Реквием в Брансвик-гарденс Перри Энн

Глава 10

Питт рано вернулся домой, радуясь возможности провести время с семьей. Заключение о смерти Рэмси Парментера оказалось именно таким, какого он и ожидал. Лишившись умственного равновесия, он набросился на жену, ставшую защищаться. Смерть по несчастной случайности.

Выбросив дело из головы, Томас оделся в старый костюм и отправился в сад. Дел там было немного. Растения только пошли в рост. Сорняки еще не вылезли, а сажать первые семена было слишком рано, однако в саду всегда можно было что-нибудь сделать или починить.

Дэниел и Джемайма помогали отцу. Каждому из детей был выделен собственный участок земли, где они могли растить что угодно. Садик Дэна занимали в основном камни, которые он как раз начал коллекционировать, однако в нем росла и небольшая фуксия, в данный момент очень болезненная и печальная на вид.

– Цветок погиб! – полным трагизма тоном проговорил мальчик. Он потянулся, чтобы выдернуть его с корнями. Стоя рядом, Джемайма с сочувствием наблюдала за братом.

– Возможно, и нет, – проговорил Питт, отстраняя сына рукой и пригибаясь к чахлому кустику. – Зимой они всегда такие. Они, так сказать, засыпают. Эта фуксия проснется, когда станет теплее, и отрастит побольше листьев.

– В самом деле? – с сомнением проговорил Дэниел. – По-моему, она умерла. Откуда на ней появятся новые листья?

– Сами вырастут, из соков, извлеченных из почвы, если мы будем за ней ухаживать.

– Может, его нужно полить? – предложил ребенок.

– Не надо, я думаю, хватит дождя, – отозвался его отец, прежде чем тот успел шагнуть за водой.

– Тогда что же мне теперь делать? – спросил Дэниел.

Томас задумался:

–Обложи-ка корни компостом. Тогда растение согреется и получит еду.

– В самом деле? – Мальчик посмотрел на него с надеждой.

Так они проработали почти до семи вечера, после чего дети отправились сперва ужинать, а потом в горячую ванну, необходимую продрогшим малышам. Томас снял садовый наряд и отправился в гостиную. На ужин был подан зажаренный до хруста вчерашний картофель с капустой и луком вместе с холодной бараниной, под кисло-сладким индийским соусом чатни из прошлогоднего ревеня, за которым последовали яблочный пирог с хрустящей корочкой и сливки.

Примерно без четверти девять Шарлотта взяла последнее письмо Эмили.

– Прочитать тебе? – предложила она. Ее сестра не отличалась разборчивым почерком, обретавшим истинно новаторские черты с ростом ее энтузиазма.

Суперинтендант улыбнулся, устраиваясь поудобнее в кресле и готовясь получить удовольствие, если не от реальных путешествий, то, во всяком случае, от комментариев свояченицы к ним.

Миссис Питт приступила к чтению:

Мои дорогие Шарлотта и Томас.

Наверное, мне следует начать с того, как мне не хватает всех вас. В известном смысле это действительно так. Дюжину раз на дню я думаю о том, как приятно бы было разделить с вами впечатления от этих удивительных видов и интересных людей, с которыми я встречаюсь. Итальянцы великолепны, они настолько переполнены любовью к жизни и красоте, a кроме того, намного более приветливо относятся к иностранцам, чем я ожидала. Во всяком случае, внешне. Иногда мне удается перехватить нечто другое: взгляд, порхнувший между двумя парами этих удивительных глаз, заставляющий меня предположить, что втайне они вполне могут находить нас неловкими и скучными. Надеюсь, что они не относят меня к этой разновидности! Я пытаюсь вести себя с достоинством, так, словно не в первый раз вижу эти ошеломляющие красоты: игру света в ландшафте, древние здания, ощущение ожившей истории…

Впрочем, что может быть прекраснее весенней Англии? И летней? А в особенности осенней?

Вчера мы ездили на прогулку во Фьезоле[24]. Мне бы хотелось найти время и снова побывать там. Какие виды! Мы возвращались через Сеттиньяно. Там, на дороге, есть одно место, откуда видно Флоренцию… Красота такая, что захватывает дух. Вид этот заставил меня вспомнить о старом мистере Лоуренсе и его рассказе о Данте на мосту. В тот миг ничто не казалось мне невозможным и даже невероятным.

Однако завтра мы выезжаем в Рим! «O, Рим! Страна моя! Город души моей!» – как говорит лорд Байрон. Я уже не могу ждать! Если вы тоже мечтаете и надеетесь увидеть все это, то как-нибудь, вне зависимости от того, кого и каким способом у вас убили, укладывайте вещи и приезжайте сюда! Чего стоят деньги, если их нельзя потратить на знакомство с красотами мира? Я слишком много читала Байрона! Если таковое вообще возможно. Вы меня поняли?

Я напишу вам оттуда!

С любовью, Эмили.P. S. Джек, конечно, также посылает вам свой привет!

Шарлотта улыбнулась мужу, глядя поверх письма.

– Совершенно в духе Эмили, – проговорил тот с глубоким удовлетворением.

– Надо написать ей. – Миссис Питт сложила листок и поместила его в конверт. – Вот только у меня нет для нее интересных новостей. Быть может, рассказать им об этой трагедии? И конечно, я расскажу ей о Доминике… Не думаю, что это нужно скрывать.

– Да, напиши ей о бедном Рэмси Парментере, если хочешь, – согласился суперинтендант. – Вреда от этого не будет. A Эмили, если потребуется, будет руководствоваться собственным мнением…

Упоминание о Парментере заставило его вспомнить о блокноте священника. Записи в нем пока не складывались во что-то осмысленное, однако они, безусловно, имели смысл – во всяком случае, для самого Рэмси. Впрочем, это ничего не значило. Дело было закрыто. Но Питт не был готов к отдыху до тех пор, пока не сделает все возможное, чтобы осознать причину постигшей его неудачи. Как иначе разжиться мудростью, чтобы не ошибиться в следующий раз?

Он раскрыл записную книжку на первой странице. Даты там не было. Запись касалась какого-то рыбака или человека по имени Фишермэн[25] и неудачной экспедиции или праздничной поездки в некие «летние края». Следующие две страницы были отведены той же теме. Дальше следовал набросок идей для эссе или проповеди о жизни и разочаровании. Тема не показалась полицейскому многообещающей.

Пролистав с полдюжины страниц, он обнаружил упоминание о «господине» и «звонаре», со снабженным восклицательным знаком комментарием: «Но какой бы получился замечательный карильон[26]!» Следом шел вопрос: «Но когда?» А потом: «Звон колоколов, но который час? Погребальный звон, похороны вещей… Не отсюда ли исходил призыв к молитве, хотелось бы знать!» На следующей странице тоже были подобные краткие вопросы: «Бедная душа!» и «Но кто этот живой мертвец?».

Шарлотта с любопытством посмотрела на супруга, оторвавшись от письма.

– Передай мой привет Эмили, – предложил он.

– Передам. А что ты читаешь?

– Записную книжку Рэмси Парментера.

– И что там написано? Это что-нибудь объясняет?

– Совсем ничего. Я даже не улавливаю смысла – одни только странные слова и фразы.

– Например?

– Он что-то пишет о «мастере» и «звонаре», звуках колоколов и живых мертвецах… Должно быть, какая-то метафора.

Миссис Питт улыбнулась:

– Конечно, реальностью тут, надеюсь, не пахнет!

– Надо думать.

– Наверняка метафора, – согласилась молодая женщина. – Хотя колокольный звон – это достаточно конкретный предмет. Наверное, все это относится к службам, проповедям и так далее. Если бы ты был священником, я бы посоветовала тебе подумать заранее о том, чтобы запастись идеями на произнесение приличной проповеди каждую неделю. Нельзя же надеяться на то, что вдохновение осенит вечером в субботу!

– Возможно. Но раньше мне попадались записи о жизни и разочаровании.

– Жалостливая тема. Быть может, он намеревался что-то рассказать о подлинных ценностях, вере… о чем-то еще? – предположила супруга Томаса, задержав перо в воздухе.

– Пока о вере ни слова. Но я еще почитаю. Не отрывайся из-за меня от своего письма к Эмили.

Шарлотта весело улыбнулась:

– Ты хочешь сказать, чтобы я не отрывала тебя от дела. Намек поняла, при всей его тонкости!

Скорчив жене рожицу, Питт вернулся к чтению записной книжки Рэмси. Появилась новая запись о рыбаке. Вполне очевидным образом Парментер не симпатизировал ему и в известном смысле считал вором, однако украденный предмет не называл.

Затем он снова возвратился к господину и звонарю. Здесь почерк сделался очень неровным, свидетельствуя о его эмоциональном напряжении: «Звонарь!! Где все это началось? Вот оно что! Проклятая штука. Снова тот же самый мотив… не так ли? Ох, Господин-Господин, что же ты натворил? И почему, скажи во имя Господне?»

Суперинтендант уставился на страницу. В ней было столько страсти, которую никак не мог пробудить обычный колокольный звон. Никто не станет относиться с таким пылом к бездушному предмету. И потом, зачем писать об этом? И кто такой господин? Образ этот не напоминал ни о чем религиозном!

Однако, быть может, слово «звонарь» представляет собой замену, кличку, имеющую нечто общее с кем-то? Но с кем? В данном случае сомневаться не приходилось. В доме, кроме членов семейства Парментера, знавших друг друга долгие годы, находились только Юнити Беллвуд и Доминик Кордэ. A Томас был абсолютно уверен в Доминике.

Итак, оставалась Юнити. Но насколько важна была ее личность? И какая разница была в том, что она сказала или не сказала?

Звонарь… но во что он звонит? Или же все-таки имелся в виду не звонарь, а звон? Или колокол, звучащий в фамилии Беллвуд[27]? Быть может, священник подразумевал под этим словом Юнити Беллвуд?

Теперь Господин… В заметках Рэмси повсюду присутствовали латинские слова и фразы. Господин… dominus… Доминик!

Полицейский и не подозревал, что произнес это имя вслух, однако его жена оторвалась от письма и посмотрела на него наполнившимися тревогой круглыми глазами из-под наморщившегося лба:

– Что ты сказал?

– Я только что понял, что означает одна из записей, – пояснил Питт.

– И что же он пишет? – строгим голосом спросила женщина, сразу же забыв про письмо.

– Еще не понял. Я только начал расшифровывать, – ответил Томас. Впрочем, иносказание в записках преподобного было не слишком тонким. Заметки эти не предназначались для чужих глаз – и, безусловно, для того, чтобы обмануть Мэлори, самого Доминика или Юнити.

Теперь записи приобрели совершенно другой облик. Они обрели смысл… от которого Питта пробирал мысленный холодок, начинавший казаться едва ли не вещественно ощутимым в этой теплой и знакомой до мелочей комнате. Однако что-либо говорить Шарлотте об этом пока не стоило.

Суперинтендант продолжил чтение. Вывод был неизбежен. Рэмси считал, что Доминик был раньше знаком с Юнити. Нетрудно было заметить указания на какую-то прошлую трагедию, хотя понять, что именно тогда произошло, Томас не мог. Но в том, что событие это имело личный характер и породило в одном из этих двоих или в них обоих глубокое чувство вины, можно было не сомневаться. Парментер полагал, что Юнити утратила связь с Домиником на какое-то время – быть может, на годы – и, заново обнаружив его, добилась места в Брансвик-гарденс исключительно для того, чтобы быть с ним рядом. Учитывая настоятельный характер ее просьбы при такой высокой квалификации, в это было несложно поверить.

Дальше следовало недвусмысленное напоминание о попытке шантажа с ее стороны, чтобы заставить Доминика возобновить прежние отношения между ними вопреки его собственному желанию, каковое, учитывая, во-первых, сам факт его бегства от этой особы, можно было считать отсутствующим.

Записи стали краткими, даже корявыми, почерк Рэмси сделался менее ровным, менее понятным, как если бы рука его дрожала и он слишком сжимал перо. Временами попадались случайные росчерки и кляксы. Страх сквозил не только в словах, но и в самих черных, колючих буквах. Пожилой священник полагал, что Кордэ убил мисс Беллвуд, чтобы не позволить ей разрушить его новую жизнь, сулившую уважение общества, надежду на достойное положение и постепенный подъем к признанию и процветанию.

Рэмси не предназначал свои записки для прочтения. Судя по разным оттенкам чернил и даже разным цветам в отдельных местах, они делались в разные моменты времени. У Питта не было причин сомневаться в том, что преподобный записывал свои впечатления одновременно с вызвавшими их событиями. Томас не мог избежать уверенности в том, что Парментер искренне считал Доминика виновным в смерти Юнити, и это причиняло ему боль вкупе с жутким и глубоким ощущением собственной неудачи. Если он и подумывал о смерти, то не из-за вины в отношении своей помощницы, а потому что жизнь стала казаться ему лишенной цели и надежды на успех. Все его старания обратились в пепел. Кордэ стал для него последним ударом, и самым тяжелым. Суперинтендант не мог не заметить также и следов его желания найти выход из положения, завершить неудачную полосу, обрести новую силу.

Полицейский закрыл записную книжку с прежним ощущением морозца на коже.

Окружавший его домашний уют резко контрастировал со снедавшим его ощущением горя, заставлял более остро ощутить различие между реальностью физической и реальностью ума и сердца. В очаге плясали языки пламени, неровный свет ложился на юбку Шарлотты, на ее руки, плечи и щеки… Он превращал ее волосы в медные, подчеркивал тенями линию ее шеи. Руки ее шевелились – она писала. Было тихо, слышен был лишь ход часов на каминной доске, потрескивание дров, шорох ее пера по бумаге и слабое шипение газовой лампы. Все было таким знакомым, уютным, даже малость потертым от долгого употребления! Некоторые из вещей Питты купили уже подержанными, они составляли часть чьей-то чужой жизни, возможно, уделявшей им столько же любви. Этот семейный покой Томас уже воспринимал как данность. Он всегда был счастлив в этом доме; здесь он не знал ни горестей, ни сожалений.

Словно заметив его задумчивость, Шарлотта посмотрела на мужа:

– Ну как? Что тебе удалось выяснить?

– Я еще не совсем уверен, – состорожничал тот.

Однако отделаться от миссис Питт было непросто:

– Ну а что ты думаешь по этому поводу?

– Думаю, что Рэмси Парментер, скорее всего, не толкал Юнити с лестницы, – неторопливо проговорил полицейский, внимательно глядя жене в лицо.

Шарлотта мгновенно все поняла.

– Тогда кто же это сделал? – нерешительно проговорила она, тоже посмотрев супругу в глаза.

– Могу только предполагать, – попытался он уклониться от ответа.

Уклончивость не помогла.

– Почему? Что он написал в своей записной книжке? – потребовала ответа молодая женщина.

– Он воспользовался своего рода кодом. Впрочем, несложным, если ты поймешь, что он пользуется вульгарной латынью, игрой слов и так далее…

– Томас! – заговорила миссис Питт решительным тоном. – Ты пугаешь меня. Неужели все настолько плохо, что ты даже не можешь решиться быть откровенным со мной?

– Да… – негромко ответил суперинтендант.

Шарлотта побледнела и посмотрела на него опустошенными глазами:

– Доминик?

– Да.

Прежде Питту казалось, что возможность разоблачить перед женой одну из слабостей ее бывшего возлюбленного принесет ему некоторое удовлетворение, но теперь, когда эта возможность превратилась в необходимость, ничего, кроме печали, он не ощущал. Причем печаль эта была обращена не только к жене, но и к себе самому. Он так поверил благодарному письму в столе Парментера, породившему в его душе удивительное тепло…

– Что там написано? – настаивала Шарлотта. – Что такого написал Рэмси, что это заставляет тебя поверить в виновность Доминика? Он не мог ошибиться? Или попытаться снять вину с себя самого? – В ее голосе и глазах не было обвинения. Женщина видела, что на этот раз ее муж не испытывает никакой радости. Она искала спасение.

Снова раскрыв книжицу, полицейский прочитал ей вслух первый же относящийся к делу отрывок. Школьных познаний в латыни его супруге вполне хватило.

– Продолжай, – проговорила она с хрипотцой.

Томас повиновался и прочел второй листок, третий и так далее – все до конца.

– Означает ли это, что он прав? – спросила миссис Питт.

– Нет. Но все это значит, что сам он не убивал.

Суперинтендант не стал называть имени Мэлори, и оно осталось непроизнесенным… Тенью надежды, слишком хрупкой, чтобы за нее можно было бы ухватиться.

– Что ты намереваешься делать? – спросила наконец жена.

– Не знаю.

Шарлотта вновь замолкла на несколько мгновений. Пламя в камине затухало, огненные язычки вспыхивали над не до конца прогоревшим углем и снова гасли. Питт протянул руку к щипцам и подложил в огонь с полдюжины кусков угля.

– Ты не можешь оставить это дело просто так, – заявила в конце концов хозяйка дома. – Даже если нам не обязательно это знать, ты не можешь позволить, чтобы Рэмси Парментера обвиняли в том, чего он не совершал.

– Но он мертв, – заметил Томас.

– Живы его родные. Жива Кларисса. И потом, почему нам не нужно этого знать? Я всегда буду бояться, что это сделал Доминик. Хотя, возможно, это и не так. Разве не лучше знать истину, какой бы та ни была?

– Не всегда.

Молодая женщина отложила в сторону перо и чернила, хотя ее письмо оставалось неоконченным, и, устроившись на софе, поджала под себя ноги. Такую позу миссис Питт принимала, когда ей было холодно и когда она чего-то боялась или считала себя несчастной.

– Если и так, на мой взгляд, тебе лучше бы было узнать все, что возможно. Ты можешь продолжить расследование… не так ли? – спросила она.

– Могу. Записная книжка Рэмси дает мне несколько отправных точек.

– Завтра?

– Наверное, так.

Шарлотта промолчала, обняла себя руками и поежилась.

Питт вышел из дома с записной книжкой Рэмси в кармане. Раздутый карман отягощал полу пальто, однако это ничего не значило. Он шел быстрым шагом. Теперь, когда суперинтендант принял решение, сомнения сделались бессмысленными. Шел сильный дождь, хотя на западе, над крышами, в небе зияли голубые просветы… «Хватит, чтобы пошить штаны моряку[28]», – как говаривала матушка Томаса.

Взяв кеб до Мейда-Вейл, он вернулся к дому на Холл-роуд.

– Ничего не знаю об этом! – огрызнулась Морган.

Одетая в зеленых и белых тонах, с венком листвы в волосах, она походила на некую королеву, не имеющую ничего общего с любым абсурдом. Как и в первый раз, они с полицейским находились в ее мастерской, заставленной холстами, однако теперь тусклый свет обесцвечивал всякую краску, a в стекла окон барабанил дождь. До прихода суперинтенданта эта женщина занималась живописью, и на ее палитре, стоявшей в ярде от Питта на табурете, присутствовали только зеленые и желтые краски.

– Я слыхом не слыхала ни о какой Юнити Беллвуд, – отрезала художница. – И у нас здесь не было никаких трагедий, если не считать смерти Дженни, о которой вам уже известно. – Лицо ее помрачнело. – И вам не следовало посылать своего человека за моей спиной расспрашивать мальчишку. Это некрасиво.

Томас улыбнулся этому наивному негодованию, отреагировав единственным разумным образом.

– Что вы смеетесь надо мной?! – возмутилась женщина, однако по ее глазам можно было понять, что она отчасти поняла своего незваного гостя. – Я не обсуждаю чужие дела, и прежде всего с полицейскими, – продолжила она. – Защищать людей от докучливых незнакомцев – совсем не грех, стыдно поступать наоборот. Сама природа дружбы запрещает нам предавать, особенно когда то, что ты думаешь или чего боишься, может оказаться слабостью.

Она смотрела на Питта чистыми голубыми глазами. Чего бы ни знала или ни подозревала эта особа, она, по крайней мере, была искренней.

– А вы всегда ставите интересы друзей выше интересов других людей? – спросил суперинтендант, перенеся весь свой вес на каминную доску.

– Ну конечно, – ответила мисс Морган, глядя на него.

– Всегда?

На этот раз она промолчала.

– А для вас имеет значение, если ваш друг теряет самую малость, а чужой человек – очень много? Ваш друг всегда прав – вне зависимости от вопроса или его цены? – принялся расспрашивать ее дальше Томас.

– Ну… нет…

– Стоят ли легкие неприятности для Доминика жизни Рэмси Парментера? И как насчет вашей собственной нравственности? Доверяете ли вы себе самой?

Шея женщины напряглась:

– Конечно, доверяю. А разве речь идет о жизни Рэмси Парментера?

– Нет. Это просто вопрос, заданный, чтобы понять ваши мотивы.

– Почему вы заговорили о Рэмси Парментере? – Морган не верила Питту: это читалось на ее лице.

– Его жизнь уже можно не учитывать. Он мертв.

Слова эти потрясли художницу. Краска сбежала с ее лица, оставив на нем лишь следы утомления:

– Но если он мертв, почему вы всё допытываетесь?..

– Догадаться не можете?

– Вы хотите сказать, что его убил Доминик? – Мисс Морган побледнела как мел. – Я не верю этому!

Однако горькая нотка в ее голосе свидетельствовала о том, что она не может полностью исключить подобную перспективу.

– Где он жил, прежде чем поселился здесь? – надавил на собеседницу Питт. – Вы должны это знать. Он ведь не возник на ровном месте. У него была одежда, пожитки, письма и, по крайней мере, знакомые. Он всегда хорошо одевался. У кого он шил одежду? Откуда получал деньги? Или вы содержали его?

Женщина покраснела:

– Нет, я его не содержала! И всего этого я не знаю. Я не спрашивала. Мы не задаем друг другу вопросы. Это тоже часть дружбы и доверия.

– Оставил ли он здесь что-нибудь, когда переселился в Айсхауз-вуд?

– Я этого не знаю. Но если и оставил, всё давным-давно уже убрали. В любом случае эти вещи ничего не сказали бы вам.

– А как насчет одежды? Покупал ли он себе новые вещи, пока жил здесь?

Дама задумалась на мгновение:

– Пальто… коричневое пальто.

– У него было другое?

Художница улыбнулась:

– Конечно же, было. Разве у человека не может быть двух пальто? В любом случае он не стал оставлять себе старое и отдал его Питеру Уэсли – тот жил в соседней комнате. У него вообще не было пальто.

– А этот Питер Уэсли до сих пор здесь проживает?

– Нет. Он переехал отсюда.

– Куда же?

– Какая разница? – Морган пожала плечами. – Я не знаю.

Невзирая на все последующее давление, полицейский не смог узнать у нее ничего, за исключением того, что Доминик помалкивал о своем недавнем прошлом, и у нее возникло впечатление, не нашедшее, впрочем, подтверждения, что он предпочел, чтобы кое-кто не знал места его нынешнего пребывания.

– Он получал какие-либо письма? – спросил ее Питт.

– Нет, никогда, насколько я помню. – Его собеседница ненадолго задумалась. – Да, такого никогда не было. A за все покупки он расплачивался сразу, потому что я не видала счетов от его сапожника и портного.

Эти подробности вполне довершали облик человека, опасающегося преследования и стремящегося скрыть все признаки своего пребывания в этом доме. Но почему? Кто мог разыскивать его и по какой причине?

Томас поблагодарил Морган и отправился искать коричневое пальто, на котором, по крайней мере, могла остаться марка портного. Однако в соседнем доме никто не знал, куда переехал Питер Уэсли. Питт остался на пороге, обозревая достаточно оживленную улицу, которая ничем не подсказывала ему – ни где обитал Доминик Кордэ до того, как въехал в этот дом, ни что выгнало его из дома.

Проехал открытый экипаж, в котором несколько дам рисковали пребыванием под свежим ветерком, чтобы похвастаться модными шляпками и хорошенькими личиками. Они ежились на весеннем холодке, но ослепительно улыбались. Суперинтендант не мог не ответить им улыбкой, наполовину сложенной из удовольствия и приятного удивления их юным тщеславием и оптимизмом.

Проехала угольная телега: кони налегали на упряжь, влача тяжелый груз. Пробежал мальчишка-газетчик, выкрикивавший заголовки статей, в основном политических. Тревожные вести шли из Африки, что-то говорилось о Сесиле Родсе и алмазах в Машоналенде и поселенцах в голландской Южной Африке. Смерть не слишком известного клирика, приключившаяся, как было известно, от несчастного случая в собственном доме, не вызывала в обществе особого интереса.

Уличный разносчик овощей и фруктов шел по улице, толкая перед собою тачку; плечи его натягивали узковатое, но хорошего кроя из дорогого материала пальто. Питт сразу вспомнил про пальто Доминика. Портной, у которого одевался Кордэ, оказался бы удачным местом для начала доследования. Люди не склонны менять портных, даже переезжая в другое место. A если это можно сказать и о Доминике, то есть шанс, что четыре или пять лет назад он пользовался услугами того же самого мастера, который обшивал его во времена Кейтер-стрит. Томас не имел представления, так ли это и кто был портным Кордэ; Шарлотта, вероятно, тоже не знала этого. Но ее матери Кэролайн это могло быть известно!

Быстрым шагом пройдя до пересечения с главной улицей, полицейский остановил кеб и уже уселся в него, когда осознал, что миссис Филдинг могло не оказаться дома. Когда Джошуа где-то гастролировал, она обычно сопровождала его и потому могла оказаться сейчас в любом месте Англии.

Направляясь на Кейтер-стрит, Томас всю дорогу рассуждал о том, что делать, если и его теща не имела ни малейшего представления о том, кто был портным Доминика. Конечно, надежнее всего было бы узнать это через его бывшего камердинера, однако Кэролайн уволила этого человека после смерти Эдварда. Джошуа привел с собой своего слугу. Впрочем, дворецкий Мэддок тоже вполне мог знать, у кого заказывали одежду члены семьи. Домашних счетов десятилетней давности никто не хранил, a счета портного следовало искать у портного…

Кеб грохотал по тихим улочкам вдоль верениц домов: мимо фургонов развозчиков, мимо личных экипажей, мимо других кебов – обычного транспорта обычного жилого района Лондона, насчитывающего три миллиона жителей. Крупнейшего города мира, сердца империи, распростершейся через континенты по Индии, Африке и Азии, по Тихому океану и просторным прериям и горам Канады от одного океана до другого и по несчетным островам во всех известных человеку морях… Где искать человека, решившегося затеряться в толпе пять лет назад?

Но человек – раб привычек. Он блюдет свои отличительные черты. В любой буре, в сумятице трагедии или вины знакомые предметы нередко предоставляют ему единственное утешение. Когда мы теряем людей и знакомые места, обычные вещи обретают в наших глазах дополнительную ценность.

Вот и Кейтер-стрит. Кеб остановился, и через пару минут Питт уже стоял перед дверями, ожидая ответа… Тянулись мгновения. Кто-то должен был оказаться в доме даже в том случае, если Кэролайн и Джошуа находятся в отъезде.

Наконец дверь отворилась, и в ней появился Мэддок, пожалуй, чуточку постаревший и поседевший, с тех пор как Питт видел его в последний раз. Вид его заставил гостя понять, как давно он не был в этом доме. Кэролайн сама посещала их дом на Кеппель-стрит, а Шарлотта недавно побывала здесь, но в одиночестве, потому что Томас был занят.

– Доброе утро, мистер Питт, сэр, – поздоровался с ним дворецкий, старательно пряча удивление. – Все ли в порядке, сэр?

– Все в полном порядке, Мэддок, спасибо, – ответил суперинтендант. – Миссис Филдинг дома?

– Да, сэр. Если вы потрудитесь войти, я сообщу ей о вашем прибытии.

Домоправитель сделал шаг в сторону, и Питт вступил в знакомую прихожую. Один шаг перенес его на десять лет назад, в тот самый день, когда он оказался здесь после первого из убийств на Кейтер-стрит. Он познакомился с Шарлоттой, средней из хозяйских дочерей, в глазах собственного общественного класса казавшейся такой задиристой и чуждой, однако, с его точки зрения, именно такой, какой и должна быть благовоспитанная и незамужняя молодая леди. Полицейский улыбнулся воспоминанию.

В то время Доминик Кордэ был уже женат на Саре, которой суждено было погибнуть от той же самой руки, что и остальным. Что может знать о нем Кэролайн?

Гостю почти не пришлось ждать в утренней гостиной ее появления. Скандальный брак с обаятельным и абсолютно не подходящим ей по социальному положению Джошуа, актером, который был на семнадцать лет младше нее, полностью изменил эту женщину, в прошлом респектабельную вдову, а до этого – жену милого и предсказуемого Эдварда. Теперь Кэролайн казалась сияющей. Она всегда была привлекательной женщиной – конечно, не настолько, как Шарлотта (во всяком случае, с точки зрения Питта), – но тем не менее выглядела отменно. Суперинтендант восхищался ее волосами, кожей и изгибами ее фигуры. На ней была утренняя мантилья с розами, которые во времена своего первого замужества она сочла бы слишком вызывающими и броскими.

– Доброе утро, Томас, – проговорила хозяйка дома, чуть нахмурясь. – Мэддок сказал мне, что у вас всё в порядке, но, может, это не так? Может быть, Шарлотта заболела или чем-то обеспокоена?

– Ни в коей мере, – заверил Питт тещу, – однако случились неприятности в том доме, где сейчас живет Доминик, и они могут быть связаны с ним. Но это всё. Дети совершенно здоровы.

– A ты сам? – Миссис Филдинг посмотрела него серьезным взглядом.

Улыбнувшись, ее зять ответил с полной искренностью:

– У меня есть одна трудность, которую, надеюсь, вы поможете мне разрешить.