Раскрутка Троицкий Андрей

— Анна Николаевна!

— Нет-нет, прошу вас, выслушайте меня! Я знаю, что кажусь вам несколько странной. Нет-нет, не возражайте, пожалуйста!.. Я и сама понимаю, что, может быть, не все в этой истории так уж чисто… И что поведение Андрея небезупречно, но… Но он мне очень нужен. Найдите его, Леонид Николаич! Я прошу вас, найдите его… Я в вас верю. У вас глаза хорошие: умные и честные… А Виктор Альбертыч сказал, что вы с Дмитрием Борисычем — самые лучшие, что вы профессионалы, каких больше в Санкт-Петербурге нет. Вы мне поможете?

— Да, конечно, — смущенно сказал Купцов. — Даю слово, что мы с коллегой постараемся сделать все возможное. А пока давайте вернемся к вашему списку. Вот, в частности, «Петя». Это, видимо, Петр Николаевич?

— Да, это я, — с порога подтвердил возвратившийся братец.

— Ну вы-то, надо полагать, никому ничего…

— Ни сном ни духом, — заверил Московцев. — Нем как рыба!.. Кстати, Леонид Николаевич, не желаете ли рюмашечку?

— Нет-нет. Спасибо, я за рулем.

— Ну а я, с вашего позволения…

— Ради бога, — великодушно разрешил Купцов. — Итак: Петра Николаича мы в расчет не берем. Далее — «Маша». Кто у нас Маша?

— Маша — моя подружка. Еще с детского сада. Очень хороший человек.

— Потаскуха она, — хохотнул Московцев.

После наскоро пропущеного стаканчика он как-то сразу заплыл-захорошел.

— Петя! Зачем ты так!

— Потаскуха-потаскуха… что же я, не знаю?

— Давайте обсуждение личных достоинств Маши перенесем на другое время? — попросил Купцов. — Нам сейчас нужно знать только одно: не могла ли утечка произойти через Машу?

— Утечка? — озабоченно повторила женщина. — Я не понимаю, о чем вы…

— Я все объясню потом. Связь с хорошим человеком Машей у вас имеется?

— Конечно. Я могу ей позвонить.

— Позвоним, но позже. Поехали дальше по списку — «Света». Кто такая Света?

— Светланка? О, Светланка — совершенно замечательный человек. Она работала у меня в студии. А сейчас ушла в декрет. У нее мальчик скоро будет. Гришенька.

— Это хорошо. С ней вы тоже можете связаться?

— С ней свяжись! С ней только свяжись — не только без сабли останешься, но и крюк из стены вырвут! — Произнеся этот пассаж, Петр Николаевич снова выпил, подцепил вилкой маслинку и быстро-быстро зажевал.

— Петя, — нахмурилась сестра. — Брось ты с утра-то пить!

— Я на Родине, Нюша… какой же русский человек, вернувшись на Родину, не выпьет по русской традиции бутылочку «Джонни Уокера»? — резонно возразил братец. — Тем более когда нервы… как струна.

— Поехали дальше, — стоически предложил Купцов. — Следующее имя в вашем списке — «Антон». Кто это?

Тут скандинавский эксперт нервно захохотал и, взяв бутылку за горлышко, вышел из кухни. Купцов проводил его равнодушным взглядом, а вот Анна Николаевна извиняющимся тоном сказала:

— Вы не подумайте ничего такого, Леонид Николаевич. Вообще-то он хороший. Просто эта история с саблей так на него подействовала. Он очень переживает.

— Все-то у вас хорошие, — вздохнул Купцов. — Все замечательные, славные, умные… У меня складывается впечатление, что наступил золотой век, а я этого просто не заметил.

— А вы распахните глаза, Леонид Николаевич! Вы распахните глаза и присмотритесь к миру и к человеку. Уверяю, вы увидите очень много волшебного!

— Видите ли, в чем дело, драгоценная Анна Николаевна… Ваш призыв распахнуть глаза пошире и присмотреться к миру и человеку, он… э-э-э-э… несколько неактуален. Скажем, вот мы с Дмитрием Борисычем в последнее время только тем и занимаемся, что присматриваемся к миру и к человеку. Присматриваемся и… скорбим… Ну да вернемся к нашим скорбным хлопотам. Кто такой господин Антон, вызвавший столь странную эмоцию у вашего брата?

Анна Николаевна помолчала несколько секунд, потом сказала:

— Антон Старостин — мой бывший муж. Мы разошлись пять лет назад.

— Вы поддерживаете отношения?

— Нет… Какие там отношения!.. — пожала она плечами.

— Простите, но в таком разе откуда он знает о ваших нынешних делах?

Нервно поигрывая кулончиком на тонкой золотой цепочке, художница нехотя ответила:

— Мы не поддерживаем никаких отношений. Но недавно… примерно с месяц назад… мы встречались.

— Зачем?

— Ни за чем. Случайно встретились на улице. Ну и… В общем, мы поговорили. Недолго. Минут пятнадцать-двадцать.

— Расскажите-ка, пожалуйста, об этой встрече подробней, — оживился Купцов.

— Подробней? — переспросила она. — Подробней… Ну что ж. Это было…

Это было около месяца тому назад. Более точно не скажу, не помню.

Я шла по Гороховой к себе в студию. Солнце вбивало длинные горячие гвозди в людей, в дома, в город… Я уже почти подходила к студии, как вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд.

Я повернула голову и увидела Антона. Он был точно такой, как и восемь лет назад. Весь в ореоле своей «гениальности». Когда мы с ним только-только познакомились, я была студенткой, совсем еще глупенькой девчоночкой. Вот потому-то на эту его «гениальность» тогда и клюнула… Ой, да что там — совсем голову, если честно, потеряла. А ведь говорили мне подруги: «Что ты делаешь, Нюшка? Что ты делаешь? Он же подонок…» Но я так не думала. В те дни я смотрела на него, раскрыв рот, и душа моя улетала далеко-далеко… Но это было давно. Так давно, что трудно вообразить…

В общем, я почувствовала взгляд, обернулась и увидела своего бывшего муженька. Вот только сердце мое теперь, конечно же, не забилось…

— О! Привет, подружка Нюшка!

— Здравствуй, Антон…

Мы обменялись дежурными фразами и… замолчали.

Я пыталась понять, что же я чувствую, глядя на своего муженька. И поняла, что не чувствую ничего. А ведь когда-то я любила его. Любила, любила. Взахлеб, до потери памяти.

— Что ты здесь делаешь, подруга дней моих суровых?

— Иду на работу. Вернее — уже почти пришла. Вон, видишь, окна на втором этаже — это моя дизайн-студия.

— Что значит «моя»? Твоя собственная, что ли?

— Ну да. Это мне Петя помог устроить. А ты? Откуда ты и куда?

Он с ходу начал врать мне про то, что идет в издательство, где, возможно, напечатают его новую книгу… Я отлично видела, что он лжет. Но все равно — кивала, поддакивала и слушала больше из вежливости.

Антон предложил зайти куда-нибудь — попить кофейку. И я почему-то — сама уже не знаю, почему? — согласилась. И мы с ним спустились в кафе как раз под моей студией. Там такое вполне демократичное заведение с разумными ценами…

Внутри было прохладно, полутемно и малолюдно. Мой бывший муженек заказал два кофе и, конечно же, пятьдесят граммов коньяку.

Он алкоголик, он давно уже без этого не живет… Антон выпил коньяк и начал врать про трудную свою жизнь. Я слушала. Я кивала и слушала…

Он говорил то же самое, что и восемь лет назад. Даже теми же словами. Он говорил, я кивала, и постепенно у меня возникало ощущение, что не было этих восьми лет. И что снова впереди бескрайнее море лжи, унижения и мерзости.

Господи, как же мне тогда сделалось страшно и противно!..

— …Нюш! Я еще соточку закажу, а?

— Мне кажется, не стоит. Ты и так пьян.

— Ничего подобного. Я ЕЩЁ пьян. Со вчерашнего. Точнее — с позавчерашнего. Но 150 вернут меня в реальность… Нюш, ну что тебе стоит? Хочешь, из нового почитаю?

— Не хочу.

— А ты все-таки послушай! Знаешь, я ведь стал работать с совершенно новыми формами! Вот, буквально вчера написал:

Антон сидел напротив меня. Закатив глаза, он раскачивался на стуле и словно бы завывал. Это такая типичная его манера. Вы будете смеяться, но когда-то мне это даже нравилось. Мне казалось, что именно так и ведут себя настоящие гении — словно бы впадают при чтении в экстаз. Вот только на этот раз подобное зрелище ничего, кроме тошноты и омерзения, не вызывало.

И вот, когда он наконец закончил завывать, я не выдержала и сказала ему все. Все, что о нем думаю. Сказала то, что должна была сказать много лет назад, но тогда не сказала. Потому что жалела… Зато теперь я сказала все! И то, что думаю о нем, и то, каким я вижу настоящего мужчину.

Я ожидала бурной реакции — крика, ругани, даже пощечины. Он ведь совсем не переносит критики. Антон самолюбив. Болезненно самолюбив, и даже при самом мягком укоре может взорваться…

В общем, я ожидала истерики. Но он отреагировал на удивление спокойно.

Всего лишь пьяно ухмыльнулся и сказал:

— …Чего ты, Нюшка, растопырилась-то? Чем муму сношать, дала бы в долг стольничек баксов. Разбогатею — отдам.

— ЧТО?!

Знаете, я буквально оторопела от этих его слов.

Так как ожидала чего угодно, только не этого.

— Что?

— Шучу-шучу. Дай хотя бы пятихаточку? Я верну! Честное благородное! Вот в течение месяца книжку напечатают, получу гонорар и — сразу отдам…

— …Я положила на столик купюру и сразу ушла… Вот, собственно, и все. Вот так я пообщалась со своим бывшим мужем…

— Понятно, — посочувствовал Купцов. — А какие-то его координаты у вас сохранились?

— Есть старый домашний адрес и опять же старый номер телефона. Но я совершенно не в курсе — обретается он там по-прежнему или куда-нибудь переехал.

— И то хлеб. Вы мне, пожалуйста, все это дело запишите. Прямо на этом листочке. Включая имя-отчество и данные со штампика о разводе.

— А зачем это вам?

— Думаю, что мы начнем нашу работу именно с Антона.

— Почему именно с него?

— Считайте сие своего рода интуицией, — уклончиво ответил Леонид.

Он не стал объяснять Анне Николаевне, что, когда занимаешься своим ремеслом всерьез и достаточно долго, постепенно у тебя появляются особый нюх и особый дар предвидеть развитие событий. С годами приходят опыт и умение с ходу врубиться в ситуацию, даже не зная до конца всех тонкостей и нюансов.

Из коротенького эмоционального рассказа художницы у Купцова уже сложился определенный образ этого морального урода. И сейчас он нисколько не удивился бы, коли узнал бы, что именно паскудник Антон и дал наводку на бывшую жену. Сознательно или невольно — это уже другой вопрос. Сейчас Леонида интересовало другое: кому? Кому он дал эту наводку?..

Покинув квартиру Московцевых, Купцов наудачу набрал домашний номер Антона, и после восьмого звонка «непризнанный гений» («О, слава вам, покровители оперов и следаков!») снял-таки трубку.

— Кхе… Але?

— Добрый день. Могу я услышать Антона Евгеньевича?

— Слушаю. Это я.

— С вами говорит следователь уголовного розыска майор Петров.

— Кто-кто?

— У нас к вам есть пара вопросов, Антон Евгеньевич.

— Вопросы? Ко мне? А вы… не ошиблись?

— Нет, не ошиблись… Да вы не волнуйтесь, Антон Евгеньевич. Это есть чистая формальность.

— Кхе… формальность. Ну спрашивайте.

— По телефону все-таки не стоит. Лучше бы встретиться.

— Встретиться? Я, право, не знаю… Свободного времени, признаться, негусто.

— Много времени я у вас не отниму… Да и вообще — я примерно через час буду в ваших краях и мог бы к вам заскочить на минутку. Устроит такой вариант?

— Кхе… Даже не знаю. Я, признаться, собирался уходить. По… хм… делам…

— Нет, конечно, мы можем вызвать вас официальной повесткой. Но вот насколько это для вас будет удобно? Опять же я знаю, что натуры творческие повышенно эмоционально реагируют на необходимость посещения присутственных мест.

После этих слов «творческая натура» для порядку немного помялась, а потом сказала:

— Ну что с вами поделаешь? Приезжайте… Через час, значит?

— Через час, — ответил Купцов.

Он сбросил звонок и сразу набрал Петрухина:

— Димон, ты сейчас где?.. Понял. И чего картотека мошенников? Я почему-то так и думал… Ага… А вот у меня кое-что, похоже, есть… Да… Ты сможешь минут за двадцать добраться до Театральной площади?.. Отлично. Тогда встречаемся там, возле памятника Глинке…

Полчаса спустя воссоединившиеся решальщики уже звонились в дверь «однушки» Антона, что располагалась на последнем этаже старорежимного дома по улице Союза Печатников. Далеко не сразу, но в конце концов щелкнул замок, дверь распахнулась и на пороге возник непризнанный гений Антоша Старостин. Был он, как и «положено» гению, бородат и лохмат. А еще неряшлив, толст и в состоянии похмелья.

Автор шедевральных строчек про «ревущую бурю» смотрел на партнеров маленькими мутными глазками, выдыхал крутой перегар и по-свойски почесывал в паху…

— Здравствуйте, Антон Евгеньевич. Это я вам звонил, договаривался о встрече.

— Хм… Вы же сказали, что через час приедете?

— Ну, извините. Опять же — раньше начнем, раньше закончим.

— А чего начнем-то?

— Видите ли в чем дело: мы с коллегой ведем дело вашей бывшей жены.

— Дело? Дело моей бывшей жены? — искренне удивившись, переспросил Старостин.

И, наблюдая за такой вот его реакцией, Купцову подумалось, что сознательно бывший муженек никого на Анну не наводил. И это было «не есть гуд». Потому как, когда наводчик работает осознанно, он всегда знает своего подельника. А вот ежели он дал наводку невольно (например: случайному попутчику в поезде или собутыльнику в баре), то он и в самом деле может ничего и не знать. Или не вспомнить.

— Может, мы все-таки войдем внутрь? Или так и будем здесь общаться? На радость соседям…

— Да-да, конечно. Только у меня не прибрано, знаете ли…

— Это не беда, — сказал Купцов.

И до поры молчавший Петрухин весело подхватил:

— Это неважно. Нам лишь бы присесть где… А то, знаете ли, бегаешь целый день, язык высунув. А уж прибрано — не прибрано — дело десятое. Нам бы присесть. Мы же к вам по делу пришли, а не на смотрины.

В данном случае Дмитрий соврал, потому как «смотрины» решальщиков сейчас очень даже интересовали. Нет, конечно, узреть висящую на стене иранскую саблю восемнадцатого века они не рассчитывали. Не тот случай. Партнеров интересовало другое: а что непризнанный гений пьет? Чем закусывает? Если, к примеру, «благородный портвейн» из соседнего ларька — это одно. А вот ежели хорошую водку заводского происхождения, да под бутерброды с икрой — совсем другое. В таком случае встает закономерный вопрос: действительно ли случайно дал наводку на бывшую свою супружницу Антоша?

Да и вообще — посмотреть на жилье человека всегда полезно. Иногда такие чудеса открываются — мама не горюй! У того же Петрухина в оперской практике был такой случай: пришел он на квартиру к одному дядьке, который мог оказаться свидетелем по совершенно пустяковому делу. Пришел, доложился по форме: мол, здрасте, я такой-то… А дядька в ответ обреченно так: я всегда знал, что рано или поздно вы придете. И — покаялся в убийстве, совершенном четыре года назад. Вот ведь оно как бывает…

— Что ж, — махнул рукой Антон, — проходите. Можно не разуваться.

Насчет того, что «можно не разуваться», — это он очень тонко заметил: полы в его халупе не мылись лет, наверное, сто. В такой грязище, как любила говорить купцовская Ирина, отчитывая брата за бардак, «только что ужи не водятся»…

Решальщики прошли в комнату. Здесь было так же грязно и убого, как в коридоре. Разве что с некоторой претензией на «богемность». Вот только дорогой водкой определенно не пахло.

— Итак, чем могу? — спросил хозяин, не предлагая гостям сесть.

— Тут вот какое дело, Антон Евгеньевич… — зачал непростой разговор Купцов. — У вашей бывшей супруги, Анны Николаевны, путем обмана похитили саблю.

— Саблю? — ахнул Старостин.

И после этого «аха» что-то в глазах его изменилось.

Что-то изменилось, и Леонид понял: в цвет. Что-то Антон, безусловно, знает. Или догадывается.

— Именно так. Вы знаете, о какой сабле речь?

— Разумеется… Она у них одна — сабля-то. Восемнадцатый век. Двести лет уже в семье… Ай-ай-ай… Украли, значит?

— Не совсем, Антон Евгеньевич, не совсем. Анна Николаевна сама отдала саблю мошеннику.

— Как это?

— Дело в том, что преступник сумел Анну Николаевну очаровать… Я бы даже сказал: влюбить в себя… и под эту музычку завладел саблей.

«Непризнанный гений» захохотал. Злорадно захохотал. Подло, паскудно.

— С этой дуры станется! Ассоль недотраханная. Все, понимаешь, прынца ждала. Вот и дождалась!

После этих его интонаций и слов у решальщиков почти не осталось никаких сомнений: Андрея действительно навел поэт-неудачник.

Так что настало время брать быка за рога:

— Мы полагаем, Антон Евгеньевич, что появление мошенника в магазине вашей бывшей супруги не случайно. Кто-то его навел. Неосознанно, невольно, но все-таки навел… Претензий к нему, разумеется, нет. А вот помощь в установлении преступника он может оказать существенную.

Леонид произнес эту тираду, давая Антону последний шанс исправить свою ошибку. Он видел, что «гений» совсем гнилой, но тем не менее давал ему шанс.

— А я тут при чем? — насупился Старостин.

— Мы с коллегой считаем, что это вы невольно навели преступника.

— Не знаю я ни хера! И не надо меня на понт брать. Кто-то эту идиотку мечтательную бомбанул, а я тут при чем? Сами разбирайтесь с Анькой.

«Дурак ты, Антон Евгеньевич!» — тоскливо подумал Купцов и выразительно посмотрел на Димку. Дескать, «мавр сделал свое дело — теперь ваш выход, маэстро!». В ответ Петрухин показно зевнул и, потянувшись, распрямился.

Вообще-то, по собственному петрухинскому убеждению, сейчас правильнее всего было выписать этому кабану в рыло. При общении с «интеллигенцией» то был весьма эффективный, действенный способ. Потому как, если, к примеру, уркагану дашь по морде — он всего лишь утрется и скажет: «Не, начальник, ты неправ…» И станет дальше гнуть свою линию. А вот «интеллигенты» аргумент типа «кулак» понимают очень даже правильно. Верно понимают. Глыбко…

Очень хотелось Петрухину именно что дать в рыло, ажно кулаки чесались. Однако делать этого он не стал, а, напротив, улыбнулся. Он ласково так улыбнулся, а вот Старостин отчего-то занервничал. Впрочем, Дмитрий уже давно подметил, что есть такая категория людей: ты им улыбнешься, а они вдруг начинают нервничать и задавать глупые какие-то вопросы. Навроде: на каком основании?..

Петрухин подошел к Антону поближе… совсем близко… в упор… и сказал:

— В голливудских фильмах мудак-полицейский разъясняет мудаку-преступнику его права. Муру всякую про телефонные звонки, адвоката и право не отвечать на вопросы… Смотришь?

Старостин мгновенно покраснел, потом помотал головой и высказался в том духе, что, дескать, голливудский ширпотреб не смотрит.

— Ну да, ну да… Совсем забыл, что передо мной интеллигентный человек. Который, разумеется, не смотрит всякую дрянь, и это хорошо. Это правильно, — «извинился» Петрухин. — Это правильно, Антоша. А знаешь почему?

— Н-нет, — неуверенно мотнул головой Старостин.

— Потому что некоторые уроды насмотрятся всякой фигни и начинают качать права: адвоката мне, два телефонных звонка, то-се и луку мешок…

— Какого луку? Я… я вас не понимаю…

— Лук тут ни при чем… это я так ляпнул, к слову. Но когда мне начинают пороть всякую херню про адвокатов, я, знаешь, чего делаю?

— Н-нет…

— Я сразу бью в хлебало, Антоша. Без лишних базаров — в хлебало. И сразу у клиента наступает в мозгах просветление. Чисто конкретно, друг мой Антоша, наступает просветление. И больше уже он не порет ерунды про адвокатов и права… Правильно? Ну чего молчишь? Я спрашиваю: правильно?

— Правильно, — сказал Старостин и сглотнул.

Едва ли в данную минуту он действительно был согласен. Однако, успев ощутить разницу между Дмитрием и Купцовым, мудро решил, что правильнее будет не спорить.

О, святая простота! Антон и не догадывался, что то было лишь самое начало «дружеского общения». Разминка, так сказать. Петрухин намеренно выстраивал разговор таким образом, чтобы под занавес «первичной обработки» Старостину нестерпимо захотелось «добровольно» поделиться информацией с добрым и вежливым следователем Купцовым… в смысле с Петровым. Лишь бы она, информация, у него была. А уж выкачать ее решальщики сумеют.

Дмитрий сбросил со стула какой-то хлам прямо на пол и присел. Забросил ногу на ногу.

— Ну, раз ты все правильно понимаешь, давай рассказывай.

— А я ничего не знаю.

— Ты че, дружище, на всю голову больной? Я вот щас надену тебе «браслетик» и… — Петрухин и в самом деле вытянул из кармана наручники. — И проведу с тобой небольшой спарринг.

— Дмитрий! — сдвинул брови Купцов.

— Да ладно, — беспечно отмахнулся Петрухин и продолжил «обработку»: — Ты за кого нас держишь, пидор? А? Ты хочешь, чтобы я тебе челюсть сломал? Да, кстати, ты у нас, случаем, не голубая ли устрица?

— Я? Я — нет. Не голубая… А?.. А почему вы спросили?

— А потому, что я хочу пристроить тебя в петушатник. Разумеется, после того как челюсть срастется. С загипсованной пастью в петушиной камере делать нечего. Ведь там тебе придется много, долго и упорно работать минетной машиной. Но это все потом. А пока — легкий спарринг. Давай-ка ручки сюда.

— Дмитрий! Перестань! Ты что, забыл, как в прошлый раз вышло?

— Так в прошлый-то раз у мужика сердце больное оказалось. Вот он и того… И вообще: ты, Леонид Николаевич, мне под руку лучше не говори, — Петрухин оборотился к «гению»: — Ну-ка, пидор, давай ручонки! Некогда мне тут с тобой!

Кажется, Старостин был готов грохнуться в обморок — на лбу у него выступил холодный пот, лицо побелело:

— Леонид Николаевич! Леонид Николаевич, я вас очень прошу!

— О чем? — «удивился» Купцов.

— У меня тоже больное сердце… я тоже могу… того… как тот мужик. Леонид Николаич, я все расскажу. Я вспомнил, вспомнил!

— Ишь как он теперь запел: ой, я все расскажу! — возмутился Петрухин. — Дай-ка я сперва ему вломлю по яйцам!

— Дмитрий, выйди! Покури в кухне.

— Хорошо. Ты — начальник, я — дурак… Я, конечно, сейчас выйду. Но если это бородатое влагалище опять начнет амнезией мучиться — сразу зови. Я ему мучения-то облегчу.

— Ладно, — сказал Купцов, и Дмитрий вышел из комнаты с чувством выполненного долга. Разумеется, он не видел, каким взглядом проводил его Старостин. Но догадывался, что в этом взгляде многое было: страх, ненависть, презрение. Но больше всего, конечно, страха.

Выйдя, Петрухин не стал закрывать за собой дверь. Он присел на корточки в коридоре, закурил и стал слушать, что происходит в берлоге «интеллектуала».

А там Старостин вытер пот со лба и перевел испуганный взгляд на Купцова. В ответ на его немой вопрос Леонид довольно нейтрально, но вместе с тем как бы и доброжелательно сказал:

— Что ж стоим-то? Может быть, присядем?

— Да-да… давайте присядем. В ногах-то правды нет.

Хозяин и незваный гость сели рядком на диван. Скрипнули пружины под грузным Антоном. В приоткрытую дверь из прихожей потянуло дымом — это закурил Петрухин… Здесь стоит признать, что допрос, построенный на противопоставлении «злой полицейский / добрый полицейский», — прием древний, как сам сыск, и рутинный. Однако, невзирая на свою «древность», по-прежнему в отдельных случаях эффективный. В первую очередь это относится к людям неискушенным, слабым, впечатлительным. Так вот Антон Старостин идеально подходил под эту категорию.

— Ну, Антон Евгеньич, рассказывайте.

— Черт! Даже не знаю, с чего начать?

— А вы не торопитесь. Давайте спокойно, по порядку, подробненько. Нас интересует человек, которому вы рассказали о своей бывшей жене… Кто он?

В ответ Купцов услышал то, что в принципе ожидал и чего очень опасался услышать.

— А хрен его знает, кто он! Я его тогда первый и последний раз видел.

Разумеется, нельзя было исключить, что Старостин лжет, прикрывая своего знакомого. Но Купцов понимал, что скорее всего Антон говорит правду. В любом случае, все, далее им поведанное, следовало проверить. И Купцов знал, как это можно сделать.

— Хорошо. Будем считать, что вы сказали правду… Потом мы все равно будем проверять каждое слово. Итак, Антон Евгеньевич, расскажите, где, как и когда вы познакомились с человеком, которому рассказали о своей бывшей жене Анне.

— В тот день… э-э-э-э… в то утро я возвращался домой от друга, — издалека взялся фантазировать поэт. — Он, знаете ли, болеет, и я возил ему лекарства. У самого с деньгами был страшный напряг, но я занял и купил ему лекарства. Понимаете?

— Да, — кивнул Купцов. — А как зовут вашего друга?

— Э-э… Янчев. Он очень талантливый художник.

— А имя-отчество?

Имя Антон припомнить не мог. Да и саму фамилию вспомнил исключительно потому, что та была на «я» и располагалась, соответственно, на последней странице записной книжки. Совершая традиционный обзвон знакомых на предмет «Где бы нынче разжиться баблосами?», в тот день он решил попробовать пользовать записную книжку по-еврейски — то бишь справа налево. И — о чудо! Начав с последней записи, с «Янчева», услышал в ответ: «Если хочешь — приезжай; денег, правда, нет, но вот водкой напою». Фамилию Антон вспомнил, а вот имя вспомнить не мог: то ли Толя, то ли Виталя. А может, и вовсе — Кирилл.

— …Имя? — переспросил Старостин, оттягивая ответ.

— Имя, — подтвердил Купцов.

— Вы знаете что? Он любит, когда его по фамилии зовут… Янчев и Янчев… и все.

— И все. Понятно.

Было совершенно очевидно, что Старостин врет. Но пока Купцов просто отметил этот факт и не спешил «наезжать» на Антона.

— Хорошо. А номер телефона Янчева?