Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь Дюнан Сара

Глава 29

Если монастырем управляют хорошо, даже самые волнующие новости не сразу просачиваются под двери келий. Сан-Систо находился под руководством аббатисы Мадонны Джиролама Пичи, а значит, управлялся исключительно хорошо. В отличие от большинства монастырей, расположенных в городах, где сплетни легко проникают сквозь стены, этот стоял на Аппиевой дороге недалеко от южных ворот, и в те дни его окружали лишь поля. Он был построен неподалеку от тех мест, где читали проповеди и отдавали в жертву Богу свои измученные тела великие мужи. Их вера просочилась под каждый камень, отчего и молчание выносить было куда легче.

Монастырь находился так далеко от городской черты, что без веской причины ни одна монашка не могла ни о чем узнать. Лишь когда всадники скакали мимо него в Неаполь, самые чуткие уши могли услышать топот копыт и погадать, что за новые вести везут гонцы в своих седельных сумках.

Впрочем, в данном случае им не пришлось долго ждать. Педро Кальдерон, уже и раньше поднимавший столбы пыли, проносясь мимо этих запертых изнутри на засов дверей, выехал из Рима, едва похоронный кортеж Хуана достиг церкви. Папа был не в состоянии принимать какие бы то ни было решения, поэтому письмо написал Чезаре. Лукреция должна была узнать обо всем от него, а не от чужих людей.

Кальдерон вошел в приемную аббатисы. Хотя гонец немного вспотел в дороге, он все равно выглядел невероятно привлекательно. Не то чтобы аббатиса замечала подобные вещи. А если даже и так, держалась она как обычно: недаром она выпроводила прочь целую когорту папских гвардейцев.

– Ты вошел в обитель духовную, где мы почти не принимаем визитеров, и хотя я уверена, что послание, которое ты принес, имеет исключительную важность, я призываю тебя уважать это место.

Он же, напротив, явно нервничал. Монашки часто творят такое с мужчинами, а у него действительно хватало поводов для беспокойства.

– Да, послание очень важное. А кроме того, у меня есть письмо для вас от его высокопреосвященства кардинала Валенсии.

Она взяла письмо, сломала печать и прочла. С ее губ слетел короткий вздох, а ужас на лице быстро сменился сочувствием.

– Ах, как ужасно! Эта новость глубоко потрясет герцогиню. – Она посмотрела на Кальдерона. – Возможно, лучше мне…

– Нет-нет, – быстро сказал он. – Мне приказано лично передать ей письмо из рук в руки.

Он произнес те же самые слова пять лет назад, стоя на пыльном дворе посреди Сиены. С того дня много воды утекло. Тогда слова эти были правдой. Но сейчас Чезаре не давал столь подробных инструкций своему гонцу. В этой ситуации Педро впервые решился на ложь.

– Хорошо, я пошлю за ней. Вам лучше встретиться в саду. Сестры сейчас на вечерней молитве, и там вас никто не потревожит. Я сама отведу тебя туда. Когда будешь готов уходить, позвони в колокольчик у двери, и сестра-караульная проводит тебя. – Аббатиса положила письмо в ящик стола, затем с неожиданной резкостью спросила: – Скажи, как себя чувствует сейчас его святейшество папа римский?

– Он… он в глубокой печали.

– Да, разумеется… – Она быстро кивнула. Похоже, даже аббатисам не чужд соблазн посплетничать. – Пути Господни неисповедимы. Мир порой так жесток. Уверена, тебя выбрали для этого задания за твою доброту.

Он склонил голову.

– Я просто скромный слуга своей герцогини.

На мгновение она задержала на нем взгляд, а потом повела его к саду.

Солнце уже садилось, и сад окрасился в мягкий золотистый цвет. За ним исправно ухаживали: ряды аккуратно подстриженных кустов тянулись вдоль дорожек, разветвлявшихся от небольшого прудика, по которому между листьями лилий лениво скользило солнце. Подрезанные и подвязанные фруктовые деревья и клумбы с травами источали смесь аптечных и летних ароматов, наглядно иллюстрируя Божий труд, в котором полезное сочеталось с приятным. Он неловко стоял посреди этого великолепия и ждал. Ждал. Он, Педро Кальдерон, которого воспитал отец-испанец, а сердечным делам научила мать-итальянка, и который, пусть и потерял девственность в семнадцать лет в борделе, с тех пор ждал встречи с женщиной своей мечты. Своей Лаурой, своей Беатриче, своей Гвиневрой. Своей принцессой. Своей погибелью.

Она пришла, одетая в простую белую повседневную одежду, волосы убраны под свободную золотистую сеточку, лишь несколько локонов выбились и свободно вьются возле лица. Она шла быстро, голова высоко поднята, и он вспомнил, как увидел ее впервые во всем великолепии свадебного убранства, скользящую по коридору, словно она не касалась ногами земли.

– Ах! Это вы! – Лукреция чуть рассмеялась, улыбнулась ему, лицо ее засветилось. Кто бы ни позвал ее сюда, он не удосужился предупредить, что новости будут плохими. – Педро Кальдерон! – Теперь она почти бежала. И вот она уже рядом и порывисто хватает его за руку. – Ах, как я рада. Мне не сказали, что это вы.

Впервые они коснулись друг друга, и оба сразу подумали об этом.

– Госпожа… великая честь снова видеть вас. Вы в порядке?

– О, разумеется, этот валенсийский, – сказала она, легко переключаясь на язык своего детства. – Я в порядке. Учусь умиротворенности. – Она пожала плечами. – Хотя это не так уж легко. А вы? Привезли новости из дома?

– Да…

– Какие? – Лукреция посмотрела на него и сразу все поняла. – Что случилось?

– У меня… письмо.

Он протянул ей бумагу, но она по-прежнему внимательно вглядывалась в его лицо.

– Что случилось? Что-то с моим отцом? Ах, боже, что-то случилось с ним, с моим отцом!

– Госпожа, я… нет, с вашим отцом все в порядке.

– Значит, Чезаре…

– Нет. Письмо от него. Посмотрите на печать. Держите, пожалуйста. Вы должны прочесть его.

Она с облегчением улыбнулась.

– Ну, значит, это по поводу моего замужества. Хорошо.

Лукреция отняла руку и взяла письмо, хоть и твердо знала, что в нем нет ни слова о ее браке. Пальцы ее неуклюже боролись с печатью, и в спешке она чуть не уронила послание. Глаза пробежались по первым строчкам – наполненные любовью нежные приветствия, а затем…

Дочитав, она устремила взгляд на пруд. Она увидела, как плещутся серебристые и красные рыбки, а легкий ветер рябит воду. Ничего не изменилось. Разве это возможно? Хуан умер, а в мире никак не отразилась эта утрата. Или ее боль. От этой мысли у нее закружилась голова.

– Ах, госпожа!

Стоило Лукреции покачнуться, как он тут же оказался рядом, рука обвила ее талию, другой он поддержал ее за локоть и повел на край сада к каменной лавочке под стеной с высокими окнами келий. Она позволила проводить себя туда.

Педро сел рядом, чувствуя себя несколько скованно, однако по-прежнему поддерживал ее рукой. Глаза ее наполнились слезами, и каменные плиты на дорожке теперь виделись как в тумане. Но слезы не помогут побороть этот ужас. Она задушила их в себе и с минуту просто сидела, замерев.

Наконец она подняла глаза на Педро и нахмурилась, будто забыв, что он рядом.

– Ты знаешь, о чем тут написано? Ах да, разумеется, знаешь. Брат сказал, что это убийство. Убийство!

Он кивнул.

– Но как такое могло произойти? Кто сделал это? Что случилось?

«Если она лично примет тебя и попросит рассказать подробности, ничего не говори. Герцогиня глубоко эмоциональна, а таким женщинам, как она, не нужно знать больше, чем необходимо», – ясно звучал в его голове голос Чезаре.

– Я… хочу сказать, что это не мое дело…

Лукреция внимательно посмотрела на него.

– Ох… Он велел ничего не говорить мне, да? – Она тряхнула головой. – Он неправ, он думает, что как женщина я слишком слаба. Он не понимает, что гораздо, гораздо тяжелее не знать. Очень скоро я услышу все подробности от чужих людей, слухи обрастут грязной ложью. Будет лучше, если я узнаю обо всем от тебя, Педро Кальдерон. Пожалуйста.

Так за первой ложью последовало первое неповиновение. Да и мог ли он поступить иначе? Он рассказал все очень быстро, упомянув не только о жестокости убийства, но и о том, что произошло потом, красочно расписав все величие похоронной процессии и упомянув, как хорошо выглядел Хуан на погребальных дрогах – с телом его сотворили настоящее чудо.

– Он казался таким умиротворенным. Лицо выглядело в точности как при жизни. Так сказали все, кто его видел.

– Да. – Она слушала в глубокой задумчивости, не отрывая глаз от его лица, и время от времени кивала. – Теперь я вижу все как воочию. Думаю, я бывала на берегу реки недалеко от того места.

Она вздрогнула, затем снова опустила взгляд на письмо, будто теперь надеялась найти в нем больше слов утешения.

– Ответишь ли ты еще на один мой вопрос, Педро Кальдерон? – спросила она, чуть помедлив.

– Да, госпожа. Если смогу.

– Ты когда-нибудь убивал человека?

– Я?

– Ты телохранитель моего брата, так? Думаю, тебе приходилось участвовать в драках…

Он мысленно вернулся вместе со швейцарской гвардией на Пьяцца-Навона. Гнев, паника, крики боли, кровь на булыжной мостовой. Он хотел бы не говорить о том случае, тут нечем было гордиться, но человек чести не может нарушить обещание, данное женщине, которую любит.

– Да, драки бывали. Люди умирали. В одной драке и я убил человека, а может, и двух.

– А когда он умирал… он знал, что умрет?

– Я не понимаю…

– Было ли у него время помолиться?

– Помолиться? – Педро покачал головой. Молиться? Слышна ли была мольба в его криках о пощаде? Считается это за молитву? – Не знаю. Он говорил на другом языке.

– Ах! Что ж, я молюсь о том, чтобы у Хуана перед смертью была возможность попросить прощения за свои грехи. Надеюсь, он найдет там успокоение, которого не мог найти здесь, на земле. – Ее глаза снова наполнились слезами. – Мой бедный отец… Он слишком опечален, поэтому вместо него письмо писал Чезаре. Ведь так?

– Думаю, так и есть, госпожа.

– Ох, если бы я только могла сейчас быть рядом и поддержать его. – Она покачала головой. – Что ж, я не буду плакать. Хуан нуждается в молитвах, а не в слезах, – твердо сказала она, сделала глубокий вдох и выпрямилась, вздернула подбородок. Щеки ее все еще хранили милые детские ямочки. Несколько секунд они сидели молча. Педро слышал, как в ушах у него, отмеряя время, отдаются удары сердца. «Как хотел бы я остаться здесь навсегда», – думал он.

– Недалеко от этого монастыря погиб мученической смертью святой Сикст, – проговорила Лукреция. – Ты знал об этом? Его обезглавили по приказу римского императора. Даже когда над ним уже занесли меч, лицо его было наполнено радостью. Ведь он знал, что в смерти найдет вечную жизнь. Аббатиса часто рассказывает о нем, и тогда монашки плачут. И все знают, что этот монастырь, построенный в его честь, особенно подходит для молитв за тех, кто нам дорог. – Теперь речь ее лилась быстрее, словно она пыталась убедить в чем-то саму себя. – Так что я в нужном месте для того, чтобы помолиться о Хуане, правда? – спросила она, но не стала ждать ответа. – Я хочу сказать, что он… порой бывал безрассуден, и я знаю, что не все любили его, но жизнь в нем кипела, а на его плечи взвалили непосильный груз. Он был одним из детей Божьих, и все равно у него было чистое сердце. Я знаю это. Если я помолюсь здесь, Бог услышит мои молитвы.

– Уверен, так и будет, госпожа.

– Да. Я тоже так думаю, – со всей серьезностью сказала она.

Пока они сидели, свет постепенно покидал окрашенное в ярко-розовые и абрикосовые оттенки небо. Казалось, начертанные кистью Пинтуриккьо херувимы выглядывают из легких закатных облаков.

– Спасибо, – произнесла она наконец. Оба они понимали, что их руки, хоть и не соприкасались более, лежали слишком близко друг к другу. Смутившись, она подвинула ладонь к себе. – Я… я рада, что именно тебя послали рассказать мне об этом.

Педро кивнул.

– Я… теперь я пойду… если желаете.

– Если ты не против, не посидишь ли ты еще немного со мной? Монашки очень добры, но… после заката в моей келье так уныло, а здесь невероятно красиво. – И она подставила лицо заходящему солнцу, отчего кожа ее засветилась.

– Госпожа, я останусь здесь до самого утра, если это вам поможет.

– Ха! Не уверена, что аббатиса одобрит такое. Вы говорите как рыцарь в романтической сказке, Педро Кальдерон.

– Я не хотел. – Он потупил взор.

– Нет, нет. В этом нет ничего плохого. Думаю, мир был бы куда менее приятным местом без храбрости Бэва[9] и любви, как у Ланселота и Гвиневры. В детстве я любила такие истории. Я…

Она запнулась, вдруг поняв, что именно говорит. Весь ужас произошедшего с Хуаном вылетел у нее из головы.

Как и у него. Теперь он думал о том, как было бы чудесно сидеть рядом с ней в свете уходящего дня и рассказывать друг другу романтические истории. Если бы это случилось, он просто умер бы от счастья.

Увы, проживавшие в Италии испанцы не были настолько очарованы Данте и не читали его, как прилежные римляне. Так что этот молодой мечтатель не попадал в пятый круг ада, где ветер мучений сметает грешников за собой и где обретаются Франческа и ее зять Паоло, чья обоюдная любовь к рыцарской поэзии подтолкнула их к греху и такому жестокому наказанию в загробной жизни, что даже сам Данте не смог сдержать слез.

А что же Лукреция? Лукреция очень хорошо знала эту историю. Но, мечтая о рае после смерти, она также мечтала познать хоть частичку его и на земле. Ей было семнадцать, ее брата жестоко убили, другой брат любил ее слишком сильно, а отправленный в отставку муж не любил вовсе. Она сидела, окунувшись в водоворот грусти, страха и тоски. Но что бы ни бушевало в ее душе, жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Впрочем, у нее не было возможности проверить свою решимость. Дверь открылась, и в проеме появился силуэт сестры-караульной. Монастырь готовился ко сну, и время для посещений, даже для самых могущественных гостей, подошло к концу. Оба они сразу вскочили на ноги.

– Я благодарю тебя, Педро Кальдерон, – быстро сказала Лукреция. – Я бы хотела написать ответ, но уже поздно, и я не могу собраться с мыслями…

– Я приду снова, госпожа. Меня назначили гонцом между Ватиканом и монастырем.

– Ах! Что ж… значит, ты вернешься?

– Непременно.

Он опустился на колено и взял ее руку в ладони.

– Скажи брату и отцу, что сердцем я с ними, и что с Божьей помощью я найду слова, чтобы поддержать их.

Из окна второго этажа аббатиса наблюдала за тем, как они прощаются.

Монастырю всегда нелегко открывать двери перед знатной женщиной, оказавшейся в беде: через какое-то время вслед за ней приезжают слуги и горничные, а с ними проникают мирские привычки и законы, внося ненужную суету в устоявшийся тихий быт. В свое время аббатиса Пичи повидала множество драм, разыгранных в этих стенах, и научилась отлично угадывать знамения. Подыскивая новых монашек, она должна была различать в юных девушках духовное с чувственным – не самая простая задача, поскольку их тела пребывали в не меньшем смятении, чем сердца. Когда молодая Лукреция покинула монастырь, чтобы занять свое место в мире, аббатиса молилась, чтобы Господь уберег ее от слишком сильных соблазнов. Но воля его зачастую непонятна даже самым преданным слугам. Той ночью аббатиса вновь вспомнила Лукрецию в своих молитвах. И решила поговорить с сестрой-караульной о внеплановых проверках сада во время вечерней молитвы.

Глава 30

Наконец ближе к вечеру воскресенья восемнадцатого июня, на исходе трех дней и трех ночей скорби, Александр позвал своего слугу, чтобы тот искупал и одел его. После долгих уговоров он согласился съесть немного супа и выпить разбавленного водой вина. Затем позволил прийти Буркарду. Через него он передал сообщение ожидавшим его кардиналам, в котором благодарил их за их любезное бдение и просил теперь покинуть его и отправиться отдохнуть по своим спальням. Он планировал встретиться с ними на следующее утро на закрытом совете священной коллегии.

В назначенный час огромный зал был забит под завязку: отсутствовал только делла Ровере, который по-прежнему находился в добровольном изгнании во Франции, да вице-канцлер Асканио Сфорца, считавший, что ему пока небезопасно покидать дом миланского посла. Папа прибыл, тяжело опираясь на руку слуги. Когда он вошел, все пали пред ним на колени, затем быстро поднялись и посмотрели на человека, внезапно сделавшегося ниже ростом. Александр, всегда такой энергичный и жадный до жизни, теперь предстал перед ними уязвимым, даже старым. Его сын, кардинал Валенсии, самый красивый и изысканно одетый священник в помещении, выглядел мрачным и уставшим. Все ждали.

– Герцог Гандийский мертв. – Голос папы кипел эмоциями. – Ничего худшего не могло случиться с нами, ведь мы любили его больше всего на свете и ценили выше папского престола. Бог сделал это, возможно, в наказание за один из грехов наших, а не потому, что сам герцог заслужил столь ужасную и загадочную смерть. Мы не знаем, кто убил его и скинул в Тибр, словно мусор…

Он запнулся, огляделся вокруг. Кардиналы сидели, поглощенные разыгрывающейся драмой. Судя по лицам, они понятия не имели, что папа собирается сказать им дальше.

– Ходит много слухов, и вот что мы хотим вам сказать. Мы освобождаем нашего вице-канцлера от любых обвинений и просим, чтобы он вернулся домой и к нам на службу, отбросив все страхи. Точно так же мы уверены в невиновности нашего зятя Джованни Сфорцы и нашего недавнего собрата по оружию Гвидобальдо да Монтефельтро, герцога Урбино, чьи имена мусолят грязные сплетники. Поиски исполнителей этого постыдного преступления продолжатся, но мы будем двигаться дальше и вернемся к нашим обязанностям в лоне церкви, честь управлять которой мы получили. В будущем мы уделим особое внимание назначениям на все духовные должности. Бенефиции будут дарованы лишь тем, кто их заслуживает, мы не допустим никакого непотизма, и церковная комиссия проследит за проведением в жизнь новых реформ. Даже если бы у нас было семь папских тиар, мы отдали бы их все, чтобы герцог Гандийский был снова жив, но нам придется просто жить дальше под зорким всевидящим оком Господа нашего.

В этот момент взор Александра наконец упал на кардинала Валенсии, который сидел совершенно безучастно, устремив глаза в пустоту, словно исчезла былая связь между отцом и сыном. Столь неожиданным это показалось, что после собрания кардиналы, которые на протяжении всего действа едва могли поверить своим ушам, посчитали, что наглый молодой Борджиа потерял не только брата, но и одобрение отца, который так много сделал для его продвижения по карьерной лестнице.

Но они не знали, что прежде чем войти в зал, Александр встретился с Чезаре, и они наметили стратегию, чтобы разобраться с тем хаосом, в который была ввергнута семья.

Ближе к рассвету Александр очнулся от беспокойного сна, стряхнул туман скорби и тайно вызвал к себе кардинала Валенсии. Чезаре ждал этого: он, без страха глядящий в обезумевшие от ярости глаза быка, входя в покои отца, ощутил незнакомую дрожь в груди.

– Сын мой!

Было душно. В сумраке он заметил отца – тот сидел, ссутулившись, на краю кровати в спальной одежде, голова не покрыта, ни одной папской регалии рядом. Он встал, слегка покачиваясь, и открыл ему объятья. Погрузившись в них, Чезаре уловил запах пота и ощутил в его теле дрожь сдерживаемых слез.

– Отец. – Они стояли, обнявшись, будто Александр был не в силах держаться на ногах самостоятельно. – Отец, мы все остро переживаем твои страдания. Весь дворец беспокоится о твоем здоровье.

– Ах, разве может боль моя сравниться с его болью? – Он отстранился и вернулся к кровати, схватившись за толстую искусно отделанную раму. – Хуан мертв, Чезаре. Убит и выброшен в Тибр, как падаль.

– Да, отец, я знаю.

– И я… я будто побывал в аду.

– Но теперь ты вернулся, – твердо отчеканил Чезаре. – И это единственно верное решение, ведь ты наместник Бога на земле и нужен нам. Весь Рим затаил дыханье в ожидании твоей реакции на эти события.

– Да, да, ты прав. Во мне нуждаются. Знаешь, когда в скорби своей я утратил связь с реальностью, даже святая Дева Мария, мать Господа нашего Иисуса, не замечала моих стенаний. Она, которая всегда поддерживала меня и в горе, и в радости! Ха! Но в конце концов она вернулась ко мне. Когда у меня не осталось сил, она сжалилась и протянула мне свою руку. Ах, что за счастье принять в себя ее благодать! А теперь, как ты и сказал, нам надо двигаться дальше. Что-то исправить. Наше поведение обидело Бога, Чезаре.

– Возможно и так, отец, – осторожно произнес Чезаре, подойдя ближе. – Но я думаю, не Бог воткнул кинжал в тело Хуана.

– Нет, нет. Однако нам надо испросить прощение у Бога.

– И он услышит нас и дарует всем нам мир.

– Да, всем нам. Ах, я так эгоистичен в своей утрате. Мое бедное дитя, ведь ты тоже страдаешь! – Он схватил сына за руку и крепко сжал ее. – Джоффре! Как он? А Лукреция? Ах, кто скажет ей? Она так сильно любила брата!

– С Джоффре все в порядке, а Лукреции обо всем сообщил наш гонец, Кальдерон. В такое время в монастыре о ней позаботятся лучше, чем здесь. – Чезаре помолчал, не отводя глаз от лица отца. – Кто бы ни сделал это, он хотел нанести удар и тебе, не только Хуану. Но у них ничего не выйдет. Ты слишком силен для них.

Александр устало кивнул, вперив взгляд в разноцветную плитку пола у себя под ногами. Лицо его потускнело, кожа обвисла, как будто сами кости усохли. Казалось, этот человек проваливается сам в себя.

– Отец?

– Да, да… я здесь, – пробормотал он и медленно выпрямил спину, затем поднял голову. – Скажи мне, Чезаре, кто это? Кого мы обидели больше, чем самого Бога?

– Все указывает на то, что убийство совершено из мести: продуманная западня, жестокость ран, то, как избавились от тела. Я бы подумал на Орсини.

– Смерть Хуана за смерть Вирджинио Орсини? Ах! Этот человек был размазней и предателем. Разве посмели бы они? Ты уверен?

– Пожалуй, Сфорца имели не меньше причин для убийства, но, думаю, у них кишка тонка. – Он помолчал. – Есть и другие.

– Так ты справляешься со своей скорбью, сын мой? Мыслями о мести? Помогли ли они тебе в борьбе с этим кошмаром?

Чезаре слегка пожал плечами.

– Прошло три дня. Ты выплакался за всех нас.

– Надеюсь, ты нашел время для молитвы. Даже самый могущественный человек нуждается в поддержке Божьей, а кардинал не может жить в лоне нашей святой церкви без молитвы. Это само по себе грех.

– Я тот, кто я есть, отец, – тихо сказал Чезаре. – И я никогда не хотел посвятить свою жизнь церкви.

Папа закряхтел, давая понять, что не это хотел сейчас услышать.

– Так что там? Кто эти другие?

– Вероятно, сейчас не время…

– Уф! Для этого никогда не время. Что бы мы ни делали, это не вернет его нам. Я дал клятву Господу, что буду наказывать, а не мстить, – он запнулся, – однако…

Чезаре вынул из рукава бумагу и протянул ее отцу.

– Здесь перечислены люди, которые имеют мотив для убийства, вина их не доказана. Учти это перед тем, как читать.

Он взглянул на бумагу и побледнел.

– Не понимаю. Что это значит? Что за имена в конце?

– Это дело обрастает сплетнями быстрее, чем труп червями. Все во дворце были свидетелями многих событий, о которых теперь судачат. И не на последнем месте ревность Джоффре к своей жене.

– Джоффре? Джоффре! Ни на секунду не поверю.

– Как и я, отец. Но возмужав, он стал вспыльчив. Нам лучше подготовиться к подобным сплетням.

– А ты? Ты, Чезаре. Твое имя в списке. Боже всемогущий, почему ты сам вписал сюда свое имя?

– Потому что, не сделай этого я, сделали бы другие. Мы с Хуаном часто ссорились, отец. Ты сам видел. Всем известно о нашей вражде. В свое время я завидовал тому, какое место он занял в мире, – он помолчал, – и в твоем сердце.

Александр внимательно смотрел на него. Чезаре ждал. Если он и рисковал, то это был необходимый риск.

– Ты так дорог мне! Ты ведь знаешь об этом! – наконец сказал папа.

– Да, знаю. Поэтому нам необходимо поговорить об этом сейчас. Между нами не должно остаться недомолвок, отец. Так что спроси меня. Спроси, и я скажу тебе правду.

– Ах, святой Иисусе, – он покачал головой. – Хорошо. Это ты убил своего брата?

– Нет. Нет, клянусь тебе жизнью матери. Хоть бывало, я почти желал этого.

В дверь тихонько постучали.

– Ваше святейшество. Время пришло, – сказал слуга мягким, неуверенным голосом. – Кардиналы вскоре соберутся на совет. Могу ли я войти и помочь вам одеться?

– Секундочку… подожди секунду.

Александр встал и снова обнял сына.

– Лучше, если тебя здесь не увидят, – сказал он, жестом направляя его к двери в стене. – Я поговорю с Джоффре и отошлю их с женой из Рима. Им проще будет найти взаимопонимание вдали от соблазнов двора. И я напишу Лукреции. Ах, боюсь, я наказан за то, что слишком сильно люблю своих детей.

– А что с разводом?

– С разводом? – Он тихо вздохнул, будто нехотя возвращаясь к семейным делам. – Мы поговорим об этом с вице-канцлером.

– Сначала тебе придется выманить его из укрытия. Он уверен, что мы считаем его виновным, и потому сбежал.

– Все к лучшему. Теперь он станет более отзывчивым к нашим просьбам.

– И Орсини.

– Ха! Орсини. Будь они прокляты! – Голос папы сорвался от переполнявшей его злости. Он потряс головой, чтобы собраться с мыслями. – Если мы сейчас отомстим за себя, это приведет к еще большим беспорядкам на улицах, что им на руку.

– Ты мудр даже в своей печали, отец. – Чезаре, который только и ждал, когда эта несвойственная отцу набожность исчезнет, улыбнулся. – Я отправлюсь в Неаполь и выжму из нового короля все возможные признания… касательно нашей потери.

– Да… нашей потери. – Александр помолчал, снова мыслями улетев куда-то далеко. – Ах, помню, как двухлетним герцог Гандийский прятался в испанских юбках своей матери. Какое будущее ждет теперь нашу семью?

– Не волнуйся, отец. Мы справимся. По одному врагу за раз. Ты сам всегда так говорил. – Чезаре взял его руку и поцеловал кольцо, затем быстро развернулся и исчез в темноте прохода.

– Ах, сын мой, – пробормотал Александр, глядя ему вслед. – Мой дорогой сын.

Сложно было понять, о котором из них он сейчас говорил.

Глава 31

Чезаре было бы проще, если бы он сам убил брата. Тогда у него на руках имелся бы план, как вести себя в том хаосе, который теперь его окружал. А так приходилось выкручиваться на ходу.

Судьба. Он всегда считал ее куда могущественней Бога. Когда же он променял одного на другую? Теперь он, вероятно, и не вспомнил бы. Даже ребенком он считал молитвы – унизительное вопрошание и принятие – бесполезными и неестественными, а когда вырос, то полностью отказался от них, хоть никому и не сказал об этом. Если другие находили утешение и наставления, обращаясь к внешним силам, Чезаре отыскал все, что ему нужно, внутри себя, и мысли его превращались в действия так быстро и естественно, что вскоре он стал тем, кем стал: в споре пользовался своим умом, с женщинами шармом, а на охоте или во время корриды проворством и силой. Что мир назвал бы уверенностью, смелостью, даже высокомерием, для Чезаре было просто самодостаточностью. Бог тут оказался совершенно ни при чем.

Столь бурным был водоворот развернувшихся сплетен, что кто-то рано или поздно задался бы тем же вопросом, который он только что поставил отцу. Не он ли убил своего брата, потому что тот стоял на пути? Впрочем, Чезаре знал, что это неверный вопрос. Правильнее было бы спросить, почему он не предотвратил убийства.