Врата судьбы Кристи Агата
– Я думаю, – заметила Таппенс, – что Паркинсонам, которые здесь жили, подавали на завтрак именно это. Яичницу с беконом или вареные яйца. – Она задумалась, вспоминая старинные романы. – А может быть… да, вполне возможно, на буфете стояла и холодная куропатка – это, должно быть, восхитительно! Ну конечно, я отлично помню, это было восхитительно. Детям, разумеется, доставались только одни ножки – ведь на них так мало обращали внимания. Но ножки очень приятно обгладывать. – Она замолчала, проглатывая последний кусочек почки.
Из-за двери доносились какие-то странные звуки.
– Интересно, – сказала Таппенс. – Похоже, что где-то устроили концерт, причем весьма неудачный.
Она подождала, держа в руке ломтик поджаренного хлеба, и посмотрела на Альберта, который в этот момент вошел в комнату.
– Что там происходит, Альберт? – спросила Таппенс. – Не говорите мне, что это наши рабочие на чем-то играют. На концертино, например.
– Это джентльмен, который пришел, чтобы заняться роялем, – сказал Альберт.
– Пришел, чтобы заняться роялем?
– Настроить его. Вы же велели мне позвать настройщика.
– Господи боже мой! И вы это уже сделали? Вы удивительный человек, Альберт.
Альберт был польщен, хотя ему казалось, что он действительно незаурядный человек, если принять во внимание скорость, с которой ему приходилось исполнять самые невероятные поручения, исходящие то и дело от Томми и Таппенс.
– Он говорит, что его давно пора было настроить.
– Думаю, он прав, – согласилась Таппенс.
Она допила свой кофе, вышла из столовой и направилась в гостиную. Над раскрытым роялем, в котором были видны все внутренности, стоял, наклонившись, молодой человек.
– Доброе утро, мадам, – сказал он.
– Доброе утро, – ответила Таппенс. – Я рада, что вы смогли к нам прийти.
– Этот инструмент сильно расстроен, им необходимо как следует заняться.
– Да, – согласилась Таппенс, – мне это известно. Понимаете, мы только что переехали сюда, а всякие перемещения с места на место инструменту совсем не полезны. Кроме того, его вообще давно не настраивали.
– Это легко проверить, – сказал молодой человек.
Он взял несколько разных аккордов, два веселых мажорных и два грустных, в А-моль.
– Отличный инструмент, мадам, если позволите заметить.
– Да, – сказала Таппенс. – Это «Эрард».
– Сейчас не так-то легко найти подобный инструмент.
– Ему основательно досталось, – сказала Таппенс. – Он пережил бомбежку в Лондоне. Бомба попала в наш дом. К счастью, нас не было дома. Что же касается рояля, то он пострадал в основном снаружи.
– Да, механизм в относительном порядке. Работы с ним будет не так уж много.
Приятная беседа продолжалась все время, пока работал настройщик. Наконец молодой человек сел за рояль, сыграл начало прелюдии Шопена, а потом «Дунайские волны», после чего объявил, что он завершил свою работу.
– Через некоторое время мне следует проверить, как ведет себя инструмент, – предупредил настройщик. – Хотелось бы убедиться, что с ним все в порядке, и своевременно принять меры, чтобы он – как бы это лучше выразиться – не разладился. Понимаете, может возникнуть какой-нибудь мелкий изъян, которого вы не заметите или не будете знать, что нужно делать.
Они еще поговорили, к обоюдному удовольствию, о музыке вообще, о фортепианной музыке в частности и расстались, убежденные в том, что они друг друга понимают, понимают, что такое музыка и какую огромную роль она играет в жизни людей.
– Вам, верно, предстоит еще много работы с этим домом, – заметил он, оглядевшись вокруг.
– Да, конечно, мне кажется, дом долго пустовал, прежде чем мы в нем поселились.
– Естественно. И вообще он постоянно переходил из рук в руки.
– У него своя история, весьма любопытная, – сказала Таппенс. – Я говорю о тех людях, которые жили здесь прежде, и о том, какие странные события тогда происходили.
– Ну да, вы, верно, имеете в виду те давнишние истории, не помню, когда это было – в прошлую войну или в ту, что была до этого.
– Это было как-то связано с военным флотом и с похищенными секретами? – с надеждой спросила Таппенс.
– Вполне возможно. Много тогда ходило всяких слухов, но сам я, конечно, ничего толком не знаю.
– Все это происходило задолго до вашего рождения, – сказала Таппенс, одобрительно оглядывая молодого человека.
Когда он ушел, она села за рояль.
– Сыграю «Дождь на крыше», – сказала Таппенс.
Прелюдия, которую только что сыграл молодой настройщик, воскресила воспоминания о других произведениях Шопена. После этого она взяла несколько аккордов и начала играть аккомпанемент к песне; сначала она просто мурлыкала про себя мелодию, а потом стала петь:
- О, где ты, верная любовь?
- Где странствуешь по свету?
- Когда ко мне вернешься вновь?
- Когда вернешься, где ты?
– Мне кажется, я играю не в той тональности, – сказала Таппенс, – но, по крайней мере, рояль теперь в порядке. До чего приятно снова иметь возможность играть. «О, где ты, верная любовь?» – продолжала она напевать. – Верная любовь… – задумчиво проговорила она. – Верная любовь? Да, я начинаю думать, что это знак. Мне, наверное, следует пойти к этому сараю и что-то проделать с «Верной любовью».
Она надела уличные туфли, натянула пуловер и вышла в сад. «Верная любовь» была убрана. Однако ее поставили не на старое место, в КК, а в пустующую конюшню. Таппенс выкатила коляску наружу, затащила ее на верхушку поросшего травой холма, прошлась по ней тряпкой, которой предусмотрительно запаслась, чтобы удалить остатки пыли и паутины, после чего взгромоздилась в коляску, поставила ноги на педали и предоставила «Верной любви» возможность продемонстрировать свои способности, насколько это ей позволяли ее возраст и дряхлость.
– Итак, моя «Верная любовь», – сказала она, – кати вниз, только не надо слишком торопиться.
Она убрала ноги с педалей, чтобы при необходимости можно было сдерживать скорость, упираясь ступнями в землю.
«Верная любовь» не склонна была спешить, несмотря на то что ей достаточно было лишь воспользоваться силой притяжения. Однако склон внезапно сделался круче, и, соответственно, скорость возросла. Таппенс стала тормозить сильнее, но тем не менее обе они – «Верная любовь» вместе с Таппенс – все равно угодили в самую гущу мартышкиной колючки.
– Очень неприятно и даже больно, – сказала Таппенс, пытаясь выбраться из колючего плена.
Когда ей наконец это удалось – пришлось один за другим отрывать от себя сучья колючего чудовища, – она отряхнулась и огляделась по сторонам. Она увидела густые заросли кустарника, которые простирались вверх по холму. Среди других растений там были рододендроны и гортензии. Таппенс подумала, что чуть позже здесь будет очень красиво. А пока никакой особой красоты не было – кустарник и больше ничего. И все-таки она разглядела след тропинки, уходящей в густые заросли. Теперь все сильно заросло, однако общее направление тропинки можно было проследить. Ломая ветки, Таппенс раздвинула ветви кустарника и протиснулась внутрь, к тропинке. Тропинка, извиваясь, поднималась наверх. Было ясно, что никто ее не расчищал и не ходил по ней вот уже много лет.
«Интересно, – подумала Таппенс, – куда она ведет? Ведь она была проложена кем-то с какой-то целью. А может быть, и нет», – засомневалась она, когда тропинка сделала крутой поворот в противоположном направлении, а потом пошла зигзагом. В этот момент Таппенс совершенно точно поняла, что имела в виду Алиса, когда говорила, что дорожка вздрогнула и переменила направление[8]. Кустарник поредел, среди растений появились лавры – очевидно, для того, чтобы оправдать название дома, – и узкая каменистая дорожка вилась теперь между ними, пока неожиданно не уперлась в четыре заросшие мхом ступеньки. Они вели к своеобразной нише. Первоначально она была, по-видимому, сделана из металла, который впоследствии был заменен снопами соломы. Ниша была похожа на святилище, в центре его находился пьедестал, а на нем – каменная статуя, сильно попорченная временем. Это была фигура мальчика с корзинкой на голове. В душе Таппенс шевельнулись воспоминания.
– Эта фигурка поможет мне установить точную дату, – сказала она. – Она очень похожа на ту, которая стояла в саду у тетушки Сары. Там тоже было множество лавров.
Она стала вспоминать свою тетушку Сару, у которой гостила, когда была девочкой. Она вспомнила, как играла там сама с собой. Игра эта называлась «Речные лошадки». Для этой игры требовался обруч. Можно добавить, что Таппенс было в то время шесть лет. Обруч и представлял собой лошадок. Белых лошадок с развевающимися гривами и хвостами. Таппенс воображала себе, как она скачет на этих лошадках через лужайку, поросшую довольно густой травой, потом вокруг клумбы, засаженной пампасной травкой, где султанчики-головки весело развевались на ветру, а потом по такой же, как здесь, тропинке скачет к буковой рощице, а там, среди деревьев, в такой же точно нише, похожей на беседку, стоит статуя мальчика с корзиной на голове. Собираясь на скачки и твердо рассчитывая их выиграть, Таппенс всегда брала с собой приз – этот приз нужно было положить в корзину, считая его в то же время приношением и загадывая желание. Таппенс хорошо помнила, что эти желания почти всегда сбывались.
– Но это, – сказала Таппенс, поднявшись по ступенькам и усаживаясь на верхнюю, – это, конечно, только потому, что я просто жульничала. Мне чего-то хотелось, я знала, что наверняка это получу, вот и загадывала, а потом, когда мое желание исполнялось, мне казалось, что это и есть настоящее волшебство. Как будто я принесла жертву какому-нибудь древнему богу. А на самом деле это был не бог, а просто пухленький ребенок. Но все равно, как это было интересно – что-то придумывать, а потом разыгрывать.
Она вздохнула, пошла назад вниз по тропинке и вернулась к домику, носящему таинственное название КК.
В домике было все по-прежнему. Матильда выглядела такой же забытой и заброшенной, однако внимание Таппенс привлекли два предмета. Они были сделаны из фарфора: скамеечки в объятиях белого лебедя. Одна скамеечка была синяя, вторая – голубая.
– Ну конечно, – сказала Таппенс. – Я уже видела такие штуки, когда была девочкой. Они обычно стояли на веранде. Ну да, я видела их у другой моей тетушки. Мы, бывало, называли их Оксфорд и Кембридж. Очень похожи. А обнимали их, кажется, утки – нет, нет, точно помню, это были лебеди. И вот еще что было интересно: сбоку на сиденье было углубление в форме буквы «S», туда можно было положить, что хочешь. Нужно, пожалуй, попросить Айзека взять эти скамеечки, вымыть их как следует, и мы поставим их в лоджии – или ложе, как он упорно ее называет, – хотя мне кажется, что гораздо естественнее называть ее верандой. Словом, поставлю их там, и, когда наступит хорошая погода, можно будет ими любоваться.
Она повернулась и направилась к двери. Ее нога зацепилась за выступающий полоз качалки Матильды.
– О господи! – воскликнула она. – Что я наделала?
Дело в том, что другой ногой она задела синюю скамеечку, которая свалилась на пол и раскололась на две части.
– Господи, теперь, наверное, Оксфорду конец, я его расколотила. Придется ограничиться одним Кембриджем. Не думаю, что Оксфорд можно будет склеить, «перелом» слишком сложный.
Она вздохнула и направилась к дому, пытаясь себе представить, чем занимается Томми.
А Томми предавался воспоминаниям в обществе старого друга.
– Странно как-то устроен мир, вы не находите? – сказал полковник Аткинсон. – Я слышал, что вы вместе со своей… Пруденс, кажется? Нет, нет, вы ее всегда иначе называли: Таппенс, верно? Так вот, вы, кажется, переехали из Лондона в деревню? И живете теперь где-то в районе Холлоуки? Интересно, что вас заставило это сделать? Были особые причины?
– Нам удалось найти очень недорогой дом, – сказал Томми.
– Вам повезло, это всегда соблазнительно. Как же он называется? Вы должны дать мне свой адрес.
– Раньше он назывался «Лавры», это попахивает Викторианской эпохой, вы не находите?
– «Лавры». «Лавры». Холлоуки. Что это вы задумали, интересно мне знать, что вы задумали?
Томми удивленно посмотрел на лицо своего немолодого собеседника, на его седые усы.
– Решили заняться делом? – допрашивал полковник Аткинсон. – Снова на службе своей стране?
– О нет, я для этого слишком стар, – сказал Томми. – Я давно уже вышел в отставку.
– Тогда ничего не понимаю. Впрочем, может быть, вы так говорите, потому что вам так велено. Ведь в этом деле еще так много неясного, тогда ничего толком не удалось выяснить.
– В каком деле? – поинтересовался Томми.
– Ну, вы, вероятно, читали или слышали о нем. Кардингтонский скандал. Он разразился сразу же после того, другого, после дела Эмлина Джонсона, связанного с подводными лодками. И еще были какие-то там письма.
– Ах вот вы о чем, – сказал Томми. – Я что-то смутно припоминаю.
– Дело там было, собственно, не в подлодках, просто из-за них на него обратили внимание. А тут еще эти письма. Они сразу придали всей этой истории политическую окраску. Да. Письма. Вот если бы их удалось найти, все было бы иначе. Это привлекло бы внимание к целой группе наиболее ответственных и уважаемых людей в правительстве. Удивительные происходят вещи, вы не находите? Подумать только! Среди нас находятся предатели, изменники, причем это всегда наиболее уважаемые, доверенные лица, отличные люди, которых никогда никто не может заподозрить, и за все это время… в общем, многие из них так и не были разоблачены. – Он подмигнул. – Может быть, вас и послали туда, чтобы вы поразнюхали на месте, посмотрели, что и как? Ну что, я прав, старина?
– Где поразнюхать, что посмотреть? – недоумевал Томми.
– Да в вашем доме, как вы его назвали, «Лавры»? Об этом доме в свое время ходили разные глупые шутки. Имейте в виду, там все было осмотрено, этим занимались люди из безопасности и другие тоже. Считалось, что в этом доме спрятаны важные улики. Возникло даже предположение, что эти документы были спешно отправлены за границу – называли, например, Италию. Но другие считали, что они надежно спрятаны в доме или где-то поблизости от него. Ведь там же полно всяких подвалов, закоулков, вымощенных плитами полов – словом, полно мест для тайников. Признавайтесь, старина, я не сомневаюсь, что вы снова при деле.
– Уверяю вас, я теперь ничем таким не занимаюсь.
– Ну что же, о вас и раньше так думали, когда вы работали там, в другом месте и по другому делу. В начале прошлой войны. Помните, вы тогда гонялись за одним немцем. Вместе с женщиной, которая постоянно читала детские стишки. Да-а, великолепная была работа. А теперь вас, верно, снова пустили по следу.
– Чепуха, – сказал Томми. – Выбросьте это из головы. Я просто обыкновенный старик, и больше ничего.
– Если и старик, то очень хитрый старик. Клянусь, вы гораздо лучше, чем все эти молодые. Ну конечно. Сидите тут с невинным видом. Впрочем, я понимаю, спрашивать вас не годится. Нельзя вас заставлять выдавать государственные тайны, верно? Но, во всяком случае, берегите свою жену, следите за ней. Вы же знаете, она постоянно лезет куда не следует. В прошлый раз она едва не попалась, ей только чудом удалось ускользнуть.
– Полно вам, – сказал Томми. – Таппенс интересуется этим домом только потому, что в нем много всяких необычных старинных вещей. Ей хочется узнать, кто там жил и когда, кто были люди, изображенные на старинных портретах, и все такое. Кроме того, она занимается садом. Это то, что нас действительно заботит в настоящее время. Сад, каталоги различных цветов и луковиц, и больше ничего.
– Ну что же, может, я вам и поверю, если в течение года не случится ничего знаменательного. Но я же вас знаю, Бересфорд, и нашу миссис Бересфорд мы тоже прекрасно знаем. Вы удивительная парочка, в особенности когда работаете вместе, и, готов поспорить, вы непременно что-нибудь раскопаете. Только предупреждаю: если эти бумаги увидят свет, они будут иметь исключительно важные последствия, которые ударят по нашей политической верхушке. Найдутся люди, которые будут весьма этим недовольны. Уверяю вас. А они, те самые, которые будут недовольны, в настоящее время являют собой истинный образец порядочности и высокой нравственности. Это столпы общества! Однако некоторые считают, что они весьма опасны. Запомните это. Они очень опасны, а те, что не опасны, тесно связаны с опасными. Поэтому будьте осторожны и передайте вашей жене, чтобы она тоже была осторожна.
– Знаете, – сказал Томми, – от того, что вы мне наговорили, мне становится неспокойно.
– Вот и не нужно успокаиваться, и следите как следует за миссис Таппенс. Я очень ее люблю, она вызывает у меня восхищение. Милая девушка, какой была, такой и осталась.
– Ну, девушкой ее уже не назовешь, – сказал Томми.
– Никогда не говорите этого жене. Не имейте такой привычки. Она ведь одна на тысячу. Не завидую тому, кого она заподозрила и начала выслеживать. Сильно подозреваю, что она и сейчас на охотничьей тропе.
– Я этого не думаю. Она скорее сидит сейчас за столом, пьет чай в гостях у какой-нибудь старушки по соседству.
– Ну конечно, от этих старушек можно иногда получить весьма полезную информацию. Старушки и пятилетние дети. Правду порой можно узнать из самых невероятных источников, от людей, на которых в этом смысле меньше всего надеешься. Я бы мог рассказать…
– Нисколько в этом не сомневаюсь, полковник.
– Впрочем, тайны следует хранить, их не стоит выдавать, – сказал полковник Аткинсон, покачав головой.
По дороге домой Томми задумчиво глядел в окно вагона на быстро меняющиеся картины сельского пейзажа. «Интересно, – говорил он себе, – очень интересно. Этот старый лис обычно знает, что делается в нашей области. У него есть свои источники информации. Но что же может происходить сейчас? Ведь все, что было, давно закончилось, кануло в вечность. Все закончилось с войной, после этого ничего не осталось, просто не могло остаться. Теперь все спокойно». Тут в его душу закрались сомнения. Возникли новые идеи, идеи Общего рынка. Где-то – мысли его проносились скорее не в сознании, а в подсознании, потому что он не мог забыть о внуках и племянниках, – где-то были молодые члены семей, которые играли известную роль в жизни страны, имели связи, влияние и занимали прочное положение просто потому, что это полагалось им по рождению, и если кто-то из этой молодежи оказывался нелояльным, их можно было использовать, им можно было внушить какие-то иные ценности, новые или возрожденные старые – называй их как угодно. Англия странная страна, она уже не та, что была. А может быть, она и раньше была не такой? Ведь на дне, под чистой гладью реки всегда достаточно мути и грязи. А разве то, что лежит на дне моря – галька, ракушки и прочее, – разве все это покрывает только чистая, прозрачная вода? Там, внизу, постоянно что-то движется, что-то происходит, что нужно обнаружить и пресечь. Но ведь не здесь же, не в таком же тихом местечке, как Холлоуки! Оно же все в прошлом и всегда было таким. Возникло оно как рыбачья деревушка, потом превратилось в британскую Ривьеру, а теперь – обыкновенный курорт, полный народу только в августе. Большинство теперь предпочитает проводить отпуск за границей.
– Ну и как? – спросила в тот вечер Таппенс, выходя из-за обеденного стола и направляясь в гостиную пить кофе. – Интересно было? Как поживают наши старики?
– Что верно, то верно, – вздохнул Томми. – Настоящие старики. А как твоя старушка?
– Знаешь, приходил настройщик, – сказала Таппенс, – а потом полил дождь, так что я ее не видела. Очень жаль, ведь она могла мне рассказать что-нибудь интересное.
– А вот мой старик рассказал-таки, – продолжал Томми. – Я был крайне удивлен. Что ты думаешь об этом месте, Таппенс?
– Ты имеешь в виду дом?
– Нет, не дом. Я имею в виду Холлоуки.
– Приятное местечко, как мне кажется.
– Какой смысл ты вкладываешь в это слово?
– А что, хорошее слово. Его обычно презирают, но я не понимаю почему. Мне кажется, приятное местечко – это такое, где жизнь течет размеренно, да ты и не ждешь и не желаешь каких-либо перемен. Просто радуешься, что все вокруг спокойно.
– Это, наверное, объясняется возрастом.
– Нет, я не думаю. Просто приятно знать, что существуют такие места, где не происходит никаких событий. Впрочем, должна сказать, что сегодня кое-что почти случилось.
– Что ты хочешь этим сказать? Что почти случилось? Ты опять сотворила какую-нибудь глупость, Таппенс?
– Господи, конечно нет.
– Тогда что же?
– Просто я хочу сказать, что стекло в теплице – помнишь, то, которое плохо держалось, дрожало немного? Так вот, оно упало практически мне на голову. Я могла здорово пораниться.
– Ну, судя по всему, все обошлось благополучно, – сказал Томми, взглянув на жену.
– Верно. Мне повезло. Но все равно я испугалась.
– Ну что же, нужно позвать этого старика – как его звать, Айзек, кажется? Пусть он как следует проверит другие стекла. Зачем подвергать свою жизнь опасности?
– Ну, ведь когда покупаешь старый дом, в нем всегда что-нибудь неладно.
– Ты действительно думаешь, что здесь что-то неладно?
– Почему ты так говоришь? Что может быть неладно в этом доме?
– Я говорю так потому, что сегодня мне рассказали о нем довольно странные вещи.
– Странные вещи об этом доме?
– Да.
– Но послушай, Томми, этого не может быть.
– Почему не может быть? Потому что у него такой приятный и безобидный вид? Хорошо покрашен и приведен в приличное состояние?
– Да нет, то, что он хорошо покрашен, приведен в приличное состояние, то, что у него такой славный безобидный вид, – это наша заслуга. Когда мы его купили, он выглядел старым и запущенным.
– Ну конечно, потому-то он и стоил так дешево.
– У тебя какой-то странный вид, Томми. В чем дело?
– Да все этот старик, Усатик Монти.
– Ах, наш старый приятель? Он передал мне привет?
– Разумеется. И еще он велел сказать, чтобы ты соблюдала во всем осторожность, а мне велел тебя оберегать.
– Вечно он обо всех беспокоится. Только я никак не могу понять, почему я должна соблюдать осторожность.
– Он почему-то считает, что тебе это необходимо именно здесь, в этом месте.
– Скажи ты мне, наконец, что все это значит, Томми?
– Таппенс, как тебе понравится, если я скажу, что он дал мне понять – или, если хочешь, намекнул, – что ему кажется, будто мы здесь живем не просто как частные лица, отошедшие от дел, а, как в те давние времена, находимся на действительной службе? Что мы оказались здесь по долгу службы. Что служба безопасности поручила нам что-то выяснить. Выяснить, что именно неладно в этом доме.
– Ничего не понимаю, Томми. Уж не бредишь ли ты? Или, может быть, наш Усатик несет чепуху, если именно он внушил тебе эти глупости?
– Именно он, и никто другой. Он, по-видимому, думает, что нас сюда послали с определенным заданием: обнаружить нечто.
– Что же именно обнаружить? Что это может быть?
– Что-то такое, что спрятано в этом доме.
– Что-то, что спрятано в этом доме! Томми, ты просто сошел с ума. Или, может быть, это он сумасшедший?
– Понимаешь, я тоже сначала подумал, что он сумасшедший, но теперь я в этом не уверен.
– Что здесь можно найти, обнаружить?
– То, что когда-то было здесь спрятано.
– Ты имеешь в виду зарытые сокровища? Бриллианты, принадлежавшие русским царям, спрятанные в наших подвалах, или еще что-нибудь в этом роде?
– Нет. Речь идет не о сокровищах. Имеются в виду какие-то документы или письма, обнаружение которых может оказаться для кого-то опасным.
– Ну, знаешь, все это очень странно.
– А тебе удалось что-нибудь разузнать?
– Да нет, конечно. Ничего определенного. Но похоже, в этих местах когда-то давным-давно разразился громкий скандал. Не то чтобы помнили что-то определенное, скорее на уровне «мне говорила бабушка», или «слуги судачили между собой», или еще что-нибудь в этом же духе. А реально – у Беатрисы есть подруга, которая что-то об этом знает. И там замешана Мери Джордан. И все было весьма таинственно.
– А ты не придумываешь, Таппенс? Может, тебе вспоминаются блистательные дни твоей молодости, когда некто сообщил девушке на «Лузитании» некую тайну, те дни, когда мы с тобой вели жизнь, полную приключений, когда выследили таинственного мистера Брауна?
– Боже мой, Томми, это ведь было так давно. Мы называли себя юными искателями приключений. Сейчас мне все это кажется нереальным. А тебе?
– Мне тоже. Словно это был сон. Но ведь все это было на самом деле, было, без всяких сомнений. Столько вообще всего творилось, столько событий, в которые теперь трудно поверить. Некоторые из них происходили лет шестьдесят, а то и семьдесят назад.
– Что именно сказал тебе Монти?
– Он говорил о каких-то письмах или документах, – сказал Томми. – В те времена эти документы могли вызвать – а может быть, и вызвали – настоящий переворот. Речь шла о какой-то весьма высокопоставленной персоне, о том, что эта персона не имела права занимать свой пост, о письмах и документах, которые, появись они на свет, неминуемо погубили бы этого человека. Какие страсти кипели в те давние времена!
– Во времена Мери Джордан? Это маловероятно, – сказала Таппенс. – Томми, когда ты ехал домой, был, наверное, дождь, ты заснул в вагоне, и тебе все это приснилось.
– Все возможно. Действительно, все это кажется совершенно невероятным.
– Впрочем, раз уж мы здесь живем, мы можем немного поразнюхать, – сказала Таппенс. Она оглядела комнату. – По-моему, здесь невозможно что-нибудь спрятать, а ты как думаешь?
– Кому вообще придет в голову что-либо искать в таком доме? Кто тут только не жил с тех пор.
– Ну конечно. Насколько мне удалось узнать, владельцы его, по крайней мере, постоянно менялись. Но найти место, где можно что-либо спрятать, не составит труда. Для этого существуют чердаки и подвалы. Кроме того, можно зарыть что угодно под полом в беседке. Да мало ли где еще. Во всяком случае, можно этим заняться ради развлечения, – сказала Таппенс. – Может быть, когда нам больше нечего будет делать, а спина начнет разламываться от усердной работы в саду, у нас появится возможность оглядеться. Да и просто подумать. Для начала спросить себя: «Если бы я хотела что-нибудь спрятать, какое бы я выбрала для этого место и где, по моему мнению, было бы труднее всего найти спрятанную мною вещь?»
– Мне кажется, что даже если что-то и было где-то спрятано, то уже давным-давно обнаружено кем-то, – сказал Томми. – Не говоря уже о часто менявшихся хозяевах и слугах, в доме постоянно находились рабочие, в саду – садовники и без конца наведывались агенты.
– Кто знает? Лежит, может быть, спрятанное в каком-нибудь чайнике.
Таппенс поднялась из своего кресла, подошла к камину, встала на табуретку и сняла с каминной полки китайский чайник. Сняла крышку и заглянула внутрь.
– Ничего здесь нет, – сказала она.
– Самое неподходящее место, – заметил Томми.
– Как ты думаешь, – заговорила вдруг Таппенс скорее с надеждой, нежели с тревогой, – не может такого быть, что кто-то хотел со мной разделаться и с этой целью намеренно расшатал стекло в оранжерее, чтобы оно упало мне на голову?
– Очень маловероятно, – сказал Томми. – Оно скорее предназначалось для Айзека.
– Какое разочарование, – сказала Таппенс. – А мне так хотелось думать, что я чудом избежала серьезной опасности.
– Ну, ты все-таки остерегайся, – сказал Томми. – А я постараюсь приглядывать за тобой.
– Ты всегда слишком обо мне беспокоишься.
– И это очень любезно с моей стороны. Тебе должно быть приятно, что муж о тебе беспокоится.
– А за тобой никто не охотился? Никто не пытался тебя подстрелить или устроить крушение поезда?
– Да нет, ничего такого не было, – сказал Томми. – Однако, когда поедем в следующий раз на машине, стоит, пожалуй, проверить тормоза. Но все равно, это же просто смешно.
– Разумеется, смешно, – согласилась Таппенс. – И в то же время…
– Что – в то же время?
– Ну, интересно, что приходится думать о таких вещах.
– Ты имеешь в виду Александра, которого убили, потому что ему было что-то известно? – спросил Томми.
– Ему было что-то известно о человеке, который убил Мери Джордан. Это сделал один из нас… – Для Таппенс внезапно что-то прояснилось. – Из НАС, – с ударением проговорила она. – Речь идет о НАС, о людях, которые жили в этом доме много лет назад. Это преступление мы и должны расследовать. Вернуться в прошлое и расследовать – где оно совершено и почему. Этим мы пока еще не пытались заняться.
Глава 5
Методы расследования
– Куда, хотел бы я знать, тебя носило, Таппенс? – спросил ее муж, возвратившись на следующий день домой.
– В разные места, в том числе и на чердак, – ответила она.
– Оно и видно. Прекрасно видно. Тебе известно, что у тебя вся голова в паутине?
– А в чем еще она может быть? На чердаке полно паутины. Я ничего там не нашла. Кроме нескольких флаконов лавровишневой воды.
– Лавровишневой воды? – удивился Томми. – Это интересно.
– Правда? А что, ее пьют? Вряд ли.
– Согласен. Мне кажется, ее используют в качестве лосьона для волос. Мужчины, конечно, а не женщины.
– Кажется, ты прав, – сказала Таппенс. – Помню, мой дядюшка… да, действительно, один мой дядюшка пользовался лавровишневой водой. Его друг привез ему эту воду из Америки.
– Правда? Очень интересно! – воскликнул Томми.
– Не вижу тут ничего особенно интересного, – сказала Таппенс. – Я хочу сказать, разве можно что-нибудь спрятать во флаконе с лосьоном?
– Так вот, значит, чем ты занималась.
– Ну, надо же с чего-то начать. Ведь вполне возможно, что твой приятель сказал правду – что-то может быть спрятано в этом доме, хотя довольно трудно себе представить, где и что именно здесь могли спрятать. Ведь когда дом продается, когда хозяева умирают или выезжают оттуда, из дома обычно выносят все, его полностью освобождают, правильно? Если человек получает дом по наследству, то мебель обычно продается, а если какие-то предметы и остаются, то от них избавляется следующий владелец. Следовательно, все, что там оставалось, принадлежало предыдущим владельцам, в крайнем случае тем, кто был до них, и никак не раньше.
– Тогда почему кому-то может понадобиться причинить нам вред или заставить нас отсюда уехать? Причина может быть только одна: здесь что-то спрятано, и они не хотят, чтобы мы это что-то нашли.
– Ну, это все твои предположения, – сказала Таппенс. – Может, на самом деле это все и не так. Как бы там ни было, день у меня не прошел даром. Я кое-что нашла.
– Что-нибудь имеющее отношение к Мери Джордан?
– Да нет, собственно. В подвале, как я уже говорила, ничего особенного не нашлось. Там были какие-то приспособления для печатания фотографий, как мне кажется, увеличитель или что-то в этом роде с красной лампой – такими пользовались несколько лет назад, – и лавровишневая вода. Но там нет никакой плиты, под которой можно было бы что-нибудь обнаружить. Какие-то древние сундуки, жестяные коробки, пара старых чемоданов, но все это в таком состоянии, что положить туда что-нибудь невозможно. Они мгновенно развалятся, стоит только слегка пнуть их ногой. Словом, всякая рухлядь.
– Ну что ж, очень жаль, что ничего не нашлось, – сказал Томми.
– И все-таки кое-что интересное было. Я сказала себе – иногда приходится разговаривать с собой… впрочем, пойду-ка я сейчас наверх и счищу с себя эту паутину, а потом продолжим разговор.
– Вполне согласен, пойди и приведи себя в порядок. Мне будет приятнее на тебя смотреть.
– Всякий раз, когда ты вспомнишь о Дарби и Джоан[9], – сказала Таппенс, – непременно посмотри на меня и подумай о том, что твоя жена, несмотря на ее возраст, еще вполне ничего.
– Таппенс, дорогая моя! – воскликнул Томми. – Для меня ты всегда красавица. А сейчас, когда у тебя с левого уха свешивается такая симпатичная паутинка, так просто глаз не оторвать. Эта паутинка похожа на локон в прическе императрицы Евгении, как ее изображают на портретах. Она так мило прильнула к шее. И к тому же в ней примостился паучок.
– Ну, это мне уже совсем не нравится.
Таппенс стряхнула паутину рукой и отправилась наверх. Вернувшись, она увидела на столике рюмку, наполненную жидкостью вишневого цвета, и подозрительно взглянула на нее, заметив:
– Надеюсь, ты не заставишь меня пить лавровишневую воду?
– Конечно нет, я и сам не стал бы ее пить.
– Итак, – сказала Таппенс, – если мне будет позволено продолжить то, что я начала говорить…
– С удовольствием послушаю. Ты все равно, конечно, скажешь, но считай, что я очень тебя об этом просил.
– Итак, я сказала себе: «Если бы я хотела спрятать что-нибудь в этом доме так, чтобы никто не нашел, какое место для этого я сочла бы самым подходящим?»
– Ничего не скажешь, вполне логично, – одобрил Томми.
– И вот я подумала: где здесь можно что-то спрятать? Ну конечно, одно из этих подходящих мест – Матильдин живот.
Томми недоуменно уставился на жену:
– Не понял.
– Матильдин живот. Игрушечная лошадь, о которой я тебе рассказывала. Это такая заводная игрушка, ее привезли из Америки.