Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь Дюнан Сара
– Какие дела могут быть важнее жены? Мы дважды вызывали его в Рим, приглашая присоединиться к войне с Орсини, но тщетно. Должен сказать, его поведение наводит меня на мысли, что с вашим браком что-то не так.
– Но… я хорошая жена, отец, – горячо сказала она.
– Ах, великодушное дитя. Я и не думал осуждать тебя. Мы поняли, на свою беду, что эти Сфорца – довольно скользкие, ненадежные люди. Нет, нет, если кого-то и нужно винить, то только меня. Ты была так молода. Помнишь, когда Сфорца сделал тебе предложение, ты уже была обручена?
– С графом Гаспаром д’Аверса, – тут же сказала Лукреция. На протяжении последних лет она то и дело задавалась вопросом, не была бы она счастливей, если бы носила это имя, а не то, которое ей в итоге досталось.
– Да. Отличный парень. Он утверждал, что помолвка никогда не была официально расторгнута. И это правда, все так быстро тогда произошло.
– И что же это означает?
– А то, что если церковные юристы дадут на то согласие, твой брак со Сфорцей можно объявить недействительным.
– Недействительным? – Эти слова подействовали на нее, как пощечина. Неужели все так просто? Почему она не поинтересовалась раньше? – Ты имеешь в виду, что я больше не буду замужней женщиной?
– Нет. Это сильно расстроит тебя?
– Я… м-м… если такова твоя воля, я согласна. – Сердце ее билось так сильно, что она едва слышала свой голос.
– Превосходно. Чезаре сказал, что ты не будешь против. Союз со Сфорцей не принес нам ничего, кроме проблем. В следующий раз мы найдем кого-нибудь получше.
– Мой муж уже знает? – Она смотрела, как отец встает. Было очевидно, что ему не терпится уйти.
– Их семья – сборище предателей и глупцов, так что не удивлюсь, если до его дяди уже дошли какие-то слухи. Нам еще предстоит официально представить это дело юристам.
– А если они не согласятся?
Он пожал плечами.
– Они впадут в мою большую немилость. Не переживай. Все решено. Если не получится так, попробуем по-другому.
– А как по-другому?
Пару секунд Александр внимательно смотрел на дочь, будто решая, стоит ли продолжать разговор.
– Что ж, еще есть проблемы с продолжением рода. Вы женаты уже три года, а детей нет.
– Я… я не бесплодна, отец, – вырвалось у нее.
– Конечно, нет, не сомневаюсь. Мы, Борджиа, могли бы населить весь Рим, если бы у нас было на то время, – засмеялся он. – Нет, совершенно очевидно, что проблема в твоем муже.
– Джованни?
– Да. Скажи, когда вы вместе, он часто приходит в твою постель?
Она залилась краской, лишь помотав головой.
– А прежде? Возможно, и тогда этого не случалось?
– Когда? Я не очень понимаю…
– Дитя, я спрашиваю, должным ли образом был подтвержден ваш брак?
– Ах! Я… да… да, думаю, должным.
– Ты думаешь? Но уверена ли ты? Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?
– Да… – Лукреция не знала, куда деться от смущения. – Да, я уверена, что все было как надо.
– Сомневаюсь! Смотри, как часто он уезжает. Не так ведет себя мужчина, страстно желающий своей жены. Никто не присутствовал в вашей спальне при консумации. – Александр немного помолчал. – Никто, кроме тебя и него, не знает, что произошло между вами в ту ночь. Так что, моя дорогая, если у тебя есть какие-то сомнения….
– Их нет.
– Дай мне закончить. Если есть какие-то сомнения… если, к примеру, твоему мужу сложно выполнять кое-какие вещи… с некоторыми так бывает… тогда по прошествии трех лет брака это будет достаточным основанием для его аннулирования. Ты удивишься, как много мужчин страдает от… недуга.
– Правда?
– Да, и поэтому такие сложные браки распадаются. – Александр был так горд собой, что не мог скрыть улыбки. – Ах, ты очаровательно невинна, моя дорогая. Твой следующий муж получит настоящее сокровище! Значит, этот щенок Сфорца – импотент. Ха! Я всегда подозревал, – сказал он. Его улыбка стала еще шире.
– Но, отец. Я не говорила… Я хочу сказать, мы делали это. У нас были супружеские отношения. Я… я больше не девственница.
– Что ж, может, он на что-то и способен, но никто не усомнится в твоих словах, если ты их выскажешь. Твое чистое сердце и отец – папа римский – сделают свое дело. Иначе и быть не может. А пока мы подождем и послушаем, что скажут нам юристы. В любом случае его дни сочтены. Не грусти. Совсем скоро ты снова облачишься в прекрасный свадебный наряд.
– И за кого я выйду? – в ужасе спросила она.
– Ах, выбор велик. – Александр наклонился вперед и погладил ее по щеке. – Не волнуйся. Кем бы он ни был, ты будешь счастлива. Это великий год для нашей семьи. Наши враги будут повержены. Нас ждет полный триумф.
Она ушла, а с его лица еще долго не сходила широкая улыбка.
Враг терпел поражение. В середине января средневековые зубчатые стены Тревиньяно пали под напором папской артиллерии. Осталась только крепость Браччано. Когда герцоги Урбино и Гандии устанавливали орудия, чтобы начать бомбардировку, из Неаполя пришли новости: в недрах Кастель-Нуово тюремщик открыл дверь в камеру Вирджинио Орсини и обнаружил, что тот лежит, свернувшись калачиком, в собственной блевотине. Тюремная еда не отличалась отменным качеством, хотя у многих бедолаг получалось выжить и даже привыкнуть к ней. Но вот человека, который каждый день приносил и раздавал эти помои, найти нигде не могли. Что ж, мир политики предательством не удивишь. Напротив, смерть главы семьи от яда в тот момент, когда враг начинает прямую атаку на его территории, была так понятна и предсказуема, что никто не потрудился выразить даже толику возмущения.
Кроме тех, кто любил его больше всего на свете. Именно Кальдерон удостоился чести доставлять новости с линии фронта. Когда весть достигла сестры Орсини, сидящей в осаде в своем замке, она вышла на зубчатую стену над озером и то плакала, то смеялась на ветру. Уже много месяцев ее преследовали видения мужчины, медленно умирающего в сырой яме, куда не заглядывает и луч солнца. Уж лучше месть, чем пустые волнения, и теперь она станет спать спокойней, пусть и под звуки пушечных выстрелов.
В Умбрии Карло – незаконнорожденный сын Вирджинио Орсини – пытался собрать армию, чтобы прорвать осаду. Им двигали ярость и скорбь. На деньги французов он купил двух лучших итальянских командиров: одного из скандальных братьев Бальони из Перуджи и Вителоццо Вителли, который имел некоторое представление об артиллерии. Это едва ли была большая армия, но с ее прибытием на западную часть озера папские войска оказались отброшены от Браччано к склонам Чиминских гор. Настало время герцогу Гандийскому проявить свои военные таланты.
Будучи гонцом, Кальдерон не воевал, а лишь доставлял послания, но вид кровавой бойни и раненых производил на него такое впечатление, что когда он вскакивал на коня, чтобы везти новости в Рим, его трясло. Плохие новости Чезаре всегда приказывал сначала сообщать ему.
На этот раз он с мрачным видом выслушал Педро.
– Что я должен передать его святейшеству?
– Ровно то же, что сказал мне.
Александр молился в своей спальне. За те недели, что его сын был в отъезде, он привык безукоризненно и регулярно соблюдать этот ритуал.
– Отец?
Папа обернулся, увидел в дверном проеме Чезаре и Кальдерона и сразу ощутил, как по телу пробежал холодок.
– Что? Что случилось?
Кальдерон посмотрел на Чезаре. Тот кивнул. Гонец опустился на колени.
– Святой отец, у меня плохие новости. Мы проиграли сражение.
– Проиграли? Как это возможно? А что с Хуаном… генерал-капитаном церкви?
– Он… он ранен. Неопасно. Доктора говорят, что он выживет. Я сам убедился в этом перед тем, как отправиться в путь. Сейчас он направляется в Рим, но послал меня вперед, чтобы я известил вас о том, что он покинул поле битвы.
– А что с герцогом Урбино?
– Урбино взят в плен в самом начале сражения, ваше святейшество. Сын Орсини хочет теперь за него выкуп.
– Ах, святые угодники! Как же так? Они были в нашей власти. И сколько? Сколько человек мы потеряли?
– Пять, может, шесть сотен убитых и втрое больше раненых.
– А у врага?
Педро покачал головой.
– Их потери составили четыре к одному.
Зимой сумерки накрывают город рано. Папа сидел в темноте. Недавно его стали беспокоить ноги. Возможно, он просто не привык так много времени проводить на коленях в молитве. Голень справа охватила тупая боль, а щиколотка так распухла, что нога стала похожа на ствол дерева. Слуга каждую ночь терпеливо делал ему массаж, но сегодня его прикосновения приносили скорее боль, чем облегчение, и Александр отослал его. Шестьдесят шесть лет. А чего он ожидал? Мир полон мучающихся от болей стариков. По крайней мере, соображал он куда быстрее, чем добрая половина его ровесников, но в то же время прекрасно понимал, что перед лицом смерти все равны.
Он не жалел о том, что распорядился отравить Орсини. Чтобы поставить семью на колени, нужно стрелять и в голову, и в конечности. Он был предателем и заслужил смерть. Если бы они поменялись местами, Вирджинио поступил бы с ним не лучше. Интересы папства и его семьи уже так долго шли рука об руку, что он привык подменять одни другими: Бог нуждается в сильной церкви и сильном папе, а сильный папа нуждается в прочном фундаменте власти. Он делал то, что лучше для всех, и он доказал это, защитив свой народ от захватчиков-французов. Но масштабы нынешнего поражения и прямая угроза жизни сына заставили его сомневаться. Пусть он редко думал о прошлом – все его время отнимали проблемы текущие – он не мог не вспомнить о папе Сиксте, хитром, но при этом набожном, и его кровавой атаке на Медичи, которая закончилась позором, когда заговорщиков вывесили из окон городской ратуши во Флоренции. Когда его настигли вести о неудаче, а затем и побеге его собственного племянника, делла Ровере, думал ли он, что это воля Божья или же просто судьба?
Александр отменил свой визит к Джулии и заказал всенощное бдение в Сикстинской капелле вместе с верными ему кардиналами. Предстояла длинная ночь. Покалывания в правой ноге заставляли его лишь сильнее сосредоточиться на молитвах. Чезаре стоял позади и наблюдал. Он не проронил ни слова.
На следующий день вернулся герцог Гандийский. Его несли на носилках, от боли он тяжело дышал.
– У них были люди с пиками, как у швейцарских гвардейцев. Когда они кинулись на конницу, меня сбросил с лошади какой-то гигант. Я думал, пришел мой конец.
Александр обнял сына и прижал его голову к своей груди:
– Ты не умер, – сказал он. – И это самое главное.
В личных апартаментах папы вокруг Хуана, разматывая бинты, толпились с полдюжины докторов. На груди обнаружился багрового цвета разрез. Доктора вывели Александра из комнаты и вернулись к больному. Когда они вновь появились, то не знали, что и сказать: герцогу Гандийскому не только не угрожала никакая опасность, но и прогнозы были благоприятные, при должном уходе он сможет уже через несколько дней встать и даже пуститься в пляс, ведь под запекшейся кровью оказалась лишь поверхностная рана.
– Я говорил тебе, не надо выдвигать против пик кавалерию, – тихо сказал Чезаре, когда вечером того же дня отец и сыновья сидели и вместе оценивали потери. Унизительное положение брата доставляло ему тихое удовольствие. – Копьями они заставляют лошадей отступить. Я видел это собственными глазами.
– Мы не думали, что они дадут такой отпор, – привстал на своем ложе Хуан. – Но они обошли нас с фланга.
– А ты не подумал перегруппироваться?
– Хватит! – Александр терял терпение. – Что сделано, то сделано. Вопрос в том, что же делать дальше?
Он посмотрел на Чезаре.
– Без Браччано это не победа, отец.
– Но и не поражение. В наших руках десять других замков. И мы можем вести переговоры. Они предпочтут расплатиться деньгами, а не кровью.
– А герцог Урбино?
– Ба! У него полный город жителей. Если они любят своего господина, то изыщут деньги, чтобы заплатить выкуп.
– Он занимает высокое положение в обществе, другие принцы уважают его. Мы превратим союзника во врага.
– Врага, который не в состоянии драться. Это сможет послужить уроком для остальных.
Хуан пристыженно склонил голову.
– Я готов вернуться на поле боя, отец, – сказал он, театрально поморщившись. – Мы потеряли всего шестьсот человек. Я снова могу взяться за оружие. Я уверен.
– Уверен?
Он закашлял и снова скривился.
– Да, да. Я могу.
Александр посмотрел на Чезаре, но лицо старшего сына по-прежнему ничего не выражало.
– Очень хорошо… тогда поговорим об Остии.
Остия. Маленькая крепость, но как много она значит. Стратегически важный замок кардинала делла Ровере в устье Тибра находился в руках французов с тех пор, как тот бежал из Италии. Сейчас он являлся последним оплотом их власти на итальянской земле. Чтобы обеспечить себе победу, папа призвал на помощь испанцев, армию под предводительством Гонсало де Кордовы, который должен прийти с юга и подавить последнее сопротивление. Он был уже в пути.
– Он величайший генерал нашего времени, сын мой. С одной стороны его пехотное войско, с другой – наша артиллерия. У французов не останется ни единого шанса. Разве не так, Чезаре?
– Да, пока ты делаешь в точности то, что тебе говорят, братишка, – сказал Чезаре, не в силах на этот раз сдержать уже давно играющую на губах холодную улыбку. – Это все, что от тебя требуется.
Так и случилось.
Александр в своей личной капелле смеялся и плакал, вознося благодарность Деве Марии за неоднократную помощь: защита Хуана от смертельных ран и падение Остии – лишь два последних примера. Терзающие его некогда сомнения улетучились, он был опьянен моментом. Бог благоволит тем, кто не упускает шансов. Даже нога теперь не беспокоила его так сильно. Он позвал Буркарда и отдал распоряжения по поводу последующих церемоний. Этого события он ждал очень долго: в семье Борджиа появился свой герой войны.
Награждение состоялось в личных покоях папы, среди кардиналов и сановников. Первым для получения награды вперед выступил ветеран Гонсало де Кордова. Ему досталась золотая роза – такая же, что была подарена французам перед тем, как они получили отказ. Затем, расплывшись в улыбке, папа повернулся к своему сыну. Тот сделал шаг вперед и получил в награду пожизненное звание герцога Беневуто и отвоеванные Кордовой земли вокруг Неаполя.
Последовавшие аплодисменты перемежались удивленными ахами. Все в зале знали, что победа принадлежит Кордове, а не герцогу Гандийскому. Одно дело, когда командующий получает в награду трофеи собственной военной кампании, и совсем иное, когда эти трофеи достаются кому-то другому.
Сам же Кордова не выказывал никаких эмоций. Человек средних лет, он выжил во многих переделках и прославился, завоевав Гранаду, а после мудро помог в проведении мирных переговоров. Как и многие испанцы, он гордился тем, что был человеком чести, думал о Боге не меньше, чем о славе, и испытывал отвращение, чувствуя струившийся по коридорам Ватикана запах разврата. Но он собирался дипломатично помалкивать, пока не сможет доложить обо всем своим монархам. И лишь вернувшись на родину, он рассказал им все без обиняков: папство, может быть, и в руках испанцев, но Александр в первую очередь заботится о своей семье, а уж потом о церкви.
Не он один понес молву по миру. Присутствовавшие на церемонии послы позже в красках описывали произошедшее, комментируя, по своему обыкновению, быстрое становление в Италии династической власти и растущее влияние семьи Борджиа, которая все глубже запускала руки в дела королевства Неаполь. Но истинно зоркий глаз мог прочесть между строк, что в то время как явным гонениям подвергались Орсини, Колонна и другие семьи, страдающие под властью Борджиа, внутри самого этого рода тоже накапливалось напряжение. И когда Изабелла д’Эсте у себя за столом в Мантуе читала одно из скандальных посланий из Рима, у нее промелькнула мысль, что сыновей папы, как ни старались они это скрыть, гложет зависть друг к другу.
Глава 25
Удостоиться почестей за победу, которую, как всем известно, одержал другой, не проще, чем вынести бремя настоящей славы. Хуану же удавалось ничего не замечать. Рим стал его игралищем. Он болтался по вечеринкам, едва замечая ухмылки и подмигивания, которыми обменивались у него за спиной, а в Ватикане папа так сильно радовался триумфу семьи, что политик в нем уступил место счастливому отцу.
На улицах атмосфера накалялась. Остия пала под напором папских войск. Гроб с останками Вирджинио Орсини пронесли на глазах у всего Рима к месту его последнего упокоения в Браччано, вслед за ним шла небольшая армия его разгневанных сторонников. С наступлением сумерек на площадях стали собираться агрессивно настроенные молодые люди в надежде подраться на кулаках или на ножах. И дело не только в Орсини. С укреплением власти Борджиа планы Колонна и Гаэтини тоже пошли прахом. Влиятельные семьи на протяжении многих веков властвовали в Риме, и когда баланс, как сейчас, нарушался, в городе начинались волнения.
Хуан тем временем не думал ни о чем, кроме развлечений. Его знак отличия, быстро заживающая рана давала ему лишний повод скинуть рубашку перед любой понравившейся девушкой. Целая армия профессионалок, вероятно, раздели бы его сами и совершенно бесплатно, таков уж был его статус, однако он искал себе задачки посложнее. Его возвращение ко двору прошло не совсем так, как он ожидал, ведь Санчу занимали другие проблемы, и она не горела особым желанием броситься к его ногам. В Неаполе умер ее сводный брат, король Ферранте, и охватившая ее великая печаль удивила всех. За последние месяцы Санча заметно повзрослела. Страсть к Чезаре и обожгла, и очистила ее, и теперь она скучала по дому и нуждалась в мужчинах, которые, как брат, дарили ей ощущение безопасности, а не заставляли пылать. По мере наступления лета при дворе все чаще стали устраивать приемы и танцы, но она предпочитала оставаться в спальне, где они с Джоффре играли в карты или другие азартные игры. В кровати, в минуты печали, он с радостью нежно утешал ее, а не разыгрывал из себя похотливое животное. Однажды утром фрейлины Санчи нашли их в объятьях друг друга, похожих на спящих щенков, трогательных и милых.
Хуан, однако, не привык к тому, что женщина ему отказывает. Однажды вечером за ужином он намеренно сел между Санчей и Джоффре. Разговор становился все фривольнее, и Хуан попытался прощупать под юбками девушки степень ее сопротивления. Она отстранилась, он упорствовал. Тогда Джоффре взял блестящую серебряную вилку, новое модное оружие, более жестокое, чем нож, и вонзил ее брату прямо в тыльную сторону ладони.
Хуан взвыл от боли.
– Ох, прости! Прости, брат! – закричал Джоффре, уклоняясь от ответного удара. – Я был уверен, что это таракан в твоей тарелке.
Санча залилась смехом. Хуан, чрезвычайно чувствительный к чужим насмешкам, в ярости выскочил из-за стола.
– Ах, мой благородный рыцарь! – Санча обняла мужа, прижимая его голову к груди. – Ты защитил мою добродетель! Ты идеальный муж!
Когда Чезаре услышал об этом инциденте, то не мог сдержать улыбки. Сам он едва подавлял в себе гнев на брата. Хуан получил новое герцогство, и это не давало Чезаре покоя. Его пугала столь беззаветная любовь отца к брату. Не то чтобы ему самому недоставало внимания. Неаполю полагался новый король, и это означало, что необходима коронация – и кардинал, который проведет ее вместо папы. Чезаре был слишком молод и неопытен в церковных вопросах, его кандидатуру не должны были даже рассматривать, однако Александр протолкнул его, несмотря на протесты. И хотя в священной коллегии было достаточно преданных им кардиналов, чтобы обеспечить победу в любом голосовании, даже они посчитали столь откровенный непотизм неуместным.
В ответ Чезаре, хорошо осведомленный о настроениях в городе, старался держаться в тени. Когда люди разгневаны несправедливостью, не стоит открыто показывать им примеры. Он с радостью впечатал бы брата в стену и преподал пару уроков этикета, но опасался, что начав, не сможет вовремя остановиться. Уж лучше просто держаться от него подальше.
Именно в этот деликатный момент в город вернулся Джованни Сфорца. Его дядя, вице-канцлер кардинал Сфорца, может, и не был любимым священнослужителем папы, но отлично знал все последние сплетни. Если Сфорца не хотят повторить судьбу Орсини, им нужно, чтобы Джованни был по-прежнему женат на Лукреции – они заинтересованы в этом браке так же сильно, как папа заинтересован в его расторжении. Под давлением обоих дядюшек Джованни вернулся в Рим, чтобы бороться за свою жену. Теперь он уже почти научился усмирять крыс, грызущих ему кишки.
Александр, дожидавшийся момента, чтобы нанести удар милосердия, приветствовал его с сердечной улыбкой и добродушно похлопывал по спине. Джованни едва не упал в обморок.
По дороге из Ватикана к себе во дворец он столкнулся с кардиналом Валенсии, который так очевидно болтался без дела, что не оставалось сомнений в том, что встреча эта подстроена.
– Что ты делаешь в городе, предатель?
Страх на мгновение пересилил боль, и Джованни почувствовал странное облегчение:
– Я приехал повидаться с женой.
– Она не хочет видеть тебя.
– Откуда вы знаете, ваше высокопреосвященство?
– Ни одна женщина не захочет видеть мужчину, который оставил ее, – нежным голосом произнес Чезаре.
Но Джованни не сдавался. Их обоих сопровождали слуги. Что мог сделать Чезаре? Придушить его голыми руками?
– Она все еще моя жена. Прошу вас уйти с дороги. Пожалуйста.
– Правда? А если не отойду?
Джованни ничего не ответил. Они стояли неподвижно, и каждый ожидал, когда отступится другой. Неожиданно Чезаре засмеялся и шагнул прочь.
– Если поднимешь на нее руку, я собственноручно отрежу твои маленькие яйца, – сказал он вслед удаляющейся фигуре зятя.
Джованни не обернулся.
Лукреция сидела у себя в спальне на диванчике возле окна, купаясь в золотистом полуденном солнце, и вышивала шелком платок. Как и любая женщина ее круга, она с детства была обучена рукоделию и имела зоркий глаз и твердую руку. Для отделки стен дворцов и церквей приглашали мужчин, но изящная красота вышитой ткани приносила умиротворение тем, кто вкладывал в свою работу душу. В тревожные времена рукоделие помогало не меньше, чем молитва. Однако с момента последнего разговора с отцом она заметила, что совершает все больше ошибок.
– Джованни! Что ты здесь делаешь? – Игла застыла на полпути к контуру лепестка розы. – Теперь тебе здесь не место.
– Да, похоже, так и есть. Как ты, жена моя?
– Почему ты не сообщил мне о своем приезде? От тебя не было вестей несколько месяцев.
– Что ж… я думал, тебя это не очень-то волнует.
Джованни оглянулся. Он едва узнавал комнату, так давно он тут не был.
– Ты хорошо выглядишь, – сказал он наконец. – Как Джоффре и Санча? Я слышал, ее брат, Ферранте, умер.
– Да, и она сильно потрясена этим. Двор уже не тот, что раньше. Хотя вернулся Хуан и внес немного оживления.
– Ах да, маленький золотой герцог. Так что же насчет нас? – Джованни сделал шаг в ее сторону. Лукреция отшатнулась. Игла вонзилась ей в палец, и она тихонько вскрикнула. – Говорят, ты пытаешься избавиться от меня.
– Почему ты приехал именно сейчас? Я месяцами ждала тебя. Ты не отвечал на письма. Я думала….
– Так это правда?
Она покачала головой.
– Значит, неправда? Господь знает, им ничего не удастся доказать в суде, что бы они тебе ни говорили. – Джованни внимательно смотрел на нее, будто пытаясь прочесть мысли. Купаясь в солнечных лучах, она выглядела очаровательно, казалась по-прежнему молодой и даже невинной. – Почему ты не поехала со мной обратно в Пезаро, Лукреция? Мы могли бы начать все сначала. Городу нужна герцогиня. А мне нужна жена. – Он едва ли надеялся на успех и чувствовал себя как актер, который играет роль, написанную для кого-то другого.
– Я не могу, Джованни, – тихо сказала она. Кровь с уколотого иголкой пальца капнула на белый шелк. Теперь получится кроваво-красная роза. – Даже если бы я и хотела, уже слишком поздно.
– Я рисковал жизнью, чтобы приехать сюда. Я знаю, не всегда у нас все шло гладко. Но когда мы были в Пезаро, то научились уживаться вместе. Я помню, что какое-то время ты чувствовала себя там почти счастливой. Ты не такая, как другие в твоей семье. В отличие от них, ты добрая и любящая. Если они хотят тебе другого мужа, то совсем не для того, чтобы сделать тебя счастливей.
– Пожалуйста, не говори так. Я не могу повлиять на их решение. И никогда не могла. Тебе надо было приехать, когда они того хотели. Теперь слишком поздно. Тебе следует заручиться помощью своих дядюшек.
– Зачем? Что твой отец намерен предпринять? Мы женаты, Лукреция. Даже он не может ничего поделать с этим.
Она тряхнула головой.
– Тебе надо немедленно ехать домой.
– Что? – Джованни оглянулся, будто опасность могла подстерегать его прямо в этой комнате. – Меня собираются зарезать на улице? Неужели дошло до этого?
– Нет, нет… но… я не могу ручаться за братьев. У них горячие головы.
– Ты имеешь в виду Чезаре?
– Пожалуйста, уезжай.
– Могу сказать тебе, что он сумасшедший, твой братец. Ему едва удается держать руки подальше от тебя. Помоги Боже нашей церкви, пока он является ее частью.
Она больше не смотрела на супруга. Вдруг за спиной он услышал чьи-то шаги и в страхе оглянулся, но оказалось, что это всего лишь Пантисилея, ее фрейлина, слонялась позади в ожидании и пыталась подать знаки своей госпоже.
– Все в порядке. Я ухожу. Хочу дать тебе один маленький совет. Постарайся, чтобы следующий муж нравился тебе еще меньше, чем я. Не дай тебе Бог разрушить жизнь мужчины, который найдет дорогу к твоему сердцу.
Джованни покинул Рим с такой скоростью, какую только мог развить его конь. Когда дядюшки потребовали сообщить, что послужило причиной его побега, он отправил обоим слезливые встревоженные письма, намекая на темные заговоры и настаивая – с безопасного расстояния – на том, что никогда не согласится бросить жену, как бы на него ни давили.
Его самые сильные страхи претворились в жизнь в конце мая, когда папа отправил в Пезаро, ни много ни мало, генерал-приора августинцев, Фра Мариано ди Дженаццано, чтобы помочь зятю «оценить свои перспективы». Во избежание каких-либо сомнений Александр также изложил свои условия на встрече с вице-канцлером в Риме. Браку Сфорца – Борджиа пришел конец. Будет лучше, если его племянник сам согласится с тем, что по сути никакого брака и не было. В противном случае придется найти «другие поводы» для расторжения брака: герцогиня Пезаро, мрачно добавил он, готова и желает подписать заявление соответствующего содержания. Папа призвал к тихому и скорому разрешению конфликта, чтобы не создавать проблем ни одной из семей. Широко улыбаясь, он добавил, что проявит гибкость в вопросах возврата приданого.
Асканио Сфорца проглотил обиду. Вкус ее был ему давно знаком. Он знал, что так или иначе Борджиа добьются своего. Для всех будет лучше, если они сдадутся без боя. Он ничего не сможет поделать с Александром или его старшим сыном, которого начал бояться не меньше, чем самого папу. Впрочем, добраться до его любимого сыночка – герцога Гандийского – гораздо легче, при условии, что кому-то удастся прорваться сквозь толщу его самодовольства. Он явно без ума от пышных приемов. Значит, вице-канцлеру придется изменить своим привычкам и устроить такой прием: очередное празднование в честь великого героя военных побед папы римского.
Список гостей впечатлял размером, а меню разнообразием: человек, привыкший есть за папским столом, всегда особо ценит изысканную пищу. Животных и птицу забивали в тот же день, чтобы обеспечить свежесть блюд. Из Франции доставили новый рецепт говяжьих почек, растертых с яйцами и специями, а на соседней сковороде бурлила словно кровь свиная подливка, в которую добавили горсть кислой вишни и бросили муки для густоты. Если герой устанет от мясных блюд, тут как тут рыба и паста, фаршированная апельсинами и кедровыми орешками, пироги с рикоттой и сезонными фруктами и сырная тарелка. Можно есть всю ночь и ни разу не повторить блюда, да и на утро еще останется, что попробовать.
Поначалу за столами сидели лишь избранные гости, но по городу быстро поползли слухи, и по мере того, как вечер превращался в ночь, охрана не успевала выпроваживать всех, как церковников, так и мирскую молодежь, кто ухитрился пробраться в пышно украшенные зал и внутренний двор. Сумерки сменились полной темнотой, летний вечер выдался весьма приятным, и все хотели развлекаться. Хуан опоздал. Поговаривали, что он добивался расположения какой-то юной красотки, обещанной в жены другому, – идеальный вызов его самолюбию – и что он пытался забраться к ней в спальню, когда ее отец лишь на секунду отвернулся. Во всяком случае, ему понравились еда и вино, которое он пил в таких количествах и так быстро, что даже не заметил, сколько денег потратил на него вице-канцлер. Как главный гость, по крайней мере так он о себе думал, Хуан несколько раз прошествовал по залу, принимая комплименты от тех, кто не забывал их отвешивать, – количеством, правда, чуть меньше обычного. Зато еда была так хороша, что через какое-то время Хуан захотел лечь и спокойно ее переварить. Явно расстроенный тем, что не может пробраться в спальню своей дамы сердца, он почувствовал себя недооцененным, поэтому подошел к группе молодых дворян и стал швыряться оскорблениями. Полетели фразы «набитые дураки» и «ленивые римские чревоугодники». Один из них ответил. Слова «испанский ублюдок» прозвучали достаточно громко, чтобы их услышали все. В конце концов, обмен оскорблениями был обычным делом на ночных улицах большинства городов.
Хуан в ярости развернулся к обидчику. Неожиданно наступила полная тишина, все затаили дыханье, ожидая, кто первый схватится за оружие. Но герцог Гандийский, раскрасневшийся и нетвердо стоявший на ногах, бросил об пол свой кубок и выбежал из зала. К тому времени, как вице-канцлер вышел во двор, его уважаемый гость уже несся на коне по улицам в направлении Ватикана. Асканио вернулся. На лице его играла нервная улыбка. Он сел и махнул гостям рукой продолжать веселье.
Однако для Хуана Борджиа вечер еще не закончился.
Папе как раз делали массаж ног, который, впрочем, не доставлял ему ни малейшего удовольствия. Он потягивал, как всегда после ужина, смесь настоек фенхеля и мяты, и тут в его кабинет ворвался сын, гневно возмущаясь нанесенным ему оскорблением. Слуга ушел, но голос Хуана еще долго звенел у него в ушах.
– Римские подонки! – выслушав сына, выругался Александр. – Я-то думал, мы заткнули им рот. Если бы я получал по дукату за каждое грязное слово в наш адрес, мы нажили бы огромное состояние гораздо быстрее. Ты правильно сделал, что ушел, сын мой. Эти мерзавцы не стоят дуэли. Мы расправимся с ними позже.
– Ты не понимаешь, отец. Я пришел сюда, потому что потом будет слишком поздно. Это был выпад не в мою, а в твою сторону. Ведь я твой наследник. Это тебя он хотел оскорбить. За проявление такого неуважения надо наказывать немедля!
Дверь открылась, и вошел кардинал Валенсии. Когда папа отпустил слугу, а за дверью послышался разговор на повышенных тонах, во дворце поднялась суматоха. Хуан нахмурился, но от брата уже было не избавиться.
– Что случилось? На нас напали?
Александр покачал головой.
– Твоего брата серьезно ранили словами.
Чезаре слушал. Когда рассказ был окончен, он едва мог сдержать язвительную ухмылку.
– Так где же был твой меч и твои люди?
Хуан повернулся к нему.
– Я генерал, а не какой-то там головорез. Я не участвую в уличных драках, как некоторые.
– Сколько их было, брат?
– Четверо, пятеро… какое это имеет значение?
Взгляд Чезаре был ему ответом.
– Дело не во мне, – завопил Хуан. – Это была умышленная провокация, направленная против папства.
Чезаре открыл было рот, но Александр взглядом заставил его замолчать.
– Твой гнев понятен, Хуан. И этот инцидент не останется незамеченным. Нам принесут извинения, или утром эти люди уже окажутся в тюрьме.
– К утру слухи уже разнесутся по всему городу. Мы должны сразу нанести ответный удар, чтобы проучить их, чтобы знали, что с нами шутки плохи. Да они в этот самый момент смеются над нами.
– Уж кто бы сомневался, – буркнул себе под нос Чезаре.
– Так что же ты хочешь, чтобы мы сделали, сын мой?
– Надо отплатить той же монетой. Послать сейчас же папскую гвардию и вздернуть этого мужика на виселицу, чтобы другим неповадно было.
Чезаре со свистом выдохнул. Хуан обернулся к нему.
– Что, у тебя на это кишка тонка, кардинал?
– Тут дело не в моих кишках. В своем доме вице-канцлер неприкосновенен. Это будет нарушением законов церкви.
– Ах! Законы церкви! – передразнил его Хуан, имитируя женский голос. – Это ведь в твоей компетенции, не так ли? А я-то думал, мы тут говорим о чести семьи перед лицом предателей?
– Да когда же ты вырастешь, братишка! Это обычная перепалка, а не предательство. Просто они задели тебя за живое, ударили по твоему тщеславию. Ты легкая мишень. Вечно наживаешь себе врагов. Преследуешь чужих жен, оскорбляешь мужей, а потом еще хвастаешься этим. Тебя ненавидит уже добрая половина Рима. Если ты пошлешь солдат выполнять за тебя грязную работу, завтра тебя возненавидит и вторая половина. Я знаю, отец, ты хочешь, чтобы я замолчал, но кто-то должен был сказать ему все это, – быстро добавил он. – Если тебя так сильно задел этот инцидент, можешь взять сегодня ночью с собой Микелетто и тогда твой обидчик не все свои потроха сможет донести до дома. Он все равно не засыпает до рассвета.
– Это твой способ решения проблем, а не мой. Ты вершишь свои делишки в темноте, потому что ты в церковных одеждах и не хочешь, чтобы кто-то узнал тебя. Тебе нет нужды беспокоиться. Может, здесь ты и важная шишка, Чезаре, но на улицах никто не слышал о кардинале Валенсии. Лишь я прославляю нашу семью. Мой сын наследует половину Неаполя. Благодаря моей победе на поле боя.
– Что? Несколько перепихонов с испанкой, проигранная битва, и ты уже герой?
– Ты…
– Извини. Я обидел тебя? Бедолага Хуан. Хочешь подраться со мной? – Он подошел ближе. – Или, может, попросишь отца сделать это за тебя?
– Чезаре! – Голос Александра отрезвил обоих.
Старший сын тяжело вздохнул, глаза его были холодны, как у кота.
– Простите, ваше святейшество. – Он поднял руки вверх, будто сдаваясь, и отступил назад. – Мы говорили о семейных делах, и я подумал, что вы, вероятно, пожелаете услышать мой совет по этому вопросу. Желаю тебе всего хорошего, брат. Если я понадоблюсь, я в своих комнатах.
Он развернулся и вышел, не закрыв за собой дверь.
– Чезаре! – Голос Александра был слышен далеко за дверью в других помещениях. – Чезаре!
Но он не вернулся.
– Он просто не умеет проигрывать, – кисло сказал Хуан. – Никогда не умел. И он неправ, отец. Я был там, а он нет. Я знаю, что мы должны делать.
Папа в гневе посмотрел на сына, на его красивое молодое лицо, и оскорбление, которое ему нанесли, стало его личным оскорблением. Как посмели они обидеть его семью после всего, что он сделал для Рима! Это, без сомнения, совершенно недопустимо, и виновные должны понести суровую кару.
Его любимому Хуану просто невозможно ни в чем отказать.
Во дворце вице-канцлера царил хаос. Когорта папских войск во главе с Хуаном прорвала охрану. Крики послышались еще до того, как они вошли в зал. Мужчины и женщины разбегались в поисках защиты, виновный молодой человек в отчаянье пытался спрятаться за стульями и столами. Пытаясь добраться до него, солдаты ломали мебель и раскидывали вокруг себя еду и вино. Двое молодых и горячих вытащили мечи, и завязалась короткая потасовка. Одного из гостей ранили, другие бросились врассыпную. Наконец его нашли: какая-то женщина пыталась защитить его, а может, он сам вцепился в ее юбки. Солдаты начали его оттаскивать, она закричала высоким визгливым голосом, как раненое животное, а он вторил ей. Когда его вытащили из дворца, половина соседей уже проснулась и наблюдала происходящее. Все, кто занимал в Риме хоть сколько-нибудь заметное положение, теперь были либо во дворце, либо на улицах. Солдаты швырнули обидчика, связанного, на спину лошади, где он принялся бешено дрыгать ногами, и отвезли за несколько кварталов к реке, вдоль которой росли деревья подходящей высоты. Когда они накинули на ветку веревку, он молил о пощаде, просил Хуана простить его. Его вздернули, и пару секунд он неловко висел, а потом издал сдавленный крик. Один из гвардейцев схватил его за ноги и резко дернул вниз. Шея хрустнула, и тело обвисло, раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом на берегу собралась небольшая толпа. Когда солдаты вскочили на коней и двинулись прочь, несколько человек кинули в них камнями, но они были уже слишком далеко, и ни один не попал в цель. Народ обуяли страх и ярость.
На следующее утро половина города пришла к реке поглазеть на это зрелище. Летнее утреннее солнце нагрело плоть, и к ночи тело уже завоняло.
Глава 26
Дела в Ватикане шли своим чередом. Раз приняв решение встать на сторону сына, Александр не отступал от него. Если у Буркарда и было собственное мнение об инциденте, он держал его при себе. В папской консистории предпочитали вообще не говорить о происшедшем, хотя и громко роптали из-за того, что герцогу Гандийскому даровали земли в Неаполе, которые должны были стать папскими. Александр, теперь столь же чувствительный к критике, как и его сын, сказал, что если бы не он, Рим бы сейчас наполовину принадлежал французам, а большинство присутствующих были бы отравлены или сгнили в темнице, чтобы освободить место свежей крови. Посему он сделает с освобожденными им землями все, что пожелает. Собрание окончилось в сердитом молчанье.
Пока все не улеглось, Хуан отсиживался в своих комнатах. Когда же спустя несколько дней он вышел, желающих разделить его компанию не нашлось. Стихли даже лицемерные комплименты. «Урок усвоен, теперь меня уважают», – подумал он. Его бахвальство и аппетит к эротическим приключениям вернулись.
Читать бесплатно другие книги:
