Ведьма княгини Вилар Симона
– Пришла, княгиня. И теперь будем думать, как далее поступить. Ибо что у древлян и впрямь чародейство невиданное взросло, я теперь понимаю. Как и понимаю, что не обойтись мне без вашей помощи, а вам – без моей.
Через несколько дней в Киеве только и разговоров было о том, что на подходе древлянская ладья с послами. Люди собирались на склонах киевских круч, всматривались в широко разлившийся вольный Днепр с его уходящими вдаль заводями, с исчезающим в сырой дождливой дымке низинным противоположным берегом. И все гадали – с чем прибудут послы от извечных врагов-древлян? Мира запросят или войны? Но если древляне на убийство правителя Руси решились, то как теперь осмеливаются являться в Киев?
Разное люди говорили. Одни требовали созвать рать со всех русских земель да наказать древлян. Другие советовали скликать вече и решить, кто станет во главе Руси. Были и такие, кто считал, что с древлянами прежде всего должен разобраться древлянский посадник Свенельд, но на таких даже шикали, говорили, что Свенельд и так много власти забрал, а за противоборство с древлянами и вовсе княжескую шапку потребует. Но в одном люди сходились: дерзких древлян необходимо наказать, показать им, что Русь уже едина и не потерпит самоуправств. Но все же кто возглавит рать против древлян? Уж не Ольга. Куда уж вдовице, да еще с малым сыном полки водить. Пусть лучше мужа себе подыскивает, что же ей теперь остается, как не искать защитника для малого княжича.
В Киеве многие считали, что разбираются в этих вопросах. Чай, они не новгородцы надменные, которые только и могут, что глотки на сходках рвать; и не смоляне, которые только торгами своими и сильны, а в походы уже много лет не выступали. И только они, Киев, стольный град, могут решить, и кого на княжеский стол сажать, и кого в защитники кликать. Но даже за такими заносчивыми высказываниями таился страх: а вдруг случится, что пока они тут судят да рядят, дикие древляне, пользуясь безвластием, пойдут на Киев? Вон, старожилы киевские сказывали, сколько бед и забот было Киеву от древлян, пока Олег их не прибрал под себя.
Но когда ближе к вечеру показался на реке древлянский корабль, жители столицы приумолкли. Киевляне всегда славились как умелые корабелы, всегда торговые гости покупали у них суда, когда шли на далекий полудень в Корсунь[57], но и здесь еще не видели такой отменной ладьи-насады. Была она длинная, хорошо осмоленное дерево бортов казалось зловеще черным, корма и нос высоко подняты. Порывы ветра раздували квадратный красно-черный парус, а на высоком штевене[58] изваяна оскаленная тварь: на чудище некое похожа, сплошные зубы и глаза.
Гребцов на ладье находилось не больше двенадцати, но на внутренних скамьях сидело еще человек двадцать. К тому же все пространство возле мачты было завалено какими-то тюками. На корме тоже размещались мешки и бочонки, плотно увязанные и покрытые шкурами. Не знай в Киеве, что древляне решились на переговоры как дерзнувшее выказать непокорность племя, так можно и решить, что просто гости торговые прибыли с товаром на киевские рынки.
Древлянская ладья пристала возле Боричева узвоза – широкого подъема на Гору. Ожидавшие внизу на пристани люди перекинули мостки на борт, чтобы древляне могли сойти с удобствами. Послы как-никак.
– Ишь какие, – переговаривались в толпе наверху зрители.
При этом многие стали поглядывать туда, где на заборолах городни стояли именитые киевляне. И во главе их княгиня Ольга. Ветер развевал ее длинное белое покрывало под собольей шапочкой, она удерживала у горла темную, опушенную соболем накидку. Подле нее стояли именитые мужи: бояре в высоких шапках, волхвы в светлых одеяниях, варяжские воеводы в шеломах и кольчугах. Ближе всего к Ольге стояли ее советник Асмунд и Свенельд. А вот за плечом Ольги виднелась женская фигура боярыни Свенельда, Малфутки. Она была в темно-красном одеянии, длинное в тон платью головное покрывало надвинуто до самых глаз, на своих соплеменников-древлян, казалось, и не глядит из-под покрова.
Киевляне шептались, что в последнее время Ольга благоволит к супруге Свенельда, почитай не расстается с ней. А еще шла молва… что странная эта боярыня-древлянка, вон челядь из терема княгини поговаривала, что все с волхвами та общается, с ними да с Ольгой. И Ольга слушает ее, как никого до того не слушала.
Вон и сейчас княгиня перво-наперво оглянулась к ней, потом вновь посмотрела на древлянских послов, медленно и величаво подымавшихся по широкому Боричеву узвозу, движущихся сплоченной группой, как будто вот так, скопом, они чувствовали себя увереннее.
И вновь киевляне говорили, глядя на них: ишь какие!
Древлянские послы были немолоды, но и не совсем старые, старшины, как говорят о таких. Они были в пышных меховых накидках, головы обнажены, длинные аккуратно расчесанные волосы ниспадали на меховые оплечья, у большинства они были стянутые вкруг головы богатыми золочеными обручами, на шее почти у каждого висела золотая гривна[59], широкие обручья сверкали чеканкой по металлу. Знатно смотрелись послы, значительно, впору в пояс таким кланяться. Вот тебе и дикие древляне. Иные бояре киевские такого солидного вида не имеют.
На стене Малфрида негромко поясняла Ольге:
– Самых значительных людей к тебе прислали, княгиня. Это старейшины родов, каких у древлян особым почетом наделяют. Видишь, какие длинные у них волосы – это знак благородных родов. Древляне все больше охотники да звероловы, они обычно длинные волосы не отпускают, в лесах да чащах с такой гривой особо не пошастаешь. Ее могут позволить себе только самые почтенные да еще волхвы, те, кто над людьми стоит, правит, а в промыслах не участвует. Честь тебе оказали древляне, княгиня.
– Честь!.. – повторила Ольга сквозь зубы, будто выплюнула какое-то ругательство. – Что ж так мало прислали? Боятся?
Малфрида не ответила. Она тоже не ожидала, что посольство к Ольге окажется таким немногочисленным. Ей же нужно было много лучших людей. Тьму, как повелел Кощей. Но и на этих Малфрида глядела как на мертвецов. Как на жертву. Пусть поведают княгине, чего хотят, а там… Там поглядим.
Она негромко сказала, чтобы княгиня вела себя, как меж ними уговорено. Ольга же только кивнула согласно. Асмунд, слышавший их речи, слегка покосился, но не стал вмешиваться. Заметил только, что Малфрида тихо отошла… так тихо, как будто и не стояла только что подле Ольги в своем мрачном одеянии цвета запекшейся крови. Без единого украшения или вышивки-оберега[60]. Как будто ничья сила не нужна была ей в помощь. Сама себе такое выбрала.
Малфрида прошла по переходам к каменному терему княгини. Стражи ее пропустили беспрепятственно. В самом же тереме было тихо, крытая сукном каменная лестница вела вверх, в широкую просторную гридницу. Здесь упруго изгибались над головой светлые своды, большие окна застеклены прозрачными шариками в частых переплетах, на стенах развешано дорогое оружие, начищенное до блеска, внушительные щиты с богатыми умбонами[61]. Почти все пространство гридницы покрывало алое гладкое сукно. Позади стоявшего на возвышении резного позлащенного кресла княгини на стене широко раскинулся парчовый византийский покров-ковер с изображением расходящихся лучей. Когда Ольга сидела в этом кресле, создавалось впечатление, что лучи исходят прямо от нее самой.
Сейчас в светлом каменном покое княгини было пустынно, только в углу Малфрида заметила нескольких волхвов, которые ползали на четвереньках и что-то шептали негромко. Такие солидные служители богов, а ползают по указанию древлянки Малфриды.
– Ну что, получается? – спросила она их.
Один из них, худой, скорее молодой, чем старый, но какой-то старообразный, вскинул на нее гневное лицо.
– Если обманула, если потешиться так над нами хочешь… Я сам в ваших древлянских лесах не единожды бывал, заклятия постигал, но чтобы такую тарабарщину творить… Издеваешься?
Два других волхва, солидные и аскетически худые, тоже оторвались от бересты, на которой были сажей выведены какие-то знаки, и сурово поглядели на боярыню. Это она составила заклинание безграничного доверия, выбрала самых сильных из местных чародеев и заставила плести чары, тянуть невидимую нить от стены до стены. И каждый, кто переступит через эти невидимые нити, не сможет рассуждать здраво, а будет только доверять послушно. Волхвы водили руками, шептали странные звуки, каким Малфрида их обучила, но она все оставалась недовольной. И что это киевские чародеи такие слабосильные? Не чета древлянским, говорила, чем и обозлила несказанно. Но ведь Ольга повелела повиноваться ведьме во всем.
– Да я бы и сама управилась, – почти прошипела в ответ ведьма, оскалив ровные белые зубы, – сама бы сплела чары, коли б дитя под сердцем не носила.
Это они понимали. Даже самая могущественная чародейка обречена на бессилие, когда беременна. Но все равно… чтобы ползать… Она же только и твердит, что сил у них маловато, чтобы просто кинуть с руки заклятие.
И тут Малфрида, видя, что они все еще мешкают, наклонилась к главному из них, этому молодцу старообразному, и сказала негромко, чтобы лишь он услышал:
– Похоже, что сила у тебя только на разгулище на Лысой горе была, Коста волхв. Но в турью шкуру тут рядиться ты уже не можешь.
Его глаза широко распахнулись. Пробормотал: неужто это она с Кощеем там была? Но Малфрида уже отходила. Застыла за креслом княгини, стояла, опустив голову с надвинутым до глаз покрывалом, лишь порой поглядывала со странной улыбкой, наблюдая, как Коста и прочие с новым усердием стали наводить знаки, сличая с рисунками на бересте.
Но вот за дверью раздался гул голосов, шаги, движение. Волхвы, как раз успев закончить, поспешили отойти. Двери тут же распахнулись, стремительно вошла Ольга – быстрая, порывистая, серые глаза почти белыми кажутся от напряжения. Каково это ей – древлян поганых в лучшей своей гриднице принимать!..
Малфрида стояла, потупив очи. Ни на кого не глядела, но все улавливала: и как Ольга торопливо взошла на возвышение и опустилась в кресло, как сопровождавшие ее ближайшие советники и воеводы занимали места на скамьях. А потом Малфрида ощутила приближение самих древлян. Как – и сама не понимала. Но словно видела, как они неторопливо всходят в невиданный ими доселе богатый каменный терем, как стараются держаться степенно, не выказывая восхищения княжескими палатами.
Она подняла глаза, только когда они начали входить в дверную арку. Потом взглянула туда, где стояли, сцепив пальцы и опустив головы, полянские волхвы. Их губы почти не шевелились, но Малфрида знала, что они наговаривают ее заклинание. Она сама стала его нашептывать, хотя понимала, от нее сейчас мало толку. Но все же…
– Инда согни, шшш, кара, белла, согни выю, нррааа…
Действительно, нечто невразумительное на первый взгляд, если исходить из местных наговоров, где уже забыты все звуки леса и ветра, звериный говор, где остались только слова. Но что такое слова? Они почти не несут магии, они слабее…
Малфрида следила за послами, как они переступают незаметные на полу знаки. Волхвов среди них нет, никто ничего не почувствовал. Вот то один, то другой шагал через заветную черту, она следила за их поступью – двое или трое из них были в сапогах, обмененных на торге, но большинство в обычных древлянских постолах[62], хотя и богато отделанных, выложенных проволочными узорами, украшенных речным жемчугом. Постолы придерживали завязанные крест-накрест ремешки с металлическими пряжками, обертывая ноги поверх меховых онучей до самых колен.
Только когда все послы выстроились полукругом перед княгиней Киева, Малфрида взглянула на их лица. Некоторые показались смутно знакомыми. Но для себя ведьма отметила главное: они были уже под действием заклятия. И хотя продолжали держаться достойно, но словно утратили прежнюю невозмутимость, оглядывались по сторонам, цокали восхищенно языками, даже улыбались. Ну чисто дети престарелые… доверчивые. Значит, получилось заклинание у Косты и его приспешников.
Ольга приветствовала их словами:
– Вижу, гости добрые ко мне пожаловали.
Ее нарочито спокойный голос никак не вязался с ее прежней порывистостью движений. Могла себя держать в руках княгиня. Малфрида даже подивилась ее силе духа, ощутила уважение. Ведь общалась с княгиней все предшествующие дни, знала, как ту гнет страх и ненависть. А вот поди же…
Древляне кланялись Ольге неглубоко, с достоинством, как и положено мужам в летах – лишь чуть склоняя длинноволосые головы. Но улыбались.
– Да, явились мы, княгиня.
– Так говорите, что привело вас ко мне?
– Ты сама, поди, знаешь, – выступил вперед их выборный, степенный седой старик, высокий и значительный по виду. Вот только его светлая, приветливая улыбка как-то не вязалась с его почтенным обликом – будто умиляет и радует старого древлянина что-то. – Ведь мы уже отправили к тебе посыльного с вестью. Ты знаешь, что случилось.
Ольга смотрела на них и молчала. Послы стали переглядываться, словно в недоумении. Потом начали говорить, вроде как и по отдельности, но почти перебивая друг друга.
– Мужа твоего мы убили, Игоря Киевского…
– Он как волк расхищал и грабил наши земли…
– Наши люди собрали вече и порешили: если волк повадился к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьем его.
– Вот и погубили мы Игоря, чтобы нас не погубил. Это мудро и справедливо.
– А наши князья хорошие, потому что берегут Древлянскую землю…
– Князь Мал среди наших правителей самый значительный и родовитый, пойди за него.
– Куда же тебе теперь самой без мужа? Муж любой бабе нужен. А Мал у нас – молодец в самом соку.
– Тебя Мал выбрал в жены.
– А сына твоего Святослава мы тоже к себе возьмем. И сделаем с ним все, что захотим, если ты не будешь послушна мужу.
Тут Ольга резко встала, и древляне вмиг как по команде утихли.
Малфриде с ее места не было видно, что отразилось на лице княгини, но понимала, что Ольгу более чем возмутила подобная открытая доверчивость древлян.
И они это уловили. Перестали улыбаться, смотрели исподлобья. Лишь кое-кто стал коситься по сторонам, заметив, что вместе с княгиней повставали и ее воеводы. Но не трогались с места, не сводя глаз с Ольги.
Несколько мгновений в гриднице было тихо. Малфрида неожиданно отметила, что ее развлекает создавшаяся ситуация. Надо же, древлянка Малфутка бы сейчас вся дрожала от страха, а вот душа ведьмы Малфриды только забавляется происходящим.
Наконец княгиня взяла себя в руки. Сказала спокойно:
– Это все, что вам велено передать мне?
Старшина послов негромко, но твердо произнес:
– Остальное тебе передавали с посыльным, княгиня. Ты знаешь, о чем речь. И знаешь, что будет, если с нами что-то случится. Знаешь, какой силой владеют теперь древляне и… кому мы приносим жертвы!
«Чернобогу и Морене приносят, – почти весело думала Малфрида. – Мне бы хотелось на такое поглядеть».
Но она заставила себя вспомнить про Игоря, который любил ее… и которого любила она… кажется, что любила. Она попыталась возродить в себе ненависть к этим людям, но ничего не получалось. Ей было просто любопытно.
Ольга медленно опустилась в кресло. Молчала. Постепенно стали успокаиваться и окружающие. Малфрида заметила, как на Ольгу глядит ее Свенельд. Один миг, один жест княгини – и он невесть что может сотворить.
«И как же мы с ней будем делить его?» – подумала ведьма, и вдруг поняла, что это ей уже не так и интересно. Она вообще ощущала в последнее время какое-то охлаждение к ранее обожаемому мужу. Но ей забавно было видеть, как Свенельд смотрит на княгиню.
«Думаешь, ты нужен ей, Свенельд разлюбезный? Нет, ей нужна только я! Она слушает меня во всем!»
Малфрида смотрела в затылок княгини, разглядела даже, какой узор вышит на ее шапочке над собольей опушкой: крылатая Гамаюн, полудева-полуптица, знающая обо всем на свете. Своеобразный оберег, дающий мудрость. Ну же, княгиня пресветлая! Или забыла, что с тобой обговаривали?
Ольга вдруг сгорбилась на миг – то ли от взгляда ведьмы, то ли под грузом обязательств.
– Я все понимаю, – изрекла негромко. – И вот что я вам скажу, мужи именитые: любезна мне ваша речь! Мужа мне уже не воскресить, но хочу воздать вам – послам и сватам от нового суженого! – воздать честь перед всеми людьми, перед всем Киевом! Но это завтра. Ныне же идите к своей ладье, ложитесь в ней спокойно почивать, утром же я пришлю за вами.
По мере того как Ольга говорила, ее слабый голос крепчал, становился громче. Она выпрямилась, ее тонкие руки крепко сжали резные завитки на подлокотниках кресла.
– И когда явится к вам посыльный от меня, когда поклонится и пригласит в палаты мои, отвечайте ему: «Не поедем на конях, ни пешими не пойдем, но понесите нас на ладье прямо на Гору Киевскую!» Так я честь вам выкажу, мужи именитые! Пусть все знают, что уважаю ваше племя и князя его!
Древляне сперва недоуменно переглянулись, но вот один из них улыбнулся, потом второй. Приосанились, поглядывали горделиво на советников Ольги. Малфрида видела, как понуро опустил голову Свенельд, как молча и с достоинством выдержал их самодовольные взгляды Асмунд. Варяги тоже держались невозмутимо, только ярл Грим словно тихо выругался, отвернулся с искаженным яростью лицом. И это особо порадовало древлян. Выходили гурьбой, сияющие и величавые.
Ольга же, едва закрылась за ними дверь, спешно вышла из гридницы. Малфрида последовала за ней. Нашла Ольгу под лестницей, уводившей в горницы. Та жалась в углу, будто дворовая девка, плечи ее подрагивали. Но едва зашелестел подол длинного одеяния Малфриды, резко обернулась. Быстро смахнула слезы.
– Все ли, как решено, я сделала?
Спросила вроде как послушно, но голос… как проклятие насылала.
Малфрида медленно кивнула.
– Все так, княгиня пресветлая. Одно плохо – мало их. Мне больше понадобится.
– Мало? Пока мало! – выкрикнула Ольга, и ее серые светлые глаза потемнели от ненависти. Яркие губы решительно сжались. – Ибо будет их еще много! Столько, сколько надо, чтобы смыть кровавый след из царства злой Морены для мужа моего!
«И чтобы откупиться от Кощея за моего мужа!» – довольно отметила Малфрида. И вспомнила утробный глухой голос темного повелителя: «Тьму их хочу. Но чтобы не каленым булатом…»
«Будет тебе жертва, чудище! – подумала. – И это только начало».
Глава 5
Черную ладью древлян вытянули на берег и установили у воды подле самого Боричева узвоза. Приподнятая на деревянных катках, она выглядела еще внушительнее, хотя и слегка кренилась на один бок. Древляне удобно расположились в ней, тем более что привезенные для невесты Мала дары уже достали и на возах отвезли в палаты Ольги. Но сама княгиня даже не вышла посмотреть на них, а вот Малфрида, Свенельд и Асмунд оглядывали все с придирчивым интересом. Там были богатые меха, драгоценные украшения, бочонки с медом, кожи, крицы сырого железа.
Малфрида самолично отбирала драгоценности, а все остальное повелела продать как можно быстрее.
– И за злато да серебро, на мену не отправлять! – строго наказывала она Асмунду, который слыл хорошим торговцем.
Асмунд только покачал головой. Что всем тут теперь распоряжается чародейка, он понял. Некогда при Игоре всем руководила, теперь при Ольге. Ладно уж, он помнил, что вреда от ее советов не было. Правда, Асмунд заметил, что сама Малфрида не просто не вспоминает об их прежнем знакомстве, а как будто сторонится его. Вон со всеми, с самой княгиней говорит дерзко, как всегда умела, а ему только кивнет и отходит нахмурившись. А ведь он зла ей никогда не делал.
Еще Асмунд заметил, что Малфрида все Косту подле себя держит, все шепчется с ним о чем-то. Ну, понятное дело: ведьма и волхв понимают друг друга. Да только Коста как будто еле переносит ее, с ней он все больше угрюм да неприветлив, и хоть и кивает согласно на ее речи, но порой вдруг так и кинется прочь. Именно кинется, как будто ему дурно с ней, как будто воздуха ему подле чародейки не хватает. Но потом опять возвращается, слушает внимательно.
По наказу чародейки княгини древлянским послам на ладью отправили угощение. Асмунд сам проследил, чтобы не обделили ни в чем гостей нежеланных, чтобы выдали им все лучшее: телятину, испеченную с яблоками да приправами в глиняных глечиках, из муки лучшего помола пироги с капустой, большой горшок ячменной каши с маслом и на меду. Древляне такими яствами у себя в лесах редко баловались, вот и уплетали за обе щеки угощение. С восторгом пили настоящее ромейское вино – темное, сладкое и густое. Они поднимали кубки за невесту князя Мала, не подозревая, что в вино им подмешаны сонные травы. Вот и позасыпали все еще до того, как ночь загустела.
Ладью со сладко похрапывавшими под натянутым тентом древлянами охранял отряд отборных кметей княгини. Они никого не подпускали к приезжим, а там и поливший как всегда к ночи дождь разогнал людей. Темно стало, тихо, только со стороны Горы доносился некий шум. Ибо там, где Боричев узвоз поднимался к детинцу, перед самыми воротами в древнее городище, где располагались палаты Ольги, ныне, несмотря и на дождь, было людно. Горели и дымили под дождем смоляные факелы, стражники стояли стеной, ограждая все подходы, никого не допуская туда, где на площадке перед воротами кипела работа. Множество полуголых, измазанных глиной мужиков долбили землю, копали лопатами, рыли глубокую яму, выбрасывали комья земли наверх, где иные работники укладывали ее в тачки и увозили в ворота детинца, насыпали горой, чтобы вернуться порожними и вновь нагружать…
Яма росла прямо на глазах: сперва просто работали лопатами, потом землю из глубины принялись поднимать на специальных воротах на веревках. Торопились, чтобы получилась она глубокой и широкой. Свенельд менял уставших копателей на новых, сам вымазался сырой глиной, этого щеголя и не отличить теперь было от обычных смердов-работников, но он не унимался, заражая всех своим ражем.
Княгиня несколько раз выходила посмотреть. Стояла, кутаясь в длинный кожаный плащ, из-под наброшенного башлыка горели ее глаза, губы были жестко сжаты. Когда возвращалась в детинец, видела, как, будто курган, вырастает посреди двора детинца высокая насыпь свежевзрыхленной земли. Один раз спросила, где ее чародейка. Асмунд ответил, что та почивать пошла.
– Почивать? – удивленно переспросила Ольга. Скривила полные губы в кривоватой усмешке. – Вольготно же ей спать, ведьме темной. А я вот оттого, что замыслено, глаз не могу сомкнуть. Ну да решено. И месть моя древлянам будет страшной. Чтобы на века люди запомнили! Чтобы все знали, каково становиться на моем пути!
Асмунда пробила дрожь от того, каким голосом она это сказала. Да, довелось ему дожить до такого, не отвел длань Христос пресветлый. Не миновала старого воина чаша сия…
Он взглянул в лица несущих дозор варягов. Эти даже довольными выглядят. И ночной моросящий дождь их не разогнал, вон, стоят недалеко от ямы, попивают из рогов пиво, некоторые тоже помогают копать. И всем им кажется ладным, что повелела Ольга. А той приказала древлянка Малфрида. И было у Асмунда ощущение, что боярыня Свенельда, хоть и сама древлянка, люто ненавидит свое племя. Видать, было за что. Асмунд не ведал, куда она подалась, когда Игоря оставила, а раз Свенельд нашел ее у древлян… Да еще как нашел! Шила-то в мешке не утаишь, слыхивал Асмунд, что кмети Свенельда рассказывали, будто бы с костра снял ее посадник.
На рассвете движение перед детинцем прекратилось, копатели расходились устало со своими ломами и лопатами, убирали прочие орудия. Асмунд подошел поглядеть. Яма получилась огромной и глубокой, из нее веяло холодом и сырой землей, как из могилы. Асмунд невольно содрогнулся и едва удержался, чтобы не перекреститься. Нет, не стоит показывать, что почитает Христа, многим это не понравится. И он только велел распорядиться, чтобы доставали из складов сукна, все, сколько имеется, да самого лучшего, крашенного в алое, как в кровь. Пусть закроют яму перед детинцем, разровняют да прижмут булыжниками, чтобы ровно лежало, а булыжниками теми пусть обозначат края ямы, чтобы свои случаем не оступились.
К рассвету дождь закончился. Утро вставало серое и туманное, дул ветер, неся по небу блеклые облака, затягивавшие небо от края до края, на водах Днепра шли темные волны. Древляне еще сладко спали, укрывшись своими роскошными меховыми плащами, иные храпели громко. Когда их стали будить, не сразу и очнулись. Сперва один из них вскинул голову с разметавшимися во сне длинными седыми волосами, потом другой приподнялся, позевывая.
– Новый день настал, гости древлянские. Просыпайтесь, княгиня вас для чести великой зовет.
Древлянам было лестно, что будить их явился сам посадник Свенельд. Стоит рядом, нарядно одетый, только усталый какой-то да хмурый. Хотя и чему радоваться, если ему теперь выслуживаться надо перед теми, с кого раньше дань брал для Киева.
Древляне стали распихивать сонных товарищей, указывали на ожидавшего в стороне Свенельда, на одетых в богатую броню варягов.
– Вон, уже зовут. Пора. Княгиня Ольга хочет нам честь оказать.
Самый нарочитый из древлян важно поднялся, огладил длинную бороду, подбоченился. И стал говорить, как Ольга им и наказывала: мол, не пойдем пешими и конными не поедем, а хотим, чтобы вы вознесли нас на Гору на своих плечах в ладье нашей.
Свенельд выслушал их и поклонился низко, коснувшись рукой земли.
– Что ж, нам неволя; Игорь наш убит, а княгиня хочет замуж за вашего князя.
Он подал знак, и тут же сильные кмети подошли к ладье гурьбой, стали поднимать ее да раскачивать.
Древлянские важные бояре сперва даже испугались, хватались за борта да друг за дружку, чтобы не упасть. Но варяги и русичи были умелыми, им не единожды приходилось таскать волоком и на себе суда, когда пороги днепровские проходили. Вот и осилили, подняли на крепкие плечи ладью, столпились по бокам ее, поддерживая за осмоленные, посаженные внахлест доски насады.
Теперь древляне уже смеялись. Они все были мужи именитые и уважаемые, а вот катают их, будто девок на качелях на Масленицу. Несут неспешно по пологому, плавно извивающемуся узвозу вверх, осторожно несут. На повороте вроде как замешкались, кто-то поскользнулся на влажной после дождя земле, качнули корабль с древлянами. Один из старых послов даже сказал: мол, все, хватит, оказали честь, и будет. Они чай не обры лихие, которые на дулебах ездили[63]. Теперь и пройтись могут. Но их продолжали нести. С Горы сбежали на подмогу несколько человек, сменили усталых, понесли с новыми силами быстрее.
Древляне расчесывали спутанные волосы, оправляли свои меховые накидки, надевали на грудь широкие гривны. У некоторых они были большие и круглые, не меньше миски какой, да браслеты у древлян были богатые, головные обручи узором чеканным украшены. Покрасоваться хотелось старейшинам. А ведь когда только отправлял их Мал, побаивались ехать, даже поговаривали, что недаром Мал посылает их, старых, какие уже и оружия носить не могут. И случись что с ними, древлянская земля мало потеряет, сильные да молодые воины дома остались. Но все же надеялись, что Ольга пожалеет их из уважения к старости и сединам. Да и волхвы успокоили, сказав, что Ольга побоится поступить дурно с древлянами, у которых сейчас такая сила жуткая и необоримая. Похоже, правы оказались волхвы, вон какой прием им княгиня оказала. Еще вчера они бы в такое не поверили, а вот сейчас, когда едут в ладье на Гору, на спинах сильных полянских мужей и варягов заносчивых, то впору возгордиться. Надобно будет все запомнить да потом дома обо всем поведать, похвалиться.
Вот и ехали, подбоченившись да посмеиваясь. Видели вверху мощные бревенчатые стены Киева, видели стражей за частоколами, но самих киевлян в отличие от вчерашнего дня вышло навстречу довольно мало, да и тех потом куда-то отогнали.
Узвоз делал очередной поворот, стал круче, нос ладьи с оскаленной мордой взмыл выше, древляне хватались друг за дружку.
– Гляди, гляди, – указывали вперед.
Там, где между башнями у детинца были распахнуты градские ворота, раскисшую после дождя землю укрывало богатое алое сукно. Вся улица впереди была устлана алым ковром, придавленным по краям тяжелыми камнями. Восхищенные послы даже как будто саму Ольгу на забороле не сразу заметили, но, заметив, заулыбались.
– Богато встречаешь нас, Ольга. Любо нам это.
Она не отвечала, смотрела на них как-то мрачно, была нарядная и величавая. Кто-то из древлян указал на стоявшую за княгиней, как и вчера, странную высокую женщину в темно-алом – она как будто подалась вперед, смотрела на них жадно, черные глаза горели. Один из древлянских старшин даже сказал, что вроде как знает ее, но не может припомнить, кто такая.
В проем градских укреплений между башнями носильщики вступали осторожно и медленно, двигались по алому сукну аккурат вдоль лежавших рядами тяжелых булыжников, лодку на плечах несли так плавно, как и легкая речная вода не несет. И вдруг Ольга наверху резко взмахнула рукой.
Лодку качнуло так сильно, что древляне едва ли не попадали. Их вроде как опустили, они видели еще красные от натуги лица носильщиков… а потом полетели вниз, грохнулись так, что никто не удержался на ногах. И оказались в полумраке. Вращали головами, еще ничего не понимая.
Их обступали земляные сырые стены, кого-то накрыло сползшим красным сукном, кто-то перевернулся через скамью, барахтался, силясь подняться, кто-то застонал, ушибившись при падении. А сверху, склонившись над краем ямы-ловушки, в которую они угодили, смотрели столпившиеся на ее краю киевляне.
Меж них вдруг появилась яркая и нарядная Ольга. Стояла, уперев руки в бока. Ее голос прозвучал громко и пронзительно:
– Ну что, убийцы мужа моего, хороша ли вам честь?
Тут они опомнились, вскочили. Стали карабкаться, стараясь выбраться, измарались сырой глиной, срывались на скользких стенках ямы.
И тут случилось самое страшное – на них полетели комья земли. Много. Все, кто собрался наверху над ямой-ловушкой, бросали на них сырую тяжелую землю, словно ливень из тяжелых комьев обрушился на дно.
Древляне закричали, лезли вверх, срываясь и опрокидывая друг дружку, толкались, стремясь подняться повыше, туда, где ясно и светло виднелось серое небо. А по краям могилы для живых злорадно и страшно кричали люди. Все так же закидывали древлян комьями земли, она тяжело и больно била их по головам и плечам, засыпала глаза, ее тяжесть опрокидывала, не давала вздохнуть…
Некоторые из древлянских старшин прямо по телам своих соплеменников карабкались наверх, наступали на них, цеплялись за края ямы. Их грубо спихивали вниз. Один из древлян даже поймал за сапог кого-то из кидавших землю варягов, повис, едва не утащив того вниз. Варяг тут же выхватил меч, но в него вцепилась одетая в алое ведьма. Кричала:
– Без булата! Не рубить!..
И сама ударом ноги в голову сбросила посла вниз, на задыхавшихся внизу старейшин.
– Пощади! Смилуйся! – раздавалось из-под земли.
Ольга строго крикнула:
– Так хороша ли вам честь?
Один из барахтающихся на уже покрытых землей телах простонал:
– Горше нам Игоревой смерти… Пощади!..
И умолк под комьями тяжелой мокрой глины, возился еще под ней какое-то время, пока не затих. А землю продолжали набрасывать с каким-то упрямым остервенением, молча, толкаясь, все были грязные, сопели натужно.
Ольга, пошатываясь, отошла, оперлась спиной о бревенчатую стену детинца, чтобы не упасть. В лице ни кровинки, глаза широко распахнуты, зажала тяжелой от перстней рукой рот, сдерживая крик. Ее люди продолжали бросать землю, и вскоре там, где были заживо погребены древляне, появился небольшой холм. Его споро утрамбовывали множеством ног, толпились, приминали. Но уже как будто стали отходить от злобного ража, Ольга видела, что сам непоколебимый Грим ярл пошатываясь отошел в сторону, осел сперва на колени, потом на четвереньки и его стало мучительно тошнить. Да и лица иных, усталые, потные, решительные, постепенно хмурились, становились мрачными, потом какими-то растерянными. Даже Свенельд, до этого приминавший землю вместе со всеми, прошел мимо как пьяный, глаза были пустые, страшные.
Ольга заставила себя выпрямиться.
– Асмунд! Вели бочку самого лучшего меда сюда катить, а также пусть несут самого пенного пива, ароматного заморского вина выстави. Тризну моему супругу начнем отмечать прямо здесь. На костях жертв по нему. Веселиться будем, чтобы Игорь мой знал, что не останется не отмщенным!
Воины смотрели на княгиню кто с удивлением, а кто и с уважением, дивясь ее выдержке. Ольга первая подняла золоченый кубок, выпила его весь, словно ее мучила жажда, проливала на свое светлое с золотом платье багряные капли. Казалось, кровь убитых без булата жертв проступила на ней. Потом сказала, что хоть до сей поры ее люди и держали киевлян в стороне, но подобное долго от людей не утаишь, кто-то да проболтается. Пусть же пока они продолжают пировать, но к ночи…
Она словно не решалась произнести, но рядом, как кровавое видение, появилась Малфрида.
– Ночью вы их выкопаете, – сказала твердо, глядя странным взором на рассевшихся прямо на притоптанной земле воинов, на разносивших им угощение дворовых из Ольгиных палат. – Отгуляете, попотчуете всех, кто подойдет, напоите допьяна, о всяком говорите, кроме случившегося… А как ночь настанет, разгоните народ, ну и как обговорено. Эй, Свенельд! – окликнула она вернувшегося к пирующим мужа: – Слышь, что говорю: ночью отвезешь древлян, куда я приказала.
У Свенельда был странный вид. Он медленно прихлебывал из рога, смотрел перед собой пустым взглядом. Малфриде пришлось его тряхнуть за плечо.
– Неужто не понимаешь, что это и жертва по Игорю, и задаток за тебя? Остальное я улажу.
В чуть раскосых зеленоватых глазах Свенельда появился какой-то огонек. Смотрел на Малфриду из-под нависающих мокрых прядей, потом вырвал плечо из ее цепких пальцев.
– Знаешь, а Малфуткой ты была мне более мила. Я ведь так надеялся, что смогу уберечь тебя от таящейся в тебе темной силы… от Малфриды. А теперь от той славной Малфутки ничегошеньки не осталось.
Древлянка только хмыкнула.
– Та Малфутка не смогла бы спасти тебя от Кощея.
И опять стала объяснять, что и как сделать. Но ей не нравилось, как он на нее смотрит. Муж, а ведь как на гадину какую-то глядит. Ишь, какой трепетный. Это ее раздражало. И не было в ней сейчас нежных чувств к нему, не было той светлой и решительной любви, из-за которой она встала на его защиту против самого Кощея.
В Киеве в тот день чего только и не говорили: гадали, куда это ладья с древлянами подевалась, уплыли или… Шептались про это «или». Кое-кто и правду проведал, но таким не верили. Не желали верить. Но отчего-то все стали побаиваться Ольгу. Даже в теремах нарочитых бояр Прастена и Свирьки говорили о ней со страхом, уже не упоминали, как хотели отстранить от власти вдову князя, не вели разговоры о созыве веча. Когда к Прастену зашел хмельной и веселый после тризны у детинца молодой черниговец Претич, боярин осторожно стал у него выпытывать о древлянах. Но Претич толком ничего не знал, сказал только, что подле детинца всех угощают щедро, что веселятся вовсю, пляски устроили на мягкой земле, потом воинскую борьбу. Ну, все, как и полагается на тризне. Ну а древляне? – выпытывал у него боярин Прастен. Претич пожимал плечами. Где-то заперты, сказал подумав. Их в град варяги на плечах прямо в ладье внесли, но на тризну не кликали. Еще бы, ведь пировали, поминая убиенного ими князя, на такое убийц не зовут. Прастена эти объяснения не устраивали, стал подливать Претичу в чарку, думал разговорить его, но дождался только, что опьяневший Претич пустился в пляс. В пылу даже выхватил свою изогнутую на хазарский манер саблю, да как начал ею ловко размахивать… Боярин Прастен поспешил отойти, а то этот шальной еще и его заденет.
Ночью Прастену не спалось. Ветер раскачивал старую яблоню у окошка, где-то вдали выла собака, темно было и душно, как перед грозой. Вскоре вдали и впрямь загрохотало. Боярин поднялся, осторожно слез с ложа, стараясь не разбудить жену, и, накинув опашень[64], вышел из опочивальни, поднялся по галерейке на стену своей укрепленной градской усадьбы. В потемках углядел тень стража над воротами усадьбы, тот во что-то вглядывался. Прастен подошел к нему.
– Что там?
Страж только сделал знак рукой, во тьме и не разберешь что, но Прастен и сам понял – тихо надо держаться.
Ибо откуда-то извне раздавались какие-то неясные звуки. Щелканье бича, скрип колес, шаги по гравию между тынами. Вон и силуэты в полумраке стали проступать, угадывались белые бока волов. И влекут те волы широкие возы, накрытые рогожей. Что в них лежало – во тьме не разглядишь. Но тут мрак прорезала вспышка молнии, и Прастен в этот краткий миг успел заметить свешивающуюся из-под рогожи с одного из возов ногу. Древлянская постола померещилась, ремешки с бляхами окручивали пушистый меховой онуч. Больше ничего не было видно во мраке, который стал еще темнее после ослепительного света небесной стрелы Перуна.
Когда охраняемые возы проехали мимо, когда звуки затихли в стороне, боярин Прастен вернулся к себе, тихо лег возле мирно похрапывающей суложи, смотрел в складки богатого полога над головой.
«Так вон оно что с древлянами. Ну и Ольга, ну и княгинюшка. Да такая что хошь сотворит. Особенно коли прознает, что я уже с черниговским Тудором связался, что обещал отплатить ему, если меня на киевский стол его люди выкрикнут. Нет, сейчас надо затаиться. И Свирьку предупредить, чтобы помалкивал и не лез ни во что. Ну а то, как Ольга древлян-то этих… Если весть об этом до Мала в чащи дойдет, если он с волхвами своими помститься пожелает, пойдет войной… если еще и чародейство нашлют, на какое древлянские чародеи великие мастаки. Нет, теперь надо нам в Киеве всем скопом держаться, не то такие дела грядут… борони боги!»
Долго еще ворочался на ложе Прастен, вздыхал, кряхтел, пока боярыня его в бок не пихнула, чтобы угомонился.
Тем временем возы с мертвыми древлянами уже миновали крайние Лядские ворота в городской стене Киева. Далее начиналось предместье Околоградья, а за ними пустынное место, где совершались захоронения. Курганы располагались там скученно, каждый принадлежал определенному роду, в каждом хранился прах сожженных тел сородичей киевлян. В положенные дни поминания чуров[65] здесь было людно, сходились семьями и родами, совершали подношения, просили духов предков охранить живых сородичей от всякой напасти. Однако ночью сюда не любили приходить, всякое об этом месте говаривали, страшно там было. Потому-то сопровождавшие возы с телами заживо погребенных древлян охранники, которые и до этого двигались молча, не зажигая огней, тут вообще притихли. Шли, озираясь во мраке, вглядывались в шумевшую ветром предгрозовую ночь.
Свенельд шагал впереди возов, держался за обереги, заговоры шептал. Когда при вспышке молнии неожиданно увидел перед собой силуэт в красном балахоне, едва не вскрикнул.
– Леший тебя забери, Малфрида! Напугала.
– Это тебя-то, победитель древлянских чудищ?
Она негромко рассмеялась. Но Свенельду было не по себе. Так и стояла она перед ним в быстром свете молнии – движимое ветром темно-алое покрывало, горящие глаза, блеск зубов в довольной улыбке.
– Я все сделал, как повелела, – сухо произнес он. – Ни единой гривны с убитых не снято, ни единой пряжки или обручья-браслета, кольца остались на руках. А на последнем возу лежит золото и серебро, полученное за дары от древлян. Кубки там, чеканные блюда, дирхемы[66] серебряные. Хватит ли?
Она отошла, сновала между возами, что-то говорила негромкое, ни к кому не обращаясь. Свенельд не поворачивался в ее сторону. Понимал, что ведьма для него старается, сказала ведь, что выторгует его… А ему все равно тяжело с ней. Силы небесные, да разве не так давно он не любился с ней? Не он ли спешил к ней в терем Дорогожичей, надеясь, что нежностью своей да лаской отринет от нее эти темные силы. Ведь только так чародейку можно вновь сделать человеком. Откуда Свенельд это знал – уже не помнил. Но думал, что сладится у них с его древляночкой. А потом он возьмет Малфутку свою в полюдье в древлянские земли, и она поможет ему находить в глухих чащах дивные источники живой и мертвой воды. Так ему мечталось. А вышло… Свенельду и приплати теперь кто, он и тогда больше бы не смог ее коснуться. Пусть и жена его, боярыня признанная. Которая еще и родит ему невесть от кого. И он почти с нежностью вспомнил о своих сыночках от Межаксевы – Мстиславе и Люте, которые жили под покровительством Ольги в ее вышегородском тереме. Там же росла и девочка Малуша, которую некогда принесли древляне из лесов, сообщив, что ему эту дочку родила Малфрида[67]. Девочка и впрямь была на него похожа, но он все равно никогда не выказывал при ней отцовских чувств, так просто, наблюдал порой за малышкой издали. Вот к сыновьям от Межаксевы он тепло родительское испытывал, гордился, какие они ладненькие и смышленые растут. Ольга их хорошо воспитает, взамен погибшей Межаксевы… но о Межаксеве сейчас думать не хотелось. Это ведь Поле Вне Града, и недалеко от того места, где сейчас стоял Свенельд, расположен курган, где и ее прах покоится.
Тем временем Малфрида все оглядела (как и видела-то в таком мраке? Ведьма!) и показала, куда снести всю поклажу – как мертвых, так и украшения. Люди Свенельда послушно принялись выполнять повеление. В низине между двух курганов уложили всех рядком, разложили на телах богатство и к возам поспешили, как будто подле волов им было спокойнее, чем возле этой странной боярыни Свенельда.
– Все, уходите! – властно приказала Малфрида.
Щелкнули бичи, засопели рогатые волы, послышался скрип телег и торопливый топот ног, приглушенное понукание. Однако Свенельд все же задержался. Приблизился к Малфриде, смотрел на ее слабо проступающий во мраке силуэт. Порыв ветра скинул с ее головы покрывало, разметал волосы. Она стояла и смотрела на него, прямая, как меч.
– Я, наверное, должен поблагодарить тебя, Малфутка.
– Должен, – почти весело отозвалась она. И через время сказала совсем иным тоном – задумчивым, чуть печальным: – Сперва я очень испугалась за тебя, хотела побороться с этим… Но сейчас я уже просто выполняю условия сделки. Клянусь самим Перуном Громовержцем – ты даже предположить не можешь, каковы эти условия. Но я уже дала слово и сдержу его. А теперь уходи!
Порыв ветра прошумел почти рядом, вновь сверкнула молния. Волосы Малфриды разлетелись, и, мерещилось, они шевелятся, будто живые. Темные глаза ведьмы казались огромными. А вот ее улыбка… В ней было нечто решительное и жутковатое. И все же, когда Свенельд уже отходил, спросил через плечо:
– А не страшно ли тебе? Может, мне лучше быть где-то поблизости. Я ведь… Знаешь, я ведь тоже кое на что способен.
– Знаю, мой витязь. Но уходи! Уходи!
В ее голосе чувствовалось раздражение, и он ушел.
Малфрида же спешила, ей надо было успеть до начала грозы. Она вынула из-за пояса маленький нож и стала спешно выводить полагающиеся знаки на земле вокруг мертвых тел древлян. Она вспомнила все, чему ее научили древлянские волхвы, однако опасалась, что в ней самой нет ни капли силы, чтобы заклинание подействовало. Одна надежда, что и голодный Кощей ждет своей жертвы и подношений. Вот у кого в услужении она оказалась. Ее учителя-волхвы такого и предположить не могли.
Хорошо видя в темноте, она начертила вокруг разложенных жертв круг и обвела его знаками. На самих древлян она и не смотрела – не интересно. Правда, один раз ей показалось, что за ней кто-то стоит, и она нетерпеливо оглянулась. Никого. Значит, просто бродячие духи давно умерших встали из могил и движутся во мраке, заинтересованные шевелением на их законном месте.
– Да пошли вы! – отмахнулась Малфрида. Она уже не была Малфуткой, чтобы шарахаться от всяких бестелесных призраков.
Закончив приготовления, Малфрида села и, обхватив руками колени, стала ждать. Видела, как ветер волнует травы, как искореженно застыли мертвые тела древлян – мясо для поедателя Кощея. С душком уже, наверно. Интересно, любит ли Кощей с душком? Зато без применения булата, след которого на мертвечине не нравится Кощею.
– Ну и где же ты? – зло выкрикнула Малфрида.
Порыв ветра… А потом будто тишина, но ведьма так близко ощутила холод, что даже подалась в сторону. Казалось, кто-то невидимый и могущественный стоит за ее спиной, дышит на нее замогильной стылостью.
– Я здесь. Ты звала, и я рядом.
Она расширила глаза, всматриваясь. Кожу от напряжения будто покалывало, зубы стало сводить. Что-то и впрямь поменялось, теперь она могла увидеть сероватые тела блазней, нечеткие, расплывчатые, сгрудившиеся вокруг нее. А потом они словно развеялись, и прямо перед собой она увидела темное пятно: оно все ширилось, вибрировало, двигалось. В нем не было ничего человеческого, но Малфрида не могла отделаться от ощущения, что оттуда на нее глядят холодные жадные глаза. Ей стало страшно.
– Боишься меня?
Этот голос… этот то ли вздох, то ли утробный стон.
– Я принесла тебе задаток за Свенельда.
– Хорошо…
И вдруг она отчетливо увидела, как из темного отверстия появилось нечто. Сперва ей показалось, что это огромный червяк, толстенный змей, но потом она все же разглядела, что это был огромный язык – серо-зеленый, чешуйчатый, широкий у темной воронки, но сужающийся на конце. И кончик этого языка стал шарить вокруг, потом протянулся в сторону мертвых древлян, покрыл их и утащил, словно слизнул. Миг – и ни одного из них уже не было в очерченном кругу. Зато Малфрида расслышала, как рядом кто-то сытно и глухо глотнул. Вот так просто? И так жутко?..
Исчезло и золото. Как – Малфрида даже при своем особом зрении не смогла уследить. Она была потрясена силой того, кто общался с ней. Она закрыла глаза, ибо ей вдруг стало противно смотреть. Хотя знала, что не увидит его, не увидит, кем он был на этот раз, но слышала его довольное похихикивание – такое почти детское или старческое, но множественное, как будто разом засмеялись сотни детей и старух.
– Хорошее мое, блестящее мое…
Голос – сильный и глухой – весьма отличался от смеха. Сколько же умерших душ жило в Кощее?
– Я не могу явиться к тебе сейчас, – услышала она голос Кощея. – Где присутствует Перун – мне лучше не являться. Но я принял твой задаток. И вот тебе за это.
Малфрида все же открыла глаза, когда ощутила, как ее легонько царапнуло по лицу что-то, потом упало на колени. Сперва показалось, что курячья лапка, потом поняла – конечность темного нелюдя. Рука без кожи, с темными длинными когтями, еще миг назад была огромной, потом стала уменьшаться, и вот перед ней лежала засушенная рука размером с обычную человеческую.
– Гадость какая!
– Не скажи. Это моя рука, и в ней есть сила. Себе я новую отращу, а эта дается тебе как оберег. Ты еще поблагодаришь меня за него. Она тебе помогать будет.
Ветер вдруг стих. Черная волнующаяся воронка перестала вращаться, замерла.
– Когда следующая жертва?
Стали падать первые капли дождя. И показалось, что черная дыра-воронка резко начала сокращаться.
– Скоро! – почти крикнула Малфрида, понимая, что сила Перуна изгоняет кромешника Кощея.
Все. Косая искривленная молния протянулась от неба до земли, громыхнул гром. Малфрида сидела под струями дождя, не зная, услышал ли ее Кощей.
Гроза лютовала долго. Ведьма брела в сторону Киева, блаженно подставляя лицо холодным струям дождя. Ах, как хорошо было! Как благоухала земля, как упоителен был воздух, какая сила была разлита в нем! Казалось, поднимешь руки – и полетишь! Но не летела. Кожу покалывало, по спине пробегали мурашки, от нее шел пар, легкость переполняла все существо, но взлететь она не могла. Что-то тяжелое давило ее, не пускало, не давало сил. Может, дитя, что росло в ней? А может, оберег Кощея, спрятанный за поясом? Казалось, черные тоненькие коготки покалывают и через одежду.
– Гадость какая, – вновь повторила Малфрида, уже подходя к хижинам Околоградья. Поскользнулась на мокрой траве и чуть не упала. Расхохоталась. Как же хорошо ей было в грозу!
Глава 6
По приказу Ольги ей нашли киевлянина родом из древлян. Такие встречались в граде – то невольниками их привезли, то сами явились, да и не спешили возвращаться. Вот такого и привели к Ольге: крепкого здорового мужика, который давно жил в Копыревом конце[68], женился на дочери кузнеца-гвоздника и сам успел мастером стать. Назад в чащи его теперь и калачом не заманишь. Привыкли жить богато, пользуясь своим положением.
Поэтому этот древлянин Малыга (ох уж это «мал», столь частое у древлянских жителей!) не сильно и обрадовался, когда Ольга сказала, что собирается его отправить посыльным к прежним соплеменникам.
– Да я давно больше не древлянин, – разводил кузнец руками, – одно имя у меня древлянское и осталось. Отчего же они меня слушать начнут? Да я и селища своего уже не припомню, как же сошлюсь на родство? Свой я в Киеве. У меня старшему сыну годочков десять, а древлянская родня едва ли и помнит меня.
– Поедешь! – спокойно приказала Ольга. – Только древлянин и сможет пробраться сквозь чародейские чащи. А я коня тебе дам в дорогу, – и еле сдержала улыбку, заметив, как вспыхнули глаза Малыги при этой вести. Еще бы – древлянину и коня! – Справный такой конь тебе достанется. Вот ты и поедешь на нем до самого Искоростеня или там в град князя вашего Малино. Там сообщишь, что не пришлись мне по душе древлянские послы – стариков каких-то прислали, а мне важные мужи нужны, не старейшины, а сами бояре, которые что-то значат да к слову которых прислушиваются. Вот и передашь князю Малу и волхвам его такие слова: что если вправду просят они меня за Мала, то пусть пришлют лучших мужей. Чтобы с великой честью мне пойти за князя Мала, а иначе не пустят меня киевские люди. Понял ли?
Малыга почесал затылок, поправил удерживающий отросшие волосы ремешок.
– Понять-то понял. А те старейшины, каких ранее присылали, они что? И впрямь так плохи?
Читать бесплатно другие книги:
