Танцующий феникс: тайны внутренних школ ушу Маслов Алексей
Смысл выражения «традиция ушу» уловить весьма сложно, даже китайские мастера не всегда способны объяснить его, хотя и явственно ощущают свою принадлежность к внутреннему потоку боевых искусств, пришедшему из глубокой древности. На уровне обыденного сознания, как в Китае, таки на Западе, «обучение ушу» понимается прежде всего как передача технических навыков, обучение приемам и методам закалки тела.
Реальный процесс постижения ушу тоньше и сложнее. В ходе обучения прежде всего передается духовный импульс от мастера к ученику. В этом смысле ушу для китайцев самоценно само по себе безотносительно к его прикладному значению, а поэтому обучение ушу скорее соотносится с осознанием себя частью единого ритуального пространства, а не носителем технических секретов. Не случайно китайские мастера древности и современности столь много внимания уделяют рассуждениям о ритуале (ли) в ушу.
Процесс этой передачи бесконечен, он начинается в далекой древности и проходит через века, через поколения наставников-последователей. Такой духовный поток есть явление исключительно внутреннее, невидимое, по своим свойствам подобное Дао (для него существует даже выражение «преемствование Дао», т. е. Учения), а методы обучения, приемы, комплексы, трактаты являются лишь внешним выражением.
Учитель от своего учителя принимает на себя небесно-космическую «благодать», или «благую мощь» (дэ), в которой проявляет себя Дао, и передает ее ученикам. Эта передача, сокрытая за внешними формами обучения, и является собственно «истинной передачей».
Следует заметить, что передача «благой мощи» отнюдь не является характерной чертой только ушу. Точно также воспринималось обучение, скажем, в даосских школах, школах каллиграфии, живописи, одним словом, у любого учителя, который в глазах общества имел статус «наставника-отца» (шифу).
Передача такой «благодати» в процессе учения понималась как абсолютно бескорыстный дар и знак признания ученика приобщенным к школе. Этот ритуал пришел из древних обрядов посвящения и являлся символом приобщения к единому родовому древу, члены которого связаны между собой узами взаимной благодарности, т. е. морального долга.
В ушу ответный дар со стороны ученика выражался в искренней преданности и негласном обязательстве нести учение дальше, следующим поколениям.
Сами носители традиции явственно ощущали ту сущность, которая передается за внешними формами, словами и поступкам: это сама истина (чжэнь), знание о доподлинном лике человека и мира. Поэтому и система обучения ближайших последователей в традиционных китайских школах называлась чжэньчуань — «истинной традицией», «истинной передачей», или «передачей истины». С ХV—ХVI вв. «чжэньчуань» стало ключевым понятием ушу.
«Истинная традиция» — понятие емкое и не имеющее чисто формальных критериев. Именно ради получения чжэньчуань ученики годами, а иногда и десятилетиями разыскивали «истинного учителя».
У него может быть не один десяток учеников, но лишь один-два из них сумеют принять «традицию истины», остальные же последователи воспримут в основном техническую сторону предмета. «Истинная традиция» — прежде всего преемствование школы, ощущение себя членом бесконечно длинного ряда учеников-учителей, как в прошлом, так и в будущем, причем речь идет о совокупной духовно-телесной передаче. Вместе с техническим арсеналом передается и духовное откровение.
Носителей истинной традиции всегда было немного. Этот слой мастеров чжэньчуань, как правило, элитарный, полузакрытый, сохраняющий предельную духовную концентрацию внутри себя. Осознание «истинной передачи» служит специфическим методом внутренней гигиены боевых искусств.
Наличие или отсутствие «истинной передачи» в ушу стоит значительно выше технического мастерства. По сути к чжэньчуань сведено понятие действительного мастерства в ушу. Дун Иньцзе (начало ХХ в.): «Новички испытывают немалые трудности в стремлении определить какие-то относительные ценности в ушу. Я могу заявить, что мое искусство — лучше всех, но в конце концов, кто может судить об этом? В идеале, человек должен свободно ориентироваться в различных приемах. Одни говорят, что они используют свою силу, другие — мастерство. Но в любом случае — это не более, чем набор каких-то принципов. Без истинной передачи невозможно понять смысл всего этого»[128].
Характерно, что Дун Иньцзе проводит водораздел между различными школами ушу именно по линии обладания «истинной традицией», а не по арсеналу приемов, подчеркивая, что спор о том, какая школа ушу лучше, в реальности сводится не к сравнению технических методик, а к спору об обладании истиной. Это обнажает ритуально-символический, скорее религиозно-духовный, нежели оздоровительно-боевой смысл занятий ушу в Китае. Не важно, кто конкретно передает ушу, более существенно — обладает ли данный человек «истинной традицией».
В связи с этим становится понятен и мифологический антураж всей истории ушу, которая предстает перед нами не столько в виде реальных фактов, сколько в виде исторических анекдотов и побасенок о том, кто у кого и как обучался. Причем каждая школа ушу возводит свою историю к первопатриархам древности, к мудрецам традиции и известным мистикам, типа Лао-цзы, Хуанди, Гуан-юя, Чжан Саньфэна, Бодхидхармы. Миф, не неся объективного знания, представляет собой попытку осмыслить процесс развития ушу как священную историю передачи духа.
Лишь для начинающего или дилетанта имеет значение вопрос о том, какая школа и какой стиль «лучше». Наставник тайцзицюань Ян Чэнфу так описывает путаницу понятий в головах учеников: «Люди, которые хотят обучаться боевым искусствам, спрашивают, что лучше — внешние или внутренние школы. На это я отвечаю, что все системы, созданные древними мастерами, хороши, и вопрос заключается лишь в том, получают ли они истинную традицию или нет» [393].
В результате такого обучения ушу, равного «обучению истине», последователь растворяется в потоке «истинной традиции» преемствования Дао… Именно эта «истинная традиция» и составляет суть традиции всего ушу.
Передача истины — передача тайны
Умение воспринять традицию во многом зависит от способностей самого ученика, и иногда у талантливого Учителя могли быть бездарные последователи. Впрочем, это случается редко — истинный мастер просто не имеет возможности тратить время на тех, кто не в состоянии передавать традицию дальше. Великий мастер тайцзицюань Ян Баньхоу годами искал себе учеников и при этом прогонял многих поклонников со своего двора.
Подношение ритуальной пищи наставнику боевых искусств
Сколько лет понадобится для принятия «истинной традиции»? Вот как отвечает на вопрос мастер тайцзицюань Ян Чэнфу: «Я изучаю это искусство уже в течение пятидесяти лет, но часто ощущаю потребность обратиться к учителю» [393].
Китайский учитель считает себя вечным учеником, его обучение никогда не прекращается. Но одновременно с этим от тех же китайских учителей можно услышать утверждения, на первый взгляд, противоречащие мысли Ян Чэнфу о бесконечном обучении: «Шаолиньцюань можно изучить за полгода». «Для овладения багуачжан достаточно и двух месяцев». Действительно, всякий стиль можно выучить за несколько месяцев, точнее — его технический арсенал. Но вот истинную передачу можно не получить и за всю жизнь. Мастер Дунь Иньцзе отводил на разучивание комплексов тайцзицюань около трех месяцев и свыше десяти лет — на постижение его внутреннего смысла. Наставник синъицюань Го Юньшэн считал, что базовую технику его стиля можно постичь меньше, чем за год, но для понимания сути синъицюань необходимо по крайней мере пятнадцать лет.
Китайская традиция неизменно подчеркивает чисто личностный характер передачи традиции, и в частности традиции ушу. Лишь непосредственное обучение у учителя может в какой-то мере гарантировать целостность и истинность учения.
В связи с тем, что «истинная традиция» передавалась неприлюдно, в акте духовного общения двух людей, она нередко именуется «тайной передачей» (мичуань). К мичуань в различных школах ушу относят вполне конкретные вещи, например, приемы, комплексы, принципы, медитативные упражнения, философские тексты. Канон шаолиньцюань, начиная от элементарных учебных таолу вплоть до сложнейших методов боя, также традиционно носит название «тайной шаолиньской передачи». При этом простейшие шаолиньские комплексы — «Большой красный кулак», «Малый красный кулак» и т. п., известны любому ученику с первых месяцев занятия шаолиньцюань, к тому же они еще в ХIX в. были опубликованы и ни от кого не скрывались.
Здесь нам приходится столкнуться с особым характером «тайны» в ушу. «Тайная передача» — это не то, о чем нельзя говорить прилюдно, а то, о чем вообще невозможно сказать. Понятие «тайны» связано с «сокрытостью» Дао, которое ни от кого специально не прячется, но постичь его дано не каждому. Во многом «тайность» обучения связана не столько с необходимостью что-то действительно прятать, сколько с восприятием обучения как приобщения к «чудесному». Не случайно во многих трактатах по ушу понятия «передача тайны», «передача истины» и «передача чудесности» фигурируют как синонимы.
Комплексы — таолу «тайной передачи» символизируют то, что на этапе изучения данного таолу последователь приобщается к каким-то потаенным аспектам ушу. Фактически, это некие знаки, говорящие, что ученик получил «допуск» или посвящение в число наиболее доверенных последователей школы.
То же самое относится и к тайным трактатам. Существуют «Канон тайной передачи тайцзицюань», «Канон тайной передачи шаолиньцюань», открыто опубликованные в разных вариантах. Но тайна заключена не в самом тексте, а в том, что стоит за ним, в том отклике сознания, который может вызвать мистический текст у ученика.
Конечно, существуют и действительно «тайные разделы» в различных стилях ушу, касающиеся, в частности, особенностей ударов по точкам, использования подручных средств для боя («тайное оружие»), управление психикой противника и т. д. В ушу Шаолиньского монастыря многие разделы, связанные с медицинской практикой и рецептурой бальзамов, также считаются тайными, равно как закрыты и методы боевой подготовки монахов, которые в полном объеме запрещено публиковать. Даже в «безобидном» стиле тайцзицюань существуют «тайные» надавливания на точки, приводящие к частичному обездвижению соперника, потере сознания или даже смерти.
В современном Китае понятие «истинная традиция» несколько изменило свой смысл. Оно служит своеобразным критерием, призванным отделить традиционный способ обучения от его современных модификаций — спортивных, гимнастических, клубных и т. д. Иногда речь идет о границах традиции. Например, шаолиньская школа, которую изучают непосредственно в Шаолиньсы или у монахов этого монастыря, именуется «чжэньцзундэ» — школа «истинного истока», или «истинного предка», в то время как тысячи школ шаолиньцюань, разбросанные по всему Китаю, таковыми не считаются. Понимание «истинной традиции» как исключительно духовной передачи постепенно исчезает.
Определенный урон передаче «истинной традиции» нанесли реформы ушу, начавшиеся в Китае еще в 50-е годы и продолжающиеся по сей день. В основном они сводятся к разрушению линии «истинной передачи» в клановых школах, тайных обществах и других, главным образом, деревенских объединениях, к переходу на клубно-секционный способ преподавания, более подконтрольный государству. И все же не стоит считать, что такой могучий канал трансляции учения ушу, как чжэньчуань, мог быть разрушен одними лишь государственными актами. Его размывание обусловлено и самой логикой исторического развития ушу: ростом количества учеников в школах, переходом преподавания на коммерческую основу, и как результат — не самое высокое его качество.
Примечательно, что традиционно считается более правильным отказаться от обучения вообще и, следовательно, от «передачи истины», нежели обучать недостойных. Трактат по искусству меча одной из старых школ ушу «Наставления по мечу Куньу» объяснял: «Иметь возможность передать и не передать — это значит потерять человека. Не уметь передавать, но передавать — это значит потерять искусство меча. Но если предполагать, что человек — не истинен, то лучше потерять и человека, и искусство меча» [306].
Человек, открытый абсолютной тайне
Мудрец, становясь позади всех, оказывается впереди всех.
Пренебрегает собой и поэтому сберегает себя.
«Дао дэ цзин»
Мастер — «лик безликого»
Духовным центром всей традиции китайского ушу является прежде всего личность мастера, наставника и учителя.
У нас, представителей западной культуры, нередко создается впечатление, что мастер ушу — человек, который может одним ударом свалить нескольких нападающих, способен кулаком крушить черепицу и сбивать в прыжке всадника с коня. Тем поразительнее покажется тот факт, что истинные мастера обычно избегали поединка, и более того — некоторые из них могли никогда не вступать в бой. Истинное мастерство определяется не количеством побежденных противников, ибо его исток — духовный, внебытийный. Этим «шифу» отличается от обычных кулачных бойцов — «гаошоу» («высокие руки»), которые показывали свое умение на ярмарках, бросали вызов другим бойцам, демонстрировали удивительную физическую силу, поднимая мельничные жернова. Их уважали, боялись, ими восхищались, но мастерство шифу другого свойства — ему поклоняются.
В метафизическом плане не важно чему и как конкретно обучал такой мастер. В конечном счете мастер всегда передает Дао, он сводит свою жизнь к многозвучию абсолютной творческой пустоты, он рассыпается в переливах жизни и при этом отсутствует в какой-то конкретике. Этот акт самоутраты в многоликости форм обозначался в традиции как «сань» — «рассеивание», «рассыпание». Величайший мастер тот, кто сумел уйти от личностности передачи, от собственного субстанционального «Я» в мир «утонченного» (мяо), «сокровенного» (сюань) и «бесформенного» (усин). Поэтому мастер, как данность, отсутствует (что, кстати, не исключает, а лишь подтверждает существование вполне реальной личности наставника), существует лишь его Мастерство.
Жизнеописания мастеров ушу стереотипны и явно собирательны. Мы без труда насчитаем не больше десятка возможных сюжетов, по сути дела — мифологем, из которых складывались биографии великих учителей ушу. Практически все они повторяют жития «истинных людей» — даосов, нередко им приписываются подвиги буддийских святых. Часто они совершали одни и те же поступки, например, могли передвигаться, не касаясь ногами земли, оставались неуязвимыми для ударов мечей и копий.
Образ учителя, традиционный для Китая, европейцу может показаться парадоксальным. Это — не прекрасно сложенный атлет, не мыслитель, говорящий четкими и меткими афоризмами, что предусматривается канонами греко-римской красоты и мудрости. Это и не силач, внушающий ужас и поклонение своими подвигами. Внешний облик легендарных мастеров — Бодхидхармы, Чжан Саньфэна зачастую просто безобразен. У одного огромные уши, нечесаные волосы до земли, другой — хром и отвратителен на вид, третий — груб и невыдержан.
Разумеется, не стоит считать, что каждый учитель ушу именно таков. Речь идет об образе, о метафоре, о собирательном персонаже легенд. И этот образ учителя — уродливого и насмешливого — несомненно, создание народной культуры, реакция на вычурность и подчеркнутое благородство чиновников—конфуцианцев, на их самовозвеличивание. Народная культура отреагировала на элитарную культуру созданием некого «антисоциального» образа учителя, поклоняясь ему не меньше, чем богам и духам. В деревенских школах ушу до сих пор рядом с изображениями духов очага устанавливается посвященный мастеру школы алтарь, на котором регулярно возжигаются благовония перед табличкой с именем мастера. Поклоняются даже не столько ему, сколько тому, что он воплощает, равно как культ предков в Китае есть символ служения всей «высокой древности» и миру духов.
Мастер-учитель в китайской традиции противоположен обыденному порядку вещей, он «не таков», он обратен привычности. Что и выражается в подчеркнутом юродстве легендарных мастеров. Они должны быть противоположны не только канону красоты, но и обучения. Предания рассказывают, как учит наставник ушу — не по писаным наставлениям и не объяснениями, но парадоксами (такую парадоксальность мы встречаем в чань-буддизме), даже странными выходками: то непоколебимым молчанием, то пронзительным криком. Он заставляет ученика то рубить дрова вместо изучения ударов, то часами наблюдать за падающими каплями воды. Поведение мастера ушу сближалось с природной естественностью, спонтанностью действия «вне мысли».
Такая типизация — отнюдь не насильственное обезличивание. Она лишь подтверждает то, что наставник действительно принадлежит традиции.
Вечный учитель
Для китайской традиции учитель-шифу выступает в двух ипостасях. Его явленная сущность — смертный человек с конкретным именем и обликом, обучающий тому, чему научил его учитель. В то же время, по преданию, одни учились у бессмертных небожителей-сяней (Дун Хайчуань), другие обрели свои знания во сне, когда им явилось божество (Чжан Саньфэн), третьи обучались у животных, наблюдая за их повадками (создатель стиля богомола Ван Лан). Так или иначе свою мудрость они черпали от «естественности Дао», а соответственно, и сами уходили корнями в Прежденебесное начало. Поэтому в своей второй ипостаси он — вечный Абсолютный Учитель, который ниоткуда не берется и никуда не уходит.
Благодаря единству этих двух ипостасей учитель может целостно передать то, что идет искони, от первоучителей. Таким образом, шифу становится ретранслятором истины древнего Учения.
Наставник ушу ценится не столько за боевое мастерство, сколько за умение передать традицию в целостном виде. Шаолиньский наставник Дэцянь ведет занятия в Военном училище Шаолиньского ушу в г. Дэнфэн, продолжая традицию связи армейского и монашеского ушу, заложенную еще в ХIII в.
Одной из характерных черт учителей ушу является их ненавязчивость, шифу никогда не проповедует среди непосвященных, не «зазывает» к себе в школу. «Дао дэ цзин» очень точно сравнивает осторожность мастера по отношению к жизни с «человеком, переходящим реку по льду зимой». Большинство современных учителей Китая ведут скромный образ жизни, их школы невелики — не больше десятка человек, хотя наставления могут получать от них сотни последователей. Для многих подчеркивание своей скромности, непритязательности уже превратилось в особый стиль жизни. Разумеется, современный мир меняет и сознание традиционных учителей: даже в отдаленных деревнях открываются коммерческие группы, выдаются «дипломы», хотя доход от такого преподавания невелик, средства в основном уходят на поддержание жилища мастера. Авторитет учителя по-прежнему велик. Чтобы просто пообщаться с некоторыми шифу, люди приезжают из других провинций, приводят детей, дабы те, как и в древности, могли бы «дотронуться до рукава халата мастера». Как видно, идеальный образ шифу в сознании современных китайцев сохраняется, хотя нравы и характеры современных наставников заметно трансформировались.
Сами наставники в разговорах нередко ассоциируют себя с «образчиками» древности, например, с благородным конфуцианским мужем (цзюньцзы), с махасатвами (буддийским учителями, кит. фаши). При этом учителей могут уважительно именовать «даши» — «великий учитель», что, вероятно, пришло из буддийского лексикона.
А что должен знать сам учитель? Кажется он должен обучаться многому и в общем-то быть универсален во всех областях жизни. Но вот Конфуций дает совсем иное направление нашим мыслям: «Благородный муж говорит: „Великий человек не обязан быть умелым в каком-то деле. Великий характер не должен быть искушен в какой-то службе. Великая честь не обязательно заставляет людей хранить свое слово. Великое уважение ко времени не делает человека пунктуальным“. Знать эти четыре вещи — это значит знать истинный смысл вещей в жизни» [174].
Оказывается, по сути дела мудрец не должен знать ничего — точнее, ничего конкретного, никакого дела. Это понять несложно — он не обязан вообще что-либо делать, проявлять активность, «обучать» в западном понимании этого слова. Он присутствует в этом мире и уже тем самым учит людей. Его Знание выше обыденного знания, эти два понятия просто несопоставимы. Тот, кому открыты глубины Космоса, может не знать, как делать, ибо ему известен секрет «великого делания», то есть он со-ритмичен с Дао, которое также «ничего не делает, но нет того, что оставалось бы несвершенным» [63].
Наставник ушу осуществить свою миссию способен потому, что является живым воплощением первооснователей школы. Она обеспечивает передачу того эзотерического знания, в которое посвящен шифу. По-китайски ученик называется «туди», что дословно означает «тот, кто идет следом», или «тот, кто вступает в след», что по смыслу близко западному понятию «последователь». Вдумаемся в изначальный смысл слова — речь идет о самообнаружении человека в следе великого Учителя. Ведь то, что воспринимает ученик — жесты, слова, мысли — все это следы того наставника, который когда-то существовал в реальном мире. В чем и заключена мистическая сущность школы: она не столько «учит ушу», сколько обеспечивает бессмертие Абсолютного Наставника.
Шаолиньский наставник Минцы, которому перевалило за 70 лет, считается одним из последних носителей тайн боя с металлическим костылем
Возвращение Абсолютного учителя в каждом последующем поколении учеников — стержень и нравственный идеал китайской традиции вообще. Возвращается не просто абстрактный Учитель, возвращается его Личность. Мастер тайцзицюань Ян Чэнфу говорил, что когда он начинал выполнять таолу, рядом появлялся даос Чжан Саньфэн, который обучал и поправлял его. Создатель стиля багуачжан Дун Хайчуань учился у даосских «небожителей», которые являлись лишь в момент тренировки, причем он ясно видел их облик, одежды, мог описать даже голос — «низкий и медленный, очень глубокий».
И еще одна история из анналов ушу. Однажды великий мастер синъицюань Го Юньшэшь собрал своих учеников и сообщил: «Сегодня я решил, что мой путь на земле завершен и я покину вас». Ученики были потрясены решением мастера умереть при полном здравии и принялись уговаривать Го Юньшэна не покидать их. Го, усмехнувшись, заметил: «Напрасно печалитесь. Пока вы занимаетесь этим искусством — я буду жив».
Наставник — не просто тот, кто лучше всех знает ушу. Он и есть манифестация самого ушу. Подавляющее большинство его последователей вряд ли понимали ту глубину, которую он открывал перед ними, но все оказывались под воздействием непреодолимо-притягательного обаяния его облика — по сути под влиянием его трансцендентного образа. Этот образ, растянутый во времени, и сохранял традицию школы в непрерывности, так что даже со смертью учителя она продолжала жить в учениках.
Врата учения
Изучать ушу легко — заниматься им трудно.
Заниматься ушу легко — сохранять его трудно.
Сохранять ушу легко — постичь его трудно.
Мастер стиля мэйхуачжуан Хань Цзяньчжун
Структура ушу: школы и стили
Школа и стиль являются тем стержнем, вокруг которого веками строилась вся система китайского ушу. Сегодня это — ключевые структуры и для боевых искусств других стран Восточной Азии, куда «школьно-стилевая» система пришла из Китая. Вместе с тем «школа» и «стиль» — явления исторические, возникновение которых характеризует определенный этап в развитии и осмыслении ушу.
Важнейшим каналом передачи внутренней традиции ушу была и остается школа. Самые ранние из них формировались в XIV–XVI вв. вокруг армейских инструкторов в профессиональных войсках и имели исключительно «технический» характер, т. е. в них преподавались лишь приемы и методы ведения поединков. Позже появились, в основном в деревнях, школы, которые осознавали себя носителями «истинной традиции», т. е. были духовными институтами. Параллельно существовали школы ушу для аристократии, танцевально-ритуальные, мистико-оккультные и т. д., причем нередко провести разграничительную линию между ними было чрезвычайно сложно.
Стиль же в Китае служит объединительным названием для целого ряда школ.
Школа обычно называется «мэнь» («врата») или «цзя» («семья»). Школы, выросшие из тайных религиозных сект, могут также именоваться «цзяо» («учение») или «дао» («путь»). Стиль именуется «пай», «люпай» («направление», «группа»), «цюань» («кулак») либо «чжан» («ладонь»), или «цюаньпай» («направление кулачного искусства»). Существует также понятие «ши» («форма»). Первый смысл этого термина — «прием», или «способ». С XVII в. термин «ши» начинает употребляться как обобщающее название для определенной формы того или иного стилевого направления, преподаваемого в конкретной школе. Сегодня этот термин используется для тайцзицюань, в частности, Янши тайцзицюань — «форма тайцзицюань [семьи] Ян», и т. п.
Существуют как формальные, так и чисто психологические отличия стиля от школы, наблюдаемые и по сей день. Хотя следует заметить, что в обиходе эти понятия могут смешиваться, а названия школы и стиля — совпадать, например: хуцюань — «школа Тигра» и «стиль Тигра», Чэньши тайцзицюнь — «форма (либо школа, стиль) тайцзицюань [семьи] Чэнь».
Стиль (цюань, цюаньпай, люпай) является понятием более широким, нежели школа. Стиль сам реализуется через сеть школ, нередко связанных исключительно мифологическим предком.
Стиль единится вокруг определенной мифологемы происхождения, например, ведет свой исток от какой-то полулегендарной личности и общего корпуса мифов и преданий, связанных с этой личностью. Так, тайцзицюань «начинается» от даоса Чжан Саньфэна (XIII в.), а шаолиньский стиль — от буддийского патриарха Бодхидхармы (V–VI вв.), хотя в реальности эти направления возникли гораздо позже. Персона основателя стиля всегда мифологична и символична как воплощение духовной мощи, идущей от века.
Единая мифологема происхождения может быть связана также с тотемным или священным животным. Например, существуют предания о том, как из наблюдения за дерущимися богомолами родился «стиль Богомола», а «стиль Обезьяны» — из подражания движениям этого животного. Здесь учителем выступает само животное, точнее, то природное начало, которое воплощается в нем. В реальности не существует ничего общего между шаолиньской «школой Богомола» и «школой Богомола» из провинции Хэбэй. И тем не менее их последователи считают себя принадлежащими к единому стилю и возводят его к бывшему монаху Шаолиня Ван Лану, что в свою очередь является лишь легендой.
Символом единства происхождения может стать и какое-либо священное место. В частности, добрая треть всех стилей в Китае приписывают свой исток Шаолиньскому монастырю.
Точно таким же символом единства происхождения стали известные своими даосскими обителями горы Уданшань в провинции Сычуань, откуда, по легендам, берут свой исток стили тайцзицюань, синъицюань, багуачжан, нэйцзяцюань, хотя сегодня доподлинно известно, что эти стили появились в разных провинциях и в разное время.
В отличие от стиля, центром притяжения школы является конкретный наставник. В этом смысле ученику все равно, как называется стиль, которому он обучается, для него актуальна лишь личность учителя, которого он воспринимает как воплощение многовековой традиции. По сути ученик учится не ушу, но «учится учителю». Скажем, сегодня в ответ на вопрос: «Чем вы занимаетесь?» (каким стилем ушу), в традиционных школах ушу принято называть имя учителя («Я получаю наставления у учителя Дэцяня»). Зачастую вопрос формулируется более конкретно: «У кого вы учитесь?» На самом деле смысл таких вопросов заключается в выяснении того, чью духовную традицию несет в себе ученик, а не какой арсенал приемов он знает. Не случайно в биографиях известных мастеров ушу мы встречаем зачастую не название стиля, а фразу: «Он поклонился господину такому-то как своему наставнику».
Примечательно, что в современных клубах ушу спортивно-физкультурного направления чаще всего спрашивают не об учителе, а о стиле или о технике, которую изучает человек.
Формируясь вокруг мифологемы происхождения, легенды о едином предке и истоке, стиль повторяет в своей структуре классическое древо рода. В противоположность этому школа, во главе которой стоит не мифологический предок, а конкретная персона учителя, копирует классическую структуру клана (фратрии). Как в старом, так и в современном Китае школы строятся именно по такому кланово-семейному принципу. Встречаются и квазиклановые объединения, например, школы ушу, выросшие из тайных обществ, где все именуют друг друга «братьями», а учитель считается «отцом».
Все это приводит к формированию квазисемейной иерархии внутри школ: место каждого их члена определяется в терминах родства, ведутся генеалогические книги, куда заносятся лишь преемники «истинной традиции».
Другим базовым отличием стиля от школы является то, что школа строится на преподавании конкретной техники и учения, тогда как стиль может предусматривать лишь чисто мифологическое их единство. Например, стиль хуцюань построен на подражании повадкам тигра, но в каждой школе это реализуется по-своему.
Стиль же весьма аморфен — в нем, в частности, не существует единых методик тренировки или комплексов формальных упражнений. Например, под общим понятием шаолиньского стиля мы можем встретить сотни абсолютно разных между собой мелких школ с различным техническим арсеналом. Точно также в провинции Фуцзянь и Гуандун на юге Китая существует несколько несхожих школ «Кулака тигра» (хуцюань), которые все считают себя членами единой традиции «стиля тигра». Фактически, мы можем вести речь лишь о мистическом, психологическом единстве внутри стиля самых разных, непохожих друг на друга школ. Таким образом, стиль в отличие от школы — это чисто психологическое отнесение себя к той или иной ветви ушу.
Итак, классическую школу ушу отличают следующие характерные черты: ориентация на конкретную личность мастера («ученики — дети мастера в духе»), наличие развитой мифологии и легендарной истории, священных трактатов и генеалогических книг, четко выстроенная иерархия с харизматическим лидером (шифу) на вершине, единство технических и теоретических постулатов, единство комплексов формальных упражнений (таолу) и методов тренировки. Лишь при наличии всех этих признаков можно говорить о реальном существовании школы, а трансформация хотя бы одного из них способна привести к рождению новой школы.
Важной характеристикой школы является также ощущение монопольного обладания истиной — «истинной традицией». Характерно, что до сих пор, когда представитель одной школы говорит о последователе другой школы, в которой изучается тот же стиль, он обязательно подчеркнет, что тот не «получил традицию», не в полной мере «принял учение». Обсуждение последователя другой школы идет не по линии «хороший боец — плохой боец, а с точки зрения обладания — не обладания истинной традицией». Именно здесь сегодня пролегает линия раскола между многими школами стиля Чэнь тайцзицюань, синъицюань, багуачжан и десятка других стилей. В качестве доказательства «обладания традицией» приводится обычно родословная ученика ушу — у кого он учился и у кого принимал учение его учитель. Тщательные изыскания истоков того или иного стиля через исследования семейных хроник, уездных анналов и других исторических документов, которые ведутся в последнее время, во многом объясняются желанием установить, «кто был первым» в линии передачи традиции и, соответственно, кто на сегодняшний момент обладает ее полнотой.
Все это обнажает крайне важную черту китайского ушу: обучение боевым искусствам в школах традиционного типа осознается до сих пор как преемствование—передача «истины», что в свою очередь характерно для религиозной традиции во всем мире.
Пути становления школ и стилей в ушу
Осознание единства стиля возникает в Китае значительно позже, чем сформировались школы ушу, ориентированные на конкретного учителя и представляющие реально-контактную группу людей (в отличие от условно-контактной группы, представляющей стиль). В частности, в хрониках XVI–XVII вв. мы встречаем упоминания лишь о школах, возглавляемых конкретными мастерами, но не о стилях, которые формируются по крайней мере через полтора-два столетия.
Следует обратить внимание на два варианта становления стилевой структуры ушу. Классическим примером первого варианта можно считать шаолиньцюань. Главное в нем — ощущение единства разных школ, которые генетически никак не связаны между собой, в лоне единого предка или источника возникновения.
Второй вариант предусматривает реальную генетическую связь разных школ на ранних этапах. Последователи одного наставника могли покидать лоно родной школы, переезжали с места на место. Многих чиновников, среди которых было также немало знатоков ушу, посылали на службу за сотни ли от родных мест, дабы не потакать коррупции, неформальным связям и тайным обществам. Так ученики одной школы могли открывать преподавание в разных районах Китая. Представители доселе исключительно семейной школы на новом месте были вынуждены брать в обучение членов других фамилий, и клановость школы ушу нарушалась. Она быстро трансформировалась, так как уже невозможно было вести единые «семейные книги», а техника претерпевала серьезные изменения. Учтем к тому же неодинаковые педагогические способности последователей ушу из одной и той же школы, разные степени их посвящения в учение и тайны изначальной школы. Через несколько поколений «разлет» отпочковавшихся от одного ствола школ становится все заметнее, пока, в конце концов, они окончательно не утрачивают реальную связь друг с другом.
Но все эти разъехавшиеся в разные стороны люди сохраняют ощущение принадлежности к общему центру. Для них стиль — одна огромная школа, к тому же они почитают в качестве своего основателя одного и того же реального наставника. Таков, в частности, стиль багуачжан («Ладонь Восьми триграмм»), который насчитывает несколько сот школ по всему Китаю, в настоящий момент весьма слабо связанных между собой. Причем в них изучается весьма близкая техника и теория, а мастер Дун Хайчуань всеми почитается как основатель.
Практически до середины XVIII в. школы и стили не имели самоназваний, именуясь просто «цюань» (кулак), «чанцюань» (длинный кулак). Но постепенно стали появляться «индивидуальные» названия школ, а затем и стилей. Иногда за основу брались названия известных комплексов. Так возникли стили хунцюань — «Красный кулак» и лоханьцюань — «Кулак архатов», выросшие из арсенала шаолиньских таолу.
Система школ ушу формировалась в тот период, когда в китайской культуре боевые искусства начали осознаваться как духовно полноценная система, ничем не уступающая другим китайским «искусствам». Этот процесс начался в ХIII в., однако становление школ как устойчивых институтов завершается лишь к ХVII в. На формирование школ ушу и на их структуру повлияли, с одной стороны, форма и взаимоотношения в традиционной китайской семье, с другой — организация и система обучения в религиозных сектах.
Школам предшествовали многочисленные народные общества ушу («шэ», или «цюаньшэ») X–XII вв. Они, как правило, носили массовый характер, в них состояло иногда свыше нескольких сот человек. Утверждение народного религиозного синкретизма в тот период, когда ушу стало самым массовым народным занятием, поставило точку в формировании школ как института не только обучения ушу, но и передачи духовной «истинной традиции».
Особенно бурно развивалось ушу в ХVII—ХIХ вв… В этот период школа ушу и тайное общество зачастую полностью растворялись друг в друге, а школа перерастала в огромное сообщество. Поэтому наряду с абсолютно закрытыми школами ушу, в которых обычно объединялись не более десятка человек, стали развиваться массовые «общества» (шэ), или «дворы боевых искусств» (гуань). Обычно тренировки ушу в деревнях проходили в закрытых дворах при доме учителя. Отсюда и пошло название «ушу гуань», которое обозначает либо школу ушу, либо, что характерно для нашего времени, учебное заведение или институт ушу, которых в Китае несколько тысяч лишь официально зарегистрированных. В XIX — начале XX вв. во «дворах боевых искусств» нередко состояло до сотни человек, их члены тренировались абсолютно открыто, не таясь ни местных чиновников, ни проверяющих. Хотя бывало и так, что такие «дворы» разгоняли за «еретическую практику», фактически за отправление неофициальных ритуалов, поклонение «не тем» богам и духам. Современные «дворы» также многочисленны. Например, в каждом ушу гуане, которых немало вокруг Шаолиньского монастыря и вообще в провинции Хэнань, состоит приблизительно более сотни человек, а иногда число учеников доходит до двух-трех сотен. Некоторые такие гуани функционируют как общеобразовательные школы, в них ученики получают среднее образование, основное время уделяя ушу. Гуань, равно как и традиционная школа ушу, ориентирован прежде всего на личность учителя — руководителя гуаня, но естественно, что при таком количестве учеников приходится содержать нескольких инструкторов. В гуань можно прийти обучаться за определенную плату. Обычно она невелика, но есть гуани, которые ориентированы только на обучение иностранцев: здесь цены по понятным причинам в десятки раз выше, а обучение не отличается тщательностью.
Сегодня гуани существуют параллельно с узкими школами мэнь, отражая тем самым сосуществование эзотерической и экзотерической (закрытой и открытой) традиции ушу.
Огромное духовное напряжение, возникающее в небольшом круге учеников школы-мэнь, позволяло передавать ушу как истинно сакральное знание. В больших же гуанях, которые чаще всего были частью тайных обществ, утрачивалась возможность передачи «от сердца к сердцу». Оставалась своеобразная имитация формы, которой приписывался мистический смысл, может быть, давно утерянный.
В 90-х годах ХХ в. именно гуани являются основной ячейкой массового обучения ушу и занимают промежуточное положение между школами мэнь, в которые практически невозможно попасть большинству желающих, и современными спортивно-оздоровительными клубами и учебными группами, которые у многих вызывают неприятие.
Существуют и «материальные» отличия школ мэнь от гуань: школы мэнь имеют свои генеалогические хроники, сакральные тексты, их ученики углубленно занимаются медитацией, применяют сложные методики «внутренней тренировки». В массовых объединениях эти направления либо отсутствуют, либо существуют в редуцированном виде.
Современные спортивные школы, институты физкультуры и другие учебные заведения, хотя и резко противоположны традиционным школам в формах обучения, тем не менее являются частью современного мира ушу. Их возникновению предшествовала официализация некоторых прежде закрытых школ ушу, которая активно шла в 10-е — 20-е годы ХХ века. Первыми таким организациями стали Физкультурная Ассоциация Цзинъу (утонченных боевых искусств) в Шанхае (1909 г.) и Китайское Общество бойцов в Тяньцзине (1911 г.). В 1928 г. была создана Центральная академия гошу (национального искусства) в Нанкине (1928), всего же в то время в Китае существовало свыше сотни подобных учебных и методических заведений. В 20-е — 40-е годы по форме внутренних взаимоотношений и по методам преподавания они повторяли традиционные школы ушу, по сути ничем не отличаясь от гуаней. К тому же для преподавания в них приглашались учителя из небольших деревенских школ, что воссоздавало климат традиционной школы ушу.
В конце 50-х годов ХХ в. в КНР начали создаваться учебные заведения с преподаванием ушу, среди них Исследовательский институт китайского ушу (Чжунго ушу яньцзюсо, 1986 г.), Общество изучения китайского ушу (Чжунго ушу сюэхуэй, 1987 г.). Поскольку они находятся под патронажем Госкомспорта, невольно и ушу в них воспринимается как вид спорта, физкультура. Следует отметить, что на Тайване, в Сингапуре, в среде многочисленной китайской диаспоры в Малайзии преподавание ушу по-прежнему ведется через систему «дворов» — гуань.
«Войти во врата»
Как человек попадает в школу ушу? Чаще всего по семейной линии. Например, в провинции Хэнань среди учеников семнадцати традиционных школ, обследованных автором (в основном школы стиля шаолиньцюань), более 60 % составляют люди, связанные между собой родственными узами, правда, нередко достаточно далекими. Иногда школу ушу составляет только семья самого наставника (четыре случая из семнадцати), при этом практически во всех школах существует принцип «не передавать вовне» (бу вай чуань), т. е. не посвящать в секреты стиля чужаков. Этот принцип соблюдается далеко не всегда, в школах существуют и «пришлые» ученики, но в любом случае они обязательно были лично представлены мастеру близкими ему людьми. До сих пор в школы ушу попадают исключительно по рекомендации.
Устная традиция, наоборот, обыгрывает тему «общедоступности» ушу для тех, кто искренен, сметлив, точен в выражении своих мыслей. Вот одна из таких историй, относящаяся к ХV в. Однажды на улице Лояна шаолиньский наставник Хайу повстречал мальчишку-оборванца и дал ему несколько медяков. И вдруг нищий ответил ему стихами:
- Лишь отчаяние погнало жалкого Цзю медяки просить.
- Но нищий этот готов за милость отблагодарить!
Наставник Хайу пристально посмотрел на мальчишку и ответил: «Тот, кто с молодости выражается стихами — не нищий. Если просящий милостыню преисполнен решимости — он уже не нищенствует. Придет день — и ты пожелаешь стать благородным мужем и героем». Старый монах и мальчишка вместе возвратились в монастырь. Хайу не ошибся — нищему оборванцу было суждено в 28 лет стать одним из самых молодых настоятелей Шаолиньского монастыря и получить прозвище «Будда—воин» [136].
Поскольку школа ушу строится по матрице клана, то внутри нее могут возникать отдельные подразделения — «семьи» со своими учителями.
Многие школы ушу матрицировали традиционные тайные общества и синкретические религиозные секты. Именно из сектантской традиции в школы ушу приходил сложный ритуал вступления, или инициации (посвящения). Единого ритуала инициации никогда не существовало — все зависело от религиозной традиции секты. Но в любом случае этот ритуал символизировал переход обычного человека в иной статус — статус посвященного в тайны. Поскольку школы ушу, связанные с сектантской традицией, часто именовались «мэнь» («врата») или «дао» («путь»), то прием в такую школу именовался «войти во врата» (жу мэнь), или «встать на путь» (жу дао). Подразумевается, что за мистическим порогом (за «вратами») ученик должен «выбросить себя старого и породить нового». Наставники ушу требовали «выбросить старую одежду, выбросить старые привычки, выбросить старое Я» (формула из стиля люхэцюань). В некоторых школах при ритуале вступления символически сжигалась одежда ученика, а также табличка или клочок бумаги с именем неофита. Пепел растворяли в воде, и такой напиток назывался «чай небожителей». Затем ученик выпивал этот чай, как бы поглощая сам себя. Человек символически умирал, уничтожал себя, чтобы возродиться вновь, но уже в истинном виде — в качестве адепта ушу. Иногда новичок сначала отвечал на ритуальные вопросы, произносил магические заклинания.
Все эти действия обычны для религиозных сектантских ритуалов, нередко составлявших костяк священнодействий в школах ушу. Часть этих ритуалов, правда, в сильно редуцированном виде, сохраняется до сих пор. Вот как выглядит ритуал посвящения в школе шаолиньцюань в уезде Дэнфэн провинции Хэнань, которая находится под патронажем одного из монахов Шаолиньсы и фактически представляет собой буддийскую секту.
В течение нескольких дней, предшествующих посвящению, один из старших учеников наставника-монаха объясняет вступающему суть ритуала посвящения, учит сакральным формулам и действиям, которые необходимо совершать во время инициации. При этом настойчиво проводится мысль о том, что ушу — это духовное, священное учение, единственным истинным носителем которого и является наставник данной школы.
Посвящение может происходить либо в местном буддийском храме, либо в одной из комнат дома наставника, оборудованной под молельный зал с большим алтарем. На алтаре стоят изображение Будды, курильница со свечками, лежат фрукты («дары Будде»), вокруг висят и стоят таблички с именами наставников шаолиньского ушу, которые руководили школой до того, как нынешний наставник возглавил ее. Поскольку, по китайским поверьям, в такие таблички переселяется часть души человека, то поклон алтарю означает одновременно поклон всем предыдущим поколениям мастеров.
Посвящающий учитель сидит в полном монашеском облачении справа от алтаря, читая священные формулы. Помощник (старший ученик) становится слева от алтаря, чтобы ассистировать во время ритуала посвящения. Учитель задает ряд вопросов: желает ли посвящаемый действительно принять на себя истинную шаолиньскую традицию; готов ли он хранить тайну и передавать знания лишь наиболее преданным и проверенным последователям; готов ли помогать своим братьям по школе и т. д. — всего около десятка вопросов. На все вопросы следует дать утвердительный ответ, после чего посвящаемый зачитывает клятву в верности учителю, учению и школе. По сути, такая клятва повторяет буддийскую клятву веры в «три драгоценности буддизма»: Будду, Учение (дхарму) и общину (сангху).
После произнесения клятвы посвящаемый опускается на колени перед алтарем и делает три поклона, при этом проползая немного вперед. Особое перебирание пальцами по полу во время поклона — один из тайных знаков, по которому представители школы могут узнать друг друга. Затем посвящаемый совершает поклоны перед учителем. Тот отвечает ему наклоном головы, сложив руки перед грудью, затем кладет на голову неофита ладонь и читает посвятительную формулу, ассистент в это время читает другую молитву вполголоса. Посвящаемый встает и берет у старшего ученика два конверта — один побольше, второй поменьше, которые свернуты им собственноручно из красной освященной бумаги и переданы ассистенту перед началом ритуала. В конвертах лежат пожертвования школе. Величина пожертвований особо не оговаривается и зависит от состоятельности посвящаемого, она может колебаться от нескольких юаней до пары сотен юаней (около 23 долларов).
Большой конверт передается с поклоном учителю, малый — ассистирующему ученику. Сам учитель может вручить посвящаемому небольшой подарок как символ передачи истины — обычно это буддийские четки. В конце ритуала учитель дает ученику новое, буддийское имя (фахао). Под этим именем он будет занесен в генеалогические книги и станет известен братьям по школе. Вручение ритуального имени символизирует момент нового рождения человека в «истинном» виде. Учитель еще несколько раз произносит ряд молитвенных формул, благодаря Будду и всех предшествующих учителей за то, что приняли нового последователя, и объявляет неофита посвященным учеником, сообщая ему, к какому поколению он причислен. На этом ритуал посвящения считается завершенным.
В течение последующих нескольких дней посвященному вновь передают «тайные знания» — ритуальные знаки, формы приветствия, священные формулы, некоторые правила поведения, по которым ученики школы узнают друг друга. Чуть позже происходит обучение «тайной» технике медитации и визуализации мастеров прошлого с целью получения от них наставлений.
«Тайные» ритуалы, знание которых получает ученик при инициации, могут лишь в тонкостях отличаться от общепринятых, например, буддийских, тем не менее они составляют один из символических секретов школы, ибо как бы отделяют ее от остального мира. В ряде школ провинции Сычуань и в районе Шанхая смысл таких ритуалов заключается в том, что неофит объявляется «ребенком», или «младенцем» — человеком, который стоит лишь на пороге своей настоящей жизни. Только после этого учитель и «рождает» ученика. Смысл такого действа хорошо виден в известной поговорке, распространенной в школах ушу и даже вошедшей во многие уставы школ: «Мать и отец дали мне кости и плоть, учитель дал мне дух». Таким образом идея «второго рождения», рождения истинного, духовного, начала жизни «человека целостных свойств», заложенная глубоко в недрах эзотерической китайской традиции, получает свое воплощение в ушу.
Матрица семейно-клановых отношений
Связь внутри школы была реальным воплощением семейных связей. Отношение к школе как к семье чрезвычайно органично китайской культуре. Уже во второй половине I тысячелетия до н. э. даже философские школы именовались «цзя» — «семья». Ранние школы вообще полностью базировались на семье, отец или чаще дед учили младшего по возрасту. Долгое время семейные школы ушу для пришлых вообще не открывались, например, школа клана Чэнь тайцзицюань не допускала к себе посторонних более ста лет.
Учитель в школах ушу был и «отцом» своих учеников, причем статус его был значительно выше, чем у отца по крови — учитель являлся отцом по духу. Он как бы создавал новую духовную личность, возрождая в ней самого себя. Поэтому и ученик должен относиться к мастеру с чувством сыновней почтительности, как к родному отцу.
Классический образ мастера-наставника: учитель, передающий традицию и мудрость лишь одним своим образом. Мастер из провинции Хэнань и в 80 лет продолжает ежедневно тренироваться с парными тяжелыми мечами — «меч морской волны»
Поскольку наставник школы выступал в роли духовного отца, то и его ученики именовались «детьми в духе» или «братьями по учителю».
Основатель школы в традиции именовался «тайцзу» — «великий предок», так же, как называли императоров — основателей династии. Сегодня это название встречается достаточно редко. Портрет основателя всегда висит перед алтарем школы, а перед табличкой с его именем возжигаются благовония. Напомним, что основателем школы могло считаться и легендарное лицо. Например, «родоначальник» многих стилей ушу Гуань Юй был обожествлен китайской традицией и назывался «господь Гуань» — Гуань-ди. Наставник ныне существующего учителя школы зовется шицзун («наставник — первооснователь», или «дед — наставник»). В школе почитаются не только те, кто непосредственно преподает ушу, но и те, кто связан с семьей мастера, например, его жена именуется шинян или шиму («матушка—наставница»), младшая дочь — шимэй («младшая сестра по учителю»), старшая дочь учителя — шицзе («старшая сестра по учителю»). В женских школах ушу (существовали и такие) сами женщины-последователи называли себя шимэй и шицзе, — так устанавливалась символическая «кровная» связь между членами одной школы.
Старший сын мастера или старший ученик шисюн (между сыном и учеником не делается различий) выполняет чаще всего обязанности старшего инструктора школы. Он обучает технике приемов, следит за выполнением новичками основных дисциплинарных норм и ритуалов. Существует также шидае — первый помощник учителя, фактически равный ему по положению, и помощнику выказывают такое же уважение и почитание, как самому шифу. Ближайшие ученики приглашаются жить в доме учителя, но не в самих покоях мастера, а в других помещениях. Обычно в доме мастера в современных провинциях Хэнань и Хэбэй живут один-два ученика, хотя многое зависит и от величины его дома. Большинство же просто приходят к нему, так как все живут в одной деревне. Все работы по дому обычно выполняют ученики.
Колоссальную роль в ушу играют хроники, или «семейные списки» — цзяпу, которые выстраивают генеалогическое древо рода. Школы ушу переняли у семьи и эту характерную черту. Хроники хранятся как святая святых, передаются из рук в руки от учителя к прямому преемнику школы. Благодаря цзяну человек, произрастая из семейного древа, осознает свою принадлежность к «корню мастеров». В книгу заносятся имена лишь преемников «истинной традиции», два-три человека из одного поколения. Кстати, именно семейные хроники сегодня позволяют воссоздать реальную историю многих стилей ушу. В частности, «Семейные хроники клана Чэнь» (XVII–XIX вв.), хранящиеся до настоящего момента у старейшин этого клана, позволили проследить исток тайцзицюань.
Такие списки долгое время не было принято публиковать, что объяснялось глубоко личностным характером отношений в традиционном ушу, хотя сегодня их можно встретить в некоторых описаниях классических школ. Правда, по неписаному этическому закону на такую публикацию имеет право лишь прямой последователь школы.
«Тот, кто ступает в след»
До сих пор традиционные наставники начинают называть «учеником» лишь того человека, который пробыл в школе не менее трех лет. До этого срока его просто нечему обучать, так как ни его разум, ни его психика не готовы к восприятию внутреннего мира ушу.
Традиция ушу четко различает две категории взаимоотношений между учителем и учеником. В одном случае речь идет о «лаоши» (учитель) и «сюэшэн» (ученик, студент). В другом — о «шифу» (наставник) и «туди» (последователь). Первая линия отношений подчеркивает как бы их формальность, так, например, могут именоваться преподаватель в государственном училище ушу и его ученики. Между шифу и туди отношения значительно более тонкие и во многом духовные. Туди понимается как возможный последователь учителя, перенимающий от него «истинную традицию». В реальной жизни эти два типа взаимоотношений могут пересекаться. Например, в Институте Шаолиньского ушу уезда Дэнфэн обучается несколько сот человек, которые именуют своих преподавателей по ушу «лаоши». Однако если такой «лаоши» считает необходимым передать кому-нибудь из своих студентов не только технику, но и традицию ушу, то в этом случае они называются «шифу» и «туди» соответственно. Здесь их отношения уже базируются не на формальном показе и заучивании приемов или методик, но на абсолютном взаимодоверии и постоянном общении.
Веря учителю-шифу, ученик относится с искренним доверием к стилю, который изучает, к его истинности и непреходящей ценности заключенной в нем мудрости. Вместе с этим и учитель доверяет ученику, так как передает ему часть своей души, а поэтому речь идет об особой интимной форме содоверительности.
Доверие ученика учителю реализуется в стремлении повторить духовный облик наставника внутри себя. При этом подражать следует всему: тому, как мастер выполняет комплексы, как общается с людьми, как двигается. Таким образом, обучение происходит без объяснений — как прямая передача облика и внутреннего образа.
До сих пор в школах ушу сохраняются неписаные правила поведения ученика по отношению к учителю, по которым можно судить и о характере, и о преданности ученика. Смотрят и на то, как ученик подает учителю пиалу с чаем, как общается с братьями по школе, как сидит, как реагирует на замечания. Например, он не должен обижаться, ибо обидчивого человека ничему нельзя обучить. Ученик не обязан работать по хозяйству и помогать учителю — это абсолютно добровольное дело, которое в ушу принимает характер бескорыстного дара своему наставнику. Сегодня в деревенских школах ушу принято преподносить учителю небольшие подарки — фрукты, банки с вареньем, сладости, что также является частью сложного ритуала «дарения». При этом важно, чтобы каждый подарок имел свое функциональное значение, например, мог быть съеден или использован в хозяйстве, «сувениры» здесь неприемлемы. Такая «приземленность» дара в реальности говорит об искренней заботе ученика об учителе.
Общение в культуре ушу — вещь весьма хрупкая. Учителю, например, не принято задавать вопросы, выходящие за рамки неписаного канона. Не стоит, например, спрашивать, у кого он обучался, что знает, какими стилями владеет и что вообще думает о вещах, не относящихся к ушу. Весьма некорректным покажется просьба показать «очередной прием». Все, что следует сообщить, наставник скажет сам, будет обучать каждого лишь тому, чему тот может научиться. Выход за эти условные границы есть прежде всего выход за рамки культуры ушу, и общение на этом обычно обрывается.
Даже в среде самых старательных учеников выделяется особая группа наиболее доверенных последователей. В школе их обычно два-три, иногда лишь один. В ушу таких людей называют «учениками внутренних покоев» (шинэй туди), или «учениками, вхожими в покои» (жуши туди). Все же остальные, пусть весьма способные и преданные, именуются «учениками внешних покоев» (шивай туди).
Именно «ученики внутренних покоев» сегодня живут в доме учителя, а в традиционном Китае они странствовали вместе с наставником, сопровождали его повсюду, куда бы он ни пошел.
Зачастую никто из учеников «внутренних покоев» до последнего момента не знал, кто станет преемником школы. Всех их обучали индивидуально, и никто не ведал, что объясняют другому. Могло быть и так, что каждому объясняли свое направление стиля. Так, например, поступал со своими учениками мастер по багуачжан Дун Хайчуань. По преданию, следуя теории восьми триграмм, он обучил восьмерых лучших учеников своей школе с небольшими вариациями, в результате чего возникли восемь различных школ багуачжан, каждая со своим патриархом.
Преемника называет сам учитель перед смертью, лишь он один чувствует, кто сумеет в полной мере понести его учение дальше. Благодаря этому между старшими учениками не должно быть разногласий, один становится лидером школы, другие либо остаются его ближайшими помощниками, либо сами набирают учеников.
Так сохраняется дух и форма школы, вечно возрождаясь в новом поколении учеников. По сути, это даже не возрождение, а вечное возвращение одного и того же Мастера в каждом новом ученике.
Во время тренировки
У каждой школы существует своя традиция тренировок, свои ритуалы, хотя во многом они совпадают. Нередко различия объясняются религиозной традицией. Например, ряд пробуддийских школ шаолиньцюань в провинции Хэнань совершают перед тренировкой молитву Будде у небольшой кумирни. В школах ушу стиля чацюань в провинции Юньнань, связанных с мусульманской общиной, принято совершать ритуальное омовение ног. В ряде классических школ самой тренировке предшествует особое приветствие, которое обычно представляет собой девятикратное коленопреклонение (цзюкоу), со временем сокращенное до глубокого поклона.
В традиционном Китае, как и сегодня в деревнях, занятия ушу проходили обычно во дворе перед домом учителя. Он обнесен оградой, что скрывает тренировки от глаз случайных прохожих. Оформление тренировочного двора разнится в зависимости от местных традиций. Обычно у стены дома стоит лишь стойка с оружием. Но в ряде школ дворы украшаются весьма разнообразно. Например, в школах синъицюань провинции Шаньси по стенам развешиваются изображения духов и богов, вооруженных мечами и топорами, каллиграфические надписи, вроде «Сочетай военное и гражданское», «Одухотворенное ци и священный удар», «Сконцентрировав дух, достигай совершенства». В школах ушу провинции Хэбэй надписи обычно указывают на особенности техники школы: «Руки летают как два веера, ноги бьют как молния, вращайся подобно змее, прыгай как тигр» (в шаолиньцюань), «Замахнись рукой, но ударь ногой. Покажи вверх, но ударь вниз» (в синъицюань).
Существует и тренировка вне двора учителя, что присуще небольшим деревням северной и центральной части Китая. Деревенский учитель в определенное время выходит на небольшую неогороженную площадку и начинает выполнять упражнения. Несколько человек пристраиваются за ним и без всякой команды, без малейших объяснений начинают повторять за ним движения. Здесь нет ни приветствий, ни поклонов, ни долгой литургики — жизнь плавно перетекает в священнодействие ушу. Тренирующимся может оказаться любой житель деревни — ушу открыто для всех, к тому же в китайской деревне живут обычно близкие родственники или две-три семьи.
Главный тренировочный двор Шаолиньсы, окруженный галереей, в которой находятся деревянные статуи монахов. Традиционный тип небольшой тренировочной площадки, характерной для «дворов боевых искусств»
В больших «дворах» (гуань) руководитель школы не всегда проводит тренировку сам. Считается, что технические аспекты «искусства» могут показать и старшие ученики — «старшие братья» (дагэ). Роль мастера — нести ушу именно как Учение, а не как технику.
Показательно также, что в ушу не существует степеней мастерства, подобных «поясам», «данам», «кю» в каратэ. Есть лишь мастер и ученик. Нельзя стать мастером на треть или на половину, при этом любой учитель остается лишь вечным учеником. Никаких формальных подтверждений истинности мастерства быть не может, ибо достижение гунфу в конечном счете есть обретение мистического опыта школы.
И тем не менее определенный документ все же иногда выдается. Обычно он представляет собой лист бумаги с каллиграфической надписью, выполненной тушью. В монашеских школах существует особое удостоверение красного цвета. В нем указывается имя ученика и говорится, что он действительно является учеником конкретного мастера. Документ не свидетельствует ни о «степени мастерства», ни о том, что предъявитель сего прошел курс обучения по какому-то стилю — все это показалось бы нелепым любому последователю традиционного ушу. Он свидетельствует о большем — о преемствовании «истинной традиции». В документ обязательно вписывается имя учителя, тем самым он берет на себя моральную ответственность за поступки ученика. Дурной поступок перечеркивает весь смысл обучения. Широко распространены рассказы о том, как мастер прекращал преподавание, узнав, что его ученик убил кого-то на турнире или начал демонстрировать приемы за пределами школы.
Многие традиционные «дворы боевых искусств» сегодня переросли в небольшие частные или государственные учебные заведения, по-прежнему именуемые «ушу гуань». Они представляют собой причудливое сочетание традиционного уклада жизни школы и современных нововведений. С одной стороны, например, может существовать расписание занятий (таково требование государственных властей), с другой стороны, в действительности ученики тренируются с утра до вечера, каждый выполняя свою собственную программу. Шире всего такая структура сегодня распространена в провинциях Хэнань, Сычуань, вокруг Пекина и Шанхая. Здесь в расписание занятий «ушу гуань» введены предметы, не связанные собственно с ушу, например, китайский и иностранный язык, история Китая, основы математики. В этом нет ничего удивительного, поскольку подобные организации уже выполняют роль средних школ, а нередко и специализированных учебных заведений. В таких гуанях существует всегда немногочисленный костяк старших учеников-туди, которые и выполняют роль инструкторов.
Комплексы в ушу — «форма бесформенного»
То, что выше формы, назовем Дао.
Все, что ниже формы, зовется вещами.
«И цзин» («Книга перемен»)
Символическое движение
Ключевым моментом тренировки во всякой школе ушу является изучение комплексов формальных упражнений — тао, или таолу. В школах разных стилей существует свой канонический набор таолу, например, в классическом шаолиньцюань их насчитывается несколько сот, в синъицюань — пять-шесть, в тайцзицюань и багуачжан — по одному.
В комплексах изучаются не только комбинации приемов, но определенные принципы (ли), лежащие в основе стиля, в том числе и принципы «энергетической» работы, умение наладить циркуляцию ци, использовать внутреннее усилие (цзинь). Комплексы в традиционных стилях ушу формировались веками, постепенно отыскивалось идеальное равновесие между внешним выполнением движения и внутренней регуляцией циркуляции ци. Практически невозможно самому создать «истинный» комплекс ушу — можно лишь механически сложить движения вместе, превратив отработку таолу в простое физическое упражнение.
Отработка таолу стала формальной основой для изучения практически всех стилей ушу. Она же задала и канон обучения боевым искусствам практически во всех странах Восточной и Юго—Восточной Азии — достаточно вспомнить наборы формальных упражнений ката в каратэ или тыль в таэквондо.
«Тао», или «таолу» означает «набор», или «набор связок» («дорог» — лу), в отличие от японского «ката» («форма»). В ушу изучению таолу испокон веков придавалось ключевое значение. Ведь в основе более позднего комплекса ушу лежали ритуальные боевые танцы. Таковы прообразы современных таолу, они могли быть чисто народными ритуально-праздничными действиями, армейскими боевыми комплексами или придворными и весьма изящными танцами с мечом и копьем. Все это в конечном счете и породило многообразие видов таолу в стилях ушу XV–XVII вв.
Некоторые стили целиком базируются лишь на изучении таолу. В частности, подражательные стили, в их основе — имитация движений и повадок животных. Поскольку такие стили в старом Китае никогда не считались боевыми и рассматривались как часть народного ритуала, то не было и особой необходимости вводить в арсенал этих школ боевые элементы, можно было ограничиться именно символикой действий. С другой стороны, целый ряд школ, располагая довольно большим арсеналом таолу, уделял их изучению не более четверти времени всей тренировки, в то время как остальное время посвящалось боевой практике, медитации, вспомогательным упражнениям, направленным на выработку особой мощи в ударе, незаметным передвижениям, гибкости, невосприимчивости к боли и другим внешним воздействиям. К этой категории стилей, в частности, относится шаолиньцань. Он содержит более 400 канонических таолу, в то время как в реальности его последователи изучают около 20 (монахи — около 40), а основное время посвящается классическим и во многом закрытым «72 методам тренировки».
Сегодня можно наблюдать определенное вырождение или упрощение способов тренировки, когда во главу угла ставится лишь изучение, а затем и повторение таолу, в то время как традиционно стиль мог содержать несколько десятков весьма важных методов тренировки. Такой процесс идет в большинстве школ стилей тайцзицюань и багуачжан, где сегодня изучается лишь единственное таолу, хотя еще полвека назад эти стили включали несколько сот методов тренировки.
Многие типы традиционного оружия, в том числе вышедшие из вполне «мирных» орудий, нередко несли в своем названии символический смысл:
1 — копье «золотых когтей» (цзинь гуа) — колющее оружие с небольшим куполом из металлических прутьев. При одергивании копья прутья «захватывали» противника;
2 — копье «обратного крюка», используемое для уколов и зацепов;
3 — копье с прикрепленной под ним остро заточенной по краям чашей — «металлическая лопата изначальной драгоценности» (юаньбао течан);
4 — трезубец двустороннего действия (сань сяо дянжэньдао); 5 — короткое деревянное коромысло, применяется как дубинка, атакже для подсекания ног противника (бяньдань); 6 — колюще-режущее оружие «Топор дьявола» (гуйфу цзи); 7 — боевой трезубец с заточенными лопастями в виде буддийского посоха (санскр. — кхаккхара), обычно используется для торжественных случаев; 8 — копье с загнутым крюком (чайгоу цяо), применяется для стаскивания противника с коня, подсекания ног, «рвущих ударах снизу вверх; 9 — боевая лопата „двух крыльев“ (лянь и чан)
На первый взгляд, многие комплексы ушу представляются очень далекими как от реального боя, так и от танцевального искусства и, кажется, не имеют практической ценности. Однако следует помнить, что ритуал для тех, кто его совершает, абсолютно ценен и в этом смысле безусловно «практичен».
Для каждого таолу существует своя легенда — кто и когда создал его, через каких мастеров оно передавалось, что символически означают его движения. Все эти версии излагаются в особого рода речитативах (цзюэ, гэ), которые последователи повторяют перед началом или во время выполнения комплексов, как бы напоминая себе, что они делают те же движения, произносят те же слова, что и первоучитель их школы сотни лет назад.
В этом заключается мистическая действенность выполняемого движения. Благодаря ему боец «входит в след» первоучителя, становится «покрытым его тенью», как говорили китайские трактаты. Таолу не просто передает технику школы. Оно является символической формой Учителя — давно ушедшего, ежемгновенно переживаемого в приемах древнего комплекса. Ученик должен, повторяя движения первомастера, пережить состояние его сознания, обрести его мировосприятие. Таким образом происходит преемствование духа через усвоение внешних форм.
Существует еще ряд моментов, которые позволяют нам говорить о выполнении таолу как о символическом действии.
Практически во всех стилях перед выполнением таолу следует «успокоить ци», «привести его в состояние стабильности» (динци). В этом проявляется принцип срединной гармонии (чжунхэ), тонкого и чуткого созвучия всех существ и явлений в этом мире. «Срединная гармония» всегда проявляется в человеке через циркуляцию «срединного ци» (чжунци). Рассуждая о его качествах, мастер тайцзицюань Чэнь Синь писал: «Срединное ци поименовать труднее всего, равно как и трудно дать имя той дороге, по которой движется срединное ци. Оно бесформенно и беззвучно. Если не практиковать долгое время гунфу, то не сумеешь осознать его. Поэтому, не отклоняясь и не колеблясь, является оно следом без формы и срединой одухотворенной естественности» [351].
Огромный алтарь ХVII в. в одном из залов Шаолиньсы. Здесь в определенной последовательности изображены «небесные сферы», на каждой из которых восседает определенный архат. На переднем плане — богиня милосердия Авалоки-тешвара. Многие поколения монахов здесь возносили молитвы, прося «одухотворить боевое мастерство»
Эта «срединная гармония», которая поселяется в человеке во время выполнения таолу, в конечном счете должна привести к тому, что занимающийся по своему состоянию уподобляется не столько бойцу, готовому вступить в поединок, сколько умиротворенному мудрецу, находящемуся в гармонии со всем миром. И тогда движения рождаются в нем сами собой, как бы проистекая из сердца («Основа сокровенной пружины проистекает из сердца»), а сами приемы являются лишь видимым выражением самотрансформаций Дао. Мастер Сунь Лутан выразил это следующими словами: «Каждое движение тела — это Путь Неба, поэтому можно не прилагая усилия, достичь Средины (чжун). В отсутствии размышлений легко и свободно достигаешь Срединного Пути. Такой мудрец имеет общее тело с Великой пустотой и совместные установления с Небом и Землей. Принцип кулачного искусства также составляет единое целое с Путем мудреца, а его принцип взаимосочетается с Путем мудреца». [215].
Отсутствие мысли, размышлений (сы) в процессе выполнения движений, по выражению Сунь Лутана, это и есть «возвращение к пустоте посредством упражнения духа»: «Не двигаясь, изменяемся и достигаем состояния у-во („не-я“). Тогда и приходит состояние кулачного искусства вне кулачного искусства, воли за пределами воли, бесформенной формы, безобразного образа, отсутствия себя и отсутствия другого. Упражняя дух, возвращаемся к пустоте. Изменения духа — это и есть достижение неизмеримо утонченного Дао» [215].
Внешний вид комплексов существенно различается в разных стилях. Но обычно передвижения в таолу соответствуют развертыванию небесных начал на земле. Так, в стиле багуачжан боец передвигается по девяти кругам, повторяющим схему «девяти дворцов», при этом в общем плане траектория передвижений рисует на земле схему Тайцзи («Великого предела»). Последовательность приемов или движений в комплексе являет некую «истинную форму» (чжэнь син), которой соответствует внутренний невидимый образ (сян), сводимый в конечном счете к «бесформенной форме» Дао.
Разумеется, здесь мы говорим о некоем идеальном варианте осмысления таолу. В сознании части последователей ушу эти внутренние аспекты могут либо смазываться, либо вообще исчезать, что, в частности, мы наблюдаем в современном спортивном ушу.
Безусловно, знание «истинной формы» еще не означает, что ученик обязательно достигнет уровня мастера. Но лишь правильность таолу, их полноценное понимание и целостное объяснение открывает путь к этому. Форма в ушу — лишь особый указатель, еще не путь, но уже знак этого пути, подсказывающий, куда идти. «Если человеку указано на юг, он уже не пойдет на север», — говорят по этому поводу китайские мастера. Сама по себе дорога еще не гарантирует, что каждый желающий одолеет ее, но она ведет к цели.
Прием и принцип
Занятия ушу обычно начинаются с изучения базовых упражнений (цзибэньгун), которые могут включать в себя простейшие махи ногами, растяжки, передвижения, несложные удары, стойки и т. д. Обычно их принято сводить к «пяти методам», или «пяти способам» (у фа). Это работа руками (удары и блоки), работа ногами (удары, подставки), движения корпусом, стойки и передвижения, «способы взгляда».
Истинный мастер боевых искусств определяется не столько по ударам и блокам, сколько по движениям корпусом и «способам взгляда». Скажем, движения корпусом говорят об умении направить ток ци в нужную точку. Существуют стили, где большая часть работы приходится именно на движения корпусом — скручивания, развороты, вращения, наклоны, нырки, легкие подрагивания, откидывания корпуса назад. Таковы, например, стили «Кулак Пьяного человека» (цзуйцюань), «Кулак Змеи» (шэцюань), «Кулак Обезьяны» (хоуцюань). Крайне важна работа корпусом и в упражнениях с оружием, не случайно говорят, что «меч держат рукой, вращают поясницей, а укол наносят всем телом». Корпус является своеобразным передаточном звеном внутреннего усилия. В ряде стилей его называют «срединным сочленением», уподобляя могучему стволу дерева, связывающего воедино питающие корни и цветущие ветви.
«Способ взгляда» — один из самых сложных аспектов в искусстве ушу. Он включает в себя две основные составляющие — направление и выражение. Например, взгляд может быть направлен на ударную конечность (это обычно делается во время выполнения комплексов) или в сторону удара. В тайцзицюань взгляд всегда следит за «наполненной» рукой, совершающей основное движение, и тем самым как бы передает в нее волевой импульс. Не случайно китайцы говорят о некоем «духе глаз» (яньшэнь), который наполняет то пространство, на которое направлен взгляд бойца.
Необходимо научиться «играть» выражением взгляда. Он может быть спокойным, грозным, гневным или даже растерянным, как, например, в «Кулаке Пьяного человека». В синъицюань важнейшим способом воздействия на противника является «отравленный взгляд» (дуянь). Большим знатоком этого искусства был великий Сунь Лутан, который одним своим взглядом приковывал противника к месту. Другой мастер синъицюань, Ли Лонэн, по преданию, «отравленным взглядом» вызывал такую нестерпимую боль у своих соперников, что они валились на землю.
В некоторых стилях основной упор на тренировках делается именно на отработку особого типа взгляда, причем сами способы долгое время держались в строгом секрете. Например, в провинции Хунань в ХVII в. на стыке синъицюань, шаолиньского стиля пяти животных, стиля орла и стиля журавля родился стиль яньяньцюань («Кулак горного орла»), где особое внимание уделялось «духу взгляда» — «орлиный взгляд» должен был заставить противника в страхе броситься бежать. «Искусству взгляда» обучались годами. Например, ученики часами смотрели на зажженную свечку не моргая или пытались рассмотреть мельчайшие детали у отдаленных объектов, особым образом переводили взор из стороны в сторону, не поворачивая головы. Шаолиньские монахи учатся рассматривать с большого расстояния мельчайшие детали пламени свечи, помещенной за закопченный абажур.
«Преодолеть внешнюю форму»
Средоточием принципов ушу и реализацией базовых навыков является прием (чжао) или форма (ши). Прием может состоять из пяти-шести движений и имеет вид завершенной композиции.
Его действие может простираться значительно дальше защиты или нападения. Так, ряд приемов имеет «провоцирующее» значение, вызывая в сознании определенные образы. Об этом говорят их названия: «смиренный монах поклоняется Будде», «голодный тигр бросается на добычу», «яростно бить в бронзовый колокол», «черный дракон выходит из воды», «панда карабкается на дерево». Не менее показательны названия форм тайцзицюань: «расчесывать гриву дикой лошади», «петух, стоящий на одной ноге», «держать птицу за хвост».
Выполняя, например, форму «схватить птицу за хвост» в тайцзицюань — отведение руки соперника (пэн), ее захват и рывок противника на себя (люй), надавливающее движение, теснящее соперника (цзи) и, наконец, толчок (ань), — занимающийся представляет, что к его руке привязана птица, рвущаяся в небо, а он легко притягивает ее обратно. Таким образом, прием сопряжен с неким психологическим актом, выводящим сознание за пределы рутинной ситуации, освобождающим его от давления утилитарной заданности. Это связано с двоякой ролью формы в ушу. С одной стороны, всякий прием или комплекс каноничен и его изучение сводится к строгому повторению того, что показывает учитель. Однако с другой стороны, от ученика на определенном этапе требуется собственное творчество, обусловленное его физическими и психическими особенностями. Таким образом, обучение ушу, начинаясь с конкретных форм, в конце концов приводит к их отрицанию. В определенной мере это обусловлено даосским учением о временном смысле всяких внешних форм: «Для ловли зайца пользуются силками. Когда заяц пойман, силки выбрасывают» (Чжуан-цзы, IV–III вв. до н. э.).
В некоторых стилях принято рассматривать два этапа обучения — «становление формы» и «преодоление формы». Известный мастер Чэнь Синь (ХIХ в.) так говорил о процессе постижения ушу: «Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом небесном искусстве сокровенно-утонченное начало».
Поэтапность обучения фактически заключается в переходе от «полного» (ши) и «имеющего форму» (юсин) к использованию пустотного (сюй) и «бесформеного» (усин). Сунь Лутан писал, что существует несколько этапов «использования» в ушу: «Использование того, что имеет форму и внешний вид. Использование того, что имеет вид и имя, но бесследно. Использование того, что имеет звук и имя, но не имеет формы. Использование того, что не имеет ни формы, ни вида, ни следа, ни звука, ни запаха» [216].
Выполнение таолу превращается в искусство символа и «движения за пределами движения». Известный учитель багуачжан Хуан Бонянь (начало ХХ в.) говорит именно об этом состоянии. Оно проявляется уже в первом движения комплекса Лунсин багуачжан — «Форма Дракона ладони восьми триграмм»: «Из Беспредельного рождается Великий предел. Из Великого предела рождаются два начала (Небо и Земля), четыре проявления (большое инь, малое инь, большое ян, малое ян) и пять первостихий (металл, дерево, вода, огонь, земля). Нет ничего, чтобы не рождалось отсюда. Покой изменяет движение, движение трансформирует покой. Опустошаясь, наполняемся. Наполняясь, опустошаемся и изменяем тем самым все сущее. Принцип этого неисчерпаем… Нельзя использовать силу, чтобы наладить циркуляцию ци. Обретаешь состояние пустоты пещеры, отсутствия себя и отсутствия другого. Эти слова содержат покой, но причина его не видна. Эти слова содержат и движение, но не узреть его след. Это — основная форма для регуляции ци и вскармливания духа». [275].
Очевидно, что речь идет о проявлениях Дао в движении, которое настолько бесследно, что утверждает себя лишь через самоотрицание — «но не видна его пружина».
Редкий комплекс, за исключением тайцзицюань, выполняется больше трех — четырех минут, обычно хватает минуты с небольшим. Спрессованность всего знания ушу в нескольких десятках движений заявляет о себе в особом внутреннем состоянии человека, абсолютно отличном от обыденного. Через символику приемов и движений он выходит за пределы — «к доформенному» состоянию мира.
На пути боевой добродетели
Следуя путем ушу, прежде воспитывай характер и искренность души, очищай сознание и пестуй добродетель, и лишь затем изучай приемы.
Мастер Хо Юаньцзя (начало ХХ в.)
Сила и мудрость
«Большая сила побуждает к великой мудрости». В афоризме тонко подмечена основа гармоничного воспитания бойца в традиционном ушу. Она носит название «удэ» («боевая мораль», или «благодать боевых искусств»), а если толковать расширительно, то «благое качество, достигаемое через занятия боевыми искусствами».
С особой силой это проявилось после того, как было в основном завершено формирование технического арсенала ушу, т. е. с XVII–XVIII вв., и стал вопрос о духовном и этическом осмыслении всего комплекса боевых искусств. Так, достижение благодати и нравственных свойств в процессе тренировки стали ставиться на первое место, оставляя позади собственно техническое мастерство. Известный мастер ХVIII в. из Хэнани Чан Найчжоу в «Книге о технике боя» («Уцзишу») в первых главах и предисловии к своему труду больше внимания уделяет понятию добродетельного поступка, почтительности и скромности бойца, нежели описанию ударов. Он считал, что ушу начинается с воспитания души, а отнюдь не с объяснения техники поединка: «Изучая кулачное искусство, надо прежде всего совершать добродетельные поступки, в мирских делах быть почтительным и скромным, не вступать в бой с другими людьми. Только таким образом можно стать истинным человеком и благородным мужем» [342].
Стоит напомнить, что многие школы боевых искусств, особенно деревенские, были одновременно и ячейками воспитания молодых людей, где они обучались грамоте и ритуалам. А потому в самом широком смысле правила удэ, которые прививались ученикам, являлись нормами ритуального и «правильного» поведения в китайском обществе. Логика этого процесса завершилась в ушу возникновением утверждения о том, что «боевое искусство создано для того, чтобы им никогда не пользоваться».
Но было бы неверно определять «боевую мораль» исключительно как набор каких-то нравственных качеств и запретительных предписаний. Это особая форма существования, стилистика жизни в ушу, по сути — каждодневное существование на грани человеческого и небесного.
В большинстве своем правила удэ существовали в виде неписаного кодекса и формировались вокруг представления об универсальном ритуале поведения человека в обществе. Приблизительно с XVIII в. начинается письменная фиксация правил удэ, в результате чего возникают обширные кодексы, связанные с традициями крупнейших стилей и школ ушу, например, шаолиньцюань, тайцзицюань, нэйцзяцюань. Такие кодексы можно разделить на запретительные и общеморальные. К запретительным принадлежат предписания о том, чего не должен делать последователь ушу, какие знания не должен разглашать; а также кого нельзя обучать, перед кем нельзя демонстрировать свое мастерство и т. д. Общеморальные кодексы повторяли конфуцианские постулаты поведения, характерные для идеального цзюньцзы («благородного мужа»). Лишь запретительные кодексы можно отнести к аутентичной традиции ушу, хотя в реальной жизни предписания общенравственного и запретительного свойства тесно переплетались в одном и том же кодексе.
Естественно, что правила удэ рисовали некий идеальный образ бойца, который на практике не всегда воплощался должным образом. Но тем не менее удэ задавало стандарт «правильного» поведения последователя ушу и, по наблюдениям автора, этому стандарту до сих пор стремятся следовать те, кто считает себя принадлежащим к традиции ушу.
Хотя кодексы и предписания заметным образом отличаются друг от друга, тем не менее мы можем говорить о ряде канонических правил.
Следование «боевой морали» начинается прежде всего с воспитания скромности, особого уважения как к учителю и собратьям, так и ко всем окружающим. Ученик, который выказывает подобострастное поклонение учителю, но груб и заносчив по отношению к обычным людям, считается утерявшим важнейшую черту боевой добродетели — всеобщность принципа искренности — и зачастую изгоняется из школы. Учитель может строго наказать ученика за то, что он демонстрировал знания ушу без явной необходимости, добиваясь дешевой популярности.
К принципам «боевой морали» относят также серьезность человека в процессе обучения. Во время тренировки необходимо соблюдать «золотую середину», «не торопиться и не медлить», как учили китайские мастера, «позволять вещам и самому человеку развиваться естественным образом, своими советами помогая ученику, но ни в коем случае не приказывая. Каждый должен следовать в обучении своим собственным склонностям», — объяснял учитель тайцзицюань Ян Чэнфу. [460].
Считается крайне недостойным менять школу без видимой причины, покидать учителя и тем более открывать самостоятельное преподавание без его разрешения. Ряд стилей, в частности монастырский шаолиньцюань (в отличие от светского), до сих пор предусматривает наличие особого разрешительного документа от наставника на создание новой школы, без него школа будет считаться «ложной».
Целый комплекс правил касается собственно процесса тренировки: терпение, умение переносить трудности и боль, тщательность, строгое следование наставлениям учителя, запрет на перескакивание через установленные этапы тренировки, разумная неторопливость. Примечательно, что большинство трактатов по ушу описывают обучение не столько как поэтапное овладение приемами, сколько как процесс становления сознания, или, как это часто называли во «внутренних школах», «овладение истинной мыслью и истинным устремлением». И во всем — немалая тщательность, уважение к искусству. Не случайно учитель тайцзицюань Дун Иньцзе говорил: «Метод человеческой гармонии заключен в том, что хотя вы и вступаете в поединок, но при этом должны оставаться вежливыми и не терять достоинства» [460].
Человеколюбие воина
Многое в моральных предписаниях ушу связано с понятием «человеколюбия», или «гуманности» (жэнь) — одного из ключевых понятий учения Конфуция. Известный китаевед академик В. М. Алексеев очень метко, хотя и весьма расширительно трактовал термин «жэнь» («гуманность») как «культуру духа» или «человеческую культуру» [8]. У Конфуция понятие человеколюбия сочетается с твердостью и решительностью: «Кто преисполнен человеколюбия, тот храбр. Кто храбр, тот не обязательно человеколюбив» [174]. Он же называл знание, человеколюбие и мужество тремя путями благородного мужа: «Знающий не сомневается. Гуманный не тревожится. Мужественный не боится» [174]. Примечательно, что именно эти три качества лежат в основе идеологии воспитания последователей в крупнейшей международной организации традиционнного ушу — Ассоциации Цзинъу.
Конфуций понимал под «человеколюбием» также «путь преданности и великодушия» и «любовь к людям». Как-то один из учеников великого учителя поинтересовался смыслом «гуманности», и Конфуций объяснил: «Тот, кто в Поднебесной способен придерживаться пяти качеств, может быть назван гуманным». Речь шла о скромности, великодушии, искренности, настойчивости и доброжелательности.
Итак, человеколюбие оказывается не просто доброжелательным и милосердным отношением к людям, но неким фактором гармонизации отношений, во-первых, между миром и человеком, а во-вторых, между человеком культурным и человеком природным внутри одной личности.
Обратим внимание — на Западе гуманность воина понимается несколько иначе, в основном как проявление сострадания к человеку, прощение сильным слабого или победителем побежденного, как это было в рыцарских поединках. По-другому мыслится в западной культуре и ценность человеческой личности.
В китайской культуре «гуманность» не слепа, она выборочно действует в зависимости от ситуации. Считалось, например, что казнь преступника — это проявление «гуманности» по отношению к народу, ибо преступник может принести в мир немало зла. Известен даже случай, когда Конфуций, занимая административную должность в одном из уездов, приговорил к смертной казни чиновника, не исполнившего должным образом ритуал.
Попробуем объяснить этот парадокс. Тесная связь «гуманности» с ритуалом в китайском традиционном обществе приводила к примечательному явлению: «гуманность» распространялась лишь на тех, кто соблюдал нормы ритуального поведения. Тот, кто нарушал эти правила, считался «потерявшим лицо». Автоматически он утрачивал и собственную «гуманность» по отношению к другим, т. е. терял основное свойство человека. А следовательно, с ним можно было поступать без всякой «гуманности». В этом отношении весьма показательна одна из бесед Конфуция со своим учеником Янь Юанем. Когда Янь Юань поинтересовался, что такое истинная «гуманность», Конфуций объяснил: «Сдерживать себя и поступать сообразно ритуалу — вот что такое истинная гуманность». «Позвольте узнать, — продолжал спрашивать Янь Юань, — как этого добиться?» — «Не смотреть на то, что противоречит ритуалу. Не слушать того, что противоречит ритуалу. Не говорить того, что противоречит ритуалу. Не делать того, что противоречит ритуалу», — объяснил Учитель. [174].