Серебряная звезда Уоллс Джаннетт

Глава 41

Я в темноте возвращалась в «Мэйнфилд». Пока мы с Джо планировали, а потом и проводили «операцию», мне казалось, будто порезать шины автомобиля Мэддокса было справедливо. Я хотела защищать себя и Лиз и бороться с тем, кто пытался нас убить. Но теперь мне пришло в голову, что если бы я попыталась кому-то объяснить «операцию» с шинами, то это выглядело бы невероятной глупостью, каким-то дурацким преступлением. Теперь я даже сама не могу в это поверить. Главное, я вовлекла в неприятность Джо. Я продолжала думать о нем, уставившись на дорогу впереди, когда мимо проехала полицейская машина.

Я не могла рассказать об этом ни дяде Тинсли, ни сестре и пошла спать. На следующее утро я поехала к дому Уайеттов, чтобы узнать, что случилось с Джо. Я теперь никогда не стучалась – тетя Эл настаивала, чтобы я просто входила, считая меня членом семьи. Джо сидел у кухонного стола с Эрлом, а тетя Эл жарила яичницу с беконом. Я хотела обнять Джо, но он был каким-то безразличным. Полицейский, сказал он, забрал у него нож и прочел лекцию о том, что надо соблюдать закон. У них не было никаких данных о том, что Джо натворил что-то плохое, и они его отпустили.

– Клянусь, эти помощники шерифа могли бы лучше проводить свое время, чем забирать мальчиков с фабричного холма за то, что у тех есть нож, которым они что-то стругают, – сказала тетя Эл. – Бин, хочешь яичницу?

– Конечно, хочу, – ответила я и села рядом с Джо.

Я чувствовала облегчение, хотя мы не сказали ни одного слова при тете Эл. Джо налил мне кофе с молоком, и мы просто сидели и ухмылялись, как крокодилы. Потом тетя Эл передала мне хрустящую, блестящую от жира яичницу. Мы позавтракали, и я стала мыть посуду. Тетя Эл говорила о том, как мы погуляем по первому снегу, когда в дверь громко постучали.

Джо пошел открывать. На ступеньке стоял Мэддокс. Было холодное зимнее утро, но Мэддокс был без пальто, в черной куртке с откинутым назад капюшоном. Он ткнул пальцем в Джо.

– Я знаю, это был ты, – заявил Мэддокс.

– Вы о чем?

– Не изображай невиновного, ты, сукин сын!

– Давайте обойдемся без грубых слов, – сказала тетя Эл. – В чем дело?

Мэддокс оттолкнул Джо, вошел в дом и посмотрел на меня.

– Разве неудивительно, что ты здесь? – воскликнул он.

– Она член нашей семьи, – пояснила тетя Эл. – У нее есть право тут находиться. А теперь, пожалуйста… В чем дело?

– Я скажу вам, в чем дело. Дело в хулиганстве и в порче личной собственности. Ваш парень порезал шины моего автомобиля.

– Нет, – возразил Джо.

– Я знаю, это был ты! Сначала я не мог вычислить, кто это совершил, но утром один приятель из полиции упомянул, что парня Уайеттов взяли за то, что у него был нож, и он находился в компании с одной из сестер Холлидей.

– Он говорит, что этого не делал, – произнесла тетя Эл. – Если у вас есть какие-то доказательства, то предъявите их.

– Только то, что я не имею доказательств, не означает, что он этого не делал. Но он получит по заслугам.

В кухню вошел дядя Кларенс.

– Что происходит?

– Ваш сын нуждается в порке, – заявил Мэддокс. – Во-первых, за то, что изрезал шины, а во-вторых, за то, что врет.

– Это правда, сынок? – спросил дядя Кларенс.

– Джо говорит, что он этого не делал, – сказала тетя Эл.

– Он этого не делал, – повторила я. – Вечером Джо находился со мной. Мы катались на велосипедах.

– И ты, наверное, тоже принимала в этом участие, – усмехнулся Мэддокс и ткнул пальцем в сторону тети Эл. – Вы работаете на фабрике, – произнес он и обернулся к дяде Кларенсу. – А вы получаете от фабрики чеки, как пострадавший. Люди, которые работают на фабрике и берут там деньги, делают то, что я велю. Так вот: парня нужно выпороть.

Мэддокс и дядя Кларенс долго смотрели друг на друга. Потом дядя Кларенс вышел из комнаты и вернулся с кожаным поясом в руках.

– Ох, Кларенс, – вздохнула тетя Эл.

– Снаружи, – сказал Мэддокс.

Он дал пройти Джо и дяде Кларенсу через дом, на задний двор. Джо смотрел вперед, не говоря ни слова, как было и в полицейской машине. Мы с тетей Эл вышли вслед за ними. В огороде мертвые стебли помидоров дяди Кларенса были привязаны к столбикам. Тетя Эл сжала мою руку, когда дядя Кларенс сказал Джо, чтобы тот наклонился и сжал колени. Мэддокс стоял рядом. Дядя Кларенс начал бить Джо ремнем по попе.

При первом ударе я почувствовала, что должна остановить дядю Кларенса. Тетя Эл крепче сжала мне руку. Дядя Кларенс бил и бил Джо. Тот не произнес ни слова, и, когда дядя Кларенс в конце концов остановился, Джо выпрямился. Он ни на кого не смотрел и ничего не говорил. Просто направился в лес по дороге, которая вела к большому каштану.

Мэддокс хлопнул дядю Кларенса по спине и положил руку ему на плечо.

– Остаемся друзьями, – сказал он. – Пошли, попьем пивка.

Глава 42

Дяде Кларенсу не хотелось пить пиво с Мэддоксом, и тот ушел. У дяди Кларенса начался мучительный, судорожный кашель, потом, когда ему стало легче, он надел свою военную фуражку и ушел. Я сидела в кухне с тетей Эл и Эрлом и чувствовала, что тетя Эл хочет, чтобы я не уходила. Мы долго молчали, а потом она спросила:

– Зачем вы это сделали?

Значит, поняла.

– Это я виновата, – сказала я и стала объяснять, что с тех пор, как Лиз выдвинула обвинение, Мэддокс начал бросать мусор на наш двор и пытался сбить нас своей машиной. И Лиз слышала голоса, так что я почувствовала, что мы должны как-то ответить, должны бороться, и единственным, кто мог бы мне помочь, был Джо.

– Миленькая моя, вы просто кидаете камешки в злобного быка.

Мы еще посидели с тетей Эл в кухне. Я расспрашивала ее о голосах Лиз, и она сказала, что иногда слышит, как с ней говорит Бог, а иногда – дьявол.

Рут вернулась из воскресной школы.

– Что такое? Почему такие вытянутые лица? – спросила она.

– Твой отец выпорол Джо, – объяснила тетя Эл.

– Его Мэддокс заставил, – добавила я.

– Папа бил, потому что ему велел Мэддокс?

– Прямо по попе, – сказала я.

– Мистер Мэддокс был здесь? – воскликнула Рут. – В нашем доме?

Она села за стол.

– Только что, – ответила я. Я начала объяснять, что произошло, и, закончив, увидела, что Рут опустила голову.

– Знаете, я никогда никому не рассказывала, почему перестала работать у Мэддокса, – произнесла она.

Тетя Эл испуганно посмотрела на дочь.

– Он ко мне приставал, – сообщила Рут. – Прижал меня в угол и начал лапать, как сумасшедший. Я убежала, но, конечно, напугалась.

– Миленькая моя, – вздохнула тетя Эл. – Я же спрашивала, не случилось ли чего, а ты сказала – нет.

Рут сняла свои очки и нервно крутила их.

– Мне не хотелось, чтобы об этом кто-нибудь знал.

Глава 43

Мама снова исчезла. Как только мы выдвинули обвинение, я звонила ей в Нью-Йорк, но она не отвечала. Звонила рано утром, в середине дня, поздно вечером, но бесполезно.

В конце концов, через три недели, мама позвонила. Она была в религиозном убежище, объяснила она, в Кэтскиллс. Путешествие с несколькими новыми друзьями совершили экспромтом. Мама пыталась позвонить перед отъездом, но не сумела, наверное, потому, что дядя Тинсли выключал телефон. Она оставалась в убежище дольше, чем рассчитывала, и поскольку у буддистов нет телефона, не могла позвонить.

– Там было очень хорошо, – сказала она. – Я почувствовала, что стала уравновешенной. – Она начала рассказывать, как буддисты учили, что такое «чи» и как нужно концентрироваться, но я ее прервала.

– Мама, у нас неприятности! На Лиз напал один человек. Состоится суд.

Она пронзительно взвизгнула. Потребовала рассказать обо всем подробно, и пока я говорила, выкрикивала: «Что?», «Как он посмел?», «Мои девочки! Мои детки!» и «Я убью его!» Она немедленно выезжает, чтобы рано утром оказаться в «Мэйнфилде».

– Это убьет мое «чи» ко всем чертям, – добавила мама.

Мама не приехала в Байлер к тому времени, когда мы уходили утром в школу. Она появилась, когда мы вернулись, и это было к лучшему, потому что дядя Тинсли объяснил ей все юридические детали и Лиз не пришлось все еще раз вспоминать. Мама обняла ее. Сестра не хотела от нее отрываться, и мама обнимала ее, гладила по волосам, повторяя:

– Все будет хорошо, детка. Мама здесь.

Потом она обернулась, чтобы обнять меня. Я даже удивилась, что сильно на нее злюсь. Мне хотелось спросить: «Где же ты была все это время?» Но я промолчала и тоже обняла ее. Она стала тереться лицом о мое плечо. Я почувствовала, что мама плачет и пытается это скрыть. Интересно, действительно ли она собирается помогать нам или сама нуждается в утешении?

Когда сестра рассказала, как к ней относятся в школе, мама заявила, что Лиз больше не должна ходить в школу, по крайней мере до тех пор, пока не состоится суд. Мама будет учить ее дома.

Она предложила учить дома и меня, но я отказалась. В школе ребята по большей части перестали доставлять мне неприятности, и, кроме того, меньше всего мне хотелось бы весь день сидеть в «Мэйнфилде», размышлять о Мэддоксе, выслушивать мамины объяснения мира, как она его представляла, и читать унылые стихи Эдгара Аллана По. Теперь он стал любимым писателем Лиз, которым она заменила Льюиса Кэррола. Мне нужно было побывать везде и во всем поучаствовать.

Поскольку мы с сестрой снова жили в одной комнате, мама переехала в другое помещение в «птичьем крыле», в то, которое в ее детстве являлось игровой комнатой. Когда мама сообщила администрации школы, что временно берет на себя образование Лиз, никто не возражал ей, поскольку грядущий суд мог вызвать серьезное напряжение. Мама избегала затевать споры с дядей Тинсли и проводила дни с Лиз, писала в журналы и вела разговоры о жизненной энергии. Все эти темы она изучала, живя в своем духовном убежище. Сестра цеплялась за маму и за ее слова, а ту это радовало. Они вместе сочиняли стихи и заканчивали друг за другом фразы. Мама привезла с собой две свои любимые гитары – «Зимэйтис» и медового цвета «Мартина» – и дала «Мартина» сестре, пообещав, что никогда не будет критиковать ее игру, даже если Лиз станет делать что-то неправильно.

Мама раздражала меня, когда только появилась, но оказалось, она очень годится для нашего случая. Лиз рассказывала ей о голосах, которые продолжала слышать. Они теперь звучали чаще, и это ее пугало.

– Если голоса реальные, то я в беде, – сказала сестра. – Если же они не настоящие, то я в еще большей беде.

Я боялась, что мама потащит Лиз к психиатру, который отправит ее в сумасшедший дом. Но мама сказала, что Лиз не должна бояться голосов. Видимо, сознание и душа разговаривают друг с другом. Когда мы спорим сами с собой, тогда и возникают эти голоса. Когда твое сознание говорит тебе, что что-то было плохой идеей, тогда и звучит его голос. Если муза шепчет тебе в ушко стихи, то это тоже голос. Все слышат голоса, объяснила мама. Просто одни слышат голоса отчетливее, чем другие. Лиз нужно прислушиваться к этим голосам, направлять их в определенное русло и превращать их в живопись, в поэзию и в музыку.

– Не бойся темных мест в себе, – добавила мама. – Если сможешь высветлить их, то найдешь там сокровище.

Глава 44

Мама никогда не придавала большого значения Рождеству, утверждая, что это языческий праздник, который христиане присвоили. На самом деле Христос родился весной. А дядя Тинсли сообщил, что не отмечает этот день с тех пор, как умерла Марта. Но когда учеников распустили на рождественские каникулы, он сказал, что поскольку за последние годы это первый семейный сбор в «Мэйнфилде», мы должны отметить праздник. И мы с дядей Тинсли нашли в живой изгороди на верхнем пастбище маленький, очень красивый кедр. Срубили его, принесли в дом и повесили на него хрупкие старинные украшения из коллекции семьи Холлидей. Некоторые из них, по словам дяди Тинсли, были сделаны в 1880-х годах.

Мы избегали разговоров о суде. Мама и дядя Тинсли решили жить в мире и согласии и договорились в Рождество устроить представление. Мама исполнила несколько номеров из своего сочинения «Найди волшебство», а потом сказала:

– Ладно, если вы настаиваете, то спою еще.

Лиз прочитала поэму По «Колокола», которая, несмотря на название, была не очень-то рождественской, скорее мрачной. Я прочитала мое эссе о негрофобии, не забывая делать многозначительные паузы. Мама пошутила, что дядя Тинсли должен выкопать старый меч конфедератов, который в семье Холлидеев передавался по наследству из поколения в поколение, и вручить его мне, поскольку у меня есть южные корни.

– У меня от всей этой конфедератской чепухи в городе просто мурашки по спине, – призналась Лиз. – Один из домов на холме действительно вывесил тот флаг.

– Дело не в рабстве, – заметил дядя Тинсли, – а в традиции и в гордыне.

– Только если ты не черный человек, – усмехнулась мама.

– Дядя Тинсли, – сказала я, – может, сыграете на рояле?

Он покачал головой:

– Обычно мы с Мартой играли вместе. Но больше я не играю. – Дядя Тинсли встал. – Я устрою свое представление в кухне.

На обед он собирался сделать запеканку по старому фамильному рецепту Холлидеев и отбивные из оленины с грибами, луком, репой и яблоками.

Когда обед был готов, уже стемнело. Пока мы с Лиз накрывали на стол, мама нашла в подвале бутылку вина. Она наполнила бокалы для себя и для дяди Тинсли, половину бокала для Лиз и четвертушку для меня. В Калифорнии мама любила выпить вечерком немного вина. Она давала мне пригубить чуть-чуть, но сейчас впервые налила вино в мой бокал.

Дядя Тинсли прочитал короткую молитву, поблагодарил Бога за праздник с нами и поднял бокал.

– За Холлидеев!

Мама улыбнулась, и я подумала, что она вот-вот скажет что-нибудь саркастическое, но выражение ее лица смягчилось.

– Забавно, – произнесла мама. – Раньше Холлидеев собиралось очень много. – Она подняла бокал. – За нас четверых. Мы – это все, кто остался.

Всю зиму Лиз оставалась дома с мамой, которая очень серьезно занялась преподаванием. Они читали Германа Гессе и Гарджиева, о котором мама услышала в ее духовном убежище. Она прочитала целый курс об Эдгаре Аллане По. Лиз особенно тянуло к таким стихам, как «Аннабел Ли», «Ворон» и «Колокола», где были строки: «И шелковая грусть не всегда прошуршит каждой из пурпурных занавесок» и «Звону колоколов, что хлынул так музыкально от колоколов, колоколов, колоколов, колоколов».

Дядя Тинси работал над своими геологическими документами, иногда ходил на охоту и раза два возвращался с мертвой крольчихой, привязанной ремешком к капоту машины. Он также энергично взялся давать уроки Лиз, читал ей лекции по математике, геологии и о составе виргинской оранжевой глины, объяснял труды К. Ванн Вудворда и причины, по которым гражданская война не должна так называться.

– В ней не было ничего гражданского, и она должна называться войной между штатами.

Мэддокс не оставлял своих попыток задавить меня автомобилем с новыми шинами, но поскольку со мной никогда не было Лиз, я перестала его бояться и начала даже получать удовольствие от школы. Мисс Джарвис, которая вела ежегодник, а также являлась моей учительницей английского языка, предложила мне работать в ежегоднике, что оказалось гораздо веселее, чем я представляла – веселее, чем находиться в команде оживления. Там было много дел. Мы должны были находить фотографии, писать статьи и рекламы и вести страницу памяти пожилого мужчины, который погиб в автомобильной катастрофе – мисс Джарвис сказала, что в течение года подобное случается очень часто, – и придумывать темы для фотоснимков, например, «Заснуть на посту» или «Простые танцевальные движения».

Тем временем ученики начали привыкать к интеграции. У футбольной команды был ужасный год, там все еще случались сражения между белыми и черными, но баскетбольная команда стала играть лучше благодаря парочке очень высоких черных игроков. Один парень был таким длинным, что его называли Башня. Он был очень хорошим игроком, и ему отвели целую страницу в ежегоднике. Группа поддержки тоже стала больше походить на команду, черные девочки теперь меньше приплясывали, а белые девочки – больше. У матери Ванессы, хозяйки салона красоты для черных женщин, где она также продавала косметику «Эйвон», был голубой «Кадиллак», и она стала возить черных и белых девочек из группы поддержки, в том числе Рут, на игры, которые проходили не в Байлере.

Лиз и мама безвылазно сидели со своими уроками дома, а я стала проводить больше времени в доме Уайеттов. Порка действительно изменила Джо. Он замкнулся и разговаривал еще меньше, чем раньше. Но тут появился пес.

Джо всегда хотел собаку. Дядя Кларенс считал, что собака, которая не охотится, не охраняет овец и просто сидит, поглощая пищу, – пустая трата денег. Однако после порки тетя Эл уговорила его позволить ей взять щенка для Джо, сказав, что собака может кормиться остатками еды. Мы пошли в загон для скота, где Джо взял черно-белого щенка. Тетя Эл объяснила, что в нем есть немного от колли, от гончей и от терьера. Джо возразил, что это чистокровная псина, и дал щенку простую кличку – Пес.

– Повезло тебе! – воскликнула я. – Хотела бы я иметь собаку!

– Пес будет нашим общим, – заверил Джо.

Пес был умным наглым малышом, который повсюду следовал за Джо. Он шел за ним каждое утро к автобусной остановке, и, когда днем тот выходил из автобуса, Пес сидел и ждал его, независимо от погоды. Эта собачонка действительно поднимала дух Джо.

В ту зиму раза два шел снег, и мы с Джо немного покидались снежками с другими ребятами с фабричного холма. Наша компания, включая Пса, прерывала сражение, чтобы обстреливать проезжавшие машины, и все убегали в лес, когда водители вылезали и пытались догнать нас, с криком:

– Возвращайтесь, вы, недоумки!

Если бы не неприятности с Мэддоксом, то можно было бы сказать, что мне в Байлере жилось хорошо.

Глава 45

У меня было очень хорошее предчувствие по поводу суда. Мы дважды встречались с Дикки Брайсоном, поверенным адвокатом. Он был крупным мужчиной, и, хотя его галстук всегда казался слишком туго завязанным, он много улыбался и шутил. Он был игроком-звездой в команде «Байлерские Бульдоги», его фотография висела на стене «Обеды Бульдога», и некоторые люди все еще называли его школьным прозвищем Блиц – внезапное нападение.

Дело было совсем простым, сказал нам Дикки Брайсон, и суд тоже будет простым. На суде он должен будет начать с помощника шерифа, который брал заявление у Лиз, и фотографий, потом вызовет на место свидетеля меня и дядю Тинсли, чтобы мы дали показания о состоянии избитой Лиз, когда она пришла домой, потом он должен будет вызвать Уэйна, чтобы тот дал показания о том, чему был свидетелем, когда возил Лиз и Мэддокса по городу, и в конце он вызовет Лиз, чтобы она изложила свою версию события.

Мне казалось, что вести это дело – все равно что в баскетболе забросить мяч в корзину. Мэддокс сделал то, что сделал. Он знал это, мы знали это, и как только присяжные заседатели услышат правду, они тоже будут это знать. В конце концов, у нас был свидетель, и его никто не склонял на нашу сторону, он не был нашим родственником или другом. Он был совершенно беспристрастным человеком. Как мы могли не выиграть?

Я все повторяла и повторяла это Лиз, но с приближением дня суда она все больше нервничала, а иногда замолкала, будто хотела от всего отказаться.

В утро суда небо было чистым, но было дьявольски холодно, даже листья рододендрона свернулись и стали похожи на тоненькие сигары. Мы с Лиз и мама одевались в «птичьем крыле», когда Лиз прижала руку ко рту и кинулась в ванную. У нее был пустой желудок, но я слышала ее позывы на рвоту и звук спускаемой воды. Когда Лиз вышла, вытирая рот тыльной стороной руки, мама протянула ей коробочку с мятными конфетками.

– Нервничать – это не всегда так уж плохо, – сказала мама. – Почти все исполнители волнуются во время шоу. Кэтрин Хепберн обычно каждый вечер перед выходом на сцену отказывалась выступать.

Я надела желто-зеленые брюки, которые не надевала с первого дня школы, Лиз вышла в оранжево-пурпурной юбке. Мы хотели выглядеть прилично, и у нас это была единственная приличная одежда. Я чаще всего носила джинсы, а у Лиз был цыганистый наряд, который она собрала из старых маминых вещей на чердаке. Мы сожгли ту одежду, которую купил нам Мэддокс. Я боялась, что мама наденет одно из ее платьев-хиппи или что-нибудь похуже. Но она натянула черные брюки и свой красный бархатный жакет, будто это ей нужно было выходить на сцену.

– Мама, ты уверена, что правильно оделась? – спросила я.

– Вы, если хотите, можете одеться для судьи, – ответила она. – А я оделась для присяжных.

Дядя Тинсли ждал нас внизу. Он был в костюме в полоску, с жилетом, из кармашка для часов свисала маленькая золотая цепь. Никто не хотел завтракать, так что мы сразу залезли в машину. Во время поездки в город все мы старались оживить Лиз.

– Не позволяй Мэддоксу тебя запугать, – сказала я. – Он просто хулиган.

– У тебя есть факты, и закон на твоей стороне, – сказал дядя Тинсли. – Ты прекрасно со всем справишься.

– Не опускай глаза, – сказала мама, – глубоко дыши и направляй свой «чи».

– Просто мне нужно быть банальной, как в группе поддержки, – сказала Лиз. – А вы меня мучаете.

Мы перестали ее оживлять. Минуты две мы ехали молча, потом Лиз сказала:

– Простите, я знаю, вы стараетесь мне помочь. Я просто хочу, чтобы все закончилось.

Суд на Холлидей-авеню был большим каменным зданием с башенками и высокими окнами, перед ним стояла статуя солдата Конфедерации. Мы прошли сквозь крутящуюся медную дверь и увидели, что по вестибюлю бродят почти все причастные к делу. Мэддокс был одет в блестящий темно-синий костюм, так же были одеты и Дорис, и дети. Дорис держала новорожденного ребенка, Джерри цеплялся за ее юбку. Синди держала за руку Рэнди, которому в то время было два года. Когда Мэддокс увидел нас, он свирепо посмотрел на меня, я ответила ему тем же. Если это было соревнование взглядов, которого он хотел, я ему это устроила.

Дикки Брайсон беседовал с мужчиной в костюме, потом сказал что-то смешное, и мужчина рассмеялся. Он повернулся и начал разговаривать с Мэддоксом, а Дикки Брайсон подошел к нам с бумагами в руках. Сообщил, что человек, беседующий с Мэддоксом, его адвокат, Лиланд Хэйс. Он проведет перекрестный допрос.

– И вы могли шутить с адвокатом Мэддокса? – спросила я.

– Байлер маленький городок, – ответил он. – Тут следует быть дружелюбным со всеми.

Около девяти часов через крутящиеся двери протиснулись тетя Эл и Джо, за ними вошел Уэйн, который затянулся напоследок сигаретой и погасил ее в пепельнице вестибюля. До того как я успела поймать его взгляд, судебный пристав открыл двери зала заседаний и пригласил всех войти.

В зале был высокий потолок с тяжелыми бронзовыми люстрами и высокие окна, пропускавшие бледный мартовский свет. В нем все казалось очень торжественным, скамьи и деревянные стулья присяжных были очень твердыми, будто их спроектировали так, чтобы на них было неудобно сидеть.

– Прошу встать, – произнес судебный пристав, и шум, который мы создали, поднявшись одновременно, напомнил мне о церкви. Вошел судья, человек без улыбки, чьи черные очки для чтения, громоздящиеся на кончике носа, соответствовали его черной мантии. Он занял место у стоявшего на возвышении стола и стал просматривать бумаги, ни разу не взглянув на присутствующих.

– Судья Брэдли, – прошептал дядя Тинсли. – Он был в Вашингтоне и в Ли, когда и я находился там.

Пока все хорошо, подумала я. Казалось, суд – с помощниками шерифа, с судьей в мантии, стенографисткой, сидящей у маленькой пишущей машинки, – будет очень серьезным и официальным, и я восприняла это как позитивный знак.

– Мистер Мэддокс, – сказал судья, – встаньте и выслушайте обвинение.

Тот встал и выпрямил плечи. Женщина у маленького стола перед судьей тоже встала и стала читать обвинение: пытался изнасиловать, усугублял сексуальное нападение и наносил побои.

– Каков ваш ответ, виновен или невиновен? – спрашивал судья после каждого пункта обвинения.

– Невиновен, – каждый раз громким голосом, который отдавался эхом под высоким потолком, отвечал Мэддокс.

– Вы можете сесть.

Мэддокс и его адвокат расположились за столом в дальнем конце зала с ограждением. За столом, стоящим недалеко от них, что-то быстро писал в желтом блокноте Дикки Брайсон. Я надеялась, что Мэддокс почувствует, как мой взгляд сверлит его затылок.

Помощник шерифа проводил группу мужчин и женщин, которые сели по одну сторону зала суда. Я видела многих из них в городе, на холме или в магазине. Среди них была Тэмми Элберт, которая подвезла нас в «Мэйнфилд», когда мы приехали в Байлер. Она говорила, что все отдала бы, чтобы быть Шарлоттой Холлидей. Это показалось вторым хорошим знаком.

Судья посвятил несколько минут нашей судебной системе, обязанностям присяжных и ответственности горожан. Потом попросил свидетелей выйти вперед. Затем он спросил присяжных, знает ли кто-нибудь из них нас или кого-либо из адвокатов.

Встал мужчина в клетчатом пиджаке.

– Я знаю здесь почти всех, – сказал он. – Думаю, что остальные тоже знают.

– Предположим, вы знаете, – сказал судья. – Будет ли это препятствовать кому-то из вас выносить беспристрастный вердикт?

Присяжные переглянулись и покачали головами.

– Значит, никому? Есть ли какая-нибудь другая причина, по которой присяжный считает, что не может быть беспристрастным?

Присяжные снова покачали головами.

– Давайте запишем: присяжные считают, что могут быть беспристрастными.

Два адвоката встали и стали читать фамилии из своих блокнотов. Люди, которых они называли, взбирались на места для присяжных. В их числе была и Тэмми Элберт. В течение десяти минут места для присяжных заполнились. В этот момент судья попросил свидетелей удалиться. Мы все последовали в дверь за помощником шерифа, а мама, в своем красном бархатном жакете, осталась сидеть на скамейке рядом с Джо и тетей Эл.

Уэйн прикурил и направился в вестибюль, пока помощник шерифа вел остальных в небольшую комнату. Рядом с тарелкой с глазированными булочками, которые не вызывали аппетита, стояла фильтровальная машина для кофе. Через полчаса помощник шерифа сделал знак дяде Тинсли следовать за ним. Почти через двадцать минут помощник шерифа вернулся и позвал меня. Закрывая за собой дверь, я подняла вверх большой палец – все будет хорошо!

Глава 46

Меня привели к присяге, и я села на стул для свидетеля. Мэддокс откинулся назад, скрестив руки, будто призывал меня отступить. Дядя Тинсли занял место на галерее рядом с мамой и ободряюще кивнул мне. Присяжные изучали меня, будто я была какой-то диковинкой. У меня пересохло в горле. Дикки Брайсон встал, попросил меня назвать свое имя, и я что-то пискнула, посмотрев на присяжных. Мужчина в клетчатом пиджаке ухмыльнулся.

– Ваша очередь отвечать, – произнес Дикки Брайсон.

В ответ на его вопросы я стала объяснять, как мы с Лиз начали трудиться у Мэддоксов, как я в основном работала на миссис Мэддокс, а Лиз была скорее личным помощником мистера Мэддокса, как он завел чековые книжки с накопительным счетом. Потом Дикки Брайсон спросил, что произошло в ту ночь, когда моя сестра вернулась с Уэйном, и я рассказала присяжным все, что вспомнила. Чем больше я говорила, тем спокойнее себя чувствовала. Когда Дикки Брайсон сказал: «Вопросов больше нет», я решила, что прекрасно со всем справилась.

Лиланд Хэйс встал и застегнул пиджак. У него были короткие седоватые волосы и длинный обгоревший на солнце нос. Когда он улыбался, гусиные лапки образовывались в уголках его глаз.

– Доброе утро, молодая леди, – начал он. – Как поживаете?

– Прекрасно. Спасибо.

– Хорошо. Рад слышать. – И он с блокнотом в руках подошел к месту свидетеля. – Я понимаю, как нелегко находиться здесь и давать показания, и я восхищаюсь тем, что вы это делаете.

– Спасибо, – повторила я.

– Вы работали у Джерри Мэддокса?

– Да, сэр. – Дикки Брайсон говорил мне, что отвечать надо кратко.

– С его стороны было весьма великодушно дать вам работу, не правда ли?

– Вероятно. Но мы зарабатывали деньги. Это не являлось благотворительностью.

– Кто-нибудь еще предлагал вам работу?

– Нет. Но мы очень старались.

– Просто отвечайте – «да» или «нет». Итак, почему вы пошли работать к мистеру Мэддоксу?

– Нам были нужны деньги.

– Зачем девочкам нужны деньги? Разве ваши родители не обеспечивали вас?

– Многие дети работают, – сказала я.

– Отвечайте на вопрос, пожалуйста.

– У меня только один родитель. Моя мама. Папа умер.

– Мои сочувствия. Наверное, трудно расти без отца. Как он умер?

Дикки Брайсон встал:

– Протестую! Не имеет отношения к делу.

– Поддержано, – сказал судья.

Я посмотрела на присяжных. Тэмми Элберт усмехнулась. Она знала, как погиб мой отец. Они все знали. Они также знали, что он не женился на моей маме.

– Сейчас вы живете со своим дядей?

– Да, сэр.

– Почему? Ваша мама о вас не заботится?

– Протестую! – повторил Дикки Брайсон. – Не имеет отношения к делу.

– Ваша честь, я полагаю, что имеет, – произнес Лиланд Хэйс. – Это касается мотивов и характера.

– Согласен, – кивнул судья.

– Так почему вы не живете со своей матерью?

Я посмотрела на маму. Она сидела очень прямо, сжав губы.

– Все очень сложно, – ответила я.

– Вы поразили меня тем, что очень смышленая молодая леди. Уверен, вы сумеете объяснить присяжным, что это за сложности.

– У мамы были дела, и мы решили навестить дядю Тинсли.