положения. Гертруда будет работать из военного штаба генерала сэра Перси Лейка. Политическим агентом при нем был сэр Перси Кокс, наиболее выдающийся официальный эксперт Британии по Ближнему Востоку, находящийся на службе индийского правительства. Если и когда Багдад будет взят (Хардингу не требовалось делать для Гертруды эту оговорку), Кокс туда переедет и организует администрацию. Гертруда знала сэра Перси и леди Кокс по паре встреч у общих друзей, сэра Ричмонда и леди Ритчи. Кокс был резидентом в зоне Персидского залива, когда на каникулах в Лондоне как-то обедал с Гертрудой и очень отговаривал ее от опасной экспедиции в Хаиль, особенно из каких-нибудь портов Залива, находящихся под его юрисдикцией. Будет ли Кокс негодовать по поводу того, что она совершила свой прославленный поход в Хаиль через четыре года, но с северо-запада? Она писала родителям: «В. К. очень хочет, чтобы я осталась в Басре и помогала там развед. департаменту, но все зависит от того, каковы взгляды тамошних работников и будет ли от меня какая-то польза. Видимо, важно, как я смогу себя поставить – как мы часто говорим: все, что можно сделать для человека, – это дать ему возможность самому устроиться. В.К. в этом смысле щедр».

Предстояло, как всегда, заметное противодействие со стороны разведчиков и военных появлению среди них женщины на равных правах. Как сказал Хогарт в каирском офисе, когда его спросили, как с ней обращаться и к каким делам допускать: «Она сама разберется». Хардинг предупреждал ее о вероятных трудностях в Басре, указывая, что ей самой решать, может ли она сделать эту работу для себя постоянной. Потом он написал Коксу, советуя ему принимать Гертруду всерьез. Слова, которые он выбрал, могли бы быть внесены в анналы шовинизма и вызвали бы у Гертруды ироническую улыбку, если бы она их знала. «Замечательно умная женщина, – сообщал он, – с мозгами мужчины». А в мемуарах писал о ней так: «Я ее предупредил, что сэру Перси не понравится ее присутствие, поскольку она женщина, но ее такт и знания позволяют ей себя утвердить. Как я предвидел, в Басре была серьезная ей оппозиция, но, как известно, она своим умением, своим очевидным здравым смыслом и тактом ее преодолела».

Когда Гертруду иногда называют неженственной – и ничто не может быть дальше от истины, – не следует забывать, что она имела дело с исключительно мужскими политическими и военными кругами. Вынужденные соревноваться на своей территории с женщиной, которая слишком часто оказывалась права, некоторые из старых хрычей, с которыми ей приходилось работать, бурчали по поводу ее малой сексуальности. Часто это были те же самые патриоты и колониалисты, которые, как генерал-лейтенант сэр Джордж Макманн, генерал-инспектор путей сообщения в Месопотамии, в частных разговорах называли арабов «халатами». Макманн сперва был к Гертруде дружелюбен, потом критичен. Он вообще так мало разбирался в людях, что блестящего и хитроумного Т. Э. Лоуренса называл человеком «простого пустынного ума», неспособного словом «араб» обозначить что-нибудь более сложное, чем «патриархальные племена пустыни, шейха во всем его тираническом разврате, его чистокровных лошадей, его груженых верблюдов… и прочее в этом роде». С точки зрения Макманна, Лоуренс не постигал «трудные ситуации», возникающие в Дамаске и в Багдаде, а Гертруда – «обмылок человека, говорят, что женщина», которой придают важности больше, чем следовало бы. Гертруда, в свою очередь, нисколько не интересовалась, кто там гей или не гей, эксцентричен или руководствуется странными побуждениями, имеет шестьдесят четыре жены, почитает дьявола, – она просто из каждой личной встречи извлекала все возможное и шла дальше. Она не унижалась до описания этих мелких предрассудков в письмах домой – потому что всегда было что-то поинтереснее, – но иногда роняла мимолетное замечание, позволявшее догадываться, как ей надоело иметь дело с такой мизогинией и утверждать себя снова и снова. «Здесь нелегко – когда-нибудь расскажу, – писала она Хью. – Я думаю, что преодолела большинство трудностей, и растущая сердечность моих коллег – источник беспримесной радости».

Таким образом, Гертруда приехала в разведывательный отдел Ставки в Басре без звания, работы или жалованья, не зная, оставит ли ее при себе департамент, в который она прибыла, или тут же отошлет прочь. Городу – безобразному нагромождению глинобитных домов и пальмовых рощ, прочерченному оросительными каналами, – предстояло развернуться в огромную армейскую базу практически за одну ночь. Все комнаты и офисы были набиты военными, и в атмосфере висело напряжение надвигающегося дела. Сэр Перси Кокс отбыл на несколько дней, но леди Кокс оказалась гостеприимной и поместила Гертруду в запасной спальне, пока гостья не подыщет себе дом. Но кабинета для нее не нашлось. Гертруда должна была работать в жилой комнате полковника Бича, начальника военной разведки. В рабочие часы это пространство приходилось делить с симпатичным помощником Бича Кэмпбеллом Томпсоном, который также когда-то работал с Хогартом и Лоуренсом в Каркемише.

Она стала читать выданные ей папки, давая задания арабскому юноше Михаилу, назначенному к ней слугой, и на время подчинилась, хотя и подняв брови, правилам: ее почта цензурируется, она ограничена в том, куда ходить и что делать, и при посещении арабов в их домах с ней должен находиться офицер или компаньонка. Гертруда старалась создавать леди Кокс как можно меньше трудностей, обедая в офицерской столовой и заняв комнату в Ставке. Такая жизнь очень отличалась от жизни в Бюро, и Гертруде уже хотелось вернуться в Каир, где, как она знала, ее ждут. Дни шли монотонно: «Желала бы я знать, сколько еще мне оставаться в тех или иных местах и что делать дальше. Я уже начинаю себя спрашивать, что на самом деле здесь делаю, – писала она. – В конце недели я оглядываюсь и думаю, что, наверно, это можно выразить одним полезным словом… И если я уйду, это ничего не изменит, и если останусь, это тоже не будет важно».

Сэр Перси вернулся, и Гертруде больше не пришлось скучать. Он тут же поздравил ее, несколько наслаждаясь иронией ситуации, с успешной экспедицией в Хаиль и сообщил, что больше не будет ее недооценивать. Это был высокий мужчина, с серебристыми волосами и орлиным носом, пятидесяти одного года от роду, на четыре года старше Гертруды. Он был весьма уважаем, изысканно вежлив, убедителен и цивилизован. И разделял беспокойство Каира по поводу того, что Бюро пестует арабское восстание. В этом регионе он служил агентом правительства Индии почти десять лет. Какова бы ни была его непосредственная реакция на прибытие Гертруды на военную базу в этих обстоятельствах, он был слишком разумным человеком, чтобы проявлять свои предубеждения. Помня о письме Хардинга, он решил бросить Гертруду в воду на глубоком месте и 9 марта назначил для нее обед с четырьмя генералами, ответственными за военные действия в Месопотамии. Считалось, что Гертруда работает на военную разведку. Если у нее «мужские мозги», мог сказать он леди Кокс за утренним кофе, так пусть объяснится с ними и убедит генералов в своей полезности и профессионализме.

Это было испытание, почти что проба на роль. Местная команда была предубеждена против сующих свой нос в их дела бездельников, которые иногда тут появлялись без всякого видимого смысла. Сейчас ожидалось, что они найдут ей работу. Генералы Лейк, Коупер Мани и Оффли Шоу из индийских экспедиционных сил предпочли бы и дальше ее игнорировать. Когда их попросили развлечь ее за обедом в офицерской столовой, они были готовы оценить ее как женщину и как кандидата на должность. Эта маленькая женщина, понимали они, знаменитый путешественник. Генералы видели, как качается ее шляпа, когда она идет на работу или с работы – в чем бы эта работа ни заключалась. Они знали, что она дружит с этим женоподобным и недисциплинированным позорищем офицерского звания, Лоуренсом. Они, откидываясь в креслах, хохотали над собственными шуточками по поводу старых дев. Арабское восстание! Будто эти халаты могут представлять военную угрозу! Подразумевалось, что они будут вести себя покровительственно, галантно, слегка посмеиваться над ее взглядами и продолжать ее в упор не видеть.

Эта задача мобилизовала все силы Гертруды. Она оказалась в своей стихии. Быстро вошла – все встали, потом сели и не успели собраться с мыслями, как она заговорила. И сумев, как обычно, найти правильный тон. Она говорила на их военном языке, рассматривала факты стратегически, держалась уверенно, а главное – знала свое дело. Лекцию Гертруда расцвечивала юмором и господствовала за столом. Потом она слушала, проявляла дальновидность, как бы между прочим упомянула несколько имен, чуть-чуть польстила генералам и обрисовала несколько критически важных административных и тактических отличий индийских мусульман от бедуинов Ближнего Востока. Генералы были поражены и слегка покорены. Они послали за сигарами, а Гертруда вставила сигарету в мундштук. До военных начинало доходить, почему эту женщину послали в Каир и в Дели, а потом по личному желанию вице-короля – в Басру.

Гертруда решила не затягивать обед. У нее, как она заметила, полно работы. Тепло улыбаясь, она чистосердечно поблагодарила за внимание и вышла, оставив едва уловимый аромат лаванды в прокуренной комнате. После обеденного перерыва она снова пошла на работу.

Подходя к своему «офису», она едва не оцепенела от неожиданного ужаса, увидев, что все ее папки выносят из дома и грузят в повозку. Озадаченный капитан Томпсон стоял на крыльце, пытаясь протестовать. Слуги объяснили, что выполняют приказ из Ставки. Гертруда рванулась в бой. Они с Томпсоном вместе двинулись в Главный штаб выяснять, почему их отстранили. Их встретил штабной офицер, сама любезность, и провел через весь дом на просторную деревянную веранду, выходящую на реку и затененную стенкой листьев и цветов. Рядом с этим широким пространством, где стояли плетеные стулья и журнальные столики, располагалась просторная прохладная комната с парой больших столов, над которыми жужжали вентиляторы. Полки вдоль стен уже были заполнены книгами, которые отобрали Гертруда с Томпсоном. Мимо проходили слуги, нагруженные папками, бумагами и книгами. Это был новый офис для Гертруды. Она написала домой:

«Сегодня я обедала со всеми генералами… и меня тут же пересадили со всеми картами и книгами на прекрасную веранду с прохладной комнатой, где я теперь весь день работаю. Мой компаньон в этом деле – капитан Кэмпбелл Томпсон… очень приятный и обязательный, и радуется вместе со мной смене помещения».

Она прошла испытание и была принята. И готова была стать офицером индийского военного штаба на жалованье.

Генералы решили, что Гертруда им нравится, и вскоре она стала фаворитом у всех военных. В душной жаре середины лета, когда пришли наводнения и вся страна оказалась под водой, генералы Коупер и Макманн – ставший в 1919 году главнокомандующим в Месопотамии – взяли Гертруду с собой на несколько дней на речной пароход, идущий к северу по Шатт-эль-Араб – посетить край болотных арабов. На палубе парохода были подобия кают, сооруженные из деревянных ширм; Гертруда взяла с собой служанку и свою походную мебель. Якорь бросили в озере Хор-эль-Хаммар, где сливаются воды Тигра и Евфрата. Гертруду заворожили водные просторы и непривычная архитектурная красота камышовых плавучих жилищ и мадхифов, деревенских центров, – впечатляющие сооружения пятидесяти футов в длину и пятнадцати в ширину. Это была древняя, рожденная на воде культура, которой будет одержим Уилфрид Тесайджер в ранние пятидесятые и которую впоследствии уничтожит Саддам Хусейн. Гертруда писала Чиролу 12 июня:

«К югу виден высокий край пустыни и огромная гряда холмов, которая есть Ур Халдейский… Деревни не стационарные, они перемещаются по мере подъема и спада воды. Многие построены на плавучих основаниях – камышовых матах, с плавающими скотными дворами, где стоят коровы – вполне довольные, что их заякорили за пальмы, следует думать… Над каждой камышовой деревней возвышается глиняная башня форта шейха, как приземистые церковные колокольни в краю затопляемых болот. Свет и цвет здесь совершенно невероятные – никогда не видела пейзажа такой чуждой красоты… Меня выжгло до углей».

Выяснилось, что Насирия, только что взятая британцами, превратилась в остров длиной в три мили. Там Гертруда встретила генерала Брукинга – «пылкого маленького человечка с разбитым сердцем, четыре месяца назад потерявшего во Франции единственного сына», – и некоего майора Гамильтона, оказавшегося двоюродным братом Стэнли. Как бы ни была очаровательна эта интерлюдия, Гертруду продолжали волновать некоторые вещи. Как только местная телеграфная линия оказывалась перерезанной, вспыльчивый маленький генерал без разбора наказывал друзей и врагов. В письме к Чиролу она продолжает:

«Нет нужды говорить, что это называется штрафными санкциями. Ущерб, который можно причинить обстрелом с воды, практически ничтожен, и за ним всегда следуют репрессии, которые все больше и больше людей втягивают в беду – и постоянно расширяют круг волнений и враждебности. Вот что я думаю, и я набралась дерзости ему это сказать. “Политикой занимаетесь”, – сказал он, фыркнул и слегка подмигнул. Я согласилась, что да, всю жизнь занимаюсь именно политикой».

По возвращении в Басру нашлись и другие проблемы. Тяжелый труд требовал большего количества людей, и военные их мобилизовывали, не думая о родственниках и оставляя семьи без мужчин, способных заниматься земледелием и кормить семью. Гертруда решила об их трудностях написать Хардингу. Дело было не только в том, что эти факты тревожили ее совесть, но и в вопросе, как будущая администрация Месопотамии завоюет доверие и помощь арабов после такого пренебрежения человечностью?

«Мне многое не нравится, и первое и главное – это тяжесть работы. Существует очень тонкая – иногда она мне кажется невидимой – граница между тем, что делаем мы тут и что немцы делали в Бельгии. Я бы предпочла импортировать рабочую силу для целей войны, нежели мобилизовывать ее здесь, как ни против я импорта индийцев. Это нелегко, Домнул, вы просто не знаете, какая у меня тут трудная работа».

До сих пор месопотамская кампания шла с безоговорочным успехом, но теперь серьезно забуксовала. После того как ведомые британцами силы под командованием генерала Никсона выбили турок из Насирии, генерал-майор Чарльз Таунсенд и шестая дивизия в количестве около десяти тысяч человек выдвинулись захватить город-крепость Эль-Кут. Они хотели перегруппироваться и подождать подкрепление, но Никсон – получая, в свою очередь, приказы из Индии – велел наступать. С флотилии речных пароходов они бросились в битву при Ктесифоне, чьи массивные арки, много раз снятые Гертрудой, почти были видны из Багдада. Там окопалось двадцатитысячное турецкое войско и ждало. Наступление захлебнулось, и цифра потерь оказалось так велика, что Таунсенд и его люди вынуждены были поспешно отступать к Эль-Куту. Это случилось в начале декабря. Окруженные турками, невезучие остатки шестой дивизии были обречены на самую долгую в британской истории осаду. Неделю за неделей, месяц за месяцем, вопреки трем серьезным попыткам снятия осады, солдаты и горожане были заперты за стенами, и вскоре им пришлось есть кошек и собак, потом крыс. «В Эль-Куте ничего не происходит и не похоже, что будет происходить – положение отчаянное, и только небо знает, чем все это закончится», – писала Гертруда в апреле.

В середине апреля в Басру приехали Лоуренс и Обри Герберт по каким-то загадочным делам от каирского бюро разведки. Они пошли прямо в офис Гертруды и расположились на веранде, чтобы выслушать рассказ хозяйки о положении дел. Из-за их непонятного поручения и невоенного вида в офицерской столовой их бойкотировали. Лоуренс и Герберт были уполномочены предложить два миллиона фунтов стерлингов, чтобы откупиться от турок и освободить гарнизон Эль-Кута. В самом крайнем случае они собирались обсудить обмен ранеными и воззвать к милосердию по отношению к арабскому населению Эль-Кута. Занятие унизительное, но это было последней попыткой предотвратить ужасную катастрофу для англичан. Лоуренс впоследствии описывал яростные возражения британцев в Басре против его поручения и упоминал, как два генерала хватали его за грудки, объясняя, насколько позорным будет этот поступок. Лоуренс и Герберт сидели за столом с Гертрудой и разговаривали с ней. Для нее было огромным облегчением снова общаться с этими быстро соображающими, талантливыми людьми из Каира: она не могла не сравнивать их с тупыми старыми генералами, которые обычно составляли ей компанию за обедом. «Эта неделя была очень оживлена появлением мистера Лоуренса, посланного в качестве офицера связи из Египта. Мы вели серьезные разговоры и строили обширные планы для мирового правительства. Завтра он уплывает вверх по реке, туда, где сейчас бушуют бои».

На самом деле было уже поздно, и попытка подкупа встретила унизительный отказ от турецкого военачальника Халиль-паши. 29 апреля, после 147 дней осады, турки все-таки вошли в Эль-Кут и взяли британцев в плен. Четыре тысячи британских солдат, истощенные голодом, впоследствии умерли от тяжкого труда и вынужденных переходов. Арабские горожане, также беспомощные жертвы ситуации, подверглись жестокому обращению со стороны победителей – исход, который понятным образом настроил многие слои арабского общества против альянса с британцами. Лоуренс и Герберт вернулись в Басру. Теперь они в еще большей степени стали персонами нон грата, но Лоуренс задержался здесь на несколько дней, чтобы пообщаться с Гертрудой. Полный беспокойства по поводу неудач в Месопотамии Хью написал ей, что в Англии говорят, как руководство в Басре и Дели «прет не глядя». Она ответила довольно страстно, но продемонстрировав при этом очень широкий взгляд и объективность, неожиданную для опытного государственного деятеля, каким уже наполовину стала:

«…Мы с разбегу влетели в это дело с обычным нашим пренебрежением к политическому планированию в целом. Мы рассматривали Месопотамию как отдельную территорию, а не часть Аравии, политически неотделимую от огромного и имеющего далекие последствия арабского вопроса, а он поворачивается разными гранями, если его рассматривать под разными углами, но все же всегда и во всем является единой неделимой сущностью. Координация политики по отношению к арабам и организация правления в Аравии должны быть выполнены как домашнее задание… нет никого, кто делал бы это, нет даже никого, кто хотя бы подумал об этом, и нашим людям в Египте приходится, имея сильную оппозицию в Индии и Лондоне, строить некоторую широкую схему, которая, как я убеждена, в результате ляжет в основу наших отношений с арабами… Ладно, хватит о политике. Но когда говорят насчет того, что мы тут “прем не глядя”, я не могу оставаться спокойной. Прем не глядя! Да, прем, через кровь и непролитые слезы».

Гертруда закончила работу по сбору информации о племенах со стороны Месопотамии. Сэр Перси Кокс, с которым у нее установилось взаимное уважение, писал:

«Военные власти решили, что эта конкретная служба, для которой мисс Белл была командирована в Басру, закончена, насколько это возможно, и, найдя, что женщину несколько затруднительно устроить на постоянной основе в военный штаб действующей армии, предложили ей служить у меня как у главного политического комиссара. Она эту службу приняла с радостью».

Гертруда дважды утвердила себя в его глазах – экспедиция в Хаиль и обед с генералами, – и теперь сэр Кокс начал считать ее незаменимой. Она была не только неутомима, но и экономила ему много времени, отсматривая и развлекая многочисленных гостей-шейхов со всей Месопотамии. Она отфильтровывала не имеющих веса, а остальных отсылала в офис Кокса с короткой запиской, где указывалось название племени, откуда гость приехал и чего хочет. Перси Кокс дал ей официальный ранг помощника политкомиссара и звание восточного секретаря. Гертруда написала об этом Чиролу между прочим, но совершенно очевидно, что ей это было приятно.

«Мне просто в голову не пришло вам сообщать, что я теперь П. П. К. (помощник политического комиссара), потому что это совершенно не важно… Сэр Перси дал мне это звание, поскольку иметь официальное положение гораздо удобнее, хотя я думаю, что в тот момент у него был другой главный мотив: получить куда более сильный рычаг воздействия на меня! Нельзя было бы ничем не выделяться, не имея определенной должности. А так я офицер И.Э.К. Д (Индийский экспедиционный корпус Д), имею право на жилье, питание и уход в случае болезни. Я официально прикреплена… и знаете, у меня приличное жалованье – 300 рупий в месяц, что куда больше, чем я когда-либо рассчитывала заработать в своей жизни».

Гертруда работала не только на Кокса, но и на его трудоголика-заместителя, сперва капитана, а потом подполковника сэра Арнольда Уилсона, рыцаря-командора ордена Индийской империи, одного из самых замечательных и эксцентричных строителей империи на Ближнем Востоке. Массивного телосложения, с густыми черными усами, он культивировал стиль жизни спартанского самоотвержения. В путешествиях он предпочитал спать на земле без палатки или постели и ежедневно читал Библию. Он делал верховые переходы по сотне миль в день, а если приходил к реке, то предпочитал пересекать ее вплавь, а не по мосту. В одной поездке в Англию он сэкономил плату за проезд, нанявшись на пароход кочегаром, и кидал уголь в топку по шестнадцать часов в день. Выйдя в Марселе, он купил себе велосипед и проехал на нем последние девятьсот миль до фамильного дома в Ворчестере. Сперва они с Гертрудой отлично поладили. Она писала: «Совершенно замечательная личность, 34 года, блестящие способности, соединение умственной и физической мощи, что бывает редко. Я просто предана ему – он лучший из своих коллег, и его ждет поразительная карьера. Мне кажется, я никогда не видела человека такой экстраординарной силы».

Но его империалистические догматические взгляды не могли рано или поздно не встать между ними.

В начале 1916 года военное министерство наконец взяло на себя управление операциями в Месопотамии и вывело на сцену войска, авиацию, артиллерию и транспорт. Это случилось слишком поздно, чтобы предотвратить агонию Эль-Кута, но произвело впечатление на очередного важного гостя в Басре, приехавшего в ноябре эмира и хакима Южного Неджда, Абдул-Азиза Ибн Сауда. Его посещение казалось почти королевским визитом, и он осмотрел современный научный центр военного дела, которым стала Басра. Если и существовал на свете арабский лидер, с которым Гертруда хотела бы познакомиться, но не получалось, – то это был именно он, харизматичный и замечательный воин, наследственный имам, судья, правитель и губернатор в одном лице. Он был непререкаемым лидером фундаменталистской секты ваххабитов, ставящей своей целью обращение к изначальному исламу Пророка под строгим руководством законов шариата. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, рашидиды изгнали племя саудитов и захватили Риад, его столицу. В двадцать два года Ибн Сауд во главе восьмидесяти верховых воинов на верблюдах, предоставленных ему шейхом Кувейта, союзником против рашидидов, подъехал ночью к Риаду, всего с восемью отобранными соратниками перелез через стену дворца, заколол спящих рашидидов и, лишь порозовело небо на рассвете, распахнул ворота города.

Следующие десять лет Ибн Сауд посвятил постепенному отвоевыванию территорий своих отцов. В 1913 году он захватил турецкую провинцию Хаса, ранее подчинявшуюся Риаду, обратил в бегство османский гарнизон и утвердился на берегах Персидского залива. Ибн Сауд стал другом британского политического агента в Кувейте, капитана Вильяма Шекспира, который неоднократно пытался убедить британское правительство в растущей значимости этого князя пустыни. Вскоре после объявления Первой мировой войны Шекспир поехал в Неджд и отправился на север с черными шатрами Ибн Сауда, идущего мстить за последнее нападение рашидидов, поддержанное турками. В этой битве Шекспир погиб, хотя и был некомбатантом. Вскоре после этого Ибн Сауд познакомился с сэром Перси Коксом, в то время главным политическим агентом в зоне Персидского залива, и заключил с Британией формальное соглашение, в котором также приняли участие шейхи городов Кувейта и Мухаммара.

В течение нескольких часов 27 ноября 1916 года будущий основатель Саудовской Аравии был принят Коксом и Гертрудой, потом торжественно проехал по Басре, где ему показали самое последнее наступательное оружие. Держась величественно и с достоинством, он теребил четки и смотрел, как срабатывает мощная взрывчатка в импровизированных окопах и как стреляют зенитки. Говоря редко и мало, он проехал впервые в жизни по железной дороге и на скоростном автомобиле был отвезен в ближний город Шейбу инспектировать британскую пехоту и индийскую кавалерию. Он наблюдал за артиллерийской батареей в действии, смотрел на летящий в небе самолет. В базовом госпитале Гертруда сунула руку под рентгеновский аппарат, Ибн Сауд последовал ее примеру и увидел рисунок костей своей руки. Гертруда дала его портрет в статье для «Арабского бюллетеня» Лоуренса – газеты секретной информации для правительственных учреждений Британии, издаваемой в Каире.

«Ибн Сауду едва исполнилось сорок лет, хотя выглядит он старше. У него запоминающая внешность: блестящие глаза, заплетенные в косы волосы, рост выше шести футов и осанка человека, привыкшего повелевать. Хотя он сложен массивнее, чем типичный арабский шейх, черты лица характерны для арабов знатного рода: резкий орлиный профиль, хорошо сформированные ноздри, выступающие губы и длинный узкий подбородок, подчеркнутый остроконечной бородкой. У него изящные руки с тонкими пальцами – черта почти универсальная для племен чистой арабской крови. Несмотря на высокий рост и ширину плеч, он производит впечатление, достаточно частое для народов пустыни, некоторой неопределенной усталости, не индивидуальной, а расовой вековой усталости древнего изолированного народа, живущего с тяжелым напряжением всех своих сил… Его рассчитанные движения, медленная приятная улыбка и задумчивый взгляд из-под тяжелых век, хотя и придают ему достоинства и обаяния, не согласуются с западным представлением об энергичной личности. Но, судя по рассказам, его физическая выносливость необычайна даже для привычной к трудностям Аравии. Среди людей, выросших в верблюжьем седле, у него репутация неутомимого всадника, с которым мало кто может соперничать… Всем известна его отвага, и с качествами солдата в нем сочетается мудрость государственного мужа, которая в племенах ценится еще больше».

Впечатление, которое Гертруда произвела на Ибн Сауда, было более неоднозначным. Кокс уже говорил с ним о ее предвоенной экспедиции в Хаиль, но никогда раньше Ибн Сауд не видел европейской женщины. Про него знали, что он был женат и потом разведен примерно шестьдесят пять раз, передавая женщин после пары ночей своим шейхам и соратникам. И необходимость видеться с этой нагло открытолицей женщиной на каких-то равных основаниях стала для него оскорблением его мужского достоинства, и он был просто ошеломлен, видя, как важные люди отступают, пропуская ее вперед. Более того, Гертруда не только приветствовала Ибн Сауда в самых дружеских выражениях, но еще и была назначена его сопровождающим и гидом. Кокс писал в дипломатическом тоне:

«…Тот феноменальный факт, что представительница прекрасного пола занимает официальное положение в Британском экспедиционном корпусе, не укладывался в его бедуинские понятия. И все же, когда надо было, он встретился с мисс Белл с полной искренностью и совершенно хладнокровно, будто всю жизнь общался с европейскими дамами».

В то время Ибн Сауд действительно мог вести себя вполне дипломатично, но впоследствии не стеснялся в выражении чувств. Политический комиссар Гарри Сент-Джон Филби, другом Гертруды к моменту написания письма не являвшийся, отмечал, что «многие из делегации Неджда корчились от хохота, когда он изображал ее пронзительный голос с женскими интонациями: “Абдул-Азиз [Ибн Сауд]! Посмотрите вот на это, что вы об этом думаете?” – и тому подобное». Наверное, Ибн Сауд единственный из арабских шейхов ее передразнивал. Дело, видимо, в том, что он был единственным из влиятельных шейхов, с которыми она виделась в обстановке западной, а не бедуинской. Если бы Гертруда явилась в его шатер в пустыне в вечернем платье, преподнесла бы ему бинокль и пистолеты, ела бы с ним на ковре и на его родном языке бегло и свободно стала бы обсуждать культуру, поэзию и политику пустыни, то наверняка произвела бы на него не меньшее впечатление, чем на Яхья-Бега, Мухаммада Абу-Тайи, Фахад-Бега и прочих.

Визит закончился. Гертруда продолжала работать в жутких погодных условиях, не зная, что предпочтительнее: зима, когда все дороги превращаются в грязь и через канавы перебрасываются доски, или лето, когда для уроженки Йоркшира жара нестерпима. «Ночью я проснулась и обнаружила, что температура все так же выше 100°[30] и я лежу в луже. Утром моя шелковая ночная рубашка идет вместе со мной в ванную, там я ее выжимаю, и можно о ней больше не думать… вода для ванны, набранная из бака на крыше, никогда не бывает холоднее 100°, но пар от нее не идет: воздух горячее», – писала она родителям. От постоянной стирки одежда рассыпалась. Вставать приходилось в полшестого или в шесть утра, чтобы ее чинить – в Англии этим всегда занималась ее горничная Мари. Отчаянные просьбы об одежде иногда приносили свои плоды:

«К счастью, почти ничего не приходится на себя надевать, но все же важно, чтобы это “ничего” было без дырок… Подумать только, что когда-то я ходила чистой и аккуратной! Спасибо вам большое – у меня теперь есть кружевное вечернее платье, белое креповое платье, синее муслиновое в полосочку, две блузки и полосатое шелковое платье, все более чем подходит… и коробка и зонтик тоже пришли!»

Но часто у Гертруды бывали разочарования, как видно из письма от 20 января 1917 года:

«Прибыла коробка от Мари – в ней должно было быть черное атласное платье, но ее вскрывали, и платье оттуда извлекли. Я просто в ярости. Осталась только картонная коробочка с маленькой черной атласной накидкой, которую Мари послала с платьем, сетки и золотой цветок…»

Еще сильнее ощущалась нехватка близких сейчас, в почти исключительно мужском мире, где она жила. Ей не хватало подруги, но женское общество здесь было представлено леди Кокс, женой ее начальника, случайными временными учительницами или миссионершами и «замечательной мисс Джонс» – приятной, но очень занятой экономкой офицерского госпиталя и дома отдыха ниже по реке. Гертруда оказалась ее благодарной пациенткой, когда, измотанная температурой воздуха 107[31] градусов и дефицитом приличной еды в Басре, свалилась в сентябре того же года с приступом желтухи. Она писала Флоренс: «Знаешь, никогда я так тяжело не болела. Даже не представляла себе, что бывает такая слабость, когда тело совершенно не слушается, и ум тоже уплывает».

После выздоровления Гертруда снова стала писать доклады. Она сообщила Хью и Флоренс:

«Объем написанного мной за прошлый год пугает. Кое-что из этого сляпано из отчетов, что-то из головы и прежних знаний, а что-то – попытки привести в порядок дальние углы нового мира, который мы сейчас открываем, и сухие, как порох, анализы жизни племен – скучные, но, вероятно, полезные более всего прочего… Но иногда становится несносной обязанность сидеть за письменным столом, когда рвешься в пустыню – посмотреть места, о которых слышала, и понять их для себя… Но человеку трудно делать что-либо большее, чем сидеть и записывать, если человек принадлежит к тому же полу, что и я, черт бы его побрал».

«Сляпано… сухие, как порох… скучные» – никогда не была Гертруда столь неискренней. Она знала, что ее доклады превозносит высшее руководство в Индии, Египте, Судане и Лондоне за живое и зачастую не без юмора разъяснение политической ситуации и за яркие занимательные портреты персонажей. В другом письме домой она это признает: «Счастлива вам сообщить, что слышала: к моим речениям в Лондоне проявляют поистине несообразное внимание».

Некоторые доклады Гертруда писала в рамках своих обязанностей для арабского бюро или как статьи в «Арабский бюллетень». Они увеличивали ее славу как самой, возможно, выдающейся личности среди англичан на Ближнем Востоке. Некоторые из ее статей, собранные вместе под заглавием «Арабы Месопотамии», выдавались как инструктивные материалы прибывающим в Басру британским офицерам. Эти материалы с отпугивающими заглавиями «Pax Britannica на оккупированных территориях Месопотамии» или «Основы правления в Турецкой Аравии» оказывались на удивление приятными и простыми для восприятия, одновременно сообщая офицеру-новичку все, что ему необходимо было знать. Обратившись к эссе «Звездопоклонники», можно было узнать, что догматы этой странной секты требуют жить возле текучей воды, придерживаться полигамии и верить, будто на самом деле мир есть гигантское яйцо. Кроме того, в этой секте придумали книгу, которую могли читать одновременно два жреца, сидящие по разные стороны водного потока. «Интересно, как это любопытное растение будет произрастать на почве британской администрации», – замечала Гертруда. «Никакая официальность, – писал сэр Кинахан Корнуоллис, директор арабского бюро с 1916 года, – не могла испортить свежесть и живость ее стиля или точность ее описаний. Сквозь них всегда была видна широта ее знаний, ее сочувствие и понимание тех людей, которых она так любила». Усталые политики и захлопотавшиеся политические агенты, просматривая входящую почту, с облегчением и предвкушением разворачивали отшлифованные резюме, подписанные «Г. Л. Б.». Гертруда не имела себе равных, когда описывала правительство Турецкой Аравии как фикцию: «Ни одна страна, представлявшаяся миру как воплощение установленного закона и централизованного правительства, не была в большей степени видимостью, чем Османская империя», или когда вдавалась в тонкости внутренней политики Маската: «Султан Сеид Фейсал ибн Турки увидел в британском подавлении торговли оружием отчетливое для себя преимущество, поскольку его бунтующие подданные сами себя снабдить оружием против него не могут», – или когда разъясняла, что битвы между племенами – это стремление «застать противника врасплох набегом… жертв бывает больше, чем на футбольном матче, бывает меньше». Письма Гертруды к Флоренс, Хью и другим родственникам написаны красиво, более интимно, но иногда с такими же далеко идущими выводами. Писать домой два-три раза в неделю было священной обязанностью, заменой проведенного вместе времени, а впоследствии почти извинением за вряд ли вероятное возвращение домой. Стало еще сложнее планировать даже поездку на родину, учитывая трудность путешествия и время, которое придется на него потратить, не говоря уже обо всем том, что пройдет мимо нее на этом восточном театре войны.

Поддерживание связи с любимыми людьми, более всего с отцом, было бегством от этого засушливого, одинокого, мужского мира войны и работы. Письма ей помогали не рассыпаться, напоминали, кто она и откуда. Гертруда всегда интересовалась делами своего отца, политическими или коммерческими, но иногда замечала, что интересы у Флоренс, Эльзы и Молли и даже у Мориса и Хьюго совсем не того масштаба, что у нее. Мы знаем, что она часто смягчала или опускала факты, чтобы не волновать родных, и старалась не писать слишком много о делах Месопотамии из страха им наскучить. Как и во время работы в отделе раненых и пропавших без вести, Гертруде иногда приходилось слышать и читать о зверствах и резне, и не было никого, с кем можно было поделиться, кто отвлек бы ее от этих кошмаров, которые события перед ней разворачивали. Отсутствие мужа сейчас ощущалось более, чем когда-либо. Дома Молли и в меньшей степени Эльза с их растущими семьями и неотложными домашними заботами улыбались важности ее дел и называли ее, пусть даже и любя, «Гертруда Великая». Тем временем она писала ответные письма о том, что занимало их, словно это было для нее не менее важно, чем дела ее страны. И только перед Чиролом Гертруда была близка к тому, чтобы признать правду: «Интересные письма – кроме ваших – приходят только из арабского бюро в Каире. Я им пишу еженедельно, и они отлично меня информируют о делах в Сирии и Хиджазе… Мои родные не пишут ничего, кроме как о своих делах, что мне очень приятно читать, благослови их Господь».

Кокс и Гертруда, работая теперь рука об руку и вместе с Уилсоном и прочим персоналом, много сделали для наведения порядка в вилайете Басры, проводя политику, способствующую развитию земледелия, финансов, права и образования. Они привлекли к процессу правления местных шейхов и платили им за управление их традиционными районами. К сожалению, эта первая попытка арабского самоопределения рассыпалась из-за коррупции и неразберихи. Пришлось в более дальние районы посылать британских администраторов, чтобы работали вместе с шейхами.

Зимняя кампания под началом генерала Мода дала результат в виде отвоевания Эль-Кута и наступления на Багдад, который и был занят британскими силами 11 марта 1917 года. Центр тяжести сместился на север, и Гертруда стала ждать приглашения сэра Перси присоединиться к нему в Багдаде, чтобы создать ядро его нового секретариата. Она писала домой:

«Сегодня пришло письмо от сэра Перси с фронта, полное ликования и уверенности… Это первый крупный успех в войне, и я думаю, что у него будут разнообразные и замечательные последствия. Мы, я верю, создадим огромный центр арабской цивилизации, процветания, и это станет моей рабочей задачей, надеюсь, и я никогда не упускаю это из виду… не могу передать, как чудесно быть участником рождения, так сказать, новой администрации».

Приглашение пришло, и Гертруда поднялась вверх по реке на полном пассажиров пароходе: девять дней во влажной жаре с парой медсестер и шестьюстами солдатами. Беллам в Раунтоне была доставлена телеграмма из двух слов: «Адрес Багдад».

Очень многие, как Арнольд Уилсон, оставались в убеждении, что лишь полный британский контроль может гарантировать поставки нефти для английского флота и империи. Некоторые, как Хардинг, считали, что партнерство с арабами в любом виде приведет к хаосу на Ближнем Востоке и лишит империю связей между Европой, Индией и остальным Востоком. Но они ошибались. Соединением британской администрации с арабским самоопределением и арабской гордостью вскоре было установлено эффективное управление. И эта стабильность нерушимо держалась до 1920 года, нефть продолжала поступать, британские интересы соблюдались. Чуткость, умение учитывать образ мыслей и подходы народов Ближнего Востока, привнесенные в администрацию Гертрудой, позволяли ей достичь того, что никто не считал возможным. В Багдаде ее ждала огромная масштабная работа.