Врата судьбы Кристи Агата
Глава 6
Проблемы
Многие люди, собираясь переезжать в другой дом, думают, что это – приятнейшее приключение, которое доставит им немалое удовольствие, однако их надежды далеко не всегда оправдываются.
Новоселам предстоит обращаться к услугам электриков, столяров, строителей, маляров, поставщиков холодильников, газовых плит, электроприборов, а также обойщиков, портних, которые подошьют занавески, мастеров, которые их повесят; а кроме того, потребуется настелить линолеум, обзавестись новыми коврами – для этого тоже придется прибегать к услугам соответствующих лиц. Мало того, что на каждый день намечалось какое-нибудь определенное дело, так являлись еще не меньше четырех визитеров из числа тех, которых давно перестали ждать либо о намеченном визите которых давно позабыли.
Случались, однако, и такие моменты, когда Таппенс со вздохом облегчения провозглашала, что то или иное дело наконец закончено.
– Похоже, что наша кухня теперь в полном порядке, – сказала как-то она. – Вот только никак не могу найти подходящего вместилища для муки.
– А что, – спросил Томми, – это так важно?
– Конечно. Видишь ли, мука обычно продается в трехфунтовых пакетах, и она никак не помещается в обычные банки. А они такие красивые и аккуратные: на одной изображена розочка, на другой – подсолнечник, но помещается в них не больше фунта. Страшная глупость.
Через некоторое время возникала очередная идея.
– «Лавры», – сказала однажды Таппенс. – Какое глупое название для дома. Совершенно непонятно, почему это вздумалось назвать дом «Лавры». Здесь нет никаких лавров. Было бы гораздо более естественным название «Платаны». Платаны здесь действительно прекрасные.
– А раньше, как мне говорили, он назывался «Лонг-Скофилд».
– Это название, похоже, не несет в себе какого-то скрытого символического смысла.
– Так что же такое Скофилд и кто до этого жил в нашем доме?
– Мне кажется, их фамилия Уэдингтоны. Ничего не разберешь, – подытожила Таппенс. – Уэдингтоны, потом Джонсы, которые продали дом нам. А кто был до этого? Блэкморы? А можно предположить, что когда-то домом владели Паркинсоны. Ведь их так много. Я постоянно натыкаюсь на этих Паркинсонов. Видишь ли, я не упускаю случая выяснить что-нибудь о них. Вполне возможно, что появится вдруг какая-то ценная информация, которая поможет нам… ну, поможет в решении нашей проблемы.
– Похоже, что проблемой теперь именуют все на свете. Итак, проблема Мери Джордан, так?
– Не совсем. Существует проблема Паркинсона, проблема Мери Джордан и, наверное, еще куча других проблем. «Мери Джордан умерла не своей смертью», а следующее сообщение гласит: «Это сделал один из нас». Что же имелось в виду – один из членов семьи Паркинсонов или кто-то, кто просто жил в доме? Можно предположить, что было два или три основных члена семьи, а потом старшие Паркинсоны, да еще тетушки Паркинсонов, у которых могли быть совсем другие фамилии, или племянники и племянницы Паркинсонов тоже с разными фамилиями. А ведь в доме жили еще горничная, служанка, кухарка, наверняка и гувернантка, а может быть, еще и приходящая прислуга, выполнявшая разные случайные работы, – впрочем, это было слишком давно, в те времена приходящих прислуг не держали, – одним словом, полный дом народу. В те времена в домах обитало гораздо больше людей, чем сейчас. Итак, Мери Джордан могла быть служанкой, или горничной, или даже кухаркой. Но почему кому-то понадобилось, чтобы она умерла не своей смертью? Я хочу сказать, кому-то нужно было, чтобы она умерла, в противном случае нельзя было бы сказать, что она умерла не своей смертью, ее смерть считалась бы естественной, разве не так? Послезавтра утром я снова отправляюсь со светским визитом, будем пить кофе.
– Ты чуть ли не каждое утро ездишь куда-нибудь пить кофе.
– Ну и что, это совсем неплохой способ познакомиться с людьми, которые живут по соседству. Наша деревушка совсем небольшая. А люди постоянно рассказывают о своих старых тетушках или старинных знакомых. Я постараюсь расспросить миссис Гриффин, ее, по-видимому, считают важной персоной в этих краях. Мне кажется, она железной рукой правит этим приходом. Ты и сам это видишь. Викария она держит прямо-таки в ежовых рукавицах, так же как и доктора, и его помощницу, приходскую медицинскую сестру, а также всех остальных.
– А не может ли тебе помочь эта приходская сестра?
– Не думаю. Ее уже нет в живых. Я хочу сказать: той, что была при Паркинсонах, нет в живых, а та, что работает сейчас, находится здесь совсем недавно. И местные дела ее не интересуют. Я даже не уверена, что она вообще знает о существовании Паркинсонов.
– Господи, – в отчаянии проговорил Томми, – как бы мне хотелось, чтобы мы могли забыть об этих Паркинсонах.
– Ты хочешь сказать, что тогда у нас не было бы никаких проблем?
– О господи! – воскликнул Томми. – Снова проблемы.
– Это все Беатриса, – сказала Таппенс.
– При чем тут Беатриса?
– Это она стала употреблять это слово. Собственно, даже не она, а Элизабет. Поденщица, которая приходила к нам убирать до Беатрисы. Она приходила ко мне и говорила: «О, мэм, могу я с вами поговорить? Вы понимаете, у меня проблема». А потом по четвергам стала ходить Беатриса и, наверное, переняла от нее это слово. У нее тоже появились проблемы. Речь идет о тех или иных неприятностях, только теперь их модно называть проблемами.
– Ну ладно, – сказал Томми. – На этом и согласимся. У тебя проблемы. У меня проблемы. У нас у обоих проблемы.
Он удалился с тяжелым вздохом.
Таппенс медленно сошла вниз по лестнице, качая головой. Ганнибал подошел к ней, виляя хвостом и морща нос в предвкушении удовольствия.
– Нет, Ганнибал, – сказала Таппенс. – Ты уже погулял. Тебя уже выводили утром.
Ганнибал дал ей понять, что она ошибается, никакой прогулки не было.
– Ты самый лживый пес на свете. Я не знаю другого такого обманщика, – сказала ему Таппенс. – Ты ходил гулять с папочкой.
Ганнибал сделал еще одну попытку – различными позами он стремился убедить свою хозяйку, что собака вполне может погулять еще раз, если только хозяйка согласится принять его точку зрения. Разочаровавшись в своих устремлениях, он поплелся вниз по лестнице и тут же принялся громко лаять и изображать серьезное намерение ухватить за ногу растрепанную девицу, которая орудовала «Гувером»[4]. Он терпеть не мог этого «Гувера», и ему совсем не нравилось, что Таппенс так долго разговаривает с Беатрисой.
– Не позволяйте ему на меня бросаться, – сказала Беатриса.
– Он тебя не укусит, он только делает вид, что собирается.
– А я боюсь, что однажды он все-таки меня цапнет, – сказала Беатриса. – Кстати, мэм, могу я с вами поговорить, хотя бы минутку? У меня проблема.
– Я так и думала, – сказала Таппенс. – Что же это за проблема? Между прочим, не знаешь ли ты какую-нибудь семью – нынешнюю или из тех, кто жили здесь раньше, – по фамилии Джордан?
– Джордан, дайте подумать. Нет, право, не могу ничего сказать. Джонсоны здесь, конечно, были. Одного из констеблей определенно звали Джонсоном. И еще одного почтальона. Джордж Джонсон. Это был мой дружок, – сообщила она, смущенно захихикав.
– И ты никогда не слышала о Мери Джордан, которая умерла?
Беатриса только с удивлением посмотрела на Таппенс и покачала головой, снова берясь за пылесос:
– У вас тоже проблемы?
– Ну а что за проблема у тебя?
– Надеюсь, вам не очень неприятно, что я у вас спрашиваю, мэм, но я оказалась в довольно странном положении, вы понимаете, мне ужасно неприятно…
– Ну, говори скорее, а то мне нужно уходить, я приглашена в гости.
– Да, я знаю, утренний кофе у миссис Барбер, да?
– Верно. Так говори скорее, что у тебя за проблема.
– Понимаете, это жакет. Хорошенький такой жакетик, просто прелесть. Я увидела его у Симонса, зашла и примерила, и он мне ужасно понравился. Там, правда, было небольшое пятнышко, внизу, у самой подшивки, но я подумала, ничего в этом страшного нет. Во всяком случае, я поняла…
– Прекрасно, – сказала Таппенс. – И что же дальше?
– Я подумала, что он из-за пятнышка стоит так дешево, понимаете? Вот я его и купила и очень радовалась. Но когда пришла домой, я нашла в кармане ценник, и на нем стояло не три семьдесят, а целых шесть фунтов. Мне, мэм, это очень не понравилось, и я просто не знала, что делать. Я вернулась в магазин – вы понимаете, я решила, что нужно вернуть жакет и объяснить, что я не собиралась делать ничего такого, – а эта девушка, которая мне его продала, – симпатичная такая девушка, ее зовут Глэдис, да, только не знаю, как фамилия, – но, во всяком случае, она страшно расстроилась, а я ей сказала: «Ничего страшного, я просто доплачу, что полагается». А она говорит: «Это невозможно, я уже все записала в книгу». Я-то не знаю, что это означает. Может быть, вы понимаете?
– Да, мне кажется, я понимаю, – сказала Таппенс.
– Так вот, она и говорит: «Нет, это никак невозможно, потому что у меня будут неприятности».
– Почему, собственно, у нее будут неприятности?
– Вот и я подумала то же самое. Ну, я хочу сказать, я ведь заплатила меньше, чем полагается, и принесла вещь назад, почему же у нее должны быть из-за этого неприятности? Она сказала, что если она проявила небрежность и не заметила, что в кармане жакета лежит не тот ценник, и если из-за ее небрежности мне пришлось заплатить неправильную сумму, то ее за это выгонят с работы.
– Сомневаюсь, что до этого может дойти, – сказала Таппенс. – Мне кажется, ты поступила совершенно правильно. Не знаю, что еще можно было сделать.
– Ну а вышло все по-другому. Она так расстроилась, начала кричать, плакать и все такое, поэтому я снова забрала жакет и ушла, а теперь не знаю, обманула я магазин или нет, – словом, просто не знаю, что делать.
– Видишь ли, – сказала Таппенс. – Я уже слишком стара и не знаю, как нужно себя вести в этих магазинах – все стало так странно и непонятно. И цены странные, и вообще все не так, как раньше. Но я бы на твоем месте все-таки заплатила эту разницу, может быть, просто отдала бы деньги этой девушке… как там ее зовут… кажется, что-то вроде Глэдис? А она может положить деньги в кассу или куда там полагается.
– Ах, нет, даже не знаю, мне, пожалуй, не хочется этого делать. Вы понимаете, она ведь может просто взять эти деньги себе, а если она это сделает, будет очень трудно что-нибудь доказать: а что, если это я украла деньги, а я ведь ни за что не стала бы их красть. Их украла бы Глэдис, ведь правда, а я не уверена, что ей можно доверять. О господи!
– Да, – сказала Таппенс. – Жизнь – это сложная штука, верно? Мне очень жаль, Беатриса, но, мне кажется, ты должна сама решить, как тебе следует поступить. Если ты не можешь доверять своей подруге…
– Она мне вовсе не подруга, просто я иногда что-нибудь покупаю в этом магазине. А с ней так приятно разговаривать. Но она мне не подруга. Мне кажется, у нее уже были неприятности, там, где она работала раньше. Говорят, что, продавая вещи, она отдавала не все деньги, а только часть, остальное же утаивала.
– Ну, в таком случае, – сказала Таппенс, приходя в отчаяние, – я бы вообще не стала ничего делать.
Она это сказала столь решительным тоном, что Ганнибал решил принять участие в дискуссии. Он оглушительно залаял на Беатрису и бросился в атаку на «Гувера», которого считал своим личным врагом. «Не верю я этому „Гуверу“, – сказал Ганнибал. – Очень мне хочется его искусать».
– Ах, да успокойся ты, Ганнибал. Перестань лаять. И не смей никого и ничего кусать, – велела ему Таппенс. – Я ужасно опаздываю.
И она убежала из дому.
«Всюду проблемы», – говорила себе Таппенс, спускаясь по Садовой дороге. Идя по этой дороге, она уже не в первый раз задавалась вопросом: были ли когда-то прежде вокруг этих домов сады? Это казалось маловероятным.
Миссис Барбер встретила ее очень радушно. Она подала на стол восхитительные на вид пирожные.
– Какие изумительные эклеры! – сказала Таппенс. – Вы покупали их у Бетерсби?
– О нет, их испекла моя тетушка. Она просто удивительная женщина. Умеет печь такие вкусные вещи, что просто прелесть.
– А ведь готовить эклеры очень трудно, – сказала Таппенс. – Мне, по крайней мере, это никогда не удавалось.
– Для этого нужен особый сорт муки. В этом, мне кажется, заключается весь секрет.
Дамы пили кофе и рассуждали о трудностях изготовления различных сортов домашнего печенья.
– Мы тут недавно говорили о вас с мисс Болланд, миссис Бересфорд.
– Ах вот как, – сказала Таппенс. – С мисс Болланд?
– Она живет недалеко от дома викария. Ее семья издавна живет в этих краях. Она нам рассказывала о том, как приезжала сюда девочкой. Ей здесь очень нравилось, и она всегда с радостью ждала этих поездок. Там, в саду, такой изумительный крыжовник, говорила она. И еще слива-венгерка. Теперь этот сорт вывелся, его почти нигде не встретишь – я имею в виду настоящую венгерку. Сливы встречаются, но вкус у них совсем другой, ничего похожего на настоящую венгерку.
Дамы еще поговорили о фруктах, у которых нынче совсем другой вкус, чем бывало прежде, когда они были детьми.
– У моего двоюродного деда были сливы-венгерки. И даже не одно дерево, а несколько, – сказала Таппенс.
– О да, конечно. Это, наверное, у того самого, что был каноником в Энчестере? А здесь у нас был каноник по фамилии Гендерсон, он жил с сестрой, как мне кажется. Очень печальная история. Однажды они ели печенье с тмином, я имею в виду его сестру, и у нее семечко попало не в то горло. Во всяком случае, случилось что-то в этом роде, она подавилась, никак не могла его выкашлять, так и умерла. О, как это печально! – Миссис Барбер сокрушенно покачала головой и после короткой паузы продолжала: – Ужасно печально. Таким же образом умерла одна моя кузина. Подавилась кусочком баранины. Это часто случается, как мне кажется, а еще люди умирают от икоты, потому что никак не могут перестать икать. Не знают, наверное, известного стишка, – объяснила она. – «Икота, икота, ступай за ворота; три раза икнешь да чашку возьмешь, всего и заботы – вот и нет икоты». Только, конечно, нельзя дышать, когда говоришь этот стишок.
Глава 7
Снова проблемы
– Могу я поговорить с вами минутку, мэм?
– О господи! – сказала Таппенс. – Неужели опять какие-нибудь проблемы?
Она спускалась по лестнице из «книжной комнаты», отряхиваясь от пыли, потому что на ней был ее лучший костюм, к которому она собиралась добавить шляпку с пером и отправиться на званый чай, куда ее пригласила новая приятельница, с которой она познакомилась во время распродажи «Белый слон». Самый неподходящий момент, как ей казалось, для того, чтобы обсуждать очередные затруднения Беатрисы.
– Да нет, это, собственно, не проблемы. Просто мне казалось, что вам интересно будет узнать.
– Ну нет, – сказала Таппенс, подозревая, что это все равно будет проблема, хотя, может быть, и преподнесенная в завуалированном виде. Она продолжала спускаться по лестнице. – Мне очень некогда, я тороплюсь, иначе опоздаю – меня пригласили в гости.
– Но это касается кого-то, о ком вы меня спрашивали. Вы сказали – Мери Джордан, только им кажется, что речь идет о Мери Джонсон. Понимаете, была такая Белинда Джонсон, она работала на почте, только это было давным-давно.
– Да, – сказала Таппенс. – А кроме того, кто-то мне говорил, что был еще один полицейский, которого звали Джонсон.
– Ну, все равно, так эта моя подруга – ее зовут Гвенда – знаете этот магазин – по одну сторону почта, а по другую, там, где продаются конверты, неприличные открытки и всякие такие же вещи, да еще разные фарфоровые вещички, в особенности перед Рождеством, понимаете, и…
– Знаю, – сказала Таппенс. – Этот магазин называется «У миссис Гаррисон» или как-то там еще.
– Да, но теперь его держит не миссис Гаррисон. Там совсем другая хозяйка. Но во всяком случае, эта моя подружка, Гвенда, она подумала, что вам будет интересно узнать, потому что, говорит, она слышала о Мери Джордан, которая жила здесь много лет назад. Очень давно это было. Жила здесь, в этом самом доме.
– Да что ты, она действительно жила в «Лаврах»?
– Ну, тогда он назывался иначе. Она кое-что о ней прослышала. И подумала, что вам будет интересно. О ней рассказывали какую-то грустную историю. Что-то с ней такое приключилось. Несчастный случай. Как бы то ни было, она умерла.
– Ты хочешь сказать, что она к моменту смерти жила в этом самом доме? Она была членом семьи?
– Нет. Мне кажется, фамилия хозяев дома была Паркер или что-то в этом духе. Здесь было много Паркеров, или Паркинсонов, или еще как-то. По-моему, она приезжала погостить. Мне кажется, об этом должна знать миссис Гриффин. Вы знакомы с миссис Гриффин?
– Не слишком близко, – сказала Таппенс. – Кстати сказать, именно к ней я иду сегодня на чай. Мы познакомились несколько дней назад на распродаже. До этого я с ней не встречалась.
– Она очень старая. Гораздо старше, чем кажется на вид. Но, наверное, память у нее хорошая. По-моему, один из Паркинсонов был ее крестником.
– А как его звали?
– По-моему, его звали Алек. Алек или Алекс – как-то в этом роде.
– А где он теперь? Наверное, уже вырос? Уехал куда-нибудь, пошел в солдаты или сделался моряком?
– О нет. Он умер. По-моему, он здесь и похоронен. Похоже, умер он от какой-то диковинной болезни, про которую никто ничего не знает. Она называется каким-то христианским именем.
– Ты хочешь сказать, болезнь такого-то?
– Что-то наподобие болезни Ходжкинса… Нет, это точно была не фамилия, а имя. Сама-то я ничего не знаю, но говорят, что вроде бы при этой болезни кровь делается другого цвета. Теперь-то, когда приключается такая болезнь, кровь у человека выпускают и впускают ему хорошую, а то и еще что-нибудь такое делают. Только говорят, что человек все равно умирает. Миссис Биллингс – та, у которой кондитерская лавка, – так вот, у нее была дочка, которая померла в семь лет. Говорят, от нее умирают маленькими.
– Лейкемия? – высказала предположение Таппенс.
– Подумать только, вы знаете это название. Да, точно, то самое имя. Но говорят, что скоро, наверное, придумают от нее лечение. Делают же теперь прививки, чтобы вылечить от тифа и разных других болезней.
– Ну что же, – сказала Таппенс. – Это очень интересно. Бедный малыш.
– Он был не такой уж маленький. Уже в школу ходил. Ему было, верно, лет тринадцать-четырнадцать.
– Но все равно это очень печально, – сказала Таппенс. – Господи, я ужасно опаздываю! Мне нужно торопиться.
– Наверное, миссис Гриффин может вам кое-что порассказать. Не только то, что она сама помнит; она выросла в этих краях и много чего слыхала; она частенько рассказывает о разных людях, которые жили здесь раньше. Некоторые ее рассказы прямо-таки скандальные. Ну, знаете, она рассказывает о разных там похождениях и всяких других вещах, которые происходили давным-давно, во времена то ли Эдуарда, то ли Виктории. Сама я толком не знаю, кого именно. Вы, верно, лучше в этом разбираетесь. Думаю, что Виктории, ведь она тогда была еще жива, наша старая королева. Точно, во времена Виктории. А они иногда называют это время эдуардовским, а людей называют «Кружок герцога Мальборо». Это вроде как «высший свет», верно?
– Да, – сказала Таппенс. – Верно. Высший свет.
– И разные там похождения, – с жаром подхватила Беатриса.
– Да, похождений было немало, – подтвердила Таппенс.
– Молодые девушки, наверное, делали в то время то, что им совсем не полагается делать, – тараторила Беатриса, которой вовсе не хотелось расставаться с хозяйкой как раз в тот момент, когда завязалась такая интересная беседа.
– Нет, – сказала Таппенс. – Я уверена, что девушки вели жизнь строгую и целомудренную и рано выходили замуж. Хотя их частенько выдавали за разных вельмож.
– Боже, как интересно! – воскликнула Беатриса. – Какие счастливые! Сколько, наверное, у них было красивых платьев! Они, верно, только и делали, что ездили на скачки да танцевали на балах.
– Да, – подтвердила Таппенс. – Балы бывали часто.
– Вы знаете, у меня была одна знакомая, ее бабушка служила в горничных в одном таком богатом доме, так кто только к ним не приезжал, вы знаете, даже принц Уэльский – тогда он был принцем Уэльским и только потом стал Эдуардом Седьмым, тем самым, который был давным-давно, а уж какой был симпатичный джентльмен, такой был добрый ко всем слугам и ко всем остальным тоже. А когда эта бабушка ушла с того места, она взяла себе кусок мыла, которым он однажды помыл руки, и с тех пор хранила у себя. Она, бывало, показывала его нам, детям.
– Вы, наверное, были в восторге, – сказала Таппенс. – Да, интересные были времена. Он, возможно, тоже останавливался в «Лаврах», в нашем доме.
– Нет, я ничего такого не слышала, а уж наверняка об этом бы говорили. Нет, там жили только Паркинсоны, а никакие не графини, маркизы или лорды со своими леди. А Паркинсоны, по-моему, были в основном торговцы. Очень богатые, конечно, и все такое, но все равно, разве в торговле есть что-нибудь интересное?
– Это как посмотреть, – сказала Таппенс и добавила: – Мне, кажется, пора…
– Да, конечно, вам пора, мэм.
– Иду. Спасибо тебе большое. Шляпу, пожалуй, лучше не надевать. Волосы у меня все равно уже растрепались.
– Вы, верно, заходили в тот уголок, где полно паутины. Я там приберу, чтобы больше такого не случилось.
Таппенс сбежала вниз по лестнице.
«Сколько раз по этой лестнице спускался Александр? – спросила она себя. – Много раз, наверное. И он знал, что это был „один из них“. Очень интересно. И теперь мне еще больше хочется в этом разобраться».
Глава 8
Миссис Гриффин
– Я так рада, что вы и мистер Бересфорд поселились здесь, в наших краях, – сказала миссис Гриффин, разливая чай. – Вам с сахаром? Молока налить?
Она пододвинула к Таппенс блюдо, и та взяла себе сандвич.
– В деревне, знаете ли, особенно важно, чтобы рядом жили приятные люди, с которыми у вас есть что-то общее. Вам приходилось раньше здесь бывать?
– Нет, – ответила Таппенс, – никогда. Нам предлагали великое множество разных домов, и все их нужно было осмотреть. Предварительные сведения мы получали от агентов. Многие дома, разумеется, находились в ужасном состоянии. Помнится, один из них назывался «Полный старинной прелести».
– Знаю я такие дома, прекрасно знаю, – сказала миссис Гриффин. – «Старинная прелесть» обычно сводится к тому, что в доме невероятная сырость и первым делом необходимо менять крышу. Когда же вам предлагают «современную постройку», то всем также хорошо известно, чего следует ожидать. Там обычно находишь кучу каких-то никому не нужных штучек и приспособлений, а из окон видишь только такие же уродливые дома. А вот «Лавры» просто очаровательный дом. Хотя, конечно, вам пришлось очень многое там усовершенствовать. Все мы рано или поздно вынуждены этим заниматься.
– Я полагаю, до нас в этом доме жили разные люди.
– О да, конечно, – живо отозвалась миссис Гриффин. – В наше время люди не живут подолгу на одном месте, верно? Здесь жили Катберстоны, потом Редленды, а до них еще Сеймуры. А после Сеймуров в нем жили Джонсы.
– Мне не совсем понятно, почему дом называется «Лавры».
– Ну, вы знаете, люди любили давать своим домам подобные названия. Впрочем, если вернуться в совсем далекое прошлое, когда в доме жили Паркинсоны, там, возможно, еще и были лавры. К дому вела, должно быть, подъездная аллея, обсаженная лаврами, в особенности крапчатыми. Лично мне эти крапчатые лавры никогда не нравились.
– Я с вами вполне согласна, – сказала Таппенс. – Я их тоже не люблю. Паркинсоны, как мне кажется, жили там довольно долго, – добавила она.
– О да. Я думаю, они жили там дольше, чем все остальные.
– Но о них, похоже, никто не может ничего рассказать.
– Ну, вы понимаете, дорогая, это ведь было так давно. А после… ну, после… после этого несчастья у них, очевидно, остался неприятный осадок, и неудивительно, что им захотелось продать этот дом.
– О доме пошла дурная слава? – поинтересовалась Таппенс, воспользовавшись удачным поводом. – Вы хотите сказать, что на этот дом легло некое пятно?
– Ну нет, дело совсем не в доме. Не в доме, конечно, а в людях, обитавших в нем. На них легло пятно… позорное пятно. Это случилось во время первой войны. Никто не мог этому поверить. Моя бабушка говорила, что дело это было связано с государственными тайнами, касающимися новых подводных лодок. У Паркинсонов жила в то время молодая девица, так вот, говорят, что именно она была замешана в этих делах.
– И ее звали Мери Джордан? – спросила Таппенс.
– Да. Да, вы правы. Позже высказывалось предположение, что это было ненастоящее ее имя. Мне кажется, она довольно долго находилась под подозрением. У мальчика, Александра. Славный был такой мальчик. И очень умный.
Книга вторая
Глава 1
Давным-давно
Таппенс выбирала поздравительные открытки. Погода стояла дождливая, и на почте почти никого не было. Люди опускали письма в почтовый ящик или торопливо покупали марки. А затем уходили, чтобы поскорее попасть домой. Скверная погода не располагала к тому, чтобы ходить по магазинам, заглядывать на почту и в другие места. И Таппенс считала, что время для визита было выбрано правильно.
Гвенда, которую она легко узнала по описанию Беатрисы, с готовностью подошла к прилавку, чтобы ее обслужить. На почте она занималась продажей конвертов, открыток и прочих мелочей. Что же касается дела государственной важности, каковым является почта Ее Величества, то им ведала пожилая седовласая дама. Гвенда любила поговорить, ее всегда интересовали люди, только что поселившиеся в их деревне, и она с большим удовольствием демонстрировала различные открытки – поздравления с Рождеством, с днем рождения, Днем святого Валентина, а также почтовую и всякую другую бумагу, разнообразные плитки шоколада и даже фарфоровые безделушки. Они с Таппенс уже подружились.
– Я так рада, что в этом доме снова поселились люди. Я имею в виду «Принцес-Лодж».
– А мне казалось, что он называется «Лавры».
– Нет, нет. Насколько мне известно, он никогда так не назывался. Правда, названия домов часто меняются. Новые хозяева обычно меняют название, придумывая какое-то другое, более отвечающее их вкусу.
– Да, вы, пожалуй, правы, – задумчиво проговорила Таппенс. – Нам вот тоже приходили в голову разные названия для дома. Кстати сказать, Беатриса говорила мне, что вы были знакомы с одной особой, которая жила здесь раньше. Ее звали Мери Джордан.
– Я с ней знакома не была, а только слышала про нее. Это было во время войны, не этой, а прошлой, той, которая была давным-давно, когда еще были цеппелины.
– Я тоже помню цеппелины, – сказала Таппенс.
– Они летали над Лондоном то ли в девятьсот пятнадцатом, то ли в шестнадцатом.
– Помню, мы с моей старенькой двоюродной бабушкой пошли как-то в магазин армии и флота, и в это время объявили тревогу.
– Они ведь прилетали в основном по ночам, правда? Вот страшно-то, наверное, было.
– Ну, не так уж страшно, – сказала Таппенс. – Скорее интересно, люди ужасно волновались. Вот летающие бомбы, которые сбрасывали на нас в прошлой войне, были гораздо страшнее. Не покидало ощущение, что они за тобой гонятся. Ты идешь или бежишь по улице, а она тебя догоняет.
– А по ночам, наверное, приходилось сидеть в метро? У меня есть подруга в Лондоне. Так вот она говорит, что они все ночи просиживали в метро. На станции «Уоррен-стрит», так, кажется, она называлась. Все жители были распределены по станциям метро.
– Я не жила в Лондоне во время этой войны, – сказала Таппенс. – Не думаю, чтобы мне понравилось проводить все ночи в метро.
– А вот моя подруга – ее зовут Дженни, – так она просто полюбила метро. Говорит, там было очень весело. Вы знаете, в метро у каждого была своя ступенька. Она как бы автоматически закреплялась за вами. Люди приносили с собой бутерброды и все прочее, что могло им понадобиться. Там можно было отвлечься от волнений и с кем-нибудь поболтать. Разговоры продолжались всю ночь напролет. Так было замечательно! А утром начиналось движение поездов, и все расходились по домам. По словам подруги, когда война кончилась и ночевать в метро уже не было нужды, она почувствовала себя ужасно – так стало скучно и тоскливо.
– Но в девятьсот четырнадцатом, по крайней мере, не было летающих бомб, – сказала Таппенс. – Только одни цеппелины.
Однако было совершенно очевидно, что цеппелины не вызывали у Гвенды никакого интереса.
– Я спросила вас о женщине по имени Мери Джордан, – напомнила Таппенс. – Беатриса сказала, что вы были с ней знакомы.
– Да нет, не так чтобы знакома. Просто пару раз слышала разговоры о ней, но это было бог знает как давно. Бабушка моя говорила, что у нее были чудесные золотистые волосы. Она была немка, фраулин, как их называли. Работала нянькой, ухаживала за детишками. Сначала служила в семье морского офицера, это было где-то в Шотландии, мне кажется. А потом приехала сюда. Поступила в одно семейство – их фамилия была то ли Паркс, то ли Паркинс. У нее был один выходной в неделю, и она проводила его в Лондоне, туда-то она и отвозила что-то – уж не знаю толком, что именно.
– Но все-таки, что это могло быть? – спросила Таппенс.
– Не знаю – об этом много не говорили. То, что она крала, как мне думается.
– И что же, ее поймали на воровстве?
– Нет, по-моему, нет, хотя и стали уже подозревать, но она заболела и умерла, так что ничего не узнали.
– А от чего она умерла? И где это случилось? Ее поместили в больницу?
– Нет, в те времена, по-моему, и больницы-то здесь не было. Говорили, что виновата кухарка, она по ошибке сделала что-то не то. Вроде того что перепутала шпинат с дигиталисом. А может, это был не шпинат, а салат-латук. Нет, кажется, совсем другое. Говорили еще про белладонну, сонную одурь, но этому я уж совсем не верю, потому что эту сонную одурь все прекрасно знают, да кроме того, это ягоды, а не листья. Так вот, я думаю, что это был дигиталис – нарвали листиков в саду по ошибке вместо латука. Между прочим, у дигиталиса есть еще и другое название, что-то связанное с перстами, с пальцами то есть. Так вот, в его листьях содержится какой-то сильный яд – приходил доктор, пытался что-то сделать, да только все напрасно, я так думаю, было, верно, слишком поздно.
– А большая у них была семья, много в доме было народу, когда это случилось?
– Да, по-моему, целая куча – да, конечно, ведь у них постоянно кто-нибудь гостил, как я слышала, и детей было полно, и еще всякие там няньки, горничные да гувернантки. И гости бывали постоянно, а уж на субботу и воскресенье непременно кто-нибудь приезжал. Только имейте в виду, сама-то я всего этого не наблюдала и говорю со слов бабушки. Да иногда еще старик Бодликот что-то болтает. Это садовник, который иногда здесь у нас работает. Он и тогда был садовником, и его пытались даже обвинить в том, что он по ошибке нарвал не той травы, которую следовало бы, но потом выяснилось, что это сделал не он, а кто-то из гостей. Вызвались помочь, набрали в огороде овощей и принесли на кухню кухарке. Ну, вы знаете, шпинат, латук и все такое, так ведь городские люди, они же не разбираются в этом, вот и перепутали. На следствии – или как это у них называется – говорили, что такую ошибку может совершить любой, потому что шпинат и щавель растут бок о бок с этой самой, у которой название похоже на пальцы. Они, значит, нарвали этой самой травы – рвали прямо пучками, не разбирая, где что. Как бы то ни было, все было очень печально, говорит бабушка, потому что девушка была такая миленькая, волосы у нее были – чистое золото.
– И она каждую неделю ездила в Лондон? Понятно, что ей нужен был для этого выходной.
– Ну да. Говорят, у нее в Лондоне были друзья. Она же была иностранка. Бабушка говорит, ходили слухи, что она была немецкой шпионкой.
– Это правда?
– Мне кажется, нет. Мужчинам она нравилась, вот это точно. У нее были друзья среди морских офицеров и тех, что находились в Шелтонском военном лагере. Она дружила только с военными.
– Так была она шпионкой или нет?
– Я бы так не сказала. Понимаете, бабушка только говорила, что об этом ходили слухи. Но это было не в эту войну, а совсем давно, много лет тому назад.
– Вот интересно, – сказала Таппенс, – как легко смещаются события двух мировых войн. У меня был знакомый, у которого приятель участвовал в битве при Ватерлоо.
– Подумать только! Ведь это произошло задолго до девятьсот четырнадцатого. В няньках тогда служили иностранки – всякие там мамзели да фраулины – кто их знает, что это означает. А уж как она деток любила, как хорошо за ними ухаживала, бабушка говорит. Очень ею были довольны, и все ее любили.
– Она жила тогда здесь? Я хочу сказать – в «Лаврах»?
– Тогда дом назывался иначе, мне, по крайней мере, так кажется. Она служила у Паркинсонов – или они были Перкинсы? Что-то в этом роде, не помню точно, – сказала Гвенда. – Была у них прислугой за все. Приехала она из того места, где делают этот «пирог» – ну, такой дорогущий паштет, который подают, только когда важные гости. У нас он продается в лавке «Фортнум и Мейзон». Город, значит, такой, наполовину немецкий, наполовину французский, так, по крайней мере, говорили…
– Может быть, Страсбург? – высказала предположение Таппенс.
– Вот-вот, так он называется[5]. Она еще рисовала картины. Нарисовала портрет моей старой двоюродной бабушки. Тетушка Фанни, бывало, говорила, что на нем она выглядит гораздо старше. Еще она нарисовала одного из паркинсоновских детей. Старая миссис Гриффин до сих пор его хранит. Этот паркинсоновский мальчишка что-то про нее прознал – тот самый, кажется, которого она рисовала. Он ведь был крестником миссис Гриффин, похоже, так оно и было.
– А как его звали? Может быть, Александр?
– Ну да, точно, это был Александр Паркинсон. Тот самый, что похоронен возле церкви.
Глава 2
Познакомьтесь с Матильдой, «Верной любовью» и КК
На следующее утро Таппенс отправилась на поиски хорошо известного в деревне человека, которого все обычно называли Старым Айзеком и только в исключительных, сугубо официальных случаях, если таковые вообще можно было припомнить, – мистером Бодликотом. Айзек Бодликот был, что называется, местной знаменитостью. Он был знаменитостью прежде всего из-за своего возраста – он утверждал, что ему девяносто лет (что обычно подвергалось сомнению), и он умел делать и чинить самые разнообразные вещи. Если ваши попытки вызвать водопроводчика не возымели успеха, вы обращались к старику Айзеку. Неизвестно, была ли у мистера Бодликота изначально какая-нибудь квалификация по тем специальностям, в области которых он брался за починки, однако за многие годы своей долгой жизни он научился отлично разбираться в многочисленных проблемах канализации, умел починить газовую колонку и, помимо этого, был всегда готов оказать услугу, когда требовалась помощь электрика. Плата, которую он назначал, выгодно отличалась от той, которую требовали дипломированные специалисты, а результаты его услуг, как ни странно, оказывались вполне удовлетворительными. Он мог выполнить и столярную работу, чинил замки, вешал картины, иногда, правда, недостаточно ровно, ремонтировал старые кресла, у которых вылезали наружу пружины. Главным недостатком мистера Бодликота была его безудержная говорливость, которая отчасти умерялась лишь вставными зубами, их приходилось то и дело поправлять, иначе его речь становилась совершенно невнятной. Память его по части обитателей округи была поистине безгранична. Правда, неизвестно, до какой степени на нее можно было положиться. Мистер Бодликот был не из тех, кто отказывает себе в удовольствии рассказать какую-нибудь интересную историю, относящуюся к давно прошедшим временам. Взлеты фантазии, когда он якобы вспоминал какое-нибудь событие, тут же выдавались за действительность.
– Вы просто удивитесь, уверяю вас, когда я расскажу вам то, что о нем знаю. Право слово. Все, понимаешь ли, считают, что это всем известно, да только они ошибаются. Все было совсем не так. Дело было в старшей сестре, понимаешь. Точно говорю. Такая вроде бы прекрасная была девушка. А ключ им дала собака мясника, вот тогда они все и поняли. Она их привела прямо к ее дому. Только, как оказалось, дом-то был не ее. Да-а, я мог бы и еще кое-что порассказать об этом деле. А еще была старая миссис Аткинс. Никто не знал, что она держит дома револьвер, а я знал. Узнал, когда за мной прислали, чтобы я починил ее толбой. Так в старину называли комод. Да. Толбой, именно так. Ну так вот, семидесятипятилетняя старуха, а в ящике, в ящике этого самого комода, который меня позвали чинить – там дверцы не закрывались и замок был не в порядке, – в этом ящике и лежал револьвер. Завернут он был вместе с парой женских туфель. Размер номер три. А может быть, и два. Белые атласные туфли. На малюсенькую такую ножку. Она говорила, что они принадлежали еще ее прабабушке, были от ее свадебного наряда. Вполне возможно. Только некоторые говорили, что она купила их в лавке у антиквара, я-то ничего этого не знаю. Вот там, вместе с туфлями, и лежал этот револьвер. Говорили, что его привез ее сын. Прямо-таки из Восточной Африки, право слово. Он туда ездил охотиться на слонов или на кого-то еще, точно не знаю. А когда вернулся, при нем был револьвер, он его и привез домой. И знаете, что делала эта старушка? Сын научил ее стрелять. Так вот, она садилась в гостиной и смотрела в окно, и когда кто подходил к дому по аллее, она брала револьвер и стреляла, не в него, а по сторонам – справа и слева. Человек пугался до смерти и убегал прочь. Она говорила, что не потерпит, чтобы всякие там прохожие пугали ее птичек. Заметьте, птиц она никогда не убивала, никогда в них не стреляла. Нет, нет, этого она никогда не делала. А еще ходили разговоры про миссис Лезерби. Она чуть было не попала под суд, верно говорю. Ну да, воровала в магазинах. И очень ловко, как говорят. А ведь богачка такая, что и сказать нельзя…
Таппенс условилась с мистером Бодликотом относительно ванной комнаты – там нужно было застеклить световой люк в потолке, – надеясь на то, что ей удастся направить течение его воспоминаний о прошлом в то русло, которое поможет им с Томми раскрыть хранящиеся в их доме тайны.
Старый Айзек Бодликот не заставил себя ждать и с удовольствием явился к новоселам, чтобы произвести необходимые починки в их новом доме. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем знакомство с новыми людьми. Наиболее важными событиями в его жизни были встречи с людьми, которые еще не знали, какая у него великолепная память и как много интересного она хранит. Те, что уже слышали его рассказы, редко просили, чтобы он их повторил. А вот новая аудитория! Это всегда приятное событие. И возможность продемонстрировать, как много он всего знает и какой он мастер на все руки. И еще ему доставляла удовольствие возможность пространно порассуждать по всякому подходящему поводу.
– Счастье еще, что старик Джо не пострадал. Все лицо могло оказаться израненным.
– Да, вполне возможно.
– Нужно бы подмести пол, хозяйка, там осталось стекло.
– Я знаю, – сказала Таппенс. – Просто мы еще не успели.
– Но со стеклом шутить нельзя. Вы знаете, что это за штука – стекло? Маленький осколок, а может наделать беды. Даже умереть можно, если он угодит в кровеносный сосуд. Как мисс Лавиния Шотэйкем. Вы не поверите…
Таппенс не заинтересовалась мисс Лавинией Шотэйкем. Про нее она уже слышала от других обитателей деревни. Ей было, очевидно, лет семьдесят, а то и восемьдесят, она была глуховата и почти ничего не видела.
– Я думаю, – сказала Таппенс, прерывая Айзека, прежде чем он ударится в свои воспоминания о Лавинии Шотэйкем, – что вы, наверное, много знаете о разных людях и необычайных происшествиях, которые случались в далеком прошлом.
– Я, скажу вам, уже не так молод, мне ведь больше восьмидесяти пяти. Ближе к девяноста. Но память у меня всегда была хорошая. Есть такие вещи, которые невозможно забыть, как бы много времени ни прошло. Какая-нибудь мелочь, и снова все вспоминается. Вы не поверите, какие случаи я могу вам рассказать.
– Да, просто удивительно, как много вы всего знаете о самых разных людях и интересных событиях.
Читать бесплатно другие книги:
