Чёрная звезда Семёнова Мария
– Эх ты, Мышка-малышка! – Лось с нежностью посмотрел на Остроглазку и спохватился: – А почему последний? Ну короб? Али грязь в том озере перевелась?
Та махнула рукой:
– Так само озеро перевелось. Как началось… ну, когда прилетело и бабахнуло, вся вода из озера и ушла, будто водоворотом вниз под землю затянуло… А ил, если высохнет, превращается в сущий камень – киркой не возьмёшь. Ой, хорошо, что напомнил, на-кась, возьми баклагу, плесни в коробок…
Утром следующего дня, выходя из шалашика, Славко заметил сороку. Она сидела среди ветвей осины и внимательно смотрела куда-то вниз. На полянке стояла полная тишина, птица тоже не издавала ни звука, так что Славко сразу затаил дыхание. Негоже показалось ему беспокоить заснувший лес. А сорока всё смотрела не отрываясь, только густой кустарник мешал увидеть, что её там привлекало.
«Ну-ка, ну-ка…» Славко сделал осторожный шаг, всмотрелся и увидел рысь. Ту самую, снежно-белую, у которой в хозяйках Мышка Остроглазка. Зверь безвольно раскинулся на осенней траве, напоминая в полумраке осевший, подтаявший сугроб. Лежала рысь совершенно неподвижно.
«Неужто померла? – огорчился Славко. – А может, просто спит? Да ну, где это видано, чтобы рысь на земле почивала? Она ж на деревьях… Да, видать, у варнаков не кровь, а отрава… а жаль. Мышка Остроглазка плакать будет, Стригун с Лосем горевать станут… Уже привыкли к ней, зверюга смышлёная…»
Сорока между тем слетела с ветки и опустилась на землю в двух шагах от рыси. Повертела головой, с любопытством пострекотала и ещё ближе подскочила к зверю. Рысь не шелохнулась, даже ухом не повела.
«Ну да, точно померла. – Славко даже забыл, зачем с постели встал. – Вот беда…»
Именно так, вероятно, посчитала и сорока. Она весело застрекотала, засверкала бусинками глаз и, красуясь белыми боками, принялась вертеться у самого носа рыси – ну что, отпрыгалась, куцехвостая?
Ошиблись и человек, и любопытная птица. Только Славке та ошибка стоила удивления, а вот сорока поплатилась жизнью. Миг – и огромная кошка ожила. Молнией метнулась к птице проворная когтистая лапа – и всё. Не успела сорока даже крыльями взмахнуть, как очутилась в зубастой пасти. Хрустнули косточки, погасли бусинки глаз, полетели белые пёрышки на траву… А Снежка, заурчав, устроилась поудобнее и стала облизываться.
«Вот тебе и мёртвая», – покачал головой Славко. И тут же краем глаза заметил Остроглазку – девушка, стоя неподалёку, тоже наблюдала за рысью.
– Снежка даром что белая, а хитра, как рыжая лисонька, – улыбнулась она Славке. – Самих лисиц, правда, ненавидит люто и истребляет без пощады, где только увидит… Ну что, Странник, скоро уже придём, гостем будешь.
Её лицо светилось радостью. Нет ничего приятней, чем возвращаться к родному очагу. Она была не одинока – когда собрались на завтрак у костра, только и было разговоров что о покинутом было доме. О том, как встретят, приветят, простят и поймут, плюнут на прошлое и неволить не будут. И всё будет по согласию, по любви, по душе, ибо, как ни верти, а насильно мил не будешь…
Однако, когда миновали сосновый бор, обогнули болото и впереди показались высокие холмы, Стригун остановился:
– Что-то я, друзья, не пойму. Или мы с дороги сбились, или у меня с глазами нелады… Малый горб вижу, Средний вроде на месте, а где Большой?
– А ведь точно, – поддержала его Остроглазка. – Нет Большого горба, словно провалился… Только зарево какое-то на его месте, вроде как от костра… Туман мешает, не рассмотрю!
Висевшая в воздухе пелена сглаживала все детали, однако скоро стало ясно, что всегда выделявшийся на горизонте Большой горб просто исчез. На его месте поднималось к небу огненное зловещее сияние.
– Видывал я такую штуку, когда плыл по Южному морю на корабле, – мрачно пробормотал Стригун. – Есть там огненные горы… такие с дырами наверху. В те дыры выходит подземный жар, течёт расплавленный камень… Всё на пути сжигает… Ох, не к добру это, уж ты прости, Остроглазка. Тяжко на душе…
Последний отрезок пути домой выдался самый трудный: начался сплошной бурелом, деревья лежали макушками навстречу походникам, словно исполинские копья. А затем под ногами захрустела гарь, сплошным и страшным ковром раскинулись головешки. Ни деревьев, ни травы, ни зверья… только чёрное зловещее небытие. Наконец, задыхаясь от вони, от стремительного шага, от изматывающего предчувствия беды, они поднялись на лысый лоб Змеиной горки, взглянули вниз… и дружно остолбенели.
Отсюда открывался всегда такой славный вид…
Городок, где они жили, раскинулся в уютной, укрытой от всякой непогоды ложбинке, надёжно защищённой широкими спинами гор. Посередине струилась прозрачная речка Быстринка, зеленели сады и огороды, стояли дома. А вокруг, чтобы злой Ползень не докучал, устроены были земляные валы. Они уже много лет помогали людским молитвам отваживать беду. Конечно, злобный дух временами показывал себя, забавлялся, спускал оползни с высоких окрестных гор, но, хвала богам, человеческих жизней не забирал. Видимо, ждал часа, чтобы вот так, без пощады, до конца…
Городка внизу больше не было. Лишь завалы камня, вздыбленной земли, чёрной, пахнущей бедой, парящей гари…
От прозрачной Быстринки не осталось и следа, она высохла без остатка, словно слеза на щеке. По какой-то прихоти судьбы сохранился только Изначальный столб – огромный, мощный, выкрашенный в чёрный цвет, он стоял на площади со дня основания города. Вокруг него носили новорождённых посолонь, мертвецов – в другую сторону, здесь давались клятвы супружеской верности, отсюда уходили воины на священный бой… Теперь он стоял накренясь, как веха на могиле, и весь мир, казалось, вертелся вокруг него, причём отнюдь не по солнцу…
– Эх, яблоки-то так и не собрали, – нарушила вдруг тишину Остроглазка. – А год был – подпорки ветвей удержать не могли…
Слёзы душили её, рвались наружу. Да толку-то, слезами беде не поможешь… Бежала по кругу единственная мысль – о бабке. О вещей старой колдунье, которая, видят боги, всё знала наперёд… И отправила внучку подальше – за грязью озёрной, никому больше не нужной. Отправила и внука своего Шустрика, только в другую сторону… Всё верно бабушка рассчитала: кто-нибудь да уцелеет. Только не будет по-твоему, разлучница-судьба, потому что Шустрик тоже вернётся. Непременно вернётся. И она, Остроглазка, дождётся его, обязательно дождётся. Потому что ей больше некого ждать…
– Ох, все кожи пропали, вот беда, – подавленно вздохнул Лось. – Как людям в глаза посмотрю, договор ведь?..
Какие покупатели, какие кожи? Про такое и говорят – снявши голову, по волосам плакать. А небось не говорили бы, если бы люди именно так себя не вели.
– Ползень проклятый. Всех сожрал, – прошептала с ненавистью Соболюшка. – Всех-всех, утроба ненасытная! И старых и малых. Чтоб ты лопнул, своим же огнём нутряным сгорел…
Не обнять ей больше Светланку, меньшую сестрёнку. Уже невестилась девка, но так и ушла нецелованной. Не успела поводить хороводы в истомном свете костра. Не познала крепких мужских рук, не ощутила, как это – свечкой таять в их жарком кольце…
– Сожрать-то сожрал, только не своей волей. – Стригун бережно обнял её за плечи, притянул к себе. – Мыслю, всё дело в звезде, что промчалась давеча по небу. Небось кусок откололся, попал в Большой горб и накликал Ползня… А уж тот и обрушил полгоры, вишь какую яму устроил. – И он указал на другую сторону долины, где на месте Большого горба творилось несусветное: злобно полыхало пламя, густо клубился чёрный дым и грохотало так, что содрогались скалы.
– Правда твоя, всё дело в звезде, – задумчиво кивнул Славко. – Давайте спустимся, поглядим, что и как. Разговорами делу не поможешь.
А перед глазами у него возникло недавнее – содрогающаяся от гуда земля, готовое рухнуть небо и стремительная, оставляющая дымный след звезда. Только была она на этот раз не красной, слепящей своим блеском глаза, а чёрной, словно выгоревшей дотла. И чернота эта была не цветом её – самой её сущностью.
Собравшись с духом, люди принялись спускаться по гладкому, выжженному огнём склону. Хрустела спёкшаяся в комки земля, ветер взвивал гарь, пахло бедой, пожарищем и… запущенным отхожим местом.
– Вот это вонь, похуже, чем от твоей грязи в коробке, – покрутил носом даже Лось, привычный кожевник. – Небось люди непогребённые лежат…
Стригун покачал головой.
– Мёртвые здесь ни при чём, – проговорил он. – Вонь эта от угарных воздухов, происходящих от земного огня. Если с ними без бережения, вправду угореть можно…
Как не послушать знающего человека! На ту сторону долины не пошли, взяли краешком по большой дуге вдоль завала. Да и как пройдёшь-то по этому вздыбленному морю камней, оплавившихся глыб, неподъёмных обломков… Ни людей, ни зверей, ни намёка на жизнь, только смрад, серая мгла да сплошная могила.
Впрочем, нет. Одного живого человека они всё же нашли. Он сидел на корточках возле обгоревшей скалы и скорбно жевал пресную лепёшку. Человек был носат, блестел чёрными глазами навыкате, а судя по одежде и тележке с барахлом, был бродячим торговцем из племени эрбидеев.
Странный народ были эрбидеи. Сами они говорили, посмеиваясь, что имя их племени толкуется от слова «деять», и, кажется, это было действительно так. Кажется, ещё на памяти дедов наехали откуда-то из-за тёплых морей, и вот уже куда ни глянь – везде эрбидеи. Особенно за прилавками или у сундуков с казной. Темноволосые пришлецы не столько пахали, сколько торговали и ссужали деньги в долг, сами же порывались платить не честной рубленой монетой, а какими-то бумажками с отметками своего главного эрбидея. Товар они возили на приземистых тележках, порою запряжённых козлами. Непременно чёрными, бородатыми, круторогими и на удивление злыми…
– Здравствуйте, люди добрые. – Человек вытер рот, поднялся, повёл жилистой рукой. – Вот это беда так беда. Всем бедам беда. Хоть плачь…
Он был ещё совсем молод, но уже густо бородат, чёрные глаза смотрели оценивающе и настороженно. Такому палец в рот не клади. Откусит и не подавится.
– И тебе, мил человек, не хворать, – ответил за всех Лось, нахмурился, прищурил васильковый глаз. – Почто забрёл в наши края? Давно ли здесь? Как зовут?
Эрбидеев он не любил. Считал их обманщиками, гнилым народцем. Прошлую зиму поверил им, дал доброго товара в долг. А нынче уже осень…
Эрбидея с лепёшкой звали Атрамом. С неделю назад он отправился сюда, чтобы продать товар, а потом случилась эта беда. Которая всем бедам беда. То есть не сразу случилась, начала загодя предупреждать. Вначале по дороге сюда сдох упряжной козёл. А потом после целого дня пути оказалось, что и продавать-то товар некому. И как, спрашивается, рассчитываться с Рыжим Дмулем, ну с тем Рыжим Дмулем, что даёт деньги в рост, он хоть и правоверный эрбидей, но долг ни за что не простит, кабы ещё не потребовал в качестве платы Зару, его, Атрама, любимую жену. Или, того хуже, заберёт рабыню Астрадаг, красавицу, и уж вот это будет беда так беда. А может, люди добрые пожалеют бедного Атрама и захотят что-нибудь купить? Тем более что бедный Атрам всегда согласен на торг. Есть атласные девичьи ленты кручёные, мужские пояса наборные верчёные, бусы из самоцветных камней точёные…
– Сам заткнёшься или тебе помочь? – оборвала его болтовню Остроглазка. – Снежка, – сделала она знак рыси, – поди-ка сюда. Лепёшечки хочешь? С мя-а-асом…
Эрбидеев она тоже не жаловала. Когда десять лет назад Красный князь по уши задолжал им, их жрецы подбили его идти в поход во славу эрбидейского бога. Будто бы он единственно истинный, самый грозный и притом милосердный, а те, кто верует во всех прочих, – недоумки, грязные скоты, недостойные прощения и сожаления. Пока суд да дело, точнее, пока в дело не вступили кудесники да веды-жрецы, много народу в кровавой сваре полегло. И хоть эрбидеям крепко прищемили хвост, а Красного князя-то уж и забыли, как звали, Остроглазке с того было не легче – потеряли и деда, и отца, и обоих старших братьев. Остался только один младшенький, да и тот жив ли? И хотя эрбидей-торгаш, конечно, не жрец и у него только свой бог, отлитый из серебра, но разговор с ним один – через толмачку Снежку. Уж та живо объяснит, что и как.
– О бог…
При виде рыси Атрам ясно понял, что настоящая беда – вот она. Однако тут, можно сказать, ему жутко повезло. Раздался небывалый грохот, такой, что все чудом удержались на ногах: земля, словно водная поверхность, пошла волнами, и над тем местом, где прежде находился Большой горб, взметнулось до неба яркое пламя. Тут же к самой земле припала свинцовая туча, из неё, словно воплощение гнева богов, ударили толстые лиловые молнии. Жуткие, испепеляющие сполохи. Часто, смертоносным градом полетели раскалённые камни, смрадной непроницаемой стеной начал надвигаться ливень из пепла. Казалось, наступает конец всему.
– Бог мой! – Атрам мгновенно вскочил, начал судорожно впрягаться в свою тележку с барахлом. – Спасайтесь, люди!
Но куда ты денешься в выжженной долине среди оплавленных камней, когда вокруг горы, а с неба падает огненная смерть, неотвратимая и зловонная…
«Ну, видать, придётся со своими лечь». Лось отыскал глазами то место, где когда-то стоял его двор, сгорбился, тяжело вздохнул; Стригун крепко обнял Соболюшку, а Славко с каким-то равнодушием смотрел, как Атрам пихает в гору свою тележку. В душе теплилось лишь бескрайнее удивление: это надо же в свой последний час думать не о душе, а о добре! Что они за люди такие, эрбидеи?.. Человек ведь окончательно проверяется тем, как смерть принимает. Суетиться не нужно, лучше принять то, что отмерено тебе, с достоинством и честью. В свой последний час оставаться человеком…
Однако Остроглазка, похоже, знала путь к спасению:
– Эй, что застыли, айда за мной!
Она решительно махнула рукой, пригладила шерсть на холке у Снежки и бросилась сквозь огненную круговерть. Путь её лежал к потрескавшейся, красного известняка скале, угадывающейся неподалёку.
Пролог запоздалый. Внутренний Круг
В главном зале Храма царила тишина. В воздухе, напоённом дыханием веков, не чувствовалось ни движения, истинные размеры помещения скрадывал полумрак… Для обыкновенного человека, не прошедшего посвящения, здесь была обитель непостижимого. В Храме действовали другие законы, иначе жило само пространство. Сознание наблюдателя менялось, всякое движение представлялось ему замедленным, а дар речи не то чтобы пропадал – просто разом пропадало желание говорить.
Но самое главное, внутреннее пространство Храма начинало казаться бесконечно сложным лабиринтом. Предметы здесь теряли вес, в музыкальном ладе оказывалось двенадцать тонов, и можно было построить девятигранный куб. Это был таинственный, словно вывернутый наизнанку, ни на что не похожий мир. Но – только не для двенадцати безбородых сосредоточенных людей, образовавших в центре зала круг. Полузакрыв глаза, крепко взявшись за руки, эти люди, казалось, превратились в единое существо, которое вслушивалось в шёпот тысячелетий. И уши ему для этого были не нужны. Наконец один из стоящих кивнул, подождал, пока не распадётся круг, и на древнем языке промолвил:
– Остался всего лишь день, о братья, а мы всё ещё не едины в решении. Не станет ли нашим потомкам, если они, конечно, будут, стыдно за нас? Горько мне сознавать, что кое-кто так держится за своё бренное тело…
Это было удивительно. Обычно люди, стоящие в центре зала, общались между собой с помощью языка образов, используя тонкоматериальные связи, для которых не имеют значения расстояния. Хотя чему удивляться? Древний способ общения лишь подчёркивал важность момента. Момента, от которого зависела дальнейшая судьба земли и всех людей.
– Да, остался всего один день, но мы успеем, – раздался голос справа, негромкий и решительный. – Расплавим Золотое Яйцо, извлечём Ар-Камень… Нам помогут жрецы-веды, они решили остаться у Пояса Силы…
– Даже так нам всё равно не уничтожить звезду. Мы справимся лишь с её ядром, да и то ценой всех наших жизней, – с напором возразили слева. – Не лучше ли уйти и сохранить наше Знание? Миров в Поселенной хватит.
– Это будет не наш мир, там не нужно наше Знание, да и не наше оно, – послышался сейчас же резкий голос. – Я чувствую стыд, о братья, и он терзает мне душу. Веды из Внешнего Круга остаются как один, а мы, Хранители, теряем время в сомнениях. Что сказали бы те, кто построил этот храм и оставил нашим предкам немеркнущий свет своей мудрости? Может, они открыли Ворота Вечности, чтобы мы сбежали в час опасности, словно зайцы, унося с собой не своё? Задумайтесь, о братья, прошу вас, услышьте сердцем голос души. Ведь только вам ведомо сокровенное…
Да, они были посвящены и знали всю правду. Давным-давно, много тысяч лет назад, на землю пришло племя первенцев, могущественных то ли богов, то ли людей. Они устроили жизнь, возвели запредельный, парящий над землёй Храм Странствий с Воротами в другие миры и основали Внутренний Круг, наделив его членов, Хранителей, бесценным грузом сокровенных знаний. Прошли ещё тысячелетия – и первенцы ушли, завещав преемникам использовать полученную мудрость во благо всем людям, чтобы сохранялась благодать на земле…
Только преемники оплошали. Дни слагались в годы, те сплетались в века… Хранители путешествовали по мирам, любомудрствовали, предавались самопознанию, постигали суть вещей. И вот он, нерадостный итог. Реками льётся кровь, позоря и уродуя прекрасный некогда мир; люди, разделившись на народы, погрязли в ненависти и злобе, а на голову им, угрожая самому мироустройству, летит неотвратимая смерть. Жуткая стремительная звезда из Чёрного Сопредельного Далёка. И если не принять меры, не встать у неё на пути, совсем скоро не будет ничего и никого…
И снова в зале наступила тишина, глубокая, как океанская пучина. Светильники боролись с полутьмой, мгновения уходили в вечность, безмолвно парила, вращаясь посолонь, немыслимая громада Храма. А потом все Хранители вдруг глубоко вздохнули, открыли глаза и крепко взяли друг друга за руки, образовывая круг. Он был куда прочнее исполинского кольца нерушимого Пояса Силы.
Пещера
В скале на уровне коленей обнаружилась узкая расщелина, которая оказалась началом длинного хода-шкуродёра. Ложись на пузо – и вперёд, иначе никак.
– Снежка, давай! – приказала Остроглазка.
Рысь привычно пошла в лаз. Девушка подняла глаза на Стригуна:
– Теперь ты. Хватай её за хвост, если что.
Очень скоро все, кроме неё самой и Лося, нырнули в ход. И весьма вовремя: сверху с похоронным свистом падали уже не камни – целые горы. Пелена сгущалась на глазах, першило в горле, становилось по-настоящему нечем дышать. Казалось, мир переворачивался с ног на больную голову.
– Послушай-ка меня, любый, послушай внимательно. Ход узкий, так что… – начала было Остроглазка, заметила вдруг кузов с грязью в руке хозяйственного Лося и, невзирая на опасность, рассмеялась, потому что иначе осталось бы расплакаться или заорать от страха. – Ну молодец, не бросил… Что ж, давай раздевайся. Да не штаны спускай, дурень, ты рубаху сымай! Ага, теперь замри… – И, не давая Лосю даже слова сказать, принялась натирать его вонючей жирной грязью. – Ход узкий, ненароком застрянешь… Ты тогда не мечись, не дёргайся, не пытайся силой ломить, хуже сделаешь… Брюхо сдуй, плечи подбери, растекись, как жир в кадке… Помни: если башка пролезет, то и всё остальное пройдёт… Ну всё, давай ползи за мной.
– Ладно-ладно, – покладисто кивнул Лось и вдруг ухмыльнулся. – Раньше, помнится, у нас с тобой ничего не…
Он отлично понимал: стоит ему застрять – обратного пути не станет уже всем, а потому, едва Остроглазка исчезла, взялся за оставшуюся грязь. Щедро намазал голову, лицо, широченные плечи… Тяжело вздохнул и не ужом – заморским змеем-удавом подался осваивать лаз.
Двигался не спеша, с достоинством, уважая древнюю скалу. И то ли ход был достаточно широк, то ли грязь помогла, то ли что другое, но ничто не помешало ему, не преградило путь – тяжело дыша, обдирая кожу на плечах, Лось в конце концов выбрался на свободу. Из кромешной тьмы, очерченной стенами лаза, в такую же плотную, но неограниченную темноту. Правда, висела эта темнота не долго.
– Куда ж это кресало запропастилось… – ворчала вполголоса Мышка. – А, вот ты где!
Ударил звонкий металл, полетели веером искры, принялся раздуваемый дыханием трут. Робкий язычок огня поддержала берёста, пробудила к жизни фитилёк моргалки – в чадном пламени стали различимы Славко, Соболюшка, Стригун, рысь… и сама Остроглазка, держащая в руке лампу. При виде Лося все дружно охнули, отшатнулись, едва не закричали хором: «Чур меня!»
– Это дело поправимое. – Остроглазка уже стояла возле стены, где в нише была устроена целая кладовочка.
Вспыхнул факел – добрый, из пропитанной горным маслом пеньки. Остроглазка подняла его повыше над головой. Стало ясно, что спасаться довелось в пещере, небольшой и невзрачной, зато сухой. Ни тебе играющих на стенах кристаллов гипса, ни красивых натёков на потолке, вообще ничего. Только в самом дальнем углу угадывалось озерцо. Да какое там озерцо, так, невзрачная лужа с мутной, заросшей зеленью водой. Болото в пещере. И тоже с целебной грязью, наверное!
– Иди умойся, – наклонила факел в сторону лужи Остроглазка. – Да особо не плещись, плёнку на поверхности не повреди… Это плесень зацветает, лучшее средство от лихоманки и гнойных ран. Дай-то боги, чтобы нам не пригодилось…
Едва Лось отошёл, как Снежка навострила уши, дёрнула хвостом и глухо зарычала. А потом оскалила клыки и неслышно пошла к стене пещеры. Туда, где чернело устье хода.
– Эге, – сразу насторожилась Остроглазка и ловко – видно, было не привыкать – вытащила нож. – Похоже, к нам гости!
– Незваные, – кивнул Стригун, выхватил засопожник, нахмурился и пошёл следом за Снежкой. – Сейчас посмотрим.
Славко же между тем, сколько позволял свет, оглядывался. Прикидывал, что к чему, смотрел по сторонам. Щербатые стены, покрытый песком пол, отвыкший от солнышка воздух. Что делать в такой пещере, кроме как любоваться расцветающей плесенью? Зачем, спрашивается, кладовочка в стене, зачем факелы, моргалки, дымницы, баклага – судя по мерзостному запаху, с тягучим горным маслом? Нет, пещера явно не сама по себе. Это сени, преддверье. А раз так, должно быть и продолжение.
Тем временем послышались кряхтенье, шорох, ругань на незнакомом языке, и из лаза показалась цепкая рука. Затем – кудрявая голова, волосатые плечи, немыслимо изогнутая спина. Миг – и взглядам предстал запыхавшийся Атрам. Без тележки, конечно, зато с исполинским мешком. Как он протащил его узким лазом, одни только боги знают. Вернее, один бог – Атрамов.
– О, только не гоните меня назад, – сломался в поклоне молодой торговец. – Вот, берите, отрываю от сердца, всё самое дорогое и лучшее: фардаросская парча, залихманский шёлк, андобийская с блестками финифть… Только не гоните!
При этом он бухнул свой мешок перед лапами Снежки, и глаза его наполнились скорбью – ох, что же скажет Рыжий Дмуль? Ну, тот самый ужасный Рыжий Дмуль, что даёт под проценты деньги? Да уж, видит бог всемогущий, ничего хорошего бедному Атраму он точно не скажет…
– Хм… – Остроглазка посмотрела на него оценивающе, поиграла задумчиво ножом. – Бери-ка ты своё добро и вали отсюда, чай дорогу знаешь. Не то кисоньке скормлю!
Вроде бы и не след держать сердце на всех подряд эрбидеев, да вот зацепило её. Нет бы, гад, по-человечески попросить, от души. Иного не придумал – суёт барахло. Вот она, эрбидейская порода. Думает, всё в этом мире продаётся. А вот тебе!..
– О, только не гоните. Только не назад, – рухнул на колени Атрам. – Там снаружи такое… Там преисподняя наизнанку… – И он непритворно всхлипнул. – Там, клянусь жёнами, смерть!
Какая парча, какой шёлк, какие залихманские кружева…
– Ну… Ладно уж, оставайся, коли пришёл, – сменила гнев на милость Остроглазка и тяжело вздохнула.
А в этот миг, словно подтверждая слова Атрама, снаружи гулко загрохотало. Охнули древние скалы. Посыпались камни с потолка, воздух ощутимо вздрогнул, пламя светильников чуть не сорвалось с фитильков… Снежка, забыв про едва не предложенного ей эрбидея, подскочила к хозяйке, ухватила её зубами за подол и, пятясь, потянула в полумрак. На кошачьей морде с длинными бакенбардами и жёлтыми горящими глазами было написано беспокойство. Впрочем, Остроглазка и сама уже всё поняла.
– Люди, за мной! – пронзительно, так что эхо заиграло, крикнула она и рванулась к схрону в стене. – Берите дымницы, факелы, кто сколько может! Странник, на тебе баклага с горным маслом… А теперь, – она вскинула факел над головой, – все за мной, и не отставать!
Мешкать и впрямь было некогда. Пол ходил ходуном, стены, страшно трескаясь, дрожали, со сводов уже не просто камни летели – там раскачивались, готовые рухнуть, красные глыбы известняка. Казалось, какой-то великан бил исполинским гудящим молотом, выковывая гибель всему живому. И вместо наковальни у него скала. Остроглазка бегом бросилась мимо озерца, туда, где смутно виднелся лаз, вполне достаточный, чтобы ползти на четвереньках.
– Странник, держи за хвост Снежку. Снежка, вперёд! – распоряжалась Остроглазка. – Потом ты, Соболюшка, потом эрбидей, дальше Стригун… А тебе что, особое приглашение нужно? – Она сунула руку прямо в воду озерца и, схватив за волосы, заставила вынырнуть отмокавшего в воде Лося. – Живо двигай!
– А?.. – Тот с плеском поднялся на ноги, отчего всколыхнулась драгоценная плёнка. – Чё?
Как и все уважающие себя люди, Лось привык всё делать обстоятельно. А потому разделся догола и собрался мыться тщательно и неспешно. А что? Вода хоть и мутная, зато приятно тёплая, а грязь на роже хоть и вонюча, но мылилась не хуже щёлока. Хорошо-то как, благостно, особенно когда уже с неделю в баньке не был…
– А ничё, – в тон ему отозвалась Остроглазка, невольно скользнула взглядом сверху вниз. – Через плечо. Али не чуешь ничего?
Лось кое-как смахнул пену с лица… Объяснений ему не потребовалось: одним прыжком влетел в штаны, разом подхватил вещички и как был – огромный, босой, сплошь в коросте отволглой грязи – рванул к лазу в стене. Остроглазка, наоборот, двигалась плавно, чтобы не затушить огонь. А ещё она прекрасно знала: каждому отмерено своё. Спеши не спеши, судьбу не обманешь. Ей, говорят, даже боги подвластны…
Длинный коридор вёл вниз. Не круто, но весьма ощутимо. В лицо всё заметней тянуло воздухом, настоянным на дыхании земли. Запах напоминал тот, давешний, изрыгаемый огненными провалами, только, хвала богам, неизмеримо слабей. Ход, постепенно расширяясь, наконец закончился, и в свете пары светильников, зажжённых от факела Остроглазки, стало ясно, что они достигли очередной пещеры. Огромной и завораживающе прекрасной, не чета «сеням», оставшимся наверху.
Свод, стены, пол украшали бесчисленные наросты и наплывы в виде сказочных колонн, сосулек, гребешков, невиданных грибов. А расцвечено это великолепие было всем богатством красок – от ярко-красного цвета до снежно-белого через бурый, розоватый, телесный. Казалось, здесь потрудились прекрасные мастера, да не смертной – божественной природы. Не обошлось и без озёр. В пещере их было целых два. Одно – спокойное, похожее на перевёрнутое зеркало, с холодной прозрачно-изумрудной водой. Другое – пузырящееся, густо окутанное паром. Оно-то и источало дыхание земли.
– Ух ты! – восхитился Лось.
У Соболюшки перехватило дыхание, Стригун придвинулся поближе, дабы испытать на ощупь всю эту красоту, и в этот момент пещера вздрогнула. Ходуном заходил пол, с треском полетела вниз вычурность творений, пошло волнами, может быть впервые за тысячи лет, изумрудное зеркало озера… В который уже за сегодня раз показалось, что на землю обрушилось небо и наступил конец всему. Однако показалось лишь на миг – судороги пещеры прекратились.
Страшно подумать, что с ними сталось бы, промешкай они в гостеприимных «сенях»…
– О боги, – первой поняла, что к чему, Остроглазка.
Метнулась к стене, наклонила факел к устью хода… Затаила дыхание, подождала, полузакрыв глаза… и громко выругалась. Пламя даже не дрожало – не было тяги. Проход завалило, но насколько непроходимо?
Мужчины принялись со всей обстоятельностью исследовать ход. Открывшаяся правда не радовала: на том конце лаз перекрыла огромная глыба. Такая, что не то что сдвинуть – пошевелить возможности не было. Походники оказались взаперти.
– Ох, боги, – тяжело вздохнула Соболюшка. – Знала, что помру, но чтоб в мышеловке…
Она не боялась смерти, она боялась увидеть, как умирает Стригун.
– Да нет, не в мышеловке, – ободряюще улыбнулся ей Славко. – Скорее, тут для крыс западня!
Действительно, судя по звукам в темноте, пещера была полна крыс. И это было скверно. На что способна дюжина голодных крыс, любой ребёнок знает. А две дюжины? Три? Дюжина сотен?
– А что нам крысы! – обнял Соболюшку за плечи Стригун, приник губами к тёплому ушку. – И на них управу найдём…
На самом деле думал он вовсе не о том, как отогнать крыс. В кошеле на поясе в заветной склянке у него хранился золотистый порошок из заморья. Одна его крупица вселяла в человека радость, три – делали непобедимым исполином, ну а пять и больше… Сон, беспробудный сон, вечное небытие, тихое упокоение без мук и страданий. Так что пусть содрогаются скалы, пищат мерзко крысы, сгущается мрак. Плевать. Дивного порошка хватит на всех…
– А по мне, так тут пока неплохо, – сказал Лось и без раздумий направился к парящему озеру.
Поплескал рукой, удовлетворённо крякнул, заново вылез из штанов и плюхнулся в воду. Истомно горячую, весело пузырящуюся, приятно согревающую душу и тело. Правда, несколько пахучую, так на это плевать.
О будущем он пока не загадывал, не привык. Думай не думай – всё во власти богов. Хорошо сейчас, ну и ладно; как говорится, живы будем – не помрём. Вымокнув как следует в парящем озере, Лось, благо бежать было недалеко, бросился в объятия холодного, выкупался с уханьем в леденящей воде и красный как рак возвратился обратно, в горячую. И так по кругу несколько раз, пока не надоело. Наконец, чистый, довольный, пропахший земными недрами, он начал одеваться и… внезапно обнаружил, что потерял рубаху. Вот так. Пояс, сапоги, порты, нож, кошель, безрукавка – всё на месте, а рубахи нет. Потерялась. То ли когда на брюхе полз через первый лаз, то ли когда на четвереньках – через второй. А ведь несовместно-то перед девками без рубахи. Да и перед мужиками, если подумать. И вообще, не лето красное…
«Ладно, чего-нибудь придумаем». Вышел Лось к камню, на котором дымила чадница, выслушал от собравшихся поздравления с лёгким паром и, не обнаружив Атрама, позвал:
– Эй, ухарь-купец, ты где, эрбидейская душа? У тебя тряпья вроде изрядно.
А про себя удивился. Вот же странный народ. Не с людьми у огня – с крысами в темноте.
– О да, конечно, конечно… – вынырнул откуда-то Атрам, в руках он держал заветный мешок, пронесённый через все препоны. – Имеется изрядно. – Он ловко поладил с тесьмой, привычно открыл горловину и принялся показывать товар. – Это вот бархат, это шёлк, а это, – в его голосе послышалось благоговение, – парча. Фардаросская, настоящая.
Парчу эту обычно резали на тонкие, но всё одно дорогущие ленты – кому цельная-то парчовая одежда по плечу? Чай не князья…
– Настоящая, говоришь? Из Фардаросса? – криво усмехнулся Лось. – Давай, пойдёт. – Расстелил прямоугольником на полу шитую золотом материю, с треском прорезал в середине крест, просунув в отверстие лохматую голову, надел на себя мешком. Крякнул, старательно обмял, подпоясался атласной ярко-красной лентой. – Ну и как?
Хорошо, что дело происходило в полутьме. Выглядел он как ряженый. Народ дружно захохотал, радуясь возможности отвлечься от горьких дум о жизни и смерти. Только Атрам, старательно способствовавший облачению, со страхом и надеждой спросил:
– Значит, коли вы взяли дар, то уж не будете меня убивать?
– А зачем нам, чудо бородатое, тебя убивать? – удивился Лось, кашлянул, державно пошуршал парчой. – Большой артелью, оно всяко веселее…
– Как зачем убивать? – в свою очередь удивился Атрам. – Богу жертву… Чтоб добрее был… Путь чтоб открыл…
Ясно было: попади Лось с отрядом эрбидеев в такую же беду, небось уже лежал бы на алтаре.
– Что ж у вас за бог-то такой? – Лось даже плюнул в темноту. – То не бог, а хищный аспид. Мы своих богов любим и славим… просим кое о чём иногда… а бояться на что? Это как жене с мужем жить, который, чуть что, за дубину…
– Богов не может быть несколько, – дрогнувшим голосом возразил Атрам. – Бог созидающий один. Всё остальное от врага его. И зовется язычеством…
А он, оказывается, был совсем не трус. Не тряпка и не слизняк. Ишь вскинулся, когда за живое зацепило. Ведь мог бы и промолчать. Знал небось, как часто укорачивает жизнь длинный язык…
– Дай-ка я, чтобы понятно тебе было, расскажу сказку, – встрял в их разговор Славко. – Хочешь – слушай, хочешь – нет, тебе решать… Ну так вот. Давным-давно, так что и помыслить страшно, великая Мать родила этот мир. Тверди и хляби, своды небесные, всё видимое, невидимое и живое… А потом у неё появились другие дела, и, чтобы мир наш не остался без присмотра, Она оставила его своим детям. Кому поручила землепашество, кому – небесный огонь, ещё иным – любовь, плодородие, круговорот года… Твой бог, – он посмотрел на замершего Атрама, – страшен и непостижим, наши – близки и понятны. Мы можем ощутить их тепло, почувствовать любовь, испытать всю силу заботы о земных внуках. Так что, будь уверен, человеческие жертвы им не нужны…
Что касается рыси – Снежка не оставила пустым алтарь своего живота. В темноте то и дело слышались мягкие прыжки, судорожный писк, резкие удары когтей. Затем – довольное чавканье. Наконец, важная и довольная, Снежка вышла на свет, да не просто так – с гостинчиком. Большой, только что задушенной чёрной крысой, которую и возложила к ногам хозяйки.
– Спасибо, милая, – оценила преданность любимицы Остроглазка, погладила между стрельчатыми ушами…
Рысь уютно устроилась неподалёку и принялась наводить чистоту. Вся морда у неё была в крови.
– Ну, хоть Снежка точно с голоду не помрёт. – Лось глянул на крысу, кашлянул, проглотил слюну. До того, чтобы питаться подобной дичью, походники ещё не дошли, но кто знает… – Как по мне, и нам не мешало бы подхарчиться… Всяко на полное брюхо думать способнее!
Сущую правду сказал.
Ладно, доели припасы, напились вкусной местной воды, начали уже без суеты осматриваться кругом…
Выхода из пещеры не было. Одно добро – в подземелье хватало воды, в озере даже водилась рыба, но то была лишь отсрочка. Когда погаснут лампы и наступит темнота, вместе с пламенем умрёт и надежда.
Лишь Остроглазка отказывалась расставаться с надеждой.
– Видите, вон там? – показала она на стену, где были устроены каменные ступени к карнизу под потолком. – Здесь наш род уже много лет добывает чёрную целительную смолу. В этом году его ещё не брали, а ведь он отлично горит…
И сама заискрилась улыбкой, хотя понимала, что и это всего лишь отсрочка. Продлённое ожидание смерти.
Славко вырос на том, что с последним вздохом жизнь не кончается. Зачем попусту загадывать о будущем вместо того, чтобы пребывать всей душою здесь и сейчас?.. Славко с наслаждением поел, напился вкусной воды и, вытащив заветный клубок, подаренный Кудесником, принялся разматывать лыко.
– Ух ты, потаённая книга, – посмотрела с восхищением Остроглазка. – Ты что, и взаправду разумеешь, а, Странник?
В её роду узелковой мудростью не владел никто, даже отец деда. А уж тот чего-чего только не знал!
Славко даже головы не поднял.
– Угу, – буркнул он. – Не мешайся пока, ладно?
Безошибочно, полагаясь на внутреннее чутьё, он нашёл направление с восхода на закат, определил время, нужным образом повернул клубок… и глазам своим не поверил. Тихо выругался, начал пересчитывать узелки… А когда удостоверился, что всё правильно и ошибки никакой нет, посмотрел на Остроглазку:
– Под нами туннели в три яруса, идущие далеко за горизонт… Ты ничего про это не слыхала?
– Слухами земля полнится, – усмехнулась та. – Да ещё как… Ну-кась пойдём.
Она повела Славку вглубь пещеры и остановилась у большого красно-жёлтого, в рост человека, камня.
– Вот под ним-то, говорят, и проложен лаз в те туннели. Да только камень этот поди сдвинь… Я помню, совсем девчонкой была, как дядька собрал всех наших мужиков, со слегами приходили… и всё зря. Ну а зазывать ватагу со стороны, пещеру показывать… Кормилицу нашу…
«Ну конечно, кормилицу…» Славко внимательно слушал, поддакивал, кивал, а сам всё смотрел на странный камень. Видом – точь-в-точь отметина у него на плече… Замысловатая такая звезда с ребристыми лучами, словно распираемая изнутри… Наконец он вздохнул, поднял голову и посмотрел на Остроглазку:
– Значит, со слегами приходили? – Хмыкнул, отвернулся, крикнул в полутьму: – Лось, Стригун, купец… Подсобите.
Ладно, навалились вчетвером, да так, что затрещали связки. И конечно, без толку, камень даже не пошевелился. Сколько же надо мужиков, чтобы сдвинуть его? Двадцать? Тридцать? Полста?
– Без толку, не сдюжим. – Лось махнул рукой, с досадой сплюнул и так, чтобы не слышал никто, шепнул Остроглазке: – Пойдём-ка выкупаемся, вода больно хороша. Уж я тебе спинку потру…
– А то я не знаю, какая тут вода, – усмехнулась та, явно соглашаясь. – Ладно, пойдём, искупаться с дороги самое милое дело…
Вскоре все потянулись поближе к воде – кто стирал, кто плескался, кто просто нежился среди бурлящих пузырей. Не пошли только Снежка и Атрам. Рыси для полного омовения хватило длинного языка, эрбидея же останавливало убеждение: смывая грязь, смываешь удачу. А удача, похоже, им всем была ой-ой как нужна…
«Хорошо-то как…» Славко, полузакрыв глаза, лежал в горячем озере, отдаваясь слабым толчкам и щекотке булькающих, наполненных дыханием земли пузырей. Парящая, настоянная на каменных разломах вода с лёгкостью держала тело, спину баюкали пробивающиеся из недр воздухи… казалось, что это не купание в пещерном озере, а сказочное парение в ночном небе, на котором почему-то вдруг погасли все звёзды. Все, кроме одной – пенькового фитилька, смердящего горным маслом. Постепенно Славко погрузился в некое подобие дрёмы, странной, напоминающей забытьё. Всё внешнее вдруг разом исчезло для него, стало каким-то блёклым, не имеющим ни малейшего значения. Не осталось ничего, кроме голоса учителя, – тот доносился из немыслимого, неописуемого высока.
– Али запамятовал, Славко? – говорил Кудесник. – Только в полном покое духа возможна истинная сила. Не напрягай тело и чувства, не мешай силе проснуться ото сна. И помни: любая земная вещь – только тень настоящей небесной вещи. А потому и смотри на неё как на тень – бесплотную, зависимую, не имеющую веса…
– Да, учитель, – шёпотом отозвался Славко.
Поплыл к берегу и, оставляя на полу мокрые следы, снова пошёл в глубину пещеры, где молчаливо ждал камень. Неподъёмный, в облике таинственной лучистой звезды… Другое дело, сейчас он казался Славке каким-то пористым, ноздреватым, вроде бы даже зыбким, похожим на холодец. Можно было с лёгкостью потревожить его, приподнять, изменить, если будет на то желание, его зримый вид. Славко так и сделал. Запустил в камень пальцы, будто в подушку с пухом, да и отодвинул в сторонку – играючи, не произведя ни звука. Под камнем обнаружился отвесный лаз с винтовой лестницей, напоминавшей длинную змею. Изнутри струился призрачный обманный свет. Будто розовый дрожащий пар поднимался из самой преисподней…
Когда отцы были молоды
День стоял тёплый, благостный, ни ветерка. Яркий шар солнца, выкатившийся на небосвод, посылал на землю щедрые лучи. В ласковом свете, свободно проникающем в красные, прорезанные на все четыре стороны окна, было особенно хорошо видно всё великолепие столовых покоев князя. Это было просторное, устроенное на самом верху хором в три жилья помещение, являвшее собой даже не горницу, а светлицу: помимо красных окон, больших, с дуговыми верхами, имелись и малые, прорезанные без числа. Подволоки здесь были обшиты тёсом и обтянуты красной кожей, полы набраны из дубовых плах и застланы коврами, полавочники на лавках, наоконники, что у окон, – сплошь из шёлковой, с золотым шитьём дорогой материи. Вдоль стен и в углах стояли скрыни, притягивали взоры приземистые поставцы. Мало что на них сверкала богатая посуда, так ещё и были разложены драгоценные безделки: серебряные яблоки, золочёные фигурки, целый малый город с башнями, вырезанный из кости. И махали маятником хитрые, не нашей работы, часы – по кругу играли на солнце, переливались яркие камешки.
За дубовым длинным столом, крытым браной скатертью, сидели пятеро: сам князь Любомир Кадашевич, первый воевода боярин Крементий Силыч и гости – князь без вотчины Златолюбр Негожевич, младший брат его Лихобор и учёный человек из эрбидеев, имя коего было и не произнести, не сломавши язык. Трапеза, как говорится, была уже в полупире: выпили, как водится, крепкого, закусили ржаным хлебом, съели разварную свиную голову с чесноком и хреном, отведали «богатых» щей с курицей и сметаной. На столе изобильно стояло пиво, меды, крепкое вино, однако пробавлялись всё большей частью квасом, пили ягодный, с патокой, имбирём да корицей взвар.
Князь Любомир ел очень мало, хмурился, сглатывал то и дело, устало опускал глаза. В жизни никогда не болел – и вот поди ж ты, с месяц назад навалилась беда. На чистом прежде теле завелись болезненные нарывы, навалилась слабость, душу норовила вытрясти лихоманка. Вот и сейчас, жарким солнечным днём, он с трудом прятал озноб… Что-то будет зимой? Если, конечно, он доживёт до зимы. А то ведь лекари-то со знахарями только головой качают да руками разводят, не ведают, что за недуг. А тот то ослабеет, затаится, то опять играет, как кошка с мышью. Не милы стали князю ни жёны, ни наложницы, ни ратное дело, ни охота, ни радость всей прежней жизни – соколиный бой…
Хотелось одного – лечь в постель и притихнуть под меховым одеялом, отвернувшись к стене. Но нельзя. Нельзя князю показывать чужим людям слабость и немочь.
С седмицу назад пожаловали незваные гости. Бывший сосед, князь Златолюбр, с младшим братом – и учёный эрбидей при них. Ну и как откажешь убогому? У Златолюбра теперь ни кола, ни двора, ни доброго имени. С год тому назад его люди, боярские, простые и торговые, собрали Большой Сход – да и погнали его с княжения. Припомнили и оскудевшую почему-то казну, и жадность, и бесчиния, и поруганных жён, и непочтение к богам. Приплели к делу давние кривотолки, что будто бы к его матери княгине залетал в окно, да не раз, Огненный змей…
Как же не помочь убогому, не обласкать, не накормить, не пустить на ночлег?.. Это потом только потихоньку выяснилось, что никакой Златолюбр не убогий. Презрел отеческих богов, набрал денег у эрбидеев… и, видно, в отплату взялся прельщать их верой всех, кто под руку попадал. Стал ездить с младшим братом по городам и весям, искать оступившихся, погрязших в грехе. И наставником при братьях – чужеземец, у которого не пойми что на уме…
Они и к Любомиру подход нащупать пытались. Князь их пока не гнал, но уже об этом подумывал. Потому разговор за столом не клеился, жевали в тягостном молчании.
Когда подали варёную лапшицу с топлёным молоком, князя окончательно взяла в оборот лихоманка-беда: заставила захлебнуться неудержимым кашлем. Когда он отнял ладонь от уст, увидел на ней красные брызги.
А эрбидей подлил себе молока и веско изрек:
– Болен ты, князь, и болен тяжело. Знай же, наш бог милостив к болящим, в его воле даровать исцеление истинно верующему. А ещё – злато, серебро и каменья, играющие на радость душе…
Вот так. Раньше всё намекал, а сейчас как будто срока дождался. Наплюй, мол, ты на своих богов, князь, предай веру предков – и спасёшь не только жизнь свою, но и богатство.
Любомир мысленно обозрел свою державу, не самую обширную, но крепкую. Ему было чем гордиться. Казна полна, бабы рожают, поля тучны, рать уже несколько лет никто на прочность испытывать даже и не пытается… И такой-то стране на эрбидейском боге свет клином сошёлся?.. Проживёт небось и без князя Любомира, выберут люди другого, не хуже…
Да и самому ему на погребальные сани, пожалуй, рано садиться. Воевода Кремень давно зовёт съездить к Властилене, знахарке и ведунье. Твердит, что та все напасти изводит… А не пошли бы они все трое подальше – жалкий эрбидей и братья-предатели, отвергнутые своим народом?
– В свою, значит, молельню зовёшь? – Князь даже про озноб и слабость забыл, но голос остался спокойным. – Знаешь, друг, а мне и под своим небом дышится вольно… Что я у твоего бога забыл?
Златолюбр Негожевич, не первый год знавший Любомира, распознал окончательный и бесповоротный отказ. Станешь наседать – как бы потом не пришлось дальним путём объезжать городские ворота. Златолюбр аж побагровел от досады. За глаза его называли Красным князем, потому как волосы, усы, брови, заплетённую в косицу бороду он красил густым отваром заморской травы. А ещё, но уже совсем втихомолку, называли князя с братом Белоглазыми. Причиной тому были их глаза, покрытые мутной белёсой пеленой, напоминающей третье веко змеи… Может, и вправду княгиню-мать навещал ночами Огненный змей?
– Обижаешь, княже… – только и выговорил Златолюбр.
– Обижаю? – усмехнулся Любомир Кадашевич. – Нет, бывший друг, ты сам себя оплевал… И вот что. С завтрашнего рассвета вы мне больше не гости.
И Златолюбр, и брат его бойцы были отменные. Однако сейчас сила уж точно была не на их стороне. Они молча поднялись и покинули светлицу, уведя с собой эрбидея. Только раздалась уже откуда-то снизу громкая злая ругань…
– Ну и правильно, княже, давно пора. – Боярин Крементий Силыч кивнул и принялся за кисель. – А со здоровьем хватит тебе шутить. Послушай меня уже наконец, а то смотреть на тебя скорбно.
Князя он помнил ещё мальчишкой, заменил ему рано умершего отца, а потому воспринимал его недуг как-то по-родственному остро. Вот ведь навалилось злосчастье, и в чём корень, непонятно.
– Ладно, воевода, уговорил. – Князь без толку раскрошил тестяную шишку, поёжился, отодвинул, тяжело вздохнул. – Будь по-твоему. Давай зови эту свою Властилену.
Он до недавнего времени никогда не сталкивался с ворожеями, незачем было. А тут такая, что слава впереди бежит… Стыд сказать, сделалось ему страшновато. «Может, всё-таки пройдёт сама собой эта хворь…»
– Э, малец, скажешь тоже, зови, – улыбнулся воевода, отчего усы у него смешно встали дыбом. – Это же Властилена, Владычица Стихий, у неё сам Хозяин леса в помощниках ходит… Её займище за просто так не найдёшь – заблудишься, заплутаешь, по кругу замотаешься, хорошо, если в болото не угодишь. Властилена на то и Владычица, сама тебе дорогу открыть должна. Завтра утречком орлов позову, пусть слетают к ней, попросят за тебя. Ну а дальше уж, – он вздохнул, – всё в руках божьих…
Ворожея
На займище Властилены поехали впятером: сам Крементий Силыч, подвоевода Ивдей и трое воев, лучшие из лучших. Кони осторожно ступали по тропе, слушали лес. Вверху парил большой чёрный орёл – указывал дорогу. День стоял тихий, ясный, однако воевода всё хмурил брови, подозрительно смотрел по сторонам. Ну, во-первых, лес, где случается всякое, а во-вторых… не на дружеский пир ехали – собирались волшебницу навестить. Воевода вспомнил, как три года назад князь Гадарай обратился за помощью к Властилене, а потом по недомыслию стал о ней же распространять непотребные слухи. И что? С гулом налетел воздушный вихрь, чёрная воронка, всё сметавшая на своём пути. Играючи превратила она в щепу княжеские хоромы, да так, что сам князь, находившийся дома, говорят, испоганил штаны. Что забавно, ни одна изба по ту сторону тына нисколько не пострадала…
…Для дневки облюбовали небольшую полянку, надёжно укрытую елями. Огня разжигать не стали. Расседлали лошадей, пустили щипать пушистую травку, себе достали сала, хлеба, мёда, солёной рыбки… Братски пустили по кругу флягу с ядрёным имбирным кваском. Ели воины, пили, неспешно вели разговор. Пока всё было привычно.
Чудеса начались позже, когда пошёл дремучий лес, сплошь заваленный буреломом. Сущая засека против супостата, тут не то что конному – пешему нет лёгкого хода. Однако в жутком нагромождении вдруг обнаружился проход вроде просеки – какая-то непонятная сила будто исполинским клинком прошлась по стволам, выкорчевала пни, расчистила и разгладила вздыбленную землю. Получилась торная дорога – два всадника спокойно разъедутся, скачи не хочу. Только скакать гости не торопились, ехали с оглядкой – всё непонятное может оказаться опасно.
Однако ничего плохого, хвала богам, не случилось, и они без помех выехали к болоту. Зыбкому, полному бездонных ям, опасному даже на вид. По такому только кулику ходить, да и то на цыпочках.
Однако чудеса всё продолжались – в болоте, как и в засеке, против всякого ожидания обнаружился проход. Да не какие-нибудь там хлипкие гати – самая настоящая дорога, сухая, не колейная и прямая как стрела. Кто её строил, кто её мостил – где взять ответ? Воевода с ратными людьми пустыми вопросами и не задавались – покрутили головой, пригладили усы… да и порысили себе по дубовым торцам вперёд, только копыта застучали.
По сторонам кормились утки и кулики, наливались соками рдест, осока и камыши, тихо вилась над водой прозрачная дымка… Кому расскажи – нипочём небось не поверят!
Наконец трясина кончилась, потянуло грибами, вновь пошёл боровой лес. И никто даже не удивился, что огромные мачтовые сосны на пути стояли ровным строем, отмечая и указуя края дороги. Прямой, широкой, крытой, словно бархатом, зелёным мхом. Ехали по ней опять же недолго. Над деревьями мелькнула тень, и впереди на дорогу опустился орёл. Золотые глаза вещей птицы внимательно разглядывали людей…
– Стой, ребятушки, стой!.. – Кремень, словно вправду понял орла, спрыгнул наземь. – Дальше только пешком!
– Ну как скажешь… – Князь кивнул, сделал знак остальным. – Слезай.
Все спешились и повели коней, с удовольствием разминая ноги, – судя по всему, шагать оставалось недолго.
И точно, скоро деревья расступились и открыли взору просторную поляну. Посередине, образуя круг, стояли семь исполинских необхватных дубов, необыкновенно древних и, видимо, полых внутри. Все они были соединены крытыми переходами, и это могло означать только одно: да, внутри дубов было устроено жильё, и, судя по исполинским размерам, под вековой корой нашлись места и для повалуш, и для сенников, и для горниц. Тут же стояли просторные клети, были устроены мыльни, погреба и ледники. Край поляны был вскопан под огород, а трудились в том огороде…
– Охти, боги… – Крементий Силыч округлил глаза.
Ивдей невольно тронул меч. Лучшие вои и те вздрогнули:
Читать бесплатно другие книги:
