Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник) Квентин Патрик
Мартин сосредоточенно разглядывал грим, когда в дверь просунулась чья-то голова и со словами «По местам!» быстро скрылась. Пол медленно поднялся и вытряхнул пепел из трубки. Нельзя сказать, чтобы руки у него совсем не дрожали.
– Ну что ж, Пол, удачи! Мой черед дрожать придет в конце первой сцены. А ты заставишь всех замереть, как только поднимется занавес.
С некоторым сомнением Пол кивнул и вышел из гримерки. Мартин докурил сигарету и вновь принялся разглядывать бороду. В дверь осторожно постучали.
– Войдите, – откликнулся он.
На пороге стояла Мона.
– Не надо было мне, наверное, приходить за кулисы, – неловко проговорила она. – Но очень уж захотелось пожелать тебе удачи. Спектакль начался. Декорации чудесные. Пол немного нервничает… – Она осеклась.
– Спасибо, Мона. – Мартин сжал ей ладонь.
– Buena suerte, amigo![56] – воскликнула она, пылко поцеловала Мартина и поспешила в аудиторию. На сей раз девушка уносила с собой предательские следы помады, а не молодой человек.
Оставшееся до выхода на сцену время Мартин, забыв про бороду, роль, всю пьесу, а также про свой статус ангела-хранителя, думал только о Моне, и продолжалось это до тех пор, пока в проеме двери не появилась та же самая голова со словами: «На выход, начало второй цены».
Мартин все еще пребывал в состоянии некоторой отрешенности даже с выходом на сцену, которому предстояло сделаться самым важным в его жизни.
– Эльвира, смотри, не забудь самой первой реплики. А то ты девять раз из десяти ее пропускаешь.
– А ты, Пол, скажи Харолду, чтобы поправил грим, а то у тебя глаз не видно.
- Бог видит, Дон Жуан, сейчас ты лжешь!
- – Да если бы только лгал тебе, цыпленок…
– Сдвиньте это зеленое пятно на месте появления статуи. Оно не в самом центре сцены, а справа от центра.
- Что ж, пусть прольется кровь, Дон Феликс,
- И что мне до того, из сердца ли, пронзенного кинжалом,
- Иль виска девицы непорочной?
– Это классика. А в классике любая строка…
– Быть может, когда-нибудь в этом университете будет настоящий театр. А то я устал болтаться на этой дурацкой лекционной кафедре…
– Заметку в «Калифорниан» видела?
– Ты еще спрашиваешь! Они переврали мое имя и забыли упомянуть, что я играла в спектакле «Смерть уходит в отпуск».
– Да брось ты, детка, может, это они из милосердия…
- Проклятье Божие вот-вот свершится. Уже
- Дыханье Иеговы щеки моей коснулось…
– О Господи, он выбросил целых пять страниц текста.
– С какой стороны мне выходить?
– С какой хочешь. Главное – не откуда, а куда.
– Лорел, в любовной сцене ты была бесподобна.
– Огромное спасибо.
– Никогда не видел, чтобы соблазняли так правдоподобно. Дрексель знает, кому поручить роль…
– Слушай, честно, я думала, описаюсь, когда Натан сказал: «И что же, в этой жалкой девке Превилей[57] кровь течет?
– Он на каждой репетиции на этом имени спотыкается. Такие накладки в любом спектакле бывают.
– Мне совершенно наплевать, придут ли на премьеру твоя мать и твоя бабка и незаконная тетка твоей бабки, но этот лиф совершенно не идет к платью с таким низким вырезом!
- Две шпаги у меня, Дон Санчо; одна мне смерть
- Дает преодолеть, в любви сопутствует другая…
– О господи, да даст мне кто-нибудь попить наконец?
– Одного не могу понять: каким это образом Дон Жуану удается добиться хоть чего-то в таком одеянии?
– Слушай, Рой, в сцене в монастыре свет должен гаснуть моментально. Иначе весь эффект пропадет.
– Будь я проклят, но пусть мне объяснят, зачем Дрексель вытащил на сцену этого Леннокса. Только потому, что он приятель Лэма? Я в десяти спектаклях на этой сцене сыграл и если до сих пор не заслужил права на главную роль…
– Не знаю, что со мной случилось. Все из головы вылетело. Но завтра буду, как штык.
– Свет!
– Быстрее, быстрее!
– Все заняли свои места!
– В середине последней сцены все, как улитки, тащатся. Чтобы к завтрашнему дню ускорились!
– Смотри сюда!
– Будь наготове, когда Эльвире надо переодеться, стой рядом!
– Мисс Дэвис, если вы пришли сюда суфлером работать, так ради бога, суфлируйте!
– Живее, живее!
– Все заняли свои места!
– Стоп!
– Все нормально?
– Еще раз!
Короче говоря, обычная генеральная репетиция, не отличимая, в общем, от любой иной. То есть не отличимая до времени – до одиннадцати тридцати.
Прогон второго акта закончился около одиннадцати, что было совсем недурно. Бывало, и не раз, репетиционный кошмар продолжался до трех-четырех утра. Актеры все еще пребывали в форме, но Дрексель объявил пятнадцатиминутный перерыв перед началом третьего действия – короткого, но в высшей степени насыщенного.
Зажегся свет, и Мартин, стоя рядом со столом для реквизита третьего акта, вгляделся в аудиторию. По-видимому, Мона, Алекс и Синтия пришли вместе. По крайней мере сидели все трое рядом и о чем-то оживленно разговаривали. Судя по всему, немногочисленная публика была захвачена пьесой, которая, при всей своей огромной и неубывающей популярности в Испании и Латинской Америке, англоязычной аудитории оставалась доныне практически неизвестна.
Кое-кто во время этого импровизированного антракта потянулся ближе к сцене. Мартин заметил доктора Грисуолда с кафедры испанистики, а вместе с ним, что его немало удивило, чету Лешиных. Кажется, впервые на его памяти они были вполне довольны обществом друг друга.
Доктор Грисуолд, больше, чем обычно, похожий сейчас на Дон Кихота, только в современной одежде, всматривался в сгрудившихся на сцене участников спектакля и наконец поймал взгляд Мартина.
– Мне нравится, – сказал он, проскользнув между двумя севильскими кавалерами и при этом едва не споткнувшись об их неловко болтающиеся на поясе мечи. – О самой пьесе, как вы, возможно, помните по нашим семинарским занятиями, я не особенно высокого мнения, но ваш перевод хорош.
– Спасибо, – поблагодарил Мартин. – От вас это особенно приятно слышать. И даже если это не Большая Литература, о которой говорят на семинарах, спектакль представляется мне удачей.
Доктор Грисуолд понимающе улыбнулся.
– Согласен с вами, мистер Лэм, – подхватил доктор Лешин, – все это очень интересно. Я почти ничего не знаю об испанском театре, но эта штука меня захватила.
– А вы что скажете, миссис Лешина?
– Главным образом, что меня приятно удивила игра мистера Леннокса.
Мартин удержался от нескольких замечаний разом.
– Меня тоже, – согласился доктор Грисуолд. – Правда, мой театральный опыт в качестве преподавателя сводится к тому, чтобы держать себя руках во время кафедральных собраний.
К группе, собравшейся у стола с реквизитом, присоединились Синтия, Алекс и Мона. Синтия была явно возбуждена, и даже Алекс не оставался равнодушным.
– Просто слов не нахожу, Мартин! – выдохнула Синтия. – А Пол – это что-то невероятное. Согласны, миссис Лешина? – добавила она с явным вызовом.
– Да, мистер Леннокс по-настоящему удивил меня, – откликнулась жена профессора.
– А меня удивляете вы, миссис Лешина, – несколько слащаво сказала Синтия.
Мартину стало не по себе. Его знакомые передвинулись немного в сторону, уступая место другим зрителям, тоже рвущимся на сцену, и ему почудилось, что движение это происходит вокруг одной оси – прямого противостояния двух этих женщин. Хорошо, подумал он, что Пол пошел отдохнуть в гримерку.
Напряжение разрядил доктор Грисуолд.
– Я давно говорю Мартину, – повернулся он к доктору Лешину, – пора ему попробовать перевести Лопе де Вегу. Fuenteovejuna[58] самым печальным образом пребывает в забвении, хотя социологический интерес этой пьесы…
Послышался звон бьющегося стекла. Мартин обернулся и увидел, что один из стоявших на столе двух бокалов упал на пол.
– Вот черт! – воскликнул он. – Кто это у нас тут такой ловкий?
– Мистер Лэм!.. – Миссис Лешина приподняло брови и укоризненно посмотрела на него.
– Извините. В такой суматохе и впрямь на людей бросаться начинаешь. Ладно, неважно. В этой сцене нужен только один стакан, так что хватит и оставшегося. Другой только для виду. Но на репетиции такие мелочи чертовски раздражают.
– Все заняли свои места! Начинаем третий акт.
Повинуясь команде невидимого кукловода, зрители потянулись в аудиторию. Мона, которая за все это время так и не произнесла ни слова, немного задержалась.
– Ты приносишь удачу. – Мартин слегка коснулся ее ладони.
– Я рада. – Она спустилась со сцены.
Мартин остановился взглядом на разлетевшихся по полу осколках и красноватой лужице воды, которую публика должна была принять за шерри. Услышав какой-то треск за спиной, он повернулся, но у стола никого не было. Или все же был кто-то? На некое неуловимое мгновенье этот случайный эпизод почему-то сильно задел Мартина – возможно, просто потому, что отвлек от главных забот этого вечера.
Но волноваться нужды не было. Слова Мартина вполне соответствовали действительности. Уцелевшего бокала оказалось и впрямь вполне достаточно.
Первая короткая сцена третьего акта, в которой Мартин в роли Дона Феликса выслушивает признание своей сестры Эльвиры и дает клятву отомстить ее обидчику, прошла на высокой драматической ноте. Публика забыла, что это репетиция, и перестала сдерживаться; все наслаждались Театром в самом высоком смысле этого понятия и замерли в предчувствии приближающейся смерти, тень которой витала над сценой.
Когда свет начал гаснуть и Мартин ушел со сцены, последовали дружные аплодисменты. Стоявший за кулисой Пол схватил его за руку.
– Здорово, Мартин!
– Сам удивляюсь, – признался тот. – Если бы только додержаться до сцены с удушением…
– Знаешь, я никогда в жизни так не переживал, как нынче вечером. Если это и есть театр, пусть и любительский, то к черту преподавание истории.
Сцена вновь начала освещаться – акт третий, сцена вторая, место действия – комната в родовом доме Дон Жуана. Актер, играющий комедийную роль его слуги, уже успел вызвать веселый смех при своем появлении.
– Ну что ж, – сказал Пол, – пора. Он крепко пожал Мартину руку и зашагал в сторону сцены. Мартин восхищенно посмотрел ему вслед. О резонах Эшвина он и думать забыл.
Диалог Дон Жуана и слуги. Не без сальностей, но и он вызвал смех. Помощник режиссера громко постучал по деревянной доске, и слуга покинул сцену. Монолог Дон Жуана – драматический момент, вызвавший едва ли не импульсивные аплодисменты. Возвращается слуга, с ним Дон Феликс. Слуга вновь удаляется. Начинается ключевая сцена всей пьесы.
Краткий обмен репликами между Дон Жуаном и Доном Феликсом прошел вполне благополучно; но затем наступил деликатный момент.
- Хоть, по твоим словам, пришел меня убить ты, —
декламировал Пол – Дон Жуан, —
- Пред тем, как умереть, давай просушим горло.
- Ведь шерри – это кровь Севильи уроженца.
- Так окажи же честь коль не душе моей,
- То винным погребам.
После какового высказывания он должен был взять со стола один бокал, а другой жестом предложить Дону Феликсу. Так Пол и сделал: небрежно взял свой бокал и гостеприимным жестом указал на пустой стол. По аудитории пробежал шепоток удивления.
- О, если бы я знал, что это только шерри, —
не обращая ни на что внимания, ответствовал Мартин, —
- Но смерть скрывалась в винах и покрепче.
Мгновенное недоумение публики прошло, и сцена продолжилась. Одним смертоносным глотком Пол опорожнил бокал с его похожим на шерри содержимым и разразился длинным монологом, великолепной тирадой, – глядя в лицо смерти, которой грозил приход Дона Феликса, он по-прежнему высмеивал добродетель и восславлял порок и нераскаянность. При всей энергии, с какой Пол произносил ее, Мартин заметил, что страх сцены, о котором они говорили перед спектаклем, становится, как ни странно, все более ощутимым. Зрачки у Пола расширились, руки дергались, все тело била какая-то непонятная дрожь.
Наконец монолог, длившийся целых четыре минуты, оборвался, и Мартин с гневным рыком отбросил в сторону меч.
- Зловонной кровью не оскверню клинок свой!
- Нет! Я лучше вырву лживый твой язык!
И, накинувшись на Пола, он вцепился ему в горло.
Удушение всегда трудно играть на сцене. Душитель должен всем своим видом показывать, что прилагает максимум усилий, хотя на самом деле не напрягается нимало, а жертва, извиваясь в конвульсиях, должна изображать покорство судьбе. В ходе прежних репетиций Мартин просто привык играть злобную, рвущуюся наружу ярость, предоставляя все остальное на долю Пола.
Сегодня он был великолепен. Все члены его в какой-то момент задергались – и тут же застыли. Голова откинулась назад, и даже черты лица исказились. Мартин сначала подумал, что дело все в освещении, но нет, щеки Пола посерели и ввалились, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.
Готовясь произнести финальные строки – формулу свершившегося отмщения, – Мартин выпустил тело, и оно скорчилось в позе, которую раньше Пол на репетициях никогда не принимал. Выглядело это одновременно гротескно и жутковато: торс походил на выгнувшееся дугой удилище, оба конца которого упираются в пол: один конец – голова жертвы, другой – пятки. Было в этой позе смерти что-то до странности убедительное и в то же время несколько шокирующее.
Изображая злорадную реакцию убийцы, свершившего правое дело, Мартин отступил от тела. Свет начал постепенно гаснуть, но сама сцена четко запечатлелась в его сознании. Он видел ужасную неподвижность трупа и застывшую на лице макабрическую улыбку – еще одно новшество в игре Пола, где сатира и небыль сливаются с жуткой действительностью. На миг Мартин ощутил полную правдивость всей этой финальной сцены. Возникло ощущение, какого раньше он не испытывал, – абсолютного слияния актера и роли. Он, Мартин, был Доном Феликсом, убийцей. И еще в глаза ему бросились две различные и равно случайные детали. Самоновейшая трубка Пола выпала во время борьбы из кармана и валялась теперь на полу, под изогнутым телом, а на столе, там, где стоял бокал, белел клочок бумаги, которого не значилось ни в каком реквизите.
Свет окончательно погас. Наступила полная тишина, которую оборвал взрыв аплодисментов, какого обычно не услышишь от такой крохотной аудитории. Свет убывал так медленно, что Мартин все еще смутно улавливал контуры окружающего. Он видел, что Пол расслабился, странная неподвижность прошла, но он по-прежнему лежал на полу. Мартин удивленно шагнул в его сторону. Позади послышался шум – это рабочие сцены убирали декорации. Он склонился над Полом, не зная толком, что ожидал увидеть.
Пол Леннокс лежал неподвижно. Дышал тяжело, словно при крайнем изнеможении. Мартин слегка прикоснулся к его лицу. Оно было покрыто потом, губы дрожали.
– Свет! – Мартин уж и не помнил, как разогнулся, как не узнал собственного голоса. – Свет, ради бога! – Мучительный крик разорвал тишину. Послышались встревоженные голоса. Внезапно загорелись все люстры – сноп ослепительного огня. Не отрывая испуганного взгляда от Пола, Мартин увидел, что все его члены снова пришли в движение, голова задергалась. Он издал сдавленный стон.
– Мартин! – выдохнул Пол. – Потри мне руки! Они… – О господи! Поддержи меня! Поддержи! Я не могу… – Конвульсии усилились. Мартин уже понял, что за этим последует. Вновь эта нечеловеческая дуга. Та же застывшая улыбка.
Публика потянулась к маленькой сценической площадке. Дрексель отчаянно пытался восстановить свое главенствующее положение, совершенно не представляя, впрочем, что с ним делать в случае успеха. Мартин задрожал, сделал шаг в сторону и столкнулся с рабочим сцены, который, оказавшись в этой атмосфере всеобщей растерянности, просто решил не обращать на нее внимания и продолжал делать свое дело. Сейчас он выносил стол, стоявший посреди сцены. На нем все еще оставался клочок бумаги.
Мартин схватил его за руку.
– Ради всего святого, Джо! Верни стол на место!
– Что это за муха тебя укусила?
Вместо ответа Мартин указал на клочок бумаги. Рабочий поставил стол и почтительно отступил на несколько шагов. Даже он читал про Семерых с Голгофы.
Пол Леннокс умер в судорогах в университетской клинике 20 апреля, в шесть минут второго в ночь на пятницу, через тринадцать дней и примерно один час после убийства доктора Хьюго Шеделя.
Не кто иной, как выходящий на пенсию ученый и педагог доктор Джозеф Грисуолд кое-как успокоил немногочисленную публику и вместе с Маком и еще одним рабочим сцены отвез Пола на своей машине в клинику. Мартин в сопровождении Алекса, Синтии и Моны последовал за ним пешком. На воздухе ему стало полегче. Все, казалось, были уверены, что с Полом случился внезапный припадок, вызванный тем, что в сцене удушения Мартин просто перестарался, и смотрели теперь на него со смесью осуждения и удивления.
Он и сам был бы счастлив, коли общее мнение оказалось бы верным, а он ошибается. Но ведь были же, были симптомы, которые он заметил слишком поздно, была эта странная история с бокалами, и был клочок бумаги с устрашающим символом виньяров.
По дороге никто из четверых не вымолвил и слова, пока не дошли до клиники. В приемном покое их ожидали доктор Грисуолд и молодой врач-практикант. Грисуолд заговорил первым.
– Не надо тешить себя ложными надеждами, – сказал он. – Доктор Эванс дает ему не больше часа-двух жизни.
– Где он? – с трудом выговорила Синтия, не пытающаяся более выказывать равнодушия, тем более враждебности к Полу.
– С ним доктор Эванс, – ответил практикант. – А вам, наверное, лучше побыть здесь.
И тут Синтия не выдержала. Такого откровенного взрыва чувств Мартин у нее никогда не видел. Она рухнула на кушетку, стоявшую в коридоре, и безудержно разрыдалась. Алекс присел рядом и положил ее голову себе на плечо. Какую бы ревность, ревность естественную, он сейчас ни испытывал, главное было – утешить ее.
Доктор Грисуолд отвел Мартина в сторону.
– Я слышал разговоры, которые сразу начались в зале, – начал он. – Всем вроде кажется, что вы… чрезмерно реалистично сыграли финальную сцену.
Мартин кивнул.
– Но вам нечего опасаться, Мартин, вы тут ни при чем. Мистер Леннокс умирает не от этого. Причина посложнее.
– Знаю, – ответил Мартин и, увидев в глазах доктора Грисуолда невысказанный вопрос, добавил: – Стрихнин.
– Верно. – Доктор Грисуолд смущенно прикоснулся к донжуанской бородке Мартина. – По совету доктора Эванса я позвонил в полицию. Скоро здесь будет сержант Каттинг.
К тому времени как почти все ушли, Дрексель и двое рабочих очистили наконец сцену.
– Надо полагать, завтрашнее представление отменяется, – жалобно проговорил Дрексель. – Работали из недели в неделю, и все коту под хвост. Не ожидал такого от Лэма. Никогда не думал, что он на это способен. Что ж, вот пример того, что в каждом из нас есть что-то от зверя.
Дрексель сделал шаг назад и оглядел сцену.
– Ну что ж, – вздохнул он, – утром можно читать лекцию… Джо! Что это за бумаженция здесь валяется? Выбрось.
Джо, не открывший в жизни ни одной газеты, подобрал клочок, равнодушно посмотрел на причудливо изображенную букву F и выбросил его в мусорную корзину.
8. Буря в стакане вина
Сержант Каттинг выглядел, как полицейский, и говорил, как полицейский. Он появился в клинике примерно за десять минут до смерти Пола и почти сразу уединился с доктором Эвансом и доктором Грисуолдом.
Двое сопровождавших его полисмена остались в приемном покое.
– Вам бы поближе друг к другу держаться, – сказал один из них. – У сержанта ко всем много вопросов. – После чего погрузился в молчание.
В приемном покое с его мертвенным освещением собралась какая-то гротескная компания. Молодой практикант и полицейские – все в формах, сообразно с профессией… Мартин, выглядящий странно беспомощным и потерянным, при всем блеске камзола шестнадцатого века, не говоря уж о рейтузах и бороде… Синтия, ослабевшая от слез, с опухшими глазами – куда только делись все ее претензии на шик… Лишь Алекс и Мона выглядели более или менее буднично, но и они выказывали явные признаки печали и обеспокоенности.
Сержанта Каттинга не было минут пять, когда юного практиканта осенило.
– Господа, – обратился он к полицейским, – как вы думаете, могу я предложить этим людям глотнуть по капле виски? Они пережили страшное потрясение, боюсь, оно может сказаться, когда сержант начнет их допрашивать.
Стражи порядка с сомнением переглянулись, и наконец тот из них, что покрасноречивей (это он уже выступал перед собравшимися), кивнул:
– Полагаю, ничего дурного в этом не будет.
Выпить виски Мартину было в самый раз. Больничный запас (используемый исключительно в медицинских целях) состоял из первоклассного марочного бурбона, куда превосходящего вкусом тот, к которому он привык, и нервы, натянутые, как струна, немного отпустило. На остальных, включая полицейских, напиток произвел как будто то же воздействие, а когда практикант, чтобы уж до конца продемонстрировать свое гостеприимство, угостил всех сигаретами, все вздохнули с облегчением. Молчание сохранялось, но к моменту, когда вернулся сержант Каттинг, тяжелая атмосфера страха, в общем, рассеялась.
Но после первых же его слов она снова сгустилась. «Мистер Леннокс скончался», – бесстрастно объявил сержант. Мартин заметил, что он внимательно вглядывается в лица присутствующих. Никто ничего не сказал, только послышалось сдавленное рыдание Синтии. Все знали, что Пол умирает, формальное подтверждение этого особенного значения не имело.
– Бедняга, – негромко проговорил Алекс.
Сержант Каттинг повернулся к одному из своих людей:
– Дэвис, ты знаешь, где находится аудитория Уилера?
– Так точно, сэр.
– В таком случае немедленно отправляйся туда. Я позвонил в участок, сейчас по этому адресу пришлют еще людей. Проследи, чтобы никто там ничего не трогал, и пусть те, кто еще не ушел, останутся. Мне нужно допросить их.
– Слушаю, сэр. – Дэвис шагнул к двери.
– Вынужден, господа, попросить вас задержаться на некоторое время, – продолжал сержант Каттинг тем же спокойным, любезным тоном. – Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Доктор Эванс разрешил мне воспользоваться его кабинетом. Я буду вызывать вас туда по одному. Но для начала должен сказать следующее. Судя по тому, что я услышал от доктора Грисуолда, распространилось мнение, будто смерть мистера Леннокса стала результатом несчастного случая. Это не так. Хочу, чтобы вы знали: речь идет об убийстве.
Если сержант Каттинг ожидал какой-то особенной реакции, которая могла бы навести его на те или иные мысли, то его вновь ждало разочарование. Для Мартина это была не новость; да и оставшиеся трое слишком хорошо его знали, чтобы хоть на минуту допустить возможность случайной смерти.
– Начнем с вас, мистер Лэм, – сказал сержант после недолгой паузы. – Вы должны были быть рядом с мистером Ленноксом в момент отравления. – Он проследовал в тесный кабинет, а Мартин пожалел, что практикант не предложил им выпить еще по бокалу виски.
Сержант сел за стол доктора Эванса и знаком указал Мартину на стул. Устроились оба друг по отношению к другу так, что это странным образом напомнило Мартину их встречи с доктором Эшвином.
– Вы ведь были близким другом мистера Леннокса? – спросил сержант Каттинг, покончив с формальностями установления имени, адреса и так далее.
– Не более, чем другие.
– М-м-м… Хорошо, мистер Лэм, расскажите, пожалуйста, что именно происходило на сцене аудитории Уилера.
Мартин описал сцену, упомянул бокал, в который было налито «шерри», монолог Пола.
– Это большой монолог, – пояснил он, – после того как Пол сделал глоток, прошло не менее пяти минут или около того, когда я заметил конвульсии – действие стрихнина. – И Мартин в мельчайших, какие только мог вспомнить, подробностях пересказал всю кошмарную мизансцену, лишь воздержавшись до времени от упоминания Семерых с Голгофы.
– Мистер Лэм… – Сержант Каттинг остановился. – Вы сказали: «стрихнин». А я ведь говорил только, что мистер Леннокс был отравлен.
– Не хотелось бы разочаровывать вас, сержант, но тут вам ничего не светит. Вспомнив, как все происходило, я узнал симптомы, а доктор Грисуолд подтвердил мои подозрения.
– А откуда вы знаете, какие симптомы отравления стрихнином?
– И снова мимо. Как прилежный читатель детективных романов, я немного разбираюсь в криминалистике и токсикологии.
– Боюсь, вы слишком прилежный читатель, мистер Лэм, – возразил сержант Каттинг, – если думаете, что я пытаюсь поймать вас в ловушку или делаю слишком поспешные выводы. Ладно, оставим это. Как вы думаете, каким образом яд мог попасть в организм?
– Скорее всего его подсыпали в бокал с шерри. Ничего другого в голову не приходит. И произойти это могло не более, чем за час до начала конвульсий. Воду, которую мы пьем за кулисами, набирают из питьевых фонтанчиков, а ничего спиртного Пол не употреблял, боялся, что это может помешать ему на сцене.
– Мистер Леннокс не выходил из аудитории?
– После восьми вечера нет. У него просто возможности такой не было. Он играет главную роль и почти все время остается на сцене, а вне ее хватает времени только на то, чтобы переодеться.
– Спасибо. Это важный момент. – Сержант Каттинг закурил сигарету и подтолкнул пачку к Мартину. – Теперь бокал. Что в нем было на самом деле?
– Подкрашенная вода, довольно безвкусная, надо сказать. Дрексель почти час возился с раствором, подгоняя под цвет шерри.
– Дрексель?
– Лоренс Дрексель. Это режиссер Малого театра. Начал он с чая со льдом, но цвет показался ему эстетически непригодным.
– Извините меня, мистер Лэм, но черт бы побрал вашего мистера Дрекселя с его эстетической чувствительностью. Вам, несомненно, известно, что дубильная кислота может служить противоядием стрихнина, и если бы Дрексель остановился на чае, мистер Леннокс был бы сейчас жив. Где держали эту жидкость?
– Об этом вам надо спросить у ответственного за реквизит. Я не знаю. Обычно бокалы наполняют и ставят на стол за кулисами перед началом третьего акта.
– Бокалы?
– Да, должен был быть еще один, но он случайно разбился.
Сержант Каттинг удивленно приподнял брови и сделал очередную заметку.
– Кто стоял близко к столу?
– Несколько моих друзей. Доктор Грисуолд, мистер Брюс, мисс Вуд, мисс Моралес, кто еще? Ах, да, доктор Лешин с кафедры истории и его жена.
– И что связывало всех этих людей с мистером Ленноксом?
Мартин немного поколебался.
– Видите ли… все мы были его друзьями, кроме, возможно, доктора Грисуолда. Пол, мистер Брюс и я часто бывали в одних и тех же компаниях. Мисс Вуд – невеста мистера Брюса и, насколько мне известно, была связана с Полом только через него. Доктор Лешин работает на той же кафедре истории, где преподает… преподавал Пол. Мисс Моралес и миссис Лешина встречались с ним на разного рода вечеринках…
Сержант Каттинг оторвался от своих записей.
– Мистер Лэм, вы назвали себя прилежным читателем детективных романов, так что, не сомневаюсь, вы ждете не дождетесь следующего моего вопроса: есть ли у кого-нибудь причины желать смерти мистеру Ленноксу?
– Сержант Каттинг, для начала мне хотелось бы вам сказать еще кое-что насчет сегодняшнего вечера. После того как Пол упал и к нему бросились люди, я заметил на столе, там, где стоял бокал, клочок бумаги. И на нем было то же изображение, что вы и ваши люди обнаружили на месте убийства доктора Шеделя.
Сержант Каттинг поднял голову, посмотрел на Мартина с откровенным удивлением и интересом и вдруг громко расхохотался.
– Мистер Лэм, – с трудом выговорил он, – но это же абсурд. Полный абсурд. Вы сами признались в любви к детективным романам, вот и чудится вам повсюду разная небывальщина. Ну скажите на милость, какая связь может быть между мистером Ленноксом и швейцарским тайным обществом, если, конечно, оно вообще существует?
– А вот и может, – спокойно возразил Мартин, которого совершенно не удивила реакция сержанта. – Именно от Пола Леннокса исходит, пусть и не прямо, вся та информация о Семерых с Голгофы, что была обнародована в газетах. И он же говорил, что не будет чувствовать себя в безопасности, если виньяры узнают, что это он открыл их тайны.
– И вы можете доказать это?
– Его слова слышали пять или шесть человек.
– Что ж, проверим… И все же, мистер Лэм, как насчет иных, не скажу более правдоподобных, но, может быть, личных мотивов, которые могли бы толкнуть кого-нибудь на убийство Пола Леннокса?
– Таковые мне неизвестны, – ответил Мартин.
На следующее утро Мартин проснулся около одиннадцати. Первое, что он почувствовал, едва взглянув на циферблат будильника, было сожаление, что впервые пропустил занятия доктора Эшвина. И лишь затем навалились воспоминания вчерашнего вечера и ночи. Слегка вздрогнув, Мартин сел на кровати и потянулся за сигаретой.
После допроса у сержанта он, под строгим присмотром его помощников, остался в приемном покое дожидаться Моны, чтобы проводить ее домой. Ее допрос оказался последним и самым непродолжительным. Вспомнилось, как входил и выходил из кабинета доктора Эванса Алекс – почти с тем же спокойствием и невозмутимостью, что были свойственны Полу. Вспомнил он также доносившиеся из кабинета приглушенные рыдания Синтии и подумал: что, интересно, мог узнать от нее сержант Каттинг? Юный практикант любезно предложил косметический крем и напитки, и большую часть времени, ушедшего на допрос его спутников, Мартин провел, сражаясь с бородой, румянами и другими элементами грима. Домой Мону провожал уже обыкновенный человек первой половины двадцатого века, пусть на нем и оставались камзол и чулки века шестнадцатого. И как венец этого вечера с его испанской мелодрамой, внезапной смертью и разного рода подозрениями Мартин вспомнил показавшийся (и действительно бывший) таким естественным прощальный поцелуй и едва слышный шепот Моны: «Без бороды гораздо лучше».
Но при всей приятности таких воспоминаний Мартин продолжал испытывать легкие уколы совести. Быть может, все-таки следовало рассказать сержанту Каттингу все, что он знает о сложных взаимоотношениях Пола Леннокса с Синтией, Алексом и четой Лешиных. Бесспорно, это имеет огромное значение, однако же… однако же какие у него есть доказательства? Несколько слов, брошенных Синтией в состоянии опьянения и любовной лихорадки? поцелуи в темноте коридора? скрытая напряженность в случайном разговоре двух женщин? Да сержанту Каттингу все покажется почти таким же смешным, как и новое появление Семерых с Голгофы.
Ну, а столь тщательно выстроенная Эшвином версия, согласно которой доктора Хьюго Шеделя убили по ошибке (сейчас это кажется очевидным), приняв его за Пола Леннокса – как она будет выглядеть в суде? Да, все представляется ясным, как божий день, но где доказательства? Это напоминает, усмехнулся про себя Мартин, притчу про кролика, которого индусы видят на луне. Заставить увидеть его других почти невозможно; но стоит все же разглядеть, как все остальное навсегда исчезает – иные лица, мужчины, женщины. Представляется очевидным, что кролик на луне есть; но очевидность слишком часто не мирится с доказательствами.
Успокаивая таким образом свою совесть, Мартин услышал звук, в первый момент его испугавший. Кто-то ходил по соседней комнате – той самой, в которой жил Пол Леннокс. Это не уборщица, шаги мужские, быть может даже, там двое мужчин. Инстинктивный страх почти сразу сменился любопытством. Мартин накинул купальный халат, сунул ноги в шлепанцы, вышел на цыпочках в коридор и застыл перед дверью, к которой все еще была прикреплена карточка с именем Пола. Да, там кто-то был, это точно – две пары мужских ног. Пока Мартин раздумывал, что делать, дверь открылась, и на пороге возник сержант Каттинг.
– Доброе утро, мистер Лэм. А я как раз собрался постучаться к вам. Смотрю, вы поздняя птаха.
Мартин был настолько удивлен, что и ответить сразу не смог, но потом сообразил, что полиция, естественно, должна была осмотреть жилище Пола.
– Заходите, – пригласил сержант Каттинг. – У нас есть, о чем поговорить.
Мартин повиновался и неохотно сел на край кровати. В комнате было все перевернуто. Дэвис, тот самый, более говорливый, чем остальные, полицейский, в настоящий момент молча просматривал альбом с пластинками – что он там собирался найти, Мартин представить себе не мог. Впрочем, и сам Дэвис тоже.
– Вам, наверное, будет приятно узнать, мистер Лэм, – начал сержант Каттинг, – что все как будто склонны согласиться с вами. Причин убивать мистера Леннокса не нашлось, во всяком случае, никто их не видит. Не то чтобы он всем нравился, напротив, многим был несимпатичен – кому-то его сарказмы были не по душе, кому-то трубка. Но людей не убивают просто потому, что они кому-то не нравятся. А вот ваша идея насчет виньяров обоснованной не кажется. Не то чтобы я вам не верю, но, думаю, вы невольно впали в преувеличение.
– В аудитории что-нибудь нашлось?
– Увы, – покачал головой Каттинг, – Дэвис, вон этот, пришел туда слишком поздно. Рабочие оказались чрезмерно проворными, все блестело, как начищенный медный таз. Они подмели сцену, опустошили мусорные корзины, даже, чтоб им было неладно, вымыли бокал, в котором можно было найти следы яда. И ушли. На месте оказался только ваш мистер Дрексель, и Дэвис, следуя моим указаниям, продержал его там добрых три часа, пока я оставался в клинике.
Мартин представил себе, как Дрексель, который и минуты не может усидеть на месте, три часа проводит в обществе флегматичного Дэвиса, и невольно улыбнулся.
– Веселого тут мало, мистер Лэм, но я вас понимаю. Хотя, по мне, так Дрексель получил свое за повышенную активность. Он ведь мог заподозрить что-то неладное – но закрыл глаза, и любые надежды заполучить при осмотре аудитории какие-либо факты рассеялись, как дым. Заметьте, мистер Лэм, я говорю: «факты»; вы бы сказали – «улики».
– Однако же, сержант, все это ни в коей мере не опровергает того, что я видел своими глазами – бумага на столе была. – Мартин порывисто поднялся со стула. – Наверное, какой-нибудь болван из обслуги выбросил ее. Она мне не привиделась. Мак тоже ее видел – Дон Маккинли, он тоже рабочий сцены, спросите его. А к тому же, видит бог, я легче, чем кто-либо другой, способен распознать эмблему Семерых с Голгофы…
– Как вас прикажете понимать, мистер Лэм?
Мартин ограничился полуправдой.
– Видите ли, – сказал он, – я был знаком с доктором Шеделем и весьма ему симпатизировал. Естественно, мне захотелось узнать обстоятельства его гибели. И я оказался одним из тех, кому Пол Леннокс поведал историю виньяров еще до того, как она попала в газеты. Надо сказать, меня весьма заинтриговала эта странная символика.
– Боюсь, мистер Лэм, у вас выработалась прискорбная привычка к разоблачениям. – Сержант Каттинг улыбнулся, а Дэвис негромко хмыкнул. Ему никогда не нравилась манера, в какой сержант разговаривает с этими университетскими буквоедами. Каттинг же, не обращая внимания ни на чьи ухмылки, продолжал: – А теперь вопрос, мистер Лэм: что вам сейчас понадобилось в этой комнате?
– Я услышал доносящиеся отсюда звуки и поначалу немного испугался, показалось, будто Пол… впрочем, чушь какая-то. А потом подумал, возможно, это кто-то… кто-то, кому здесь нечего делать…
– Вы хотите сказать?..
Читать бесплатно другие книги:
