Икс или игрек? Кристи Агата

1

Томми с опаской посмотрел на пакет, который вручила ему Таппенс.

– Это оно и есть?

– Да. Ты поосторожнее, смотри, чтобы на тебя не попало.

Томми потянул носом и заверил жену:

– Да уж приложу все старания. Что это за пакость?

– Асафетида, – ответила Таппенс. – Одна щепоть, и вы будете недоумевать, как говорится в рекламах, отчего ваш поклонник не оказывает вам прежних знаков внимания.

– Ну и вонища, – проворчал Томми.

Вскоре после этого произошел ряд событий.

Во-первых, в комнате мистера Медоуза появился запах.

Мистер Медоуз, по натуре не скандалист, заявил об этом сначала мягко, но затем проявил настойчивость.

Для обсуждения пригласили миссис Перенью. При всей ее готовности отстаивать свои интересы, она была вынуждена признать, что запах, безусловно, есть. И весьма неприятный. Может быть, предположила она, газовый кран протекает?

Томми наклонился к горелке, понюхал и заявил, что, по его мнению, пахнет не оттуда. Возможно, из-под пола. Он лично полагает, что это определенно дохлая крыса.

Миссис Перенья слышала, что такие случаи бывают. Но в «Сан-Суси» крыс, она ручается, нет. Разве что мышка какая-нибудь. Хотя она лично и мышей никогда не видала.

Мистер Медоуз выразил твердое убеждение, что, судя по крепости запаха, это по меньшей мере крыса. И еще тверже высказался в том смысле, что ночевать в этой комнате, пока не будет устранен запах, не намерен. Он вынужден просить миссис Перенью, чтобы она переместила его на время в другую комнату.

Миссис Перенья сказала, что, конечно, она как раз и собиралась ему это предложить. Правда, единственная свободная комната довольно мала и без вида на море, но если мистер Медоуз согласен…

Мистер Медоуз был согласен. Его единственное желание – избавиться от вони. Миссис Перенья препроводила его в тесную комнатушку, оказавшуюся как раз дверь в дверь против комнаты миссис Бленкенсоп. Была призвана страдающая аденоидами придурковатая служанка Беатриса, которая получила распоряжение перенести вещи мистера Медоуза. Миссис Перенья сказала, что немедленно вызовет «человека», чтобы он поднял половицы и отыскал источник запаха.

Так все устроилось.

2

Вторым событием был приступ «сенной лихорадки» у мистера Медоуза. Такой диагноз он сам себе поначалу поставил, но позднее вынужден был признать, что, пожалуй, это все-таки простуда. В носу щекотало, глаза слезились. А то, что от большого шелкового носового платка, который мистер Медоуз то и дело подносил к лицу, слегка попахивало сырым луком, никто не заметил, да и крепкий одеколон, конечно, перебивал любой запах.

В конце концов совсем расчихавшись, мистер Медоуз сдался и слег в постель.

С утра миссис Бленкенсоп получила письмо от своего сына Дугласа. Она так обрадовалась и разволновалась, что об этом приятном событии тут же узнали в «Сан-Суси» абсолютно все. Письмо вообще не подвергалось военной цензуре, объясняла мать. Его лично привез один из приятелей сына, получивший отпуск, поэтому милый Дуглас смог, в кои-то веки раз, свободно написать все, что хотел.

– Вот и видно, – говорила миссис Бленкенсоп, умудренно качая головой, – как мало мы знаем о том, что творится на самом деле.

После завтрака она поднялась к себе и положила письмо в лаковую шкатулку. Между листами было насыпано несколько незаметных крупиц рисовой муки. Запирая шкатулку, миссис Бленкенсоп отпечатала на крышке каждый палец.

Уходя, она громко кашлянула, и в ответ за дверью напротив оглушительно, театрально чихнули.

Таппенс усмехнулась и пошла по коридору.

В пансионе все уже знали, что она собирается на целый день в Лондон – ей надо побывать у своего адвоката и сделать кое-какие покупки. Постояльцы собрались внизу проводить ее и надавали ей кучу поручений – «если, понятно, у вас найдется время».

Майор Блетчли держался в стороне, не слушая «дамского квохтанья». Он сидел, читал газету и отпускал вслух сердитые комментарии: «Свиньи эти чертовы немцы. На дорогах расстреливают из пулеметов мирных граждан. Звери. Если бы я был на месте нашего командования…»

Таппенс ушла, так и не дослушав, что бы он сделал, если бы ему доверили командовать военными действиями. Она заглянула в сад – спросить у Бетти Спрот, какой подарок привезти ей из Лондона.

Бетти радостно курлыкала, держа в обеих ладошках живую улитку. На вопрос Таппенс, что ей привезти: кошечку? книжку? цветные мелки для рисования? – Бетти ответила: «Исовать!» И Таппенс внесла в список цветные мелки.

Возвращаясь по дорожке на главную аллею, Таппенс неожиданно натолкнулась на Карла фон Дейнима. Он стоял у стены, кулаки его были судорожно сжаты. И черты лица, всегда такого невозмутимого, искажало мучительное волнение.

Таппенс невольно остановилась и спросила:

– У вас что-то случилось?

– Ах да. Случилось. – Голос его звучал неестественно хрипло. – У вас тут есть поговорка: ни рыба ни мясо, ни курица, ни красная селедка.

Таппенс кивнула.

Карл с горечью пояснил:

– Вот это как раз про меня. Так не может продолжаться, говорю я! Не может. Лучше положить всему конец.

– В каком смысле?

– Вы отнеслись ко мне по-доброму, – сказал молодой человек. – Я думаю, вы поймете. Я покинул мою родину из-за беззакония и жестокостей. Приехал сюда в поисках свободы. Нацистскую Германию я ненавидел. Но, увы, я все-таки немец. Это невозможно изменить.

Таппенс тихо проговорила:

– Конечно, вы сталкиваетесь с трудностями. Но…

– Не в этом дело! Я немец, говорю вам. В душе. В сердце. Германия – моя родина. Когда я читаю про бомбардировки немецких городов, про убитых немецких солдат, про сбитые немецкие аэропланы, мне горько – это ведь гибнут мои соотечественники. Когда старый майор с пеной у рта вычитывает из газеты разные пакости, когда он говорит «немецкие свиньи», я… меня душит гнев, я не могу этого терпеть.

Он тихо повторил в заключение:

– Вот я и думаю, что будет лучше кончить все это. Да, положить конец.

Таппенс крепко сдавила ему руку выше локтя.

– Глупости, – убежденно произнесла она. – Совершенно естественное чувство. Любой на вашем месте испытывал бы то же самое. Вы должны набраться терпения и сдерживаться.

– Хорошо бы меня интернировали. Было бы много легче.

– Возможно. Но вы тут, как я слышала, делаете полезную работу. Полезную не только для Англии, но и для человечества в целом. Вы ведь работаете над проблемой обеззараживания, я правильно поняла?

Лицо Карла чуть-чуть посветлело.

– О да. И уже начал получать хорошие результаты. Очень простая реакция, не требует сложной технологии, и продукт прост в употреблении.

– Вот видите. Стоит потрудиться. Все, что уменьшает страдания, стоит труда. Что созидает, а не разрушает. Мы честим противника дурными словами, но ведь это же естественно. Они нас тоже честят. Сотни таких майоров Блетчли с пеной у рта. Я, например, тоже ненавижу немцев. Я произношу: «Немцы», и на меня накатывает волна злобы. Но когда я думаю об отдельных людях в Германии, о матерях, ждущих вести от сына, о мальчиках, покидающих родной дом и уходящих на войну, о крестьянах, убирающих урожай, о простых лавочниках и о некоторых моих славных, добрых знакомых, – тогда у меня возникают совсем другие чувства. Тогда я понимаю, что они – такие же люди и испытывают такие же чувства, как и мы. Это главное. А все другое – поверхностное, боевая маска, которую надевают, когда воюют. Для войны она нужна, может быть, даже необходима, но она ненадолго.

Таппенс говорила все это, а сама, как раньше Томми, думала о словах сестры Кэвелл: «Патриотизм – это еще не все. Мне нужно, чтобы в моем сердце не было ненависти».

Эти слова в устах женщины, которая воистину была настоящей патриоткой, они с Томми всегда считали высшим проявлением самопожертвования.

Карл фон Дейним наклонился и поцеловал ей руку.

– Спасибо вам за добрые и верные слова. Я наберусь терпения.

«Господи, – думала Таппенс, идя под гору в город. – Как некстати, что самый симпатичный, на мой взгляд, человек в пансионе „Сан-Суси“ – немец. Из-за этого все наперекосяк».

3

Таппенс была человек исключительно дотошный. Поначалу она на самом деле не собиралась ехать в Лондон, но потом решила выполнить все, о чем говорила обитателям пансиона. А то если бы она просто уехала до вечера куда-нибудь из города, – кто знает, а вдруг бы ее там кто-то заметил, и это стало бы известно в «Сан-Суси»?

Нет, миссис Бленкенсоп объявила, что едет в Лондон, значит, так тому и быть.

Она купила обратный билет третьего класса и, отходя от кассы, столкнулась лицом к лицу с Шейлой.

– О, куда это вы собрались? – спросила девушка. – Я заехала за посылкой, она у них тут куда-то запропастилась.

Таппенс объяснила ей свои планы.

– А, ну да, – кивнула Шейла. – Вспомнила, вы об этом уже говорили. Я просто не поняла, что вы едете сегодня. Я выйду с вами на перрон и посажу вас в поезд.

Шейла была оживленней обычного. Исчезло хмурое, раздраженное выражение лица. Она вполне весело обсуждала с Таппенс мелочи повседневной жизни в «Сан-Суси» и оставалась на платформе до самого отхода поезда.

Помахав на прощание в окошко и проводив взглядом ее удаляющуюся фигурку, Таппенс уселась на свое место в углу и принялась размышлять. Случайно ли Шейла оказалась на станции именно в это время? Может быть, миссис Перенье понадобилось удостовериться, что словоохотливая миссис Бленкенсоп действительно отбыла в Лондон?

Очень даже похоже на то.

4

Совещание между Таппенс и Томми состоялось только на следующий день. Они условились не предпринимать никаких попыток контакта в стенах «Сан-Суси».

Миссис Бленкенсоп встретила мистера Медоуза на набережной, где он неспешно прогуливался, поскольку сенная лихорадка его наконец немного отпустила. Они сели на одну из скамеек над морем.

– Ну? – спросила Таппенс.

Томми медленно кивнул в ответ. Вид у него был какой-то огорченный.

– Да, – произнес он. – Результаты получены. Ну и денек у меня был, надо сказать. С утра до вечера подсматривал в дверную щель. Прямо шею свело.

– Бог с ней, с твоей шеей, – сказала бесчувственная Таппенс. – Говори кто.

– Ну, сначала, естественно, зашли горничные убрать в комнате. Входила миссис Перенья, но в то время там как раз были горничные, она им задала жару за какие-то провинности. Девочка забежала, Бетти, и вынесла свою шерстяную собачку.

– Да, да. А еще кто?

– Еще один человек, – со вздохом сказал Томми.

– Кто?

– Карл фон Дейним.

– Вот значит как.

У Таппенс ёкнуло под ложечкой. Стало быть, все-таки…

– Когда? – уточнила она.

– Во время обеда. Он раньше других вышел из столовой, поднялся к себе, украдкой скользнул через коридор и прямо в твою комнату. Пробыл там с четверть часа.

Томми замолчал, а потом спросил:

– Так что, надо понимать, вопрос ясен?

Таппенс кивнула. Разумеется, ясен. У Карла фон Дейнима могло быть только одно дело в комнате миссис Бленкенсоп. Больше ему незачем было входить и оставаться там целых четверть часа. Его участие в заговоре доказано. Но какой же он тогда великолепный актер, с горечью думала Таппенс. Он так искренне говорил с нею накануне утром. А впрочем, что ж. Возможно, он и был искренен, на свой лад. В умении к месту использовать правду – секрет успешного обмана. Карл фон Дейним – патриот, вражеский агент, работающий на свою страну. За это его можно уважать. И за это его надо уничтожить.

– Жаль, – тихо сказала она.

– Мне тоже, – признался Томми. – Он славный малый.

– Мы с тобой могли бы делать то же самое, если бы находились в Германии, – заметила Таппенс.

Томми кивнул. Она продолжала:

– Теперь мы более или менее знаем, на каком мы свете. Карл фон Дейним работает совместно с Шейлой и ее матерью. Возможно, миссис Перенья у них главная. И потом, имеется еще та иностранка, с которой разговаривал Карл. Она тоже как-то со всем этим связана.

– Что мы предпримем дальше?

– Необходимо найти способ обыскать комнату миссис Переньи. Там может оказаться какой-то след. И придется последить за ней – куда она ходит, с кем встречается. Томми, по-моему, надо вызвать Альберта.

Томми задумался.

Много лет назад Альберт – в ту пору он служил лифтером и ему было всего пятнадцать – объединил силы с молодыми Бересфордами и долго делил с ним опасности их работы. Позднее он поступил к ним в услужение и в их доме на нем держалось все хозяйство. А лет шесть назад он женился и в настоящее время являлся гордым владельцем питейного заведения «Пес и Гусь», расположенного в южной части Лондона.

Таппенс стала развивать свою мысль:

– Альберт будет в восторге. Мы пригласим его сюда. Он может остановиться в привокзальной гостинице и висеть на хвосте у дам Перенья – или еще у кого-нибудь.

– А как насчет миссис Альберт?

– Она собиралась в минувший понедельник уехать с детьми к матери в Уэльс[45]. Из-за налетов. Все устраивается как нельзя лучше.

– Да, пожалуй, это идея. Ни ты, ни я не можем следить за миссис Переньей, это было бы слишком заметно. Альберт же тут как раз подходит. И еще одно. Я думаю, нам надо присмотреться к этой так называемой польке, которая разговаривала с Карлом и постоянно слоняется поблизости. Сдается мне, что через нее они, возможно, осуществляют связь с вражеской стороной, и было бы очень важно нащупать этот канал.

– Правильно! Она появляется здесь, чтобы передать инструкции или получить сведения. В следующий раз, как она покажется, одному из нас надо будет пойти за ней и все про нее проведать.

– Ну, а как насчет обыска в комнате миссис Переньи? И у Карла, кстати, тоже?

– У него-то вряд ли, мне кажется, можно будет что-нибудь найти. Им же как немцем наверняка интересуется полиция, и он, конечно, не станет держать у себя в комнате ничего компрометирующего. Другое дело – Перенья. Но это будет непросто. В ее отсутствие в доме обычно остается Шейла, да еще эта миссис Спрот со своей Бетти шныряют туда-сюда по коридору. И миссис О'Рурк часто заглядывает в хозяйскую комнату.

Таппенс помолчала.

– Лучше всего – во время обеда, – проговорила она наконец.

– В тот же час, что и мастер Карл?

– Именно. У меня разболится голова, и я уйду к себе прилечь… Хотя нет, кто-нибудь еще вздумает подняться следом, поухаживать за мной. Знаю. Я приду с прогулки перед обедом и тихонько, никому не сказавшись, поднимусь к себе. Тогда после обеда я смогу объяснить, что у меня началась мигрень.

– Не лучше ли мне? У меня может снова разыграться сенная лихорадка.

– По-моему, лучше все-таки, чтобы это сделала я. Если меня застанут, я всегда могу сказать, что искала аспирин или какое-нибудь другое лекарство. А мужчина, застигнутый в комнате у миссис Переньи, – это уже пища для разговоров.

– Пикантного свойства, – ухмыльнулся Томми.

Но ухмылка тут же пропала. Выражение его лица сделалось серьезным и озабоченным.

– Хорошо, старушка, при первом же удобном случае. Новости сегодня дурные. Надо действовать.

5

Томми продолжил свой моцион и заглянул в почтовое отделение, где заказал разговор с «мистером Грантом», которому рассказал, что «недавняя операция прошла успешно, и наш друг К. определенно участвует». Затем он написал и отправил письмо. Оно было адресовано «мистеру Альберту Батту, „Пес и Гусь“, Гламорган-стрит, Кеннингтон»[46].

И в заключение Томми купил еженедельную газету, претендующую на роль «провозвестника» для всего английского мира, и гуляючи, беспечно зашагал в гору по направлению к «Сан-Суси».

Неожиданно его окликнул зычный голос капитан-лейтенанта Хейдока:

– Привет, Медоуз! Давайте подвезу!

Томми с благодарностью принял приглашение и забрался к нему в машину.

– Вы читаете эту пакость? – заметил Хейдок, кивнув на красный разворот «Новостей из первых рук».

Мистер Медоуз, как все читатели одиозного еженедельника, застигнутые с уликой в руках, слегка смутился.

– Да, дешевая газетенка, – признал он. – Но, иногда, знаете ли, они действительно получают, похоже, доступ к засекреченной информации.

– А иногда попадают пальцем в небо.

– О да, несомненно.

– На самом-то деле хитрость в том, – принялся рассуждать Хейдок, небрежно выруливая на круговой поворот и едва не налетев на огромный фургон, – что когда их прорицания сбываются – это запоминаешь, а когда врут – нет.

– Как вы думаете, есть хоть какая-то толика правды в слухах, что будто бы Сталин ищет с нами контакта?

– Желаемое за действительное, милейший, они выдают желаемое за действительное. Русские – мошенники и всегда такими были. Нельзя им верить, я так считаю. Вы, я слышал, приболели?

– Пустяки. Приступ сенной лихорадки. Всегда у меня бывает в это время года.

– А-а, ну понятно. Сам я этим никогда не страдал, но один мой друг был подвержен. Каждый год в июне заболевал как миленький. А сейчас ничего себя чувствуете? Хватит сил на одну партию в гольф?

Томми ответил, что был бы очень рад.

– Решено. А если прямо завтра? Вот что я вам скажу. Мне завтра надо на собрание насчет того, чтобы сколотить местный корпус самообороны на случай воздушного десанта. Отличная идея, если хотите знать мое мнение, пора нам каждому внести свой вклад. Так что, может быть, часов в шесть?

– Спасибо. С удовольствием.

– Прекрасно. Значит, договорились.

Капитан-лейтенант резко затормозил у ворот «Сан-Суси».

– Как поживает очаровательная Шейла? – спросил он.

– По-моему, хорошо. Я ее мало видел эти дни.

Хейдок разразился громким лающим хохотом.

– А хотелось бы побольше, а? Красивая девушка, но чертовски нелюбезна. Завела дружбу с этим немецким парнем. Непатриотично, я так считаю. Можно понять, что ее не интересуют старые пни вроде нас с вами, но мало у нас разве своих прекрасных парней на военной службе? Зачем ей этот чертов немец? Меня такие вещи бесят.

Мистер Медоуз проговорил:

– Остерегитесь. Он как раз поднимается сюда вслед за нами.

– Пусть слышит, мне дела нет. Даже рад буду. С удовольствием бы дал мастеру Карлу пинок под зад. Каждый порядочный немец сейчас сражается за свое отечество, а этот отсиживается здесь!

– Зато, по крайней мере, у немцев будет одним солдатом меньше, когда они начнут высадку у нас.

– То есть один уже здесь, вы хотите сказать? Ха-ха! Остроумно, Медоуз! Не то чтобы я верил в эту чепуху насчет вторжения. На наши берега никогда не ступал враг и никогда не ступит. У нас есть флот, слава тебе господи!

С этим патриотическим возгласом капитан-лейтенант Хейдок дал газ и рванул во весь опор вверх по склону к «Привалу контрабандистов».

6

Таппенс подошла к воротам «Сан-Суси» без двадцати минут два. Она свернула с подъездной аллеи, прошла по саду и вошла в пансион через открытую садовую дверь гостиной. Из глубины дома доносились запахи ирландского жаркого[47], звон посуды и приглушенные голоса. В «Сан-Суси» были заняты ответственным делом – обедали.

Таппенс выждала за дверью гостиной, пока горничная Марта не прошла через холл в столовую, а тогда, сняв туфли, взбежала на второй этаж. Зайдя на минуту к себе, она сунула ноги в мягкие фетровые тапочки, вышла на площадку и проскользнула в комнату миссис Переньи.

Оказавшись внутри, Таппенс огляделась. Ей было противно. Малоприятное занятие – лезть в чужую жизнь. Совсем непростительное, если миссис Перенья на самом деле – просто миссис Перенья.

Таппенс нетерпеливо, по-собачьи встряхнулась, как, бывало, когда-то в молодости. Война же идет. Чего тут раздумывать?

Она подошла к туалетному столику. Быстро и ловко просмотрела содержимое ящиков. Занялась высоким бюро. Здесь один ящик оказался заперт. Это уже кое-что. Томми получил в свое распоряжение некоторые специальные инструменты вместе с инструкцией по их применению. От него все это досталось и Таппенс. Два-три ловких поворота кисти, и ящик открылся.

Внутри оказались: шкатулка с деньгами, сумма – двадцать фунтов бумажками и еще сколько-то серебром; коробочка с драгоценностями; и пачки разных бумаг. Они-то и представляли для Таппенс главный интерес. Она стала их проглядывать, быстро, по диагонали, – приходилось торопиться. Читать подряд не было времени.

Закладные на «Сан-Суси», банковский счет, письма. Время летит. Таппенс перебирала письма, отчаянно напрягая внимание: не мелькнет ли что-нибудь подозрительное, похожее на шифр?

Два письма от «друга из Италии», с многословными рассуждениями, как будто бы вполне невинные. Но так ли это на самом деле? Письмо от некоего Саймона Мортимера из Лондона, деловое, формальное, почти не содержащее информации, – непонятно, почему его хранят. Может быть, мистер Мортимер в действительности – кто-то другой? Нижнее в стопке письмо подписано: Пат. Выцветшие чернила. Пишу тебе последний раз, Эйлин, моя любимая…

Нет, только не это! Этого письма Таппенс читать не станет! Она сложила его, подсунула вниз, но вдруг, встрепенувшись, едва успела задвинуть ящик – запереть уже некогда, – и когда дверь открылась и на пороге появилась миссис Перенья, миссис Бленкенсоп рассеянно перебирала флаконы на умывальнике.

Миссис Бленкенсоп повернула навстречу хозяйке глупую, испуганную физиономию.

– Ах, миссис Перенья, ради бога, простите меня! Я возвратилась из Лондона со страшной головной болью, мне необходимо принять аспирину и лечь, но мой аспирин куда-то запропастился, и я подумала, вы не рассердитесь, я знаю, что у вас он есть, вы на днях предлагали таблетку мисс Минтон.

Миссис Перенья ринулась в комнату. Она с явным неудовольствием в голосе ответила непрошеной гостье:

– Разумеется, миссис Бленкенсоп, какой может быть разговор. Почему вы не обратились прямо ко мне?

– Да, конечно, на самом деле надо было попросить у вас, я знаю, но вы все сидели за столом, а я ужасно не люблю, вы понимаете, привлекать к себе общее внимание…

Миссис Перенья, чуть ли не оттолкнув Таппенс, схватила с умывальника пузырек с таблетками.

– Сколько вам? – довольно нелюбезно спросила она.

Миссис Бленкенсоп решила взять три. В сопровождении миссис Переньи она возвратилась к себе и не стала отказываться, когда та предложила ей грелку к ногам.

Уже в дверях миссис Перенья сделала последний выстрел:

– У вас ведь есть свой аспирин, миссис Бленкенсоп. Я видела.

Таппенс поспешно ответила:

– Ах да! Конечно. Я знаю, что он где-то тут есть. Но, так глупо с моей стороны, когда понадобилось, я ну никак не могла вспомнить, где он.

Миссис Перенья, обнажив в улыбке крупные белые зубы, пожелала ей хорошенько отдохнуть до чая и удалилась. Таппенс облегченно вздохнула, но еще некоторое время лежала, замерев, – на случай если та вдруг спохватится и вернется. Заподозрила ли хозяйка что-нибудь? Какие у нее большие белые зубы – чтобы съесть тебя, дорогая[48]. Таппенс всегда вспоминала эти слова при виде ее зубов. И руки тоже – какие у миссис Переньи большие, страшные руки.

К присутствию миссис Бленкенсоп у себя в комнате она, кажется, отнеслась вполне спокойно. Но позже, когда она обнаружит, что ящик в бюро отперт, не возникнут ли у нее подозрения? Или она подумает, что сама забыла его запереть по рассеянности? С кем не случается. Удалось ли Таппенс сложить бумаги в том же порядке, как они лежали? Но если миссис Перенья и заметит, что кто-то в них рылся, разве не естественнее ей будет подумать на кого-нибудь из прислуги? А если ее подозрения все же падут на миссис Бленкенсоп, она, вернее всего, решит, что дамочка проявила непомерное любопытство. Бывают, как знала Таппенс по собственному опыту, люди, которые не способны удержаться и норовят все разнюхать и подсмотреть.

Но, с другой стороны, если миссис Перенья и есть немецкий агент Игрек, тогда она будет опасаться контршпионажа. Были ли в ее поведении хоть какие-то признаки настороженности? Она держалась как будто бы вполне естественно – вот только это язвительное замечание под занавес насчет своего аспирина.

И тут Таппенс вдруг села на кровати. Она вспомнила, что ее аспирин вместе с йодом и мятными лепешками лежит у нее в ящике письменного стола, куда она сунула все это хозяйство с глаз долой, когда только устраивалась в этой комнате.

Похоже, не она одна в «Сан-Суси» роется в чужих вещах. Миссис Перенья ее в этом опередила.

1

На следующий день в Лондон уехала миссис Спрот. В ответ на ее робкие намеки несколько обитателей «Сан-Суси» немедленно вызвались в порядке очереди присматривать за Бетти.

Когда миссис Спрот, с последними наставлениями дочери вести себя очень-очень хорошо, покинула пансион, Бетти сразу же прилепилась к Таппенс, которая взяла на себя утреннее дежурство.

– Иглать, – заявила Бетти. – Плятки.

Она с каждым днем говорила все лучше и к тому же усвоила один верный прием: склонив набок головку и награждая собеседника обворожительной улыбкой, она заключала просьбы волшебным словом «позалуста».

Таппенс думала выйти с ней на прогулку, но лил дождь, поэтому они вдвоем отправились в номер Спротов, и Бетти сразу подошла к комоду, где хранились ее игрушки.

– Будем прятать Бонзо? – спросила Таппенс.

Но Бетти уже передумала и потребовала, чтобы ей почитали.

Таппенс вытянула с конца книжной полки довольно потрепанную книжку. И сразу же была остановлена воплем Бетти:

– Нет, низзя! Похой!.. Гадкий!

Таппенс с недоумением перевела взгляд с девочки на книжку. Это был «Джек Хорнер»[49] с цветными иллюстрациями.

– Разве Джек – плохой мальчик? – спросила Таппенс. – Оттого что выковырнул сливу?

– Похой, – убежденно повторила Бетти. И с нечеловеческим усилием: – Гр-р-рязный.

Она выхватила книжку у Таппенс из рук и засунула обратно на прежнее место, а с другого конца полки вытащила точно такую же и, сияя, объявила:

– Чистый, рахоший Дже-кор-р-нер!

Оказалось, что потрепанные, испачканные книги у Бетти изымались и заменялись новыми экземплярами того же самого издания. Таппенс усмехнулась. «Гигиеническая мамаша» эта миссис Спрот, из тех, что панически боятся микробов и недоброкачественной пищи и следят, чтобы ребенок не потянул в рот нечистую игрушку.

Таппенс, выросшая в деревне, среди непринужденной обстановки в доме приходского священника, относилась к такому сверхгигиеническому чистоплюйству с изрядной долей презрения и своих детей воспитала, как она шутила, «иммунизированными против грязи». Однако тут она покорно раскрыла новенького «Джека Хорнера» и стала читать девочке, сопровождая текст пояснениями. Бетти тоже лепетала: «Вот Джек – вот слива – в пироге!» – и тыкала в картинки липким пальчиком, явно обрекая и эту книжку на скорое изгнание из своего гигиенического обихода. Потом они прочли «Гуси, гуси, гусики» и «Жила-была старушка в дырявом башмаке», а потом Бетти прятала книжки одну за другой, а Таппенс их долго-долго искала, к вящему ликованию малышки. За этими занятиями часы утреннего дежурства пролетели быстро.

После обеда Бетти уложили спать, а Таппенс была зазвана в гости к миссис О'Рурк.

В комнате у миссис О'Рурк был беспорядок, пахло мятой и черствым печевом с небольшой, но ощутимой примесью нафталина. Везде стояли в рамочках фотографии детей и внуков, а также родных и двоюродных племянников и племянниц миссис О'Рурк. Их было так много, что у Таппенс появилось ощущение, будто она смотрит театральную постановку пьесы поздневикторианского периода, со множеством реалистических деталей.

– У вас такой умелый подход к детям, миссис Бленкенсоп, – сердечно сказала миссис О'Рурк.

– Ничего удивительного, – отозвалась Таппенс. – Когда своих двое…

– Двое? – сразу встрепенулась миссис О'Рурк. – У вас же трое сыновей, вы говорили?

– О да, конечно. Но двое погодки и росли, можно сказать, вместе, вот я про них сейчас и подумала. С двоими, знаете, хочешь не хочешь, а научишься правильно управляться.

– А-а, понятно. Вы присядьте, миссис Бленкенсоп. Будьте как дома.

Таппенс послушно села. Почему в присутствие миссис О'Рурк ей всегда как-то не по себе? Вот и сейчас она чувствует себя словно Гензель и Гретель[50], получившие приглашение ведьмы.

– Скажите мне, милая, какого вы мнения о «Сан-Суси»?

Таппенс начала было красноречивые восхваления, но миссис О'Рурк бесцеремонно перебила ее:

– Я к чему спрашиваю, вы не чувствуете тут ничего странного?