Вырванное сердце Сухаренко Алексей

– Ты внушила? – засмеялся Егор. – Это мне приходилось столько раз доказывать, что у тебя есть пробелы в памяти, что ты ничего не помнишь из-за амнезии. Я и сейчас не уверен, что ты считаешь меня своим мужем.

Он произнёс это, крепко сжав ладошку, словно боясь, что после таких слов он не удержит её у себя в руке. Однако рука жены оставалась спокойной.

– Я и сама не знаю, – виновато улыбнулась женщина. – Я словно человек, который родился в чужом теле. Живёт, ходит по земле, но всё время вспоминает свои прежние воплощения. Вот и с тобой я начала что-то вспоминать, и порой мне кажется, что я и в самом деле Светлана Грачёва – жена и мать. Но иногда я сомневаюсь. Вот только в том, что я нашла свою мать, я не сомневаюсь ни секунды. Почему так? Не знаешь?

– Это просто, – расстроенно пояснил Егор. – В отношениях с твоей матерью тебе нечего вспоминать. Она тебя оставила – и всё! Твои воспоминания с ней не связаны. Вот поэтому ты так уверена. А с нами… Ты не помнишь меня, свадьбу, рождение дочери…

– Но ведь такое нельзя забыть, – перебила его Светлана.

– Можно, если полная амнезия, – сердито буркнул Грачёв, – но ты можешь вспомнить что-нибудь другое. Какую-нибудь мелочь. Мелкую ссору, какую-нибудь покупку…

– Расскажи мне про тот день, когда я от тебя ушла два года назад, – попросила Светлана. – Из-за чего это произошло?

Егор, никак не ожидавший такой просьбы, растерялся.

– Мы просто поругались, – попытался уклониться от подробностей той ссоры Грачёв. – Разве это так важно знать?

– Из-за чего же мы так смогли поругаться, что я пропала, как ты говоришь, на два года и появилась, ничего не помня? – продолжала настаивать Светлана. – Это не может быть не важно для меня. Рассказывай!

Грачёв посмотрел на часы. До окончания свидания оставалось двадцать минут.

«А может, что-нибудь вспомнит? Ведь такое не просто забыть! Даже при амнезии у неё могло всё это схорониться в потаённых уголках памяти. Как говорится – клин клином».

По мере рассказа Светлана не раз менялась в лице, вспыхивала румянцем, бледнела, хмурила брови. Казалось, она заживо переживала ту ссору, о которой эмоционально рассказал Грачёв.

…Вся эта смертельная воронка завертелась после того, как жена узнала, что он сфальсифицировал уголовное дело против Магомеда и её бывшему ухажёру друзья-сослуживцы мужа подбросили наркотик.

– Ты эту кашу заварил, тебе и расхлёбывать. – Она ставила ультиматум и не собиралась идти на примирение. – Если ты его не освободишь, то у нас с тобой уже никакой жизни не будет.

– Будет! Всё у нас теперь нормально будет, – упрямо твердил своё лейтенант полиции, ничуть не жалея о своём поступке и считая женины слова за капризы и пустую интеллигентщину.

– Как ты не понимаешь, что он из-за меня сидит! – вспылила Светлана. – Он же невиновен!

– Он сидит из-за своего бараньего поведения, – парировал муж. – А потом, ты, наверное, забыла, как он меня в своё время покалечил. Считай, что ему это наказание за те старые грехи.

– Я не хочу жить с преступником, – продолжала ставить свой ультиматум Светлана. – Если ты его не освободишь, я с тобой жить не буду.

– А я с тобой буду, – разозлился Егор – Буду жить и дальше. Понятно?!

– Всё, между нами всё кончено! – вспылила Светлана, начиная собирать вещи.

– Как бы не так. – Егор притянул к себе жену и поцеловал в губы, преодолевая её нешуточное сопротивление. – Всё у нас будет как и прежде!

– Нет, не будет! Оставь меня в покое, ты мне противен!

– По своему тюремщику соскучилась?! – Преодолевая её сопротивление, мужчина повалил её на диван и стал насильно срывать одежду. – Спишь и видишь себя вместе с ним?! Ну так подожди, я ещё твой муж!

Несмотря на то что жена защищалась от его домогательств что было сил, Егор, не обращая внимания на её удары и вырванные из головы клоки волос, преодолел сопротивление и овладел ею насильно. Уже после этого «воспитательного» акта он попытался сгладить всю жестокость совершённого, но жена онемела и просто перестала с ним общаться. Так продолжалось несколько дней. Лейтенант милиции уже немного успокоился, полагая, что жена перебесилась, но он ошибался. В один из дней Егору позвонили из следственного изолятора и доложили, что его жена пришла на свидание к посаженному за наркотики дагестанцу. В глазах помутнело от гнева. Ничего не видя перед собой, словно зомби, он помчался в СИЗО и ворвался в комнату для свиданий, где застал свою жену и заключённого дагестанца. Пара отпрянула друг от друга, словно застигнутая на месте преступления: Светлана, немного помятая от его крепких объятий, причёска сбита, на лице Магомеда следы её помады. Обманутый Егор тут же залепил жене пощёчину. Кинувшегося на него борца смог остановить только электрошокер сотрудника изолятора.

– Зачем ты так? – потирая щёку, стала оправдываться жена. – Ничего же не было. Я пришла у него прощения за тебя просить.

– И как просила? Раком? – только и смог сквозь зубы процедить Грачёв. Вечером дома Светлане удалось убедить мужа, что ничего не было, кроме одного поцелуя. Ночью они помирились. С этого момента их чувства словно заиграли новыми красками. Ровно через девять месяцев родилась Анастасия. Егор был самый счастливый отец. Смотрел в зелёные дочкины глазки и радовался счастью. Через год-другой начальство обещало квартиру выделить. В полгода глаза у дочери стали карие, тёмные, как у медвежонка. С этого момента Егор перестал находить себе место. Все поздравления знакомых с «маленьким счастьем» были словно ножом по сердцу. Счастье?!

«Да, наверное, – думал Грачёв, – если у отца или матери такой же цвет глаз. На худой конец, у деда или бабки карие. Так у нас нет ни у кого тёмных глаз. Только серые да голубые. У прабабки моей зелёные были, но не карие».

Его мать, чувствуя состояние сына, успокаивала как могла, вспоминая родню в десятом колене.

– Подумаешь, карие, – говорила она, – так часто бывает.

«Ещё как подумаешь, если у Магомеда глаза как раз такого цвета. А Светка словно та кошка, которая сметану съела. Все мне говорят о том, что этот цвет по её родне, видимо, пошёл. А кто её родню видел-то, если она детдомовская…»

Для Егора начавшийся ад только начал набирать обороты. Словно он один за другим должен был пройти все его семь кругов. С каждым месяцем он рассматривал дочь, словно улику в уголовном деле, надеясь на какое-то чудо. Сверял её со своими детскими фото и ничего схожего не находил. Так прошло почти пять лет. С женой отношения охладели, но сохранялись. Однажды Егору при входе в общежитие вахтёрша передала письмо на имя его жены без обратного адреса. Но оперативник по специальному штампу на конверте сразу понял, что оно из лагеря для осуждённых.

«Неужто борец?» – молнией промелькнула догадка, и на душе помрачнело в ожидании самого плохого.

Тут же, пока поднимался к себе в комнату, он распотрошил казённый конверт. Письмо и правда было от дагестанца. Он писал, что никак не может забыть молодую женщину, что не может забыть последнюю их встречу на свидании в следственной тюрьме. Также хвалился своим комфортным положением на зоне и выражал уверенность в том, что не отсидит и две трети наказания. Начальнику зоны уже заплачено его роднёй, и через пару недель он сможет выйти условно-досрочно на свободу. А дальше… В его письме были слова о дочери. Об их дочери со Светланой! Он писал, что знает, что у неё дочь, и просит прощения, что не поздравил её, когда она родилась. Он написал, что был несказанно рад, но гордость не позволила ему это сделать.

«Рад! А чему ему радоваться, если ничего у них в комнате не было? Или было? — моментально отреагировал мозг Грачёва на эти строки письма, и опять в голове стало роиться: – Карие глаза, как у борца! Никого в родне нет с таким цветом глаз. Изменщица. Сучка!»

Он зашёл в комнату, опьяненный ревностью, как шекспировский мавр. Жена с дочкой уже были одетые, собираясь выйти во двор гулять. Он с ходу, без обиняков, обвинил её в измене и привёл все доказательства её вины. И комнату свиданий, и помятую блузку, и помаду, и карие глаза у дочки. А она ничего не сказала, просто брызнула слезами, схватила ключи от машины и выскочила за дверь…

…Теперь, рассказывая, Егор снова переживал произошедшее два года назад. Внешне это выглядело не менее эмоционально, чем у его слушательницы. Разве только не плакал.

– Что? Разве это письмо не было для меня доказательством твоей измены? – с надрывом в голосе вопрошал он жену, которая от переизбытка эмоций плакала, закрыв лицо руками.

– Я тебе не изменяла, – подняв заплаканное лицо, уверенно и твёрдо произнесла Светлана.

Она это произнесла так, что Егору не хватило духа её переспросить.

Он почувствовал, что последние небольшие сомнения в том, что перед ним его жена, после этих слов слетели окончательно. Словно с облетевшего дерева упали последние листья. И теперь оно готово к зиме. Готово наконец успокоиться и уснуть.

«Где же ты была все эти долгих два года? Как жила? С кем?.. Нет, к чёрту эти мысли! Главное, что ты опять со мной. С нами! Что было за эти два года, то уже травой поросло. Надо начинать новую жизнь. Ты, я и наша дочурка! Ну и, конечно, Царькова! Ведь она твоя мать!»

— Я рад, что мне удалось выяснить и получить подтверждение тому, что ты и Зинаида Фёдоровна – дочь и мать! – свернул на хорошую тему в их разговоре Грачёв. – И главное, что мне с ней теперь не нужно тебя делить.

Он обстоятельно рассказал Светлане детали поездки к месту её рождения. На лице жены засветилась улыбка. Она была довольна.

– Ты же меня теперь вытащишь отсюда? – Она уже не сомневалась в том, что это недоразумение будет скоро закончено.

– Есть несколько труднообъяснимых фактов, которые мешают быстро прекратить уголовное дело, – нахмурился Грачёв, которому не хотелось загружать голову очередными нестыковками. – Прежде всего это показания свидетелей о том, что ты назвалась Лошадкиной Марией. А такого человека нет! Это всего лишь анонимная запись! Придуманная твоей беременной мамой при записи в провинциальный роддом. Как ты могла о ней узнать? За всю жизнь со мной ты ни разу не обмолвилась об этом. Ты же значилась под своей девичьей фамилией – Найдёнова!

– Не знаю, – растерянно пожала плечами Светлана. – Но я сколько себя помнила, знала, что я та девочка – Лошадкина Мария. Может, это результат удара головой в аварии? Ну, ты же говорил об этом. Помнишь?

– Мистика какая-то. – Грачёв чувствовал, что чем больше расспрашивает и пытается найти логический ответ на ряд вопросов, так сразу же оказывается в тупике.

Его блестящие аналитические способности, неоднократно приносившие ему результат в нелёгком разыскном деле, здесь, словно морские волны, каждый раз разбивались о непонятную непреодолимую преграду.

«Как можно вспомнить то, чего никогда не знала и не могла знать? Следователь сразу выдаст версию, что она разговорила старую женщину, узнала её тайну и воспользовалась, назвавшись потерянной дочерью! Чистое мошенничество!»

— А эта твоя работа в «Ангеле»? – вспомнил Грачёв о словах Митрофановны. – На тебя дали показания ещё несколько пожилых людей. Что ты под предлогом оплаты коммунальных услуг склоняла доверчивых стариков к оформлению генеральных доверенностей, а потом их квартиры оказывались проданными.

– Но ведь я за ними ухаживала, и это мне было необходимо, – возразила жена. – У нас в «Ангеле» был такой комплекс услуг, чтобы старикам самим не просиживать в сберкассе. Половина из них ведь неходячие.

– В «Ангеле»? Так ведь там сказали, что ты у них никогда не работала, – напомнил ей Егор. – Поэтому обвинение рассматривает тебя в качестве главного и единственного подозреваемого.

– Не знаю, что произошло на работе и почему от меня там отказались, – погрустнела Светлана. – Они просто не хотят впутываться в мою историю. Боятся!

– А что с квартирой мамы? – задал важный вопрос Егор. – Ты же брала доверенность?

– Это мой секрет, – кокетливо улыбнулась жена. – Мне адвокат разъяснил права. Так что ты не старайся у меня это выведать. Ничего не получится, господин полицейский.

– Бывший. – Егор только и успел уточнить свой настоящий статус, реагируя на такое обращение, как сотрудник следственной тюрьмы заявил о том, что время их свидания закончилось.

– Дочка всё плачет, хочет тебя увидеть, – прощаясь, передал ей Грачёв, – в следующий раз, может, с ней пустят.

– Передай Насте, что я скоро к ней приду, – уверенно произнесла Светлана и добавила: – Очень скоро!

Зинаида Фёдоровна спала, но сквозь сон слышала, что происходит в доме. Наверное, её состояние можно было бы назвать дремотой, если бы не какой-то тревожный сон, от которого учащённо билось сердце. Сам сон был фрагментарен и состоял из каких-то маленьких клипов, смонтированных в нарушение всех правил логики, и поэтому было непонятно, что ей снится. Решётки на окнах, полиция, идущая стройными рядами в церковь, судья в мантии, держащая в руке молоток для отбивки мяса, которым с остервенением стучит по руке адвоката, подающего жалобу. Лицо врача в марлевой повязке, склонившееся над ней, – это единственное, что было ей узнаваемо, так как этот отрывок снился ей постоянно на протяжении многих лет. И ещё позвякивание инструментов в металлическом лотке, как на приёме у стоматолога, когда он меняет свёрла. Она всегда боялась зубной боли, и поэтому характерное звучание медицинских инструментов было для неё настоящим кошмаром. Ей снилось, что она лежит в больничной палате, наполненной разноголосием медицинской жизни. Где-то было слышно звучание радиоточки, звуки гремящей посуды говорили, что в палатах идёт раздача еды.

«Нет, это Митрофановна в кухне наводит порядок», – промелькнуло в голове, отчего Царькова чуть не проснулась.

Однако ей хотелось досмотреть и разгадать свой сон. Сложить пазлы в своём подсознании. Поэтому она усилием воли остановила пробивающийся поток мыслей и снова погрузилась в объятия Морфея. Теперь она увидела дочку, входящую к ней в палату и присевшую рядом с её кроватью. А она спала! Ей захотелось крикнуть себе, той, в больнице, чтобы просыпалась, но у неё это не получилось. И тут рука Марии легла на её руку. Та, в палате, продолжала спать.

«Что это? Тепло? Я чувствую тепло руки дочери? Но как это возможно, ведь я сплю, а чувствую словно наяву. Вот опять! Лёгкое, ласковое поглаживание! И что мне делать? Проснуться – значит не увидеть приятный сон, а спать с таким ощущением невозможно».

Мозговая деятельность, анализирующая тактильные ощущения, выбросила её из сна. Исчезли больничка и сопутствующая атмосфера, но, как ни странно, осталось тепло руки дочери. Царькова, медленно растягивая удовольствие от этого последнего приятного ощущения близости с дочерью, стала открывать веки. Сквозь щёлки света вырисовался силуэт Марии, которая сидела рядом с ней, держа её за руку. На кухне были слышны радио и стук гремящей посуды.

«Вот это да, из одного сна перелетела в другой с такими неповторимыми ощущениями! Словно сейчас всё происходит в реальности».

— Ты мне снишься? – пошевелила языком Зинаида Фёдоровна. Ей всегда было трудно начинать говорить со сна.

«Связки словно неживые, и во рту пересохло. Удивительно, словно я и впрямь проснулась. А как хорошо было бы открыть глаза от прикосновения дочери наяву. А не от той, которая сейчас под арестом, а мне только лишь снится».

— Да, мама, – донёсся до неё родной голос любимой дочери. – Я очень соскучилась. Настолько сильно, что не смогла терпеть и пришла к тебе вот так.

– Как так? – ухватилась за последние слова дочери Царькова. Она всё пыталась понять, почему она чувствует себя совершенно проснувшейся. Вернулись неприятные ощущения старости, которые отсутствовали во сне. Ревматоидные боли, слабость в теле. И очень сухо во рту!

– Так неожиданно, – улыбнулась дочь, – как снег на голову.

«Даже запах Марии чувствую. Удивительно!»

После разговора с Грачёвым Царькова приняла для себя это имя – Светлана. Нельзя сказать, что ей это далось легко. Мария ей нравилось не в пример больше. Но бывшая спортсменка понимала, что в такое трудное для их семьи время им с зятем нужно объединиться, устранив важное противоречие. И пошла на материнскую «жертву». Тем более что у дочери был паспорт на это имя. Но в мыслях старая женщина продолжала называть её по-прежнему.

– Мама, ты поспи ещё, а я к тебе скоро опять приду. – Услышав шаги из кухни, дочка встала, выпустив мамину руку.

– Я боюсь теперь закрывать глаза. – Царьковой стало холодно, словно рука дочери согревала её старое тело. – Пусть во сне, но я тебя вижу, и мне уже хорошо.

– Кого ты видишь? Ты чего, заговариваться уже стала? – В комнату вошла Митрофановна, неся незамысловатый завтрак на старом гжельском подносе.

Мария спряталась. В стороне от двери вжалась в стенку, пропустив Нужняк с подносом к кровати матери, и теперь за спиной Митрофановны делала знак о молчании, призывая маму сохранить их встречу в тайне. Митрофановна, видя улыбающуюся куда-то ей за спину Царькову, оглянулась, но Мария успела уже прошмыгнуть из комнаты.

– Свихнулась бабка окончательно, – недовольная тем, что её заставили оглянуться, проворчала бывшая прислуга.

Её слова прервал хлопок входной двери.

– И чего я с тобой, бомжихой, продолжаю возиться? – среагировала на этот звук Нужняк. – У тебя только сквозняки в собственности и остались.

– Ты и во сне вся такая же брюзга, – беззлобно усмехнулась Царькова. Она была рада, что им с дочерью удалось обвести вокруг пальца старую склочницу.

«Совсем олимпийка умом тронулась. Про сон талдычит. Знать, после ареста этой девки крыша съехала окончательно. Уже не различает сон и явь».

— Ладно, барыня, вот тебе твоя манка, – поставила поднос Нужняк, – давай завтракай быстрее, а то мне уходить пора. Сын с утра какой-то суматошный был. Надо за ним присмотреть. Как бы не нажрался, а ему на работу в вечернюю смену.

– А ты хорошо помешала? – поинтересовалась Царькова. – Там комочков нет?

– А тебе какая разница? – хихикнула Митрофановна. – Ты же во сне есть будешь. А во сне всё вкусно.

Царькова взяла ложку каши и положила в рот. Каша ещё была горячая, но не это было самое обидное. В каше были те самые комочки непроварившейся крупы, от которых пенсионерку всегда тошнило. Она не выдержала и выплюнула попавшийся в рот комочек обратно на тарелку.

– С добрым утром, – не удержалась Нужняк, сотрясаясь от смеха своим рыхлым телом. – С пробуждением тебя!

«Что же это было? Сон во сне? Незаметный переход из сна в реальность? Или дочь приходила ко мне на самом деле? Стоп! Это полный бред! Я ещё в своём уме. Она сейчас сидит в тюрьме… Значит, это был сон. Но как тогда объяснить эту горячую кашу с комочками и Нужняк?! Ведь сон не прерывался?! Дочка спряталась, когда пришла Нужняк и принесла завтрак, и она просила не подавать виду, что она здесь… Нет-нет. Если бы её выпустили, она бы никогда так не поступила. Значит, у меня начинаются проблемы с психикой. Видения. Что же это? Психическое заболевание? Шизофрения?!»

Она отложила опостылевшую кашу в сторону и сделала глоток чая. Потом, продолжая сомневаться в происходящем, больно ущипнула себя за руку, отчего на ней сразу появился небольшой синяк. Поняв, что она не спит, она ещё больше расстроилась. Царькова попыталась встать, чтобы пойти в ванную комнату и умыться, но в теле вновь появилась большая слабость. Плохо слушались мышцы ног, голова при попытке встать начала кружиться.

Митрофановна молча наблюдала за этой старой «корягой», которую прибило к берегу и которой никак не удавалось от него оттолкнуться и продолжить свой сплав по реке жизни. Она впервые ничего не комментировала вслух. Она вспомнила, как ещё совсем недавно Царькова, словно заново родившаяся, пошла на выздоровление и не нуждалась ни в чьей помощи. Теперь всё возвратилось на круги своя, а пройдёт ещё месяц, и она, как и прежде, будет лежать пластом, не в состоянии обойтись без посторонней помощи. Её помощи.

«Но где она будет лежать через месяц? Наверное, уже не здесь, а в каком-нибудь доме для престарелых, куда мне вход будет заказан. И тогда что я буду делать? Сидеть дома в своей квартире у телевизора? Нет, я привыкла работать… Может, найти другого старика? Лучше мужчину. Старенького или не очень. Если шустрый, так ещё и сама прежде него окочуриться смогу. Нет, нужен такой, чтобы поработать и поухаживать за ним по договору ренты. Чтобы болячек побольше было. Надо карту его медицинскую сперва посмотреть. Чтобы оставалось ему недолго… Буду потихоньку за ним песок подметать… Так и с этой барыней. Проваландалась, а нужно было заключить договор о уходе и сразу оформить квартиру на себя. И ничего всего этого не произошло бы».

Еще немного поохав и пожалев себя, Митрофановна вспомнила о сыне, которому сегодня нужно идти на работу в вечернюю смену. Обеспокоенная его состоянием, она спешно покинула Царькову и побежала домой. Андрея она застала читающим роман Дюма «Граф Монте-Кристо».

Нужняк безусловно радовалась тому, что сын стал вести трезвый образ жизни, но в последние дни она начала замечать, что Андрейка стал замкнутым, почти перестал с ней разговаривать, а если и обращался к матери, то только о самом необходимом в быту. Но ещё хуже стало после ареста квартирной мошенницы. Сын и вовсе стал нелюдим, перестал выходить на улицу и всё своё время проводил за чтением книг и за своим старым компьютером, сидя в Интернете. Книги все были исключительно уголовной тематики. Даже сейчас Андрей перечитывал эпизод знаменитого побега узника замка Иф…

Митрофановна и подумать не могла, что голова молодого человека была наполнена, а все его мысли были подчинены только одному желанию – помочь любимой женщине. Молодой мужчина был одержим идеей организовать ей побег и теперь рассматривал все известные литературе и истории примеры. Например, в романе Дюма его интересовал побег только с точки зрения подкопа из камеры. Рассчитывать на то, чтобы быть выброшенным вместо умершего в холщёвом мешке, в современных условиях было невозможно. Впрочем, и подкоп, если его вести из камеры его любимой арестантки, неизвестно куда ещё приведёт.

«Нет, всё это полная чушь, – понял он через некоторое время абсурдность этих исторических анахронизмов. – Из современных тюрем можно убежать лишь новыми и более изощрёнными способами».

Через своих старых друзей-собутыльников, среди которых было достаточно судимых элементов, он навёл справки и о номере камеры, и куда выходит решётка окна. Каждый день, идя на работу, независимо, в утреннюю или вечернюю смену, он вставал в место переклички и, дождавшись своей очереди, кричал через высокий тюремный забор всего три слова: «Лошадкина, я тебя люблю!» В ответ он первое время слышал чью-то громкую пародию на лошадиное ржание. И вся тюрьма сотрясалась дружным смехом.

Потом «пародист» куда-то исчез, а может, ему надоело ржать на всю округу, и наступила тишина. Впрочем, то, что в ответ на его крик ему не отвечают, его не волновало. Он знал, что его Лошадкиной будет приятно слышать его признания и ей не будет так грустно в камере.

Вскоре Нужняку-младшему улыбнулась нежданная удача, и у него и впрямь появилась реальная надежда, что Марии удастся совершить побег. Один из прежних его друзей-собутыльников, неоднократно судимый Ваня Соснов по кличке Соска, поведал страдальцу, что в её камере оказалась их общая знакомая Лизок из винного отдела. Та самая Мона Лиза, достопримечательность всех местных «алконавтов». У Соски с Моной Лизой были периодически близкие отношения, поэтому его слово для винно-водочной Джоконды было вполне авторитетным. Она в магазине проворовалась по мелочи, но её адвокат сказал ему, что ей скоро изменят меру пресечения и выпустят из СИЗО под подписку о невыезде.

– Ты, Дрон, когда мы Стограма замочили, меня ментам не сдал, поэтому я твой должник. – Соска, зная о его истории с Лошадкиной, вызвался устроить своему корешу побег для его «чувихи». – Ты меня только чуть забашляй, чтобы я кое-кому из тюремного персонала деньжат отгрузил, чтобы наших девах по разным камерам не разбросали.

Андрей никогда бы не смог признаться Соске, что Стограм был его родным отцом. Но невольное напоминание об этом трагическом эпизоде его жизни сильной болью отдалось в сердце. Он непроизвольно поморщился и покачал головой.

– Не дрейфь, Лизок сделает, как я скажу, – по-своему понял его мимику Соска. – Она же преданная мне, как собака. Скажу: «сидеть!» – будет сидеть сколько надо.

– А как передать ей команду? – обрадовавшись, перешёл на «собачий» язык и Нужняк. – Через адвоката записку передадим?

– Ещё чего?! Маляву к камню привяжем и через стенку в СИЗО, а там её по «дороге» быстро в их хату определят.

Так они и сделали и ещё накануне при помощи обыкновенной рогатки отправили закатанную в целлофан записку в одно из зарешёченных окон тюрьмы… Поэтому к приходу матери Андрей перечитывал Дюма уже больше из удовольствия, томимый ожиданием и надеждой не меньше, чем Эдмон Дантес накануне побега из тюремного замка. Ему не терпелось узнать, получила ли Мария его послание и как она оценит его помощь. Решится убежать или испугается?

Он набирал телефон Соснова, но тот был или недоступен, или занят. Под чутким и всевидящим взором матери он собрался на работу и, получив с собой обед, стал спускаться во двор. При выходе из подъезда он нос к носу столкнулся с совершено пьяным Иваном. Тот уже почти не стоял на ногах, проигрывая схватку с земным притяжением, ноги его подгибались и выпрямлялись, словно у шарнирной куклы.

Андрей попытался с ним поговорить, но Соска лишь мычал, а руками пытался что-то объяснить приятелю, дуя сквозь растопыренные пальцы и складывая кому-то фигу. При этом лицо его расплылось в клейкой, слюнявой улыбке довольного жизнью дебила. Его телефон издавал постоянные звонки, но пьяный мужчина только хлопал себя по карману и делал периодически недовольную мину, словно удручённый каким-то надоедливым насекомым. Андрей достал его телефон и ответил звонившему.

– Это адвокат, – раздалось на том конце. – Наконец я до вас дозвонился. Вы получали мои эсэмэски? Вы были в суде? Лизу освободили? Вы уже с ней?

Андрей лихорадочно соображал, что бы это могло значить.

«Мону Лизу сегодня освободили? Или Мария поехала на суд под её данными и освободилась вместо неё?»

Он отключил адвоката и стал трясти Соску, пытаясь привести его в чувство. Собрав на капоте автомобиля свежий снежок, стал с чувством втирать ему в лицо и сунул немного за шиворот. Это возымело определённое действие, и Соска наконец произнёс одно чётко различаемое матерное слово. Действуя в этом направлении и собрав снег со всех машин в округе, Андрей наконец немного привел его в чувство. Он уже узнавал его и говорил два слова, его имя и то, первое, матерное слово. Взвалив его на плечо, Андрей потащил приятеля к нему в коммуналку и там устроил ему настоящий вытрезвитель, засунув под холодный душ. После этой процедуры Соска наконец пришёл в себя и начал материться без остановки, словно стреляя из ручного пулемёта очередями. Вскоре он окончательно замёрз и стал стучать от холода зубами.

– Ты-ты-соба-ка ме-н-н-нтов-в-ская. Я те-еее-бе так-о-о-е ус-ус-троил а-аа-аа ты меня мо-мо-розишь! – жаловался бывший собутыльник.

– Ну что? Как прошёл сегодняшний суд? – наконец смог задать свой вопрос Нужняк.

– В а-а-а-ж-жу-ре всё! – шлёпал посиневшими губами Соска. – Тво-я би-и-кса отки-и-инулась вме-есто Ли-ли-зки. На-а-алей водки, с-у-с-уссука!

– Марию выпустили?! – всё никак не мог поверить в случившееся Андрей. – Скажи ещё раз или кивни!

– Д-д-д-а! – закивал головой Соснов, словно игрушечная собачка в автомобиле. Забыв про работу, Андрей добежал до магазина и вернулся в комнату трясущегося приятеля с бутылкой водки в руках. Ему хотелось узнать все подробности, но после первого же стакана Соска перестал дрожать, его лицо приняло знакомое выражение улыбчивого дебила, а изо рта опять потекли слюни. Понимая, что от него уже ничего не добиться, Андрей на радостях плеснул себе в стакан, но, поднеся ко рту, раздумал и, улыбнувшись сам себе, поставил его назад.

«Ну уж нет. Теперь-то, когда она знает, кому обязана своим освобождением, она должна изменить ко мне отношение. Не буду сам всё себе портить. Ведь теперь у меня реальный шанс завоевать Лошадкину. Что сделал для неё мент? Ничего! А я её спас! Завтра утром пойду к её матери и обрадую старушку, что дочка уже на свободе».

Альберт Змойров пришёл на работу пораньше. До прихода Алевтины он хотел почистить архив своего кабинета, чтобы уничтожить любые возможные улики. Власов сразу предупредил его, сказав, что задержанная указывает на их организацию как своё место работы. Это значило, что в его офис в любой момент могли нагрянуть с обыском. Надеяться на то, что его загодя предупредит об этом подельник, было неразумно. Альберт никогда не доверял полицейскому и считал, что тот может со временем его сдать. В сейфе у него лежала тетрадь с записями черновой бухгалтерии. В неё Альберт записывал расход криминальной выручки, указывая, кому и сколько заплатил. Там же фигурировали надписи, поясняющие, к какой квартире и за какие услуги относятся эти выплаты.

Среди получателей денег в тетради фигурировали Кузнецов и Власов. Он специально занёс их данные не шифруя. Считал, что если попадёт, то сможет выторговать себе пару лет в обмен на то, что сдаст «организаторов» преступной группы, а сам прикинется мелкой сошкой.

Открыв офис, он миновал ресепшен и вошёл в свой кабинет. Сев за стол, он первым делом открыл сейф, вытащил злополучную тетрадь и только потом почувствовал, что в кабинете он не один. Присутствие постороннего он почувствовал кожей, скорее, уловил чужой запах. Не мужской. Взгляд тут же метнулся к кожаному дивану, на котором лежала женщина. Она уже проснулась и теперь просто смотрела ему в лицо, не проявляя никакого смущения. Альберт испытал шок. Это была Мария, его сотрудница, недавно арестованная и взятая полицией под стражу. Мужчина почувствовал, как по его позвоночнику пробежал холодок, а во рту стало сухо.

«Она же должна сидеть в тюрьме, чёрт побери? Её что, отпустили? Нет, это полный бред! Я бы тогда знал. Стоп-стоп, но как это всё объяснить? Сбежала? Фу, глупость какая. Что остаётся? Заслали! Да, её ко мне заслали менты и сейчас наверняка пишут в какой-нибудь машине разговор, а может, и ведут видеозапись! Во, блин, попал! Стоп-стоп, спокойнее, у тебя есть пара минут, соображай быстрее, что делать. Тетрадь?! Уничтожить или нет? А если не успею? Скажут – пытался уничтожить улики…»

— Чем обязан? – с трудом отлепив присохший к нёбу язык, произнёс Змойров. – Вы, собственно, кто такая и как здесь оказались?

– Это я, Мария, – тихо произнесла нежданная гостья, садясь на диване. – Мне некуда было идти, а от офиса мы всегда ключ на улице прятали в трещине фундамента, вот я и переночевала.

«Главное – не давать понять, что я её знаю. А может, позвонить и вызвать полицию?»

— Меня никто не видел, – словно прочитав его мысли, попыталась оправдаться женщина. – Я сейчас уйду. Только умоюсь, если вы не против.

Мария встала и пошла умываться. Змойров проводил её взглядом, потом перевёл взгляд на тетрадь и офисный шредер.

«Стоит нажать кнопку, и через минуту этот бумажный измельчитель уничтожит компромат, разрезав его в лапшу».

Он подошёл к окну и, отодвинув жалюзи, оглядел всё вокруг, но никаких признаков слежки полиции не оказалось. Не только самой полиции, но и микроавтобусов с затемнёнными стёклами или подозрительных ремонтных бригад перед входом в офис не обнаружилось.

«А что же с квартирой олимпийской чемпионки? – неожиданно на смену проходящему страху в Альберте стала просыпаться корысть. – Ведь она оформила генералку?»

Он вытащил мобильный и стал набирать Власова. Тот долго не отвечал, но наконец Змойров услышал его заспанный голос. Услышав от «риелтора» вопрос, знает ли, где сейчас задержанная, он обругал его матом и положил трубку. Змойров перезвонил, но телефон был отключён.

– Сука! – выругался мужчина и пошёл посмотреть, почему долго задерживается женщина.

Однако в офисе уже никого не было. Змойров выглянул за дверь офиса на улицу, борясь с двумя чувствами. С одной стороны, он не хотел привлекать к себе внимание правоохранительных органов контактами с обвиняемой преступницей, но с другой стороны, он никак не мог позволить пройти сделке с квартирой Царьковой мимо себя. Он вернулся в офис и пустил тетрадь с компроматом в шредер. После этого ему стало немного спокойнее. Он налил себе кофе и стал ждать. Через некоторое время на его мобильном телефоне раздался звонок от Власова.

– Ты чего мне с самого утра уже обкуренным звонишь? – сразу перешёл в нападение оперативник.

Змойров торопливо и немного сбивчиво рассказал о своём сегодняшнем раннем визите в офисное помещение, где застал ночную гостью. На той стороне раздался смех.

– Я тебе говорю, бросай наркоту, она тебя до добра не доведёт, – насмешливо продолжал фыркать Власов. – У нас с ней сегодня следственные действия в изоляторе, а ты мне такой бред несёшь. Может, тебе привидение явилось?

Теперь уже настала очередь бросать трубку Змойрову, который не мог больше выдерживать такой насмешливый тон от полицейского…

…Власова повеселила услышанная от «чёрного риелтора» весть о появлении в его офисе арестантки. Он сразу списал это на его давнее пристрастие к наркотическим веществам. Зайдя в кабинет к следователю, он увидел, что тот ведёт допрос с одним из потерпевших от рук мошенницы. Пожилой ветеран кипел от негодования и периодически при упоминании о потере квартиры поднимал трость, словно намереваясь броситься на невидимого врага в свою последнюю атаку.

– Сейчас привезут подследственную на очную ставку, – кивнул на потерпевшего Александр Сергеевич, – а потом надо будет забрать у неё материал ещё на одну экспертизу. Сходи за Пермяковой, попроси, чтобы она подготовила всё для забора образцов, и понятых не забудь пригласить.

Удивившись такой плотности в работе, Власов пошёл в кабинет к судебному медику. Татьяна Петровна встретила его в прекрасном расположении духа. Было немного непривычно видеть Петровну такой светящейся. Не понимая, какая «добрая муха» её укусила, он передал ей просьбу следователя, ожидая увидеть удивление, но та только кивнула и обещалась быть.

«По-моему, я не знаю чего-то», – отреагировал мозг оперативного работника. Он стал расспрашивать свою коллегу по работе, но та никак не хотела рассказывать, в чём дело, хотя по ней было видно, что это ей даётся с трудом.

– Татьяна, давай колись, что произошло и почему ты такая довольная, словно вернулась от Грачёва с вашего первого свидания, – не ведая того сам, нажал на нужную клавишу лейтенант полиции.

Женщина, продолжая улыбаться, поведала Власову, что вчера вечером начальник отделения попросил её съездить к экспертам и узнать предварительные данные.

– Я после этого позвонила прежнему врачу-эксперту, Когану Самуилу Натановичу, – начала не торопясь рассказывать ему коллега, – а он уже в свою очередь позвонил своему знакомому, который устроил мне визит к экспертам…

– И? – нетерпеливо перебил её Власов, настаивая на конечном результате.

– Экспертиза ещё не прошла полностью, – Татьяна явно растягивала удовольствие, – но основные тесты на совпадение ДНК уже провели и мне по секрету сказали результат.

Пермякова, не скрывая, издевалась над Власовым, делая неприлично длинную паузу.

«Давай говори, хватит тянуть кота за яйца», — отреагировал мозг разозлённого полицейского.

– Совпадения девяносто восемь с чем-то процентов, – не выдержала Татьяна Петровна, торжественно провозгласив предварительный результат.

– А это значит… – попытался подвести черту Власов.

– А это значит, что жена Грачёва и мать его дочери похоронена на городском кладбище, а эта женщина всего лишь ловкая мошенница, и больше ничего! – радостно выдохнула женщина.

Было заметно, что для неё этот результат далеко не формальность. В этих интонациях, чрезмерном возбуждении проглядывалась её личная заинтересованность. Некий любовный реваншизм, за которым ещё оставалась жива надежда.

Довольный новостью, Власов побежал готовить очную ставку, а Татьяна ещё долго сидела, задумавшись и перебирая разные варианты своих дальнейших действий. Ей не терпелось набрать телефон Егора и прокричать ему в трубку, что он полный идиот и его использовала в своих целях ловкая преступница. В то же время она как женщина понимала, что этот мужчина любил и был одержим своим чувством, и ей было жалко рушить его выстраданный за два года ожиданий иллюзорный мир. Ведь она тоже знала, что такое любить и ждать. Надеяться понапрасну, но не сдаваться.

Спустя час-полтора ей позвонил следователь и попросил прийти к нему в кабинет со всем необходимым для забора образцов. Обвиняемая в подавленном состоянии сидела за столом напротив следователя, уткнувшись взглядом в массивный письменный набор из тёмного дерева. В кабинете уже присутствовали двое понятых и Власов. «Шурик» быстро разъяснил всем присутствующим цель данного следственного действия и зачитал постановление. Петровна подошла к обманщице Грачёва, держа наготове все необходимые приспособления для забора генетического материала.

– Откройте рот, – попросила она испытуемую, готовая ватными палочками выколоть её наглые глаза.

«Смотрит как овечка, а сама волчица что ни есть. Немудрено, что она вертела Егором, с такой-то схожей внешностью… Совсем его околдовала, стерва! Так хочется ей сказать о экспертизе… Хотя зачем? Она и сама знает, что не Грачёва».

Она быстро закончила все необходимые манипуляции и, запечатав анализы, передала на стол следователю, который отметил всё происходящее в протоколе, опечатал конверт с материалом и дал понятым на нём расписаться.

– И что теперь? – поинтересовалась обвиняемая. – Вы будете брать образцы у моей мамы?

– Нами будут сделаны заборы генетического материала у гражданки Царьковой, – с сомнением покачал головой Александр Сергеевич. – А уж мама она или просто обманутая вами потерпевшая – установит назначенная мною экспертиза.

– Я вас не обманываю, – мягко, но настойчиво повторила женщина. – Она моя мама.

– Вы бы лучше назвали свои подлинные фамилию и имя, – не выдержал Власов. – Неужели вы рассчитываете избежать наказания за мошенничество только тем, что мы не сможем установить вашу личность?

Следователь недовольно посмотрел на оперативника, который влез не в своё дело.

– Я уже назвала своё имя, – с наивным выражением лица пожала плечами задержанная, – а паспорт мой есть в деле.

– Вы нам солгали, – не стерпел теперь «Шурик», который больше других переживал, что теперь, после такого заключения, личность обвиняемой нужно будет устанавливать неизвестно каким способом.

– Я солгала? – удивилась мошенница, подняв брови.

– Да, вы не являетесь Светланой Грачёвой, и на это скоро будет заключение экспертизы, – раскрыл карты следователь. – Паспорт на её имя принадлежит женщине, умершей два года назад в автомобильной катастрофе.

– А кто же тогда я?! – растерянно, словно потерянный ребёнок, готовый расплакаться, произнесла женщина. – Я только знаю, что Зинаида Фёдоровна Царькова является моей мамой.

– Я уже слышал эту сказочную историю, как вы нашли друг друга, – усмехнулся следователь, – думаю, скоро и этот миф будет опровергнут, как все прочие. Что вы тогда скажете, кем тогда представитесь? Может, лучше внебрачной дочерью президента России?

– Я не знаю, как меня зовут, – обвиняемая была готова расплакаться, – я только знаю одно – я её дочь! Может, вы тогда всё-таки проверите – Лошадкина, Мария. Я себя всегда помнила под этим именем.

– Уже давно проверили, – подал голос Власов, который рассылал все запросы в Псковскую область. – Человека с таким именем и фамилией в доме-интернате Великих Лук никогда не было. Такого человека просто не существует!

Следователь, желающий прекратить дальнейший разговор, распорядился увести задержанную. Вошедший конвойный защелкнул на её тонких, как у ребёнка, запястьях воронёную сталь наручников и вывел женщину наружу.

– Странная она какая-то, – поделилась своим мнением Татьяна Пермякова. – Неужели так можно играть? Словно инопланетянка.

– И даже у пришельцев есть имена, – не смог не вставить своё слово Власов.

К концу рабочего дня, когда отделение опустело, Пермякова осталась на рабочем месте один на один со своими непростыми переживаниями. Накапливающийся внутренний эмоциональный фон давил на неё всё сильнее и сильнее. Распирал её изнутри, словно сжатый газ, и требовал выхода, грозя женщине сердечным взрывом. Наконец она не выдержала и позвонила Грачёву. Узнав, что у неё есть очень важная информация по квартирному делу, Егор не раздумывая бросился к ней на встречу в отделение полиции. Стоящий в дежурке постовой милиционер удивлённо поприветствовал бывшего оперативника, но не стал препятствовать его проходу на второй этаж.

Капитан почувствовал, как, проходя мимо своего кабинета, его захлестнуло чувство ностальгии по прежней работе. Ему до боли захотелось вернуться в этот старый кабинет и снова, как и раньше, заняться раскрытием преступлений, а вечером, как обычно, открывать свой обшарпанный металлический сейф и встречаться со своим «армянским другом», который, в отличие от Власова, никогда не предавал и всегда был готов выложиться перед ним тонким ароматом дубовых бочек на все сорок градусов.

Грачёв сразу заметил, что Петровна находится в возбуждённом состоянии. Глаза у женщины блестели, словно у ночной хищной кошки, так что казалось, если выключить свет, они так и останутся гореть в кромешной тьме кабинета.

– Чаю? – осторожно, чтобы не спугнуть жертву перед «броском», поинтересовалась бывшая коллега.

– Нет, я на минуту, – отказался Егор, – Настя одна дома. Ты что-то хотела мне сказать по делу?

«Торопится, словно боится, что я его сейчас прямо с чаем съем. Интересно, как он отреагирует? Не поверит? Ну это понятно. Хотя ему ли не знать, что такое экспертиза? Это может вызвать шок. А с другой стороны, нельзя всю жизнь жить иллюзиями. Надо перейти эту роковую черту, один раз потерпеть. Пусть и переболит, как шов после операции. А со временем разгладятся рубцы в памяти и станут практически незаметны. А то и вовсе исчезнут. Он ведь ещё крепкий мужчина, и не такие стрессы переносил. Работа в розыске закаляет как сталь… Начнёт спорить – я просто скажу «дурак», и на этом всё закончится».

— Я знаю результаты генетической экспертизы, – выдохнув волнение, начала рассказывать Пермякова. – Официальное заключение придёт к следователю через две недели…

– Как – экспертиза? – обрадовался Егор. – А что же мне ничего не сказали раньше? Я бы тогда адвоката жены не просил подавать ходатайство.

Слово «жены» резануло слух женщины, но не вызвало ничего, кроме жалости к ничего не подозревающему мужчине.

– Я о другой экспертизе, – поправила его Татьяна. – Ту, о которой ходатайствовал адвокат этой женщины, мы только начали.

«Той женщины! О как поддела! Всё никак не может смириться, что у нас ничего не получилось. Подожди! Какой другой?»

Татьяна Петровна подробно изложила бывшему оперативнику об эксгумации тела его жены и заборе у трупа генетического материала для сравнения с образцами его дочери.

– Как дочери?! – взорвался Грачёв – Вы не имели права брать у неё образцы без моего разрешения! Я тебе не верю. Мне дочь ничего об этом не говорила!

– Она и не знала, что происходит что-либо особенное. – Пермякову встревожил его озлобленный вид, и она попыталась говорить как можно спокойнее: – Образцы забрали у неё в школе под видом планового осмотра. Там присутствовали педагог и детский психолог, так что с точки зрения закона все формальности были соблюдены. Раз она тебе не сказала, это только доказывает, что девочку ничего не потревожило.

– Сволочи! И это друзья и коллеги! Гады вы последние! – продолжал кипеть Грачёв, не стараясь выбирать слова. – Отрыли какой-то там труп… Совсем очумели. С таким же успехом можно было любой другой вырыть. Главное, чтобы эта была женщина и умерла в то время.

Петровна больше ничего не говорила. Она просто ждала, когда Егор выговорится и успокоится. Но он говорил и говорил. Поносил всех – от начальника до рядового, заходя в оскорблениях до нецензурных выражений.

«Когда же он наконец замолчит? Наверное, не скоро. Ведь тогда придётся узнать ответ экспертизы, а он боится услышать не тот ответ, вот поэтому и говорит без умолку, понося всех и вся».

— Ну и чего ты мне хочешь сказать? – уверенным тоном подошёл к самому важному Грачёв. – Я и так знаю, что моя жена сейчас у вас под стражей. А тот труп к нам с дочерью никакого отношения не имеет. Следовало мне из-за этого сюда тащиться?

– Должна тебя огорчить, – набралась решительности Пермякова, – эксперты, сравнивая ДНК, доказали, что похороненная женщина является родной матерью твоей дочери и, следовательно, твоей женой Светланой Грачёвой.

– Хватит гнать! – отмахнулся мужчина, отвернувшись к окну, чтобы женщина не увидела бурю волнения, разыгравшуюся у него на лице.

– Егор, это не я говорю, это экспертиза, – тихо повторила свой аргумент Татьяна Петровна.

«Экспертиза ДНК!!! Этого не может быть! А если она не врёт?! Ну конечно, она врёт! Это ревность! Женская ревность. Отвергнутая женщина пытается досадить мне посильнее… Однако если ДНК… Да. Нет, чушь… Не может быть тот похороненный кусок искалеченного тела моей женой. Я же только сегодня был у неё на свидании… А эта смотрит на меня. Уставилась как на препарированную лягушку. Ждёт, какой лапкой я ещё дёрну напоследок».

— Это всё, что ты хотела мне сказать? – как можно спокойнее поинтересовался Егор. – Или есть ещё новости?

– Тебе этого мало? – удивилась Татьяна.

Она произнесла это таким тоном, что Егор невольно опять вернулся к сказанному ей о экспертизе. Как он ни старался не придавать большого значения услышанному, он понимал, что это ему не удастся, и теперь ему уже не найти для себя спокойной минутки, чтобы не думать об этом. А думать было просто не о чем. Если есть результат генной экспертизы, то это конец. Это его апокалипсис!

Выйдя из отделения, он прямиком направился в винный магазин за водкой. Душа горела и требовала забыться. Он взял бутылку и, запрыгнув в машину, рванул с места. Он мчался домой, словно врач к умирающему больному, влетел в комнату, задёрнул занавес. Дочка что-то спросила про неё, но он, стараясь побыстрее заглушить душевную боль, уже лил в гранёный стакан и тут же без закуски жадно опрокинул его содержимое в гортань. В животе разлилось знакомое тепло спиртного.

– Папа, ну где мама? – раздалось за тканью, по которой пробежала волна от детской руки. – Ты говорил, что она придёт, ещё вчера. Почему она с нами не живёт? Она же обещала!

Не найдя ответа, отец снова плеснул в стакан.

«Где она и кто она? Мама, жена или бездушный клон? Тихий и спокойный. Почти без эмоций. А Светка была как цунами, вулкан. Она никогда не сидела спокойно на месте, всегда крутилась как юла. А может, и впрямь мошенница, воспользовавшаяся своей феноменальной схожестью?»

Последнее было принять тяжелее всего. По телу пробежала холодная вьюжка, отчего всего передёрнуло, как от озноба, и на глаза набежала слеза. Словно у плохого окулиста, слеза исказила пространство, а потом оторвалась от нижнего века и звучно упала на пол. Он заплакал впервые за много-много лет. Тихо, беззвучно. Старательно смахивал ладонью накатывающуюся новую порцию влаги, чтобы слёзы, падая на пол, не выдали его состояние дочери. Для него всё в одночасье обрушилось. Вся его жизнь. Вся система координат, которую он с таким трудом выстроил. Он не знал, как теперь ему жить, что делать. Как теперь относиться к Ней? И кто Она ему и дочери? Никто???