Петербургский сыск. 1874 год, апрель Москвин Игорь

Глава двадцать восьмая. В деревне

Рощицу было не узнать. Прошла всего неделя с того дня, как приехали к найденному телу, а деревья покрылись маленькими листьями, показавшимися из коричневых и черных, совсем неподходящих мрачностью к весне, ветвям, сквозь прошлогодний серый ковёр просвечивала изумрудная трава. Листья слабо колебались на ветвях яркими зелёными тенями и тихо скользили вослед лёгкому ветерку, который то внезапно просыпался, то также внезапно утихал: зашумит, поиграет невысокими деревьями и кажется, что оживает все кругом, балеринами закачаются гибкие концы веток. По бесконечно—бирюзовому небу едва двигались редкие белоснежные облака, напоминающие корабли, плывущие по бескрайнему воздушному океану, распустив на мачтах паруса. Их пушистые и прозрачные края медленно, но изменялись с каждой секундой. Облака таяли на глазах, не давая земле теней.

Василий Михайлович шёл по протоптанной тропинке, мыслей особо не было, просто, дышал полной грудью и наслаждался пришедшей весной, хотел только припомнить название деревни то ли, в самом деле, забыл, то ли не слышал.

Не хотелось выходить из рощицы, такое умиротворение: шум молодых листьев, гомон птиц, скрип почвы под ногами, что не хотелось заниматься продолжением мрачной истории, стоившей жизни молодому полному сил юноше, которому жить бы и жить. Но судьба распределилась иначе, сперва шнурок или верёвка, а потом и острый нож довершили печальное дело.

Впереди показались крыши изб, а за ними и сами бревенчатые дома, одно и двухэтажные, огороженные заборами, где невысокие с редкими жердями, где высокие с частыми широкими досками без просветов, не выдавая постороннему взгляду, что там стоит и творится, какая живность ходит по двору.

Штабс—капитан остановился на дороге с высохшими пятнами от прошлых луж, спросить было не у кого о доме старосты, но памятуя о том, что самый большой деревянный местного начальника, направился к крыше, особняком возвышающейся на другом краю деревни.

Ворота были открыты, Василий Михайлович обернулся, улица пуста. Сыскной агент с некоторой опаской ступил во двор.

– Хозяин, есть кто? – Кликнул Орлов и поднялся на крыльцо по основательно сработанным ступеням, отворил дверь в сени, из которых пахнуло прохладой. Вновь кликнул, – хозяин, есть кто дома?

Сыскной агент не стал входить в дом, постоял на крыльце, недоумевая, куда подевались хозяева. Решил все—таки дождаться, достал из портсигара папиросу, но не успел запалить огня, как со двора раздался довольно низкий голос.

– День добрый, – у крыльца стоял низкого роста мужчина, голубые большие глаза первое, что привлекало взгляд. Короткие волосы, казалось, торчали во все стороны, словно показывали, что живут отдельно от хозяина, борода с седыми нитями лопатой спускалась на грудь и губы скрывались под густыми усами. Полинялая рубаха какого—то серого цвета, а засученные рукава открывали натруженные руки, покрытые светлыми, едва заметными волосами. На ногах покрытые пылью сапоги, в которые были заправлены с заплаткой на колене черные шаровары. Мужчина склонил голову набок и с нескрываемым любопытством смотрел на штабс—капитана, как понял Орлов, изучал. – Заходи, – произнёс хозяин и первым вошёл в дом.

Василий Михайлович не стал противиться предложению, прошёл за мужчиной в дом. Пройдя через сени, Орлов наклонил голову, чтобы не удариться о верхнюю балку двери и переступил через порожек, перед сыскным агентом была светлая горница, освещённая четырьмя окнами – по два на стену и между ними в «красном углу» икона. Штабс—капитан осенил себя крестным знамением, что подметил хозяин и улыбнулся в усы.

– Здравия желаю, вашбродь, – сощурил глаз хозяин, прикидывая, как именовать гостя.

Орлов в ответ только кивнул головой.

– Проходи, благородие, – мужчина, а это, как понял сыскной агент, был Иван Кузмич.

– Благодарю, – Василия Михайловича не покоробило это «ты», он привык на службе ко всякому. Иной раз за это «ты» спуску не давал, а здесь другой случай. Да и притом хозяин сразу вызывал какое—то непонятное чувство, но более облечённое в форму доверия.

– Садись, – хозяин указал рукой на лавку, стоящую вдоль стены.

Орлов не стал упрямиться, присел, положив руки на отполированный за долгие годы рукавами домашних стол.

– Не желаешь, чаю, вашбродь? – Мужчина даже прищурил правый глаз в ожидании ответа, словно прикидывал, что за птица такая этот пришедший господин.

– Не откажусь, – лицо штабс—капитана не выражало никаких эмоций, казалось непроницаемым, высеченным из бледного куска мрамора.

– Манька, Катька, подить сюды, – повернул голову Иван Кузмич в сторону двери.

Не прошло и секунды, как послышались лёгкие, почти беззвучные шаги, шуршание юбок и в проёме двери показались две девушки – обе со светлыми волосами, ямочками на заалевших щеках и смущёнными улыбками на лицах, хоть и смотрели на хозяина, но украдкой косили глаза на гостя, сидевшего на скамейке. Вначале Василию Михайловичу девчата показались близняшками, но внимательно присмотревшись, он отметил, что одна чуть повыше другой, разрез глаз – у одной открытый взгляд, у второй – чуть с прищуром.

«Погодки», – подумал сыскной агент.

– Самовар и побыстрей, – гаркнул Иван Кузмич и сам сел напротив штабс—капитана, начал с какой—то назойливостью и бесцеремонностью рассматривать гостя, видимо, ожидая, как тот отнесётся к хозяйской выходке. Василий Михайлович обеспокоенности не выдавал, ибо был спокоен. Одно время пришлось ему с солдатами сидеть в засадах, которые не было возможности покинуть сутками, вот и приходилось вести себя, словно мышь, почувствовавшая лисицу.

На столе появился самовар, по горнице поплыл запах берёзы, вслед за ним два стакана в медных подстаканниках, две миски: одна – с пирожками, вторая с блинами, горшок со сметаной.

– Милости просим, – Иван Кузмич подставил стакан под кран самовара и повернул ветку. Вода, обдаваемая паром, полилась тонкой струёй, – чем богаты.

– Благодарю, – произнёс Василий Михайлович и безо всякого стеснения подвинул стакан к самовару, после того, как наполнил до краёв сосуд, поднёс к носу и вдохнул запах. Чай, на удивление, оказался душистым и ароматным, Иван Кузмич не скупился тратить деньги на хороший продукт.

– Петряевский? – Спросил штабс—капитан.

– Он, – довольно улыбнулся хозяин, благодушествуя очередным глотком и тем, что гость оценил по достоинству горячий напиток. Иван Кузмич все—таки настороженно посматривал на гостя, хотя и лёд первого отчуждения начал таять.

– Расторопные хозяйки, – Василий Михайлович смотрел в прищуренные глаза старосты.

– Угу, – то ли горячий чай не давал произнести другое, то ли испытания столичного барина не кончились.

Штабс—капитан взял с миски ломоть пирога, который на удивление был вкусным.

– Да к тому же и знатные поварихи.

– И это есть, – хозяин запустил в бороду пальцы с коротко стриженными ногтями, видимо, все—таки испытывал приезжего, а Василий Михайлович не торопился задавать интересующие вопросы, спешка во всяком, даже незначительном деле не всегда приносит ожидаемый результат.

Иван Кузмич по непроницаемому лицу сыскного агента не мог прочесть, какие все—таки чувства того одолевают, а штабс—капитан и не стремился выказать состояния, в котором находился в эту минуту.

Наконец, Иван Кузмич поставил стакан на стол, отодвинув от себя, стряхнул застрявшие хлебные крошки с бороды. Складывалось впечатление, что не иначе, как готовится к какому—то действу.

– Я, – начал он и в глазах мелькнул огонёк, – вижу, мил—человек, не для пустого разговора ко мне пожаловал, а с сурьёзными намерениями, – и позволил себе улыбнуться, устремив указательный палец куда—то в потолок, – наподобие жениховских.

– Есть такое. – Василий Михайлович продолжал отхлёбывать маленькими глотками чай, продолжая «тянуть одеяло в свою сторону».

– Н—да, – протянул хозяин, отмечая выдержку именно этого столичного гостя, в обычае приезжающих всегда повышать голос, показывая, что они люди занятые и им недосуг ни чаи распивать, ни «лясы точить». Им сразу же подавай на блюде то, чему проявлен интерес и заради чего приехали. – Не разговорчив ты, барин.

Штабс—капитан пожал плечами.

– Вы, Ваше благородие, из сыскных? – С лица Ивана Кузмича схлынула наигранность и теперь перед Василием Михайловичем сидел умудрённый жизненным опытом пожилой человек, который иногда устаёт от роли простака.

– Да, – кивнул Орлов, – из сыскных.

– Господина Путилина?

– Верно, Ивана Дмитрича.

– Мы, хотя и не столичные, но земля слухами полна, наслышаны о сыскном, наслышаны.

Василий Михайлович не выказывал удивления – сыскное отделение было образовано по образцу Франции и Англии, с учётом российского колорита, никто не верил, даже министр внутренних дел, что приживётся в столице такой департамент. А вот и нет, даже в уездах разговоры о громких делах бывали занятными и обрастали такими подробностями, что иной раз невозможно отделить правду от вымысла.

– Иван Кузмич, не буду лить воду, приехал, однако, не чаи распивать, хотя отменного качества, за что благодарю. Ты говоришь, земля слухами полнится, так вот прослышал я, что местные детишки видели то, что не для их глаз было.

– По верному адресу, Вашбродь, пришли.

– Василий Михайлович, – подсказал штабс—капитан имя—отчество.

– Василий Михалыч, – повторил вслед за сыскным агентом староста и дополнил, на миг задумавшись, – по верному адресу.

Орлов не торопил, иной раз торопливость дорого стоила. Лучше немного подождать и тогда либо человек сам расскажет, что хотел скрыть, либо никакими цепями из него не вытащить.

– Мне понятна ваша озабоченность, – вот это «вы» показывало, что штабс—капитан на верном пути, – Василий Михалыч. Когда мужики после возлияния что—то не могут поделить, это для меня понятно. Хмель не такие вещи с человеком выделывает, иногда и в зверя превращает, а здесь, – он махнул рукой, словно сам являлся свидетелем злодейства, что свершилось в лесочке. – Когда барчуки друг дружку, как баранов татары режут, то тут голова идёт кругом. Неужели свет сошёл с ума?

– Не то, чтобы и вправду сошёл, но порой такое чувство возникает.

– Манька, Катька, – не оборачиваясь крикнул староста и, видимо, почувствовал спиною, как они появились в проёме двери, – быстро за Сенькой, кузнецовым сыном. Одна нога тут, другая… Живо.

Они молчали, слышно было, как где—то залаяла собака, замычала корова. Иван Кузмич выбивал пальцами по столешнице какую—то мелодию, больше напоминавшую марш.

– Служил? – Спросил штаб—капитан.

– Не довелось, – ответил хозяин, – вместо меня другому билет достался. А вы, Василий Михайлович?

– Дела давно минувших дней, – сказал сыскной агент и улыбнулся.

– Крым?

– Нет, тогда я бы молод, Николаевское училище гвардейских юнкеров, – Орлов посмотрел в глаза хозяину, – а потом Кавказ.

– По своей воле? – Удивился Иван Кузмич.

Послышались голоса и в горницу вошли трое – девушки и между ними, как под конвоем, малец лет десяти – одиннадцати. Рыжий, словно белка, веснущатый, с грязными руками, которыми пытался отбиться от дочерей старосты, что силой его приволокли.

– Дядь Вань, чё они, – мальчишка пробовал освободиться от цепких рук, – я ж сам шёл.

– Цыц, – повысил голос хозяин, – Семён, подь сюда, – и указал рукою на скамью. —

Когда мальчишка сел и утёр рукавом нос, Иван Кузмич продолжил, – господин, – вопросительно посмотрел на сыскного агента.

– Орлов, – подсказал гость.

– Господин Орлов прибыл из самой столицы и проделал долгий путь за—ради того, чтобы поговорить с тобою.

Глава двадцать девятая. Мытарства Миши

Вначале Жуков прохаживался по дебаркадеру вдоль здания вонзала, но, когда надоело, да и времени до прихода поезда было достаточно, и он решил зайти в буфетную, благо, что открывался чуть ли не с первыми лучами солнца.

Миша сел за столик, положив нога на ногу. Расторопный буфетчик, наслышанный о приезде сыскных агентов, которых показал Селиван, шустро подбежал к помощнику Путилина.

– Что желаете? – высокая фигура чуть ли не в двое сложилась перед Мишей.

– Чаю.

– Не желаете коньяку отведать, – слащавая улыбка так и светилась на лице, – французский высшей пробы, – нахваливал буфетчик.

Жуков задумался.

– Неси, братец, – махнул рукой, – от одной рюмки, пожалуй, не откажусь, – и невольно в голосе проскользнули орловские интонации, которые не преминул заметить сам говоривший и густо покраснел, нечленораздельно буркнув, – неси побыстрее.

Миша пригубил коньяк, в самом деле, напиток был отменный.

«Не удивительно, – иронически подумал путилинский помощник, – иногда поездов ждут высокие персоны, Константиновский дворец рядом».

Паровоз издал перед дебаркадером протяжный гудок, словно имел желание предупредить ожидающих о своём приближении.

Жуков посмотрел на часы.

Двадцать одна минута пятого. Точно по расписанию, завидная пунктуальность.

Селиван, видимо, как всегда, прохаживался вдоль поезда по гранитным плитам, заложив руки за спину. Начальства и высокопоставленных пассажиров поблизости не наблюдалось, можно и расслабиться.

Миша улыбнулся превращению Селивана и направился в первый вагон второго класса, располагавшийся сразу за паровозом.

Жуков остановился перед кондуктором, который учтиво поклонился, и решил начать расспросы по пути, не хотелось столь важное дело исполнять на бегу. Поезд стоял на станции восемь минут

У путилинского помощника мелькнуло: «Восемь? Почему именно восемь, а не пять, скажем, или десять?» Пожал плечами и поднялся по трём ступеням, придерживаясь за поручень правой рукой.

Вагон был почти пуст, сидело несколько человек, Миша отметил, что немногочисленные пассажиры с интересом взглянули на него, значит, если кондуктор вспомнит тот день, то может быть, вспомнит и тех, кто ехал в вагоне. А это уже кое—что, и сразу же Жуков оборвал себя, ему не нравилось забегать вперёд и тешить себя недостижимым, когда всё—таки синица лучше в руке, нежели журавель в небе.

Сыскной агент сел на скамью у окна в ожидании отхода поезда. Мысли накатывались волной и тут же исчезали, словно морской прибой. Нахлынут валом и тотчас бегут назад, чтобы собраться с силами и вновь обрушится на берег. Дебаркадер и здание вокзала медленно поползло назад, словно оно начало движение. А не поезд.

– Извиняюсь, ваше благородие, – Миша обернулся, перед ним стоял небольшого роста кондуктор с редкими усиками на круглом лице, распознавший намётанным глазом в молодом человеке чиновника, – вы куда следуете?

– Я, собственно говоря, – молодой человек улыбнулся самой доброжелательной улыбкой, – по твою душу?

– Ась? – Изумился железнодорожный служащий и глаза стали круглыми, словно серебряные рубли.

– Да, да, именно. По твою, – повторил Жуков и показал жетон сыскного агента.

– Я…

– Мне надо с вами поговорить по одному весьма важному делу, – сыскной агент посмотрел по сторонам, словно боялся, что разговор могут услышать, – и весьма, – сделал паузу, – желательно без лишних свидетелей.

– Я… пожалте за мною, – в вагонах поездов, ходящих между столицей и уездными городами, не предусматривалось особое место для кондуктора, около входа откидное сидение. В тамбуре, куда привёл Жукова кондуктор, было шумно – стучали колёса, скрежетал металл сцепки.

Железнодорожный служащий смотрел выцветшими, едва голубыми глазами, в которых читался немой вопрос: что этому надобно молодому человеку из сыскной полиции, вроде бы не за что каятся.

– Что вам угодно?

– Четвёртого дня сего месяца, – начал Миша, но был перебит кондуктором:

– Извиняюсь, – лицо приобрело ехидно—хитрое выражение, – с кем имею честь беседовать?

– Михаил Силантиевич Жуков, – исправил своё упущение сыскной агент и с благодушной улыбкой добавил, – помощник начальника сыскного отделения.

Железнодорожный служащий не стал упрямится, ведь неизвестно, что этому молодому человеку надобно. Не дай Бог, чтобы неприятное преподнёс на службе.

– Четвёртого сего месяца в вагон в Стрельне село три молодых человека, один в гимназическое форме, вот них мне хотелось бы, чтобы ты вспомнил.

Кондуктор ухмыльнулся и на душе стало спокойно:

– Вот ежели бы они шумели а то паче привлекли к себе внимание, то я бы их запомнил, а так, – он махнул рукой, снисходительно смотря на Мишу.

– Неужто ничего не припомнишь?

– Пожалуй, нет.

Жуков задумался и спустя пол минуту произнёс:

– Неужто не припомнишь?

– Через вагонные двери проходят сотни людей.

– Но…

– Вот именно «но», – слащавая улыбка не сходила с губ, видимо такими их на службу определяют, промелькнуло в Мишиной голове, кондуктор смущённо посмотрел на сыскного агента, ратуя за то, что произнёс лишнее, и сделал попытку сгладить неловкость, – трое говорите, один в гимназической форме, – наморщил лоб и выпятил сжатые губы, – нет, всё—таки не припомню, нет.

– Я могу пройти в следующий вагон.

– Так точно, но только на остановке.

– А когда она будет?

– Через несколько минут, – кондуктор поднял вверх палец, – слышите, притормаживаем.

– Хорошо, – Миша был недоволен первым опросом, – если что припомнишь, я в поезде.

– Ежели что, то непременно, – но по лицу чиновника было видно, что если даже и вспомнит, то ни в жизнь не пойдёт искать сыскного агента. Лишние хлопоты кондуктору ни к чему.

Миша дождался пока поезд, сбросив скорость и пронзительно скрежеща по рельсам, остановился у дебаркадера. Жуков не обратил внимания на название станции, быстрым шагом прошёл к следующему вагону и, взявшись за поручень, несколько секунд постоял и скрылся в чреве железного монстра.

Кондуктор второго вагона, мужчина средних лет с поджарой фигурой, на которой ладно сидел форменный китель, встретил Жукова открытой улыбкой и блеском в глазах, видимо никогда не сталкивался с сыскной полицией.

– Вы говорите, четвёртого сего месяца?

– Да.

– Четвёртое, четвёртое, – повторил мужчина, – три молодых человека. Гимназист и двое в цивильном платье.

– Совершенно верно, – Миша устало смотрел на служащего, гадая припомнит ли тот или нет.

– Как же помню, – уже не чаявший услышать хорошую весть Жуков прикидывал, узнает ли о троице в последнем вагоне состава или нет, даже вздрогнул от неожиданности.

– Помнишь? – Заикаясь, произнёс сыскной агент.

– А как же? Помню, я тогда сделал им замечание, что они громко говорили, мешая другим пассажирам и несколько раз пересаживались с места на место.

– Если они громко разговаривали, то ты мог слышать их беседу? – С надеждой спросил Миша.

– Так я и слышал, но по чести сказать, не припомню. Народу много ездит в столицу и обратно.

– Их же вспомнил?

– Так, – кондуктор задумался на мгновение и пожал плечами, – я даже не знаю, отчего их запомнил. Вот шумных господ офицеров, ехавших вчера, не признаю, а вот эту троицу… Даже не знаю, что сказать.

– Может, всё—таки припомнишь.

Кондуктор сжал губы и провёл по ним пальцем.

– Хорошо, а сможешь их признать?

– Если встречу, то непременно, в особенности гимназиста.

– Чем он выделялся?

– Мне показалось, что в жизни он тихий и неприметный, а здесь перед приятелями голос повышал, словно хотел показать, что взрослый уже, а сам… – и он махнул рукой.

– Те двое запомнились чем—либо?

– Неприметные, только вот голоса и помню, словно в голове звучат.

Миша припомнил слова Путилина, когда тот рассказывал, что люди разные и память служит не всегда одинаково, вот некоторые из них лица встретившихся, хотя бы мельком, портретами оседают на всю жизнь, у иных в голове звучат голоса, а часть людского племени, отвернувшись, уже не могут вспомнить тех, с кем свела судьбы.

– Может быть…

– Нет, господин Жуков, голоса я запоминаю, а вот лица, увольте.

– Хотя бы помнишь, где они вышли?

– А что не запомнить? Между столицей и Ораниенбаумом пять станций. Стрельна, почитай, середина пути, остаются Сергий, где вы сели в вагон, и Лигово, вот там они и сошли.

– Точно помнишь?

– Точно, господин Жуков, точно. Я их ещё глазами проводил.

– Значит, заметил, куда они пошли? – С надеждой в голосе спросил Миша.

– Да, – улыбнулся кондуктор, почувствовал значимость, что сыскной агент почувствовал живой интерес, и после некоторой паузы сказал, – в буфет.

– Не путаешь эту троицу с другими?

– Никак нет, времени прошло всего ничего, а такими компаниями редко ездят молодые люди, они обычно в одинаковой одежде, то приятели в гимназической форме, то в цивильном, да и ведут всегда тихо и почтительно, а эти, – и он махнул рукой, – ведут себя, словно перепившиеся купчики, дорвавшиеся до лёгких денег.

– Да, – Миша достал из кармана фотографическую карточку, – не было ли среди компании этого?

Кондуктор внимательно посмотрел, потом покрутил в руках и уверенно заявил:

– Был.

Глава тридцатая. Свидетель

Семён, а попросту Сёма, ибо в силу возраста так его называли, толькоИван Кузмичотносился к сыну кузнеца, как к взрослому.

– Семён, ты уразумел, что я тебе сказал.

– Да, дядь Вань, уразумел.

– А значит, ты должен ответить на все вопросы господина Орлова, – староста только кинул колючий взор на дочерей, как те исчезли за дверью, – да не стой у двери. Подь сюда, – и он указал на скамью.

Сёма старался не смотреть на довольно молодого господина из самой столицы, но иногда украдкой бросит взгляд и быстро отведёт, несмелыми шагами приблизился к столу и присел на краешек скамьи, вытертой до блеска платьями и штанами.

Штабс—капитан не знал с чего начать. Допрашивать или вести беседы с людьми в возрасте или на крайний случай с гимназистами старших классов он умел, а вот с детьми тушевался и иной раз сбивался, всё казалось, что столь юные особы не до конца осознают серьёзность расспросов и поэтому не очень доверяют, рассказывая мелочи и утаивая главное.

– Ну, – в голосе мальчишки звучал вызов, словно он, наконец, набрался смелости и теперь готов разговаривать со столичным щёголем.

– Семён, – рявкнул староста и погрозил пальцем. Штабс—капитан умоляюще посмотрел на Кузмича, тот понимающе усмехнулся. – Семён, с тобой господин Орлов имеет желание поговорить, как с понимающим мужчиной, а не с неразумным дитятей. Ты уразумел?

– Да, – кивнул головой в миг преобразившийся мальчишка, ставший похожим на взрослого человека с детской фигурой и лицом.

– Я не хочу ходить вокруг да около, – теперь Василий Михайлович устремил испытующий взгляд на кузнецового сына, который стал серьёзным, насупив губы. Наверняка, подражал отцу. – Ты слышал об убиенном, найденном подле станции?

– Угу, – кивнул Семён и поправился, – слышал. – и бросил вопросительный взгляд на Кузмича, который закрыл глаза, мол, отвечай по совести и без утайки.

– Не буду говорить, что всё сказанное тобой важно для поимки злодеев, я думаю об этом, ты знаешь не менее моего, – штабс—капитан на секунду умолк, – расскажи, что знаешь.

– Ну, это, – выдавил Семён, сжал губы и произнёс, – иной раз мы бегаем на станцию, любопытно поглазеть за паровозами, как они начинают пыхтеть, с натугой трогаясь с места. Любопытно ведь, – вроде бы, как оправдываясь, продолжил, сморщив лоб, мальчишка.