Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь Дюнан Сара
– Что? – Она нахмурилась, делая вид, что не понимает, о чем речь.
– Я слышал, что там звучал смех…
– Ах, у мужчин часто такое предвзятое мнение о монастырях, Чезаре. Знаешь, там не так уж уныло. Разумеется, я могла там смеяться. После выплаканных слез смех дарует душе облегчение.
– И поэзия. Там была поэзия?
– Поэзия? – Нет, это не аббатиса. Она никогда бы их не выдала. Тогда кто? – Почему ты спрашиваешь меня о поэзии?
– Может ведь брат проявить заботу о сестре? Чем ты развлекалась, сидя в келье?
– Развлекалась? Да как я могла развлекаться? Меня посещала лишь аббатиса да твой гонец, – с жаром сказала она, хотя внутри у нее все похолодело. – Кто рассказал тебе всю эту чепуху?
– Ах… просто птички на хвосте принесли…
– Тогда могу заверить тебя, что они грязные сплетники. – Она сама подивилась тому, как уверенно звучал ее голос. – Я, как и прежде, твоя дорогая и любимая сестра. Я выплакала все глаза по брату, молилась за него день и ночь, а потом, с Божьей помощью, научилась вновь улыбаться. Я выступила в суде и избавилась от мужа, заявив о своей девственности перед ликом святой церкви. О чем еще ты просишь меня, брат?
– Браво! – сказал он. Тут дверь распахнулась, и в зал тяжелыми широкими шагами, раскинув руки для объятий, вошел Александр. – Надеюсь, твое красноречие положит конец сплетням.
– Что? Никаких больше сплетен, Чезаре! – Зычный голос папы был полон любви. Лукреция встала из-за стола и бросилась к нему. – Твой брат тратит жизнь на то, чтобы измерять уровень грязи вокруг. Но ты, моя восхитительная дочь, сегодня сама чистота и невинность, вопреки всей мерзкой клевете, которую распространяет твой бывший муж.
– Клевета? Что за клевета?
– Ах, мы не будем даже говорить об этом! Ты девственница, приехавшая из монастыря, эти слова вгонят тебя в краску. Нет, не будем говорить о прошлом. Идемте, идемте за стол. Я умираю от голода. Вы уже помолились? Тогда я добавлю лишь пару слов. Поднимем же очи наши к небу в благодарность Господу нашему за его заботу о нашем добром будущем.
Он сел, хлопнул в ладоши, переплел свои изящные, увешанные перстнями пальцы, водрузил на них голову и зашептал слова молитвы. Когда он вновь поднял глаза, на лице его сияла широкая улыбка.
– Значит, ты ей ни слова не сказал? – спросил он Чезаре.
– Нет, нет. Мы говорили о другом.
– Великолепно. Тогда расскажу обо всем прямо сейчас. Строго между нами, в комнате, полной святых, пусть будут нашими свидетелями. – И он обвел рукой потолок, будто приглашая их присоединиться. – Нам есть что отметить, Лукреция. Твое возвращение домой. Ах, как же мы счастливы снова видеть тебя! Конец твоего брака. И тебя ждет вознаграждение за все твое терпение и страдания.
Он сделал паузу, нагнетая интригу.
– У меня будет новый муж, – сказала она.
– О нет! Тебе уже кто-то сказал! Но кто? Кто? Ведь не тот молодой гонец? Нет – откуда ему знать?
– Твой гонец безупречен, – твердо сказала Лукреция. – Никто не говорил мне, отец. Ночь сменяет день. Так и должно случиться. Могу ли я узнать имя этого мужчины?
– Ох, он настоящий мужчина, клянусь Богом! Красивый, учтивый, образованный, нежный, храбрый, у него отличные ноги и репутация хорошего танцора.
Она поймала себя на том, что думает о Педро, и в груди защемило.
– Отец, я не могу выйти за своего брата, – сказала она вместо этого, удивляясь собственному кокетству.
– Увы, не можешь, – засмеялся Александр. Как же безмерно был он рад видеть свою дочь снова дома. – Но ты можешь выйти за своего зятя.
– Зятя? Ты про брата Санчи? Альфонсо?
– Да. Да, я говорю о нем. Ты рада?
– Я… – Лукреция замешкалась. Она хорошо помнила, как лицо Санчи сияло каждый раз, стоило ей вспомнить о брате. – Все уже решено?
– Да, определенно. Чезаре провел большую работу в Неаполе, а сейчас, вот только что, я как раз встречался с их послом. Теперь ты свободна, и предложение сделано, хоть мы и повременим с официальным заявлением. Кое-кто еще захочет попросить твоей руки, пусть пока думают, что у них есть шанс. Что скажешь?
– Скажу, что если Испания для нас потеряна, мы должны удержать Неаполь.
– Ха! Ты только послушай ее, Чезаре! Где еще отыщешь такой ум в столь прекрасной головке! Она Борджиа до мозга костей.
– Только… Я не понимаю, как это получится. Я хочу сказать, Джоффре женат на Санче, но при этом не может иметь никаких притязаний на трон, как не смогу и я, ведь они оба незаконнорожденные.
– Ого! Да ты, видимо, изучала в монастыре политику! Все говорят, что хорошая аббатиса должна быть хитрой, как лисица. Дело в том, что в новой королевской семье будут и другие возможности для брака. Но это все в будущем. – Александр заговорщически посмотрел на сына. – А сейчас скажи мне, что ты рада. Он определенно тебе понравится, ты согласен, Чезаре? Ты должен знать его лучше, чем я.
– Несомненно, – тихо сказал он. – Он очень красивый мужчина.
– Тогда мне нужно познакомиться с ним. Знаю, Санча будет счастлива. Она нежно любит его.
– Как и полагается хорошей сестре. И мы все тоже полюбим его, – сказал папа и потянулся за еще одной порцией фаршированных макарон.
Глава 35
За семь месяцев, которые Лукреция провела в монастыре, мир сильно изменился. Вернувшись во дворец Санта-Мария-ин-Портико, она обнаружила, что богатство его убранства смущает ее после простоты монастырских покоев. Попугаи, которые украшали расписанные фресками стены приемной, их яркое зеленое оперенье, контрастирующее с розовым и оранжевым узором деревьев, теперь выглядели чересчур яркими. Неужели она и правда предпочла бы серые голые стены? Адриана тоже казалась слишком шумной, но это потому, что теперь ее повсюду сопровождало клацанье трости об пол.
– У меня внутри колена рассыпались косточки. Ах, как они дробятся и стучат! Мне нужно отдохнуть, но когда? У меня столько дел!
Как и всегда, она любила пожаловаться на жизнь.
А Джулия? Что ж, Джулии, кажется, нездоровилось, и она была совершенно не в состоянии принимать гостей.
– Что? У нее что-то заразное? Ты не упоминала об этом в письмах.
– Да. Что-то с легкими и пищеварением. Мы бы сказали тебе, но не ожидали, что ты вернешься так скоро.
– Что ж, я вернулась, тетушка, и, разумеется, хочу повидать ее.
– Э-эх…. – протест Адрианы растворился в ее глубоком вздохе. – Хорошо… в конце концов, мы ведь семья.
Джулия лениво свернулась калачиком на диване под целой горой бархатных накидок, огонь в камине плевался искрами в морозный воздух. Она выглядела румяной, даже чуть прибавившей в весе. Казалось, она абсолютно здорова.
– Увы, я не могу обнять тебя, дорогая Лукреция. Как видишь, у меня постельный режим.
– Что это? Что говорят доктора?
Джулия пожала плечами, заметив быстрый предостерегающий взгляд Адрианы.
– Ах, полно, матушка. Да и кому она может разболтать? – Она вздохнула. – Моей хандре доктора не помогут, Лукреция.
– Ох! – Она внимательно смотрела на нее, лицо посерьезнело. А жизнь-то продолжается! – Так когда ты думаешь пойти на поправку, моя дорогая кузина?
– С Божьей помощью к концу марта.
И комнату, наконец, наполнил звонкий смех. Адриана попыталась утихомирить их, но Джулия только отмахнулась.
– Сколько можно секретничать? Считая мою служанку, всего пятеро знают, что со мной, и трое из них сейчас в этой комнате. Мне кажется, я лежу здесь уже целую вечность. Думаю, я заслужила право посмеяться. Нынче веселее проводить время в монастыре, чем здесь.
– Искренне надеюсь, что это не так! – поспешно воскликнула Адриана, но было видно, что она рада.
– А кто пятый? – хитро спросила Лукреция.
– Ах, что ж, скажем так: это не мой муж.
– Но… – Лукреция покачала головой. – Март? – подсчитать не составило труда. – Я хочу сказать… все говорят, что…
– …что папа был охвачен горем и всего себя посвятил разработке новых реформ. Ты права. Так и было. Он погрузился в столь сильную печаль… И раскаянье его искренне. Нет, боюсь, тут моя вина. Я соблазнила его, – она вздохнула. – Тебя здесь не было, Лукреция. Его скорбь была ужасна. Твое сердце разбилось бы, увидь ты такое.
– Да, все так. Ужасна! – вторила ей Адриана. – Ужасна. Никто не мог ничем ему помочь. Мы опасались за его рассудок.
– Некоторые опасались, да. Но я знала, что болит его сердце, а не разум, – тихо произнесла Джулия. – Сначала он не хотел даже видеть меня. Ты только представь! Я каждый день отправляла гонца: то с небольшим подарком, то с письмецом, то с моими молитвами. И однажды днем он пришел. И хоть поначалу рыдал, я сделала так, чтобы он улыбнулся. Не думаю… Ах! О, ты только потрогай! – Она схватила руку Лукреции, засунула ее под покрывало и положила на свой заметно округлившийся живот. – Вот тут. Тут. Ты чувствуешь?
И она почувствовала. Твердые толчки под пальцами, будто там неспелый персик или яблоко.
– Ох, он всегда так активно шевелится! Он двигается совсем не так, как Лаура. Он просто неутомим и такой сильный. Ха!
– Что? Ты знаешь, что будет мальчик?
– Да, я чувствую. Здорово, правда? Мальчик, чтобы занять в его сердце место любимого Хуана. Это будет такой хороший подарок, что Бог, возможно, простит меня за все мои прегрешения.
– Ах, не думаю, что Бог зол на тебя, Джулия. Ты хорошая женщина.
– Узнай о моем положении сплетники, они бы с тобой не согласились. Тебя здесь долго не было, Лукреция. С тех пор, как убили Хуана, в городе только и делают, что перемывают косточки всем Борджиа. Тебе повезло больше всех: в монастыре тебя никто не беспокоил.
– Что ты хочешь сказать? И обо мне говорят? Но что?
– Не хочу тебя волновать. Сплетни – развлечение для бедняков. А удел богатых – быть темой для сплетен.
– Но не в глазах Бога, – вставила Адриана, подтыкая ей одеяла, а затем позвала слугу бросить дров в огонь, ведь за окнами завывал зимний ветер. – Бог считает, что сплетничают лишь о тех, кто дает повод. А среди нас таких нет.
Поскольку говорить с ней об этом никто не хотел, приходилось наводить справки самой. Разумеется, она боялась, не случилось ли чего с Педро. Если Чезаре что-то подозревал (что и откуда?), то могли и другие. Она рискнула спасением своей души, заявив о том, что девственница, коей уже давно не являлась. Не заклеймят ли ее шлюхой за то, чего она на самом деле не совершала?
Вскоре до нее дошли новости.
– Нет! Как же это? Почему он говорит такое?
– Не знаю, госпожа. – Пантисилея услышала сплетню, едва выйдя на улицу. – Он повторил это несколько раз, так что теперь все передают его слова друг другу.
«Папа забрал свою дочь обратно, чтобы обладать ею самолично». Как можно быть таким жестоким? Она вспомнила их последнюю встречу, как муж дрожал в ее присутствии, боясь даже собственной тени. «Теперь ты должен уйти, Джованни», – сказала она тогда. Кто знает, что могло бы произойти, если бы он остался. Они не были счастливы вместе, это точно, но она, как могла, заботилась о нем. Видит Бог, без ее вмешательства его уже давно нашли бы мертвым в какой-нибудь канаве, с отпечатками рук Микелетто на шее.
«Отец хочет обладать ею самолично». Так вот что думают теперь о ней люди? Об этом ли будут вспоминать посланцы, целуя ей пальцы или мило беседуя о событиях в мире? В тот же день во время визита доверенного лица герцога Гравина, который разнюхивал, не пора ли попросить ее руки, она несколько раз заливалась краской при мысли о том, что творится сейчас у него в голове. Впрочем, его лицо выражало лишь доброту и неподдельное восхищение ее учтивостью. Тем вечером она долго сидела перед зеркалом: если все правда, это должно отразиться у женщины на лице. Разумеется, все случается. Мир кишмя кишит разными историями. Все знают, что в Римини старый Сиджизмондо Малатеста, которого давно считали олицетворением зла, держал при себе обеих дочерей и сына ради собственных удовольствий. Она вспомнила неуклюжие объятья своего отца, резкий запах его тела под одеждами, его нежные поцелуи. Но так и должно быть: нежные поцелуи от любящего отца. Как посмел кто-то думать иначе? Потом она подумала о жаркой любви Чезаре, о его настойчивом языке. Ну и что? Может, в ее семье любят не так, как в других. Может, это говорит в них испанская кровь.
«Сплетничают лишь о тех, кто дает повод», – звучал у нее в ушах голос Адрианы. Золотые слова. И все же они с Джулией изо всех сил стараются удержать в тайне чей-то потяжелевший живот. Вопрос не в том, делаешь ты что-то или нет, а в том, насколько убедительно тебя в этом обвиняют.
Следующие несколько недель она не покидала дворец. Необходимости в этом почти не было, ведь зима выдалась необычайно суровой. После проливных дождей Тибр как-то ночью вышел из берегов и залил весь город, унося в своих водах содержимое подвалов и конюшен, так что лошадей пришлось искать потом за несколько миль от дома, а фермеры обнаружили, что их полные вином бочки смыло в поля. А ниже по реке у городских ворот выловили тело с двумя головами и пятью ногами. Может, это просто городские слухи, ведь никто из сплетников сам не видел его, хотя все знали кого-то, кто знает того, кто видел. Чудо природы, ужас мироздания. Они с Педро болтали о подобных вещах. Педро. Лукреция ничего не слышала о нем уже два месяца. Но когда она послала Пантисилею разузнать хоть что-нибудь, молодая женщина лишь покачала головой.
– Не думаю, что стоит это делать, госпожа.
– О чем ты?
Она пожала плечами.
– Просто… ну…
– Что? Ты о чем-то недоговариваешь? Потому что…
– Не моя вина, госпожа. Я никому и слова не сказала, клянусь могилой своей матери.
– Можешь клясться чем угодно, но как я узнаю, могу ли доверять тебе, пока ты все мне не расскажешь? – в отчаянье воскликнула Лукреция. – Что ты слышала?
– Что его отправили в тюрьму за то, что он делал с вами.
– Делал? Что он делал?
– Не знаю. – Девушка беспомощно пожала плечами. – Люди говорят, леди Адриана занялась поисками повитухи. Как ни старайся, такой секрет долго в тайне не удержать.
Когда она потребовала, чтобы Буркард доложил о ее прибытии, Чезаре и отец совещались вдвоем в папском тронном зале. Она заговорила, едва за церемониймейстером закрылась дверь:
– Что бы ты ни слышал обо мне и Педро Кальдероне, это гнусная клевета. Он был мне хорошим другом, когда я больше всего нуждалась в нем, и не сделал ничего, чтобы заслужить тюремное заточение. Посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты освободил его. – Лукреция поняла, что дрожит, и попыталась успокоиться.
– Я же говорил тебе, что она расстроится, – мягко сказал папа.
Чезаре сидел, расслабившись, в мягком кожаном кресле подле отца. Он ничего не ответил.
– Подойди, моя дорогая. Тебя не должны волновать подобные вещи.
– Не должны волновать? Человек из-за меня в тюрьме, отец!
– Дитя, все сложнее, чем ты думаешь. Сейчас очень непростое время для нашей семьи. Если Бог нам поможет, а удача не отвернется, твой брак с Неаполем положит начало великим делам твоего брата. Однако король Федериго – человек глубоко верующий, и ему важна репутация будущей невестки. Уверен, твои отношения с Педро Кальдероном были вполне невинны, однако расползлись сплетни, и чтобы пресечь их, твой брат счел целесообразным убрать его из поля зрения.
– Правда? Если уж речь зашла о сплетнях, то я удивлена, что кто-то вообще толкует о Педро, ведь, похоже, весь Рим считает, что я состою в любовной связи с собственным отцом!
Александр нахмурился и отмахнулся, как от надоедливой мухи:
– Полно, никто не верит этому! В такую грязь поверит только идиот!
– А что насчет беременности Джулии? – тихо спросила она.
– Ах да, беременности. Кажется, события сошлись не самым удачным образом. Надеюсь сохранить все в тайне, по крайней мере до того, как родится ребенок. К сожалению, с тех пор, как ты вернулась в Рим, новости распространяются очень быстро.
– В этом случае арест Педро Кальдерона лишь подтверждает, что слухи правдивы.
– Если бы мы не убрали его с улицы, это сделал бы кто-то другой, – тихо проговорил Чезаре, внимательно наблюдавший за сестрой. – И тогда кто знает, какие истории он мог бы рассказать о том, чем вы двое занимались в монастыре.
Она повернулась и посмотрела на него в упор. Без церковного облачения он выглядел как настоящий городской щеголь: бархатные рукава камзола с прорезями, из которых выбивались маленькие облака белой вуали, бордовые штаны, обтягивающие ноги, словно вторая кожа. Нашить еще немного ювелирных украшений, и он будет выглядеть совсем как Хуан. Она вспомнила об аббатисе в ее простой рясе и сандалиях.
– Я уже сказала тебе, брат, – ответила Лукреция. – Мы не делали ничего предосудительного.
– Ты и судьям сказала, что твой муж никогда не касался тебя.
От такой неожиданной, вопиющей несправедливости она опешила.
– Не слушай его, отец. Я была несчастна и одинока. Я грустила. Педро Кальдерон повел себя со мной благородно. Он был добрее и честнее по отношению ко мне, чем любой из тех, с кем я встречалась при дворе. Да, мне нравилось его общество. Но что в этом плохого?
– Все, – бескомпромиссно сказал Чезаре. – Ты находилась в монастыре, чтобы уберечь свою невинность, пока твой засранец-муж распускал о тебе сплетни всем, кто выражал готовность послушать. Ты могла помочь себе лишь незапятнанной репутацией.
«Незапятнанной! Со сколькими женщинами ты сам разделил постель за последние полгода?!» – подумала она. Хотела было произнести эти слова вслух, но решила, что в этом нет никакого смысла. Любая женщина, повидавшая жизнь, знает, что есть две дороги: широкая, пышно убранная дорога для мужчин и невзрачная маленькая улочка для женщин. Свобода – привилегия мужчин, и любой разговор об этом их раздражает.
– Чезаре, Чезаре… – Голос ее отца был мягок. – Я знаю, как сильно ты заботишься о сестре. Но она через многое прошла, и я…
– Я люблю ее больше всего на свете, отец, и она это отлично знает. – Казалось, теперь Чезаре чувствовал себя вправе перебивать не только отца, но и папу римского. – Это не повод предлагать себя какому-то испанскому конюху.
Теперь все стало понятно по его голосу. «Ах, Пресвятая Богоматерь, он ревнив! – подумала Лукреция. – Мой брат ревнует. Я должна была догадаться раньше!»
Она посмотрела на отца, однако тот, похоже, не заметил признания, которое невольно сделал его старший сын.
– Чезаре, только послушай себя, – сказала она беспечно, хотя пульс уже отдавался у нее в ушах. – Ты говоришь обо мне с той же яростью, какая слышна в речах сплетников! Уж лучше поверь собственной сестре, чем уличной толпе. Зачем ей, которая любит тебя больше всего на свете, врать? Этого, как ты выразился, конюха ты выбрал сам, посчитав его надежным посыльным, и могу сказать, он уважает и любит тебя больше жизни. Он выполняет все, что ты пожелаешь.
Теперь она повернулась к Александру.
– Чтобы опровергнуть все эти чудовищные предположения, мне, несомненно, надо чаще выходить в свет. Может, стоит пообедать с неаполитанским послом? Чтобы он удостоверился, что я не жду ребенка. В ином случае, когда он родится, все решат, что он мой. А то, что Педро Кальдерон в тюрьме, лишь утвердит их в этом мнении.
– Да, да, разумеется. Я уже думал об этом. Не волнуйся. Что до ребенка, пусть судачат сколько влезет, слухи угаснут, когда их нечем будет подкармливать. Едва наступит подходящий момент, я признаю отцовство. Дай только время уладить все с твоим замужеством и с делами твоего брата.
– Что за дела?
Наступила тишина. Мужчины подозрительно переглянулись.
– Если вы считаете меня достаточно близким членом семьи, чтобы я приняла на себя ответственность за чужого ребенка, значит, я имею право знать о планах моего брата.
Папа громко засмеялся. Жизненный путь женщины неказист и узок, и она сильно рискует, высказываясь с такой прямотой, но Александру всегда нравилось, когда его женщины открыто выражали свои мысли. По крайней мере, покуда они любили его.
– Придет время и Чезаре сбросить кардинальские одежды. Он покинет церковь, чтобы жениться.
– Ах! – Лукреция уставилась на брата. Теперь он улыбался, но как-то неуверенно. Такая улыбка не шла ему. – Разве это возможно?
– С Божьей помощью и моим талантом политика – да, – сказал Александр. – И снова ты посвящена в семейную тайну. Об этом не стоит никому говорить.
Она засмеялась.
– И с помощью этого брака вы получите Неаполь?
– Мы на это очень надеемся.
– Что ж, тогда мы породнимся и таким образом. Станем еще ближе. – Лукреция подошла к брату и расцеловала в обе щеки. Сейчас даже ей было трудно понять, рада ли она, или это простое притворство, в таком нервном возбуждении она находилась. – Должна сказать, ты всегда больше походил на жениха, а не на кардинала.
Он встал и привлек ее к себе. Она ощутила, как напряжено его тело за тонкой бархатной тканью камзола. Папа лучезарно улыбался. Кому нужны разногласия, когда можно наслаждаться жизнью!.. Чезаре не размыкал объятий, и, немного обождав, она сама мягко отстранилась.
– С нетерпением жду встречи с моей новой невесткой, – весело сказала Лукреция, как будто они уже помирились, и неважно, что он думает на этот счет. – А раз с этим вопросом мы разобрались, то, может быть, когда все утрясется, ты отпустишь Педро Кальдерона на свободу?
Папа посмотрел на Чезаре.
– Я твоя любящая и преданная дочь, отец, – стояла она на своем. – И я смиренно прошу тебя сделать это для меня.
Чезаре не сводил глаз с пятна на полу рядом с троном отца.
– Обещаю, что так и сделаю, если это еще будет возможно, – очень мягко сказал Александр.
Она была рада услышать его обещание, и лишь потом, значительно позже, ее бросило в дрожь от того, как точно были подобраны слова.
Ребенок родился в середине марта. Худенький мальчик бешено дрыгал руками и ногами, пока его туго не спеленали, чему он тут же выразил свое недовольство, громко завопив. Адриана суетливо раздавала приказы, а Джулия лежала неподвижно, утирая слезы, вызванные родами. Через несколько дней у младенца обнаружился такой аппетит, с которым не могла справиться даже самая пышногрудая кормилица, а шуму он поднимал столько, что несколько любопытных послов вскоре отправили своим господам письма, уверенно сообщая о рождении ребенка. Новый Борджиа. К тому же мальчик.
Как и предсказывал папа, младенец Рима, как его сразу стали именовать, стал предметом бурной игры в «угадайку». Ребенок был здоровенький, а значит, родился точно в срок. Получается, зачатие произошло в середине июня. Самое позднее, в июле. Меньше всего ставили на папу и Джулию, хотя и допускали, что это могло произойти, когда его рыдания ненадолго утихали. Чезаре за свою жизнь наверняка произвел на свет не меньше дюжины детей – и вряд ли именно этому обеспечили хорошую крышу над головой. Следовательно, оставалась лишь Лукреция. Лукреция, девственная шлюха, которую муж имел бессчетное количество раз, хотя, определенно, не тогда, когда был зачат этот ребенок. Лукреция в то время ходила в платьях с завышенной талией, как требовала мода, поэтому легко могла скрыть свое пикантное положение. Июнь или июль. До или после монастыря? Когда новость дошла до аббатисы, она прочла такую проповедь о том, насколько велика сила молчания и как дьявол использует сплетни в своих грязных целях, какой позавидовал бы любой священник, но, увы, слишком поздно. Имя Педро Кальдерона, верного слуги папы римского и его сына, было уже на слуху. Была ли в том его вина или нет, он ответить уже не мог.
Не в характере папы отказывать своей дочери в просьбах. Да и злопамятным он не был. Однако ее жаркая мольба опоздала. То, что кто-то назвал бы судьбой, другие назовут точным расчетом. На следующий день после ее визита Иоганн Буркард, аккуратный и скрупулезный во всем, что касается папских дел, заносил в свой дневник события четырнадцатого февраля 1498 года.
«Слугу, Педро Кальдерона, который в прошлый вторник упал – не по своей воле – в Тибр, сегодня выловили. В отношении этого происшествия по Риму пошли гулять слухи».
Когда наконец об этом узнала Лукреция, она свернула свою печаль в маленький тугой комочек и проглотила его. Ей восемнадцать, и надо жить дальше, хочет она этого или нет.
Часть пятая
Act est allea – жребий брошен
Надпись на мече, изготовленном для Чезаре Борджиа Лето 1498 г.
Глава 36
В королевской деревушке Амбуаз во Франции стоял погожий весенний день. Король Карл, который, как известно, не отличался высоким ростом, собирался прекрасно провести время, посетив шато, построенное для него неаполитанским архитектором – чьи работы так впечатлили монарха, что тот забрал его с собой в качестве военного трофея. Строительство было грандиозным, и все с нетерпением ждали оценки короля.
Возможно, дело в том, что король был очень нетерпелив. А может, неосторожен. Или (не приведи Господь!) архитектор не годился для этой работы и плохо рассчитал габариты. Что бы ни послужило причиной, но его величество врезался в косяк двери, не приняв во внимание ее высоту, и разбил голову о деревянную балку. Все услышали звук удара, и хотя, издав поначалу стон, король затем рассмеялся, перед глазами у него закружились звезды, и вскоре он слег в постель. Оставалось лишь надеяться, что это добрый знак и, очнувшись, он окажется на небесах.
Какая нелепая судьба постигла завоевателя Италии! Какая неудача! А вот для его кузена – Людовика Орлеанского, который теперь неожиданно стал королем Франции, совсем наоборот. Да и Борджиа это было на руку, ведь Людовику XII кое-что нужно было от папы. Судьба, повернувшись спиной к одному, показывает свое приветливое лицо кому-то другому.
Когда Александр услышал новости, его улыбка расплылась шире устья реки Тибр.
– Найдите кардинала Валенсии и отправьте его ко мне. Сейчас же.
Чезаре, как обычно, упражнялся в военных играх. Этот хладнокровный, хорошо тренированный молодой человек, беспощадный к собственным слугам, был не менее беспощаден к себе самому. Если уж ему суждено было покинуть церковь (а нынче он появлялся там настолько редко, что Буркард каждое его появление заносил в дневник), то он планировал как следует подготовиться к своей новой профессии: воина.
Верхом он проводил не меньше времени, чем на ногах: состязался в скорости, охотился или совершенствовался в прыжках на ходу с одного коня на другого. В Риме, в садах летнего дворца Ватикана, он практиковался в искусстве владения клинком: как рапирой, так и двуручным боевым мечом, стальным чудовищем, обращение с которым требует невероятно много сил и умения. Молодой бык Борджиа надрывался с раннего утра, как один, так и сражаясь с бойцами, присланными проверить его навыки.
С рапирой он управлялся куда изящней, совсем как профессионал. Сегодня он испытывал кольчугу. Три мастера состязались за право изготовить защиту для его драгоценного тела. Он крутился по двору, и кольчуга сверкала на нем тысячами крошечных стальных петелек, будто гипнотизируя, так что двое из его противников оступились. А может быть, просто поддались, ведь сражаться с любимым сыном папы небезопасно. Несколько недель тренировок – и Чезаре остался без партнеров.
– Вроде ты говорил, что они солдаты, – жаловался он Микелетто, который стоял в тени и делал какие-то заметки. – Никто из них даже особо не старался.
– А чего вы ожидали? Им платят за то, чтобы драться, а не за то, чтобы побеждать.
– Так заплати им больше, и пусть лучше стараются.
– А что случится, если вас поранят? Мы доплатим им сверху или вздернем на виселицу за то, что они проткнули сына папы?
– Тогда ты дерись со мной.
– С удовольствием.
– На двуручных мечах.
– Ох, слишком жарко для дополнительных доспехов.
– Пытаешься оправдать свое поражение?
Они надели нагрудники и шлемы и заскользили по кругу, делая ложные выпады и блокируя их, пока один не бросился на второго всерьез: огромные мечи со стуком перекрестились и сцепились как магниты, а их владельцы покачивались и толкались, пытаясь взять верх, пока наконец не разошлись, чтобы снова пуститься в свой несуразный танец. Звяканье стали, кряхтенье и возгласы еще долго разносились по саду. Но Чезаре и не думал сдаваться.
– Хватит! – закричал наконец Микелетто, отступая назад и бросая меч на землю. Он снял шлем и стряхнул пот с волос, на лице играла ухмылка. – Видит Бог, вам лучше побыстрее оставить церковь. Не знаю, сколько еще смогу вынести этих «ненастоящих» боев.
Неопределенность надоела не только Микелетто. Уже несколько месяцев ходили слухи, что кардинал Валенсии собирается сбросить алую рясу и посвятить себя военной карьере. Но пока все было по-прежнему.
Их не пугали масштабы задуманного. Папа, способный восстановить девственность своей дочери, определенно найдет, как его сыну вновь отрастить волосы на тонзуре. Нет, проблема была более прозаичной: деньги. Тридцать пять тысяч дукатов в год, если быть точным. Именно столько составлял доход от Валенсии и десяти других церковных приходов, которыми владел Чезаре: с ними кардинал эпохи Возрождения мог жить, ни в чем себе не отказывая, а без них сын папы римского останется всего лишь известной личностью без гроша в кармане. На что он тогда купит самую лучшую кольчугу? Или заплатит шпионам за услуги? Или – что куда важнее – как сможет стать тем человеком, за которого будет счастлива выйти замуж дочь какого-нибудь короля?
Папа делал все, что в его силах. Если бы Чезаре не стал кардиналом, ему, как старшему сыну Борджиа, по праву принадлежали бы титул и испанские земли Гандии. Теперь, однако, все это отошло его трехлетнему племяннику, и при малейшем намеке на возможность переиграть ситуацию испанская корона гневно шипела в дипломатической переписке. Возмущаться поведением папы уже вошло у них в привычку. Услышав, что кардинал Валенсии собирается отречься от священных обетов, к Александру на аудиенцию прибыл посол, посчитавший, что вправе давать советы по делам церкви.
– Да кем он себя возомнил? – зарычал папа, едва за послом закрылась дверь. – Как смеют эти испанцы читать нам нотации?
– Смеют, ведь у них теперь Новый Свет, откуда сыплется серебро и золото, стоит только чуть погрозить мечом, – сказал Чезаре. «И ты отдал им его», – мог добавить он, но подумал, что лучше не стоит.
– Ах, черт их побери! Они не нужны нам!
– Ты хочешь сказать: мы не нужны им?
– Что ж, однажды мы им понадобимся. Рано или поздно все приходят к нам.
Рано или поздно все приходят. В этом и состоит прелесть такой работы. Если не Испания, то Франция. Александр знал о проблемах нового короля Франции еще до того, как тот сам узнал о них. Ах, что за удовольствие наблюдать за ходом событий! Людовик унаследовал лишь совсем недавно объединенную страну. Бретань, в частности, принадлежала вдове покойного короля – Анне, и без нее она может снова потребовать независимости. Очевидно, ради блага Франции новый король должен на ней жениться. Лучшего не пожелает ни один мужчина: она прелестна, и он легко бы полюбил ее, но вот незадача, Людовик уже женат.
Ходили слухи, что брак этот далеко не счастливый. Людовик никогда не хотел жениться на своей нынешней супруге. Его вынудил отец. Cупруга столь уродлива (вроде обычная простушка, но кто знает, что скрывается под одеждой?), что он никогда не консумировал этот союз. По крайней мере, с его слов. И если бы папа помог ему с этой проблемой, он был бы безмерно благодарен… возможно, предложив земли и титул любимому сыну его святейшества.
Сделка обещала большую выгоду, и Александр сам написал ответ. Дело было столь срочным, что Чезаре пришлось явиться, наполовину облаченным в доспехи.
– Что?
– Он согласен! Необходимо лишь нанести тайный дипломатический визит, чтобы обсудить детали.
– Что он предлагает?
– Герцогства Валанс и Дуа.
– Этого будет достаточно?
– С точки зрения земель и престижа, несомненно. По уровню дохода, может, и нет, но король сам покроет разницу. Дело сделано, Чезаре. У тебя будут титул и деньги.
– А как насчет военной поддержки?
– Мы обсудим это, когда придет время.
– А мое сватовство к принцессе Карлотте? Это не менее важно, чем деньги.
– Людовик отлично знает об этом. Он надавит на нее и ее отца. Не волнуйся. Она будет твоей. Вопрос времени.
– Что ж, будем надеяться.
Впрочем, запланированный брачный союз Чезаре с Неаполем тоже не складывался: Карлотта, находясь при французском дворе под покровительством Людовика, проявила неожиданное упорство. По-хорошему, отец должен был приструнить ее, но король Федериго, пусть он широко улыбался Чезаре и дал ему свое молчаливое согласие во время коронации, теперь оказался не в восторге от этой идеи. Одно дело отдать Лукреции своего незаконнорожденного племянника, и совсем другое – позволить Чезаре заполучить его законную дочь, открыв этому скорпиону дверь в королевское гнездышко. Пока сын папы носил кардинальскую шапку, он мог и дальше избегать открытой конфронтации.
– Людовик пригрозит ему интервенцией. – Чезаре, как и подобало нынче его статусу, был не очень-то рад такому повороту дел. – Это заставит его задуматься над нашим предложением.
– Смотри не накаркай! Если французы снова придут на наши земли, нельзя пускать их ближе северных Апеннин.
Если французы придут… Александр тщательно подбирал слова. Что за странная вещь – право наследования! При коронации Людовика в списке его титулов значился не только Неаполь – что никого не удивило, – но и Милан, на который его орлеанская родня заявляла особые права. Стоит лишь копнуть поглубже в запутанные сети супружеских союзов, и окажется, что любые земли наполовину принадлежат кому-то еще.
Милан не только богаче Неаполя, но и гораздо ближе: небольшой переход через Альпы, и вот вы уже там.
– Нет, кто бы мог подумать, а? – Александр сел, на лице расплылась широкая улыбка. – Что небольшая трещина в черепе короля вызовет такую головную боль у Людовико Сфорцы. Сначала он предлагает французам Неаполь на блюдечке с голубой каемочкой, а вслед за этим они забирают Милан. Едва ли кто-то в Италии будет лить по этому человеку слезы. Учись на его примере, Чезаре. Заводи врагов, если уж приходится – а тебе придется. Но всегда следи за тем, чтобы самые сильные мира сего остались тебе друзьями.
– Я уже знаю все это, отец, – пробурчал он нетерпеливо.
– Тогда тебе не составит труда услышать все это еще раз, – добродушно сказал Александр. – Подойди, дай обнять тебя. Нас ждут великие свершения, и мне полезно вдохнуть запах пота от тренировок на теле солдата.
Чезаре выполнил его просьбу и открыл отцу свои объятия. Теперь ему приходилось все шире раскидывать руки. За последний год, с тех пор как умер Хуан, Александр потолстел, но при этом стал ниже ростом. В шестьдесят восемь он весил как двое мужчин и взял привычку сутулиться, чтобы казаться хоть немного меньше. Порой можно было услышать, как при ходьбе он пыхтит и отдувается. Поскольку собственное будущее Чезаре все еще казалось ему весьма неопределенным, он наблюдал за отцом, раздумывал, сколько времени у них остается, чтобы изменить мир вокруг, и с дрожью понимал, что не так уж и много. Однако Александр никогда ничего не боялся. Скорбь его поутихла, и теперь казалось, что смерть Хуана подталкивает его к новым свершениям. Глубокая набожность, такая же искренняя, как и печаль, сама собой прошла, стоило ему осознать масштабность задач. Раскаявшийся папа вызывал удивление, но кто и когда слышал о смиренных кардиналах? Многих реформы пугали куда больше, чем коррупция, и пока все приходили в себя, Александр вернулся к семейным делам.
Теперь Чезаре стал его Хуаном, и новости из Франции порядком воодушевили его. Что до возраста, отныне он больше не праздновал свои дни рождения. Шестьдесят восемь – это много, только если ты собираешься вскоре умереть. А смерь не входила в планы Александра. Чтобы отомстить тем, кто пытался его уничтожить, ему требовалось оставаться живым.
В годовщину смерти Хуана папа отслужил особую мессу за упокой его души и посетил могилу сына в семейной часовне Борджиа Санта-Мария-дель-Пополо, где беззастенчиво рыдал – впрочем, недолго, ведь его ждало столько дел! Папские послы как раз ехали во Францию, герцог и герцогиня Сквиллаче вернулись в Рим, а Ватикан уже окунулся в приготовления ко второму замужеству Лукреции.
Санча с нетерпением ждала приезда брата. Она проводила с Лукрецией многие часы, красочно расписывая достоинства Альфонсо и рассуждая, какая совместная жизнь ждет их при дворе.
Она вернулась в гораздо более радужном расположении духа, чем уехала, ссылка помогла ей залечить уязвленную гордость. Во время первой официальной встречи с Чезаре она изо всех сил старалась продемонстрировать, что он ей безразличен, и пришла в некое замешательство, когда он вновь и вновь оказывал ей внимание. Но бродячая кошка в ее душе почуяла обман, и в его присутствии она проявляла сдержанность. Разумеется, она поступила правильно. Чезаре ничего не чувствовал к ней (не то чтобы она не нравилась ему, хотя и могла так подумать), но поскольку взгляд его был устремлен на Неаполь, он должен был отпускать знаки внимания всей семье.
Он постарался очаровать Альфонсо еще тогда, после коронации Федериго, и теперь был полон решимости оказать ему богатый прием в Риме. Им двигал не просто сухой расчет – Чезаре пребывал в отличном настроении. Как только дипломаты уладят все детали, будет назначена дата тайного совета кардиналов, на котором он планирует оставить церковь. Наконец-то он станет сам распоряжаться своей судьбой.
А вот помириться с Лукрецией оказалось куда сложнее. Их первая встреча прошла болезненно. Он принес ей подарки: дорогие ткани, богато иллюстрированные молитвенники и книги со стихами (он очень тщательно выбирал их для нее), но разговор лился сдержанно-вежливо, часто прерываясь неловким молчаньем. Не то чтобы она не желала идти на контакт, скорее, у нее это просто не получалось. Рядом с братом мысли ее крутились вокруг Педро, отчего ей хотелось то ли кричать от ярости, то ли плакать. Но когда он ушел, она не могла не признаться себе, что по-прежнему любит Чезаре. Разумеется, любит.
– Лукреция, мы должны помириться, – заявил он ей без обиняков во время их третьей встречи. – Теперь ты знаешь: в тот день, когда ты просила за Кальдерона, распоряжаться его судьбой я уже не мог. Ты думаешь, что я поступил несправедливо, но я лишь хотел защитить твою честь.