Пьющие чудо Князев Кирилл

Глава 2, часть вторая

Кто ты без меня, Канва? Чудесный неизведанный мир. Ты – колдовские рощи, алые восходы, янтарные закаты. Кристально чистые озера и шумные реки. Самобытный народ, плодородная земля, золотые нивы.

Кто я без тебя, Канва?

Никто.

Из блога Ткача

Первый день мы тратим на приготовления. Вместе со мной в пещере сгинула мало-мальски приличная одежда, пришлось раскошелиться. На часы и компас у меня привязан «маячок» – услуга, опять же, от прях. Девушки привязывают к вещи ниточку, клубок остаётся лежать в камере хранения. Он реагирует на температуру тела. Когда оно остывает, ниточка, подобно пружине, скручивается, сквозь основы притягивает вещи.

«Маячок» – услуга разовая, дорогостоящая, ненадёжная. Но уж лучше так, чем остаться без жизненно необходимых вещей. Часы я терял за всю карьеру два раза. Компас и рогатка исправно возвращались на место.

Вот что значит – удачная покупка!

Город у иллюзорщиков один. Зато какой: каменно-деревянная громада. Архитектура буквально режет глаза – дома такое скопление стилей не встретишь. Здесь и срубы, и почти настоящие небоскрёбы, возведённые стихийниками. Столица разделена кварталами. Два самых крупных – русскоговорящий и английский. Чуть поменьше – восточный. Тут обитают, вперемешку, китайцы, японцы, и прочий подобный люд. В Канву отчего-то чаще попадают из Европы, Америки. Странам востока в этом отношении несказанно повезло.

У каждого квартала – своя гильдия прях, обязательно – банк. Последний – крупная громада серого камня, сотканная из цельного куска скалы. Как по мне, так напоминает гротескный, увенчанный нелепыми декоративными башенками, бункер.

Банки считаются неприступными. Хотя находятся умельцы, которые проникают за тяжёлые, окованные бронзой двери.

В цитадели коммерции прохладно. Забираю из камеры вещи. У выхода жду Данила. Расслабленно курю, щурясь на столб пламени, растущий прямо из брусчатки площади. Иногда оттуда выныривают «посмертники» – ребята, пережившие собственную гибель. Возрождаются голышом.

Возле живого огня – каменные скамьи. На них лежит аккуратно сложенная одежда. Рубаха, брюки. За это спасибо трудолюбивой администрации. И нам, честным налогоплательщикам. Хочешь совершить покупку в магазине? Предъяви торговцу цветной код. Получить его можно в администрации, оплатив полугодовую прописку.

Всё просто. По этому же, индивидуальному, коду, получаешь доступ к банку.

Данил, жутко довольный, ступает на мрамор парадного входа. Щелчком отправляю окурок в урну.

Идём к лавкам портных. Здесь наскоро выбираем обмундирование. Я остаюсь верен стилю: куртка с капюшоном, без лишних изысков, брюки, высокие берцы, на шнуровке. Прежде чем оплатить покупку, набираю возле стойки, отведённой под кассу, цветовой код.

Высоченная арфа, вместо струн – видимые только мне нити. Честно говоря, не знаю, откуда они – из утка или из основы. Пряхи не раскрывают секретов.

Один за другим дёргаю разноцветные, не похожие по толщине нити.

Чёрный стандартный, рыжий тонкий, чёрный толстый, фиолетовый стандартный, чёрный тонкий. Так семь раз. Вот и весь мой код. Арфа отзывается мелодичным перезвоном, подтверждая пароль.

Кассир улыбается, принимает из рук серебряный карандашик. Внимательно изучает пробу, взвешивает на весах. После чего отсчитывает пяток бронзовых монет с оттиском в виде прыгающего через костёр человечка. Гербом столицы.

Ту же операцию проводим у бронника: Данил раскошелился на жилет из медных чешуек. Не Бог весть какая защита, но спасти от костяного наконечника сумеет. Я, под уговорами друга, сдаюсь, приобретаю себе такой же.

Следующая на очереди – оружейная лавка. Здесь я себя сдерживаю, хотя очень хочется отдаться шопингу. По сути, все эти орудия смертоубийства мне совсем ни к чему. Есть рогатка. Не простая, пропитанная Чудом. С ней, как показал опыт, не страшно даже возле камнееда. Снаряды для неё у меня всегда есть про запас. Глупо закупаться ими у оружейника, который продаёт их втридорога, когда можно по знакомству приобретать камушки чуть ли не мешками. За копейки.

Плюс, без толковой пряхи под боком никогда не знаешь, что всучивает тебе незнакомый купец.

Я скромно выбираю себе нож, с антрацитово-чёрным обсидиановым лезвием. Не для боя. Какой из меня боец? Так, хлеб нарезать, палки для шалаша настрогать.

Данил закупается основательно. К холодному оружию у него страсть. Выбирает под себя бронзовый топор, долго рассматривает лезвие, примеряется к длине обуха. Оружейник это терпит, а вот мне подобное занудство выматывает нервы.

Следом идёт мучительно-долгий выбор кинжала, камушка для заточки…

– Копуша, – бурчу я, толкая дверь лавки. Над головой приятно звенит колокольчик.

– Просто в тебе нет романтики воина. Это искусство, не то что из рогатки пулять…

Иронично хмыкаю:

– Что? Да я мастер рубки дров твоими топорами. Знаешь, как после этого духом воинства пропитываюсь? Аж за версту прёт…

– Нашёл, чем гордиться, мастер-хренастер.

Наша столица немноголюдна. Улицы чаще пустуют – удивляться здесь нечему. Жизнь, работа, кипит за городом. Здесь же, скорее, место для отдыха.

У меня тоже есть дом. Ну… не совсем дом, конечно, так, небольшая комнатушка. Там я отсыпаюсь, когда нет заказов. Другие иллюзорщики ведут похожий образ жизни. В городе спят, за ним – бодрствуют.

Молча идём вдоль торговой улицы, шаги эхом разносятся мимо чёрных, в предрассветной мгле, домов. Только в окнах лавок горит свет, роняет рыжие полосы на брусчатку.

У рукодельников совсем другой ритм. Можно с уверенностью сказать, что столица – их родной дом, их стихия. Они редко живут в одиночестве. Образуют небольшие подряды – дружные семьи. Всё ради того, чтобы дело не останавливалось ни на минуту. Так и живут здесь, посменно. Вышел один – заходит другой.

Столица – исполинский молл, торговый центр. Царство мастеров, товаров, ярких вывесок. Здесь можно отвлечься, посидеть в одном из баров, послушать музыку. Или отдохнуть по-настоящему, накрыться с головой одеялом, заперев дверь изнутри. Но ты, не будучи мастеровым человеком, так и останешься здесь гостем. Вечным покупателем.

Безумный мир навязывает безумные правила.

– Как меня всё это достало, – вздыхает Данил.

– Что «это»? – спрашиваю, перепрыгивая через огромную, подёрнутую корочкой льда, лужу. Ночь на исходе, самое время для холода.

Даже в полумраке вижу, как друг корчит недовольную мину.

– Вся жизнь эта, – говорит, – бессмысленная.

– Почему бессмысленная? Мы деньги зарабатываем. Хорошие. В этом смысл нашего захода в Канву.

– И что? Неужели жизнь сводится к заколачиванию денег, Фокс? Почему даже в новом мире нет великих идей, свершений? Мы как стадо баранов, ей-Богу.

Усмехаюсь. Домашняя философия до добра не доводит.

– А чего ты хочешь? Ну чего, скажи? – спрашиваю. – Каких идей? Хочешь, чтобы появился местный генерал, объявил священную войну фрикам? Или наоборот, чтобы абсолютники устроили охоту на нас? Или давай, будем строить коммунизм. А что, новый мир, чистый лист, можно всё заново начать.

– Почему бы не построить?

– Потому бы, – бурчу. – Кому это нужно? Горстке людей на краю обжитой земли? Ты знаешь, я ведь не в шутку это сказал. Там действительно есть общины с яркими политическими идеями. Эти ребята готовы мир покорить, устроить идеальное общество, строят утопию за высокими заборами. Только знаешь, что?

– Гм?

– Они бы, может и построили. Установили бы твёрдую власть. Но этого не будет. Потому что вся Канва для нас – ненастоящая. Идеи – ненастоящие, войны – такие же. Выбор не станет фатальным, иллюзорщик всё равно вернётся к жизни. Мы не можем умереть, стало быть, не можем и поверить в реальность.

Данил отмахивается, как от назойливой мухи:

– Ерунду городишь. Канва реальна.

– Для абсолютников, Дан. Это мы с тобой, можно сказать, развлеклись. Играли в приключенцев, зашли в чужой дом, унесли золото… почти унесли. Для них это самая настоящая трагедия. Им некуда отступать. Им в затылок дышит смерть.

– Что ж ты предлагаешь? – справедливо вопрошает Данил. – Никуда больше не ходить?

– Не я завёл разговор. Я пойду красть чужое Чудо. Потому что мне хочется жить, причём сыто. И мне дела нет до абсолютников. С предателями, перебежчиками, не может быть диалога. Так думаю не я один. Потому фрики не идут на мир.

Данил молча кивает.

Вообще, здесь я не совсем прав. Чтобы идти на мировую, нужно, для начала, объявить войну. А её, как таковой, нет. Всё очень просто: племя занимает землю подле источника силы, живёт на ней. И убивает всякого, кто пересекает границу. Не смотрят на то, иллюзорщик ты или нет. Общаться с фриками по-настоящему, «за жизнь», мне ещё не доводилось. Но, думается, что для них мы не более чем враждебная среда.

В любом случае, за всю историю пребывания человека в Канве, не было ни одного штурма столицы.

Не знаю, что творится в уродливых головах абсолютников. Но для нас они больше чем окружение. Это – символ позора.

Абсолютники не строят городов. Абсолютникам наплевать на Землю. Они живут, подобно зверям, диким, опасным. Придумывают собственный язык, строят жалкое подобие культуры. А потом спокойно убивают нас, бывших братьев.

Конечно, не все иллюзорщики – агнцы Божьи. Но, в целом, мы дружный народ.

Может быть, наше мини-общество и смогло бы принять отступников. Но они сами не хотят принимать нас. Не знаю, почему. Наверное, никто не знает. Это незнание порождает страх, а он, в свою очередь, ненависть.

Мы называем их предателями. Не совсем справедливо. Не все попадают к фрикам по доброй воле. Но… остаются. И перестают называть себя людьми. Это, наверное, самое страшное в абсолютнике. Человек, переставший им быть.

Мы останавливаемся возле приоткрытых створок северных ворот. Наверху, облокотившись на перила, скучают ополченцы. Вот уж у кого работа – хуже не придумаешь. Три дня проводить на одном и том же месте. С перерывами на выходные, конечно.

Так уж заведено, что стражей порядка не любит никто. Хотя делом, вроде, занимаются. Ловят воров, секут их плетьми на площади – опять же, развлечение для городских. Или помогают тушить пожары, которые здесь не редкость. Принимают наводки на «беспредельщиков», чтобы, при случае, не пустить в город.

И только за одну обязанность, сбор проходного налога – они заслужили общую ненависть.

Волей-неволей приходится таскать с собой мелочь. Иначе прогонят взашей. Ещё и по морде надавать могут.

– Запаздывают наши друзья, – вздыхаю.

– Угу, – кивает Данил. – Надо дрессировать в них пунктуальность.

Нашему негодованию есть причина: за то время, пока Дан выбирал обновки, можно десять раз опоздать.

Наконец из-за угла показывается знакомая нам парочка.

– Невиноватые мы, – оправдывается Хома. – Это всё Анька со своим шопингом.

– Воистину, – хмыкаю, – в каждой паре иллюзорщиков находится свой Данил.

– Просто мы родственные души, – улыбается друг. Аня отвечает ему тем же.

Стоим, переминаясь с ноги на ногу – холодно. Над головами нарезает круги светляк, раскладываем карту, прокладываем маршрут.

– Настаиваю на том, чтобы первым зайти к Кышу, – предлагаю я.

– Смысл?

– Он у нас мужик щедрый. Если проблему не решил сам, то за работу поделится чем-нибудь «вкусным». С учётом того, что в последний наш поход я поиздержался… да и вы, наверное, тоже, гуманитарная помощь от матерого стихийника не станет лишней.

Дан задумчиво гладит небритую щеку:

– Ну, если с этой стороны… да, ты прав. Сначала к нему. Ничего, Ань, подождёт твоя подруга?

Молча протягиваю девушке часы. Она смотрит на циферблат, кивает.

– В запасе около полутора суток. Успеем?

– Успеем, – киваю, – тут недалеко.

Стоим на вершине холма. Утренний ветерок приятно касается кожи, играет волосами. Довольно щурюсь, любуясь заревом восхода. Солнце уже выкатилось из-за кромки горизонта, окрасило Канву весёлым персиковым цветом. Впереди, насколько хватает взгляда – местность, обжитая человеком. Хищные силуэты фортов, правильная геометрия полей.

Леса, царившие здесь до прихода иллюзорщиков, давно вырублены. Вместо первобытной дикости, теперь – сельская идиллия.

Целый мирок соседствующих общин. Маленьких стран со своими обычаями, законами. Когда приходишь в Канву первый раз, волен выбрать семью. Здесь тебе будут всегда рады. Накормят, отогреют. И ты полностью отдашься труду, нехитрому быту.

При условии, если ты – не старатель.

Им здесь не особо рады. Не удивительно: люди огораживаются от мира не просто так. Дело даже не во фриках, зверях, или другой канвианской напасти. Нет, дело в нас, и подобных нам. Мы – воры. Убийцы бесплатного счастья. И быть нам отшельниками, отщепенцами, кабы общество не нуждалось в услугах старателей.

Хозяйство зачинают на добрых местах силы. Земля, пропитанная Чудом, даёт по три урожая в год. Или, может статься, что вода в колодце, который вырыл трудолюбивый фермер, будет залечивать раны. Или исполнять желания. По чуть-чуть.

Не будет Чуда – не будет и успеха. Поэтому старателей, единственных людей, способных украсть чужое счастье, огородники не любят.

Осторожно поворачиваю голову, смотрю на Данила. Вижу – любуется, как и я. Мыслями где-то далеко. Может быть, в прошлом, когда и он, бродяга, был частью семьи. Я всегда немного завидовал ему. Стоит Дану захотеть, и сильного мула тут же примут в общину.

У меня выбора нет. Или так, или в Спящий квартал Столицы. Дрыхнуть, среди сотен других, отказавшихся от соблазнов Канвы.

– Что, если вашего знакомого не окажется на месте? – спрашивает Анна.

– Мы всё равно ему поможем. Всё-таки друг. Может быть, в будущем, и он поможет нам.

– Разве дружба так строится? – удивлённо вскидывает брови девушка. – Это партнёрство.

Бросаю на пряху недовольный взгляд:

– Это Канвианская модель отношений. Ты мне – я тебе. Чем дольше знаешь человека, тем больше доверия. Для нас это дружба.

Отворачиваюсь. Каблуком сапога топчу белёные инеем ростки травы.

– Здесь каждый встречный-поперечный может убить, – продолжаю. – Или обмануть. В Канве делать это проще, чем дома. Мы бессмертны. Поэтому доверие – самое главное сокровище.

– Ты утрируешь, – тихо говорит девушка. – Иллюзорники – добрые люди.

– Да. Пока никто не видит.

Закидываю рюкзак за спину. Осторожно, чтобы не упасть, начинаю спускаться вниз. Ладонями цепляюсь за сухой репейник – подошвы скользят. Надо было внимательней выбирать обновку.

– Не обращай внимания, – слышу за спиной голос Дана.

– Я всё понимаю, – отвечает Анна. – Это возрастное, наверное.

– Нет, – жёстко обрывает её друг. – Издержки профессии. Ломает характер. Он таким не всегда был. И в людей верил.

Я и сейчас верю. Просто трезво смотрю на вещи. Есть иллюзорники порядочные, и не очень. Есть и откровенные сволочи, могущие возле самых ворот всадить стрелу между лопаток. Группа бродяг, возвращающихся из похода – жирный куш. На чужом успехе готовы поживиться не только разбойники. Но и люди, с виду, благополучные.

Продираюсь сквозь заросли, выросшие на обочине. Дорога вновь, как и многие разы до этого, стелется под ногами пыльной змеёй. Одна из многих нитей мирового узора, видных каждому.

Кыш устроился на отшибе. За широкой лентой реки, в тени старой дубовой рощи возвёл башню. С одной стороны удачно: соседей не видно и не слышно. С другой стороны, под боком чужие земли. Нет-нет, да и забредает дикий зверь. Или кто похуже.

Элементалист сейчас дома. В самом верхнем окошке ярко горит огонёк. Издалека Кышева башня напоминает древний маяк: нарочито-грубые стены серого камня, узкая обзорная площадка.

Мы не успеваем подойти к башне и на половину километра, как замечаем признаки бурной деятельности фриков. У деревьев срублены нижние ветви, на земле – чёрные пятна кострищ. Пальцами трогаю золу. Холодная. Здесь у них была стоянка. Интересно, давно ли ушли?

– Пройдёмся по берегу, – предлагаю.

– Добро, – кивает Дан.

Выбираемся из рощицы. Песок под ногами влажный, неприятно чавкает, пачкая мыски сапог. Высматриваю следы. Их не приходится долго искать. Вот здесь – отпечатки раздвоенных копыт. Они тянутся цепочкой вдоль воды, теряются в жухлой траве.

Не стоит обманывать себя: это не дикие козы. Импы – одна из многих разновидностей фриков. Мелкие, на первый взгляд кажущиеся противником несерьёзным. Так оно и есть. Если имп один. Но эти зверята поодиночке не ходят.

– Вроде ничего серьёзного, – вздыхаю. – Но чтобы найти этих задранцев, придётся изрядно попотеть.

– Чего им тут надо? – спрашивает Хома, усаживаясь на поросшую осокой кочку.

– Покушать заглянули, – отвечаю. – Отсюда удобно делать набеги за скотиной. Смоются при случае.

Волна с плеском лижет берег. Окунаю носок в воду, тщетно пытаясь смыть грязь. Замечаю воткнутые на мелководье рогульки. Рыбачили, значит.

– А от нас не смоются?

– Вряд ли, – говорю. – Нас всего четверо. Импы наглые. Убегают лишь когда на горизонте толпа разъярённых огородников, человек в тридцать.

В голове рождается план. Может статься, что нам не придётся долго искать нарушителей спокойствия. Сами выйдут к нам, за лёгкой добычей.

Нахожу в песке полосатую раковину перловицы. Задумчиво кручу её, затем бросаю в воду. Волны с плеском смыкаются над моллюском. Не получилось сделать «лягушку». Никогда не получается.

– Ань, – задумчиво говорю. – У тебя как с актёрским мастерством?..

Ладони сжимают шершавую кору ветки. Дубовые листья, холодные, влажные, касаются щеки. Здесь на высоте, ветер довольно крепкий, за час, проведённый без движения, становится зябко.

Впереди, шагах в двадцати, на уютной полянке сидит, прислонившись обнажённой спиной к старому дубу, девушка. Вся перемазанная в грязи, прикрывается жалкими остатками одежды. Рядом с ней, в траве, лежит распотрошённый рюкзак.

Наивная сцена под названием «красотка в беде». В роли красотки – загримированная Аня. Рюкзаком и нехитрым скарбом поделился Хомяк. Я пожертвовал на реквизит сменную рубашку. «Жертва» вот уже час осипшим голосом зовёт на помощь.

Господи, даже у распоследнего дурака хватит мозгов на то, чтобы разоблачить дешёвый фарс. Ну какой иллюзорник в здравом уме будет привязывать к дереву ограбленного? И жертва сама сто раз уже смогла бы выйти из Канвы, позвать кликнуть кого-нибудь из друзей. Только бы не торчать полуголой на холоде.

Но импы – это импы. Когда дело касается добычи, логика у них отключается напрочь. Проверено.

Данилу с Хомяком выпала роль «насильников». Они, старательно изображая злодеев, обмотали Аню верёвкой (разумно – фрики, при случае, могут, и скорее всего, уволокут девушку), разрезали мешок. А затем, глумливо хохоча, потопали к башне Кыша. Для задуманной каверзы хватит и меня с Анной.

Пусть лучше отдыхают возле костра. Меньше подозрений.

– Кто-нибу-у-у-удь, – надрывается девушка. – Помоги-и-ите!..

Сидеть в одних лохмотьях, на холодной земле – удовольствие не из приятных. Но жалеть Аню не стоит. Пряха на то и пряха, что всегда, в любой ситуации найдёт способ выкрутиться. Вот и теперь она, оборвав крик, ласкает на ладонях какой-то предмет.

Грелка. Или что-то в этом роде.

Я забрался на дерево за час до начала спектакля. Прятался старательно, может, и не заметят следов. Сразу.

Вообще можно было и посидеть рядом с «жертвой». Но на двух иллюзорщиков, один из которых мужчина, импы могут вылезти всей гурьбой. Тогда нам придётся несладко.

Жутко хочется курить. Над ухом звенит разбуженный робкими лучами утреннего солнца комар. Пытаюсь отогнать кровососа – бесполезно.

Так, увлечённый борьбой с жаждущим человеческого тепла насекомым, не замечаю, как на сцене появляются новые действующие лица.

Всего трое. Низкие, ростом едва доходят мне до пояса. Нижняя половина тела смахивает на козлиную, только милый пушистый заячий хвостик выбивается из общей картины. Тела жилистые, под смуглой кожей, поросшей редкой шерстью, жгуты мускулов. Лица фриков почти что звериные, от человеческого остались лишь едва узнаваемые черты.

Нос расплющен, считай что нет его. Из-под тонких губ виднеются желтоватые резцы. Кончики острых ушей пробиваются сквозь немытую копну волос.

Импы подбираются осторожно. В руках сжимают коротенькие копья. За спиной у каждого – мешок из шкур. Их-то и будут набивать разбросанными ценностями.

– Мамочки! – вскрикивает Аня. Наверное, искренне.

Натягиваю резинку рогатки. Стреляю. Снаряд – вроде того, каким я потчевал камнееда.

Камушек ударяет возле самых копыт фриков, ярко вспыхивает. Я отталкиваюсь от ветки, неуклюже приземляюсь. Ноги затекли за время двухчасового бдения.

Уже на краю поляны снова стреляю, на этот раз снарядом, заряженным Аниной «морозилкой». Стоящий впереди товарищей фрик скошенным деревом падает на землю. Не знаю, кому говорить спасибо – пряхе, или собственной меткости. Попал в голову.

Противники оглушённо трут кулаками глаза, не видят меня.

Следующий камень бьёт второго разведчика под рёбра. Жалобно ойкнув, имп оседает на траву. Заряд срабатывает не сразу, фрик успевает отползти, прежде чем нити сковывают мышцы холодом.

Бегу, кажется, быстрее ветра. Роняю ослеплённого противника на землю, от души бью кулаком. Имп жалобно верещит подо мной, пытается достать копытом. Ага, так я тебе и дался.

Снимаю перекинутую через плечо верёвку. С трудом удаётся заломить разведчику руку за спину – силен, гад!

– Не дёргайся, – ору, – зарежу!

Фрик то ли не понимает меня, то ли не собирается так просто сдаваться. Визжит, дёргается. Осторожно, чтобы не убить, «морозильным» камушком ударяю меж выпирающих под кожей лопаток. Нити, завязанные на камне, распускаются, оплетая врага коконом.

Носить снаряды при себе опасно. Неловкое движение – и оружие обернётся против самого владельца. Но у меня на этот случай припасена маленькая хитрость. Камушки заворачиваю в протащенную Данилом фольгу. Такие «конфетки» лежат спокойно в кармане: пока не развернёшь обёртку – не сработают.

Металл в Канве имеет очень интересные свойства.

У старой куртки все карманы были обшиты двойным слоем фольги. Сегодня на это просто не было времени…

Движения импа начинают замедляться. Фрик надсадно хрипит, силясь вдохнуть. Связываю его по рукам и ногам.

– Живой? – спрашиваю.

Зверёныш буравит меня чёрными глазками, злобно скалится. Живой! Этого-то нам и надо. Не зря выбирал снаряды с наименьшей мощностью.

В комнате натоплено, до духоты. Я, довольный от того, что наконец-то могу снять куртку, сижу в мягком кресле. Потягиваю из деревянного стакана подогретое вино.

– Ещё раз спасибо, – говорит Кыш, разбивая кочергой прогоревшие поленья. – Я за этими паразитами давно гоняюсь. Теперь потолкуем.

Наш общий друг не просто талантливый стихийник. Он один из немногих, кто понимает бормотание фриков.

– Думаешь, удастся разговорить? – спрашивает Данил.

Кыш усмехается:

– У импов длинный язык. Особенно после знакомства с раскалённым железом.

Сидящая справа от меня Аня поперхнулась. Округлив глаза, смотрит на элементалиста.

– Это… негуманно!

– А воровать – гуманно? Жечь посевы? – спрашивает Кыш.

– Утаскивать полуобнажённых девиц в логово, – грустно добавляю я.

Конечно, не могу согласиться с Кышем. Одно дело – хорошенько проучить, но пытать… хотя, уверен, он это говорит для острастки. Не замечал у нашего общего друга склонности к насилию. Скорее просто срывает накопившееся раздражение.

Ну кому понравится, когда под твоим носом обживается опасное племя? Ладно бы просто рыбу ловили. Так нет: наводят на стихийника ложные подозрения. Мол, вот он, прикармливает фриков, чтобы к нему чаще обращались.

Бред, конечно. Но злоба людей зачастую лишает рассудка.

– Можно договориться мирно… нельзя так!

Кыш невесело улыбается:

– Расслабься, деточка. Никого я пытать не буду, – говорит элементалист, подтверждая мои догадки. – Подержу в погребе пару деньков. Импы обязательно придут за товарищем. Поговорим с высоты в два этажа. Уйдут, никуда не денутся. Эти своих не бросают.

– То есть ты их берёшь в заложники… а потом отпустишь?

– Ну да, – кивает Кыш. – Нафига они мне сдались? Харчи задарма переводить? Кстати о птичках…

Стихийник с кряхтеньем поднимается, идёт к выходу. Его нет довольно долго. Расслабленно любуюсь рубиновой горкой углей, весело перемигивающейся в топке.

Где-то в углу, за аккуратной стопкой дров, неуверенно тирлинькнул сверчок.

Всё-таки Кыш хорошо устроился. Уютно. Знаю, что наверху – просторная обсерватория, маленький сад. Там спокойно можно любоваться канвианским небом. Здесь, внизу, гостиная, где всегда царит умиротворяющий вечер. Даже если снаружи вторые сутки улыбается весёлое солнце.

– А вот и я.

Стихийник вносит на плече какой-то свёрток, смахивающий на ковёр. На пол возле камина плюхается долгожданный подарок. Кыш разворачивает его, по комнате проносится удивлённый вздох.

– ЖПВ, – говорю я.

– Истинно так, – качает головой Дан. – Стоило ли?

Кыш довольно смеётся:

– Стоило! Эти задранцы мне всю нервную систему изъели…

У наших ног лежит роскошнейшая шкура. Чёрный, рыжий, белый… интересно, где наш друг сумел добыть тигра?

– А что такое ЖПВ? – наивно спрашивает Хомяк.

Ухмыляюсь, собираясь ответить, но меня останавливает Данил:

– Фокс! Здесь дама.

– Ладно, – морщусь. Тоже мне, кавалер. – А за шкуру спасибо. Где добыл?

– Это не я, – отмахивается Кыш. – За одно дельце подогнали. Мне она ни к чему, а вот бродягам в самый раз будет.

«В самый раз» – это ещё слабо сказано! Тигры в обжитых землях давным-давно перевелись. Говорят, за горами этих зверей полно. Но самая ценность не в редкости. У многих фриков тигры вроде как за священных животных. Их шкуру могут носить лишь самые умелые бойцы. И, по негласному кодексу, таким бойцам кто попало вызов не бросит. Это не панацея от абсолютников и их многочисленных отпрысков, но уже кое-что.

В камине сухо щелкает, из очага на пол прыскает сноп искр. Горка углей, словно живая, шевелится. Затем из неё показывается рогатая головка. Глаза с прорезями вертикальных зрачков обводят нас надменным взглядом. Секунда – и вот на пышущих жаром углях пристраивается маленькая, не длиннее ладони, ящерка. Ярко-алая чешуя с чёрными разводами подходит в тон прогоревшему дереву. Обладательницу чудесной шкуры просто так не заметишь.