Мари в вышине Ледиг Аньес

25

Вечер был приятным. Между нами завязалась любовная игра, вызывая у меня мимолетное желание разворошить свой муравейник. Я по-другому увидела этого человека, о котором судила слишком поспешно. При первом столкновении он меня разозлил. И был отправлен в категорию никчемный тип. Может быть неприятным. Избегать. Узнав, сколько он натерпелся, я стала лучше понимать его поведение. Раненое животное во всей своей красе. Показательный экземпляр. Скалит зубы, потому что ему больно. Сторонится сородичей, чтобы ему не мешали страдать спокойно. И, следуя рефлексу Павлова, избегает всего, что могло бы напомнить ему о ране. Что он мог знать о дружеских отношениях? Вечное озлобленное отторжение, не оставлявшее ему ни малейшего шанса освободиться. Что он мог знать о семейных узах? Бесконечные жестокие ссоры или печаль вдовства. Неудивительно, что это отбило всякое желание. А вот передо мной был пример почти обратный. Дедушку и бабушку связывала идеальная любовь, такая сильная, что они не могли жить друг без друга. Мне была дана изумительная точка отсчета, цель, к которой следовало стремиться, – я хотела реализовать себя через призму этой идеальной пары. Но иногда, какая бы цель ни светила впереди, ты спотыкаешься по дороге. И продолжаешь ковылять дальше. Или присаживаешься на обочине, утратив стимул. Мои ожидания не сбылись. Этот поиск идеала усыпил мою проницательность, и идиллическая картина совместной жизни была разрушена в прах грубостью и трусостью Жюстена. Возможно, я бросилась в его объятия, чтобы забыть о недоступности Антуана. Потому что именно Антуан был мужчиной с большой буквы. Моим собственным вариантом дедушки. Мужчиной, из-за которого я хотела бы умереть от печали. Но он-то мечтал не о женщине…

В результате Жюстен дал мне повод отбросить все разом, и пусть все от меня отстанут в моем одиночестве, лишь бы мне остался Антуан, и он один. Пусть мы станем особенной парой, но все-таки парой. Подобная конструкция, может, и могла стать устойчивой, но только при условии, что к ней не добавятся никакие дополнительные элементы. Ни с его стороны, ни с моей.

Я размышляла над этим еще целый час перед тем, как заснуть. Ну и ладно, устрою себе сиесту. В воскресенье могу позволить себе поблажку.

Было странно представлять его спящим там внизу, на диване. Наверно, он был разочарован. Думал провести ночь со мной. Но я была не готова, хоть и с трудом сохраняла равновесие на своей шаткой конструкции.

Разок обжегшаяся киска котяру не подпустит близко. А потому отправляет мужика спать на диван.

Три часа спустя, когда я встала, чтобы идти на дойку, котяра храпел, как мои коровы, а одна рука свисала из-под одеяла и касалась пола. Эстакада для пауков!

Я молча съела свое яблоко и вымесила тесто, которое поднималось всю ночь, а потом отправилась на дойку.

26

Меня разбудило ощущение, что на меня смотрят. Или запах теплой сдобы. А может, и то и другое.

– Ты спал здесь?

Сюзи, в великолепной форме. А мои мозги в хлороформе.

Я пробормотал что-то, чего и сам не понял. Было только семь утра. Для воскресного утра столь ранний подъем сам по себе был жестокостью, но после субботнего вечера, орошенного вином и переживаниями, возвращение в реальность оказалось особенно мучительным. Нейроны, отплясывавшие весь вечер самбу, бултыхаясь в каберне, обычно наутро не вылезают из постели. Тем более я долго пережевывал тот факт – вот оно, коровье влияние! – что приземлился на диване, и заснул лишь часа через два. Я разглядывал потолок, говоря себе, что она, наверно, прямо надо мной, мирно спит, возможно, голая под одеялом. Я под своим сразу окреп. Мальчишка мечтает о сахарной вате, и вот она, огромная, перед носом, а он не имеет права к ней прикоснуться. Даже попробовать нельзя.

– Можешь показать мне, где ванная?

– Напротив лестницы, наверху. Если нужно полотенце, они сложены под раковиной. А если в ванной окажется паук, зови меня!

Ммммм, да, то, что нужно.

Быстрое ополаскивание, экстаз мочевого пузыря.

Никаких пауков.

Когда я спустился, Сюзи уже накрыла стол на троих, даже не спросив, останусь ли я завтракать. Я начал было объяснять, что мне пора, что меня здесь давно уже быть не должно, но вчера вечером я просто не мог сесть за руль.

– Почему?

Почему? Почему? Не самый простой вопрос, теперь придется объяснять ей почему!..

– Потому что ты слишком много выпил? Мама всегда уговаривает Антуана оставить машину, если он немного слишком выпил. Но это нечасто. И глупо, потому что я люблю, когда он остается. Мне так спокойней.

В этот момент зашла Мари с молоком прямо с дойки.

– Он ведь может с нами позавтракать, мама? Скажи «да»! Скажи «да»!

– Надо у него спросить, козочка моя.

– Ты поешь с нами? Скажи «да»! Смотри, я уже тебе тарелку поставила!

Мы быстро переглянулись с ее мамой, и этого было достаточно. Малышка уже отрезала мне кусок свежевыпеченного хлеба, спрашивая, что я больше люблю – горбушку или мякиш. Сюзи без устали хлопотала вокруг меня, а я смотрел на ее мать.

Никаких кругов от усталости под глазами. Как она умудряется?! Утром я не слышал, как она встала. Надеюсь, я не храпел. Во всяком случае, моя корова продолжала танцевать чарльстон.

Стоило Мари появиться в комнате, и мои нейроны начали потихоньку протирать глаза, как вчерашние коровы, когда почувствовали дразнящий запах корма.

Я был голоден.

27

Энтузиазм, с которым Сюзи встречала каждое появление Оливье, начал меня беспокоить. А вдруг, несмотря на статус крестного, которым мы наделили Антуана, ей не хватает отца? А вдруг она увидела в этом пришельце некоего идеального отца, пусть даже не настоящего? А вдруг я начну думать так же? Что мы скажем Сюзи, когда она подрастет достаточно, чтобы спросить, откуда она взялась? Конечно правду, но ситуация сильно осложнится. Наша конструкция слегка покачивается под ветром. Или же Сюзи с жаром раскачивается на ней.

Хватит об этом, Мари. Дело сделано. Остается принимать все как есть. И будь что будет.

Оливье явно с трудом приходил в себя. И тем не менее он трижды попросил добавки хлеба. Сюзи попыталась последовать его примеру, но мой взгляд остановил ее порыв. Это не очень хорошо для желудка. Если он весь день промается животом на своем диване, меня это не очень волнует, а вот если Сюзи – дело другое.

Он уехал сразу после завтрака. Я проводила его до машины, предварительно отослав Сюзи, которая вилась вокруг, как оса вокруг плошки с медом. Она трижды попрощалась с ним, повиснув на шее. Я послала ее собрать яйца, Альберт увязался за ней.

Он поцеловал меня в щеку и надолго задержал руку на моей щеке. Это было странно – в точности такой же жест, как у Антуана накануне. Но, конечно же, смысл они вкладывали совершенно разный.

Антуан знает меня лучше, чем я сама. Это даже раздражает. После роз, приглашения и трудного отела он предсказал мне, что я влюблюсь.

В это утро рука Оливье сдвинула крышку. Я хотела выждать, но слишком много на себя взяла.

Да и что может сделать время с такого рода чувствами?

Ничего.

В один прекрасный день осознаешь, что уже слишком поздно. Думаешь о нем чуть чаще, сердце стучит в висках, и не только в висках.

Откровения, которые я выслушала накануне, возымели тот же эффект, как если бы я потерла серебряную чашу, потемневшую от времени. Ее настоящую ценность понимаешь, когда она начинает сверкать, и желание напиться из нее становится все более очевидным. Меня не особенно мучила жажда после Жюстена, этого низкопробного позолоченного фуфла китайского производства. Привлекательный внешний вид и грошовая сердцевина – стоит лишь потереть. Я твердо решила еще немного потереть Оливье, чтобы удостовериться в качестве товара.

А может, права Сюзи, детьми движет инстинкт. Когда узнаешь слабости Оливье, он кажется еще более привлекательным. Она обнаружила боязнь пауков, я – тяжелое детство.

Знаю, что большинство женщин видит идеального мужчину мужественным и сильным.

А я люблю обездоленных, уязвимых и трогательных.

Что не мешает им обладать мощным торсом, от которого бабы отпадают, как мухи.

Но я-то не муха. Мух я вижу в сыроварне – они гибнут, потому что слишком глупы, чтобы не слетаться на синий свет.

Они хотят поиграть в Звездные войны, а в результате – Бзззззз.

Теперь я с недоверием отношусь к свету.

Если только меня не влечет темная сторона.

28

Все воскресенье я просидел дома. Я снимаю маленькую студию на первом этаже, вровень с землей, с крошечным садиком. На террасе солнце весь день. Неплохо было бы проехаться на велосипеде, но мой живот был категорически против. Я остался валяться на солнышке со своими карандашами, альбомом для рисования и коровой на майке. Я думал о Мари, а мой желудок – о той краюхе. И все нарисовал: ее лицо, руки, дочь, ферму, собаку, даже коров, храпящих на сене. Я повернут на зарисовках. Если однажды я умру знаменитым, как фараон, и меня похоронят вместе с моими тетрадями, археологи через две тысячи лет смогут восстановить всю мою жизнь.

Знаменитым, как фараон! Можно подумать! Мне и роль короля Артура не больно-то удалась.

Когда мы встретимся в следующий раз? Представления не имею. Мы расстались, ни о чем не договорившись. Я чувствую, что ей нужно время. Этот поганец действительно сделал ей больно. Может, отсюда и такой характер. А вчера вечером она была сама мягкость. Тот тип оказался просто жалкой скотиной – и в любви, и в бегстве.

В конечном счете, у нее не плохой характер, а просто характер, необходимый, чтобы противостоять обидчику, в частности такому, каким был я в наши первые встречи. Наверняка она многих осаживала. Миленькая, но недотрога, с почти мужским характером – бархатная плоть, стальной костяк. Лично мне очень нравится.

Возможно, из-за рыцарей-катаров.

А возможно, потому, что она пытается разобраться в моей собачьей жизни и видит меня как облупленного. То, что за крепостными стенами. Я впервые кому-то доверился. Впервые кто-то бескорыстно ждал меня и ему была интересна моя жизнь, а не только мое тело (которое само по себе, разумеется, предел мечтаний). Но ведь есть во мне что-то хорошее?! Вчера вечером ей плевать было на это тело и на то, как я способен его использовать. Она хотела лучше узнать меня. И своими вопросами заставила меня разоблачиться. Сегодня у меня такое чувство, будто я всю жизнь существовал в виде негатива. А она проявила настоящую фотографию, на глянцевой бумаге. И я, у которого всю жизнь было плачевное представление о собственной личности, вдруг начал находить в себе кое-какие достоинства. Или мой кризис сорокалетнего возраста обещает протекать гладко и приятно?

Я вернулся туда в следующую среду. Знал, что Сюзи будет дома и обрадуется мне. Приехал я сразу пополудни, встретил меня Альберт и сразу потребовал ласки. Дверь кухни была распахнута во двор. Я постучал о косяк, исподтишка заглянул внутрь, проверяя, нет ли кого. Дом вроде пуст.

Я услышал, как они распевают в ванной комнате и хохочут после припева.

– Есть здесь кто?

– Мы в ванной! Поднимайся, Антуан!

Ага. Но я-то не Антуан. Так все равно подниматься или нет? Я заколебался. Потом дверь приоткрылась и высунулось лицо Мари.

– А, это вы. А я думала, Антуан. Что ж, все равно поднимайтесь, у меня почти все.

Она заканчивала подстригать челку дочке. Повсюду валялись волосы, а Сюзи любовалась на себя в маленькое карманное зеркальце.

– Хочешь, она и тебя подстрижет?

– Сюзи! Прекрати, может, ему вовсе не хочется.

– Надо же, я как раз собирался в парикмахерскую на той неделе, что-то они отросли, – сказал я истинную правду. – Просто у меня образовался маленький перерыв, вот я и заехал поздороваться, тут у меня расследование в соседней деревне, но мне не хотелось бы отнимать у вас время.

– А вы ничего и не отнимаете. Мама стрижет очень быстро, и она это обожает.

– Эй, ты, ведьмин хвостик, может, и мне дашь слово сказать, ладно?! Верно, я люблю стричь. И мне совсем не трудно. Раз уж все равно тут повсюду волосы валяются, можно и продолжить. Если вы не боитесь, что прическу вам сделает доярка.

Боюсь? Вот уж нет. Плевать мне на результат, даже если ничего не получится. Я никогда не причесываюсь. Наскоро вытираюсь после душа, приглаживаю пальцами и оставляю сохнуть. И потом, волосы Сюзи не производили впечатления косо постриженных.

– А вы зато поможете мне потом вытащить занозу. Она в неудобном месте, и у меня самой ничего не получается.

Я был готов попробовать. Мадлен научила меня шить, когда я был маленьким. Мари велела Сюзи прибрать свою комнату перед уходом: та была приглашена на день рождения к подружке в деревню, где-то к середине дня.

Я уселся на маленький офисный стул, спинка которого была наклонена к раковине. Она повязала мне полотенце на шею и принялась мыть голову.

Я прикрыл глаза и наслаждался каждым мгновением. Впервые она касалась меня не затем, чтобы вывернуть запястье, как тряпку. Ее десять пальцев бегали по моей шевелюре. У меня от этого шли мурашки по всему позвоночнику. Мое лицо оказалось на высоте ее грудей, и я иногда, когда она наклонялась чуть ниже, чувствовал, как сосок сквозь майку задевает мою щеку. О-о-о-ох. Я старался сдерживать дыхание, чтобы ничего не показать, но это становилось все труднее и труднее.

А потом она начала ополаскивать.

Стало полегче.

Продолжение было менее захватывающим: прикосновение расчески и ножниц не так возбуждало. Стрижка получилась идеальная. Но был ли я объективен? Обычно в парикмахерской никто не терся грудями о мою щеку. А главное, я не был влюблен в парикмахершу.

Я отправился восвояси с новой стрижкой и с как никогда сильным желанием вытащить свое тело из того маринада, в который она, как кажется, не без удовольствия его погружала. Сюзи кинулась ко мне, стоило выйти из ванной, и принялась разглядывать со всех сторон. Раз уж я все равно ехал в деревню, то подбросил ее к подружке. Минут десять в пути мы провели вдвоем.

– А что это за синяя штука?

– Мигалка. Хочешь, включу?

– Да-а-а! А сирена тоже есть?

– Погоди, вот въедем в лес, и я ненадолго ее включу.

Дикие звери могли полюбоваться, как мимо проезжает полицейская машина с ревущей сиреной, а в кабине веселая девочка и довольный коп. При новой стрижке и всем прочем. В глубине его души расцветала радуга.

Выходя из машины, она поинтересовалась, когда я приду в следующий раз и влюблен ли я в ее маму.

– Почему ты спрашиваешь?

– Ну это же заметно, как пупок на животе!

– А не как нос на лице?

– Ну да! Короче, все равно заметно!

– Прям очень заметно?

– Ты на нее все время так смотришь, что даже забыл вытащить у нее колючку из пальца.

Черт! Ее заноза.

Я вернулся. Бог с ним, вечером задержусь на работе попозже. Она удивилась, снова увидев меня.

– Не стоило, я бы пережила.

– Не уверен. И не хотелось идти на такой риск.

Мы устроились на скамейке на солнышке, чтобы лучше было видно.

На меня напала овечья трясучка, когда я взял в одну руку иглу, а в другую ее руку. Мне бы хотелось ее поцеловать, а я собирался ее кромсать. Когда я приложил иголку к ее пальцу, она вскрикнула. А я ведь еще даже не начинал. Я глянул на нее, испугавшись, что сделал больно. Она улыбалась своей выходке.

– Да нет же, шучу! Давайте, не бойтесь. Не такая уж я неженка. Предоставляю это мужчинам! А вы тоже теряете сознание, порезав палец листом бумаги?

– О нет! Мне повезло, у меня было детство, которое закаляет.

– Простите. Мне очень жаль. Я действительно дура.

Так оно и было. То есть не в смысле, что она дура. Ей было и правда жаль. Она больше не смела и слова сказать.

– А что, среди ваших знакомых и такие попадаются? – продолжил я разговор.

– Антуан! – ответила она рассмеявшись. – Он может сделать кесарево корове, но стоит ему пораниться, становится бледным, как молоко.

Вот это было здорово. Представить себе здоровяка Антуана, который падает в обморок от любой царапины, – от удовольствия я даже забыл, что копаюсь в ее большом пальце.

Это было началом странных отношений. Она бросала меня на землю, вывернув руку, а я колол ей палец.

Гонишь любовь в дверь, а она возвращается в окно. Хоть я и пытался думать о другом, прикосновение ее руки волновало меня. В тридцать восемь лет я впервые так держал руку женщины. С нежностью.

Оказалось, извлечение занозы с помощью швейной иглы – весьма чувственное занятие.

Конечно же, не зря я вернулся.

29

– Здравствуйте, это Мари. Я звоню из телефонной будки на рыночной площади. Обычно это вы приезжаете со мной повидаться, но раз уж я закончила с торговлей чуть раньше, то решила: почему бы мне не навестить вас, вы же обещали показать свои рисунки.

– Э-э-э… ладно… да. Я дома. Мне особо нечем вас угостить, но я могу заказать пиццу.

– Нет, нет, я ненадолго, меня ждет Сюзи.

Он продиктовал адрес. Это в двух шагах, я дошла за несколько минут. Он открывает дверь, немного смущенный, как если бы я застала его в неподходящий момент.

– У меня небольшой беспорядок, я не ждал…

Беспорядок? Да здесь куда прибраннее, чем у меня! Студия маленькая, но удобная. Для копа обстановка немного странная. Не знаю уж, чего я ожидала, может, постеров из боевиков. Ничего подобного. Чудесное пианино, на нем свеча и маленький Будда из красного воска. Много книг. Белая орхидея с двумя веточками, надо же! Репродукция Пикассо. «Герника». Я спрашиваю, почему именно она. Он отвечает: изгнание духов моего детства. Мне кажется, я не стою всего, что ему пришлось пережить. Он предлагает мне перейти на кухню и выпить по стаканчику. На холодильнике прикреплены рисунки. Я просто ошеломлена. Там есть и тот, который подарила ему Сюзи, на видном месте, а рядом ее изумительный портрет. Еще Альберт, ферма. И я.

– Как у вас получается?

– Рисую карандашами на бумаге.

Я даже не реагирую на его дурацкий ответ. Могла бы посмеяться, но стою, разинув рот.

– Да, но все эти детали и точность линий!

– Я очень наблюдателен, и у меня хорошая память.

– Сюзи просто потрясающая. Как на фотографии.

– Должен заметить, что у меня было время ее разглядеть, когда вы меня связали.

Улыбаюсь ему. Как выясняется, я все правильно сделала. Если б он сразу ушел, то не смог бы запомнить наизусть каждую черточку ее лица.

Среди рисунков – крупным планом лицо пожилой женщины.

– Это Мадлен?

– Это Мадлен.

– Она очень красивая.

– Ее я тоже помню наизусть.

– Она много для вас значит?

– Очень много.

– И часто вы рисуете?

– Постоянно.

И он мне показывает этажерку в гостиной. Целая полка блокнотов на пружине. Он дает мне один. Он весь заполнен рисунками, один прекрасней другого. У меня дыхание сперло. Он сидит рядом и разминает руки.

– Вы, кажется, нервничаете!

– Я впервые их показываю.

– Правда? Как жаль, они замечательные.

– Спасибо. Я рад, что Сюзи любит рисовать. Мне рисование очень помогает. И заменяет чье-то общество, и позволяет выразить то, что у меня внутри.

– А почему вы не выбрали это своей профессией?

– Потому что за это не платят. В смысле, регулярно и с гарантией. Чтобы помогать Мадлен, мне нужна была работа, которая сразу приносит деньги.

– А сейчас?

– Сейчас?

– Вам бы не хотелось поменять занятие?

– Трудно поменять жизнь.

– Почему?

– Незащищенность? Страх перед будущим? Начать заново, не имея ничего за душой?

– Мне бы хотелось все их пролистать. Но пора бежать.

– Придется вам вернуться, – говорит он с широкой улыбкой.

– Я вернусь…

– Когда?

Я не отвечаю. Целую его в уголок губ и убегаю раньше, чем он успевает отреагировать.

Он хорошо замаскировал свою пещеру. Неужели то, что внутри, может так отличаться от того, что снаружи? Он вынужден актерствовать, приспосабливаться. Как левша. Он был создан мягким, чувствительным, открытым, пылким, а ему навязали холодность, суровость, прямолинейность. И вот на бумаге проступают его противоречия.

Теперь он мне кажется очень красивым. Я такая. Мне необходимо наложить кальку пещеры на зримые черты лица, чтобы разглядеть человека по-настоящему.

Я хочу увидеть его снова.

30

Если б кто-нибудь меня увидел, то решил бы, что я полный кретин. Она меня поцеловала. Поцеловала. Почти в губы. Да, почти. Не совсем прямо в губы, но и не в щеку. Я хуже мальчишки, мне больше не хочется умываться. Это глупо, смешно, нелепо. Но так приятно. А я-то думал, что, пройдя возраст прыщей вокруг носа и пушка на щеках, про такого рода реакции можно забыть. Не тут-то было.

Она словно приподняла крышку, чтобы прикоснуться к плоти и проверить, достаточно ли промариновалось мясо и не пора ли его ставить в печь.

НО Я ГОТОВ ЛЕЗТЬ В ПЕЧЬ!!!

Сколько еще она будет меня мариновать?

Я сел на диван и закрыл глаза, стараясь сохранить в памяти ее запах. Запах ее сыров. Мне нравится, когда она пахнет сыром. Это отлично сочетается с моим хрустящим батоном. Мозг стал ватным, сердце трепещет. Я вновь вижу ее с моими рисунками, как никого никогда не видел. Сосредоточенная, восхищенная. Она, конечно же, первая, кому я их показал. Может, и другие были бы сосредоточенными и восхищенными. Но на других мне плевать. Именно от нее мне хочется и внимания, и восхищения. Только при ней во мне звучит самба. Только она открывает во мне того, кем я изначально должен был быть. Другие не вызывают у меня искренней улыбки. Потому что да, именно Мари вернула мне вкус искренней улыбки. Вкус к жизни. И если я загляну себе за спину, то увижу две маленькие припухлости. Два прорезающихся крыла. И мне бы стоило поберечься, если все это фальшивка. Я упаду с высоты и разобьюсь о землю, превратившись в простую коровью лепешку, мягкую и гадкую.

Но ради того, что я чувствую сейчас, в этот момент, я готов идти на риск.

Ужасно расставаться, не зная, когда наступит следующий раз. Чувствуешь и ужасное возбуждение, и ужасную неудовлетворенность. Так и подмывает кинуться в машину и догнать ее в дороге, затащить на заднее сиденье ее грузовичка и заняться любовью среди сыров; хочу, чтобы она вернулась, немедленно, и продолжила то, что начала, прикоснувшись к уголку моих губ. Но я не могу, потому что ей нужно время.

Слушай, все относительно. Ты ждешь уже двадцать лет. Остался всего пустяк. Зрелые плоды куда слаще. Ну вот, теперь я представляю этот плод. Кожа нежная, как у персика. Плоть сочная, как арбуз. Две маленькие малинки на кончиках грудей, ягодицы крепкие, как два яблока.

Что, готов твой фруктовый салат?

Нет-нет, не хватает банана! Он на подходе…

Из этого потустороннего состояния меня выводит телефонный звонок. Жаклин, соседка Мадлен. Меня это настораживает. Нет, ничего серьезного, но лучше бы вам приехать, Мадлен вас спрашивает. Нет, на самом деле она не очень хорошо себя чувствует. Последние дни она очень слаба. Хорошо, еду.

Я бросаю в спортивную сумку кое-какие вещи – альбом и карандаши, как всегда, – и сажусь за руль, чтобы ехать к Мадлен.

Я, который в мечтах жаждал распробовать фруктовый салат.

Я позвонил в отдел, чтобы предупредить, что срочно отбываю по семейным обстоятельствам. У меня осталось несколько дней от отпуска, что очень кстати. Возможно, я ими воспользуюсь. Проведу с Мадлен столько времени, сколько надо, и не уеду, пока ей не станет лучше. Она со мной сколько возилась! Долг платежом красен.

31

На этот раз, кажется, я влипла. Было трусостью с моей стороны вот так сбежать. С другой стороны, ничего особенного я не сделала. Ну, легкий поцелуй в щеку, нет, в уголок губ, нет, все-таки в щеку. Такой поцелуй ведь ни к чему не обязывает, верно? Я еще могу сдать назад, разве нет?

Это был необдуманный порыв. Меня так тронули его рисунки, что захотелось выразить благодарность. Я не нашла ничего лучшего. Проблема в том, что он ждет большего, и я это знаю. И теперь подумает, будто это был аперитив перед плотной трапезой. Я не слишком наивна. Он очень сдержан в своих наступательных планах. Жюстен, тот сразу двинул вперед тяжелую артиллерию, и я выкинула белый флаг. И тем не менее, когда мужчина кружит вокруг меня, пусть неявно, я это чувствую. Окулист внутри меня всегда зрит в корень.

Нет, не до трусов.

Даже Сюзи сказала, что он в меня влюблен, это ясно, как к бодалке не ходи. Она вечно переиначивает выражения, которые слышит, и меня это очень смешит. Кто яйцо украл, тот и корову сведет. И рыбку съесть, и журавля в небе. Глаза завирущие. И моя любимая: не убивай шкуру медведя, пока ее не купил.

В другой раз она спросила, когда я его поцелую, потому что она со своим кавалером уже разок целовалась во дворе. Эх, если б истории взрослых были так же просты и красивы, как в детстве…

А потом потянулись дни. Молчание. Легкий поцелуй состоялся в субботу. Я думала, он заедет в воскресенье. Никого. И в среду тоже. Ни письма, ни весточки. Что за дурацкая манера расставаться, не назначив следующей встречи! Может, от нежелания признать, что следующая встреча будет, а значит, это начало отношений. Я стала беспокоиться – первый знак, что я попалась. Я боялась, что с ним что-то случилось. Ну кому придет в голову сообщить мне об этом?! А в следующую минуту я говорила себе, что он просто не желает меня больше видеть. И вспоминала ту сволочь Жюстена, который уехал, не предупредив. Но я в это не верила. Не он, не сейчас и не вот так. У Жюстена за душой ничего не было, кроме трусости и подлости. А вот у Оливье… И потом, мы еще друг друга не распробовали. Если он из тех мачо, которые сматываются, получив что хотели, то концы с концами не сходятся. Тогда, может, это страх? Страх взять на себя обязательства, страх привязаться, страх перед моей неустойчивой ситуацией или перед тем, что вся пресловутая конструкция может рухнуть ему в физиономию, как раз в уголок губ?

В пятницу пополудни я позвонила в отдел и сказала, что мне нужно с ним поговорить.

– По какому поводу, мадам?

– По поводу дела Жан-Рафаэля Мартена.

От маленькой лжи еще никто не умирал.

– Я могу передать сообщение. Месье Деломбр отсутствует.