Щелкни пальцем только раз Кристи Агата
Томми понял по этому замечанию, что «старина Джош», как его непочтительно называли за его спиной, недоволен ходом и результатами конференции, в которой они принимали участие.
– Осторожно, осторожно, ведь иначе невозможно, – продолжал сэр Джосайя. – Одни только разговоры, и ничего больше. А если кто и скажет что-нибудь дельное, то тут же кто-нибудь вскакивает и зарубает его предложение. Не могу понять, для чего мы здесь собираемся. Про себя-то я знаю. Знаю, почему я здесь. Мне больше нечего делать. Если я сюда не поеду, мне придется сидеть дома. А вы знаете, что я вынужден терпеть дома? Там все мною помыкают, Бересфорд. Помыкает экономка, помыкает садовник. Этот старый шотландец не дает мне притронуться к моим собственным персикам. Вот я и приезжаю сюда, командую всеми и притворяюсь, что делаю полезное дело – стою на страже безопасности своей страны. Вздор и чепуха! Но вы-то? Вы же сравнительно молодой человек. Зачем вы попусту теряете здесь время? Вас же все равно никто не будет слушать, даже если вы скажете что-нибудь стоящее.
Томми, которого слегка позабавило, что, несмотря на его, как он полагал, почтенный возраст, генерал-майор сэр Джосайя Пенн считает его молодым человеком, покачал головой. Этому генералу, как думал Томми, уже далеко за восемьдесят, он глуховат, страдает астмой, однако ему палец в рот не клади.
– Если бы не вы, сэр, здесь вообще ничего бы не делалось, – сказал Томми.
– Мне приятно так думать, – отозвался генерал. – Я беззубый бульдог, но я все еще способен лаять. Как поживает миссис Томми? Давно ее не видел.
Томми ответил, что Таппенс чувствует себя хорошо и ведет деятельную жизнь.
– Она всегда отличалась деятельным характером. Мне она напоминала стрекозу. Постоянно вцеплялась за какую-нибудь абсурдную идею, а потом оказывалось, что идея-то вовсе не так уж абсурдна. С такой, как она, не соскучишься! – одобрительно заметил генерал. – Не нравятся мне нудные пожилые дамы, с которыми сталкиваешься сейчас, – без конца толкуют о каком-нибудь важном Деле (непременно с большой буквы!). А нынешние девицы... – Он покачал головой. – Совсем не те, что были раньше, в дни моей молодости. Какие все были хорошенькие! А их платья из муслина! Одно время они носили такие симпатичные шляпки-капоры. Помните? Да нет, куда вам, вы в то время еще учились в школе. Чтобы рассмотреть лицо, нужно было заглянуть под этот капор. Очень завлекательно, и они это прекрасно знали. Помню, одна... позвольте, как ее звали?.. ваша родственница, тетушка кажется? Звали ее, насколько мне помнится, Ада. Ада Фэншо.
– Тетушка Ада?
– Самая прелестная девушка, которую я когда-либо знал.
Томми с трудом удалось скрыть удивление. Он никак не мог себе представить, что его тетку кто-то считал прелестной. А старина Джош вдохновенно продолжал:
– Да, хорошенькая, как картинка. А веселая какая, просто прелесть. Постоянно всех дразнила. Был у нас однажды пикник на берегу моря при лунном свете... Мы с ней отошли от всех, уселись на камень и смотрели на море.
Томми с интересом разглядывал генерала: у старика был двойной подбородок, абсолютно лысая голова, кустистые брови и объемистый живот. Вспомнил и тетушку Аду с ее усиками над верхней губой, мрачную улыбку, серо-стальные волосы, ее тяжелый взгляд. «Время, – подумал он. – Что с нами делает время!» Он попытался себе представить молодого офицера и хорошенькую девушку на берегу моря. Ничего из этого не получилось.
– Романтично, – проговорил сэр Джосайя Пени с глубоким вздохом. – Да, это было романтично. Я хотел тогда сделать ей предложение, но разве можно делать предложение, когда ты всего-навсего младший офицер? На такое жалованье не проживешь. Нам бы пришлось ждать пять лет, прежде чем мы смогли бы пожениться. Нельзя заставлять девушку так долго дожидаться. Что там говорить! Вы знаете, как это бывает. Я уехал в Индию, и прошло довольно много времени, прежде чем мне довелось приехать домой в отпуск. Некоторое время мы писали друг другу, но потом дело это заглохло. Чаще всего так и бывает. Больше мы никогда не встречались. И все-таки, понимаете, я никогда ее не забывал. Постоянно о ней думал. Помню, однажды, много лет спустя, я чуть было ей не написал. В другой раз, когда я гостил у друзей, мне сказали, что она живет неподалеку от тех мест. Я решил, что поеду, спросив предварительно, могу ли нанести визит. А потом подумал: «Не будь дураком! Она, наверное, изменилась, неизвестно, как теперь выглядит». А еще через несколько лет я слышал, как один из приятелей сказал о ней, что в жизни не видел такой уродливой женщины. Я не мог поверить, когда это услышал, а теперь думаю, это к лучшему, что я больше никогда ее не видел. Что она поделывает? Да и жива ли еще?
– Нет. Она умерла совсем недавно, кстати сказать. Недели две-три назад, – ответил Томми.
– Да что вы? Неужели умерла? Да, я полагаю, теперь ей должно было бы быть семьдесят пять или семьдесят шесть. А может быть, даже больше.
– Ей было восемьдесят, – сказал Томми.
– Скажи пожалуйста! Веселая хорошенькая Ада. Прелестные черные волосы! Где она умерла? В доме для престарелых или у нее была компаньонка? Она ведь так и не вышла замуж, верно?
– Верно. Так и не вышла. Она находилась в доме для престарелых дам. Очень симпатичный дом, кстати сказать. Он называется «Солнечные горы».
– Да, я о нем слышал. «Солнечные горы». Там, кажется, жила одна знакомая моей сестры. Некая миссис... как же ее звали? Миссис Карстер, кажется. Вы с ней там не встречались?
– Нет, я там почти ни с кем не встречался. Когда туда приезжаешь, то видишься только со своей родственницей и больше ни с кем.
– Нелегкое дело подобные визиты. Никогда не знаешь, о чем говорить.
– А с тетушкой Адой было особенно трудно. Нрава она была, знаете ли, тяжелого.
– Это на нее похоже. – Генерал усмехнулся. – В молодости, бывало, если на нее найдет, она становилась настоящим чертенком. – Он вздохнул. – Страшное это дело – старость. У одной подруги моей сестры появились в старости разные дикие фантазии. Она, бедняжечка, воображала, что кого-то убила.
– Господи боже мой! А может быть, и вправду?..
– Да нет, не думаю. Никто всерьез этому не верил. И все-таки мне кажется, – задумчиво проговорил генерал, – это возможно. Если говорить о подобных вещах весело и шутливо, то тебе никто не верит, согласны? Занятная мысль, не правда ли?
– Кого же, как она думала, бедняжка убила?
– Разрази меня гром, не знаю. Может быть, мужа? Ничего о нем не известно, кто он и что он. Когда мы с ней познакомились, она была уже вдовой. Да-а... – добавил генерал со вздохом, – грустно было услышать об Аде. В газетах мне ничего не попадалось. Если бы попалось, я бы прислал венок или еще что-нибудь такое. Букет из нераспустившихся роз, например. Такие букетики девушки, бывало, прикрепляли к вечернему платью. Букетик розовых бутонов, прикрепленный к плечику вечернего платья. Очень было красиво. Я хорошо помню Аду в вечернем платье цвета гортензии... такое розовато-лиловое. А к плечу приколоты розовые бутоны. Однажды она подарила мне цветок из своего букета. Они, конечно, были ненастоящие. Искусственные. Я долго хранил этот цветок. Много лет. Понимаю, – сказал он, поймав взгляд Томми, – вам смешно это слышать, но знаете, мой мальчик, когда состаришься и превратишься в этакого рамолика вроде меня, то снова становишься сентиментальным. Ну, мне пора двигаться, чтобы не опоздать к последнему акту нашего потешного спектакля. Мой сердечный привет миссис Т., когда вернетесь домой.
На следующий день в поезде Томми вспоминал этот разговор и улыбался про себя, вновь пытаясь представить свою несносную тетушку и неистового генерал-майора в их молодые годы.
«Непременно расскажу все это Таппенс. Она посмеется, – подумал Томми. – Хотел бы я знать, что она поделывает в мое отсутствие?»
Он улыбнулся своим мыслям.
II
Верный Альберт открыл парадную дверь, приветствуя хозяина широкой улыбкой.
– Рад вашему возвращению, сэр.
– Я тоже этому рад. – Томми отдал ему чемодан. – А где миссис Бересфорд?
– Она еще не вернулась.
– Вы хотите сказать, что ее нет дома?
– Она уехала три или четыре дня назад. Но обещала, что будет к обеду. Звонила вчера по телефону и сообщила.
– Что она там затеяла, Альберт?
– Не могу сказать, сэр. Она поехала на машине, но с собой взяла кучу железнодорожных карт и путеводителей. Она может находиться где угодно.
– Что верно, то верно, – вздохнул Томми. – Вполне может оказаться в Джон-О'Гроуте или в Лэндс-Энде, а на обратном пути опоздать на пересадку где-нибудь на Литл-Дайзер-он-зе-Марш. Благослови бог английские железные дороги. Говорите, она звонила вчера? А не сказала откуда?
– Нет, не сказала.
– В какое время это было?
– Вчера утром. Еще до ленча. Просто сообщила, что все в порядке. Она не была уверена, когда именно вернется домой, но сказала, что, во всяком случае, будет еще до обеда, и просила приготовить курицу. Вы не возражаете, сэр?
– Нет, не возражаю. – Томми поглядел на часы. – Но ей придется поторопиться, если она хочет успеть к обеду.
– Курицу я пока придержал, – доложил Альберт.
Томми усмехнулся:
– Отлично, вот и держите ее за хвост. Как вы тут без меня жили? Дома все в порядке?
– Боялись кори, однако все обошлось. Доктор сказал, что это краснуха.
– Отлично.
Томми поднялся наверх, насвистывая себе под нос какую-то мелодию. Зашел в ванную, побрился, умылся и прошел в спальню. Она показалась ему пустой и брошенной – так иногда бывает, когда хозяева отсутствуют. В комнате было холодно и неуютно, везде – идеальный порядок. Томми чувствовал себя подобно преданному псу без хозяина. Когда он оглядывался вокруг, ему казалось, что Таппенс вообще никогда здесь не было. Ни просыпанной пудры, ни открытой книги, валяющейся где-нибудь на стуле или на кровати.
– Сэр.
В дверях стоял Альберт.
– Ну что?
– Меня беспокоит курица.
– К черту эту курицу. Что вы так о ней волнуетесь!
– Но ведь, как я понял, вы с хозяйкой будете обедать в восемь часов. Я хочу сказать, ровно в восемь будете сидеть за столом.
– Я тоже так думал, – сказал Томми, взглянув на свои наручные часы. – Господи, ведь уже двадцать пять минут девятого!
– Да, сэр, именно столько. А курица...
– Ну ладно, вынимайте курицу из духовки, и мы с вами съедим ее вдвоем. А Таппенс так и надо. Вот тебе и вернулась еще до обеда!
– Конечно, есть такие люди, которые обедают поздно, – продолжал Альберт. – Я был один раз в Испании, так вот там если вы хотели пообедать, то это можно было сделать не раньше десяти. В десять ноль-ноль. Как вам это понравится? Дикари!
– Ну ладно, – рассеянно проговорил Томми. – Кстати, вы не знаете, где она находилась все это время?
– Вы имеете в виду хозяйку? Не знаю, сэр. Где-нибудь разъезжала, я так думаю. Сначала, как я понимаю, она собиралась ехать на поезде – то и дело смотрела в железнодорожный справочник и изучала расписание.
– Ну что же, каждый развлекается по-своему. Вот она, верно, и решила покататься по железной дороге. Интересно было бы знать, где она сейчас. Скорее всего, сидит в дамской комнате в этой самой Литл-Дайзер-он-зе-Марш.
– Но ведь хозяйка знает, что вы сегодня возвращаетесь, сэр? Значит, она должна приехать с минуты на минуту.
Томми понял, что преданный слуга таким образом выражает свою солидарность с хозяином. Оба они объединились в своем неодобрении поведения Таппенс, которая, увлекшись железными дорогами, позволила себе опоздать и не встретила, как ей следовало бы сделать, вернувшегося домой мужа.
Альберт вышел, чтобы спасти несчастную курицу, которой грозила неминуемая кремация в жаркой духовке.
Томми собирался было последовать за ним, однако остановился, бросив взгляд на камин. Он медленно подошел к нему и посмотрел на висящую там картину. Странно, почему она так уверена, что видела этот дом раньше? Томми знал наверняка, что сам он никогда его не видел. И дом-то самый обыкновенный. Вокруг сколько угодно таких домов. Он потянулся к картине, но, поскольку все равно не мог как следует ее рассмотреть, снял ее с гвоздя и перенес поближе к лампе. Тихий, спокойный дом. В уголке картины подпись. Фамилия художника начиналась на Б, но что там дальше, невозможно прочесть. Босуорд... Бокуар... надо будет потом взять лупу и попытаться разобрать. Со стороны холла раздался веселый перезвон колокольчиков. Альберту страшно понравились швейцарские колокольчики для коров, которые Таппенс и Томми как-то привезли из Гриндвальда. Он просто артистически научился ими манипулировать. Обед подан. Томми прошел в столовую. Странно, думал он, что Таппенс до сих пор не приехала. Предположим, что у нее спустило колесо, что было вполне вероятно, все равно очень странно, что она не позвонила и не извинилась, объяснив, в чем дело.
«Могла бы догадаться, что я буду беспокоиться», – думал Томми. Да нет, он, конечно, не беспокоился – о Таппенс беспокоиться не нужно, с ней всегда все бывало в порядке. Однако Альберт, по-видимому, был иного мнения.
– Надеюсь, она не попала в аварию, – сказал он, ставя перед Томми блюдо с капустой и мрачно качая головой.
– Уберите это. Вы же знаете, что я терпеть не могу капусту, – проворчал Томми. – Почему, собственно, вам пришло это в голову? Сейчас еще только половина девятого.
– На дорогах теперь творится бог знает что, – заявил Альберт. – Всякий может попасть в аварию.
Зазвонил телефон.
– Это она, – сказал Альберт. Быстро поставив блюдо с капустой на сервант, он вышел из комнаты.
Томми встал и, отставив тарелку с курицей, пошел вслед за ним. Он только собирался сказать: «Я возьму трубку», когда услышал, как Альберт говорит:
– Да, сэр? Да, мистер Бересфорд дома. Он здесь. – Альберт повернулся к Томми: – Вас спрашивает какой-то доктор Меррей.
– Доктор Меррей? – Томми подумал секунду. Фамилия показалась ему знакомой, но он никак не мог вспомнить, кто такой этот доктор Меррей. Если Таппенс попала в аварию... и тут он вздохнул с облегчением, вспомнив, что доктор Меррей пользовал престарелых дам в «Солнечных горах». Верно, какие-нибудь формальности, связанные с похоронами Ады. Как истинное дитя своего времени, Томми решил, что дело касается какого-нибудь свидетельства, которое он должен подписать – а может быть, подписать должен сам доктор. – Алло, – сказал он. – Бересфорд слушает.
– Как я рад, что застал вас дома. Надеюсь, вы меня помните. Я пользовал вашу тетушку, мисс Фэншо.
– Да, конечно, я вас помню. Чем могу быть полезен?
– Мне необходимо с вами поговорить. Нельзя ли нам как-нибудь встретиться в городе?
– Ну конечно, встретиться можно, это совсем не трудно. Но... разве нельзя сделать это по телефону?
– Понимаете, по телефону мне не хотелось бы об этом говорить. Спешки особой нет, но мне просто необходимо с вами побеседовать.
– Что-нибудь неприятное? – спросил Томми, сам не понимая, почему он так сказал. Ну что могло быть неприятного?
– Да нет, ничего особенного. Может быть, я делаю из мухи слона. Вполне возможно. Но у нас, в «Солнечных горах», происходят странные вещи.
– Что-нибудь связанное с миссис Ланкастер? – спросил Томми.
– Миссис Ланкастер? – В голосе доктора прозвучало удивление. – Да нет. Она от нас уехала. Даже еще до того, как умерла ваша тетушка. Нет, это совсем другое.
– Я тут отсутствовал некоторое время и только что вернулся домой. Что, если я вам позвоню завтра утром и мы условимся о встрече?
– Отлично. Я дам вам свой номер телефона. Буду у себя в приемной до десяти часов утра.
– Получили плохие новости? – спросил Альберт, когда Томми вернулся в столовую.
– Ради бога, не каркайте, Альберт, – раздраженно сказал Томми. – Конечно, нет. Никаких плохих новостей я не получил.
– Я думал, может быть, хозяйка...
– Ничего с ней не случилось. С ней никогда ничего не случается. Видимо, напала на какой-то след и теперь ищет доказательств и все такое. Вы же ее знаете. Я больше не собираюсь из-за нее волноваться. Уберите мою тарелку – эту курицу невозможно есть, она совершенно высохла. Принесите мне кофе. А потом я пойду спать.
– Завтра вы наверняка получите письмо. На почте, верно, задержалось... Вы ведь знаете, какая нынче почта... А может быть, будет телеграмма... или она позвонит.
Однако на следующий день не было ни письма, ни телеграммы, ни звонка.
Альберт не сводил глаз с Томми, несколько раз пытался заговорить, однако воздерживался, понимая, что его мрачные предположения не встретят понимания со стороны хозяина.
Наконец Томми сжалился над ним. Он проглотил последний кусочек тоста с мармеладом, запил его кофе и заговорил:
– Ну ладно, Альберт, начну я. Итак, где она? Что с ней случилось? И что мы можем предпринять?
– Дать знать полиции?
– Я в этом не уверен. Видите ли... – Томми замолчал.
– Если она попала в аварию...
– У нее при себе шоферские права... и разные другие документы, подтверждающие личность. Больницы немедленно докладывают об аварии в полицию и сообщают родственникам. Мне бы не хотелось поступать опрометчиво, ей это может не понравиться. Вы совсем не знаете, Альберт, совсем не имеете представления, куда она могла поехать? Она ничего не сказала? Не назвала какого-нибудь места или графства? А может быть, какую-нибудь фамилию?
Альберт отрицательно покачал головой.
– А как она себя вела? Была ли обрадована? Или взволнована, а может быть, огорчена или о чем-то беспокоилась?
Альберт отвечал мгновенно и без колебаний:
– Она чему-то радовалась, ее так и распирало.
– Словно терьер, который напал на след, – заметил Томми.
– Совершенно верно, сэр... вы же знаете, какая она бывает...
– Значит, что-то откопала. Интересно, что именно... – Томми замолчал, пытаясь сообразить.
Она что-то обнаружила и, как он только что сказал Альберту, бросилась по следу, словно терьер, который почуял дичь. Позавчера она позвонила, сообщая, что приедет. Почему же тогда не приехала? Вполне возможно, подумал Томми, что в этот самый момент она с кем-то разговаривает, пытается что-то выпытать, выдумывает для этого всякие небылицы и так этим увлечена, что не может думать ни о чем другом!
Если она всерьез занялась расследованием, она страшно разозлится, если он, Томми, бросится в полицию и станет плакаться, что у него-де пропала жена. Он так и слышал, как Таппенс ему выговаривает: «Как ты мог сделать такую глупость?! Я вполне способна сама о себе позаботиться. Пора бы тебе это знать». (Но верно ли это? Действительно ли она способна о себе позаботиться?)
Никогда нельзя быть уверенным, куда заведет Таппенс ее воображение.
Может быть, она в опасности? Но пока в этом деле с миссис Ланкастер не было никаких признаков опасности. Если, конечно, не принимать в расчет того, что навоображала себе Таппенс.
Если он пойдет в полицию и заявит, что его жена не вернулась домой, как обещала... Да они просто будут сидеть и сочувственно на него смотреть, посмеиваясь в душе, а потом станут осторожно и тактично расспрашивать о том, есть ли у его жены друзья мужского пола!
– Я сам ее найду, – решительно заявил Томми. – Должна же она где-то находиться. Понятия не имею где – на севере, юге, востоке или западе. Но как же она могла не сказать, откуда звонит! Как это глупо с ее стороны!
– А может быть, ее похитили гангстеры?
– Полно, Альберт, не будьте ребенком. Пора бы повзрослеть и не думать о таких глупостях.
– Что вы собираетесь предпринять, сэр?
– Поеду в Лондон, – сказал Томми, взглянув на часы. – Сначала позавтракаю у себя в клубе с доктором Мерреем, который звонил мне вчера вечером, – он хочет со мной поговорить о каких-то делах, касающихся моей покойной тетушки. А вдруг он подаст мне какую-нибудь полезную мысль? Ведь вся история началась именно в «Солнечных горах». Кстати, захвачу с собой картину, которая висит у нас в спальне.
– Вы собираетесь отнести ее в Скотленд-Ярд?
– Нет, я ее отнесу на Бонд-стрит.
Глава 11
БОНД-СТРИТ И ДОКТОР МЕРРЕЙ
I
Томми выскочил из такси, заплатил шоферу и нагнулся к сиденью в салоне, чтобы взять кое-как запакованную картину. Неловко держа ее под мышкой, он вошел в «Нью-Атениан-Галлери» – одну из наиболее значительных картинных галерей в Лондоне.
Нельзя сказать, чтобы Томми был большим поклонником живописи; он направил свои стопы в эту галерею просто потому, что там служил его приятель.
Слово «служил» было самым подходящим в данной ситуации, поскольку приглушенные голоса, приветливые улыбки и сочувственный интерес создавали атмосферу церковного богослужения.
Встав со своего места, к нему тут же подошел молодой блондин и, узнав его, приветственно улыбнулся.
– Здравствуйте, Томми, – сказал он. – Давно мы с вами не виделись. Что это вы нам принесли? Не может быть, чтобы вы занялись живописью на старости лет. Многие в наше время этим грешат, только вот результаты, как правило, весьма плачевны.
– Не думаю, чтобы художественное творчество было сильной стороной моей натуры, – отозвался Томми. – Хотя должен признаться, что недавно я прочитал книжицу, в которой простейшими словами объясняется, что даже пятилетний ребенок может легко научиться рисовать акварельными красками.
– Храни нас Бог, если вы действительно решите этим заняться.
– Сказать по правде, Роберт, я просто хочу обратиться к вам как к эксперту по живописи. Хочу узнать ваше мнение вот об этом.
Роберт принял картину из рук Томми и ловко снял неряшливую обертку, продемонстрировав недюжинный опыт в деле обращения с произведениями искусства различных размеров, их упаковки и так далее. Он поставил картину на стул, некоторое время внимательно разглядывал ее, а потом отошел на несколько шагов назад. После этого он обернулся к Томми.
– Ну и что, – сказал он, – что вы хотите узнать? Вы, наверное, хотите ее продать?
– Нет. Продавать я ее не собираюсь, Роберт. Я хочу о ней разузнать. Для начала хочу узнать, кто автор этой картины.
– Между тем, – заметил Роберт, – если бы вы решили ее продать, то сейчас самое подходящее время. Вот лет десять назад это было бы трудно, а теперь Боскоуэн снова входит в моду.
– Боскоуэн? – Томми вопросительно посмотрел на приятеля. – Это фамилия художника? Я разглядел, что подпись начинается на Б, но всю фамилию разобрать не смог.
– О, это Боскоуэн, никаких сомнений. Он был очень известен лет двадцать назад. Часто выставлялся, его хорошо раскупали. У него отличная техника письма. А потом, как это часто случается, вышел из моды до такой степени, что невозможно было продать ни одной его картины. Но в последнее время мода на него возвратилась. На него, Суитчуорда и Фондаллу. Все они словно возродились.
– Боскоуэн, – повторил Томми.
– Б-о-с-к-о-у-э-н, – продиктовал Роберт по буквам.
– Он продолжает работать?
– Нет, он умер. Несколько лет назад. Ему было шестьдесят пять, когда он умер. Весьма плодовитый художник, причем очень многие его полотна сохранились. Мы подумываем о том, чтобы устроить выставку его работ. Планируем открыть ее месяцев через пять. Думаю, это будет достаточно прибыльное мероприятие. А почему вы им заинтересовались?
– Это долгая история. Как-нибудь я приглашу вас позавтракать со мной и тогда расскажу все с самого начала. Сложилась запутанная и достаточно идиотская ситуация. Мне только хотелось разузнать все, что возможно, о Боскоуэне и о доме, который изображен на картине, если вы случайно что-нибудь о нем знаете.
– Что касается последнего, то сразу я ничего не могу вам сказать. Он часто писал подобные сюжеты. Небольшие сельские домики, обычно расположенные уединенно; одинокая ферма, а рядом – корова, а то и две, иногда крестьянская телега, но всегда где-то в отдалении. Спокойные сельские пейзажи. Все выписано очень тщательно, никаких грубых мазков, кажется, что это эмаль. Очень своеобразная техника, публике она нравилась. Писал он и во Франции, главным образом в Нормандии. Старинные церкви. У меня здесь есть одна картина, сейчас я вам ее покажу.
Он подошел к площадке лестницы и крикнул что-то вниз. Через минуту возвратился, держа в руках небольшой холст, который и водрузил на другой стул.
– Вот, – сказал он. – Церковь в Нормандии.
– Да, вижу. Примерно то же самое, – кивнул Томми. – Моя жена говорит, что в этом доме – на картине, что я вам принес, – никогда никто не жил. Теперь я понимаю, что она имела в виду. В этой церкви никогда не бывало службы, в нее никто не ходил и никогда не пойдет.
– Ваша жена, пожалуй, уловила настроение. Тихие, спокойные жилища, никаких следов человеческого присутствия. Он вообще редко писал людей. На пейзажах только изредка встречаются человеческие фигуры, как правило, они отсутствуют. Мне кажется, это придает его произведениям своеобразное очарование. Ощущение удаленности от мира. Он словно бы намеренно убирает из своих картин человека, подчеркивая тем самым мирный, безмятежный характер сельского пейзажа. Может быть, именно это и стало причиной его успеха. В наши дни слишком много повсюду людей и машин, слишком много шума на дорогах и вообще суеты в жизни. А на его полотнах покой. Абсолютный покой. Природа, и только природа.
– Да, это можно понять. А что вообще он был за человек?
– Я не знал его лично. Это все было до меня. О нем отзывались как о человеке, довольном собой. Он был о себе как о художнике более высокого мнения, чем следовало. Важничал немножко. Но отличался добротой, все его любили. И не прочь был приволокнуться за хорошенькой женщиной.
– Как вы думаете, где может находиться этот дом? Я полагаю, что в Англии.
– Я с вами согласен. Вы хотите, чтобы я это выяснил?
– А это возможно?
– Думаю, что лучше всего будет обратиться к его жене, точнее вдове. Он был женат на Эмме Уинг, она скульптор. Ее имя хорошо известно, хотя работ у нее не так уж много. Но то, что есть, – великолепно. Вы могли бы поехать к ней и расспросить. Она живет в Хэмпстеде. Могу дать вам адрес. Я в последнее время много с ней переписывался по поводу выставки картин ее мужа, которую мы затеваем. Кроме того, у нас имеется несколько ее собственных работ. Я сейчас дам вам ее адрес.
Он подошел к письменному столу, открыл какой-то гроссбух, нацарапал несколько слов на карточке и протянул ее Томми.
– Вот, держите, – сказал он. – Не знаю, что у вас за тайны. Вы ведь всегда были загадочным человеком, Томми, не так ли? Мы бы с удовольствием взяли на его выставку вашу картину. Прекрасный образчик творчества Боскоуэна. Я вам напишу ближе к делу, напомню о такой возможности.
– Вам случайно не знакома некая миссис Ланкастер?
– Так сразу трудно вспомнить. А что, она художница или что-нибудь в этом роде?
– Мне кажется, что нет. Это просто одна старушка, которая последние несколько лет жила в доме для престарелых. Она некоторым образом связана с этой историей, поскольку картина в свое время принадлежала именно ей, а потом она подарила ее моей тетушке.
– К сожалению, это имя ничего мне не говорит. Все-таки вам следует повидаться с миссис Боскоуэн.
– А что она собой представляет?
– Она, как мне кажется, была много моложе своего мужа. Это весьма незаурядная личность. – Он несколько раз кивнул, словно подтверждая свои слова. – Да, весьма интересная особа. Да вы и сами в этом убедитесь.
Он взял картину, передал ее кому-то и велел распорядиться, чтобы ее снова завернули.
– Приятно, должно быть, иметь в своем распоряжении столько помощников, – заметил Томми.
Он огляделся, только что обратив внимание на экспозицию в зале.
– Что это у вас такое? – спросил он, содрогнувшись.
– Это Поль Ягеровский, талантливый молодой славянин. Говорят, что все это он создал под воздействием наркотиков. Он вам не нравится?
Взгляд Томми остановился на огромной сетке, она, казалось, опутывала зеленое поле, на котором были разбросаны уродливые пятна, долженствующие изображать коров.
– По правде говоря, не нравится.
– Несчастный филистер, – сказал Роберт. – Пойдемте поедим.
– К сожалению, не могу. К ленчу я должен быть в клубе, у меня свидание с одним доктором.
– Надеюсь, вы не больны?
– Да нет. Я совершенно здоров. Давление у меня такое, что доктора просто испытывают разочарование, когда его измеряют.
– Так зачем же вам доктор?
– Мне нужно с ним встретиться по поводу одного человека. Спасибо вам за помощь. Всего хорошего.
II
Томми поздоровался с доктором Мерреем, испытывая некоторое любопытство. Он предполагал, что дело касается каких-то формальностей, связанных со смертью тетушки Ады, однако оставался в полном недоумении, почему доктор ничего не объяснил по телефону.
– Боюсь, я немного опоздал, – сказал доктор Меррей, пожимая Томми руку, – но сейчас такое движение, и к тому же я не очень хорошо знаю этот район. В этой части Лондона мне бывать не случалось.
– Очень жаль, что вам пришлось ехать в такую даль, – ответил Томми. – Можно было бы встретиться в более удобном месте.
– Значит, вы сейчас не слишком заняты?
– Нет, теперь я освободился. А всю прошлую неделю меня не было дома.
– Да, я звонил, и мне сказали, что вы уехали.
Томми указал доктору Меррею на стул, предложил заказать что-нибудь перекусить, положил рядом с ним сигареты и спички. После того как они оба удобно устроились, доктор Меррей заговорил первым.
– Я уверен, что возбудил ваше любопытство, – начал он. – Дело в том, что, по правде сказать, у нас, в «Солнечных горах», творится что-то неладное. Это сложное и запутанное дело, и к вам оно не имеет никакого отношения. Я, в сущности, не имел права вас беспокоить, однако мы подумали, что вдруг вам известно что-то такое, что может нам помочь.
– Разумеется, я сделаю все, что смогу. Это связано с моей тетушкой, мисс Фэншо?
– Впрямую – нет. Но косвенным образом она к этому причастна. Я ведь могу говорить с вами конфиденциально, мистер Бересфорд, не правда ли?
– Да, конечно.
– Дело в том, что я недавно разговаривал с одним из наших общих друзей. Он мне кое-что о вас рассказал. Насколько я понимаю, во время войны вы исполняли некую весьма деликатную миссию.
– Ну, я не стал бы придавать этому серьезное значение, – уклончиво проговорил Томми.
– О, я понимаю, об этом не следует распространяться.
– Просто все это быльем поросло. Столько лет прошло со времени той войны. Мы с женой были тогда молоды.
– То, о чем я хотел бы с вами посоветоваться, никак не связано с вашим прошлым. Просто я понимаю, что с вами можно говорить откровенно, полагаясь на то, что вы никому не передадите того, что услышите от меня, хотя впоследствии все это может выйти наружу.
– Вы говорите, в «Солнечных горах» случились какие-то неприятности?
– Да. Некоторое время назад умерла одна из наших пациенток. Некая миссис Моди. Я не знаю, встречали вы ее или нет, или, может быть, ваша тетушка говорила вам о ней.
– Миссис Моди? – Томми задумался. – Нет, по-моему, я ее не знаю. Во всяком случае, не могу припомнить.
– Она не принадлежала к числу старейших наших пациенток. Ей не было еще семидесяти, и она ничем серьезным не болела. Просто это была одна из тех старушек, у которых нет близких родственников и которым никто не может помогать. Я относил ее, если можно так выразиться, к категории куриц. Эти дамы, по мере того как они стареют, все больше и больше становятся похожими на эту птицу. Они квохчут. Постоянно все забывают. Попадают в неприятные ситуации, непрерывно о чем-то беспокоятся. Скандалят по всякому поводу. Они в общем-то ничем не больны. Если рассуждать с медицинской точки зрения, то нельзя сказать, что психика у них не в порядке.
– Просто они квохчут, вот и все, – подсказал Томми.
– Совершенно верно. Миссис Моди квохтала. Она причиняла сестрам массу хлопот, хотя все они искренне ее любили. Пообедав или поужинав, она тут же об этом забывала и устраивала скандал, заявляя, что ее не покормили, хотя до этого преспокойно съела обед или ужин.
– Ах, это миссис Какао! – вспомнил Томми.
– Прошу прощения?
– Извините, мы с женой дали ей это прозвище. Как-то раз мы шли по коридору, а она кричала на сестру Джейн, требуя, чтобы ей дали какао. Симпатичная такая маленькая старушенция. Ну, мы посмеялись и стали звать ее миссис Какао. Так это она умерла?
– Я не слишком удивился, когда это случилось, – признался доктор Меррей. – Ведь практически невозможно предсказать, когда умрет та или другая из твоих престарелых пациенток. Женщины, страдающие серьезными заболеваниями, те, про которых, осматривая их, думаешь, что она не протянет и года, живут после этого еще добрый десяток лет. Они настолько цепко держатся за жизнь, что их не может сломить никакая болезнь. А есть и другие, совершенно здоровые, так и кажется, что они проживут бог весть сколько, – такая старушка подхватит какой-нибудь грипп или бронхит, и у нее нет сил сопротивляться, нет воли к жизни, она никак не может поправиться и удивительно быстро умирает. Итак, повторяю, как врач подобного заведения, я не особенно удивляюсь, когда случается неожиданная смерть. В случае же с миссис Моди дело обстояло не совсем так. Она умерла во сне, без малейших признаков какого бы то ни было заболевания, и я не мог не подумать, что смерть ее была неожиданна и необъяснима. Я воспользуюсь фразой из шекспировского «Макбета», которая постоянно меня удивляла: «Ей надлежало бы скончаться позже»[8].
Читать бесплатно другие книги:
