Ружья еретиков Фенх Анна

15. Доктор Рейхар Китт, Волк Господа

О том, что Виль будет казнен сегодня, Рейхар узнал случайно — сутулый мальчишка-каллиграф, осунувшийся и бледный до болезненной синевы, как все работники пера, запинаясь и неловко дергая испачканной в чернилах и сведенной легкой судорогой от постоянного письма рукой, испрашивал у старшего писаря дозволения присутствовать на церемонии обращения в пепел плоти Пророка. Старший писарь, Безъязыкий Кенеп, поморщился, но кивком разрешил любопытному юнцу поглазеть на казнь, а затем удалился, передвигая скованные болезнью ноги и для устойчивости ведя ладонью по стене. Говорить Кенеп не мог уже пять лет, когда Орден Псов пришел в Инквизицию, его и еще нескольких писарей лишили языка. Жошуа решил тогда, что старшим столичным писарям нужны только пальцы, чтобы они могли писать, язык же для каллиграфов есть лишь опасное излишество. Теперь Кенеп никому не мог рассказать, что начало твориться в инквизиторской канцелярии при Псах.

Старший писарь монастыря Саракш-Нихе, того монастыря, где Рейхар дюжину дней обучал монахов точной и дальней стрельбе и откуда вернулся третьего дня, язык сохранил, но говорил несмело и мало, отчего тоже казался безъязыким. Он был боязливым старым человеком, и воспоминания о том, как зверствовали Псы, переделывая инквизицию под себя, обогащались теперь выдуманными деталями — страх делал старика большим фантазером, он боялся сочиненных им же странных вещей и молчаливо переживал свой ужас, не решаясь ни с кем разделить его. Саракш-Нихе был для него по большей части убежищем, нежели домом, но ни в Саракш-Нихе, ни в любом другом убежище, кроме, быть может, могилы, он не смог бы перестать бояться собственной памяти. Еретику было отчасти жаль старика.

Монахи в монастыре приноровились к стрельбе довольно скоро. Отвечая на донесения Рейхара, Слепец хвалил своего агента и выражал надежду, что на демонстрации умений стрелки покажут даже лучший результат, чем сам Рейхар. И Рейхар добился того, что время заряжения ружья сократилось с восьми минут до четырех. С этим достижением уже можно было показываться на глаза обоим Генералам.

Там, в монастыре, Рейхар занимал себя работой с раннего, темного еще утра и до поздней ночи, не позволяя себе расслабляться и не допуская мыслей о пророке Виле. Здесь, в столице, заняться было нечем — секта полностью уничтожена, таинственный ересиарх Руис Амена давно арестован и уже казнен. Рейхару с гордостью рассказывали, что Руис умолял о милости, когда его приковали к столбу, но Рейхар уже мог позволить себе сомневаться в этих словах. Скорее всего, изрыгал проклятья и богохульствовал до тех самых пор, пока еще мог выговаривать слова. Впрочем, быть может, репутация этого странного человека и не слишком хорошо соответствовала истинному его характеру. Рейхар сомневался уже во всем.

Пророк Виль все еще находился в пыточных, процесс по его делу был долгим — квалификаторы не то из развлечения тянули время, не то в самом деле желали досконально разобраться с непростым случаем. Рейхар уже знал, что одним из богословов был тот самый смешной пузатый «булочник», которого Рейхар помнил по судебному процессу над колдуном Ноолом с ученой собакой, умеющей узнавать время. Иногда Рейхару необычайно ярко представлялся изломанный, изувеченный, отощавший до кости Виль и низенький толстяк-квалификатор с цепким внимательным взглядом перед ним, одурманенным болью. Тогда Рейхар метался по комнате и не мог понять, что желает высказать его язык — молитву или богохульство.

И вот теперь суд завершен. «Булочник» и другие квалификаторы высказали свое мнение, приговор был оглашен, и еретический пророк будет сожжен сегодня в числе прочих. Рейхар склонил голову так, чтобы верхний край капюшона скрыл его лицо, и направился в крыло, где собирался Совет Церкви. Время от времени Вожак выбирал в сопровождающие на Совет кого-то из своих личных агентов, среди братьев это считалось привилегией. Рейхару была оказана честь присутствовать на Совете, но если раньше он был бы горд и счастлив таким признанием его заслуг перед Церковью и Короной, то теперь он шел на Совет, как на место казни. И вновь, думая об этом, он вспоминал, как во двор, на пропахшую болью и дымом площадку, вели Улиу Тшев и как он сбежал тогда с ее казни, не решившись смотреть на то, как ее плоть пожрет огонь. Все это время Еретик оправдывал себя тем, что сам Господь дал ему возможность покинуть двор, что как раз в тот момент, когда в костре кричала Улиа, Псы рвали «открытых» Рейхаром еретиков и он должен был находиться там. Но теперь он, монах-волк, исповедник пяти обетов и верный слуга Господа, спешил мимо двора, где чернела сотня столбов, и думал лишь о том, как спасти Виля если не от гнева Церкви, так хоть от костра.

До казни еще было полно времени. Пользуясь своим положением, личный агент Генерала Волчьего Ордена мог проникнуть в пыточные камеры и, солгав о приказе самого Слепца, вынести оттуда мальчишку, а затем спрятать его за городом. В столице сейчас опасно, но пока в Инквизиции не объявили охоту на него, Рейхара-Еретика, еще можно успеть покинуть город и укрыться за его пределами. Если Виль сможет перенести несколько дней пути, то они попробуют добраться до порта, а там Рейхар устроит мальчишку на какой-нибудь корабль из тех, что зовут «гордость Короны», и отошлет на Архипелаг. Подальше от столицы, от Трибунала, от этой площадки, где торчат горелые столбы и потемневшие от дыма и жара цепи все еще удерживают мертвые тела. Тут Рейхару пришла в голову мысль о том, что Виль, быть может, уже не в состоянии передвигаться, и тогда лучшее, что он сможет сделать для мальчишки, это умертвить его столь быстро и безболезненно, как это умеют врачи. Своей рукой освободить Виля от долгого мучительного умирания на костре было бы милосердно.

Рейхар поднимался по лестнице, чувствуя себя точно так, как чувствовал на первом своем задании. Тогда, девять лет назад, Ордена Волков еще не существовало, а он, молодой монах старой Инквизиции, исповедник двух обетов, впервые проник в секту язычников и проходил обряд посвящения. Отчаянно труся и в каждом жесте или слове еретиков ища и находя подтверждения того, что он раскрыт и ведут его не причащать таинствам множества богов, но убивать. Возможно, даже ритуально. Наверняка, очень мучительно. Юный Еретик шел в пещеру, сжимая в холодной влажной ладони угасающий дымный факел. Но его не раскрыли, и через полдюжины дней вся секта была схвачена его братьями, а Рейхара перебросили в другую местность. Через четыре года после этого Инквизиция изменилась до неузнаваемости, а Рейхара после множества страшных и тяжелых проверок приняли в Волчий Орден. Так он стал одним из самых успешных агентов местности, затем доверенным агентом самого Генерала Ордена, затем одним из претендентов на место Генерала и теперь — предателем.

Во главе стола сидел Главный Инквизитор, за те два года, что Рейхар провел в столице, он видел этого темноглазого высокого человека не больше полудюжины раз. От него не исходило никакого особенного ощущения силы или власти, не знай Рейхар, кто этот человек, он бы и не подумал его бояться. Но Рейхар знал и боялся. По правую руку от Инквизитора сидел Жошуа, Генерал Ордена Псов, позади него замерли двое монахов. Слева от Главного Инквизитора сидел Генерал Волчьего Ордена, за его плечом и занимал место Рейхар, рядом с братом Везвером, другим Волком Господа, которому сегодня была оказана честь присутствовать на Совете. Четверо казначеев — по одному от каждого Ордена, казначей Трибунала и казначей Короны, расположились по другую сторону стола и просматривали бумаги, ожидая, когда явится представитель Короны. Ни для кого не было неожиданностью, что секретарь Короля запаздывает, иногда Королем владело ребяческое настроение, и он подолгу заставлял ждать Совет, словно показывая, что страной все еще правит он, а не Инквизиция. Церковники были терпеливы и снисходительны.

— Займите своей место, — спокойно сказал Великий Инквизитор появившемуся в дверях секретарю, и прозвучало это как «знай свое место». Представители Церкви сдержали улыбку, секретарь же, дородный мужчина с дурной белой кожей и рыжеватыми, редеющими на макушке волосами, изнемогающий в слишком тесном костюме, густо покраснел и уселся на стул, сложив жирные руки на столе. Словно выстроил непроходимую стену между собой и представителями Святой Инквизиции.

— Генерал, — Великий Инквизитор повернулся к Слепцу, чтобы тот по интонации понял, что обращаются именно к нему, — доложите нам о ваших успехах.

После такого начала докладывать о поражении решился бы лишь и без того обреченный на мучительную казнь, а потому отважный человек. Слепец кивнул, не изменяясь в лице, благодаря за предоставленное слово, и развернулся к казначеям и секретарю, улыбаясь добро, как только и должен улыбаться старый священник.

— Да пребудет с вами Мировой Свет, братья мои, — белые, словно подернутые непроглядным молочным туманом, глаза Вожака слепо смотрели чуть выше голов казначеев. — Мы действительно добились определенного успеха. Столица нашего оберегаемого самим Господом Королевства, хранимый Церковью город, гордость Короны окончательно очищена от дикой ереси и колдовства.

Рейхар на мгновение задержал дыхание. Словосочетание «гордость Короны» употреблялось теперь чаще всего по отношению к новым королевским кораблям, нежели к чему-то другому, и Рейхар испугался, что Вожаку откуда-то стал известен его план посадить на такой корабль пророка Виля. Мысли метались, как встревоженные птицы в пустой келье без окон. Зачем его пригласили на Совет? Знай Слепец, что Рейхар предатель, его умертвили бы Волки Ордена, не допуская, чтобы об измене узнали Псы Господни…

— Теперь, когда всем очевидно, что реальная власть находится в руках Церкви и Короны, любое сопротивление будет подавлено, — продолжал Вожак. — Наши братья в местностях и на границах докладывают, что еретические секты вразумляются, узнав о том, какая месть пала на головы тех, кто покусился на Трибунал.

— Генерал, — Главный Инквизитор повернулся к Жошуа, и тот сложил правую руку в охранном жесте, энергично приложив кулак к груди:

— Вседержитель благоволит нам, благодаря преследованию ведьм, улицы столицы и других городов очищены от колдовского зла.

— И благодаря преследованию же опустели рынки, — проворчал казначей Короны. — И мастерские, должен заметить, тоже.

— Остались монастырские мастерские, — парировал Генерал-Пес. — Качество изделий ничуть не хуже, чем в городских мастерских.

— Вообще-то похуже, — королевский казначей поджал губы. — Да еще и товары из-за границы не ввозятся.

Он был прав, после того как столицу вычистили от ведьм и еретиков и распространять зло и богопротивные дикие мысли стало некому, оказалось, что работать некому тоже. Закрывались цеха и мастерские, таверны и публичные дома, гостиницы и ссудные лавки. Рабочие руки оставались только в монастырях — там производили некачественные, зато дешевые товары, ведь затраты на содержание рабочих составляла миска супа в день. Церковные привилегии гарантировали беспошлинный провоз этих товаров за границу, а недавние церковные полномочия гарантировали конфискацию контрабандных товаров из-за границы. Теперь дела таможни, а значит, и все внешние государственные дела перешли к Ордену Псов, а Волки Господа работали в соседних государствах в качестве шпионов.

— Зато из-за границы ввозятся опасные настроения, — проговорил вдруг Слепец. — Есть и тревожные вести. Полдюжины дней назад агенты мне доложили о новой популярной среди простого люда сказке…

— Сказке? — воскликнул королевский секретарь. — Массаракш! Этим Инквизиция занимается?

— Сказке, — кивнул Вожак и безошибочно перевел невидящий взгляд на секретаря, — Инквизиция занимается всем, что смущает душу подданных Короны. Эта сказка повествует о том, как мальчик отправился через темный лес к своей старому деду, но на дороге попался ему дикий серый волк. Мальчик был еще совсем юн и не знал, как опасны волки, а потому он вежливо поздоровался с лесной тварью и спросил, как бы поскорее перейти лес. Волк хотел было сожрать мальчишку, но услышал, что неподалеку бродят охотники. А потому он спросил у мальчика, куда он идет, и, получив ответ, указал ему самую долгую дорогу. Сам же побежал по короткой и был в доме старика раньше, чем несмышленое дитя. Зверь ворвался в дом и сожрал старика, а сам занял его место, и когда мальчик вошел в дом, набросился и сожрал и его. На его несчастье, мимо проходили те самые охотники, они бросились на шум и убили волка, разрезали ему брюхо, и оттуда вышли целы и невредимы и старик, и мальчик.

Рейхар украдкой глянул на Генерала-Пса, тот сидел с каменным лицом и смотрел прямо перед собой. Если бы не присутствие людей Короны, он, вероятно, уже требовал бы у Главного инквизитора отставки выжившего из ума слепого Генерала-Волка.

— Такую сказку рассказывают теперь в пограничных провинциях, в портах королевства, — продолжил Вожак после короткой паузы. — А вместе с тем рассказывают, что в Инквизиции появился тайный Орден… Орден Волков.

Наступила такая жуткая и гнетущая тишина, что Рейхар задержал дыхание, чтобы не нарушить ее и не привлечь к себе ничьего внимания.

— А еще говорят, — в голосе Слепца проявилась опасная холодная сталь, — что Старик — это Его Королевское Величество, а Мальчик — это юная Империя. Но вот о самом интересном рассказчики умалчивают — кто же такие эти Охотники?

— Что говорят об Ордене? — сухо спросил Главный инквизитор. Что-то в его осанке и голосе неуловимо, но явственно изменилось, теперь Рейхар испугался бы этого человека, даже не зная, что он — Великий Инквизитор и власть его не ограничена в Мире никем.

— Что это церковный Орден хорошо обученных палачей. Что Псы теперь будут лишь преследовать людей, неугодных Церкви и Короне, их делом станет лишь Охота. Но в застенках возможно будет увидеть теперь этих Волков, настоящих мастеров своего дела. Целый Орден палачей, натасканных, отборных.

— Неплохая идея, — Главный Инквизитор перевел взгляд на собственные руки. — Что вы думаете обо всем этом, Генерал?

Рейхар вспомнил о необходимости дыхания и осторожно выпустил воздух из легких. Почему-то вместо мальчишки из сказки он представлял себе Виля, а Слепца видел тем самым волком, что обманул и пожрал его.

— Это может быть простой догадкой людей, а может быть предвестником появления новой решающей силы в Мире. Или старой силы. Кто-то может готовить почву для появления этих самых Охотников, которые будут противостоять Церкви под видом спасения Короны от нас, верных слуг Господа. И я не исключаю, что кормить их будет собственно Корона.

Королевский казначей потрясенно уставился на Генерала-Волка и, явно стараясь преодолеть возмущение, воскликнул:

— Вы в своем уме? Нам, массаракш, себя прокормить нечем!

— Генерал предполагает, — примирительно сказал Главный Инквизитор, снова приобретая черты и интонации человека, а не ходячей угрозы, — что может найтись кто-то при дворе, кому выгодно будет ослабить роль Церкви на благословенном Юге.

— Я понимаю, — казначей скривился. — Продолжайте.

— Да-да, — склонил голову Слепец, — кто-то при дворе вполне может думать, что может обойтись и без Церкви. И потому он начал работу в пограничных провинциях и в портах, где традиционно сильна была ересь, а значит, и Церковь там работала с особенной, пусть и очищающей, жестокостью. Но я надеюсь, что этот кто-то не так глуп…

Старый Волк снова повернул голову так, что под взором его белых глаз оказался королевский секретарь.

— Я займусь этим, — прошептал секретарь, и Главный Инквизитор согласно кивнул:

— Да, вы займетесь этим. И я займусь. А теперь, я полагаю, мы обсудим Архипелаг.

— Позвольте! — королевский казначей оправился от потрясения и теперь копался в бумагах, выискивая нужный документ. — Позвольте, мы перейдем к делам Архипелага чуть позже. Вести оттуда действительно самые неутешительные… Но сейчас я должен вновь поднять тему конфискованного имущества.

Рейхар опустил глаза — все повторялось из заседания в заседание, в определенный момент всплывала тема осевшей в Трибунале, а значит, не дошедшей до королевской казны собственности еретиков. Уже через несколько минут зал Совета наполнился возмущенными криками и взаимными обвинениями. Казначей Псов разводил руками и указывал на казначея Трибунала, со словами «дело Ордена — поймать добычу, судит и конфискует все только Трибунал». Казначей Трибунала, мужчина с острым сухим лицом и неподвижным пустым взглядом, оставлявшем впечатление, что смотришь не в глаза человека, но в глаза старой ящерицы, спокойно переводил этот свой хладнокровный взор с королевского секретаря на королевского же казначея и уверял их, что как только еретики уходят в Мировой Свет с горьким дымом, их имущество уходит в казну. В том же, что к тому времени, когда происходит казнь, имущество это такое же невесомое, как дым, вины Трибунала нет никакой.

— Но как же так, — кричал, срывая голос, казначей Короны, и узкие кулачки его сжимались, а лысина его покрывалась испариной, — арестовываете вы, массаракш, зажиточного человека, а имущества от него, массаракш, остается с птичий хвост!

— Стало быть, не такой уж он и зажиточный был, — рассуждал казначей Трибунала, в ответ на что поднимался с места раскрасневшийся секретарь Короля и крики продолжались.

Сидел молча один только казначей Волчьего Ордена, и только он да Слепец позволяли себе легчайшие полуухмылки. Их вся эта денежная возня мало касалась, тайный Орден Инквизиции питался из инквизиторской же казны, но к приходу денег никакого отношения не имел.

— Так что же предлагает Его Величество? — спросил вдруг Главный Инквизитор, и крики мгновенно стихли.

— Его Величество?.. — казначей осекся так резко, что закашлялся. — Право, не знаю. Я не имею на этот счет никаких распоряжений…

— Я имею распоряжения, — вздохнул тяжело секретарь Короля, приглаживая волосы рыхлыми вспотевшими ладонями. — Нам следует обратить теперь особенное внимание на соседствующие с нами земли, а после — и на Архипелаг.

Казначеи подобрались, переглядываясь, а Главный Инквизитор чуть наклонился вперед, словно чтобы лучше расслышать слова секретаря.

— Король предлагает войну?

— А как еще можно поработить, в конце концов, эти темные земли? — уныло спросил в ответ секретарь. — Вы ведь понимаете — там рудники, там лес, там плантации и земли, которых не хватает Империи. Да и что же есть подлинная Империя, если не захваченный весь без остатка Юг? Северная Империя сильна и стабильна, весь век они нависают над границами тяжелой и опасной медвежьей тушей. Король согласен повременить с войной на Архипелаге, но он требует… Да, массаракш-и-массаракш, он требует! Немедленно подготовиться к войне с соседними королевствами! А до того — объединить все наши местности под рукой Церкви. И предоставить людей для захвата колоний.

— Даже если Церковь согласится поддержать эту идею, — Генерал Ордена Псов говорил медленно, осторожничая, — нам потребуется время.

— У вас было достаточно времени, — секретарь снова нервно выставил руки перед собой. — Король тоже слышал о ружьях, он хочет, чтобы они подтвердили свою славу в провинциях.

— Так и будет, — сказал Слепец, словно бы совсем не удивленный требованием Короля, — но смею вас заверить, еще слишком рано для войны. Темные земли не готовы к немедленному «порабощению», как вы выразились, хотя я все же предпочитаю слово «освобождение». Мой Орден работает и на границах с темными землями, и в них самих, и я знаю обстановку в этих странах и знаю, на что способно Королевство. У нас есть большой шанс войти с оружием в Айю и посеять там смерть и ненависть, но будет лучше, если мы сделаем это через три года. К тому времени в провинции Айю, равно как и в Шуурхе, и в Фешкет и, возможно, даже в городе-полуострове Фрунк, будет подготовленное к принятию истинной власти разумное, воцерковленное население, ведь трибуналы там есть уже несколько лет и они вовсе не бездействуют. А у нас к тому же времени будет и сильный флот, и подготовленная армия, и приток средств из разработанных плантаций и рудников Архипелага.

— У вас, — нехорошо усмехнулся вдруг секретарь прямо в лицо Главному Инквизитору, — именно что у вас. Король крайне озабочен тем, что все это будет не у Короны, а у вас. Постройка флота — у вас, заготовка и поставка продовольствия — у вас, мастеровые — в монастырях. И все заказы теперь у вас, потому что больше их отдать некому, и больше половины земель — у вас. Короне кажется, что пришло время подтвердить свое право на все это!

— Иначе спустят Охотников? — участливо спросил Вожак, и королевский секретарь метнул на него тревожный взгляд.

— Я ничего не знаю ни о каких Охотниках. Но я знаю, что Его Величество не слишком довольно тем, что в Трибунале пропадают и средства, и земли. Не говоря уж о людях. И что же там все-таки с этими волшебными ружьями?

— Не волшебными, — холодно поправил секретаря Вожак, — это церковные ружья, здесь нет места никакому волшебству, запомните это хорошо. Ведь идет еще охота на ведьм.

Секретарь закусил губу, а Генерал-Пес неожиданно перевел взгляд на Рейхара:

— Пусть о ружьях докладывает брат-волк, который за них в ответе.

Главный инквизитор проследил взгляд Жошуа и кивнул Рейхару:

— Смелее, монах. Я слышал о твоем успехе, и всем нам не терпится увидеть, что же за ружья ты изобрел.

— Не я, — тихо сказал Рейхар, но Вожак перебил его, повысив голос:

— Прекрасная идея, братья. Я распоряжусь, чтобы все было подготовлено к демонстрации. А сейчас вернемся к Архипелагу…

Он махнул рукой в сторону двери, и Рейхар, поклонившись, покинул зал совещания. Собрать подготовленных им монастырских стрелков было делом дюжины минут. Вскоре все шестеро, включая Рейхара, уже топтались во дворе, каждый со своим ружьем, пристрелянным и любовно вычищенным.

— Верно ли, что сам Инквизитор будет? — один из стрелков, высокий нескладный деревенский парень, нервно сжимал в широких ладонях приклад своего ружья и тревожно поглядывал на здание.

— А то ему больше делать нечего, на вас любоваться, — ответил Рейхар. — Бочку видишь? В нее попасть нужно. Каждый в свою. Об остальном не думай.

— Это мы запросто, — усмехнулся другой стрелок. — Массаракш, в бочку! Делов-то…

— Смотрите у меня, — Рейхар поправил на плече собственное ружье, то самое, которое демонстрировал Генералам Орденов в день, когда арестовали Виля. — Промажете — в монастыре сгноят. Или в порт сошлют, матросне, которая ни ножа, ни Тьмы не боится, про Мировой Свет рассказывать. И меня вместе с вами.

Парень посерьезнел лицом и даже побледнел, сжал кулак в охранном жесте и со стуком спечатал кулак в свою грудную клетку:

— Удержи Господь. Не подведем, брат Рейхар, как положено отстреляемся. Вы уж на нас положитесь.

Рейхар кивнул своему отряду, в пятый раз перепроверил, чисты ли стволы, хорошо ли смазаны маслом и при себе ли у каждого из стрелков специальная колотушка и шомпол. Когда во двор вышел Генерал-Пес, стрелки уже устали волноваться и негромко переговаривались, припоминая монастырь, в который они уже не вернутся.

— Построиться, — приказал Рейхар, и отряд, повинуясь команде, поднял ружья на плечо и встал в линию.

Вслед за Жошуа Вером из здания Трибунала вышел Главный Инквизитор, казначеи и затем Слепец, которого вел под руку секретарь Короля, явно весьма напуганный Генералом-Волком. За Советом Церкви шли охранники из числа монахов-псов и личная охрана Слепца, зорко следящая за каждым движением представителя Короны, и тем еще более его смущающая.

— Брат Рейхар, — шепнул ближайший к Еретику стрелок, — который тут Генерал?

— Вон тот, здоровый, первым идет — это Пес. А старик белоглазый — это Волк, — сказал в ответ Рейхар. — Он слепой, потому не шепчи, он все одно слышит.

— Понял, — стрелок, сглотнул и уставился в мишень, словно самым интересным во дворе была именно она.

— Каково расстояние? — спросил казначей Короны, когда все наблюдатели заняли свои места в стороне от стрелков.

— Сто шагов, — определил на глаз Жошуа Вер. — Рейхар, поясни-ка нам, что за ружья ты принес. А затем все мы посмотрим, как они работают.

В нескольких словах, не слишком вдаваясь ни в подробности получения ружей, ни в подробности механики, Рейхар рассказал о ружьях, торопясь перейти к демонстрации.

— Что ж, пусть братья приступят. А ты, брат, покинь двор.

— Как? — Рейхар замер в движении, обескураженный тем, что его выгоняют.

— Пусть братья покажут, чему они научились. Как ты стреляешь, мы уже видели.

Рейхар повернулся к Вожаку:

— Святой отец?..

— Да, сын мой, иди, — Слепец покивал. — Я уверен, братья справятся и без тебя.

Рейхар поправил ремень на плече, неуверенно оглянулся на братьев и направился со двора. Он не сомневался, что у Генерала-Пса найдется какой-то план по срыву демонстрации, но не предполагал, что его просто вышвырнут, как только он подготовит себе замену. Братья стреляют метко, но все же Рейхар всей душой желал быть сейчас там, во дворе, рядом с ними, чтобы хотя бы одним своим присутствием вселить в молодых монахов уверенность и твердость руки. А может, уверенность была нужна не им, а ему…

— Заряжай, — прошептал Рейхар на ходу и нащупал на поясе деревянную колотушку, которую выточили там же, в монастыре.

Он не слышал уже, но знал, что некоторое время во дворе будет слышен только мерный стук. Его стрелки ловко вобьют обернутую в кожу каменную пулю в ствол, а управившись с колотушкой, возьмут в руки шомпола. Рейхар специально добивался, чтобы каждый из его стрелков переходил к следующей стадии одновременно с остальными, зная, что это всегда производит впечатление на смотрящих.

— Огонь! — шепнул Рейхар минуты через четыре, когда он уже вышел из здания Трибунала и свернул куда-то, не замечая направления.

Там, во дворе, отряд разом запалил фитиля, зажатые между губок ложа.

— Целься! — Рейхар прислонился к стене и закрыл глаза, представляя себе свой отряд и бессловесно молясь за него.

Внутренним взором он видел, как стрелки разом подняли ружья. Выступ на конце ружья, названный «мушкой» за малый размер, совместился с прорезью в ближайшем к стрелку выступе — «целике».

— Пли!

Воображаемый грохот оглушил Рейхара, и он открыл глаза. Прямо перед ним была площадка для казни.

Комиссар прохаживался вдоль столбов, ожидая, когда приведут осужденного. Монахи в угольных рясах стояли, опустив головы и сложив широкие рукава, напоминая стаю черных кладбищенских птиц. Рейхар приблизился к ним, намереваясь по обыкновению смешаться с этой безмолвной толпой, но братья вдруг разошлись в разные стороны, будто птицы разлетелись, напуганные человеком с ружьем. Ружье! Рейхар погладил приклад привычно отягощавшего плечо оружия и повернулся ко входу во двор.

Монахи вели к столбу пророка Виля, и Рейхар до рези в глазах всматривался в тощую фигурку мальчишки в простой темной робе, и силясь, и страшась увидеть следы пыток. На самом деле Рейхар вовсе не хотел знать, что сделали с мальчишкой палачи-псы, но принуждал себя смотреть внимательнее, пока наконец не увидел то, что искал. И только теперь позволил себе моргнуть. В темноте опущенных век силуэт Виля окаймлял свет.

— Раскаиваешься ли ты, Виль по прозвищу Пророк, в свершенных еретических деяниях и богопротивных мыслях? — Рейхар сглотнул комок в горле и открыл глаза, когда Виля приковывали к столбу, а комиссар замер над мальчишкой, вытянув шею. — Готов ли ты примириться с Церковью и принять ее милосердие?

— Нет, — сказал Виль и, подумав, вежливо добавил: — Спасибо, нет.

— Пойми, мальчик, — голос у комиссара стал почти человеческим, — только примирение с Церковью дарует тебе ее милосердие. Огонь очистит тебя, но ты не почувствуешь боли, понимаешь? Подумай хорошо.

— И что же это за очищение, — спросил Виль, — если тебе не больно?

Рейхар сжал приклад в ладони так, что крышка ящичка для ружейных принадлежностей больно врезалась в ладонь. Монахи отошли от столба, а Виль обвис в плотно охватывающих его тело цепях, словно отдыхая. Комиссар еще что-то говорил о святотатстве, одичании и зле для Мира, соблюдая протокол, но Рейхар его уже не слышал. Он смотрел на утомленно прикрывшего глаза Виля и почти желал окликнуть мальчишку по имени, чтобы встретиться с ним взглядом. И уже набрав в легкие воздуха, уже собравшись позвать еретика, Рейхар понял, что встретиться взглядом нужно не с ним, а с самим собой.

«Все ли еще ты Волк Господень?» — спросил брат Рут перед казнью Улии Тшев. «Заряжай», — шептал Рейхар несколько минут назад, выходя со двора.

Каждый из Волков знал, что ежечасно губит свою душу. С каждым глотком вина в компании веселых мужчин и женщин, не верящих в Господа, с каждой соблазненной еретичкой, с каждым убитым в схватке Псом Господа душа Рейхара и его братьев по Ордену погрязала во тьме и грехе все сильнее.

Палач с горящим факелом двигался медленно, словно пробирался вверх по течению быстрой горной речки. Так же медленно он опустил факел в солому, и Рейхар вспомнил, как скомандовал «Огонь!» монахам-стрелкам, ожидающим его приказа.

С каждой прочитанной страницей запрещенной книги, с каждым порванным, разбитым или сожженным символом Мира, с каждым произнесенным или подуманным богохульством Рейхар все сильнее отягощал свою душу. Он тратил таящееся в ней отражение Мирового Света на диких тварей, которым Инквизиция давала шанс на очищение, но которые не принимали его, бежали его, проклинали его. Он тратил на них годы своей жизни.

Солома занялась. Виль зашевелился в цепях, открыл глаза и принялся отдергивать ноги от горящей соломы и бессмысленно дуть на поднимающийся огонь.

«Целься!» — велел Рейхар своим братьям, пока ноги сами несли его сюда. Только сейчас цель его жизни полно совмещалась со служением Церкви и Короне, только сейчас Рейхар понял, что все это время он жалел открываемых им еретиков, страдал вместе с ними, губил себя вместе с ними, но все ради того, чтобы их душа пела в огне.

Виль дергался и кричал. Огонь уже расцвел в ногах пророка, пожирал край одежды и трещал в сучьях.

«Пли!» — командовал Рейхар. Только теперь он смог признаться самому себе, что ради того, чтобы пророк Виль, странный больной мальчишка, ставший ему почти братом, смог увидеть Мировой Свет, чтобы он был прощен Господом, Рейхар готов потратить еще год жизни. Что он готов еще не раз рискнуть собственной душой, ради единого шанса спасти каждого из еретиков, их заблудшие ошибающиеся души.

Виль уже не кричал, он пел, и Рейхар узнал те яростно-истерические интонации, что слышал в ночь, когда в холодном доме мальчишку крутило судорогами на соломенном тюфяке и рвало пророчеством:

Виль пел, задыхаясь в дыму, хрипло кричал что-то еще, но в голосе его не было боли, только восторг, только радость и какое-то странное потустороннее упоение — не болью, но чем-то, что выше, что больше, чем-то, что недоступно огрубевшей в борьбе душе Рейхара.

Рейхар не покинул площадку даже когда погас огонь. После того как все разошлись, он еще долго сидел возле стены, положив ружье на колени, и смотрел, как дымится обугленное тело, которое он называл Виль, и понимал, что оно никогда не было Вилем. Что настоящий Виль сейчас видит все так, как оно есть на самом деле, слившись с Мировым Светом. Почему-то хотелось, чтобы пошел дождь. Рейхар давно не чувствовал сладковатого запаха паленых волос и горького запаха горелого мяса, но понимал, что сам весь пропах дымом.

— Здравствуй, брат, — сказал подошедший Рут, но интонация у него получилась вопросительная. «Все еще брат?» — словно спрашивал он.

— Здравствуй, брат, — ответил Рейхар, и маленький, крепкий, как крестьянский сын, Рут, облегченно улыбнувшись, сел рядом с ним. — Ты ошибался, брат.

— В чем же?

Рейхар вытер ладонь о край изнаночной стороны рубахи, затем отер этой ладонью лицо и долго молчал, огрубляя и приземляя чувства так, чтобы они уместились в слова.

— Ты говорил, что смотришь на то, как плоть твоих еретиков обращают в пепел, чтобы удостовериться, что не испытываешь радости от их мучений, но и не испытываешь жалости к диким тварям.

— Да, все верно, — кивнул Рут.

— Все верно, — повторил Рейхар. — Ты убеждал себя и убедил меня, что жалость непозволительна. Что жалость делает нас слабыми духом, что она может сломить нашу волю и подвести к предательству веры. Но ты ошибался, брат. Мой враг, ересиарх Руис Амена, не жалел своих людей, которых послал на штурм Трибунала, хоть знал, что это убийство, что это будет не схватка, но бойня, не поединок, но мясорубка. Он не жалел пророка Виля, вызывая у него кошмарные видения на потребу жаждущим откровений еретикам. Он не жалел никого, и этим он отличается от нас. Мы — слуги Господа, а не дикие твари без совести, без жалости и без души. И то, что мы делаем, мы делаем не ради себя, не ради Вожака и уж конечно не ради Всемогущего Господа. Мы делаем это из жалости, брат. Мы делаем это ради них. А жалость есть признак человечности, признак чистой души.

Рейхар кивнул в сторону огарков, увитых цепями.

— Нам говорили это много раз, брат, но мы не слышали. Мы сосредоточивались на работе — выгони тварь в пасть Псам, они растерзают ее, и тварь больше не смутит непорочное стадо. Но мы не видели, что растерзанная тварь становится такой же непорочной, как и стадо, что мы оберегаем. Я боялся, что я перестану быть Волком, если увижу, как люди, которых я любил, страдают в огне, в который я сам привел их. Что я стану хуже служить Ордену или не стану служить вовсе. Я тоже ошибался, брат. Теперь я понял. И мой страх заменило это понимание. Теперь я буду служить так, как и должно служить Волку Господа. Безупречно.

Рут помолчал, перебирая в пальцах четки, затем глубоко вздохнул:

— Ты прав, брат. Я не душой, только разумом вижу, что ты прав. Должно быть, ты лучший Волк, чем я. Я, как твой ересиарх, не жалею тех, кому суждено умереть. Вожак велел мне найти тебя, он хочет говорить. Ждет во дворе, где сегодня были твои стрелки.

Рейхар с трудом поднялся с земли:

— Тогда я пойду. Прощай, Рут.

— Убереги тебя Господь от вечной тьмы, брат, — послышалось в ответ.

Рейхар направился к Слепцу и только на полпути сообразил, что нужно было спросить Рута, как отстрелялись монахи и следует ли готовиться к поощрению или к наказанию. Но тревоги не было, оглушающая пустота заполняла Рейхара, и сейчас он с одинаковым равнодушием принял бы и похвалу, и порицание. Впрочем, выйдя во двор, Еретик бросил взгляд на бочки, служившие мишенями его стрелкам. Все, кроме крайней, что предназначалась ему, были разрушены несколькими выстрелами. Крайняя же, целая, казалась неуместной среди обломков.

— Сын мой, подойди ко мне, — позвал Вожак, и Рейхар послушно приблизился к слепому Генералу и преклонил колено. — Прости меня, Рейхар, я не мог оставить тебя здесь. Жошуа нужна была маленькая месть, иначе он мог бы затребовать большой.

— Я понимаю, святой отец, — равнодушно сказал Рейхар.

— Твой отряд показал себя превосходно, ты хорошо обучил их. Секретарь Короля удалился восхищенный. Изобретенная тобой тактика одиночной стрельбы имела успех и у Главного Инквизитора. Теперь начнется производство твоих ружей. Не слишком массовое, должен признать, но достаточное, чтобы снарядить несколько отрядов, подобных твоему. Главный Инквизитор предложил название «Святая полудюжина», он очень воодушевлен… Война, которую пророчил твой еретик, совсем близка, я вынужден признать, что ошибался, когда рассчитывал на еще несколько лет покоя.

— Его сожгли сегодня, — сказал Рейхар.

— Я знаю, — Слепец поджал сухие губы. — Я не рискнул принимать меры к его освобождению и передаче Ордену Волков до того, как Главный инквизитор одобрит ружья. Теперь мы имели бы простор для маневра, но Жошуа все предусмотрел. Если бы сегодня твои стрелки не поразили цели, мы в один день остались бы и без пророка, и без ружей. И тогда Волки были бы сражены. Я — Генерал, я должен защитить свой Орден, свое детище. Я должен был выбрать что-то одно. Я должен был решить — ты и ружья или больной мальчишка-пророк, и я поставил на тебя, мой мальчик.

— Что теперь будет? — Рейхар поднял голову и оглядел темнеющее небо.

— Война, конечно. Король объявит себя Императором, и все мы умоемся кровью в мятежных провинциях. А после того как провинции будут подчинены, Император расширит свои владения от северной границы до стран Южного Предела. А потом, быть может, завоюет и его, но мы этого уже не увидим. Я уж точно, — Слепец улыбнулся.

— Нет, святой отец, — Рейхар перевел взгляд на верхушки деревьев, на крыши домов, — я хотел спросить, что теперь будет со мной?

Вожак покачал головой и негромко рассмеялся, тепло, по-отечески:

— А я-то все о политике, старый Волк… Конечно… Тебе пришло время уезжать, Рейхар. Я уже упоминал когда-то, что пора бы тебе отдохнуть, так вот настал момент. Слишком долго ты здесь, в столице, слишком многие тебя запомнили в лицо. Я лично выписал тебе документы, и ты уедешь в какую-нибудь мирную неблизкую местность, в спокойный небольшой городок у реки, где давно вычищена всякая ересь, а о чудесных столичных ружьях вообще не слышали. Там ты обзаведешься семьей. Женишься на воцерковленной девушке из хорошей семьи, надеюсь, не всех сожгли еще наши усердные в глупости братья во Церкви, будешь жить безмятежно, лечить людей… Преемственность — полезная, хорошая черта. Твой дед ведь тоже был врачом, верно, Еретик?

— Мой дед по матери был контрабандистом, святой отец. Своего отца я не знал.

— Замечательно. Если родится сын, воспитай его доктором, это очень почетно — заложить семейную традицию. Если склад его характера будет таким, какой пригодится Инквизиции, приведешь его в Орден, когда придет время, если же нет — он будет просто врачом из династии врачей, и никто не усомнится в твоей личине.

— Не уверен, что буду хорошим семьянином, святой отец, — усмехнулся Еретик.

Слепец покачал головой:

— Ты много лет открываешь ересь инквизиторам, в секте Руиса ты провел больше года. Неужели притворяться добрым мужем и отцом сложнее, чем дикой тварью из Мира Наизнанку, мальчик мой?

— Нет. Думаю, что нет, — ответил Рейхар, помолчав.

— Я тоже так думаю. Так ты будешь жить несколько лет, — продолжал Слепец. — А когда понадобишься Ордену, тебе сообщат. Но я постараюсь обходиться другими агентами столько, сколько смогу. Ты очень ценный Волк, Рейхар. Я должен сказать прямо, что не смогу оставить тебе в наследство наш Орден. Я часто размышлял, что ты как никто другой подходишь на роль Генерала. Но ты все же слишком известен для моего поста, и к тому же тебя ненавидит наш добрый брат Жошуа. Тебе достанется что-то вроде должности советника при следующем Генерале. Но это будет еще не скоро, что бы там ни думали себе юные волчата и старые псы. Я собираюсь пережить надвигающуюся войну в провинциях.

— Я был бы плохим Генералом, — сказал Рейхар рассеянно. — Ничего не понимаю в высокой политике. Я хотел спросить, святой отец, могу я оставить себе это ружье?

— Почему бы и нет, — ответил Слепец после минутного размышления. — Перевози его скрытно, сын мой, об остальном я позабочусь. Но ты слишком молод для сентиментальности, Рейхар. Что у тебя на душе?

Рейхар взъерошил волосы и снова посмотрел на разлетевшиеся от множества выстрелов мишени.

— Я почти десять лет в Инквизиции, святой отец. Пять лет я в Волчьем Ордене, с первого дня его основания. Вы сами принимали меня в Орден, я помню тот день, словно он все еще длится. Полтора последних года я в столице, но до того я был во многих местностях, многих городах. Я открыл светлому оку Церкви множество сект и множество еретиков привел к Псам. Но только сегодня я понял, что означает — быть Волком Господа. И сегодня же я должен уезжать, оставить служение своему Ордену, бросить все это и жить, как живут простые люди. Мне странно и страшно это, мой Генерал, святой отец, мне… То мне кажется, я потерял десять лет своей жизни, то, напротив, кажется, что потеряю все последующие, что проведу вне Ордена. И я не знаю, что мне делать теперь и как существовать.

Слепец закрыл глаза, словно зрение могло мешать ему размышлять или словно в непрозрачной белой дымке, затянувшей глазницы старика, могли отразиться настоящие мысли Генерала-Волка. Слепец вздохнул глубоко.

— Я скажу тебе, Рейхар. Отправляйся домой, упакуй вещи, а утром отправляйся в путь. Господь свидетель, мне жаль, что я не смогу сделать тебя главой Ордена. Я боюсь оставить свое детище дураку, Псу в серой шкуре, тому, кто не понимает нашего долга… Я вижу, тебе нужен приказ. Что ж, хоть и говорят, что хуже дела нет, чем ждать и догонять, я приказываю тебе ждать. Я приказываю тебе забыть, что ты Волк, усыпить в себе Господнего зверя. Растить сыновей, и лечить людей, и не помнить и не думать о том, кто ты на самом деле. И вспомнить все это только тогда, когда сама жизнь заставит тебя. Сейчас ты пойдешь домой и уснешь, а проснешься не Волком, но человеком. Пока ты Волк, ты не ослушаешься приказа, а человеком ты будешь счастлив простой и тихой жизнью вдали от лишней крови. Теперь иди, дай отдых старому слепому Генералу. Видит Бог, мне жаль отпускать тебя, мой волчонок.

Рейхар молча поклонился Вожаку и покинул двор. Вскоре он получил документы и деньги в канцелярии инквизиции, разобрал ружье и завернул его в тряпье, чтобы не привлекать внимания монахов-псов, контролирующих улицы.

Добравшись в темноте до своего старого дома, он поднялся наверх по узкой деревянной лестнице, вспоминая на ходу, на какие ступеньки нужно ступать, чтобы не издавать шума, но специально наступал так, чтобы слышать скрип. Дом был пуст, и тишина давила на Рейхара почти физически ощутимо. Так же тих был и город, по пути сюда Рейхар не встретил никого, кроме монахов. Казалось, столицу поразил мор и она вымерла целиком, не осталось даже тел. В редких окнах попадались теплые свечные огни, но и они казались тусклыми, словно призрачными. Рейхар проходил мимо, не сбавляя шага и отводя взгляд от чужого света.

Он ожидал, что уснет сразу, как только ляжет, но еще долго не мог забыться. Вязкое, как переваренная на медленном огне в жижу безвкусная крупа, сновидение то засасывало Рейхара, то отпускало, и он лежал, глядя в темное окно и слушая пустой город. Только под утро он смог наконец уснуть крепко, и на него обрушился тот старый кошмар о тонущем доме.

Снова Рейхар загребал воду и плыл наверх, задыхаясь и теряя зрение от недостатка кислорода. Снова Рейхар чувствовал, как сжимает его в плотной влажной ладони бесконечное и бездонное море, а из его пальцев выскальзывает рука Виля. Но на этот раз Виль очнулся вдруг, сделал несколько движений ногами, сам схватил Рейхара за руку и потянул за собой, вверх, к кромке воды, мерцающей, как Мировой Свет. Они всплыли, отплевываясь и широко открывая рот, пытаясь наглотаться досыта самого ценного, что только может быть у тонущего человека, — воздуха. А потом хохотали и кричали что-то безразличным и безмолвным небесам, сияющим зыбким ночным светом, светом надежды, который Господь оставляет сверкать ночью, чтобы человек не отчаивался во Тьме. Виль ложился на спину и, покачиваясь на ленивой волне, рассказывал Рейхару о черной пустоте и сотнях тысяч серебряных искр в ней и огромном огненном шаре, что плывет в этой пустоте и пышет жаром и светом на многие дюжины километров.

Рейхар проснулся до рассвета. Вчерашнюю пустоту души и разума наполнили умиротворение и покой, теперь Еретик был уверен, что Виль действительно прощен Господом. Рейхар вышел из дома и увидел редкие силуэты людей. Здесь были королевская стража, монахи-псы и несколько горожан. Нищий старик, которого Рейхар как-то напоил вином, деловито перематывал тряпкой ноги и что-то бормотал едва слышно. Кажется, то были стихи.

Мировой Свет становился все ярче. Сияние его насыщало воздух, разливалось вокруг, заполняя улицы, и в нем чувствовался острый холодный запах приближающейся зимы.

— Дармид, — позвал Рейхар нищего, и тот поднял на него морщинистое лицо и отвел от глаз спутанные пряди жестких седых волос. Он был нисколько не похож на Борте Хета.

— Что вам угодно, господин доктор? — откликнулся бывший поэт.

Рейхар, придерживая ладонью кошель с деньгами, чтобы нищий не сорвал его, подошел ближе:

— Знаешь, что рассветает, Дармид?

— Как что? — безразлично хмыкнул нищий. — Мировой Свет и рассветает.

— Нет, Дармид, ты не знаешь.

Рейхар рассмеялся и отправился в центр. Там он пересечет площадь и через несколько кварталов достигнет ворот, выйдя за которые он оставит позади и столицу, где по улицам бродят монахи в черном, словно призраки загубленных людей, и Инквизицию, где сцепились в вечной, пусть и незримой схватке Пес и Волк, и собственную старую серую шкуру, что теперь стала слишком тесна ему, человеку. Рейхар шел к воротам, за которыми где-то далеко отсюда начнется его новая жизнь — та самая, без лишней крови, как сказал старый слепой Генерал. Жизнь без еретиков, без предательства, без казней. Мировой Свет входил в силу, освещая путь Еретику.

Рассветала Империя!

16. Лейтенант Чейз Китт, сотрудник Имперского Разведывательного Управления

Утром, до рассвета, Еретик выпил чаю, сжевал какую-то булку и от волнения не почувствовал вкуса. Он всегда с интересом слушал полевых агентов, которые утверждали, что ничего не боятся перед заданием. Летчики, с которыми он много общался при написании кандидатской, рассказывали, какой ужас они испытывают перед каждым своим полетом. А эти, видишь ли, не боятся выходить на задание, не боятся идти в тыл врага, не боятся показывать смерти фокусы. Лжецы. Лейтенант Китт очень боялся.

Еретик вышел на улицу, словно окунулся в сильно разбавленные чернила, поднял воротник пальто, закрывая шею от холода, и двинулся вперед, опустив голову. Через два перекрестка он достиг первого поста, где у подозрительных личностей, шляющихся по ночам, проверяли документы. У него не проверили.

Это Еретик умел хорошо — скрываться. Всех их учили этому в Управлении, и в конце концов у всех получалось, но у Еретика была словно некая предрасположенность, врожденный талант. Моложавый синеглазый лейтенант Вегру говорил им:

— Главное, это не то, господа офицеры, в каком состоянии ваше тело, но то, в каком состоянии ваш ум. Пусть десант головой кирпичи бьет, вам голова для другого нужна. Состояние вашей психики должно быть стабильно подвижным. Не слишком стабильным, чтобы вы не замерли в какой-то одной фазе, но и не слишком подвижным, чтобы вы не сошли с ума больше, чем от вас требует служба Его Императорскому Величеству.