Мир на взводе: пружина разжимается Лукьянов Федор
Следует проводить различие между современной доктриной справедливой войны и сегодняшней доктриной справедливой войны. Это различие имеет отношение к пределам так называемого политического реализма[191]. Типический реализм современной доктрины международных отношений состоит в отождествлении государства и народа и признании за ними суверенитета. В современной доктрине любое выражение воли народа возможно не иначе как на государственном уровне. В результате идея осуществления международного гуманитарного правосудия поддается распространению лишь на утопическом и субъективном уровне, что совсем не одно и то же, что уровень межгосударственного правосудия[192]. Напротив, в сегодняшней теории политический реализм критикуется под углом зрения нормативного либерального подхода, вдохновленного различными этическими теориями, включая космополитизм и теорию реалистической утопии (Роулз).
5. В легалистской парадигме справедливая война совпадает с оборонительной войной. Концепция справедливой войны как войны оборонительной принадлежит, в частности, католической доктрине XX века[193], хотя и выходит далеко за ее рамки, будучи составной частью не только религиозных и теологических теорий, но также теории права, морально-политической философии и Устава[194].
В контексте сегодняшнего варианта легалистской парадигмы догмат национального суверенитета, вытекающий из ее современного варианта, подвергается отрицанию во имя общих интересов мира и справедливости[195]. При подобных событиях так называемое право на вмешательство является ответом на нарушение международного порядка государствами или группами лиц. Такое вмешательство обосновывается необходимостью обороны, но необязательно в рамках двухвалентной модели, т. е. простейшей ситуации, когда одно государство нападает на другое и последнее себя защищает – и необязательно в пределах полного соблюдения суверенитета, как того потребовал бы современный вариант.
Классическая двухвалентная ситуация (нападающее государство против обороняющегося) способно претерпеть ряд изменений. В борьбе с терроризмом, например, государство может совершить нападение на группу вооруженных лиц, не являющуюся государством. Приняв решение о начале превентивной войны, государство с полным правом намеревается напасть на другое государство, хотя и не подвергалось нападению само, на том основании, что противоположная сторона готовится к наступлению. Наконец, государство или группа лиц могут нарушать основополагающие права граждан или групп населения, и это способно послужить причиной санкционированного вмешательства. Все эти ситуации характеризуются как «косвенные» по отношению к простому двухвалентному случаю, когда одно государство нападает на другое, а то себя защищает.
Случай гуманитарной интервенции предполагает наличие косвенной ситуации[196]. Можно определить эту разновидность интервенции как ряд (в основном экономических, правовых и юридических) санкций, включающих и возможность вооруженного конфликта, которые предпринимаются одним государством или группой государств против других всякий раз, когда последние считаются неспособными соблюдать известные международные обязательства по обеспечению мира и безопасности. Этот тип интервенции нарушает суверенитет подвергшихся нападению субъектов, но те, кто ее совершает, приводят веские основания, которые, по их мнению, перевешивают необходимость соблюдения права на самоопределение государств.
В число таких оснований входят серьезные и систематические нарушения основополагающих прав человека, которые интервенция призвана устранить. В случае серьезных и систематических нарушений прав человека, концепцию обороны, лежащую в основании идеи справедливой войны, следует толковать расширенно.
Переходя от сегодняшнего к современному варианту легалистской парадигмы, можно утверждать, что серьезные и систематические нарушения прав человека диктуют необходимость защиты от преступления, совершаемого не против отдельного государства, а против представителей человеческого рода в целом. В данном контексте справедливая война означает войну оборонительную и в строгом, и в широком смысле слова. «Оборонительная война» в широком смысле означает, что она соответствует современному варианту легалистской парадигмы, а в контексте того, что я назвал косвенной ситуацией, она справедлива и в виде гуманитарной интервенции. При этом я избегаю споров (которые, по-видимому, имеют какое-то значение применительно к доктрине справедливой войны) относительно существования (морального) права на гуманитарную интервенцию.
Ограничусь тем, что скажу следующее: даже заняв позицию, которая при известных обстоятельствах принимает перспективу (вооруженной) гуманитарной интервенции, следует полагать, что не все войны одинаковы, ибо одни в принципе оправдать можно, а другие никак нельзя. Наконец, необходимо отметить, что оправдание всегда согласуется с легалистской презумпцией, связывающей его с обороной, но что – как я уже указывал – защита есть акт не только государства, подвергшегося нападению со стороны другого государства, но также и то, к чему можно призвать перед лицом надлежащим образом квалифицированного нарушения прав человека.
6. Наиболее очевидная проблема гуманитарной интервенции вытекает из противоречия между наличием суверенитета у отдельных государств и желанием защитить права человека в тех случаях, когда эти права подвергаются серьезной и систематической опасности, даже если это подразумевает необходимость пойти против воли тех государств, где имеют место данные нарушения.
Споры относительно гуманитарной интервенции вращаются вокруг двух разных вопросов: «Есть ли вообще нечто, называемое гуманитарной интервенцией, и при каких обстоятельствах ее можно считать оправданной?» и «Кто имеет право санкционировать такую интервенцию?». Ответы можно получить разные – в зависимости от приверженности тем или иным теориям. Одни придерживаются строго правового подхода и ставят решение об интервенции в полную зависимость от (например) санкции Совета Безопасности ООН. Другие утверждают, что международная безопасность дороже какого-то там суверенитета. Учитывая то, что в рамках существующей реальности строгая законность приемлемым критерием не представляется, упомянутые споры увязаны с теорией справедливой войны.
Пытаясь суммировать критерии оправдания гуманитарной интервенции, Международная академия мира выделила следующие принципы: серьезность нарушения, срочность, объективность, приемлемость, осуществимость, пропорциональность планируемых мер и долговечность. В целом масштаб преступлений, совершающихся в стране, в дела которой необходимо вмешаться, оценивается по определенной шкале: должны наличествовать серьезные нарушения прав человека со стороны правительства или, по крайней мере, серьезные нарушения, происходящие в масштабе всей страны, чье правительство не в состоянии навести минимальный порядок. Кроме того, участники интервенции не должны преследовать политические цели или поддерживать какую-либо из сторон, а миротворческую операцию следует осуществлять на многосторонней основе с должным образом прописанным мандатом. Наконец, целесообразность военной интервенции с гуманитарной целью следует рассматривать только в крайнем случае, когда для пресечения преступлений уже использованы все возможные мирные средства. При этом необходимо учитывать критерий соразмерности ущерба и стоимости интервенции, как при нормальном консеквенциалистском вычислении соотношения между рисками и человеческими и материальными издержками, с одной стороны, и ожидаемым результатом, с другой.
7. Prima facie, справедливая война, т. е. такая война, которую можно оправдать, есть в свете расширенной концепции обороны, которая временами включает в себя и гуманитарные интервенции, прежде всего война оборонительная. Мой тезис состоит в том, что данного основания, каким бы очевидным оно ни было, недостаточно для того, чтобы надлежащим образом различать справедливые и несправедливые войны (и интервенции). И в самом деле, такого рода доказательство, хотя и говорит нам кое-что о справедливости цели, которая должна быть оборонительного свойства и в строгом, и в широком смысле, ровным счетом ничего не говорит о тех, кто имеет права на интервенцию. Современная и сегодняшняя теория справедливой войны часто обращается ко второму пункту томистского варианта теории справедливой войны, а именно к проблеме iuxta causa, и в то же время совсем не замечает ее первого пункта, то есть настоятельного требования относительно присутствия соответствующей auctoritas. (Само собой разумеется, что в строгом смысле слова auctoritas и «обладание правом» не являются синонимами. Здесь использование этих терминов несколько натянуто: auctoritas и «обладание правом» приводятся в качестве синонимов исключительно в целях рассуждения.)
Наличие такой лакуны становится более понятным, если принять во внимание то, что проблема обладания правом или, если угодно, должным образом переформатированная проблема auctoritas, не является актуальной для стандартной двухвалентной ситуации, а именно при обороне в строгом смысле слова. Если государство А нападает на государство Б, то у государства Б обычно имеется справедливое основание и право на самооборону. Но в косвенных случаях это не так. Так кто же имеет право на вмешательство в данных обстоятельствах и на основании каких причин?[197]
Здесь я предлагаю принять во внимание различие между оправданием и легитимацией, о необходимости проведения которого я уже несколько раз заявлял в своих работах. Мой тезис заключается в том, что современные теории справедливой войны недооценивают важность наличия легитимации (и правомочия) и по этой причине не пригодны для того, чтобы дать ответ на самые важные наши вопросы. Продолжая параллель с теорией Фомы Аквинского, можно приблизительно приравнять оправдание к iuxta causa, а легитимацию к auctoritas (хотя Аквинский использует термин auctoritas в ином и более узком значении, которое обычно относится к суверенитету ведущего войну государства[198]).
На этом этапе мы уже вправе предложить собственно философское различие между оправданием и легитимацией. Очень часто в политической философии эти две концепции разграничиваются недостаточно четко, и в результате их считают взаимозаменяемыми. Постулируется либо то, что необходимым следствием твердого оправдания является последующая (с логической точки зрения) легитимация, либо то, что легитимация означает осуществление власти на основании ранее узаконенных полномочий. Но, на мой взгляд, между этими двумя концепциями, напротив, имеется существенное различие. Такое различие введено Джоном Локком, притом способом, который можно считать образцовым, хотя он и не прибегал к терминам «оправдание» и «легитимация». Грубо говоря, государство оправдано в своих действиях, если соблюдает права человека, а легитимацией оно обладает, если заручается согласием граждан. Далее я буду свободно оперировать различием между этими двумя локковыми концепциями, оставляя в стороне специфические термины «права человека» и «согласие» и распространяя само различие с уровня государства на уровень каждой организации и практики. В рамках этой более обширной перспективы легитимация зависит от точки зрения на рассматриваемый процесс, как, например, на отдачу голосов в демократическом государстве или на рынок в экономике; ей присущи типично эмпирический аспект и направление снизу вверх (если она исходит от общества). Оправдание, напротив, зависит от точки зрения, не относящейся к рассматриваемому процессу; оно имеет, по сути, теоретическую природу и направление сверху вниз (от экспертов к обществу). Если первая материальна, то последнее идеально, либо виртуально. Легитимация – это своеобразный процесс ратификации: в известных случаях исход выборов легитимирует избранного кандидата. Оправдание же оценивает результаты избирательной процедуры как бы снаружи: в аналогичных случаях нам могут сказать, что кандидат, вне зависимости от получения легитимации, не соответствует критериям справедливости и честности, которых требует должность, на которую он или она были избраны. Если говорить о международной войне, что мы и делаем в данном случае, то мы, например, знаем, что исход голосования в ООН может явиться важным фактором легитимации конфликта. Однако независимо от голосования в ООН данная война может оказаться, так сказать, несправедливой по своей сути, если в ее ходе нарушаются права человека или если она ведется с бессмысленной жестокостью.
Для наших целей достаточно сказать, что оправдание идеально и универсально, тогда как легитимация имеет эмпирический характер и основана на консенсусе. Выражаясь на языке современной политической философии, я использую оправдание субстантивным, а легитимацию процедурным образом. Понятно, что при этом я творю насилие над терминами, учитывая, что различие между концепциями более тонко, чем здесь у меня представлено. Но насилие над терминами необходимо для целей рассуждения, а концептуальное различие между оправданием и легитимацией остается тем не менее существенным. Если различие действенно, то можно говорить о том, что мой вариант подразумевает определенную степень взаимодополняемости оправдания и легитимации: чтобы война была справедливой, для нее должно быть и справедливое основание и правомочие.
Но давайте вернемся к нашей главной проблеме. Мы говорили, что согласие ООН может быть использовано в качестве благовидного предлога для легитимации войны. Если рассмотреть процесс легитимации в более общем смысле и связать таковой с его процедурными и консенсусными аспектами, то можно сказать, что многостороннее согласие и применение соответствующей процедуры составляют prima facie добротную предпосылку легитимации гуманитарной интервенции (принимая данную косвенную ситуацию в качестве модели). Все это дополняет положения международного права и современные международные традиции. С эмпирической точки зрения, это подменяет консенсус всего человечества (который совершенно недостижим в действительности) относительно грубых нарушений гуманитарных прав. Подмена же происходит во многом аналогично тому, как волеизъявление большинства в демократическом государстве в иных случаях подменяет собой волю всех граждан.
8. На данном этапе можно было бы рассмотреть еще одно различие, на которое, по моему мнению, следует обратить внимание, даже если в данном контексте оно играет всего лишь вспомогательную роль. Я имею в виду различие между легитимацией и законностью. Хотя законность и легитимация связаны между собой, они не одно и то же. Законность гуманитарной интервенции предполагает применение упорядоченной процедуры, которая в случае вооруженных конфликтов, как правило, сопровождается голосованием в Совете Безопасности ООН в пользу такой интервенции. Однако юридические процедуры необязательно должны являться единственным способом ее легитимации, особенно учитывая то, как Совет Безопасности работает в условиях, когда некоторые государства (такие как Россия и США) систематически налагают вето на неугодные им акции. Кроме того, стоит отметить, что в прошлом успех сопутствовал лишь очень немногим гуманитарным интервенциям, таким как интервенция Индии в Пакистане и Вьетнама в Камбодже, да и те проводились вне всякой связи с механизмом ООН. Иной раз срочность проблемы может потребовать немедленного вмешательства при полном отсутствии времени на проведение всех необходимых процедур. В таких случаях интервенция может считаться легитимной, хотя, строго говоря, является незаконной. Таково же было мнение авторитетных международных агентств и относительно интервенции в Косово – мнение, которое, учитывая все обстоятельства, не вступает в противоречие с нашей теорией (по Косово имелись единодушное волеизъявление всех стран – членов НАТО и согласие стран региона, пострадавших от конфликта).
Повторюсь: законность и легитимация связаны между собой, они не одно и то же. Ввиду того, что легитимация – не синоним законности и в любом случае предполагает следование определенным процедурам, можно утверждать, что легитимация гуманитарной интервенции не должна отделяться от конкретных исторических обстоятельств, в которых эта интервенция происходит. Учитывая существование сильного предубеждения против применения силы и всеобщего согласия о необходимости уважения национального суверенитета государств, легитимация гуманитарной интервенции требует величайшей осмотрительности.
В Статьях 6 и 7 Устава ООН прописаны действенные меры по разрешению международных конфликтов, но вряд ли в рамках этих процедур имеется возможность для отмены принципа уважения государственного суверенитета. Каковы исторические обстоятельства, при которых его действие все-таки может быть приостановлено? Основанием для интервенции, без всякого сомнения, могут быть серьезные нарушения так называемого «гуманитарного права». Например, геноцид. Явно более проблематичной является интервенция в защиту прав человека или демократического политического режима[199]. Но даже в этих случаях и при соблюдении постулата осмотрительности оснований для интервенции имеется достаточно.
Международная практика и наличие мощных международных организаций – таких, как НАТО, в случае Косово – являются важными факторами упрочения легитимации в случае, когда законность интервенции находится под вопросом. Как правило, государство обретает ее перед лицом начавшегося или планируемого нападения со стороны другого государства или организованной группы лиц или появления угрозы принципам, гарантирующим защиту человеческой жизни и неприкосновенности личности. Однако в первом случае легитимация является непосредственной, а во втором необходимыми требованиями являются характеристика исторических обстоятельств и способность представлять потерпевшую сторону (человечество в целом).
9. Предлагаемая гипотеза может подвергнуться внешне убедительной критике, особенно в следующих пунктах:
(i) Нельзя говорить о единичном оправдании, основанном на теории справедливой войны. Может существовать несколько разных оправданий, и это обстоятельство значительно осложняет общую картину. В особенности это относится к ситуации, когда на кону стоят права человека, так как следует иметь в виду, что в рамках разных этико-политических концепций предлагаются разные взгляды на проблему прав человека. Все это еще более осложняется перспективой того, что приверженцы разных культур могут по-разному трактовать права человека.
(ii) Реально существующие процедуры легитимации в большинстве своем несовершенны и обусловлены историческими факторами. Достаточно ознакомиться, например, с тем, как действует механизм ООН, начиная с взаимоотношений между Генеральной Ассамблеей и Советом Безопасности. Дело здесь не только в том, что внутренние силовые соотношения оказывают определяющее воздействие на юридические процедуры, но также и в том, что эти соотношения часто не соответствуют реальной ситуации в сегодняшнем мире.
Мне известно об этих ограничениях. Более того, о них вполне недвусмысленно говорится в предлагаемом здесь варианте теории справедливой войны. С другой стороны, в случае теории справедливой войны всякое чисто теоретическое воззрение должно уступить место казуистической концепции. Другими словами, чем более приближаешься к сути проблемы, тем более историческая запутанность предмета торжествует над теоретической упрощенностью модели.
10. Перейдем к анализу вторжения США в Ирак в 2003 г. Признание теории справедливой войны в качестве общей точки зрения, вмещающей и индивидуальные теоретические позиции, помогает в какой-то мере разрешить первую проблему. Хотя все войны одинаково отвратительны, они все-таки не похожи одна на другую, и мы можем проводить между ними различия. В то время как одни войны явно неприемлемы с нравственной точки зрения, некоторые другие имеют под собой справедливые основания, требующие к себе серьезного отношения. На мой взгляд, с помощью различий в оправдании и легитимации удается разрешить вторую и более специфическую проблему. Саддам действительно допускал чудовищные нарушения прав человека, и США допустили ошибку, не став апеллировать к ним в качестве причины для начала войны[200]. Однако, насколько нам известно, он не угрожал непосредственно миру и безопасности Соединенных Штатов. Поэтому одностороннее нападение США на Ирак было неприемлемым с точки зрения легитимации, хотя в случае американского вторжения в Афганистан, когда было установлено, что там находятся базы «Аль-Каиды», дело обстояло иначе. Другими словами, война против саддамовского Ирака, может быть, и была оправданна, но у США отсутствовала легитимация для ее ведения. Действительно, США начали войну в одностороннем порядке, не имея на то веских правомочий. Справедливые основания выступить против Саддама и в самом деле были, но США не имели на это права. (Наличие справедливых оснований сегодня оспаривается. Известные нам крупные нарушения прав человека Саддамом, например, действия против курдского и шиитского населения, относятся к 1991–1992 годам. То есть они были совершены за десять лет до вторжения 2003 г. А это может поставить под вопрос не только легитимацию этого вторжения, но также его справедливость.)
В заключение следует сказать следующее. Весьма странно, что такой самоочевидный вопрос, как легитимация и правомочие на ведение войны активно не поднимался до сих пор. Это тем более странно, что первый и существенный шаг в этом направлении сделан еще Фомой Аквинским[201]. По этой причине я считаю, что нам следует вернуться назад и трактовать справедливость или несправедливость войн в том же духе, что и Аквинский. Как я уже указывал, одним из его побуждений было предотвратить превращение справедливой войны в священную, то есть в Крестовый поход. Здесь мы уже можем утверждать, что Крестовый поход – есть не что иное, как война, в которой важна только цель, а не одобренные свыше полномочия и в которой единственным помыслом является оправдание, а не легитимация. Ведь администрация Буша-младшего совершила в Ираке нечто подобное тому, чего боялся Аквинский: она попыталась превратить войну в Крестовый поход. То, что я хочу доказать в своей работе, совпадает с позицией неприятия такого подхода. Но это неприятие в отличие от позиции пацифистов и реалистов не избегает дискуссии о ценностях, а, напротив, стремится ее поощрять. В глазах крайних пацифистов Буш был неправ, как неправ всякий воюющий. По мнению реалистов, Буш ни неправ, ни прав, ибо он сделал то, что на его месте сделал бы любой другой суверен самого могущественного государства в мире, а именно: то, что заблагорассудится. В противоположность этим мнениям я считаю более интересным утверждать – как я уже утверждал на этих страницах, – что, даже принимая всерьез теорию справедливой войны, теорию, которая оправдывает войну с нравственной точки зрения, мы не можем найти оправдания американской войне в Ираке.
Хакан Алтинай
К миру без гордыни
Эволюция требует того, чтобы люди обращали внимание на движущиеся предметы. Если бы наши далекие предки по ошибке сосредоточились на созерцании только медленных и неявных перемен в среде обитания, то долго бы не протянули и стали добычей хищников. Поэтому мы, их потомки, внимательно следим и за деятельностью Исламского государства, и за передвижением войск по Украине. Однако в XXI веке мы бы совершили большую глупость, если бы обращали внимание только на движущиеся предметы. Как говаривал Эйнштейн, не все то, что поддается наблюдению и измерению, достойно стать знанием, и не все то, что достойно стать знанием, поддается измерению. В некоторых немаловажных случаях процессы протекают неявно, а причина и следствие разделены слишком многими пластами времени и пространства, чтобы их можно было мгновенно установить и подвергнуть причинно-следственному анализу. Тем не менее они существуют и заслуживают нашего внимания.
Одно из таких неявных, медленных и вместе с тем чрезвычайно важных изменений – это постепенное превращение человечества в одно большое самообучающееся сообщество. Последствия такого изменения окружают нас со всех сторон. Приведу несколько примеров. Когда-то мир делился на культуры, создающие блага, и культуры, отбирающие блага. А сегодня мы обсуждаем необходимые уровни налогообложения и регулирования, и ни одно общество не рассматривает разбой и грабеж в качестве надежного пути к благосостоянию. Произошло ли в истории что-либо, что решающим образом повлияло на достижение такого консенсуса? Наверное, нет. Является ли данное обстоятельство причиной для того, чтобы не замечать важность этого консенсуса? Очевидно, что нет.
Или возьмите, к примеру, смертную казнь. В XIX веке смертная казнь существовала почти во всех странах; сегодня же это наказание не применяется в 140 странах. Есть в этом, безусловно, заслуга и Международной амнистии, и различных европейских организаций, но, скорее всего, это следствие куда более рассредоточенного обдумывания и постижения смыслов.
Или проблема инфляции и гиперинфляции. В 90-х годах прошлого века почти 40 государств мира находились под постоянным воздействием гиперинфляции. В последние десять лет она существовала только в Ираке и Зимбабве. Похоже, что финансовые организации по всему миру признали достоинства такой осмотрительности. В XVIII веке один из шведских королей, вдохновленный примером Оттоманской империи, решил создать орган по надзору за деятельностью правительства (управление омбудсмена). В наши дни подобные органы действуют более чем в 80 странах.
Или разводы: 50 лет назад расторжение брака было запрещено в Бразилии, Чили, Италии и Испании. Сегодня запрет на развод существует только на Филиппинах. Похоже, мы постоянно пересматриваем основания того, что возможно и что желательно, и попутно изучаем поведение подобных нам существ во всем мире. В результате мы сформировали, по сути, самообучающееся сообщество, и это, возможно, и есть лучшая новость на 2015 год.
Надо признать, что нам необходим такой процесс, ибо как еще преодолевать коварные потоки и минные поля нашей взаимозависимости. Их называют «беспаспортными проблемами», и таких проблем множество. В наши дни, например, это лихорадка эбола, а если говорить о классическом случае – то проблема изменения климата. Однако подобных центростремительных сил, которые преодолевают общепринятые границы и перемешивают наши судьбы, гораздо больше.
Когда финансовый сектор США производит недоброкачественный продукт, или когда управление государственными финансами Греции не соответствует должному уровню, то последствия ощущаются во всем мире. Когда в надежде поправить здоровье детей индийские матери чересчур усердно налегают на антибиотики, они тем самым повышают вероятность появления инфекции, устойчивой к лекарствам в других частях мира. Когда внедряющийся вид из одной части света приплывает в другую в балластовой цистерне огромного контейнеровоза, то угроза нависает над морской флорой и фауной во всех ее гаванях и смежных морях. Факт применения какой-либо страной оружия массового поражения способствует размыванию норм и общественного неприятия подобных действий. То, как содержатся птицефермы в Таиланде или свинофермы в Китае, дает всем людям в мире повод для беспокойства о своем здоровье, поскольку 80 % инфекций поражают как животных, так и людей, а при скученном содержании животных увеличивается вероятность мутаций и возникновения очередной пандемии. Морские биологи сообщают, что теперь они находят частицы пластмассы в рыбе, выловленной во всех частях мира. Мы обращались с океанами и морями, как если бы они были одной гигантской фабрикой по переработке мусора, и теперь начинаем употреблять в пищу, пусть пока и в мизерном количестве, отходы жизнедеятельности друг друга. Однако объемы такого потребления неумолимо растут.
А теперь вернемся к изменению климата, абсолютной центростремительной силе. Ничто не нарушило непроницаемости национальных границ так, как фактор изменения климата. Промышленные выбросы в атмосферу на другом конце мира оказывают на климат такое же воздействие, как и выбросы в городе, где вы живете. «Далеко» ли, «близко» ли – больше не имеет значения. Даже самая мощная держава не столь сильна, чтобы отгородиться от последствий деятельности других стран. Нашему самообучающемуся сообществу понадобятся единое сознание и единый язык для дальнейшего анализа этих грандиозных проблем.
Под влиянием «беспаспортных» проблем и центростремительных сил сложился мир, в котором мы живем бок о бок с миллиардами таких же людей, как мы. У нас одна общая планета и в перспективе общая судьба, но мы живем в своих странах, и наша жизнь регулируется своими гражданскими процессами. Другими словами, мы привыкли думать, что являемся хозяевами собственной судьбы, тогда как наша жизнь все больше зависит от других людей.
Как выстроить не только наши собственные судьбы, но и общую судьбу – вот, наверно, самый трудный и самый насущный вопрос нашего времени.
Разумеется, у нас есть несколько рабочих вариантов решения этой эпохальной проблемы взаимозависимости. Один из них подразумевает, что мы ничего не делаем и продолжаем верить, что международными делами можно вершить так, как если бы страны были прочны, как бильярдные шары, и вступали в нечастые, но предсказуемые контакты друг с другом. Второй вариант – надеяться на то, что управление мировыми делами будет улучшаться стараниями блестящих технократов на основе совершенствования институционального планирования.
Я не убежден, что искомой цели можно достигнуть с помощью этих методов. Растущее перемещение капиталов, идей, товаров и людских масс, порождающее упомянутые выше энергии, отправило модель бильярдного шара на свалку истории. Многочисленные уровни глобального управления действительно содействовали налаживанию широкого сотрудничества. Однако вызовы, с которыми нам придется столкнуться в связи с изменением климата и «ответственностью по защите», а также глубина нашей растущей взаимозависимости требуют создания более фундаментальной и прочной структуры, нежели та, которую способны обеспечить технократы. Необходимо подлинное и полноценное взаимодействие.
Мы должны воспитать в себе гражданственность, став достойными гражданами мира. Долгое время гражданским образованием считалось скучное изучение принципов работы правительственных учреждений. Однако в своей основе гражданственность – это то, что мы делаем для совместного управления нашим общим достоянием. Имеется в виду потребность в совместном созидании и освоении областей, где мы зависим друг от друга. Государственные учреждения – это следствия, а не причины нашего чувства гражданственности.
Вдумайтесь, например, в слова приветствий, с которыми мы обращаемся друг к другу. Мы произносим их автоматически, не задумываясь. Однако в них заключен глубокий смысл. Во всех трех авраамических религиях приветствия имеют один общий признак. В исламе, христианстве и иудаизме и «ас-саляму алейкум», и «пакс вобис», и «шалом алейхем» означают «мир вам». Кстати, ритуал отдания воинской чести основан на обыкновении показывать, что у вас нет оружия и что вы пришли с миром. Считается, что и обычай пожимать при встрече руку имеет в основе сходное намерение продемонстрировать, что обе стороны не вооружены и не замышляют зла. В Индии «намасте» означает «я вас почитаю», и ответом служат те же слова. В Южной Африке «савубона» означает «я вижу вас». Все эти общие черты важны и говорят о многом. Человечество, похоже, пришло к заключению, что лучший способ начинать взаимодействие – это подтвердить, что все участники общения признают и уважают друг друга и никому не нанесут вреда. В известном смысле это заключенный в наших приветствиях «код Да Винчи».
Еще больше смысла этот код приобретает, если посмотреть на проблему в исторической перспективе. Мы не всегда приветствовали незнакомцев такими словами. В своей недавно вышедшей книге «Мир, каким он был до недавнего времени» (The World Till Yesterday) Джаред Даймон описывает мир наших предков, которые вели племенной образ жизни. В этом мире люди подразделялись на три категории: друзья, враги и чужаки. Что делать с друзьями и врагами, в общем, понятно. Главный вопрос – как поступать с чужими? Даймонд показывает, что к ним, в сущности, относились как к врагам, поскольку особых причин для общения не было. Похоже, что свое детство человечество провело в мире, где большинство незнакомцев считались врагами. Постепенно мы создавали более сложные социальные и географические образования и уже не могли считать чужих плохими людьми, так как нуждались в их помощи и сотрудничестве. Поэтому нам пришлось выработать обычаи и нормативно-правовую базу, исключающие причинение вреда, а также признать и подтвердить равенство всех участвующих сторон. Кант, например, исследовал право на гостеприимство в своем классическом труде 1795 года «К вечному миру», где постулировал право каждого человека надеяться на то, что с ним не будут обращаться как с врагом только потому, что он незнакомец. Следовательно, вопрос, стоящий перед нашим все более взаимозависимым миром, заключается в том, сможем ли мы (и если сможем, то каким образом) найти способ наладить отношения не только с теми, кто находится в поле зрения, но и с миллиардами людей, которые живут далеко, но также являются соавторами нашей судьбы.
К счастью, у нас имеются дополнительные резервы порядочности и гражданственности. Нам без конца говорят о якобы животной природе и поведении человека. С детства мы видим документальные фильмы о природе, в которых животные рвут друг друга на части. По-видимому, кто-то надеется внушить нам, что естественным законом жизни является выживание любой ценой. В институте у многих из нас был курс политической теории, изучая которую мы познакомились с работами Томаса Гоббса. Он утверждает, что человек человеку – волк, а единственный способ получить власть над зверем – это подчиниться более крупному зверю, левиафану. Вспоминается и то, что Адам Смит советовал нам, готовя обед, ориентироваться не на благотворительность мясника и бакалейщика, а на их шкурный интерес. Специалисты по международным отношениям громогласно обличают великие державы: они-де всегда были опасными и безответственными игроками и ничто не в состоянии помешать им оставаться таковыми в дальнейшем. Тем не менее никто не смог убедить нас в том, что люди должны вести себя как звери. Возьмите игру «Ультиматум». Там одному из участников выдают на руки 100 долларов и предлагают, чтобы он поделился с другим участником. Игра называется «Ультиматум» потому, что второй участник не в состоянии повлиять на размер предлагаемой ему суммы и поэтому ему, по сути дела, предъявляют ультиматум. У него всего два варианта: либо принять сумму, либо ее отвергнуть. В последнем случае оба остаются ни с чем. Если бы мы все были уверены в животной натуре других людей, то было бы логично ожидать, что сумму станут заурядно делить в соотношении 99 к 1. Первый участник сглупил бы, если бы предложил второму сумму, превышающую 1 доллар, так как его корысть заключается в том, чтобы взять как можно больше; второй участник сглупил бы, отказавшись от 1 доллара, так как это все же лучше, чем ничего. Но за те тридцать лет, что данный эксперимент проводится во всех уголках мира, было замечено, что мы поступаем совсем иначе. Соотношение составляет в среднем 55 к 45; это, конечно, не 50 к 50, но достаточно близко. Еще более показательно то, что соотношение 75 к 25 рутинно отвергается вторым участником – поступок, казалось бы, вполне иррациональный, если бы нашим единственным жизненным кредо было только извлечение максимальной выгоды. Впрочем, многие из нас, похоже, даже готовы пострадать, лишь бы не допустить вопиющей несправедливости. Видимо, мы нутром чувствуем, насколько важна справедливость, хотя нас этому никто не учил. У этой игры есть другая разновидность: первому участнику вновь вручают 100 долларов и говорят, чтобы он поделился со вторым, но на этот раз у второго нет права отвергнуть предложенную сумму, т. е. отсутствует право вето. В этой игре, которая называется «Диктатор», соотношение сумм составляет в среднем 70 к 30, а четверть участвующих предлагают 50 долларов и даже больше, хотя наказания, предложи они 100 к 0, для них не предусмотрено. Так что же происходит? Может быть, мы вовсе и не корыстные твари?
К счастью, ученые не переставали задавать эти вопросы и после Гоббса со Смитом. Эдвард Уилсон, например, доказал, что эволюционное преимущество наличествует у эгоистичных индивидуумов, но также и у солидарных групп. Не потому ли мы противостоим явной несправедливости, невзирая на то, что порой за это приходится претерпеть расплату, и проявляем гораздо больше щедрости, чем свойственно закоренелым эгоистам? Роберт Аксельрод решил выяснить, как без воздействия центральной власти может налаживаться сотрудничество, и разработал экспериментальные модели, которые показали, что наиболее успешными и гибкими являются стратегии, которые начинаются с сотрудничества и включают периоды сотрудничества и отказа от него. Иными словами, до определенного предела верить в человека не только не глупо, но и разумно. Элинор Остром продемонстрировала, каким образом мы без участия всесильного государства налаживаем сотрудничество и ставим на место эгоистичных паразитов. За эту работу ей присвоили Нобелевскую премию. Она показала, что принадлежность к одним и тем же нормативным и социальным сообществам, посещение одних и тех же кафе и баров, стремление завоевать авторитет, следуя одним и тем же правилам, создает предпосылки для обязывающих общественных договоров. Другие экспериментаторы доказали, что для нас важно мнение о нас наших коллег. Когда в одном учреждении над коробкой для взносов на общественную кофеварку прикрепили фото с изображением глаз человека, пожертвования существенно возросли. Мы научились не только отвечать взаимностью, но и учитывать точку зрения и взгляды наших коллег. Мы знаем, что не можем выживать и преуспевать без взаимодействия с ними. Наиболее известные доводы в пользу такой постановки вопроса приведены Ювалем Ноем Харари в книге «Разумный» (Sapiens): он доказывает, что ни один другой представитель биологического вида не взаимодействует со столь значительным числом своих сородичей и не использует в этих целях так много гибких методов. Ни одно другое свойство человека, утверждает Харари, неспособно объяснить, почему мы занимаем присущее нам место в пищевой цепочке. Может быть, именно поэтому во многих философских и религиозных учениях человечество характеризуется как взаимозависимая система.
Десмонд Туту считает традиционное африканское мировоззрение «убунту» воплощением принципа «я есть, потому что мы есть». Категорический императив, «золотое правило», «васудева кутумбакам» суть отражения соответствующего умонастроения.
Существует еще один эксперимент, с помощью которого проверяются ритмы нашего настроя на сотрудничество. Это «игра в общественное благо», в ходе которой пяти или более участникам вручается по 100 долларов с условием, что любой взнос в общую копилку будет увеличен на 50 %, а образовавшуюся сумму поделят поровну между всеми членами группы.
Как можно заключить из игр, описанных ранее, кто-то жертвовал значительные суммы, кто-то небольшие или совсем ничего. Эксперименты показали, что в первом круге взносы составляли в среднем около трети выданной суммы. Но когда игра пошла по второму, третьему кругу и далее, добровольные пожертвования стали сокращаться. Мы готовы проявлять солидарность, но не хотим, чтобы нас дурачили: когда мы видим, что кто-то вносит меньше нас и наживается на нашей щедрости, то это противоречит нашим понятиям о равноправии, и мы сокращаем взносы. Увеличить объем добровольных пожертвований и поддерживать их на определенном уровне помогли две меры: участникам было позволено наказывать (пусть и с убытком для себя) прижимистых игроков и общаться друг с другом. Баулз и Гинтис пишут в своем исследовании «Сотрудничающий вид» (A Cooperating Species), что наши лингвистические возможности позволяют нам формулировать социальные нормы, сообщать эти нормы вновь прибывшим, привлекать внимание других к их нарушению и создавать коалиции для наказания нарушителей. Похоже, что нормы выявляются и объясняются посредством общения.
Юристы и подавляющее большинство экономистов долгие годы убеждали нас в том, что нам необходимы контракты, обеспеченные правовой санкцией. Однако нам необходимо также научиться больше доверять друг другу, без чего не может функционировать ни одна система. Мыслителем, обосновавшим верховенство доверия, был Конфуций. В «Аналектах» (XII.7) есть блестящий пассаж, в котором сравнивается важность для жизни человека безопасности, пищи и доверия. Заканчивается он утверждением, что доверие важнее и безопасности и пищи, поскольку ни безопасность, ни пища не могут быть обеспечены без минимальной степени доверия. Клаус Оффе пишет, что без доверия невозможны координация и сотрудничество, так как и то и другое предполагает существование побуждений, отношений и ожиданий. Вообразите все те многочисленные обстоятельства, в которых нам ежедневно приходится оказывать кому-то доверие: мы верим, что некто удостоверился в безопасности воды, которую мы пьем, и в том, что имеется ее достаточный запас на будущее. Мы надеемся, что некто контролирует работу банков, чтобы наши вклады стоили больше, чем бумага, на которой напечатаны выписки из банковского счета. Мы верим, что самолет, на котором мы собираемся лететь, отвечает определенным требованиям и не развалится в полете. Мы надеемся, что кто-то позаботился о том, чтобы программы, по которым учатся наши дети, в достаточной степени соответствовали будущим потребностям рынка труда. Мы надеемся, что дороги, по которым мы ездим, спроектированы с учетом стандартов безопасности, что на дороге не будет поворотов под углом 90 градусов и что на перекрестках зеленый свет светофора не зажжется одновременно для всех автомобильных потоков. Мы ложимся спать с верой в то, что здания, в которых мы живем, выдержат напор воды при наводнении и не разрушатся при землетрясении и что их стены сделаны не из асбеста и не насыщены радоновыми газами. В повседневной жизни мы исходим из того, что, став жертвой преступления, мы всегда можем прибегнуть к помощи полиции и суда, которые будут руководствоваться законом и нормами права, а не расчетами на личное обогащение и денежное вознаграждение. Мы надеемся, что напечатанные десятым кеглем на 27 страницах правила и условия договора на получение кредитной карты, присвоение адреса электронной почты, прокат автомобиля или открытие страницы в Фейсбуке не являются грабительскими. Мы рассчитываем, что лекарства, которые мы принимаем, и курс лечения, который нам назначили, основаны на новейших достижениях современной медицины. Этот перечень можно продолжать бесконечно, и он никогда не будет исчерпывающим. Международное разделение труда, лежащее в основе нашего процветания и благополучия, заставляет нас доверять все большему числу людей. Стимулирование и поддержание такого доверия – ключ к преуспеянию, а методы, которые мы можем для этого использовать, более чем очевидны.
Мы должны восполнять, а не истощать имеющиеся ресурсы добросовестности и благопристойности. Начинать надо именно с этого. По мнению Кваме Эппайе, мы без особого труда можем согласиться с тем, что имеем определенные обязательства по отношению к другим людям; что мы не должны проявлять по отношению к ним жестокость и должны вмешаться и помочь, если их положение окажется невыносимым и такая поддержка не потребует от нас больших жертв. Щекотливый вопрос заключается в том, есть ли у нас иные обязательства? Чтобы ответить на него, Эппайе предлагает прибегнуть к многовековой практике спасительной беседы. К этому предложению стоит прислушаться нам всем. Также не помешает избавиться от гордыни. Любое явное или неявное проявление высокомерия способно разрушить столь необходимое нам доверие и взаимопонимание. В наше время более востребованы такие качества, как любознательность и искреннее стремление к общению.
Мир «общественных благ» и роль России
Антонио Виллафранка, Маттео Вилла
Введение
Мировой финансовый кризис 2007–2008 годов стал своего рода вехой в переосмыслении международного баланса сил. Черно-белая картинка глобального развития, начертанная в Бреттон-Вудских соглашениях 1944 года и лишь слегка подретушированная в последующие десятилетия, буквально на глазах стала терять краски. Мир затянула «великая рецессия». Бреттон-Вудская система, которая, казалось бы, вышла победительницей из судьбоносных передряг середины 1990-х годов, стала восприниматься как экономически нежизнеспособная и политически неприемлемая.
Экономики с формирующимися рынками, вдохновленные высокими темпами роста, стали чаще выдвигать требования о радикальной перестройке Бреттон-Вудских институтов. По их мнению, эта реформа должна учитывать как новое соотношение сил в мире, так и возникающие в связи с этим новые повестки дня разных стран. Под давлением кризиса некоторые из этих требований были тотчас же удовлетворены: к концу 2008 года функции главного форума по обсуждению глобальных экономических вопросов перешли от G7 к G20.
В соответствии с предложениями G20 от 2008 года главный упор был сделан на реформу системы распределения голосов в МВФ. Реформаторский порыв, впрочем, быстро сошел на нет. Осуществление институциональных реформ приостановлено.
В этой статье мы попытаемся доказать, что остановку в проведении реформ не следует рассматривать как своего рода вето на «самодеятельность» со стороны отдельных стран в противовес политическим обязательствам на глобальном уровне. Их национальный вклад в копилку «общемировых общественных благ» может послужить примером и активизировать зашедший в тупик процесс реформ. В частности, для России текущий период является решающим в плане корректировки роли, которую ей предстоит играть на международной арене. А роль эта заключается в том, чтобы в ближайшие годы отстоять и перезапустить систему обеспечения всего мира «общественными благами».
1. Стремление выдвинуть на первый план «общемировые общественные блага»
В докризисные десятилетия система управления глобальной экономикой все в меньшей степени отвечала требованиям ее реального состояния – и в смысле координации политики, и с точки зрения международного регулирования. Большинство решений все чаще принималось ограниченным кругом акторов, находящихся за пределами формальных институтов глобального управления[202].
В последние годы баланс глобального экономического роста – и с точки зрения ВВП, и с точки зрения международной торговли – демонстрирует все больший разрыв между отдельными странами. В этой связи международным организациям, созданным в послевоенную эпоху (и в известной степени с иными целями), предъявляется настойчивое требование признать эти изменения. По большому счету этот призыв предполагает необходимость определить характер «общемировых общественных благ», которые, как ожидают многие страны, мировая финансовая и денежно-кредитная система обязана пестовать, поддерживать и охранять.
Из деклараций G20 явствует, что главная признаваемая всеми цель состоит в сохранении динамичного, устойчивого и сбалансированного экономического роста, способного принести выгоду каждой стране. Для осуществления этой цели декларации G20 в 2008–2014 годах были дополнены рядом вспомогательных задач. Например:
добиваться стабилизации международной финансовой системы;
проявлять ответственный подход при осуществлении денежно-кредитной политики (учитывать внутренние условия и одновременно избегать действий, способных привести к дестабилизации движения капитала на международном уровне);
обеспечивать долгосрочную устойчивость налогово-бюджетной сферы, не отказываясь в то же время от стимулирования депрессивных экономик в краткосрочной перспективе;
сохранять открытый характер глобальной экономики, предотвращать принятие протекционистских мер либо пресекать такие меры на ранней стадии;
инициировать реформу учреждений Бреттон-Вудской системы[203].
Но в упомянутых декларациях эти задачи не приведены в четкую и последовательную систему. Впрочем, если судить по действиям политических руководителей ряда стран, реформы МВФ, похоже, представляются им более важным делом, нежели большинство вышеупомянутых целей. Кроме того, эти задачи определяются национальными правительствами и «принадлежат» исключительно той или иной стране, а это означает отсутствие механизма, обеспечивающего контроль над их исполнением на международном уровне, не говоря уже о самом исполнении.
Сказать же мы хотим следующее. Лидеры G20 должны прийти к соглашению относительно очередности выполнения каждой из названных целей и рассматривать их, во всяком случае, до известной степени, в качестве одного из «общемировых общественных благ». Если исходить из того, что все перечисленные задачи подчинены главной цели – обеспечению роста мировой экономики, роста максимально высокого, происходящего на справедливой основе и с минимальным риском – то необходимо немедленно приступить к их осуществлению. В соответствии с последовательной стратегией, четким графиком и действенным механизмом контроля. При реформе Бреттон-Вудских институтов в конечном итоге должен учитываться текущий и перспективный вклад каждой страны в общемировой экономический рост, рассматриваемый в качестве наиважнейшего общемирового общественного блага.
2. Вклад в «общемировые общественные блага»: приоритеты и инструменты
2. a) Денежно-кредитная политика
На саммите в Вашингтоне в 2008 году лидеры G20 определили глубинные причины кризиса: «непоследовательные и недостаточно скоординированные меры макроэкономической политики»[204]. Если учесть, что координации мер налогово-бюджетной политики нет и в помине, то возникает вопрос: является ли такая координация в мировом масштабе в принципе возможной и даже желательной?
Ответить на него можно, проследив, в частности, насколько быстро с начала мирового финансового кризиса в денежно-кредитных вопросах менялись устоявшиеся стереотипы. До 2007 года центральные банки были склонны относиться к финансовым пузырям с благодушным небрежением: их трудно обнаружить и еще труднее ликвидировать, лучше оставить все как есть, а прибраться можно и после того, как они лопнут[205]. Сегодня ни один центральный банк в былом благодушии уже не признается.
Близкие по смыслу споры разворачиваются и вокруг проблемы эффективности денежно-кредитной политики и ее роли в условиях кризиса. Носители двух полностью противоположных взглядов, подсказанных совершенно разными теоретическими традициями, защищают, по-видимому, один и тот же тезис: денежно-кредитная политика в значительной мере неэффективна в условиях надвигающихся макроэкономических дисбалансов мирового масштаба[206]. Это лишь один из многих неразрешенных споров о пользе и пределах эффективности денежно-кредитной политики в рамках текущего посткризисного сценария[207].
Такие споры обычно влияют на разработку политических решений. Пока же мировые лидеры, похоже, изъясняются на разных языках, впадая в затяжные дискуссии по поводу целесообразности тех или иных мер, а то и вовсе ничего не предпринимая. Короче говоря, G20 должна взять на себя обязательство продолжить изучение этих вопросов и выяснить, какие цели денежно-кредитной политики должны осуществляться, какими странами, как и когда.
2. b) Политика в отношении обменных курсов и роль валют
Споры относительно обменных курсов, кажется, близятся к разрешению, так как сконцентрированы скорее на той роли, которую валюты должны играть на глобальном уровне, нежели на том, какой валютный режим предпочтительнее для стабилизации стран и совокупного потенциала роста мировой экономики[208].
В G20 широко обсуждают роль, которую некоторые национальные валюты играют в нынешней международной системе. Некоторые из них могут выступать в качестве мировой резервной валюты (доллар) или ее потенциальных конкуренток (евро и в последнее время, по мнению некоторых, юань). Сторонники сокращения глобальных дисбалансов уже давно выступают за то, чтобы некоторые валюты играли более активную роль, т. е. работали в качестве потенциальных резервных валют, тем самым способствуя переходу от мира, в котором властвует доллар, к «многополярной системе резервных валют»[209]. Этот призыв, как правило, дополняется просьбой о повышении роли специальных прав заимствования (СДР) МВФ в качестве резервной валюты в международной денежно-кредитной системе. Это важный пример, подкрепляющий наши доводы в пользу увязки реформы Бреттон-Вудских институтов с вкладом каждой страны в обеспечение «общемировых общественных благ».
Нынешний криерий МВФ для включения валют в корзину СДР и вес каждой из них определяются «относительной значимостью валют в мировой торговой и финансовой системах»[210]. В соответствии с глобальной системой финансовых расчетов SWIFT, на сентябрь 2014 года доллар оставался главной валютой, используемой в международных платежах по всему миру, а прочное второе место занимала европейская валюта (евро). Для сравнения, юань был на 7-м месте, а рубль на 18-м (см. рис. 1).
Поскольку в мире существуют более 150 валют, 18-м местом рубля вовсе не стоит пренебрегать. А недавний подъем юаня наводит на мысль и о будущей роли – и весе – российской валюты в международной валютной системе.
Рис . 1. Мировая платежная валюта по стоимости, сентябрь 2014 г .
По-видимому, рубль не стремится к тому, чтобы считаться международной резервной валютой как таковой. В этой связи было бы разумно провести различие между международной ролью валюты в качестве средства обеспечения платежей в мировом масштабе и ее ролью в качестве «ведущей» валюты в конкретной региональной валютной системе. В последнем случае рубль предстает как некий денежный стандарт для большинства постсоветских стран Восточной Европы, Центральной Азии и Кавказа. Недавнее падение курса рубля (см. рис. 2) оказывает существенное воздействие на многие страны, которые находятся в зависимости от Москвы в отношении денежных переводов или импорта, особенно в Центральной Азии[211]. Роль российского рубля в качестве потенциальной региональной резервной валюты вызывает в последнее время большой интерес и заслуживает дальнейшего анализа[212].
Рис. 2. Курс рубля к доллару.
3. Буксующие реформы МВФ и создание альтернативных учреждений
Если общемировая координация денежно-кредитной политики кажется далекой перспективой, то коллективный вклад в обеспечение стабильности валютных рынков возможен и желателен. Наше предложение заключается в том, что чем большую роль страны согласны взять на себя на мировых валютных рынках, способствуя их реформированию и стабильности, тем большее «вознаграждение» они должны получить с точки зрения занимаемого ими места в глобальных институтах экономического управления.
Между тем даже недавние реформы в МВФ могут оказаться недостаточными, если сравнить их со сдвигом в экономическом управлении, который произошел в последние два десятилетия. На первый взгляд внесенные в 2010 году в Сеуле предложения по страновым квотам в МВФ и реформе управления выглядят внушительно. Они подразумевают следующее:
удвоение квот в МВФ (с 238 млрд. СДР до 476 млрд. СДР, что на данный момент эквивалентно 730 млрд. долларов) и перераспределение квот и голосующих акций. В соответствии с соглашением, например, Китай передвинется с 6-го на 3-е место в квотах МВФ и в количестве голосов. С другой стороны, Россия восстанавливает свою роль в этой организации: после реформы 2008 года, в результате которой квота России снизилась с 2,73 % до 2,49 %, она вернет их на уровень 2,71 %;
внесение поправок в статьи Соглашения МВФ по созданию полностью избираемого исполнительного совета. В настоящее время 5 членов МВФ с наибольшими квотами (США, Япония, Германия, Франция, Великобритания) имеют право назначать исполнительного директора. Голосов России, Китая и Саудовской Аравии уже достаточно для того, чтобы позволить каждой из этих стран избрать «своего» исполнительного директора. Остальные 16 мест формально выставляются на конкурс, но результат, как правило, заранее оговаривается;
политическое соглашение о том, что развитые европейские страны сократят свое представительство в исполнительном совете (всего 24 места) на 2 места с их нынешних 8/9 мест.
При ближайшем рассмотрении, однако, текущие реформы подразумевают коррективы на 5,6 % в отношении квот и на 5,4 % по части количества голосов. Страны с развитой экономикой потеряют часть своих позиций, но у них по-прежнему сохранится 57,6 % квот и 55,2 % голосов[213].
Кроме того, в Сеуле было решено, что реформы МВФ должны быть проведены к ноябрю 2012 года. Но по состоянию на ноябрь 2014 года они все еще не были ратифицированы конгрессом США, который уже неоднократно проваливал ратификацию. В последний раз это случилось в марте прошлого года[214]. Отсутствие одобрения со стороны конгресса тормозит начало следующего раунда реформ МВФ.
Эта ситуация вызывает большое разочарование, особенно в странах БРИКС. 15 июля этого года БРИКС учредил Новый банк развития (с капиталом в 50 млрд. долларов) и пул валютных резервов (с капиталом в 100 млрд. долларов). В отличие от МВФ и Всемирного банка в Новом банке развития БРИКС каждая страна имеет один голос независимо от квоты, причем ни одно государство не обладает правом вето.
Хотя БРИКС представляет собой неоднородную группу стран, а некоторые из них настороженно относятся к возможности того, что Китай начнет доминировать в группе, сам факт, что странам БРИКС удалось договориться о создании институтов альтернативных ВБ и МВФ, вызывает беспокойство у тех, кто заинтересован в оценке состояния глобальных институтов управления[215].
4. Глобальное экономическое управление: пространство для маневра
В русле логики, предложенной выше, далее следует краткое предложение, направленное на возврат G20 к ее решающей роли в современной мировой системе экономического управления в сочетании с некоторыми политическими последствиями для России:
лидеры G20 должны уделять первостепенное внимание целям и задачам повышения потенциала роста мировой экономики и его устойчивости в долгосрочной перспективе;
лидеры G20 должны признать, что научный и политический консенсус относительно решения кредитно-денежных и валютных вопросов достижим в некоторых областях, но отсутствует в других. Следовательно, руководители должны стремиться согласовать «общий знаменатель». Иными словами, договориться, какие меры лучше всего подходят для достижения уверенного и стабильного экономического роста;
на основе четкого понимания задач, поставленных на саммитах G20, и инструментов их реализации лидеры G20 должны добиться политического согласия/компромисса по конкретным приоритетам в отношении стран (или групп стран), согласовать сроки введения тех или иных мер и механизмы контроля;
реформирование Бреттон-Вудских институтов и, главное, МВФ должно быть непосредственно и строго увязано с достижением приоритетных целей конкретными странами, а также подтверждаться независимым мониторинговым механизмом. Смысл в том, что чем больше вклад страны в «общемировые общественные блага», тем больше у нее должно быть возможностей в плане голосования и представительства в институтах, стоящих во главе системы международного экономического управления;
в пределах указанного срока странам Европейского союза придется рассмотреть возможность единого представительства в МВФ и согласиться на постепенное сокращение своих квот (и, следовательно, прав голоса);
на заседаниях G20 правительство России может дополнительно подчеркнуть роль рубля как региональной валюты и работать над признанием этой роли. Рубль содействует движению валютных потоков между постсоветскими государствами. И таким образом играет важную роль в обеспечении экономического роста в Центральной Азии, на Кавказе и в Восточной Европе;
создавая институты, альтернативные Всемирному банку и МВФ, страны БРИКС, в том числе Россия, должны рассматривать их в качестве региональных инструментов, а не прямых конкурентов в вопросах, касающихся глобальных проблем. Эти страны должны признать тот факт, что лучший спосо выйти за пределы нынешнего формального баланса сил в рамках Бреттон-Вудских институтов – это добиваться их реформирования, а не замены.
Данные рекомендации носят весьма амбициозный характер, и их реализация вполне может вызвать затруднения. Тем не менее основная задача лидеров G20 в том, чтобы избежать возникновения паралича международных институтов и одновременно не дать возникнуть эффекту «тарелки спагетти», то есть ситуации, когда разработка огромного количества разнородных программ интеграции начинает расти в геометрической прогрессии. В долгосрочной перспективе такие результаты могут оказаться не выгодными никому. Со своей стороны, во избежание таких результатов, Россия может сыграть роль партнера в деле реформирования и поддержания международных институтов. Эффект от такой деятельности, помимо прочего, может помочь разрядить политическую напряженность в связи с кризисом на Украине.
Алан Фриман
Не превращать людей в роботов
Введение
В этой статье рассматривается стратегия промышленного обновления и реструктуризации экономики на уровне передовых мировых технологий. В основе стратегии четыре принципа:
1. внедрение передовых технологий и развитие собственного технического потенциала, независимость от технологического импорта;
2. использование инноваций в целях индустриального обновления; наиболее продвинутые сектора экономики впоследствии смогут найти рынки для своей продукции и заложить техническую базу для реиндустриализации;
3. производство и поставка конкурентоспособной высокотехнологичной продукции и контента на мировой рынок;
4. разработка системы финансирования, в том числе из бюджетных средств, в целях сбалансированного внедрения инноваций и развития промышленности, обеспечения стабильности и независимости от внешних рынков, а также долгосрочного планирования работы предприятий в условиях перехода на новые технологии.
Эти принципы часто фигурируют в деловых изданиях. Они лежат в основе политики Китая, в стратегии четырех быстроразвивающихся стран Азии – так называемых азиатских тигров, а также в рамках скандинавской модели. Кроме того, они достаточно широко применяются в Америке и европейских странах. Именно эти принципы легли в основу промышленного подъема Японии. Экономические проблемы начались в тот момент, когда Япония приняла решение изменить курс и приступить к финансовой либерализации. Экономисты-либералы, впрочем, предпочитают не муссировать эту тему, что никак не влияет на широкое применение и обоснованность этих принципов.
Но прежде, чем претворять в жизнь такую стратегию, следует определиться с понятием «новейшая технология». Очевидно, что строить современный завод на паровой тяге нет никакого смысла, ведь эта технология неэффективна, неэкономична и неконкурентоспособна. В то же время принцип использования современных технологий не поддается четкому определению, по крайней мере применительно к промышленной инфраструктуре. Современная система железнодорожного сообщения предполагает наличие высокоскоростной магистрали, современной системы энергоснабжения, а заменой паровых установок является не уголь и не электричество, а совершенно новые системы, созданные в последние годы с использованием робототехники, гибкого автоматизированного производства, распределенного производства, разделения сетей и т. д.
Таким образом, для разработки эффективной стратегии необходимо проанализировать технологии, способные обеспечить промышленное развитие страны.
Что такое технологии будущего?
Почти десять лет в сотрудничестве с исследователями из Австралии, Великобритании, Северной Америки, Китая и европейских стран я изучал высокотехнологичные производства, рынок высокотехнологичной продукции и влияние этой продукции на промышленность. Статистические данные однозначно свидетельствуют о том, что ключевой характеристикой новых технологий является их зависимость от высококвалифицированного труда: научной, технической, творческой и управленческой деятельности.
Формируется новая модель взаимоотношений между отраслями, основанными на высококвалифицированном труде, и современными способами производства, что открывает доступ к массовому рынку. Эти методы основаны на революционном скачке в продуктивности услуг, то есть на отношениях между людьми. В центре внимания – информационно-коммуникационные технологии (ИКТ), которые позволяют применять такие методы не только в специализированных областях, где они уже широко используются, но и в других сферах производства и потребления, которые претерпевают все большие изменения под влиянием ИКТ.
В этом смысле высококвалифицированный труд выступает в качестве технологии XXI века так же, как викторианская эпоха ассоциируется с паровой тягой, электричество и сталь – с началом XX века, а нефть и автомобильный транспорт с послевоенным периодом.
Высококвалифицированный труд в своем развитии достиг переломного момента. Для потребительских товаров, созданных с использованием высококвалифицированного труда, массовый рынок имеет не меньшее значение, чем когда-то имел рынок хлопка для промышленной революции, перевозки и транспортировка грузов – для второй промышленной революции и развитие автотранспорта и домашней техники – для роста потребления рабочего класса на протяжении XX века.
Одновременно происходят изменения в структуре производства за счет робототехники, гибких производственных систем, кардинальной перестройки городской инфраструктуры и пространства, появления интеллектуальных энергосетей и диверсификации источников энергии, использования биотехнологий и т. д. Таким образом, высококвалифицированный труд играет роль основополагающей преобразующей технологии, которая находится пока в зачаточном состоянии. В то же время игнорировать его уже нельзя, как в свое время нельзя было не учитывать появление паровой тяги или автомобиля. Поставив во главу угла высококвалифицированный труд, можно разработать комплексную стратегию промышленного развития, предусматривающую двоякую цель: включение в международную конкурентную борьбу за новый потребительский рынок креативной продукции и проведение реиндустриализации на новом, более высоком технологическом уровне.
Рассмотрим лишь один из многих показателей этой трансформации. По данным Международного союза электросвязи при ООН, в мире насчитывается 6,98 млрд. активных номеров сотовой связи, что лишь немного меньше численности населения планеты. Первые сотовые телефоны появились на рынке в 1983 году, то есть чуть более двадцати лет назад. Сам по себе мобильник – лишь одно из проявлений сетевого века, представляющего собой гораздо более масштабный феномен. Сеть, в свою очередь, является кульминацией продуктивности услуг. Процесс начался с изобретения телефона, затем появился кинематограф, телерадиовещание, компьютеры, коммуникационные сети и цифровые технологии. В итоге современный мир отличается от мира ХХ века, включая его конец, так же как век автомобиля от викторианской эпохи.
Чтобы проанализировать влияние этих изменений на структуру производства в качестве основы промышленного обновления, необходимо понять, что происходит с потреблением.
Компания Samsung смогла выйти в число мировых лидеров благодаря тому, что Южная Корея когда-то поставила перед собой эту задачу. Вопрос состоял не в том, чтобы иметь развитую электронную промышленность или производить хорошие телефоны. Нужно было понять, с какой целью их покупают потребители. Аналогичным образом Генри Форд преобразовал автомобилестроение, когда осознал задачи, связанные с тягой потенциального потребителя к путешествиям. Согласно данным исследовательской компании International Data Corporation (IDC), (http://www.idc.com/prodserv/smartphone-os-market-share.jsp), продажи Samsung в четыре раза выше, чем у компании Аpple.
В центре стратегии корейской компании находится контент, доступный пользователям телефонов на базе Android. То есть приложения, игры, музыка и различные базы данных. Пользователям предоставляется огромный выбор, и этот выбор постоянно расширяется. По замыслу компании активное продвижение таких потребительских товаров, а речь идет именно о товарах, должно убедить потребителей покупать телефоны Samsung, чтобы получить доступ к интересующему их контенту.
Такова стратегия реализации такого товара, как телефон. Это универсальная стратегия. На современном этапе развития потребительского рынка центральную роль играют так называемые дизайнерские или спроектированные товары, то есть продукция, предоставляющая потребителю право выбора. Начало было положено в сфере культуры: музыка, кино, печатная продукция и художественные промыслы. Теперь эта тенденция распространяется на любой товар, предусматривающий проектирование, начиная с небоскребов и автомобилей до одежды и мебели.
Необходимым условием успешной реализации программы реиндустриализации, включая основные отрасли промышленности, является использование новых производственных возможностей в отраслях, опирающихся на проектирование и высококвалифицированный труд.
Необходимо разработать рациональную стратегию развития, предусматривающую максимально широкое воспроизводство и использование таких ресурсов. Стратегия должна включать взаимодополняющие технологии для высококвалифицированных специалистов, методы совершенствования этой стратегии как основы для реиндустриализации с целью выхода на рынки будущего многополярного мира.
Высококвалифицированный труд: некоторые данные
Как доказать справедливость таких утверждений? В том, что касается творческой деятельности, можно столкнуться с достаточно вольной интерпретацией статистических данных. Я же использую лишь официальную статистику, полученную в результате работы исследователей в трех странах на протяжении восьми лет. Эти данные легли в основу отчетов Министерства культуры, СМИ и спорта Соединенного Королевства, пользующихся международным признанием. Министерство пересмотрело эти показатели в 2014 году. Как член исследовательской группы я не несу единоличной ответственности за полученные результаты, но считаю себя ответственным за свои собственные заключения, сделанные на их основе. Хотел бы отметить, что эти данные прошли тщательную проверку и являются наиболее надежными на данный момент.
Рис . 1. Отрасли промышленности Соединенного Королевства в 2013 г .
Источники: расчеты автора, статистические данные Министерства культуры, СМИ и спорта Соединенного Королевства за январь 2015 года (https://www.gov.uk/government/statistics/creative-industries-economic-estimates-january-2015), а также Bakhshi, Freeman and Higgs (2014) The geography of the UK’s high-tech and creative economies (http://www.nesta.org.uk/publications/geography-uks-creative-and-high-tech-economies).
Я сконцентрировался на двух основных секторах, выделенных в статье Х. Бакхши (Bakhshi et al, 2014): высокотехнологичная экономика и креативная экономика. На рисунке 1 показана доля этих секторов в Соединенном Королевстве в 2013 году по сравнению с такими традиционными отраслями, как производство и финансы. Уже сейчас можно отметить, что высокие технологии являются крупнейшим из экономически значимых секторов в Соединенном Королевстве, тогда как креативная экономика, в которой занято почти 1,7 млн. человек, почти не уступает по этому показателю производству.
И это не все. По темпам роста эти сектора значительно опережают другие отрасли. Как показано на рисунке 2, при сохранении текущих темпов роста занятость в этих секторах к 2030 году превысит общую численность работников в производстве, финансах и строительстве. Кроме того, креативная экономика к этому времени опередит по своему размеру наукоемкие высокотехнологичные отрасли.
Рис . 2. Предполагаемое соотношение секторов экономики в Соединенном Королевстве к 2030 г . при сохранении текущих темпов роста .
Источники: те же, что и к рис. 1.
На рисунке 3 показаны источники такого роста. Данные охватывают шестнадцатилетний период, что доказывает, что это не разовый всплеск в рамках экономического цикла. Рост рабочих мест в экономике Соединенного Королевства обозначен нижней линией. За 16 лет количество рабочих мест выросло на 10,6 %, что ниже темпов роста населения. Следующая линия показывает занятость в креативной экономике.
В креативной экономике можно выделить две составляющие. К первой относятся девять отраслей, в рамках которых осуществляется производство высокотехнологичных товаров, за исключением такой наукоемкой продукции, как фармацевтика и аэрокосмическая промышленность.
Главной характеристикой этих отраслей является производство товаров с эстетической составляющей. В потребительском сегменте речь идет об изобразительном искусстве, исполнительстве, а также культурно-историческом наследии и выставках. К цифровому сегменту относится создание таких современных товаров, как компьютерные игры. Коммуникационная сфера включает кино, видеозаписи, вещание и издательскую деятельность. На них работают компании различных направлений корпоративного сегмента: здесь представлены архитектура, мода, реклама и программирование. Все больше компаний различного профиля задействовано как в потребительском, так и корпоративном сегментах. В первую очередь это касается веб-дизайна и видеоматериалов. В области робототехники и биотехнологий грань между корпоративным и потребительским сегментами стирается.
Рис . 3. Занятость в креативной экономике Соединенного Королевства . 1997 г . = 100 %.
Источники : Министерство культуры , СМИ и спорта Соединенного Королевства , указ . соч ., расчеты автора .
При попытках дать самое общее определение понятию «креативная экономика» исследователи добавляют еще один компонент – «встроенный» креативный труд. Под этим понимается работа, производимая за рамками собственно креативных отраслей. Например, дизайнеры автомобилей, но не механики. Если говорится о «встроенном» креативе, это значит, что спрос на креативный труд есть, но до его выделения в отдельное направление пока не дошло. В современной экономике наметилась явно выраженная тенденция к формированию таких отраслей в рамках массового потребительского сегмента. Классическими примерами являются автомобильная и мебельная промышленность. По словам Генри Форда, «автомобиль может быть любого цвета, при условии что он черный». Современные автопроизводители придерживаются несколько иной философии: «Автомобиль может быть любого цвета, при условии что вы купите его у нас».
Определение креативной экономики, принятое Министерством культуры, СМИ и спорта Соединенного Королевства, вообще исключает автомобильную и мебельную промышленность, выделяя только работников творческих профессий. Дело в том, что в этих отраслях функциональная составляющая все еще важнее дизайнерской. Хотя роль эстетической составляющей в автомобилях и мебели растет, основной характеристикой этих товаров остается функция, а не внешний вид. Стул производится для того, чтобы на нем сидеть, а автомобиль – чтобы дать возможность перемещаться из пункта А в пункт В и т. д. Соответственно слесари-механики играют более важную роль по сравнению с дизайнерами. В конце концов, современные автомобили являются плодом усилий инженеров, механиков и сборщиков, а не дизайнеров. Фильмы, напротив, создаются режиссерами, продюсерами, актерами, гримерами и другими специалистами, чьи имена бегут по экрану по окончании киносеанса. Видеоинженеры упоминаются в последнюю очередь, поскольку не они играют решающую роль при создании продукта.
Такое определение по меньшей мере представляется неполным. Тем не менее, даже согласно ему, креативная экономика выросла на 44 % за 16 лет, увеличиваясь в среднем на 2,5 % в год. При этом рост не прекращался даже в 2008 году, когда в других отраслях наблюдался спад.
Также следует обратить внимание на данные, приведенные на рисунке 3 касательно занятости в наиболее креативных отраслях. Численность работников возросла на 83 % при ежегодном росте почти на 4 % в год. Это очень высокие показатели. Такие темпы роста в Великобритании не наблюдались с 1950-х годов.
Наконец, верхняя линия отражает динамику занятости в креативных отраслях: показатель вырос на 138 % при ежегодных темпах роста на уровне 6 %. Это можно сравнить с «золотой лихорадкой». Таким образом, новый стремительный рост обусловлен растущим числом работников, занятых определенным видом трудовой деятельности.
Занятость в креативных и наукоемких отраслях
Помогает ли это понять, как развивать и использовать интеллектуальный потенциал других областей, где также используется высококвалифицированный труд, в частности научная работа? Как соотносятся креативные, наукоемкие и технические отрасли? Ответы на эти вопросы помогут понять, почему высококвалифицированный труд имеет особый уникальный статус и почему нужно инвестировать в эту область.
В этом отношении важны два аспекта. Во-первых, все более важную роль в достижении мирового лидерства в любой отрасли играет контент, о чем было сказано ранее.
Во-вторых, важно подчеркнуть характеристики задействованного труда. Креативный труд отличается от других видов деятельности тем, что без человека он невозможен. В этом он схож с научным трудом. Творческих людей нельзя заменить на роботов, а их деятельность механизировать. Я называю этот вид деятельности незаменимым или высококвалифицированным трудом. Именно такой труд создает новые современные технологии. Это основной фактор, который характеризует все растущие отрасли и является ключом к успешной стратегии развития. Именно потому, что такую деятельность нельзя механизировать, ее нельзя и импортировать, отлить из стали или бетона; это национальный ресурс, который необходимо целенаправленно развивать и поддерживать и поставить во главу программы промышленного развития.
Рис . 4. Составляющие креативной экономики . Что такое креативные отрасли ?
Как показано на рисунке 4, в креативных отраслях занято свыше половины творческих работников. Темпы роста составляют почти 6 %. Это самый быстрорастущий компонент креативной экономики.
Американские ученые называют этот труд «интеллектуальным». Особо преуспели в этой области российские специалисты. Во всех странах мира я встречаю русских, работающих в области ИКТ. Российское общество имеет высокий культурный и технический потенциал, что обусловлено историей и размерами страны, контактировавшей со многими цивилизациями. Россия славится своими специалистами и пользуется заслуженным уважением; в сфере ИКТ эта страна вышла на лидирующие позиции.
Мне кажется, что приоритетом программы реиндустриализации России должно стать развитие кадрового потенциала с опорой на исторические корни и достижения в сфере науки и культуры, сделавшие страну одним из столпов мировой цивилизации. России следует осуществлять реиндустриализацию одновременно с развитием конкретных технологий, которые могут помочь в полной мере раскрыть потенциал научных и творческих кадров. ИКТ в этом отношении имеет первостепенное значение наравне с модернизацией транспортной системы и развитием современных городов. России следует действовать по двум направлениям:
1. развивать и содействовать созданию современных наукоемких технологий в рамках новой волны промышленного развития для замены устаревшей инфраструктуры;
2. укреплять ведущие позиции в отдельных ключевых областях, в которых выбор потребителей обусловлен творческой составляющей, при необходимости в сотрудничестве с другими странами.
Базовые и вторичные технологии
Сторонникам старой школы сложно понять новые технологии, поскольку их основным ресурсом является вид трудовой деятельности, а не новое оборудование или материал. Однако, согласно статистическим данным, занятость в сферах, требующих высококвалифицированного труда, растет в четыре раза быстрее, чем в традиционных отраслях. Именно поэтому основой реиндустриализации должен быть именно высококвалифицированный труд.
Заблуждения машинократического века
Думающие люди должны оперировать широкими категориями. Промышленное производство в Европе возникло в период, когда основной экономической теорией была физиократия, ставящая во главу угла землю в качестве источника производства продуктов. Физиократы считали, что города ничего ценного не добавляют, а только перерабатывают дары природы. Сейчас в развитых странах менее 5 % трудоспособного населения занято в сельском хозяйстве.
Для определения иллюзии, согласно которой все ценное создается машинами в форме товаров, я использую термин «машинократия», разработанный совместно с проф. Радикой Десаи. Между тем в промышленно развитых странах 80 % работников в настоящее время занято в сфере услуг. Это доказывает несоответствие «машинократического» мышления современным экономическим реалиям.
Пытаясь избавиться от устаревших стереотипов, важно не впасть в другую крайность и избежать банальных и необоснованных обобщений, которые могут показаться привлекательными, однако оказаться бесполезными в качестве основы для программ, учитывающих реальное положение дел. Соответственно необходимо отказаться от двух расхожих заблуждений и сконцентрировать внимание на фактах, дабы понять, что именно происходит в данный момент.
Во-первых, мы не вступаем в «век роботов». Сейчас роль человеческого труда высока как никогда, и именно автоматизация приводит к тому, что ряд профессий становятся незаменимыми. Роботизация не может вытеснить человеческий труд. Напротив, она позволяет разделить его на компоненты, выделив функции, которые поддаются механизации и которые не могут быть механизированы. Таким образом, в структуре рабочей силы доля работников, занятых трудом, не поддающимся механизации, растет, а не уменьшается, что подтверждается статистикой. Однако господствующая экономическая теория по-прежнему рассматривает машины как неограниченный ресурс для замены человеческого труда.
Мы живем не в постиндустриальную эпоху, как считалось в 1980-х годах. Тогда казалось, что все потребности будут удовлетворяться машинами, а люди займутся не связанной с машинами деятельностью. На самом деле, креативная трудовая деятельность невозможна без средств механизации, в частности в области электроники, ИКТ, цифровых технологий, городского устройства и транспорта. Именно благодаря внедрению новых технологий удается оптимизировать процесс предоставления услуг. Идея, согласно которой в современном мире креативная деятельность возможна без помощи средств автоматизации, экономически несостоятельна. Лишите современного художника мобильного телефона, Интернета, городской инфраструктуры, выставочных пространств и доступа к потенциальным покупателям и посмотрите, что из этого получится.
В результате возникает новый тип отношений между людьми, машинами и городским пространством, что требует формирования человека нового типа, нового типа машин, нового городского пространства и новой модели взаимоотношений между городом и деревней.
Тот тип человека, который должен сформироваться при такой конфигурации, в определенном смысле действительно очеловечен, поскольку люди получают возможность реализовать свой творческий потенциал и получить присущее каждому эстетическое наслаждение.
Материальная база должна быть создана с учетом самоценности человека так, чтобы он больше не считался придатком машины, как это было в случае с конвейерной сборкой или заводом. Таким образом, новая экономическая эпоха, в которую мы вступаем, обладает огромным потенциалом для эмансипации человека. Однако над нами довлеют остатки старого мышления. Точно в кошмарном сне, прошлые поколения преследуют нас в современном мире. Пора просыпаться.
«Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры…»
Какие же ресурсы нам нужны? Ответ подсказывает Пушкин в стихотворении «Зимнее утро»: пора просыпаться и, наконец, начинать понимать, что приносит радость. Творческое начало, этот кладезь человечества, является основополагающим экономическим ресурсом, который необходимо развивать. Страны, концентрирующиеся на материальном, будь то нефть, полезные ископаемые, золото или сельскохозяйственные продукты, неизбежно окажутся в числе отстающих.
Проблема, однако, заключается в том, что инвесторы, мыслящие традиционными категориями, не привыкли заниматься вопросами, связанными с подготовкой кадров. Хотя это открывает уникальные возможности, поскольку кадровый потенциал России огромен. Для того чтобы развивать людские ресурсы, требуется принять следующие меры:
1. наращивать кадровый потенциал за счет инвестиций в образование, профессиональную подготовку и научно-исследовательскую работу;
2. развивать вспомогательные технологии в области ИКТ, создания городов творческих, транспортных сетей и т. п.;
3. разработать национальную программу инноваций, обеспечивающую системное внедрение инноваций, в частности в целях реиндустриализации.
Если не выполнить хотя бы одного из этих условий, этот ресурс не будет эффективно работать, так же как не будет успешно работать сельскохозяйственное предприятие, расположенное на самых плодородных землях, но не имеющее сельхозтехники, удобрений и соответствующих технологий. Проекты, подобные Сколково, потерпели неудачу потому, что не были включены в общую стратегию развития, реализуемую в масштабах страны.
Как же подготовить высококвалифицированные кадры? Мой рисунок никуда не годится, так что буду рад, если профессионалы смогут представить это изображение в более привлекательном виде. На рисунке 5 я попытался изобразить механизм развития творческого начала. У него две оси колес: передняя ось – люди, а задняя – материальная составляющая. Вверху находится общество, откуда поступают указания. Колеса соединены с механизмом посредством рычагов, при помощи которых общество определяет направление движения. Возможно, это не самая удачная аналогия. Но мы больше не едем по рельсам, и перед нами открываются необъятные морские просторы.
Рис . 5. Стратегия подготовки высококвалифицированных кадров
Нам придется преодолеть немало трудностей. Мы не знаем, как «производить» творческие личности, но мы должны создать условия, в которых они смогут сформироваться самостоятельно. Развитие человеческого потенциала, таким образом, должно иметь приоритетное значение. Необходимо вкладывать средства в образование, реализацию творческих устремлений и личностное развитие.
При этом материальные потребности существуют. Людям нужно где-то жить и питаться. Без этого они не смогут реализовать свой потенциал.
Однако пропитания и крыши над головой недостаточно: необходимо обеспечить условия для творческой деятельности: требуется соответствующая инфраструктура, нужны площадки, побуждающие к творчеству, средства связи для создания сетей, являющихся одной из естественных форм производственной деятельности.
Короче говоря, без задней оси машина никуда не поедет, но без передней оси механизм рухнет при первой попытке прийти в движение.
Хочу сказать несколько слов о направлении нашего движения. Нередко, чтобы понять этот новый мир, необходимо отказаться от традиционного мышления. О «приходе к власти роботов» написано много. Неожиданно этой проблемой заинтересовались британские авторы, хотя эта тема обсуждалась со времен Голема и Карела Чапека, придумавшего само слово «робот».
Этот страх обусловлен попытками превратить человека в машину. Они продолжаются 300 лет. Фабричный капитализм пытался сделать из людей подобие машин, лишил их самостоятельности и заставил работать по команде. Если разобраться, то опасения, что роботы станут вести себя как люди, не более чем страх, который испытывают люди перед возможностью превратиться в машину.
В новом веке человек не должен быть рабом машины. Машины должны использоваться в интересах человеческого развития. Проблема состоит не в том, чтобы не дать роботам стать людьми, а в том, чтобы не превращать людей в роботов. Именно в этом состоит задача промышленного развития на современном этапе.
Франсин Меструм
Для всех, а не только для каждого
Мы живем в парадоксальное время. С одной стороны, международные организации содействуют программам социальной защиты в странах третьего мира. А с другой – те же самые организации при поддержке Европейского союза и национальных правительств разрушают существующие механизмы социальной защиты в Европе. К чему это приведет? И какие альтернативные решения на сей счет вынашивают левые силы?
В этой статье я хотела бы предложить новый концептуальный подход к проблеме «общественного блага», предполагающий как широкое демократическое участие общества в принятии решений, так и социальную защиту самого общества в целом.
Введение
Было бы наивно полагать, что такие организации, как Всемирный банк или МВФ, заблуждаются в своих политических предпочтениях. Они хорошо знают, в каком направлении продвигать свою политику, и за последние 25 лет весьма преуспели в навязывании своих рекомендаций беднейшим странам-должникам. Теперь настала очередь Евросоюза испытать, какие плоды приносит политика неолиберализма на социальном уровне.
Борьба с бедностью против социальной защиты
Концепция развития зародилась в 1950–1960-х годах в Организации Объединенных Наций. ООН регулярно публиковала отчеты о «социальной ситуации в мире». Удивительно то, что в этих документах не говорилось о бедности. Упоминались общие социальные проблемы, связанные со здравоохранением, школьным образованием, жилищными условиями. Их решение и было названо социальным и экономическим «развитием».
После безуспешной попытки поставить на повестку дня вопрос о бедности в начале 70-х Всемирному банку все же удалось это сделать в 1990 году[216]. Это произошло почти через десять лет с начала реализации политики «структурной перестройки» – неолиберальной программы для стран, имеющих высокую внешнюю задолженность. Реализовалась она с применением всех известных средств, которые и по сей день остались неизменными: сокращение социальных расходов, ужесточение бюджетной политики в целом, наращивание экспорта ради экономического роста, либерализация торговли и финансов, ослабление регулирования рынка труда[217]. Социальные последствия этих программ оказались катастрофическими[218]. И когда в качестве приоритета была объявлена борьба с бедностью, создалось впечатление, что Бреттон-Вудские организации всерьез обеспокоились судьбой бедных и показали, наконец, свое человеческое лицо.
Анализ международного дискурса о бедности 90-х годов показывает, что за снижением уровня бедности стояло нечто большее, нежели просто забота о бедных. Это был ребрендинг неолиберальной политики. Уровень бедности должен был быть снижен за счет расширения рынков, сохранения конкурентоспособности и защиты прав собственности. Акцент на борьбу с бедностью не повлиял на эти тенденции и не благоприятствовал проведению социально ориентированной политики. Напротив, он прекрасно сочетался со «структурной перестройкой»[219].
Более того, Всемирный банк, а также ПРООН (Программа развития Организации Объединенных Наций) постоянно подчеркивали, что социальная защита неэффективна для бедных стран. Следуя их логике, главная социальная миссия государств заключается в том, чтобы помочь беднейшему населению, но желательно посредством «разумной» макроэкономической политики и с применением минимально возможного количества защитных мер. «Политика, сдерживающая развитие рынков», как утверждалось, не отвечает интересам бедных[220]. Установление минимального уровня зарплаты и субсидии советовали запретить. Система социального страхования могла существовать, но только в рыночном варианте. «Хронически обездоленных необходимо вывести из-за черты бедности, чтобы они могли включиться в общий процесс экономического роста. Но затем наступает момент, когда государство должно отойти в сторону… если человеческое развитие является раковиной, то свобода – ее бесценная жемчужина»[221]. «Думать о бедности в контексте социальной защиты и расходов на социальные нужды – диагностическая ошибка».[222]
Социальная защита
Социальная защита оказалась в повестке дня Всемирного банка в 2000 году[223]. Эксперты ВБ рассматривали ее как «управление рисками», причем чрезвычайно сложными для их устранения. Все, что можно сделать, это смягчать их последствия и помогать людям «справляться» с ними.
Все риски подавались единым блоком: от инфляции и бюджетного дефицита до болезней и эпидемий, землетрясений и наводнений. Соответственно решения также должны были быть всеобъемлющими и охватывать страхование и пенсии, проблемы детского труда и эмиграцию. В действительности концепция социальной защиты подгонялась под возможные механизмы выживания.
С этой точки зрения социальная защита не имела ничего общего с социальным равенством и перераспределением доходов; скорее речь шла о механизме оказания помощи семьям в трудных ситуациях и стимулировании роста и экономической стабильности. Стратегия «От сетки безопасности до трамплина»[224] стала новым руководством, в котором рассматривалось то, что сейчас в Европе называется общественной «активацией».
В 2012 году был опубликован новый документ. ВБ доработал свою стратегию и настаивал на намерении «достичь правильного баланса между защитой и конкурентоспособностью». Всемирный банк не думает об универсальной социальной защите: «Устойчивость для слабых, справедливость для бедных, возможности – для всех»[225]. На ежегодном собрании, которое проходило в 2013 году, была заявлена новая стратегия. Теперь ВБ предлагал искоренить нищету (снизив ее уровень до 3 %) и «поделиться благосостоянием», повысив уровень доходов самых необеспеченных на 40 %[226].
Неолиберальный поворот в Европейском союзе
Социальная защита никогда не была сильной стороной политики Евросоюза. В понимании ЕС она сводилась к мерам, касающимся здравоохранения и охраны труда. Программы борьбы с бедностью, предложенные Европейской комиссией, были отклонены Европейским судом ввиду нехватки правовых оснований для их реализации.
В принципе в европейских договорах не говорится о бедности. Только в двух документах – Лиссабонской стратегии и Стратегии «ЕС 2020»[227] – заявлено, что уровень бедности необходимо радикально снизить.
Читать бесплатно другие книги:
