Песочная свирель. Избранные произведения мастеров Дзэн Холин Юрий

ОКУРОК

С. К.

Зимой

семь звезд

гуляют над хрустальным лесом.

Соэн Накагава

ОДНАЖДЫ В РАЗЛИВЕ

В Древней Персии молосская собака

была символом могущества и достатка

и очень ценилась. Даже философ

Заратустра наделял этих собак

свойствами исключительного ума.

М. Джимов

По весне, когда вода затопляет луга, лески и перелески, а деревья и кустарники торчат над спокойной ее гладью, мне нравится приходить к другу, живущему у самого берега реки в отцовском доме, брать старенькую лодку-плоскодонку и, оттолкнувшись, плыть в этот тихий разлив.

Так и в тот день я плыл меж кустов и стволов, умышленно не глядя на воду и представляя себе, что медленно парю над землей.

Для большего эффекта я уселся на дно лодки, облокотившись о сиденье и, глядя только вперед, чуть подруливал, во избежание столкновения.

Настроение было умиротворенное. Светило ласковое весеннее солнышко, здоровой свежестью веяло ото всюду, а в голых кронах деревьев заливисто пели пичуги.

Вдруг, в некотором отдалении от себя, я увидел, как мне показалось, холм, и направил лодку к нему. Но, приблизившись, к своему совершенному удивлению я увидел необычную картину: на воде стояла, да именно недвижно стояла, а не плыла довольно большая, как сейчас помню, лодка, с таким же плоским дном, как и моя. Посередине ее сидел мужичок в зипуне неопределенного цвета и шапке, больше похожей на кусок глины на голове.

Мужичок глядел на меня спокойными синими глазами из зарослей седых бровей. Все лицо его было покрыто густой седой щетиной.

Но самым удивительным было здесь то, что его лодка сплошь была забита зайцами. Их было так много, что иным уже не хватало места и они сидели на коленях и плечах старика, бережно им поддерживаемые. Конечно, работа веслами в таком положении не удобна и даже опасна, тем более, когда их вовсе нет. Поэтому-то лодка, как мне казалось, и стояла на месте.

Немного оправившись от необычного зрелища, я тихо, словно боясь нарушить равновесие переполненной посудины, поприветствовал ее хозяина. Он, также в полголоса, ответил. Затем, наверное, оценив мою вытянутую физиономию, спросил, чем я был столь удивлен. Я ответил, слегка ободрившись, что не часто можно увидеть такую картину, тем более простому городскому обывателю. Тогда старик продолжал: «А ведь ты меня знаешь. Я дед Мазай. Сейчас часто происходят необычные, а порой необъяснимые вещи, не правда ли? Но будь мудрее простой человеческой логики и положись на интуицию. Я чувствую – ты это можешь».

Слова старика тут же включили меня на иное восприятие действительности, и я отпустил свое сознание в плавание по самому себе.

Тем временем дед Мазай как-то ловко, не двигая телом и не нарушая равновесия, опустил руку к воде и вытащил еще одного зайчишку, подплывшего и царапавшего лапками борт лодки. Мокрому и продрогшему бедняге, как ни странно, нашлось место в лодке, и скоро он слился с массой сородичей.

Вдруг мое сознание опять сузилось до меня самого, и я задал, наверное, нелепый вопрос: «Но почему бы Вам, уважаемый дед Мазай, не отвезти зайцев к ближайшему незатопленному месту суши и не отпустить? Если хотите, я вам помогу».

Наработанным движением Мазай перекинул в лодку еще одного подплывшего русачка и, почесав затылок, нашел достойный моего вопроса ответ: «Видишь ли, дорогой мой, не все так просто, как хотелось бы. Ты не знаешь многих юридических хитростей и административных препонов, из-за которых мои зайцы лишены права обрести их привычное место жительства и пропитания, если уж общаться через узенькую щелочку обыденного сознания, исходя из реалий вашего сумасшедшего времени. Не попадут зайки в лесок по нелепой до слез причине. Наверное, ты, как старый собаковод в курсе того, что Россия-матушка иже с ней и Украина вошли в международную кинологическую федерацию (FCI), и родословные должны теперь соответствовать требованиям этой организации. В частности, из племенной работы исключены собаки, в родословных которых нет зарубежных предков. Кроме того, на каждую зверушку получается специальный сертификат с идентификационным номером, вытатуированным в паху или на ухе. И эти формальности, как мне сказали строгие дяди, необходимо соблюсти неукоснительно, чтобы избежать неприятностей в, как всегда, светлом будущем. А кто же, я тебя спрашиваю, мил человек, без этого пустит моих зайчишек – белячков да русачков обратно в лес да во поле», – и лукаво усмехнувшись, как бы сам себе ответил, – «а никто!»

Я, совсем ошарашенный и сбитый с толку, попытался возразить ему: «Дедушка, так то же собаки, а это зайцы! Где же смысл?!»

«А смысл и заключается в бессмыслии положения», – продолжил Мазай. «Ведь в этом и есть великий парадокс неповторимости нашего дзэн-сознания, но если ты сейчас же не расширишь свое до уровня последнего – я утону вместе со спасенными зайчишками. По логике вещей так должно произойти, не правда ли? Но тогда ты, и только ты, а не какие-то начальники, будешь виноват. И расширяй его быстрее. Не видишь что ли, как лодка погрузилась?!»

Не желая вреда ни деду, ни зайцам, я принапрягся и, несмотря на неординарность ситуации, все же смог выбросить свое сознание за его же пределы, как за борт своей лодки. И как только оно растеклось до просторов Космического океана, так тут же лодка Мазая приподнялась до ватерлинии и двинулась по разливу. Я долго смотрел вслед удаляющемуся суденышку, замечая, как время от времени ловкими движениями дед Мазай доставал из воды зайцев, но теперь я не задавался вопросом, куда он их девает.

Ю. Х.

ДЕКАБРЬ

С. К.

ОСЕНЬ, КАК СТАРЫЙ ПОХАБНИК

С. К.

ГРУСТЬ

С. К.

СКАЗКА ОБ УШЕДШЕЙ ВОДЕ

«Нельзя сказать, что ты необходима для

Жизни, ты сама Жизнь… Ты самое

большое богатство в мире».

Антуан де Сент-Экзюпери

Давным-давно жила-была семья овощеводов, для которых огород был единственным средством существования, как и для других семей, живших в их деревне. Семья состояла из двенадцати человек: отца, матери, уже не молодых, но еще сильных людей – пяти сыновей, трех дочерей и деда-пердеда да бабки-мозгосушки.

В обязанность взрослых и крепких членов семьи входила работа на огороде и отправление естественных потребностей только в отдельную яму, над которой устраивался переносной деревянный домик под названием «нужник». В обязанности еще не окрепших или уже ослабших членов входило лишь второе – оправляться в нужнике и нигде более. Это был закон! И за выполнением его строго следили как отец, так и мать, а нарушители сурово наказывались прутьями по известному мягкому месту.

Все двенадцать человек питались правильно и вдоволь. Поэтому яма заполнялась быстро качественным удобрением для огорода. Соседи, имевшие не столь большие семейства, а следовательно и огороды, завидовали им. Но однажды произошло непредвиденное.

Ям было две. Пока огород удобрялся из одной – заполнялась другая. И всегда время опустошения одной и заполнение другой совпадало. Но тем летом случилось так, что когда одна уже переполнилась и нечистоты подходили к самой дыре, вырезанной в деревянном полу, вторая яма опустошилась лишь наполовину.

Из работников семьи срочно собрали совещательный комитет, на котором приняли неординарное решение, подсказанное, кстати, дедом-пердедом, – копать третью.

По расчетам, отец и еще трое взрослых сыновей могли бы без особого напряжения вырыть яму за 3–4 часа, когда всем тем временем строго-настрого запрещалось оправляться абы где.

По традиции, передававшейся из поколения в поколение в их селе, как только готова была новая яма, старую тут же накрывали, а к краю вновь вырытой ритуально подходила вся семья и дружно, при чтении заклинаний и курившихся благовоний, не взирая на пол участника действа, мочились стоя.

Никого не приходилось уговаривать, и никто не стеснялся из-за переполненных мочевых пузырей, но все с радостью и чувством неописуемого облегчения входили на время в экстатическое состояние обряда…

Яма копалась необычайно легко. Работавшие мужчины задорно отпускали шутки в адрес ожидавшего семейства, основной смысл которых происходил из темы обильного потовыделения от работы с лопатой, как причины уменьшения желания мочиться. Старшие братья подмигивали младшим, предлагая попотеть в яме или поплакать, дабы не так хотелось.

Но никто из стоявших в яме не обижался, так как знали, что все это было частью обрядового действия, некой сублимацией чувств и эмоций.

И вот образовалась, наконец, нужная глубина. Первыми по правилам священного ритуала вылезли из ямы сыновья, предоставляя отцу, как самому старшему диггеру, произвести последний торжественный удар лопатой. Взяв инструмент, он медленно и многозначительно поднял его и изо всех сил вонзил в землю. И, о чудо! Из-под лопаты брызнула струя кристально чистой прохладной воды и забила ключом высотой по самый край ямы.

Все глядели с изумлением на сверкающий на солнце фонтанчик, забыв о естественной нужде и не смея ничего предпринимать.

Первым оправился от изумления самый младший из братьев – избалованный бабкой непослушный пакостник и капризуля лет шести. Пользуясь моментом всеобщего восторга и отключенности, он подбежал к колодцу, стоявшему на другом конце подворья, влез на него и начал мочиться внутрь. Это заметили другие младшие братья и сестры и принялись за то же. Когда очнулись взрослые, колодец был изгажен и ничего не оставалось делать, как перенести нужник на него, а новым источником пользоваться по его назначению. Никто не сердился на малышей за инициативу, ибо все обошлось естественным образом: и обряд соблюден, и источник воды (да еще какой!) открыт. Вот с нужником как-то не очень гладко получилось. Но это можно было списать на издержки цикла жизнедеятельности. Весь оставшийся день и до поздней ночи семья праздновала свершившееся, и лишь один дед-пердед был не в духе. Что-то свербило в его старой опытной душе. И не напрасно.

На заре мать, как всегда, поднялась, разбудила петухов, прилегла снова и уже полностью проснулась с их первыми, еще хриплыми ото сна, криками…

Сначала повскакивали старшие. Услышав истошные вопли матери, выбежали во двор. За ними поспешили все остальные, кроме бабкиного баловня, продолжавшего сладко спать под лавкой в обнимку с жирным рыжим котом, которому также не было дела ни до чего после сытной мышиной охоты ночью.

Во дворе все увидели следующую картину: мать сидела растрепанная спросонья под колодцем-нужником и с идиотским выражением лица показывала заскорузлым пальцем в сторону новой ямы, произнося при этом только звуки «э» и «ы», но часто чередуя их между собой.

Сообразив, что с женой все в порядке, исключая неспособность членораздельного говорения, первым к яме бросился отец. Дедово предчувствие оправдалось: яма была пуста и даже подсохла за ночь. От воды не осталось и следа. Тогда отец ринулся к бывшему колодцу. Тот также был пуст от воды, но уже изрядно пах фекалиями…

Попытки найти воду не увенчались успехом, и несчастная семья, так или иначе наказанная, вынуждена была ходить по воду к соседям. Ну, а так как для ухода за огромным огородом требовалось и огромное количество ведер воды, то переноска оной стала их основным времяпрепровождением. И даже маленький пакостник угрюмо носил в своем маленьком ведерце живительную влагу, интуитивно не смея противиться.

Соседушки, однако, смекнули, что: чего это им за здорово живешь разрешать черпать из их колодцев воду, и обложили семью посильной данью: кто денежкой брал, а кто и продуктишками.

Но платили им наши бедолаги недолго. В одно мгновение все село осталось без воды. Ушла она родимая из всех колодцев. Что оставалось делать земледельцам-овощеводам? Дед-пердед, как самый догадливый, предложил ехать делегатам в уезд, где при церкви жил старый калека-вещун, и испросить у него о причине беды да как, если можно, поправить дело. Отца известного уже нам семейства обязали везти делегатов. Благо – доехали быстро: к полудню были у церкви. Но вещун оказался в состоянии сильнейшей алкогольной интоксикации, и потребовался час-другой, чтобы привести его мало-мальски в чувства и уговорить ехать разбираться на месте.

На закате уставшие делегаты привезли, наконец, вещуна в село, по дороге объяснив ему, как тот приказал, все в подробностях.

На огороды было жалко смотреть. Еще один летний день без влаги сгубил бы их. И старик-вещун принялся за свое ремесло. Первое, что он сказал, не обрадовало никого, а именно то, что по дворам искать воду бесполезно, ибо все продавали общественное достояние с целью наживы; а семья, явившаяся причиной всех этих несчастий, вообще обгадила источник всего живого.

Затем, как только последний луч закатного солнца скрылся за горизонтом, и после ритуальной третьей крынки забористого бурачного самогона (селяне не скупились на лучшее) калека вдруг воспрял. Лицо его, еще минуту назад сморщенное подобно сушеной груше, разгладилось, зарумянилось, а в давно слепых глазах заиграл живой блеск. Да и вся фигура старика так ярко засветилась изнутри и снаружи, что некоторые даже зажмурились: то ли от свечения, то ли из суеверия. Но те, которые зажмурились, так и не смогли до утра открыть глаза, хотя продолжали все слышать и догадываться о происходящем. А происходило следующее. Старик-вещун превратился в высокого седовласого кудесника, «любимца богов» с ликом благородным и чистым, и ярко светящимся монументом медленно поплыл над землей, держа перед собой клюку, которая превратилась в хрустальный посох, напоминающий струю родниковой воды.

Время перевалило далеко за полночь, а чудесный старец все плавал над селом, меняя траекторию, но не меняя намерения. Все, и кто мог видеть его, и кто нет, шли за ним как завороженные в ожидании чуда. И чудо не заставило себя ждать.

Кудесник притормозил и завис над перекрестком дорог. Через секунду он метнул, как молнию, свой хрустальный посох в присмотренное место, и из него взмылась ввысь струя воды. Всю ночь селяне сооружали колодец, а затем поили свои огороды живительной влагой так, что к первым лучам солнца растения были спасены.

Кудесник опять превратился в старого пьяного калеку, но все обходились с ним почтительно и подносили самые качественные продукты питания и деньги достойных государств. Его, на всякий случай, устроили при селе в доме старой и уже иссякшей кликуше-экстрасенсихе, чему последняя несказанно обрадовалась.

Никто даже не заикался об индивидуальной воде, боясь навести гнев богов. Люди пользовались общественным колодцем еще долгие-долгие столетия, живя в мире богато и счастливо, пока не пришла индустриализация, коллективизация с водопроводом и другими «зациями». Но это уже совсем иная сказка.

Ю. Х.

ТИШЕ

С. К.

Щасвирнус всегда куда-то торопится – туда, где он еще не был.

Куда угодно, лишь бы не туда, где он сейчас.

Б. Хофф

ОПЫТ КЭНСЕ

Ведь это взмах моих ресниц!

А я искал в чужих краях!

Очнувшись, наконец, гляжу:

Не так уж плох я, черт возьми!

Ноноко

Долгие годы напряженной практики медитации привели меня однажды к величайшему открытию, явившимся одним из сравнительно глубоких опытов кэнсе: я – это электронные часы. Они даже не продолжение меня, но я сам и есть эти часы. Источник питания, вложенный в них, создает иллюзию вечного хода, вечного действия, на самом деле медленно и незаметно истекая энергией. Электронные часы обретают новую жизнь, когда в них вкладывают новую батареечную душу. Но это уже иллюзия прежнего иссякшего энергетического содержания. Тех прежних часов уже нет, есть новое перерождение их. В моем же теле больше никогда и никто не переродится и, может быть, лишь этот незначительный факт способен отличить меня от электронных часов. Но сейчас и в этой комнате я есть именно эти электронные часы, а они есть я, но стоит им иссякнуть энергетически – и единство нарушится, а новое может и не возникнуть при вхождении иного энергетического духа.

По-другому обстоит дело в случае моего энергетического завершения, ибо даже тогда я могу не перестать быть электронными часами, войдя по своему желанию в них, или по кармическому соответствию став их энергетической душой.

Да, но во всем этом рассуждении важен лишь момент осознавания факта идентификации, ведущего в состояние кэнсе[18]. Континуум этого момента зависит уже не от воли, сознания, желания и т. п., но от интенсивности озарения. Момент, ярко длящийся минуту, может, час или день, есть не что иное, как прорыв в состояние абсолютного самадхи[19], наступающее именно тогда, когда перестаешь его искать. Но не бросаешь, отчаявшись, поиск, а лишь отвлекаешься на время. В чересчур напряженном процессе постижения вдруг почему-то надо взглянуть на часы, хотя явной потребности в информации времени нет. Следующий раз, во время медитативных тщет, вам вдруг кто-либо задает нелепейший для данного момента вопрос: «Где собачий ошейник?» Или в подобной же ситуации устремленного поиска состояния самадхи ваши глаза вдруг уставятся на внезапно открывшуюся порывом ветра форточку и увидят ее. И все ваше существо, как бы наконец находя отдушину, вырывается из напряженного состояния: происходит взрыв озарения в виде (кто бы мог подумать!) электронных часов, собачьего ошейника или форточки. Наступает момент синхронизации наивысшего накала духовной энергии с вдруг возникшей в чувственном восприятии вещью или явлением. Это и есть озарение: вещи, увиденные в состоянии констаза, то есть освещенные изнутри светом их подлинной реальности, таковости. Это есть самадхи момента. И это, пожалуй, самый верный и устойчивый опыт, который впоследствии всякий раз воскрешает в нас состояние озарения, стоит лишь увидеть или услышать то, что в конечном итоге стало толчком для прыжка в захватывающую дух бездну реальности.

Ю. Х.

КАМЕНЬ

С. К.

НИРВАНЫ ПРЕПАРАТ

Откровения врача – гельминтолога.

…Когда вы постигните этот факт,

вы откроете, каким бессмысленным

было прежнее объяснение, как

много бесполезных усилий вы

совершили. Вы найдете подлинный

смысл жизни, и хотя вам будет

нелегко падать прямо с вершины

водопада к подножию горы, вы

получите наслаждение от своей жизни.

гл. 14. Нирваны водопад

Шунрю Судзуки «Ум дзен – ум начинающего»,

Страдания правят миром, но люди сами «подкармливают» этих «паразитов» своими желаниями и страстями. Желания и страсти – это единственная питательная среда для страданий, и они, как гельминты, множатся и требуют все большего количества качественной пищи.

Человек, потакая их потребностям, растит и приумножает свои желания и страсти, не осознавая, что он болен, что от болезни под названием «желание» необходимо лечиться так же, как и от других психических или физических недугов, что желания и страсти – это симптомы, а не свойства личности, и указывают на нездоровье человека. Но человек бездумно, как махнувший рукой на разъедающую его болезнь отчаянный глупец, все больше и больше запускает болезненное состояние, а затем изможденный и убитый по сути самим же собой, удивленно констатирует плачевные результаты своей глупости.

А поток желаний и страстей уже так огромен, что не смиряется и не останавливается на смерти этого выжатого, обескровленного им тела, и вываливается из него как глистные клубки из разорванного кишечника, умершей от обилия паразитов собаки. Это огромный, созданный жадной жизнью поток переходит в другое тело, продолжая свою убийственную деятельность. Но глупцы закрывают на болезнь глаза, даже не помышляя, что заражены самым страшным в истории цивилизаций недугом. Глупцы пытаются лечиться от чего угодно, только не от желаний и страстей, и даже не определяют их как болезни, но мрут, изъеденные ими как паршивые дворняги от какого-нибудь токсокароза. А ведь многие из них мнили себя породистыми, чуть ли не великими философами и знатоками жизни, несчастные параноики!

Болезнь желаний и страстей для многих неизлечима не потому, что от нее нет средства. Средство есть! И оно действует безукоризненно, без побочных негативных явлений, как при употреблении определенного рода солей для выведения из организма вышеупомянутых животных.

Название этого пpeпapaта уже изрядно искажено всякого рода дилетантами духовного поиска и музыкманами, одуревшими от наркоты, доводящей до суицида. Слово это может вызвать такое же скептическое чувство, как залапанное и замусоленное, засексуаленное и изнасилованное слово «любовь».

Итак, название этого препарата от инвазии желаний и страстей – «Нирвана»; можно для большей убедительности «Нирвана +».

Употребление этого препарата по определенным инструкциям в виде многочисленных практик, выработанных столетиями мудрецами всего мира, излечившими себя и других, пожелавших быть здоровыми, избавляет от узости жизни в бесконечных потаканиях червям желаний. От этого препарата они ползут из вас наперегонки, и это может быть больно, но гибель от них всегда больнее и унизительнее.

Миг освобождения от клубков желаний открывает качественно новое, полноценное существование, а миг гибели от разрыва души – вечные муки в последующих воплощениях с постоянным болезненным умиранием вместо жизни от рождений к смертям.

P.S. Метод применения препарата «Нирвана плюс» можно обрести у автора

Опасайтесь подделок и шарлатанов!

МFG DT 5.02.2001. EXP DATEҐ.BACH NO 14111953

Ю. Х.

ДАЙТЕ МНЕ ОКОЛИЦ ДАЛИ

С. К.

ОТКРЫВАЮ ОБЪЯТИЯ БОГУ

С. К.

ЗАПОЛНЕНИЕ

Дверь мандалы открыта, и является лик

божества.

«Путь к первичному шен» Бон

Понятие личности включает гармонию взаимосвязи всего того, что есть в разных людях. Имеющий же эту гармонию, ощущающий ее наверное в себе – нуждается ли он в обычной жизненной рутине, таким общим и нормальным признаком существования? Трудно ему включиться в ее поток. Наличие чего-либо у другого будет только раздражать, ибо у него есть все, и в душе его нет пустоты, куда бы можно положить качество ближнего. Существование ему кажется взаимодополнением – взаимным обменом для заполнения пустот друг друга. А если нет необходимости заполнять пустоты? Если у тебя есть все, что ищут люди друг в друге? Если нет дополняющей твой мир твоей половины, так как не разделялся ты? Значит тебя не поймут сосуществующие в единстве (если действительно такое единство доступно и найдена именно твоя половина). Для тебя такая же реальность существование в своем завершенном единстве, как и для других – сосуществование в совместно созданном ими единстве.

Пытаясь жить по общим законам, ты только уродуешь себя, ибо сосуществование с чьей-то чужой половиной, то есть с человеком, не являющимся завершенным целым, имеющим весь набор сбалансированных начал, будет угнетать и раздражать тебя, накладывая ненужный груз в точках соприкосновения. Искусственно продолжая «жить» этим «союзом» личность деградирует, так как происходит постоянное подстраивание под сосуществование двух зависимых половин, тогда как законченному целому не нужны дополнения по каким-либо параметрам.

Сосуществование и слияние в союз завершенных личностей – такой же абсурд, как управление страной двумя президентами. Это будет лишь совместное пребывание в данном пространстве, а равное качественное совершенство ничего, кроме скрытого или явного раздражения, не принесет.

Конечно, упорядоченные системы взаимозависимых элементов существуют прочно и долго, повинуясь общим законам. Но есть и блуждающие атомы и кометы. Они не вписываются в общие структуры, но нарушают их своим вмешательством или исчезают в них. Однако существование таких явлений – факт! Только выигрывают они или теряют от этой своей исключительности, самостоятельности и совершенности? Это известно им самим. В одном они выигрывают без сомнения – в своей полной свободе.

Ю. Х.

ОДА 4 СТЕНАМ

С. К.

ЕЩЕ РАЗ ОБ ИСТИНЕ

Да, не легко истине проникнуть в

сопротивляющийся ум.

Х.-Л. Борхес, «Алеф»

Постигший истину постигает блаженство озарения. Находящийся на пути постижения постигает активный процесс стремления к истине. Открывший существование истины открывает в себе священную искру и пускается в путь. Каждый этап по-своему труден. Не видящий, не знающий пребывает в состоянии мучительного поиска, еще не ведая чего, или отдается воле потока, и в итоге оказывается еще одной щепкой, прибитой к уже изрядно захламленной и пахнущей береговой излучине.

Озарение приходит дважды: на нижнем этапе поиска и на высшем. Озарение на нижнем этапе – есть бессознательное открытие того, что является целью стремления. Это как бы внезапное видение во мраке чистой искорки, ясной и конкретной своей веской самоутвержденностью. Сохранить, раздуть сакраментальную искру, заполнить ею все пространство внутри себя– это и есть постичь истину, это и есть достичь озарения уже на высшем, осмысленном, целенаправленном этапе, когда уже не поражаешься открытию, а воспринимаешь его с царственным спокойствием, отождествляясь с ним.

Но истина также не должна становиться самоцелью, не должна становиться ослепляющим предметом корыстного стремления. Путь, средства должны стать предметом каждодневной заботы. Сама же истина должна как бы мысленно разлиться по всему протяжению пути, и, постигая ежеминутно, кропотливо каждый миг ее, в итоге приходим к уже познанному в частях целому. Ведь для утоления жажды надо правильно выпить отпущенную воду маленькими глотками, не торопясь и не захлебываясь от нетерпения.

Ставший на правильный путь и заботящийся о правильном выборе средств постигает истину уже сам того не замечая, так как сам он и весь его образ жизни становятся истинными.

Можно пытаться перейти поток только из желания оценить находящееся на противоположном берегу. Перейти его впопыхах, из любопытства, порожденного алчным рационализмом, не обращая внимания на средства достижения и мутя чистоту потока. Но такому ломящемуся не дано увидеть то, что в конце пути открывается перед идущим по верному направлению к истине.

Истину невозможно познать рационально, как предмет. Ее не возьмешь руками, когда захочешь. То, что называется истиной, порой оказывается пустой вещью, и человек, не стремящийся к кропотливому поиску пути, остается с пустышкой, фальшивкой в руках. А отпущенное на достижение время уже прошло, и цепь сансары тянется в замкнутом круге.

Стремление к тому, что называется истиной, не есть порой стремление к истине. Существование истины должно возникнуть, как откровение, радостное и светлое, прочувствованное сердцем. Путь к ней должен стать ежеминутной радостью, чистой и блестящей, как алмаз. И только тогда он выведет к Истине, а не к очередной пустышке-заменителю. Ведь истина была, есть и будет одна, только люди придумывают ей разные имена.

Ю. Х.

ОН ПРИДУМАЛ ИДЕЮ

С. К.

ИГРА

Карты (от греч. chartes – лист или свиток

папируса для письма)… 3) Игральные к.,

создание к-рых приписывается народам Востока.

Большой энциклопедический словарь

Жаркий ближневосточный полдень. Во фляге теплая вода, совсем не скрашивающая до бесконечности долгое дежурство на участке дороги, по которой лишь изредка проезжает повозка или арба, груженные всяким хламом. Крестьяне, не дожидаясь приказа, останавливают свое тягловое животное и покорно стоят возле указателя в ожидании проверки.

Но если б только в этом заключалась караульная служба, она казалась бы не столь обременительным занятием. Но самым утомительным и, скажем, совсем не приятным для римского солдата была проверка пяти крестов на его участке, которые по уставу он обязан был довольно часто обходить и легким покалыванием копья определять, не умер ли висящий на нем преступник, приговоренный к смертной казни через распятие.

Как назло, сегодня не приходили парни из ближайшего села – «волонтеры», желающие заработать несколько серебряников, исполняя обязанности солдата.

В тех краях в одно время у местных молодых людей сие занятие было распространенным способом добыть кой какие денежки, а солдаты готовы были с радостью заплатить ничего для них не значащую мелочь и до конца смены попивать прохладное красное винцо в обществе черноглазой красавицы, которая также не прочь была немного подзаработать.

Однако римские боги все же смилостивились над изнуренным жарой земляком и послали ему четырех юношей, с которыми он сразу обо всем договорился, заплатил половину суммы и поспешил к селу в предвкушении прохлады, сытного обеда и ласки.

Участок дороги с торчащими на обочине крестами был небольшим и сравнительно ровным. Крестов, как уже упоминалось, было пять. На одном из них – на третьем – висел умирающий во имя веры христианин. Парни, запасясь изрядным количеством вина и съестного, удобно обосновались как раз под этим крестом.

В отличие от солдата-надзирателя, которому было все равно, что творится в этих захолустных уголках Римской империи, местные парни знали, что на третьем кресте приколочен именно христианин, а не вор или убийца. Им с середины участка хорошо было наблюдать еще за двумя крестами слева и справа.

Надо заметить, что свои обязанности ребята выполняли исправно, так как не желали немилости солдат и прекрасно знали, что это лучший из заработков, который мог «упасть» так быстро и нетрудно.

Четырех бедняг, висевших по сторонам, как и положено, время от времени, они покалывали специальным копьем, кстати, абсолютно ничего не имевшим общего с боевым оружием, а для среднего они припасли кое-что особенное.

Разгоряченные вином и «положением», парни отправили одного из своих в село за дощечками – «издевалками» над атрибутами мук Христовых (довольно популярной в те времена, после распятия мессии, игрой).

Когда их друг вернулся, вся компания уже изрядно опьянела и бурно радовалась любой молодой шалости.

Товарищи разобрали дощечки и начали «игру». Перед этим они привели в чувство христианина, висевшего над ними, и предложили ему понаблюдать за действом. Но когда мученик узнал, что это игра в так называемые карты, оскверняющие Спасителя и его муки, он закрыл глаза и начал молиться.

Ребята приступили к своему «ритуалу». Один из них вытащил и показал всем дощечку с изображением креста – «трефа». Все подскочили и принялись трясти орудие ужасной пытки. Христианин корчился от боли, но терпел муки Христовы. Затем другой парень вытащил дощечку с изображением шляпок кованых гвоздей – «бубны». Это побудило подпитую компанию бить палками по гвоздям, которыми был приколочен страдалец. Сие действие также вызвало невообразимый восторг. Далее «шутники» вытащили дощечку с изображением наконечника копья – «пику» – и вспомнили о своих прямых обязанностях. Один из них – кучерявый черноглазый здоровяк – по-молодецки подхватил копье и сунул его по самое древко в грудь висевшего бедняги. Уставом проверка таким зверским образом не предусматривалась, и римский солдат никогда бы не нарушил его, да и не нужно это ему было. Но тут же другое дело: свой, безнаказанно пытающий своего. Какие тут уставы! Здесь только необузданность ненависти и жестокости, какие бывают лишь по отношению к своим инакомыслящим.

Бедняга взревел, как раненный буйвол, и голова его безжизненно упала на грудь.

И вот, глотнув еще прекрасного вина, последний из друзей вытащил дощечку с изображением губки, привязанной к длинной палке, часто профанами принимаемую за сердце – «черви».

Все было под рукой. Мальчишки, радостно галдя, побежали наперегонки к ведру с уксусом, подле которого лежала та самая палка.

Мокнув губку в ведро и лукаво подмигивая остальным, подбежавший первым мальчуган сунул ее в кровоточащую рану под сердцем несчастного христианина.

Тот не подавал никаких признаков жизни. Второй и третий раз парень повторил, как ему казалось, реанимирующее действие, но результат был прежний.

Посетовав на друга-здоровяка, впихнувшего копье бедняге по самые гланды, ребята допили вино, поделили деньги, сдали «вахту» подошедшему к тому времени солдату, умильный вид которого говорил о сладко проведенном дне, и побрели по домам, думая о завтрашнем хлебе насущном.

Ю. Х.

Я ПРИШЕЛ, И ПРИРОДА, ВСТРЕЧАЯ

С. К.

В ЭТОЙ СТРАННОЙ ИГРЕ

С. К.

РОЖДЕНИЕ ДРАКОНА

Куда стремишься ты, слепое существо?

К какому темному морю текут реки твоих желаний?

У тебя нет глаз, они слепы к чудесам, что

окружают тебя. У тебя нет слуха,

ты не слышишь глас истины…

П. Веженов, «Синие бабочки»

Морозное утро. Все сверкает от недавно выпавшего снега, который скрипит теперь под ногами и лежит на сосновых ветках, оттягивая их и придавая деревьям еще большую стройность. Воздух чист и прозрачен, наполнен тонким ароматом зимнего сосняка.

Становлюсь на утоптанную площадку между деревьями лицом к востоку. С самого подъема еще в темную рань чувствую прилив каких-то гудящих незнакомых сил. Силы эти буквально поднесли меня к моему месту, где нет ничего, что бы напоминало нелепую суету города, где нет даже меня самого, но где присутствует лишь чувство ожидания значительного, что должно произойти и ради чего создалась эта ситуация, в которой душа моя есть составная, а значит, необходимая единица. От мысли, вонзившейся в сознание, продирает холодком восторга. Я причастен, но к чему, пока для меня тайна.

Начинаю размеренно двигаться в ката[20], стараюсь войти в ритм движения души, связывая свой физический подъем с психикой и устремляя внутреннее единство к еще неопределенному раздражителю извне.

Природа благоволит мне. Я дышу ее ароматной чистотой, и теплые струи пронизывают члены моего тела, придают им грозную силу, возможную только в гармонии материи и духа.

Все: деревья, кусты, облака надо мною – все они включились в мой «танец», ставший теперь нашим общим священным действом. Краем глаза вижу белку, прибежавшую за съедобной подачкой, иногда получаемой от посетителей с добрыми намерениями. Вдруг зверек замер, но через секунду, как бы осененный познанием происходящего, начинает неистово носиться над головой. Он понял меня, а я понял его инстинктивный восторг. Потом, анализируя эти мгновения, приходишь к мысли о том, как далеко и безвозвратно человек ушел от восприятия себя частицей природы. Вернее можно сказать: скатился во тьму цивилизованного невежества…

И вот наступает кульминация нашего «танца», когда в общем ритме сливаются все предметы, чувства, звуки, запахи. Еще мгновение и должно произойти разрешение этого накала. Иначе и не может быть! Движение-другое, и все останавливает внешнее проявление энергии, уводя ее внутрь. Все замирает как бы в ожидании чего-то. И вот алым потоком выливается по всему горизонту восток, как прорвавшийся из тесной печи расплавленный металл. Небо розовеет, снег играет в свете огня. Дракон пробился сквозь темноту космической ночи, и, обдавая все пылающим жаром своего дыхания, начал полет над землей.

Теперь мне стало ясно, что явилось причиной возбуждения, чье приближение заставило ринуться навстречу неизбежности. В тот миг, когда могучее явление стало реальностью и начало отсчитывать мгновения своего бытия, мне стало понятно, что не только многое плохое в моей судьбе закончится, но и, как казалось, хорошее. Закончится все мешавшее или не способствовавшее движению к истоку.

Дракон беспощадно крушил все, что казалось незыблемым, но что рассыпалось теперь в прах, не оставляя следа. Он не спрашивал: надо это или не надо. Он утверждал и уничтожал во мне то, что считал нужным уничтожить, не церемонясь с моим мнением, как выяснилось позже, не всегда правильным. Монстр нещадно лупил хвостом, сбивая наслоения судьбы, обжигая пламенем дыхания обнажившуюся чистую кожу, закаляя и превращая ее в броню, не пропускающую ни хорошее, ни плохое, но истинное. И глупо было бы противиться, цепляясь за старую кожу. Процесс обдирания болезнен, но зато потом легко и свободно. Это свойство змеи – постоянное обновление после периодически сбрасываемого старого и отжившего – как бы символ закона отрицания, не терпящего засиживания в одном качестве, которое, как ни казалось бы совершенным, все равно уступит место более лучшему, новому. А иначе происходит загнивание при отказе от постоянного движения, начинается умирание при жизни. Так пруд, не питаясь родниковой водой и не имея выхода для своего обновления, то есть утратив процесс изменения в качестве при постоянном движении, превращается известно в какое гнилостное состояние, а впоследствии исчезает и вовсе без следа. Бурлящий же поток изменяет себя и преобразует все вокруг. И если исчезает, то оставляет русло, готовое при сочетании необходимых условий снова дать жизнь потоку…

Образ змеи, сбрасывающей отжившую кожу, с давних пор будоражил сознание. Мудрая природа везде расставила знаки, читая которые не надо мучиться в познании ее и своей самости. Читать их – это навсегда утраченное искусство, наука, проблески которой иногда вспыхивают в умах некоторых людей, чьи мозги не окончательно заросли бурьяном множества сорной информации, не заплыли жиром безнравственной обывательщины, ускорено приближающей сумраки Калиюги.