Нарцисс в цепях Гамильтон Лорел

Глава 27

От веса Ричарда веревка под моими руками сильно натянулась. Он привязал фонарь к запястью, и я видела, как желтый круг света уходит, исчезая, в узкую темноту, и поняла, что хоть я уже и на лестнице, голова у меня все еще выше люка.

Мика наклонился ко мне.

— Все будет в порядке, — сказал он.

Я сглотнула пересохшим горлом, посмотрела на него, сама зная, что у меня глаза чуть шире обычного.

— Знаю, — ответила я, но в голосе слышалось придыхание.

— На самом деле тебе не обязательно туда лезть, — произнес он тихо и настолько безразлично, насколько это у него получилось.

Я мрачно скривилась:

— И ты туда же?

— Если так, то тебе лучше бы его догнать. — Теперь его голос я не могла бы назвать безразличным, но мне трудно сказать, что это была за интонация.

Я полезла вниз по мягкой шероховатости веревочной лестницы, быстро, зло. Я злилась не на Мику — на самом-то деле. На себя я злилась. И эта злость помогла мне как следует углубиться во тьму, где свет фонарика казался очень желтым и очень тусклым на фоне земляных стен.

Я лезла секунды две, таращась на утрамбованную землю. Медленно подняв глаза, я увидела, что Мика смотрит на меня из такого далека, что не видно, какого цвета у него глаза или волосы. Я узнала его по контуру лица и плеч. Боже мой, на сколько же тянется вглубь эта яма?

Казалось, что земляные стены загибаются ко мне, как рука, готовая сжаться в кулак и раздавить. Мне трудно было набрать достаточно этого спертого воздуха, чтобы наполнить легкие. Закрыв глаза, я заставила себя оторвать руку от лестницы и дотронуться до стены. Она оказалась дальше, чем я предполагала, и я вздрогнула, когда дотянулась. Неожиданно земля была прохладной на ощупь, и я поняла, что в яме не жарко, хотя наверху летний зной. Я открыла глаза, и стены были все те же, шести футов в диаметре, цилиндр, как и раньше. Земля не смыкалась, стараясь меня раздавить — это только моя фобия.

Я снова полезла вниз, и на этот раз не останавливалась, пока не почувствовала, как провисла лестница и стало трудно лезть вниз, не стукаясь о земляные стены. Вес Ричарда уже не держал лестницу. Не будь я такой заразой, я бы могла сейчас его попросить придержать лестницу. Но я только вцепилась в нее лихорадочно и продолжала лезть вниз. Трудно цепляться намертво за что-то, по чему лезешь вниз, но у меня получилось.

Мир сузился до ощущения веревки под руками, ноги искали опору — очень простое действие, движение вниз. Через некоторое время я перестала вздрагивать каждый раз, стукаясь о стены. Чьи-то руки взяли меня за талию, и я тихо пискнула, как только девчонки могут. Очень мне не нравится, когда я так пищу.

Конечно, это были руки Ричарда. Он придержал меня на последних футах, пока сердце у меня колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Я встала на пол, хрустящий костями, перекатывающимися под ногой. Слой их был так глубок, что нога погружалась. Идти поверх них, как святой по воде, не выходило.

Узкая шахта открывалась в маленькую, тесную, похожую на пещеру, дыру в земле. Ричарду пришлось согнуться почти пополам. Я могла идти не сгибаясь, если осторожно, но лучше было пригнуться, чтобы не оцарапать макушку.

Очень издалека сверху позвал Мика:

— Как вы там?

Со второй попытки только я смогла ответить:

— Нормально, все нормально.

Мика отодвинулся от входа — темная точка на фоне чуть более светлого серого.

— Господи, какая же здесь глубина?

— Шестьдесят футов, плюс-минус сколько-то.

Что-то в голосе Ричарда заставило меня повернуться к нему.

Он качал головой и смотрел в сторону, светя фонарем на что-то маленькое, скорчившееся. Это был Грегори.

Он лежал на животе, связанный, как свинья, руки и ноги выгнулись под неестественными углами — невозможно было себе представить, как это он пролежал так трое суток. Одежды на нем не было. Лицо пересекала повязка на глазах, привязанная к спутанным длинным светлым волосам, будто это сделано было нарочно, чтобы было больнее, а не только чтобы не дать видеть. Луч фонаря плясал на теле Грегори, и связанный испускал тихие, беспомощные звуки. Значит, хотя бы свет фонаря он мог видеть сквозь ткань. Я присела возле него и увидела, где серебряные кандалы вошли в запястья и лодыжки. Раны были свежие и кровавые.

— Это натерли цепи, — сказал Ричард тихо.

— Он пытался освободиться.

— Нет, он недостаточно силен, чтобы выдержать столько серебра на коже. Они просто въелись насквозь.

Я смотрела на кровавые раны, не зная, что сказать. Когда я тронула его за плечо, он завопил сквозь кляп, который я не видела — его скрыли упавшие на лицо волосы. Но темный конец кляпа торчал изо рта. Грегори завопил еще раз и попытался от меня отползти.

— Грегори, Грегори! Это я, Анита! — Я тронула его как можно нежнее, но он снова вскрикнул. Я глянула на Ричарда: — Кажется, он меня не слышит.

Ричард присел и поднял спутанные волосы Грегори. Он забился сильнее, и Ричард протянул мне фонарик, чтобы одной рукой придержать голову леопарда, пока вторая отодвинет волосы. Уши у Грегори были заткнуты какими-то тряпками. Ричард вытащил одну и увидел черную ушную затычку глубоко в канале. Она не была предназначена для такого глубокого введения, и когда Ричард ее вытащил, из уха закапала кровь.

Я смотрела окаменев — мой разум не желал этого понимать. Но наконец я сама сказала:

— Ему пробили барабанные перепонки. Боже мой, зачем? Неужто повязка и кляп — этого еще мало?

Ричард поднес затычку к свету. Мне пришлось посветить фонарем прямо на нее, чтобы увидеть металл на остром конце.

— Что это?

— Серебро, — ответил Ричард.

— Господи! Они для этого и предназначены?

— Ты вспомни, Маркус был врачом. Он знал все места, где продаются медицинские инструменты. И места, где их могут изготовить.

Выражение лица Ричарда сказало мне, что он вспомнил что-то мрачное.

Я посмотрела на следы на руках и ногах Грегори.

— Милостивый Боже, и серебро так же разодрало ему слуховые каналы, как кожу?

— Не знаю. Но хорошо, что кровь еще идет. Это значит, что, если он достаточно скоро перекинется, может вылечиться.

Голос у Ричарда стал хриплым.

Нельзя сказать, что я готова была заплакать — ужас парализовал слезы. Я хотела, чтобы здесь оказался Джейкоб и все, кто ему помогал, потому что такое с оборотнем один на один не сотворит никто.

Ричард попытался снять повязку, но она была завязана так туго, что не за что было ухватиться. Я передала ему фонарь и вытащила нож из ножен.

— Держи его. Ножи острые, и я не хочу, чтобы он порезался, если будет отбиваться.

Ричард зажал голову Грегори в ладонях как в тисках, и тот забился сильнее, вопя сквозь кляп. Но Ричард держал твердо, пока я осторожно просовывала нож между тканью и волосами. Один быстрый разрез вниз — и повязка отделилась от кожи, но она так долго и так туго сжимала голову, что сейчас Ричарду пришлось ее отдирать.

Грегори заморгал на свет, увидел Ричарда и завопил сильнее. Что-то умерло в лице Ричарда в этот момент, будто он сам в себе что-то убил, чтобы кто-то мог его настолько испугаться.

Я наклонилась вперед, осторожно опираясь рукой на кучу костей, и смотрела, как глаза Грегори наконец остановились на мне. Он перестал вопить, но нельзя сказать, чтобы вздохнул с облегчением. Я вытащила у него изо рта кляп, и он отслоился, унося с собой кусочки кожи с губ. Грегори медленно зашевелил ртом, и мне вспомнилась сценка из «Волшебника Изумрудного Города», когда Элли смазывает Железному Дровосеку заржавевшую челюсть. Это было смешно, но я не улыбнулась.

На цепях были висячие замки. Ричард обполз вокруг меня, чтобы Грегори все время меня видел. А я повторяла только: «Все будет хорошо. Все будет хорошо». Он меня не слышал, но я ничего другого не могла придумать.

Ричард сорвал замок с одного запястья, и лицо Грегори исказилось болью, будто любое движение руки было ему больно. Освободив обе его руки, Ричард стал медленно разгибать его тело.

Грегори вопил, но на этот раз не от страха — от боли. Я пыталась удержать его, но вообще любое движение причиняло ему боль. Обоим нам пришлось поползать, чтобы достаточно его разогнуть и положить ко мне на колени. По лестнице влезть он не смог бы никак.

На локтевых сгибах остались следы от уколов — ни один не зажил.

— А почему не зажили следы от уколов?

— Серебряные иглы в прямом контакте с кровяным руслом. Седативные средства. В дозах, поддерживающих низкий уровень адреналина и не дающих потому перекинуться, но не в таких высоких, чтобы ты не мог чувствовать или не знал, где ты и что происходит. Так это устраивала Райна.

— Точно так своих жертв связывала Райна и именно это с ними делала. Откуда Джейкоб об этом узнал? — спросила я.

— Ему сказал один из моих людей.

Ричард стоял на коленях, вместо того чтобы встать, пригнувшись. Лицо его было спокойным, почти безмятежным.

— Я хочу, чтобы их посадили сюда. Всех, кто помогал Джейкобу. Кто принес эти чертовы ушные затычки. Всех сюда.

Он обратил на меня эти спокойные глаза, и я увидела в них гнев под этим глубоким спокойствием.

— Разве ты можешь так с кем-нибудь поступить? Вставить кому-то в уши эти штуки? Кому бы то ни было?

Я подумала — подумала по-настоящему. Я злилась до потери пульса. Я хотела кого-то наказать, но...

— Нет. Я могу убить, могу застрелить. Но это — нет.

— И я нет.

— Ты знал, что Грегори здесь, в этой яме, но ты не знал, что с ним сделали? Так?

Он мотнул головой, опираясь коленями на слой костей, глядя на окровавленные затычки, будто в них был ответ на вопрос, который слишком трудно задать вслух.

— Знал Джейкоб.

— Ты Ульфрик, Ричард. Ты должен знать, что делается от имени твоей стаи.

Гнев разгорелся так жарко и туго, что заполнил тесную пещерку, как заполняет закипающая вода. Грегори захныкал, глядя на Ричарда полными страха глазами.

— Знаю, Анита. Знаю.

— И ты не собираешься посадить сюда Джейкоба?

— Собираюсь, но не так. Он здесь посидит, но без цепей и без пыток. — Ричард огляделся. — Тут сидеть — достаточная пытка.

Я даже не пыталась спорить.

— А что будет с теми, кто ему помогал?

Ричард посмотрел на меня:

— Я их найду.

— И что дальше?

Он закрыл глаза, и лишь когда он разжал руку и я увидела мазок крови, мне стало понятно, что он вдавил себе в ладонь серебряное острие. Он вытащил заглушку и уставился на свежую кровь.

— Анита, не дави. Не надо.

— Стая тебя достаточно хорошо знает, Ричард. Каждый знает, что ты никого бы сюда не посадил, особенно со всеми этими украшениями Райны. Этим был брошен вызов твоей власти.

— Я знаю.

— Я не хочу боя, Ричард, но ты должен наказать за это всех. Иначе ты еще больше территории уступишь Джейкобу. Даже если ты его сюда посадишь, брожение не прекратится. Должны ответить все, кто причастен к этой мерзости.

— Ты сейчас не злишься, — сказал он озадаченно. — Я думал, ты хочешь мести, но ты очень хладнокровна сейчас.

— Я хотела мести. Но ты прав, я не могу ни с кем так поступить и не могу приказать никому сделать то, чего не сделала бы сама. Вот такое у меня оказалось правило. Но в стае полный бардак, и если ты хочешь остановить это сползание и не допустить гражданской войны, вервольфы против вервольфов, тебе придется быть суровым. Ты должен ясно дать понять, что не будешь с этим мириться.

— Это действительно так.

— Тогда есть только один способ довести это до стаи, Ричард.

— Наказание. — В его устах это прозвучало как ругательство.

— Да.

— Я месяцы — да что там, годы — затратил на то, чтобы уйти от системы, которая держится на наказаниях. И ты хочешь, чтобы я отбросил все, ради чего трудился, и вернулся к тому, что было.

Медленно, болезненно поднялась рука Грегори, чтобы ухватиться за мою руку. Я погладила спутанные волосы, и прозвучал его голос, хриплый, униженный, будто все еще сквозь кляп, как все эти дни.

— Я... хочу... отсюда. Пожалуйста.

Я кивнула так, чтобы он видел, и в глазах его просияла такая радость, для которой нет слов в языке. Я обернулась к Ричарду.

— Если бы твоя система действовала лучше старой, я бы ее поддержала, но она не работает. Мне очень жаль, Ричард, однако это так. Если ты будешь продолжать этот... эксперимент с демократией и более мягкими законами, начнут погибать люди. Не только ты, но Сильвия, и Джемиль, и Шанг-Да, и все, кто тебя поддерживает. Но это еще не самое худшее, Ричард. Я видела стаю. Она разделилась почти пополам. Будет гражданская война, и они разорвут друг друга в клочья — те, кто пойдет за Джейкобом и кто откажется. Погибнут сотни вервольфов, и может кончиться стая Трона Скалы. Посмотри на трон, на котором ты восседаешь как Ульфрик. Он древен, ты это сам ощущаешь. Не дай же погибнуть всему, что он символизирует.

Он не сводил глаз со своей кровоточащей ладони.

— Давай вытащим отсюда Грегори.

— Ты накажешь Джейкоба, но не остальных, — сказала я безнадежно.

— Сначала я узнаю, кто это, а там посмотрим.

— Я люблю тебя, Ричард, — сказала я, качнув головой.

— Я слышу «но».

— Но я ценю людей, которые рассчитывают на мою помощь, больше, чем я ценю любовь.

Сама похолодела, произнося такие слова, но это была правда.

— И чего же стоит такая любовь?

— Ричард, не вешай на меня всех собак. Ты бросил меня как вчерашнюю газету, когда стая проголосовала за мое исключение. Ты же мог сказать: «Идите вы к черту, берите трон, Анита мне дороже». Но не сказал.

— Ты действительно думаешь, что Джейкоб дал бы мне уйти?

— Не знаю, но ты же не предложил? Тебе же даже в голову не пришло!

Он отвернулся, потом снова посмотрел на меня, и в его глазах было такое страдание, что я хотела бы взять свои слова назад — но не могла. Пришло время говорить. Как в старом анекдоте про слона в гостиной — все делали вид, что его там нет, пока слой дерьма не стал так глубок, что нельзя было ходить. Глядя на Грегори, я понимала, что глубина дерьма достигла критической отметки и не замечать его больше нельзя. Нам могла помочь только правда, как бы сурова она ни была.

— Уйди я с поста Ульфрика, даже если бы Джейкоб отпустил меня, гражданской войны избежать не удалось бы. Он бы все равно казнил ближайших ко мне волков. Я бы скорее погиб, чем ушел бы, оставив их на избиение.

— Если это действительные твои чувства, Ричард, то у меня есть план получше. Сделай пример из Джейкоба и его прихвостней.

— Это не так просто, Анита. У Джейкоба достаточно поддержки, чтобы война все-таки была.

— Ее не будет, если наказание окажется достаточно кровавым.

— То есть?

— Заставь их себя бояться, Ричард. Заставь бояться. Макиавелли говорил это примерно шестьсот лет назад, но правда остается правдой. Каждый правитель хочет добиться любви подданных. Но если это не получается, заставь их себя бояться. Любовь, конечно, лучше, но страха достаточно.

Он пошевелил губами, на лице его отразилось что-то, близкое к страху.

— Я думаю, что мог бы убить Джейкоба и казнить парочку из его людей, но ты же скажешь, что этого мало?

— Зависит от способа казни.

— Что ты просишь меня сделать, Анита?

Я вздохнула и погладила Грегори по щеке.

— Я тебя прошу сделать то, что необходимо сделать, Ричард. Если ты хочешь, чтобы стая не развалилась, хочешь спасти сотни жизней, то я тебе говорю, что это можно сделать с минимальным кровопролитием.

— Я могу убить Джейкоба, но не могу сделать то, что ты просишь. Не могу сделать что-то настолько ужасное, чтобы вся стая меня боялась.

Он смотрел на меня, и дикая паника отразилась на его лице — как у зверя в загоне, который вдруг увидел, что выхода нет.

Я ощутила, как становится спокойным мое лицо, как я погружаюсь куда-то, где есть лишь белый шум и твердое, почти приятное ощущение, что ничего не чувствуешь.

— А я могу.

Он отвернулся, будто я ничего не сказала, и крикнул наверх, чтобы сбросили обвязку. Мы надели ее на Грегори, говоря лишь об этой текущей работе, без метафизики, без политики. На веревке спустили и вторую обвязку, и Ричард заставил меня ее надеть. Мне предстояло держать Грегори, защищая его телом от ударов о стены.

— Я никогда такого не делала, — сказала я.

— Я слишком широк в плечах, чтобы еще ширину Грегори прибавлять к моей. Придется тебе. Кроме того, я знаю, что ты его убережешь.

Выражение его глаз вызвало у меня необходимость ответить, но Ричард дернул веревку, и мы стали подниматься в воздух.

Ричард смотрел на нас снизу, его фонарь отбрасывал странные тени вокруг. Мы оказались внутри туннеля, и я перестала его видеть. У меня были полные руки работы, в переносном и в прямом смысле — не давать Грегори стукаться об стены. Его руки и ноги пока что были почти бесполезны. Не знаю, было это от долгой скованности, от лекарств, которыми его накачивали, или от всего вместе. Наверное, последнее.

Грегори все говорил «спасибо, спасибо, спасибо», едва слышно.

Когда мы добрались до верха, у меня слезы уже засыхали на щеках. Что бы там ни решил Ричард, но кто-то за это заплатит.

Наверху был Джейкоб, уже закованный в серебряные цепи, и три вервольфа несли его как отбивающийся груз. На нем оставили шорты — хорошие парни донага не раздевают. Должна же быть разница, иначе как отличить хороших от плохих?

Черри уже осматривала Грегори, отгоняя других леопардов. Они все лезли его потрогать.

Я посмотрела на Джейкоба, и мне хватило выражения его глаз. Ричард может быть щепетильным, если ему так хочется, но если я оставлю безнаказанным то, что сделали с Грегори, то Джейкоб и его свора сочтут это за слабость. Они уничтожат нас, как только Джейкоб укрепит свою власть. Потому что для Джейкоба есть только один способ избежать гражданской войны, и как раз тот, к которому я склоняла Ричарда. Если он сделает что-то настолько ужасное, что остальные члены стаи испугаются драться, то он станет Ульфриком без кровавой бани. Я видела, что он сделал с Грегори. Считайте это женской интуицией, но я знала, что Джейкоб не остановится ни перед чем, если ему это будет нужно. Он не произвел на меня впечатление слишком щепетильного.

Из дыры вылез Ричард:

— Сажайте его туда.

— Вводить ему седативы? — спросила Сильвия.

Ричард кивнул.

— А повязку на глаза и так далее?

Ричард покачал головой:

— Нет необходимости.

Джейкоб снова забился в цепях:

— Не имеете права!

Ричард присел рядом с ним, схватил за густые волосы. На вид это было больно.