Моя еврейская бабушка (сборник) Мавлютова Галия

– Да нет, он не так привязан к деньгам, как может показаться со стороны. Для отца деньги всегда были средством для внутреннего спокойствия. Ему казалось: чем больше денег, тем он круче. Он же хотел доказать родителям, что он тоже чего-то стоит в этой жизни. Отец всю жизнь карабкался вверх по лестнице, и каждый раз обрушивался вниз. Но я уважаю его. Он никогда не барахтался в грязи, а поднимался и полз, цепляясь за каждую ступеньку, какой бы низкой она не казалась со стороны.

Семен говорил спокойно, чересчур спокойно, изо всех сил стараясь казаться равнодушным. И впрямь, он безмерно устал. Наташа ощутила чувство удовлетворения: как долго она добивалась этого результата, ведь именно таким она хотела его видеть – спокойным и рассудительным до исступления.

– Вы хотите представить его бессребреником? Или он вам кажется таковым? – сказала Наташа, бледнея при мысли о том, что и про ее отца кто-то мог бы сказать подобные слова.

Интересно, а что бы она почувствовала, как среагировала, если бы ей самой задали такой вопрос? У нее закружилась голова, во рту пересохло. Неужели снова обморок? Если она сейчас упадет, то уже никогда не поднимется. Обморок на работе недопустим. Коллеги не преминут воспользоваться производственной ситуацией, тут же высмеют ее, а начальство осудит, уволить – не уволит, но непременно перекроет кислород на будущее. Карьеру с обмороком смешивать нельзя. Из всего этого может получиться отвратительный коктейль.

– Он мне кажется моим отцом, Наталья Валентиновна, – спокойно, но твердо парировал Семен, – и другого у меня нет. У меня отец как отец. Я его люблю. Вопросы есть?

– По части любви вопросов нет, – поспешно ответила Наташа, – хочу поинтересоваться по другому разделу нашего с вами предприятия. Каким образом исчезли деньги вашего отца?

– Деньги пропали во время разбойного нападения. Сначала отца связали в гараже, потом ограбили его квартиру, и в это же время «обнесли» Аркашину квартиру. И отец снова стал нищим евреем. Было возбуждено уголовное дело, но оно растянулось во времени, в течение которого деньги не нашлись. На том все и закончилось, – сказал Семен и отвернулся, уставившись взглядом в зарешеченное окошечко.

Наташа проследила за его взглядом. В окне голубело небо; чистое, без облачка, перечеркнутое стройными квадратиками. Небо будто повисло в комнате ярким лоскутом ситцевой ткани голубого цвета и в черную клетку.

– Значит, два поколения вашей семьи прожили впустую, так ничего и не добившись в этой жизни, – сказала Наташа, любуясь необычным лоскутком.

Яркость тона, четкость квадратов, выделяющая чистоту красок, – как жаль, что небом можно любоваться только из окна следственного изолятора. В городе некогда. Наташа застыла, вспоминая, когда в последний раз смотрела на звезды. Наверное, еще в детстве. Взрослая жизнь перемешала все карты, не позволяя расслабиться ни на секунду.

– Они добились всего, о чем мечтали, у них хватило сил на достижение цели, но жизнь перечеркнула все их надежды и желания, – процедил Семен, не отрывая взгляда от голубого с квадратиками окна, – знаете, здесь время течет медленно, иногда оно вообще исчезает. Поневоле приходится много думать о смысле жизни. В Сибири есть остров, местные жители называют его островом Смерти. Недавно прочитал о нем в Интернете. При Сталине провели паспортизацию населения, кажется, это было в тридцать третьем году прошлого столетия, и тех, кто не прошел отбор, кому не выдали паспорт, выловили во время облавы, потом всех погрузили на баржу и привезли на маленький остров на Оби. Приставили к нему охрану. Все шесть тысяч человек погибли. Они съели друг друга. От голода. На острове. В присутствии вооруженной охраны. Те, кто умел плавать, не выдерживали, бросались в воду. Их расстреливали. Когда никого не осталось, охрану сняли. Иногда обстоятельства сильнее людских желаний, Наталья Валентиновна.

Он медленно цедил слова, будто у него внезапно, но сильно разболелись зубы. Наташа потрогала подбородок. Его боль передалась ей.

– Это было давно, – сказала она, пытаясь успокоить его, чтобы у нее самой стихла зубная боль, – времена изменились. Сейчас невозможно расстрелять или уморить голодом шесть тысяч человек.

– Да нет, Наталья Валентиновна, времена не меняются. Они всегда одного цвета. Времени вообще нет. Часы, минуты, секунды – это видимость, условность. Все повторяется на этом свете. В том или ином виде. Мы повторяем родителей, а они нас. Так и перемещаемся по кругу, – сказал Семен, продолжая смотреть в окно.

Наташа смотрела на него, пытаясь понять, что он там высматривает? Свободу? Любовь? Деньги? Коренева застыла наподобие сосульки, ей стало холодно, словно следственная комната вдруг превратилась в могилу. Наташа потрогала пальцами виски и затылок. Голова кружилась и плавилась, как доменная печь, в лобной части засело что-то острое и тонкое, наподобие тонкой иглы, прокалывающей насквозь изнутри. Лишь бы не упасть в обморок. Она представила остров с голодными людьми. По краям охрана с оружием. Кругом вода. Остров маленький. Наверное, там были и дети.

– На острове были дети, – сказал Семен и засмеялся. – Не бойтесь, Наташа, все это в прошлом. Сейчас трудно представить, что эти острова родом из нашей жизни. Трудно, но возможно. Будем надеяться, что остров Смерти уплыл на другую планету.

– Почему вы смеетесь, Семен, – вспылила Наташа, – вам всегда смешно, когда вы рассказываете страшные истории?

Но она понимала, почему он смеется, ведь она обидела всю его родню, случайно разбередив старые раны его семьи. А он довольно сильно отомстил, напомнив ей об уроках истории. Но они ничему не учат, вспоминать страшилки из прошлого – напрасный труд. Кто помнит эти шесть тысяч людей? Все давно забыли о них. Они никому неинтересны. Нынче людям не до них. Никто не хочет окунаться в бездну человеческого горя, особенно, если оно прошлогоднее.

– Мне кажется, вы не совсем к месту вспоминаете исторические казусы, – рассеянно проговорила Наташа, пытаясь прогнать из головы дурные мысли.

Если Семен выйдет из Крестов, он сразу забудет о ней. Даже ее имя выветрится из его памяти. Права Макеева – нужно продлить ему срок содержания под стражей.

– А о чем, по вашему, должен думать обвиняемый по уголовному делу, находясь в следственном изоляторе? О прекрасных дамах? Не так ли, Наталья Валентиновна? – сказал Семен, не скрывая иронии.

И снова его улыбка; язвительная, досаждающая, едкая. Как соляная кислота. Его улыбку можно разливать по бутылочкам и продавать в аптеках в качестве яда. Не желаете отравы? Да побольше…

– Нет, зачем же, Семен, я понимаю, здесь не место для прекрасных дам, – сказала Наташа, вздыхая, она осознавала, что совершает противоправные проступки, напропалую кокетничая с обвиняемым.

Нет, не противоправные, пока что дисциплинарные, то есть действует не по уставу. Узнает Макеева – убьет!

– Вернемся к нашим делам! Семен, ваш отец должен был отдавать себе отчет в том, что его действия носят провокационный характер. Передавая деньги на хранение Аркаше, он спровоцировал его на совершение преступных действий.

И вновь наступила тишина. Времени не ощущалось, оно исчезло, его не было, никакого, ни смутного, ни светлого. Наташа ощущала боль в висках, будто кто-то изнутри нарочно тыкал острой иголкой. Казалось, все тело было в иголках. А что в этот миг чувствует Семен? Наверное, ему тоже больно? Разумеется, ему больно. Они сидят в запертой комнате, в безвременье, и изо всех сил жалят друг друга. Жалят беспощадно и жестоко, стараясь причинить друг другу как можно больше мучений.

– Аркаша не совершал преступных действий, с чего вы это взяли? – удивленно спросил Семен. – Их ограбили. По очереди. Сначала отца, потом Аркашу. Оба остались ни с чем. Два нищих «кинутых» еврея. Вот вам тема для нового анекдота. Можно вдоволь посмеяться. Вы же антисемитка, Наталья Валентиновна, ведь так?

Тишина звенела и гудела от напряжения. Казалось, следственный изолятор затих в ожидании страшной бури. Семен не смотрел на нее. Он никуда не смотрел. Он видел что-то другое. Его глаза были широко открыты, но они ничего не видели, в них не было ни Наташи, ни комнаты, ни голубого неба за зарешеченным окном. Так смотрит человек, обращенный взглядом внутрь себя.

– Н-не знаю, вряд ли, – сказала Наташа, невольно вздыхая.

До сих пор она не задумывалась над вопросами антисемитизма. Для нее все были равными, пока отец не запретил ей выходить замуж за чеченца. Милый такой парень, Рустам, брюнет, высокий, красавец. Они вместе учились в университете. Рустам влюбился в Наташу. Она как будто тоже. И сразу засобиралась замуж. Тогда все девчонки как с ума посходили. Все шили свадебные платья, на курсе только и разговоров было что о свадьбах да о женихах. Но в дело вмешался Наташин папа. И Рустам по окончании университета уехал в свою Назрань без молодой жены. На этом дело и закончилось. С тех пор в Наташином доме поселилось молчание. О будущем замужестве дочери не говорится ни слова, мама боится невзначай упомянуть любое чеченское имя, а Наташа тихонько рыдает в подушку. Но три месяца назад все изменилось. Она увлеклась Семеном, невзирая на непреодолимые обстоятельства. Трагическая история с незадавшимся замужеством забылась, и Наташа заметно повеселела.

– Вряд ли, я пока не думала об этом, Семен, но давайте вернемся к нашим делам, – она снова полистала страницы, мечтая раздобыть в них хоть какую-нибудь истину, но там ничего не было.

Ни истины, ни даже намека на ее присутствие. В Наташиной голове сложилась своя версия происходящего, но она боялась озвучивать ее даже мысленно. Даже самой себе.

Она взглянула на Семена и покраснела от негодования. Он ее не видел. Он ее не слушал. Семен смотрел куда-то в прошлое, и оно касалось только его. И в нем не было места для Наташиной любви. Она посмотрела на часы. И впрямь, времени не было. Никакого. Ни прошлого, ни будущего. Оно умерло. Зеленый глазок телефона будто взбесился, он непрерывно моргал, как сумасшедший. Время тихо скончалось. До конца допроса по-прежнему оставалось двадцать пять минут.

* * *

Володе вдруг вспомнились забытые слова из детства: «Цорес грейсе!». Они всплыли в памяти случайно. Так иногда бывает. Вспомнятся какие-то слова из прошлого, а зачем они пришли, почему, с какой стати, это уже решать каждому. Раньше Сырец не задумывался над смыслом еврейских слов, бормочет что-то отец – и пусть себе бормочет. А сейчас забытые слова сами по себе появились из небытия. Он сперва не понял, откуда и зачем они взялись, но напряг память и вспомнил, что особенно часто «цорес грейсе» звучало во время хрущевского переселения. Соломон повторял эти слова шепотом, бормоча их про себя, видимо, чтобы Ханна ненароком не услышала. Великие беды. Грядут великие беды. Но Ханна лишь притворялась, что ничего не слышит. Она-то готовилась к великим бедам заранее. В детстве Сырец злился на отца, думая, что тот частым повторением странных слов притягивает к семье горе, но жизнь перечеркнула детские обиды, отделив зерна от плевел. Володя понял слова и поступки Соломона лишь на исходе жизни. И для него настал тот черный день, когда странные слова зазвучали в нем сами по себе, Сырец никогда не произносил их вслух. Он даже не знал, что знает их.

Сначала его донимала своими дурацкими снами Зойка. Затем стали поступать письма с угрозами, не менее дурацкими, чем Зойкины видения. После писем начались звонки. В трубке угрожающе и зловеще молчали. Сухо потрескивал эфир, натянуто звенела космическая пустота, радиоволны переливались одна в другую, создавая мифический шум прибоя. Сырец слушал телефонную тишину и понимал, что он не один, с ним рядом еще кто-то. Оба молча и напряженно слушали потрескивающую тишину. И тот, второй, стоял за спиной Сырца с поднятой рукой, но что у него в руке – пистолет или нож – пока было не понять. Сырец, затаив дыхание, слушал черную пустоту, сливаясь с тишиной и трубкой воедино, чтобы понять, кто здесь спрятался, зачем, и что ему нужно? Володя положил трубку и сказал, обращаясь к самому себе: «Цорес грейсе!». И вздрогнул. Непонятные слова прозвучали громом. Великие беды имеют правилом поступать, когда и как им вздумается. И человек в предчувствии беды должен собраться в пружину, чтобы с честью перенести испытание. Но пока что в пружину Сырец не спешил скручиваться.

Он все еще пытался жить по-прежнему. Будто бы ничего не случилось. Ему нечего было бояться. В районе все схвачено. Рядом надежные люди. Надежнее не бывает. «Крыша» у Сырца проверенная, долгие годы ушли на создание твердой основы. Где, где он допустил ошибку? Володя вновь и вновь прокручивал пластинку, но на каждом круге подозрения сходились на Зойке. Неужели она сдала его? Красивая молодая женщина позарилась на чьи-то обещания и продала ненормального еврея в страшные и цепкие лапы. Теперь они страшно дышат в пустую трубку, пишут ему загадочные письма. Почерк не разобрать. Сплошные каракули. Номер телефона не установить. Он сбрасывается через определенное время. И вновь Сырец задумался о своей жизни. Что-то не то творилось. И снова начались круги ада. Один за другим проходили перед глазами Сырца десятилетия его жизни. И снова он возвращался мыслями к своим родителям. Если бы их отвратило друг от друга то, что отвращает обычных людей, Володе было бы легче. Все нормальные люди ссорятся, затем следует примирение. Так и живут, как все, как остальной мир. Если бы в семье существовали тайны, как у многих бывает, когда дети рождаются неизвестно от кого, а позже все это выявляется, но люди все равно живут, не отступая от общих правил. Будто так и положено. В семье Соломона просто не было понимания. Родные Володю тихо презирали. И это была основная причина родственного отторжения. Иногда Сырцу казалось, что его жизнь не удалась именно по этой причине. В его семье не ссорились, не грешили. Просто не понимали друг друга. Так вышло, что все беды Сырец привык сваливать на забытую семейную проблему. Но сейчас ему было не до детских обид.

В новом страхе не было логики. В нем были угрозы и кошмары, а логики не было. Но Сырец упрямо стоял на своем, считая, что еще ничего не случилось. Еще можно все исправить, устроить, купить, уговорить, договориться, в конце концов. Но исправлять было нечего, покупать и уговаривать некого, а договариваться не с кем. В телефонной трубке зияла черная дыра, в подметных письмах не было смысла, а Зойкины сны изводили женской бестолковостью. И с извечным «цорес грейсе» можно жить, как жил до Сырца его отец Соломон. И Сырец плюнул на обстоятельства. Пусть все будет как есть. А как должно быть – он устроит. И Володя отправился в укромное местечко, куда недавно перевез немудреные пожитки своего закрытого алкогольного предприятия. Закрытым оно считалось по случаю его незаконного происхождения. Володя купил себе какую-то лицензию, разрешающую частное предпринимательство, но не доверял ей. Держал при себе на всякий случай. Вдруг поможет. На сей раз Сырец с комфортом устроился на Аркашиной даче, если можно было назвать дачей обветшавший фанерный домик в Синявино.

– Мы как те самогонщики, из фильма, – неловко пошутил Аркаша, возясь во дворе с пустыми бутылками.

– Аркаша, как только выйдет постановление о свободе предпринимательской деятельности, мы сразу выйдем из подполья. Я вернусь на пивзавод и открою там новую линию, ты пойдешь со мной? – сказал Сырец и шутливо ткнул Аркашу в бок, продемонстрировав уникальное умение пользоваться запрещенными жестами.

Он еще в колонии научился жестким приемам. Родственник испуганно попятился.

– Ну-ну, не бойся, это я понарошку, – засмеялся Сырец, отступая от Аркаши на два шага, – ты как тот грузин, Зураб. Один к одному.

– А кто это? – помрачнел Аркаша.

– На днях приходил ко мне один «гоблин», странный тип, хотел устроиться на работу в автохозяйство, – Сырец огляделся по сторонам, раздумывая, куда бы пристроить моечную машину.

На шести сотках не развернуться – кругом соседи, у всех глаза, как алмазы, видят все, что можно увидеть только в полевой бинокль. Даже ночью.

– Устроился? – Аркаша медленно наливался темным светом, словно из него выпустили все жизненные соки.

– Да нет, шофером в колонну трудно устроиться, у нас же коллектив решает, кого брать, а кого вовремя отфутболить, сам знаешь, – пояснил Володя, сбрасывая моечное приспособление в канаву.

С дачи придется съехать. Здесь небезопасно. Пропадет бизнес. Соседи сдадут. Уже завтра прискачет участковый. Он на пять деревень поставлен. Разъезжает по округе верхом на лошади. Участковый не станет разбираться в купленных справках. Сырец взглянул на родственника. Аркаша налился мрачностью и ушел в длительное молчание. Лег в дрейф. Сырец хмыкнул, предоставив брату самому справляться с работой. Когда-то он отказал Аркаше, не протолкнул его в автоколонну. С тех пор родственник затаил обиду, даже не пытаясь ее скрыть. И напрасно. Сырец много сделал для него в этой жизни.

– Почему это я – грузин? – запальчиво крикнул Аркаша, неожиданно всполошившись, как курица на насесте. – Разве я похож на Зураба.

– Конечно, не похож, с чего ты взял? – сказал Сырец, сбрасывая в канаву часть вещей из кузова машины. – Этот Зураб сначала написал за дверью заявление, потом заходит ко мне и говорит, дескать, я хочу на трассу. Ты меня берешь на работу, а я тебя не сдам. Я говорю, а за что ты меня хочешь сдать? Он молчит. Пришлось применить запрещенные методы, вроде этого, – и Сырец вновь подступился к Аркаше, но тот испуганно отскочил в сторону.

– Так за что он хотел тебя сдать? – сказал Аркаша, косясь на Володю, словно боялся пропустить опасный момент – как бы тот снова не изобразил провоцирующий жест.

– Да ни за что, просто решил припугнуть, у них в Грузии такой подход считается нормальным поведением, да ну его к лешему, этого Зураба, у него квалификация не та, и стажа нет. Да я уже и забыл про него, так, к слову сказал, – воскликнул Сырец и вскинул на плечи тяжелый мешок с инструментами.

Придется монтировать оборудование в домике. Трудно, тесно, не совсем опрятно, зато безопасно, не заметут. Сырец гордился своей продукцией. «Паленую» водку он делал из чистого спирта.

– А ты бесстрашный, Вован, – восхищенно выдохнул Аркаша, не забыв при этом лихо присвистнуть.

В его потемневшем лице прояснилось одно пятно в районе переносицы, все остальное оставалось беспросветно-мрачным. Сырец промолчал. Он ничего не знал о себе, какой он, бесстрашный или трусливый. Но страх в нем был. Только об этом никто не должен был знать.

– Вован, а тебя совесть не мучает? – спросил Аркаша, исподлобья разглядывая Володю, словно увидел его впервые.

– За что? – тот сбросил мешок с плеч и уставился на родственника тяжелым взглядом.

Сырец насупился, побагровел, видно было, что ему неприятно слышать такие слова от напарника. Если бы их замели, Аркаша превратился бы в подельника, а сейчас они просто напарники. Родственникам принято доверять, дескать, свой своего не выдаст. И прибыль в общий карман идет. Все в одну семью. Так за что ему должно быть стыдно?

– За все это, – Аркаша обвел взглядом пространство от машины до домика, очевидно, имея в виду незаконный промысел Сырца.

Володя еще больше побагровел, сжав кулаки, подступил было к Аркаше, но сдержался.

– Я водку делаю из чистого спирта, вон, глянь, чистейший, как слеза, и вода у меня с завода, питьевая, апробированная, все бочки под пломбой, мне не за что стыдиться, – сказал Сырец, разжав кулаки.

Ему вдруг стало все равно. Если Аркаша заартачился, значит, что-то ему не по нутру. Наверное, боится за свой сраный домик. Придется съезжать из Синявина. Аркашу можно понять. Если человека одолевает страх, лучше избавить его от этого чувства, лишив основы. Иначе толку от этого человека никакого, лишь одни неприятности.

– Ты-то из бочки разливаешь, а на заводе пиво водой из-под крана разводят, – здраво рассудил Аркаша и повернулся к Сырцу спиной, давая понять, что разговор окончен.

Сырец презрительно сплюнул, мол, мне какое дело, чем там разводят пиво на заводе. Пусть хоть из канавы воду берут. Он отвечает только за свою продукцию. Даже братва его уважает за чистоту продукта.

– Аркаша, не дури, – вполне дружелюбно сказал Сырец, загружая мешки в кузов, – лучше помоги мне. Поедем в другое место.

– Куда опять? К тебе в Купчино? – спросил Аркаша, не скрывая раздражения.

Его бесила взрывная эмоциональность Сырца. Только что приехали в Синявино, не успели расположиться, и вот тебе раз, уже уезжать куда-то надо.

– Мин гошо маим, – весело крикнул Сырец, взбираясь в кузов машины, – так суждено свыше. И так говорил мой отец, когда принимал решения. Я теперь часто вспоминаю его слова. Поехали, Аркаша, залезай!

Аркаша только рукой махнул, дескать, поезжай без меня. Мне и так тошно. Сырец громко засмеялся и повернул ключ зажигания.

– Тогда доделывай, что начал, потом созвонимся, – крикнул Сырец, и машина тронулась с места, оставив перед домом большую вмятину на земле.

Аркаша растерянно смотрел вслед уезжавшей машине: а как же он, неужели Сырец выбросит его из жизни? Снова бедствовать всей семьей? Но Сырец не собирался выбрасывать Аркашу из своей жизни. Его гнал страх, теперь он боялся всего; милиции, простого участкового, соседских сплетен, доносов. Груженая машина мчалась по трассе, в кузове весело погромыхивали фляги и ведра. Дорога действовала на Сырца умиротворяюще, он успокаивался за рулем, все страхи казались ему мелкими и ничтожными мыслишками, а все опасения – смешными. В дороге можно было помечтать о Зойке, подумать о делах, времени и суете. В дороге Сырец складывал в уме цифры, подсчитывая будущие доходы от продажи готовой продукции, которую еще нужно было где-то изготовить. Сейчас он судорожно перебирал всех знакомых, у кого можно было временно расположиться со всем этим скарбом. Сырец машинально оглянулся, утварь лежала на местах, зато сзади за ним гналась какая-то машина. Кореец. Быстрый, как олень. Но Володя усмехнулся, покачав головой, дескать, напрасный труд, кореец, на дороге нет равных Сырцу. Он начинал учиться водить машину на зоне. В колонии. Это самый большой университет в его жизни. А после отсидки его водительским образованием занимался сам Семеныч. Водитель с большой буквы. Про таких говорят, у них мастерство от Бога. Разве кто-нибудь может догнать или перегнать Сырца? Нет, Володя Сырец головой отвечает, что никто не сможет обогнать его. Он оглянулся еще раз и прибавил скорость, он ехал ровно, но быстро, почти молниеносно, ловко манипулируя переключением скоростей. Вскоре быстроходный кореец полностью стерся из зеркала заднего обзора.

Аркаша долго смотрел на дорогу, мыслями догоняя Сырца, он еще пытался что-то доказать Володе, о чем-то бормоча злобным шепотом, но мысли рвались, а слова путались. Тогда Аркаша откинул бочку с чистой водой, подождал, пока вытечет вода, вынес из домика бак с обычной, из колодца, и запустил ее в резервуар. Когда вода начала растекаться по бутылкам, Аркашино лицо посветлело. Заливая грязную воду вместо чистой, он словно мстил Сырцу за его удачливость. «У нас таких, как ты не любят. Тебя никогда не примут в нашей среде. Все евреи считают тебя уголовником. Ты для нас нелюдь!». Аркаша, наконец, обрел способность облекать слова в приличные формы. Он не ругался, не проклинал. Просто констатировал факт.

* * *

Из гаража Сырца и Зойку вызволил сосед. Ему позвонили по телефону и попросили открыть гараж. Володя долго разминал окоченевшие суставы, помогал Зойке привести себя в надлежащий вид, затем они медленно побрели к дому. В квартире словно Мамай прошел. Все кругом разбросано, разломано, разбито. Сырец открыл шкаф, удивляясь, как это мебель не тронули. В шкафу было пусто. Вынесли все, что смогли унести. Радиоаппаратуры не было, видеотехники тоже. Шубы, куртки, золото, звезда Давида – все исчезло. Как ураган пронесся. Еще утром квартира благоухала достатком и благополучием, все в ней было устроено с умом и комфортом. Сейчас она напоминала партизанскую землянку после набега фашистов. Еврейский погром. Сырец вздрогнул. Снова всплыла фраза из отцовского лексикона. Когда-то Соломон сбежал в Ленинград от еврейских погромов. Через поколение сын ответил за принадлежность к избранной нации. Его жилище было разгромлено опытной рукой варвара.

– За что? – заголосила Зойка, но мигом притихла, придавленная грозным взглядом Сырца.

Он долго топтался по кухне, вылавливая на полу какие-то банки с крупой, перечницы, солонки, сброшенные из кухонных шкафчиков, видимо, ради шутки. Зойка засучила рукава и принялась за уборку. Они молча двигались по квартире, пытаясь придать ей хотя бы видимость человеческого жилья, но попытки закончились неудачей. Все провода были обрезаны. Сырец нашел инструменты и взялся за ремонт электрических сетей, заодно подсоединил телефонный провод. Послушал трубку. Тишина. Но телефон работал. Вскоре появился свет, а следом за ним и тепло. Оба устали, и, как по команде, будто сговорились, собрались на кухне, присев за пустой стол.

– Зоя, это твоя работа? – сказал Сырец и обвел рукой круг, что явно означало – эта женщина виновата в разгроме жилища.

– Да ты что, Вован, с ума сошел? – рассвирепела Зойка, с ненавистью глядя на него, – да за что ты меня так? Что я тебе плохого сделала?

Она его ненавидела. Даже глаза потемнели от ненависти. Сырец усмехнулся. До этой минуты он не задумывался над ее чувствами, не позволяя себе думать об этом. Все само собой узналось. Зойка его не любит. И никогда не любила. Наверное, она навела бандитов. Придется разобраться с ней.

– Придется разобраться, – сказал Сырец и поставил на плиту чайник, – успокойся, не плачь, сейчас чаю попьешь и согреешься.

Зойка тихо и молча плакала. Слезы текли по красивому измученному лицу, оставляя на щеках грязные полоски. У нее тушь не водостойкая. На слезы реагирует.

Сырец вздохнул. Он еще не знал, как и с кем станет разбираться. Зазвонил телефон. Володя нервно передернулся. Это надолго, он будет дергаться, как Буратино до той поры, пока не узнает, кто его предал. Сырец снял трубку: «Слушаю!». В трубке помолчали, повозились, а потом медленно выдохнули: «Якова в больницу увезли!». И послышались короткие гудки. Сырец побледнел. Яков после смерти родителей остался в «хрущевской» квартирке. Он доживал свой век в бедности. Перед Яковом у Сырца были обязательства, он должен был возвратить ему долг, тот самый, что не успел вернуть родителям. Сырец схватился за голову. Когда его оставили в гараже, те трое отправились к брату. Теперь вина за жизнь Якова повиснет на Володе. Но Сырец не знал, что скоро его настигнет еще одна новость. Ближе к ночи позвонил Аркаша и сообщил, что его тоже ограбили, унесли все деньги Сырца. Это было последней каплей. Сырец заорал, обращаясь наверх: «Да за что же? За что!». Но ответа он не получил. Тогда Володя опустился на стул и заплакал. Он давно не плакал. Вид плачущего еврея вызывал в нем усмешку. Но теперь настала его очередь. Он плакал и молился, но ни одной молитвы наизусть не помнил. В памяти носились обрывки молитв, тех самых, что когда-то читал Соломон в своем углу. Их было много, этих рваных обрывков, Сырец повторял слова невпопад, собирая их в пеструю кучку, выдергивая из памяти, как овощи из грядки, но они согревали его душу, успокаивали, постепенно возвращая его к нормальной жизни. Он долго бормотал странные слова, склонив голову на руки. Зойка не выдержала и сбежала в комнату, укутавшись пледом, и еще долго тряслась от холода и страха. Она никак не могла согреться. Два человека в одной квартире были чужими. Общая беда не сблизила их, наоборот, напрочь разъединила. Они не стали чужими в результате бедствия. Они всегда были такими, как выяснилось. Утром оба успокоились. Зойка пыталась что-то объяснить, но Сырец не стал слушать. Тогда она собрала какие-то вещи, и, побросав их в сумку, ушла, на прощанье громко хлопнув дверью. Замок звучно щелкнул. Сырец едва не задохнулся от ярости. «Она, она меня сдала, больше некому», – думал он, ослепляя себя вспышками набегавшего гнева. Но утро выдалось добрым и солнечным, суля впереди большие надежды. И Сырец понемногу оттаял. Уже к середине дня он понял, что все уладит, поставит на свои места, разрулит ситуацию. Каждый получит то, что хотел, и то, что заслужил. Если у него ничего не получится, значит, Сырцу пора на покой. Тоже выход, и не самый плохой. Володя заметно приободрился. Он больше не вздрагивал от телефонных звонков, от боли и воспоминаний из-за перенесенных унижений в гараже, от потери молодой, но временной женщины. Сырец стал самим собой. Многие не могут обрести себя даже через продолжительное время, Володе же хватило одной половины белого дня, а вторую часть первого дня после пережитого ужаса он потратил на размышления. Мысли текли плавно и размеренно. Он заново переживал свою жизнь. Память упорно приводила его на Александровскую ферму. Дом с тенистым садом, каменные сараи, доброе и родное кладбище. И солнце, как много было солнца в далеком детстве. Но нарочитая суровость отца и холодная отстраненность матери заслоняли собой яркие впечатления детства. В доме всегда было тепло, но молчаливо, только в редкие периоды выпечки мацы бывало весело. Володя и Яков бегали наперегонки, таская на подносах аккуратные стопочки вкусного праздничного хлеба. Но это продолжалось недолго, после переезда в панельный дом все праздники закончились. В крохотной квартирке окончательно и бесповоротно поселилось гнетущее молчание, усиленное присутствием деспотического духа Соломона.

И снова мысли Сырца побежали по спирали. Друзей у него всегда было много. Куда они подевались? После колонии мало кто смог подняться с колен, все давно вышли в расход. Жизнь безжалостно раскидала несостоявшихся стиляг по канавам. Тамара прекрасно устроилась, она научилась жить без любви, а Сырец научился жить без Тамары. Володя нетерпеливо запрыгал по прошедшим годам, как по кочкам; суд, колония, автохозяйство, Семеныч. Стоп. На этом месте можно слегка притормозить. В автохозяйстве прошли его лучшие годы, и это были самые прекрасные годы его жизни, но Семеныча больше нет, теперь опереться не на кого. Сырец в отчаянии вскочил, беспокойно забегал по квартире. Он, наконец, осознал, как безнадежно одинок. У него никого нет на этом свете. Есть Семен, но он еще юн и мал, и он далеко отсюда. Все остальные годы и люди не в счет. Еще есть Аркаша, но он весь хлипкий и мутный, как болотная жижа. Сырец долго метался по квартире, ему нужно было понять, как он будет жить дальше. В одиночку не вытянуть эту ношу, но он никого не нашел в своей памяти, никого, на кого бы смог переложить хотя бы небольшую часть невыносимого груза. Он остановился у окна и посмотрел на улицу. Внизу копошились люди, сверху не видно было, что они делают, все куда-то бегут, о чем-то заботятся, чем-то занимаются, но чем занимаются и куда бегут – непонятно. Он отошел от окна с принятым решением. Он так же мал, как все остальные, его тоже не видно с высоты, и его суета важна только для него самого. Другим она неинтересна. Но он справится с бедой. Справится. Справится. Справится. Володя мысленно повторял привычные слова, стараясь не сбиваться с внутреннего ритма. Наконец, он произнес эти слова вслух. «Я справлюсь!». Звуки собственного голоса удивили и испугали его. Он говорил чужим, незнакомым голосом. Володя вздохнул. Впереди были трудные дни. Сырец не знал, надолго ли растянется его беда, но он точно знал, что справится с любой из своих бед.

* * *

Сначала он решил проведать Аркашу. Двоюродный брат слегка изменился в лице, увидев в дверях Володю, видимо, ждал кого-то другого. Но Аркаша быстро овладел собой, весь встрепенулся, заметался, заюлил, встречая нежданного гостя.

– Заходи, Вован, тут такие дела! Посмотри, что натворили, гады, – и он махнул рукой в сторону кухни.

Небольшое и не совсем опрятное помещение кухни выглядело весьма плачевно, перед взором Сырца предстали сломанные дверцы антресолей, разбитая мебель, осколки разбитой посуды на полу. Он глянул в пустое чрево антресолей, распахнутые настежь дверцы свидетельствовали о том, что никаких денег там больше не было. Пусто. Темно. Из антресолей выглядывала нищета. Казалось, она смеялась над ним.

– Как это случилось? – с трудом скрывая раздражение, сказал Сырец.

Что-то неуловимое сквозило в движениях Аркаши, он старательно прятал взгляд, косил глазами куда-то вбок, всеми силами стараясь не натолкнуться на взгляд Сырца.

– Пришли, позвонили в дверь, я открыл, их было трое, все в масках, меня сбили на пол, проскочили вперед, сразу на кухню, полезли в антресоли, нашли деньги, на прощанье все разбили, – скороговоркой зачастил Аркаша, словно спешил побыстрее вывалить на Сырца все неприятное.

– Откуда они узнали про деньги? – нахмурился Сырец.

Ему было от чего хмуриться, он уже знал, что на пустой вопрос получит такой же ответ. Кто эти трое в масках? Их никто не знает, откуда они, кто такие – неизвестно. Правда, Сырец просил Аркашу никому не рассказывать о спрятанных деньгах, даже жене. Обещал заплатить ему за молчание. О деньгах в антресолях знали только два человека. Аркаша и Сырец.

– Не знаю, – растерянно развел руками Аркаша.

И в этот миг Сырец поверил ему. Слишком искренен был родственник. Чрезмерно длинные руки беспокойно завертелись в разные стороны, напоминая сказочную ветряную мельницу, диковато блуждающие глаза, стремительно набирая скорость, тревожно перебегали с пола на потолок, вид у Аркаши был потерянный, и весь он какой-то странный, больной, что ли.

– Ладно, Аркаша, я найду их, найду обязательно, – пообещал Сырец и ушел, не обратив внимания на блуждающий взгляд родственника. Аркаша растерянно продолжал вертеть руками, пытаясь схватить что-нибудь со стола, но ничего не успевал взять, руки пролетали мимо предметов. Еще долго стоял Аркаша в кухне, изредка взглядывая в разоренные старые антресоли. Он надеялся увидеть там что-нибудь, но так ничего и не нашел.

С Зойкой они встретились в кафе. Было странным видеть женщину, с которой был близок, в толпе, среди чужих людей. Она выглядела великолепно, но вела себя нервно, будто боялась чего-то. Зоя со страхом озиралась по сторонам, она была переполнена страданием. Из ее глаз прямо на стол выплескивалась тревога. Сырец скривился. Зойка никогда не умела держать себя в руках.

– Успокойся, сядь, не дергайся, – угрюмо посоветовал Сырец, украдкой оглядывая посетителей.

Ее тревога невольно передалась ему. Но в кафе было малолюдно, рядом за столиком сидели какие-то девицы, чуть поодаль – группа студентов с конспектами. В зале никого не было, кто мог бы вызвать опасения.

– Ты думаешь, что это я тебя сдала бандитам? – сказала она, чиркая сломанной зажигалкой.

Володя поднес ей пламя из своей, потом прикурил сам, он молчал, не зная, что ответить Зойке. Сырец был уверен, что это сделала она, иначе откуда все эти сны, эти предсказания на будущее?

– Думаю, что да, это сделала ты, – сказал Володя и глубоко затянулся, выдыхая дым, закашлялся.

Зойка быстро-быстро покусала губы, потом нервно покрутила носом. «Ведет себя, как бешеная белка, – подумал Сырец, – наверное, своим бабьим умишком хочет соорудить для меня ловкий ответ». Володя всегда видел в ней фантазерку и плутовку. Он даже любил в ней эти качества. Они всегда казались ему милыми, очень женскими. Зойка могла пойти на неблагородное дело не только ради корысти, но и ради интереса. Она ведь рьяная любительница разных сериалов, обожает с упоением смотреть разные истории про рыцарей и ментов.

– Тогда я пойду в милицию и напишу заявление на себя, – решительно заявила Зойка после долгого молчания.

Сырец оторопел. Он смотрел на нее, но видел только быстрые движения губ и ноздрей, перед ним не было женщины, с которой он спал, делил свой кров и пищу. За столом сидела чужая и незнакомая девица. Сырец помотал головой, сбрасывая наваждение.

– Никуда ходить не надо, и писать ничего не нужно, успокойся, – сказал Сырец, резко поднимаясь.

Он больше не мог переносить этой женщины. В таком состоянии она была опасна для него. Долгие разговоры с ней ни к чему хорошему не приведут.

– Ты уходишь, а как же я? – жалобным голоском заныла Зойка, когда увидела удаляющуюся спину Сырца.

Не оборачиваясь, Володя поднял в прощальном привете правую руку, дескать, бывай, до скорого. Он снова остался один. Сырец знал, что эти трое где-то рядом, что совсем скоро они дадут о себе знать, а у него слишком мало времени. И ему нужно дознаться первым – кто это такие, откуда они взялись, почему считают, что он им задолжал. Он должен найти их первым. Если они придут раньше, ему конец.

Третьей на очереди была «крыша» Сырца. В девяностые появился спрос на «крыши», многие создавали себе самопальную защиту, и многие уходили под ее сень. В те времена жить без «крыши» над головой было опасно. Люди остались один на один с мародерами и рейдерами. «Крыша» Сырца состояла из бравых ребят, выходцев из местного отделения милиции. Часть уже уволилась оттуда, а вторая благополучно уживалась и там, и здесь, получая жалованье за праведную службу в двух местах разом. Сырца встретили прохладно, «крыша» уже знала, что на него совершено разбойное нападение.

– Вован, мы не знаем, кто это такие, чесслово, не знаем, – загалдели бравые крепыши, сгрудившиеся вокруг письменного стола в охранной конторе.

Сырец искоса взглянул, что это у них там? В мониторе ярко зеленел пасьянс «косынка». «Всем скопом играют, в одиночку им не справиться с «косынкой», – беззлобно подумал Сырец, а вслух сказал, перекрывая шум старого монитора. – А когда узнаете?

– Да вот, как соберемся, – на свой вопрос он получил не очень определенный ответ.

Сырец задохнулся от явной демонстрации коллективной наглости, он мог делать все, что угодно: смеяться им в лицо, материться, ругаться, раскладывать пасьянс вместе с ними – но он лишь улыбнулся им в ответ, дескать, собирайтесь, друзья, собирайтесь. Были бы ваши сборы недолги. И он ушел, небрежно помахивая пустым «дипломатом». Денег у него больше не было.

В последнюю очередь Сырец решил навестить брата. Он долго оттягивал момент встречи с прошлым. Увидев в дверях Сырца, Яков ничего не сказал ему, лишь скорбно поджал губы. Больничная палата поражала своими размерами, наверное, раньше здесь располагалась царская конюшня. На старых койках лежали разные люди. Одни спали, другие делали вид, что спят. Во время свидания Яков страдальчески поджимал губы, молча разглядывая оранжевые апельсины, принесенные Сырцом.

– Мне нельзя апельсины, у меня повышенная кислотность, – наконец, сказал Яков, нарушив долгое молчание.

– А я и не знал, что у тебя кислотность, ты бы сказал мне, – посетовал растерявшийся Сырец.

Володя засуетился, завозился с пакетами, скрывая неловкость. Ему было стыдно перед братом. Из-за его «темных» дел пострадал беззащитный Яков – любимец Соломона и Ханны. В детстве Сырец ревновал брата к родителям, а сейчас стыдился того, что произошло. Хорошо, что родителей уже нет с ними, они бы страдали от случившегося.

– У всех есть кислотность, и у тебя тоже есть, а у меня она повышенная, – забрюзжал Яков, явно недовольный визитом брата.

– К тебе кто-нибудь приходит? – спросил Сырец, заметив стоявшие на тумбочке баночки с мутным бульоном и пакетики с салатами.

– Да, приходят, Аркаша был с женой, и еще там, – Яков взмахнул рукой в сторону, дескать, бывают посетители.

Сырец едва сдерживался, чтобы не сорваться и не наговорить грубостей, но в ушах у него стояли слова, сказанные лечащим врачом Якова: «Травмы тяжелые, опасные для жизни. Вы поосторожнее с ним, не беспокойте его, не травмируйте».

– Они что-нибудь говорили? – сказал Сырец, осторожно подбирая слова.

Яков задумался и прекратил брюзжать. В палате стоял тяжелый дух, исходящий от лежащих обитателей. Сырец поморщился, у него не было средств, чтобы перевезти Якова в приличную больницу.

– Говорили, говорили, сильно ругались, да на тебя ссылались, мол, это все из-за тебя, ты им что-то должен, деньги какие-то, – проворчал Яков, прибираясь на тумбочке.

Брат тяжело ворочался на кровати, гремя баночками и коробочками, а Сырец корчился от душевных мук. Ему было жаль своего брата. Однажды в детстве Яков проехался по нему тележкой. Они помогали отцу на кладбище – тот уже не мог перевозить тяжелые тачки с гранитом. Володя бежал впереди, а позади него Яков толкал тележку с камнем. Володя запнулся и упал, а Яков по инерции прокатил тележку вперед, прямо по позвоночнику Сырца. Спина уцелела, но в душе Сырца остался шрам, кажется, он до сих пор не зажил. Внутренняя рана кровоточит. Может, это был ответ за ту тележку? Так суждено свыше!

– Ты прости меня, Яков, – пробормотал Сырец, мысленно кляня себя за то, что не смог даже принести приличную передачу в больницу, – а апельсинами угостишь медсестер. Я потом еще принесу.

Сырец ушел из больницы, погруженный в воспоминания. Бедный Яков! Ему было жаль брата, жаль себя, и еще чего-то жаль, но чего, Сырец так и не понял. А задумываться ему некогда было. Он дал себе слово, что найдет их. Непременно. Он опередит их.

Но они сами объявились. По телефону. Сперва молчали в трубку, как тогда, еще до нападения, а потом заговорили. Сырец узнал эти голоса. Они звонили по очереди. Начинали утром, заканчивали в одиннадцать вечера. Прошел один день, второй, третий… Сырец озирался по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь из троих, но поблизости их не было. Тогда он стал приглядываться к проезжающим машинам. Он ведь запомнил серого корейца на дороге. Тогда водительский стаж и автомобильный опыт пригодился ему. И он опознал бы его даже сейчас, по прошествии времени. Но знакомого корейца нигде не было. Сырец был настроен решительно, ему нужно было избавиться от страха и от чувства вины. Его мучила и изводила душевная боль из-за брата. Яков пострадал по его вине. Чувство вины досаждало Володе, он никак не мог забыть страдальческие глаза Якова. Старший брат поразительно был похож на Соломона, и Сырцу казалось, что это отец смотрит на него своими глазами с того света. Дома он не отдыхал, его мозг судорожно метался в лабиринтах мыслей в поисках выхода. Одна мысль ускользала от другой, третья цеплялась за вторую, и так продолжалось до тех пор, пока Сырец не почувствовал, что сходит с ума. Никто уже не сможет помочь ему. А сам он растерялся, разбросав свои мысли в разные стороны. Так нельзя. Нужно собраться. Сырец обхватил голову руками и закачался вместе со стулом. Звонки раскалили докрасна телефонный аппарат, а у него до сих пор нет никакого плана. Все трое представлялись по телефону «Васями». Они требовали, угрожали, просили. Им срочно понадобились чужие деньги. Сырец изнемогал под гнетом звонков. Он не был готов к шантажу. Если бы его деньги были в сохранности, он нашел бы выход, но Сырец растерялся из-за того, что утратил все сбережения, в одночасье потеряв все, на что потратил жизнь. Качаясь из стороны в сторону, Сырец ощущал себя последним дураком. Его кинули. Подставили. Обманули. Еще никогда его не обманывали. Ни разу не подставили. И он сам старался жить по правилам, которые установил когда-то в колонии. Во-первых, нужно быть честным, во-вторых, держать слово. Если соблюдать два этих правила, можно прожить долгую жизнь достойно, но он не подготовился к обману, думая, что его никогда не предадут. Предали. Предали. Предали. И не важно, кто это сделал. Главное, что кто-то его предал. В один из вечеров, когда по телефону особенно назойливо звонили трое в масках, Сырец вдруг вспомнил, как однажды он сидел у чана с трупом вместе с участковым Кореневым. Тот день возник в его памяти мгновенно, со всеми мелкими подробностями, с четкими очертаниями деталей и предметов. Валентин. Да. Его звали Валентин. Не обращая внимания на трезвонящий телефон, Сырец бросился к ящикам и коробкам, где хранились старые блокноты и ежедневники. Он долго перебирал старые записи, рылся в тетрадях, записных книжках, и, когда окончательно потерял терпение, в одной из бумажек увидел полустертую надпись: «Валентин Коренев». И номер телефона. Сырец долго изучал бумажку, вертя ею во все стороны. Номер тоже стерся. Сырец подносил бумажку к глазам, затем отводил руку далеко от себя, чтобы различить цифры, написанные десятилетия назад. Наконец, номер высветился в его памяти. Сырец сличил его с бумажкой, номер сошелся. Володя сбросил входящий звонок и набрал номер.

– Слушаю, Коренев, – прозвучало в трубке, и настолько разнился этот голос с теми, кто угрожал и требовал, что Сырец даже растерялся в первую минуту, услышав нормальный человеческий голос.

– Валентин, это я, Сырец, – проскрипел Володя после долгой паузы.

Коренев уже собирался повесить трубку, но, услышав знакомый голос, сказал: «Сырец, это вы? Я узнал вас, вы в порядке? Что у вас с голосом?».

– У меня беда, Валентин, большая беда, – сказал Сырец, проникаясь ужасом от случившегося.

Только сейчас Володя осознал, что случилось с ним, с его жизнью, с его прошлым. У него беда. Всем бедам беда. Он потерял все. Деньги не в счет. Любые деньги можно заработать. А он потерял гораздо большее, чем просто деньги. Он потерял самого себя.

– Что случилось? – повторил Коренев.

И Сырец заговорил. Он рассказал свою историю с самого начала, без утайки, без лакировки. Он говорил и чувствовал себя человеком, ведь он говорил правду. Правду никто не любит. Ни больные, ни потерпевшие. Правда открывает грязные стороны человеческого бытия. Обычно от нее стараются избавиться всеми возможными способами. И Сырец избавлялся от правды, перекладывая самую важную ее часть на широкие плечи Валентина.

– Думаю, что это сделала Зойка, она в последнее время вела себя странно, откровенно намекала на то, что скоро меня ограбят, мне неприятно, что приходится посвящать вас в мои личные отношения, но у меня нет другого выхода. Завтра я с ней встречаюсь, хочу еще раз поговорить с ней, вдруг у человека совесть заговорит, и она во всем сознается, – с запинкой, комкая рассказ, сказал Сырец и замолчал.

Ему не нравилось долгое молчание по ту сторону трубки. Коренев мог оборвать разговор в любой момент. Тогда он снова останется один.

– Только без самодеятельности, Сырец, в каждом деле нужны специалисты, – сказал Коренев, а Сырец замер от неожиданности, ведь он до последнего момента не верил, что кто-нибудь придет ему на помощь, – завтра встретимся в отделе, и вы напишите заявление. Этих ребят будут брать СОБРовцы. С ними нужно действовать осторожно. Вы записали телефонные переговоры?

– Записал, уже две катушки на диктофоне, – крикнул Сырец в трубку, переполненный чувством благодарности, а в конце добавил, невольно повысив тембр голоса, – я в долгу не останусь, Валентин Юрьевич, я вас обязательно отблагодарю!

– Вы неисправимы, Сырец, – засмеялся Коренев, – как это там у вас: «Не железом, а золотом, не мечом, а карманом!». Общий, разумный и вечный девиз всех евреев, так, что ли, получается?

– Не знаю, – смутился Сырец, – не знаю, это я от волнения. А вы до сих пор увлекаетесь еврейским вопросом, Валентин Юрьевич?

Володя подпрыгивал на одной ноге от нетерпения. Ему хотелось действовать, куда-то бежать, кого-то ловить, но на часах было всего двенадцать ночи, до утра еще жить да жить. Услышав спокойный и уверенный голос Коренева, Сырец поверил в неминуемую победу.

– Разумеется, Сырец, но я думаю, что кроме меня изучением этого вопроса увлекается как минимум еще сто миллионов человек. Если не больше. Всего хорошего, до завтра!

И Коренев повесил трубку. Едва она улеглась в гнездо, как телефон вновь подпрыгнул от тревожного звонка. Звонили трое братьев с одинаковым именем. Им явно не спалось. Сырец приладил к телефонной трубке диктофон и приготовился к долгой беседе. Он был спокоен. Теперь он не одинок. У него появились надежные защитники.

* * *

Утром началась новая глава в истории жизни Сырца. Коренев выполнил свое обещание, он принял заявителя лично. Прочитав заявление и внимательно прослушав диктофонные записи, куда-то ушел, потом вернулся, кому-то позвонил, и завертелась-закрутилась государственная машина, монотонно стрекоча своими многочисленными колесиками и винтиками, потихоньку включая вечный двигатель по изменению жизней и судеб подчиненных ему граждан. Сырец не сожалел о том, что обратился за помощью к Кореневу. В тот момент, когда он судорожно рылся старых записных книжках, он ощущал себя слабым и беспомощным. Сырец был один на один с бедой на всем белом свете. Ему было очень одиноко. Он даже сам себя не мог осудить за то, что в трудную минуту ринулся за помощью к Валентину. Но отступить назад он уже не мог. Заявлению дали ход, и в его квартире поселились чужие люди, разбив боевой бивуак в некогда уютном жилище. Сотрудники спали в креслах и на диванах в ожидании прихода гостей в масках. А Сырец недоумевал, почему эти трое продолжают требовать деньги? Если бы они отстали от него, насытившись ограблением двух квартир, его и Аркашиной, он бы не стал звонить Валентину. Плюнул бы и занялся своими делами. Сырца разозлила их настойчивость. Они словно не могли остановиться, уже однажды разбежавшись. Это как на льду, если невзначай упадешь, непреодолимая сила понесет далеко вперед, и нет ей никакого противостояния.

Сначала вызвали Зойку. На этом настаивал Сырец. Ему казалось, что все разрешится в один день. Придет Зойка, ей зададут ряд вопросов, она испугается и все расскажет. Случилось не совсем так, как он предполагал. Зойка примчалась по вызову, вся бледная, заплаканная, с двумя пакетами и без макияжа, что на нее совсем не похоже. Она выслушала вопросы, испугалась и заявила, что готова понести наказание за то, что когда-то рассказывала о тайных делах Сырца своей подруге, дескать, поделилась, глупая, секретными сведениями. Сотрудники выслушали Зойку, задали наводящие вопросы. Потом переглянулись и отпустили. Она удивилась, заартачилась, не желая покидать ведомственное здание.

– Я уже сухарей насушила, продуктов накупила, белье припасла, собралась к вам на полную отсидку, – сказала Зойка и горько заплакала.

– Успокойтесь, сухари вам еще пригодятся, – неловко пошутил один сотрудник, но на него цыкнули, а Зойку напоили водой, и, вежливо подцепив под руки, выпроводили в коридор. Она еще посидела там в уголке, погоревала, поплакала втихомолку, потом ушла, не попрощавшись с Сырцом. Она посмотрела на него тихим взглядом, и Володя понял, что был не прав по отношению к ней. Зойка его любила. Это он ее не любил. Сырец с грустью смотрел ей вслед. Вообще-то, он был уверен, что напрасно ее отпустили, но с другой стороны ему стало жаль Зойку, ведь столько лет были вместе, из одной чашки ели-пили. Даст Бог, ее судьба сложится удачно.

Коренев загадочно улыбался. Он уже подсчитывал часы и минуты, остававшиеся до победы. Их взяли прямо в квартире Сырца. Они пришли к назначенному сроку за деньгами. Как водится, всех сбили с ног, повалили на пол, заломили руки за спину. Бандитов оказалось пятеро. Они молчали, лежа вниз лицами, с заложенными за головы руками. Их звали не «Васями». И это были не бандиты. Обычные простые ребята с рабочей окраины: Черепков, Иванов, Чайкин, Коржиков и Сосунков. Молодые, здоровые, высокие. Глядя на них, Сырец вспомнил свою молодость. Они тоже любили ходить ватагами. Но они никого не грабили. Да, любили покуражиться, подраться, помахать кулаками. Но они не хотели чужих денег.

На очной ставке самый главный из ватаги предъявил претензии к Сырцу, дескать, спаиваешь русский народ, еврейская морда. Володя, косясь на Коренева, достал документы. Лицензия на имя частного предпринимателя. Накладная на вывоз этилового спирта. Накладная на вывоз питьевой воды. Трудовая книжка. Водительские права. Характеристика с места жительства. Характеристика с места работы. Лицо Коренева менялось по мере изучения документов. Он внимательно читал каждый, затем бережно откладывал в сторону, поглядывая на притихшего Сырца.

– Здесь все чисто, – сказал Коренев, обращаясь к задержанному, – хотите посмотреть?

– Да у него все схвачено, – протрубил Черепков, небрежным жестом отметая от себя документы, – он заранее подготовился.

Сырец молча кивнул, все схвачено, это верно, он прошел все круги ада, прежде чем, научился жить по правилам. Остальные четверо молча подписывали протоколы допросов.

Из материалов уголовного дела № 527585 (обвинительное заключение): Черепков, проживая длительное время в одном доме с Чайкиным и поддерживая с ним дружеские отношения, а также, будучи не менее пяти лет знакомым с Ивановым, познакомил их друг с другом и неоднократно проводил с ними свободное время: устраивал пикники, посещал дискотеки и был у них дома, знаком с их родственниками. Сплотив Чайкина и Иванова таким образом вокруг себя, Черепков не позднее декабря вступил с ними в преступный сговор на завладение имущества Сырца B. C., информацию о котором из неустановленного источника добыл Иванов, разработал совместно с ними план нападения, подыскал транспортное средство – автомашину «ИСУДУ» серого цвета, которой по доверенности отца пользовался Чайкин, распределил роли между участниками группы и руководил их действиями, создав тем самым организованную устойчивую преступную группу. Черепков, Иванов и Чайкин при неустановленных обстоятельствах собрали о Сырце B. C. следующую информацию: о месте проживания, о наличии у него автомашины «ГАЗ-2410», месте хранения в гараже, распорядке дня и возможном наличии у него крупной суммы денег. 11 декабря около 09 часов 30 минут Черепков, Иванов и Чайкин на автомашине «ИСУДУ» серого цвета под управлением Чайкина проследили движение Сырца от дома до гаража, дождались, когда он войдет внутрь, надели маски, проникли через незапертые ворота в гараж и напали на потерпевшего. Черепков вбежал в гараж первым, за ним вбежал Иванов и последним вошел Чайкин. С целью подавления воли потерпевшего, Черепков, нецензурно выражаясь, нанес Сырцу удар кулаком правой руки в лицо, причинив физическую боль, но, не причинив вреда его здоровью, завладел ключами от автомашины и совместно с Ивановым удерживал потерпевшего Сырца, лишая его возможности оказать сопротивление или подать сигнал о помощи. Чайкин запер дверь гаража изнутри. С целью оказания психического давления на Сырца, Черепков демонстративно направил на Сырца нож, угрожая убийством в случае оказания сопротивления. Сломив своими действиями волю Сырца к сопротивлению, Черепков, Иванов и Чайкин потребовали у Сырца передать им имеющиеся в наличии денежные средства, но получили отказ и учинили допрос потерпевшего, в результате которого узнали о том, что в гараж должна прийти его сожительница, ожидавшая Сырца в квартире. Не получив от Сырца денег, Черепков настойчиво продолжал их требовать, а Иванов и Чайкин обыскали гараж. Чайкин обнаружил на стене гаража охотничье ружье и разрядил его, похитив при этом два патрона, не представляющие материальной ценности для потерпевшего. Иванов осмотрел шкафы и полки. Денег они не нашли, тогда Черепков снял с Сырца часы. Чайкин снял с шеи Сырца золотую цепочку с кулоном в виде «звезды Давида». Иванов осмотрел записную книжку и личные документы Сырца. После этого Черепков и Иванов пристегнули Сырца наручниками к поручню над передней правой дверцей автомашины, лишив свободы передвижения. Чайкин сначала наблюдал через приоткрытые ворота за окружающей обстановкой, а затем вышел на улицу и до прихода сожительницы Сырца находился в автомашине. Черепков продолжал требовать от потерпевшего деньги, угрожая ему ножом, Иванов запер за Чайкиным дверь гаража и наблюдал за окружающей обстановкой. Примерно в 10 часов 10 минут Чайкин без маски встретил сожительницу Сырца у ворот гаража. Подойдя к ней, Чайкин подал знак Иванову, постучав заранее оговоренным способом в дверь, и Иванов открыл ворота. Чайкин втолкнул Зою в гараж, надел маску и заставил ее сесть в салон автомашины на левое сиденье. Чайкин и Иванов начали называть друг друга «Васями». Сожительница Сырца начала сопротивляться и всячески выказывать свое недовольство поведением Чайкина. С целью подавления ее сопротивления, Чайкин нанес ей удар рукой по лицу и ногой в область живота, причинив физическую боль, но, не причинив вреда ее здоровью, подавив тем самым ее волю и желание оказывать дальнейшее сопротивление. Чайкин отобрал у Зои сумочку, осмотрел ее содержимое, и, ничего не взяв, вернул. Следующим он обыскал полиэтиленовый пакет, также находившийся при Зое, и обнаружил в нем органайзер, из которого достал 165 долларов, которые положил в карман своих брюк. После этого Чайкин заклеил Зое рот липкой лентой. Добившись угрозами и насилием от Сырца и Зои повиновения, но, не достигнув поставленной преступной цели, Черепков, продолжая демонстрировать нож, при участии Иванова и Чайкина, учинил Сырцу допрос о том, где он хранит сбережения. Сырец попытался узнать, какая именно сумма интересует напавших, на что ему было предъявлено требование передать 60 тысяч долларов США. Сырец заявил, что такой суммой не располагает, тогда Черепков дал указание Чайкину и Иванову сходить в квартиру Сырца и обыскать ее».

Сырец пытался вспомнить последовательность действий напавших, но память упорно возвращала его именно к тем событиям, что сложились у него в голове после случившегося. Картинки были разными, но суть оставалась той же. Сырец читал обвинительное заключение и плакал. Вся его жизнь вместе с радостями и горем, лишениями и страданиями, предстала перед ним на шестидесяти страницах, изложенная казенным скучным языком. Володя вытер слезы и продолжил ознакомление, стараясь не пропустить ни слова из обвинительного заключения: «Иванов при неустановленных обстоятельствах поручил Коржикову избить родного брата Сырца B.C. – Сырца Я.С. Иванов установил адрес, по которому проживает Сырец Я.С, его телефон и передал эти сведения Коржикову. Коржиков предложил Сосункову совместно с ним избить Сырца Я.С, пообещав заплатить 500 долларов США. Тем самым привлек его к участию в организованной группе. О вымогательстве денег у Сырца B.C. Коржиков Сосункову не рассказывал. Вдвоем они прибыли на место жительства Сырца Я.С. и проследили, когда он уходит на работу. Около 08 часов 30 минут в подъезде, где проживает Сырец Я.С. между первым и вторым этажами Коржиков напал на последнего, сбил с ног, и совместно с Сосунковым нанесли потерпевшему не менее шести ударов по лицу и различным частям тела, причинив закрытую черепно-мозговую травму, сотрясения головного мозга с значительными клиническими проявлениями при наличии ушибленной раны лица слева в надбровно-височной области, гематом век обоих глаз с кровоизлиянием под конъюктиву в оба глазных яблока, что повлекло за собой длительное расстройство здоровья.

В период с декабря по февраль Черепков при неустановленных обстоятельствах изготовил из похищенного у Сырца B.C. охотничьего ружья «Зауэр» обрез и хранил его в квартире своей сожительницы.

После задержания Черепкова, Чайкина, Иванова, Коржикова и Сосункова, всяческие действия в отношении Сырца B.C., направленные на вымогательство у него 60 тысяч долларов США, полностью прекратились».

Сырец недоуменно поднял глаза на Коренева. А кто предатель? И где деньги? У кого?

– Сырец, я все понимаю, в обвинительном сказано, что «Иванов получил информацию от неустановленного источника», но мы установили этот источник. Он к вам имеет косвенное отношение. К тому же, он мертв, – сказал Коренев, продолжая что-то писать.

– Так кто это был? – сказал Сырец, злясь на Коренева за его равнодушие. Для Володи наступила ответственная минута, сейчас он узнает, кто его предал.

– Это был Зураб, грузин, наркоман, его убили за долги, – сказал Коренев, нехотя отрываясь от написания бумаг, – он задолжал сбытчикам за наркоту, вот его и отправили на тот свет. По этому факту возбуждено уголовное дело. Когда-то Зураб приходил к вам, угрожал, но вы его выгнали. Об этом он успел рассказать Иванову. Кстати, он же сообщил ему номера и реквизиты вашей автомашины, назвал приблизительный адрес проживания. Черепков когда-то работал в милиции, и он быстро установил место вашей регистрации. Всю основную работу по установлению ваших данных сделал именно он. Зоя опознала его. Черепков трижды снимал маску в гараже. Она его запомнила. В момент нападения он был в милицейских брюках. К счастью, за год до совершения преступления он был уволен из органов. Вот и все чудеса в решете!

– Абсурд какой-то, – пробормотал Сырец. Он был готов ко всему, но то, что услышал, не входило ни в какие ворота. Черепков – бывший мент. В гараже зачем-то снимал маску. Кто может угадать – зачем он это делал? А кто такой Зураб? Зураб-Зураб, ах, да, это тот самый грузин, он приходил в автохозяйство наниматься на работу. А когда Сырец отказал ему в трудоустройстве, Зураб стал угрожать.

– Любое преступление абсурдно, Сырец, вам ли это не знать, – сказал Коренев, и подошел к чайному столику, – хотите чаю?

– Да нет, не хочу, – сердито буркнул Сырец, – а деньги мои где? У кого?

Если его сдал Зураб, тогда откуда эти ребята узнали про деньги в антресолях?

– Неизвестно, Черепков и его команда не взяли на себя грабеж в отношении Аркадия Лаща. Они сознались во всех преступлениях, но от 60 тысяч отреклись. Думаю, что они боятся конфискации имущества. Завтра состоится суд. Сырец, вы готовы выступить?

В кабинете Коренева было тепло и уютно. Исходил паром чайник, на столике темнели чашки с заваренным чаем, в центре стояла баночка с вареньем и вазочка с печеньем. Как-то совсем по-домашнему устроился боевой полковник Коренев. Сырец был наслышан о его героических подвигах в Чечне.

– Выступлю, почему не выступить, – сказал Сырец, с отвращением глядя на чашку с чаем. У него пропал аппетит, он не мог бы сейчас проглотить даже глоток воды.

– Тогда, до завтра, Сырец, надеюсь, я вам больше не понадоблюсь, – улыбаясь, сказал Коренев, с удовольствием прихлебывая горячий чай.

– Надеюсь, что нет, Валентин Юрьевич, спасибо за помощь, мне без вас пришлось бы туго, – проскрипел Сырец, у него, как обычно бывало в трудных ситуациях, пропал голос, – вот, я принес вам все, что у меня есть.

Сырец вытащил из грудного кармана небольшую пачечку, завернутую в тетрадный листок.

– Здесь тысяча долларов, больше у меня ничего нет, – смущенно сказал Сырец, изнывая от ощущения собственной ничтожности.

Эти деньги он доставал трудно. Пришел в «крышу», решительной походкой прошел к столу, выключил монитор с «косынкой», и сказал, обращаясь к самому главному: «Дайте денег, сколько можете! Мне позарез надо». Сначала все онемели, потом переглянулись. В конце концов, «крыша» покряхтела, покрутила носами, но, вспомнив, сколько денег высосала когда-то из Сырца, скинулась и набрала ему тысячу долларов.

– Штуки хватит? – деловито спросил главный. – Отдашь, когда сможешь.

Главный не надеялся на возврат денег, понимая, что это небольшая плата за бездеятельность «крыши». Они откупились от Сырца, в глубине души радуясь, что отделались от него с минимальными затратами.

– Сырец, вы неисправимы, – засмеялся Коренев, – мне не нужны ваши деньги. Оставьте себе, они вам еще пригодятся.

Сырец стоял с протянутой рукой, стискивая побелевшими пальцами тощую пачечку долларов.

– Почему вы мне помогаете? – спросил он, не зная, что делать с руками. – Я же еврей.

– А вы что, стесняетесь, что вы еврей? – спросил Коренев с нескрываемым интересом.

– Мне фиолетово, кто я, только меня бесит, когда кто-нибудь произносит слово «еврей», оно звучит как нецензурная брань вперемешку с похабщиной, – не смог сдержаться Сырец, он-то знал, чего ему стоила его национальность. Ее все ругают, она всех интересует, все над ней смеются. Но многие это делают исподтишка.

– Н-не знаю, никогда не думал над этим, – пожал плечами Коренев, разглядывая руки Сырца.

Володя тоже посмотрел на свои руки, они мешали ему. Спрятать деньги в карман? Неловко как-то. Положить на стол? Страшно. Сразу заберут, посадят в камеру. Коренев продолжал улыбаться, наблюдая за Сырцом, будто ждал от него еще каких-нибудь выходок.

– Вы же антисемит? Вы не любите евреев, – сказал Сырец, преодолев, наконец, робость.

Володя намеренно спокойно сунул руку во внутренний карман пиджака и положил в него деньги.

– А почему я должен их любить? – пожал плечами Коренев. – Главное, что я их не ненавижу. В этом вся суть наших взаимоотношений. Люди должны помогать друг другу, невзирая на национальные различия. Вы ведь неплохой человек, Сырец. Только запутались немного в жизни, ведь правда?

Сырец молча кивнул, мол, правда, есть такое дело, я запутался в трех соснах. Ощущать себя евреем внутри и быть хорошим человеком снаружи – понятия несовместимые. Их сложно составить в одно целое. С одной стороны, в Сырце живет его отец Соломон вкупе с его религиозными постулатами, с другой – Сырец является свободным художником. И ни от одной из сторон он не желает отказываться.

– Было бы предложено, – сказал Сырец, прощаясь.

– Что вы будете делать, Сырец? – крикнул ему в спину Коренев.

– Буду жить дальше, – сердито буркнул Володя и закрыл за собой дверь.

Потом они не встречались. Иногда Сырец с благодарностью вспоминал Коренева, но никогда ему больше не звонил.

На суде ему дали слово. Сырец встал и посмотрел на судью, но она не глядела в его сторону. Она всего лишь выполняла формальности. Внешне она напомнила ему судью из Невского районного суда, такая же продолговатая, как сухая осина, с тонкими шелестящими пальцами вместо высохших веток.

– Ваша честь, – сказал Сырец, обращаясь в сторону обвиняющей стороны, – отпустите их. Они не ведали, что творили. Я лично их прощаю. У меня нет к ним претензий.

Все пятеро за барьером хором ахнули. Сырец передернулся. Заключенные все делают сообща. Это он уже проходил.

– Ваша честь, я не хочу, чтобы вы загубили их молодость, – продолжал Сырец, глядя на прокурора, – они еще молоды. Когда-нибудь они поймут, что чужие деньги не приносят счастья. Это плохие деньги. Потому что, они – чужие!

Сырец спустился с трибунки и вышел на улицу, не слыша окриков судьи. Он шел по улице Бабушкина, и ему почему-то не хотелось плакать. Мысленно он повторял слова Соломона, те самые, что он часто слышал от отца в детстве. Мин гошо маим. Так суждено свыше. Сырец впервые был счастлив. Счастливый человек уподобляется Богу. С этой минуты Володя был чист перед Всевышним. Он стал самим собой. Больше того, он поднялся выше себя самого. Сырец простил родителей за их отношение к нему. Он наконец примирился с жизнью. Не было больше предательства на планете. Оно исчезло.

* * *

Тишина сгустилась. Ее можно было потрогать и погладить, как кошку, ощущая под пальцами вязкое течение времени. Наташа застыла в ожидании развязки. Но Семен замолчал, погрузив напряженный взгляд внутрь себя, видимо, заново переживая давнюю историю, случившуюся с его отцом.

– А что было дальше? – сказала Наташа, прервав молчание.

– Дальше? – встрепенулся Семен. – А дальше ничего не было. Вскоре я вернулся из-за границы. Отец продолжал крутить баранку в автохозяйстве. А я занялся бизнесом. Кстати, мне пригодилась та злополучная тысяча долларов. Почти на пустом месте я создал компанию «Интроконтракт». И вот я здесь, – он оглядел следственную комнату и добавил, не скрывая иронии, – и вот мы здесь.

– А что, ваш отец не понял тогда, что его подставил Аркаша?

– сказала Наташа, нетерпеливо постукивая ручкой по столу.

Время неумолимо бежало вперед. Оставалось всего пятнадцать минут до конца допроса обвиняемого.

– При чем здесь Аркаша? Полковник Коренев весьма ясно намекнул моему отцу на то, что ребята хотели избежать конфискации, именно по этой причине они не раскололись на дополнительный эпизод. Ведь они делали все синхронно, били Якова, отца и Зою, потом Аркашу, – сказал Семен с раздражением.

Ему явно не хотелось объяснять очевидные факты. Семен выглядел измученным.

Страницы: «« ... 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Новый роман Татьяны Нелюбиной – это история большой семьи в дневниках и письмах за тридцать лет, 197...
Четвертая книга романа «Ниже – только вверх» увлекает читателя в новый вихрь невероятных приключений...
В работе рассматриваются существенные противоречия, заложенные в действующий уголовно-процессуальный...
Самый популярный писатель шестидесятых и опальный – семидесятых, эмигрант, возвращенец, автор романо...
Пространственный подход к наиболее острым проблемам современности, позволяет преодолеть бесчеловечно...
«Данная книга ставит своей целью дать обзор развития теорий сестринского дела, а также предоставить ...