Щелкни пальцем только раз Кристи Агата

– Одна из пациенток этого дома сказала ей нечто такое, что ее обеспокоило. Эта старушка много чего говорила, и твоя мама стала опасаться за ее жизнь. И вот, когда мы приехали в приют разобрать вещи твоей двоюродной бабушки, мы решили поговорить с этой дамой, и тут выяснилось, что она довольно неожиданно уехала оттуда.

– Но что же тут странного? Это вполне естественно.

– Ее забрали родственники.

– И это тоже естественно. С чего это маме вздумалось волноваться?

– Она вдруг решила, что с этой старушкой что-то случилось.

– Понятно.

– Боюсь, что это звучит несколько драматично, но старушка исчезла. Все было обставлено наилучшим образом: подтверждено стряпчими, банком и так далее. Беда только в том, что мы не могли найти концов, так и не сумели выяснить, куда же она девалась.

– Ты хочешь сказать, что мама отправилась на поиски?

– Да. И не вернулась, как обещала, хотя накануне позвонила и предупредила, что приедет. Это было два дня назад.

– И о ней ничего не известно?

– Ничего.

– Неужели ты не мог как следует за ней приглядеть, чтобы она во что-нибудь не впуталась? – строго проговорила Дебора.

– За ней невозможно уследить. Это не под силу ни одному человеку. И тебе тоже, Дебора, если хочешь знать. Тебе известно, как она отправилась на войну и делала такие вещи, которые ее не касались и заниматься которыми ей было совершенно не обязательно.

– Но ведь сейчас дело обстоит совсем по-другому. Она ведь совсем старая. Должна бы сидеть дома и беречь себя. Я думаю, ей просто стало скучно. В этом все дело.

– Ты говоришь, больница в Маркет-Бейзинге? – спросил Томми.

– Мелфордшир. От Лондона час-полтора езды. На поезде.

– Правильно, – сказал Томми. – А рядом с Маркет-Бейзингом есть деревушка под названием Сэттон-Чанселор.

– При чем тут эта деревушка?

– Это долгая история, сейчас некогда рассказывать. Она связана с картиной, на которой изображен дом, стоящий на канале.

– Я что-то плохо тебя слышу. О чем ты говоришь?

– Неважно, сейчас буду звонить в эту больницу в Маркет-Бейзинге, постараюсь все выяснить. У меня такое чувство, что это наверняка твоя мама. При сотрясении мозга люди часто вспоминают то, что с ними случалось в детстве, и только потом, медленно и постепенно, к ним возвращается настоящее. Она вспомнила свою девичью фамилию. Вполне возможно, что она попала в аварию, однако нисколько не удивлюсь, если кто-то стукнул ее по голове. Именно такие вещи случаются с твоей матерью. Она любит вмешиваться в чужие дела. Как только что-нибудь узнаю, немедленно тебе сообщу.

Сорок минут спустя Томми взглянул на часы и с тяжелым вздохом опустил трубку на рычаг. В это время появился Альберт.

– Что же с вашим обедом, сэр? – спросил он. – Вы ничего не ели, а я должен покаяться, начисто забыл про эту курицу. От нее ничего не осталось – сплошной уголь.

– Есть я не хочу, но мне необходимо выпить. Принесите мне двойное виски.

– Несу, сэр, – отозвался Альберт.

Через несколько минут Альберт принес требуемое и поставил рядом со старым, но очень удобным креслом, в котором уютно устроился Томми.

– А теперь, – сказал он, – я должен вам все рассказать.

– Дело в том, сэр, – сказал Альберт извиняющимся тоном, – что я уже почти все знаю. Понимаете, поскольку я понял, что дело касается хозяйки, я взял на себя смелость поднять телефонную трубку, которая находится в спальне. Я надеялся, что вы не станете меня упрекать, ведь речь идет о хозяйке.

– Я вас не упрекаю, – сказал Томми. – Действительно, если бы пришлось объяснять все сначала...

– Вы дозвонились до больницы, верно? Говорили и с доктором, и со старшей сестрой.

– Нет нужды повторять все сначала.

– Больница в Маркет-Бейзинге, – недоумевал Альберт. – Она никогда не говорила об этом городе. И адреса такого не оставляла.

– Вполне возможно, что она туда и не собиралась ехать, – сказал Томми. – Насколько можно судить, ее треснули по кумполу в каком-нибудь никому не известном месте. А потом погрузили в машину и выбросили на краю дороги, чтобы кто-нибудь ее подобрал. Считалось бы, что это обычный случай: сбили и быстренько смылись от греха подальше. Завтра разбудите меня в половине седьмого, – добавил он. – Я хочу выехать пораньше.

– Прошу прощения за подгоревшую курицу, сэр. Я поставил ее в духовку, чтобы подогреть, и забыл.

– Бог с ней, с курицей, – сказал Томми. – Я всегда считал, что они глупые птицы, вечно оказываются на дороге, квохчут и лезут под колеса. Закопайте ее завтра утром, да поторжественнее.

– Хозяйка не очень серьезно пострадала? Опасности для жизни нет, сэр? – спросил Альберт.

– Уймите свою буйную фантазию, – посоветовал ему Томми. – Если бы вы слушали как следует, вы бы поняли, что она уже пришла в себя, вспомнила, кто она и где находится, и они обещали держать ее там до моего приезда, а тогда уже я сам о ней позабочусь. Она ни в коем случае не сможет удрать и снова заняться своими идиотскими расследованиями.

– Кстати, о расследованиях, – проговорил Альберт, деликатно кашлянув.

– Мне не особенно хочется касаться этой темы, – заявил Томми. – Забудьте о них, Альберт. Если вам нечем заняться, попробуйте научиться выращивать цветы на балконе или займитесь изучением бухгалтерии.

– Нет, я просто подумал... Я говорю о ключах...

– Ну и что о ключах?

– Я просто размышлял.

– Именно отсюда идут все беды в жизни. От размышлений.

– Ключи к этой истории. Картина, к примеру. Ведь это же ключ, разве не так?

Томми заметил, что Альберт снова повесил картину с домом на прежнее место.

– Если вы считаете, что картина – это ключ, то как вы думаете – к чему? – Он слегка покраснел из-за неловкости произнесенной им фразы. – Я хочу сказать: что все это значит? Это же должно что-нибудь означать. Я думаю, – продолжал Альберт, – если вы извините меня за то, что я собираюсь сказать...

– Выкладывайте, Альберт.

– Я вот подумал о письменном столе.

– О письменном столе?

– Да. О том, который привезли сюда вместе с маленьким столиком, двумя креслами и другими вещами. Вы ведь говорили, что этот стол – фамильная вещь, верно?

– Он принадлежал тетушке Аде.

– Вот о нем я и подумал, сэр. Именно в таких местах и отыскиваются ключи. В старых столах. Во всяких старинных предметах.

– Вполне возможно, – согласился Томми.

– Это, конечно, не мое дело, я понимаю, и мне, наверное, не следовало вмешиваться, но, пока вас не было, я невольно поинтересовался. Я просто обязан был посмотреть.

– Что? Посмотреть, что находится в столе?

– Да, посмотреть, нет ли там чего-нибудь, что может оказаться ключом. В старых столах бывают тайники.

– Возможно, – снова согласился Томми.

– Ну и вот. Там и может скрываться ключ. Запертый в секретном ящичке.

– Интересная идея. Но, насколько я понимаю, у тетушки Ады не было никаких оснований прятать что-то в тайниках.

– С этими старыми дамами никогда нельзя быть уверенным. Они любят прятать вещи. Совсем как сойки или сороки. Не помню, которые из них. Там может оказаться тайное завещание или еще что-нибудь в этом же роде, написанное симпатическими чернилами, или же драгоценности.

– Прошу прощения, Альберт, но боюсь, что я должен вас разочаровать. Я совершенно уверен, что в старом письменном столе, принадлежавшем дядюшке Уильяму, не может быть ничего подобного. Обыкновенный старик, который и всегда-то отличался скверным характером, а под конец жизни к тому же оглох и немного спятил.

– Но я все-таки считаю, – настаивал Альберт, – ведь ничего не случится, если мы посмотрим? Во всяком случае, в ящиках надо навести порядок, – добавил он тоном ревностного блюстителя чистоты. – Вы же знаете, как старые дамы обращаются с вещами. Они за ними совершенно не следят, что и немудрено при их-то ревматизме, артрите и так далее.

Томми помедлил с ответом. Он вспомнил, что они с Таппенс быстро осмотрели ящики стола, сложили все бумаги в несколько конвертов, вынули из нижних ящиков два мотка шерсти, две вязаные кофточки, черную бархатную накидку и три новые наволочки и положили все это к остальным вещам и одежде, предназначенным для бедных. Возвратившись домой, они просмотрели бумаги, сложенные в конверты. Ничего интересного там не оказалось.

– Мы уже осматривали этот стол, Альберт, – сказал он наконец. – Целых два вечера потратили. Там оказалось два или три любопытных письма, рецепт, как готовить вареную ветчину, еще какие-то рецепты, старые продовольственные карточки и талоны, еще кое-что связанное с войной. Ничего особенно интересного.

– Но это же, – возразил Альберт, – просто старые бумаги, все, что люди обычно хранят у себя в столах. А я имею в виду совсем другое. Вы знаете, когда я был совсем мальчишкой, я полгода проработал у торговца антиквариатом, частенько помогал ему подделывать вещи под старину. Тогда мне и пришлось столкнуться с тайниками. Они все примерно на один манер. Есть всего два или три способа спрятать в столе тайник, так что если их знать, то обнаружить его нетрудно. Вы не думаете, сэр, что все-таки стоит посмотреть? Мне бы не хотелось делать это самому, без вас. С моей стороны это была бы слишком большая смелость. – Он посмотрел на Томми с умильным видом пса, ждущего подачки.

– Ну ладно, Альберт, – сдался Томми. – Пойдем и проявим смелость.

«Отличный стол, – думал Томми, стоя возле Альберта и рассматривая этот предмет, полученный в наследство от тетушки Ады. – Так хорошо сохранился, прекрасная полировка и вообще великолепная старинная работа».

– Ну что же, начинайте, Альберт, – сказал он. – Развлекайтесь. Только смотрите не переусердствуйте.

– О, я всегда действовал очень осторожно. Никогда ничего не сломал и не пускал в ход нож. Правильно, вот это откидная доска, за ней старая леди сидела. У вашей тетушки было отличное пресс-папье, отделанное перламутром. Оно лежало в левом ящике.

– Посмотрите, тут какие-то интересные штучки, – сказал Томми. Он достал два изящных неглубоких вертикальных ящичка.

– Ах, эти, сэр. В них, конечно, можно засунуть бумаги, однако в них нет ничего особенно тайного. Наиболее вероятное место обычно находится в маленьком среднем шкафчике; на дне его есть небольшая выемка. Вставив в нее палец, вы сдвигаете дно, и там обнаруживается свободное пространство. Но есть и другие способы и места. В такого рода столах можно найти довольно обширные пустоты.

– Но в этом опять-таки нет ничего тайного. Просто отодвигаете панель...

– Дело в том, что создается впечатление, будто человек нашел самое укромное место. Он отодвинул панель, обнаружил пустое пространство и сложил туда вещи, которые хочет убрать с глаз долой, чтобы их не трогали чужие руки. Однако это еще не все. Посмотрите, видите, вот тут небольшой выступ, нечто вроде рейки. Ее можно приподнять, видите?

– Да, вижу. Ее действительно можно приподнять.

– Вот вам и тайник позади среднего замка.

– Но в нем ничего нет.

– Правильно, вы чувствуете себя разочарованным. Но если вы просунете руку внутрь этой впадины, то с правой и левой стороны нащупаете два крохотных ящичка. На верхушке есть маленькая выемка, ее можно подцепить пальцем и осторожно потянуть на себя. – Говоря это, Альберт производил кистью руки поразительно ловкие манипуляции. – Иногда немного заедает. Минутку... минутку... вот, пошла.

Согнутым пальцем Альберт что-то осторожно вытаскивал наружу, пока в отверстии не показался крохотный ящичек. Он наконец извлек его и положил перед Томми с видом пса, который кладет перед хозяином свою косточку.

– Погодите минутку, сэр. Там что-то есть, что-то в длинном тонком конверте. А теперь посмотрим, что у нас с другой стороны.

Он переменил руку и возобновил свои манипуляции. Вскоре на свет появился другой ящичек и был положен рядом с первым.

– В нем тоже что-то есть, – сообщил Альберт. – Еще один запечатанный конверт, который кто-то спрятал здесь в свое время. Я не пытался их открыть – ни тот, ни другой, не стал этого делать, – произнес он с видом человека самых высоких моральных принципов. – Я оставил это до вас. Но все-таки я говорю: это, может быть, и есть ключ.

Вместе с Томми они вытащили из пыльных ящичков то, что там лежало. Сначала Томми взял в руки заклеенный конверт, перетянутый резинкой. При первом же прикосновении резинка разорвалась.

– Похоже, здесь что-то ценное, – сказал Альберт.

– Томми взглянул на конверт. На нем было написано: «Конфиденциально».

– Ну вот, – изрек Альберт. – «Конфиденциально». Это ключ.

Томми вытащил из конверта содержимое. Это был листок, вернее, пол-листка почтовой бумаги, на котором выцветшими чернилами было что-то написано угловатым почерком. Томми повертел листок в руках, в то время как Альберт заглянул через его плечо, тяжело дыша от волнения.

– «Рецепт лососевого крема от миссис Макдональд, – прочитал Томми. – Дан мне в виде особого одолжения. Возьмите два фунта среднепорубленного лосося, пинту джерсейского крема, рюмку коньяку и свежий огурец...» – Он остановился. – Простите, Альберт, я не сомневаюсь, что этот ключ приведет нас прямехонько в кухню.

Альберт издал восклицание, выражающее отвращение и разочарование одновременно.

– Ничего, – утешил его Томми. – У нас в запасе имеется еще один.

Второй запечатанный конверт не казался таким древним. На нем стояли две бледные восковые печати с изображением дикой розы.

– Красиво, – заметил Томми. – Слишком изысканно для тетушки Ады. Там, наверное, говорится, как готовить пирог с говядиной.

Томми разорвал конверт. Брови его поползли вверх. Из конверта выпали десять аккуратно сложенных пятифунтовых банкнотов.

– Какие симпатичные тоненькие бумажки, – сказал Томми. – Явно старого образца. Такие деньги были во время войны. Бумага отличная. Только они уже, наверное, не годятся.

– Деньги! – воскликнул Альберт. – Зачем ей могли понадобиться деньги?

– О, это обычная стариковская заначка, – пояснил Томми. – У тетушки Ады всегда было что-то отложено на черный день. Давно еще она мне говорила, что у каждой женщины обязательно должны быть пятьдесят фунтов пятифунтовыми бумажками на всякий пожарный, как она выражалась, случай.

– Ну, я думаю, они и сейчас пригодятся, – сказал Альберт.

– Может быть, они и не окончательно вышли из обращения. Мне кажется, стоит сходить в банк и попробовать их обменять.

– Но у нас есть еще один конверт, – напомнил Альберт, – тот, что из другого ящика.

Этот выглядел потолще. В нем содержимого было больше, и он был запечатан тремя красными печатями. Надпись на конверте, сделанная тем же неверным почерком, гласила: «В случае моей смерти этот конверт должен быть передан в запечатанном виде моему поверенному, мистеру Рокбери из фирмы «Рокбери и Томкинс», или моему племяннику Томасу Бересфорду. Никто из посторонних открывать не имеет права».

В конверте было несколько листков бумаги, густо исписанных скверным, заостренным почерком. Томми, с трудом разбирая эти каракули, начал читать:

– «Я, Ада Фэншо, хочу записать некоторые вещи, которые стали мне известны и о которых мне рассказали люди, живущие в доме для престарелых под названием «Солнечные горы». Я не могу ручаться за правильность этой информации, однако у меня есть основания считать, что здесь творятся подозрительные, а может быть, и преступные дела. Элизабет Моди, женщина глупая, однако, как мне кажется, не лгунья, утверждает, что видела здесь одного известного преступника. Возможно, что среди нас находится отравитель. Я сама предпочитаю быть объективной, однако отныне буду записывать все, что станет мне известно. Возможно, что все это глупости. Прошу моего поверенного или же моего племянника провести детальное расследование...»

– Ну вот! – торжествующе воскликнул Альберт. – Я же говорил! Это ключ!

Книга четвертая
ВОТ ЦЕРКОВЬ, ВОТ И КОЛОКОЛЬНЯ. ОТКРОЙ-КА ДВЕРЬ – ЛЮДЕЙ ДОВОЛЬНО

Глава 14
УПРАЖНЕНИЕ В РАЗМЫШЛЕНИИ

– Теперь, как мне кажется, нам следует подумать, – заявила Таппенс.

После радостной встречи в больнице ее наконец с почетом выписали. Верные супруги сидели теперь в гостиной лучшего номера «Ягненка и флага» в Маркет-Бейзинге и обменивались теми сведениями, которые были у каждого из них.

– Насчет подумать это ты брось, – возразил Томми. – Ты знаешь, что сказал доктор, прежде чем тебя отпустить. Никаких волнений, никакого умственного напряжения, минимум физической нагрузки. Словом, нужно беречься.

– А что же я, интересно, делаю? – спросила Таппенс. – Сижу, задрав ноги, обложенная подушками. Я не решаю арифметические задачки, не изучаю экономику, не проверяю домашние расходы. Думать – это значит сидеть себе спокойно, предоставляя мыслям течь, как им заблагорассудится, и ждать, не наткнутся ли они на что-нибудь интересное. Ведь тебя наверняка больше устроит, чтобы я сидела, задрав ноги, обложенная подушками, и думала, чем если бы снова начать действовать.

– Разумеется, я не хочу, чтобы ты снова начала действовать. Это исключено, ясно? Ты не двинешься с места, Таппенс. А я по возможности все время буду рядом, чтобы за тобой следить, не спуская глаз. Я тебе больше не доверяю.

– Прекрасно, – сказала Таппенс. – Лекция окончена. Теперь давай думать. Вместе. Не обращай внимания на то, что сказал тебе доктор. Если бы ты знал о докторах столько, сколько знаю я...

– К черту докторов, делай то, что говорю тебе я.

– Отлично. Уверяю тебя, я и не думаю об активной деятельности. Просто нам надо сравнить то, что известно каждому из нас. Мы имеем массу всяких вещей, но они в полном беспорядке, словно куча барахла на сельской распродаже.

– Что ты имеешь в виду под «массой вещей»?

– Факты. Разные факты. Слишком много фактов. И не только факты – слухи, предположения, легенды, сплетни. Все это напоминает корзину с опилками, в которой зарыты самые разнообразные, хорошо упакованные предметы.

– Насчет опилок это верно, – согласился Томми.

– Я не очень поняла, обиделся ты или просто скромничаешь, – сказала Таппенс. – Но ведь ты, по крайней мере, признаешь, что у нас слишком много всего. Есть верное и неверное, важное и неважное, и все это смешано в одну кучу. Мы просто не знаем, с чего начинать.

– Я-то знаю, – возразил Томми.

– Ну хорошо, с чего же ты начнешь?

– Я начну с того, что тебя кто-то ударил по голове, – ответил Томми.

Таппенс немного подумала:

– Я не считаю, что это удачная точка отправления. Это случилось в самом конце, а не вначале.

– Но для меня это самое начало. Я не позволю, чтобы кто-нибудь бил мою жену по голове. И кроме того, это реальный отправной момент. Это не фантазия. Это реальный факт, то, что действительно случилось.

– Тут я не могу с тобой не согласиться. Это действительно случилось, случилось со мной, и я все время об этом думаю, с того самого момента, как ко мне вернулась способность соображать.

– Есть у тебя какие-нибудь предположения по поводу того, кто это мог быть?

– К сожалению, нет. Я нагнулась над могильным камнем и – трах!

– Кто бы это мог быть?

– Думаю, кто-то из Сэттон-Чанселора. И в то же время это кажется маловероятным. Я там почти ни с кем не разговаривала.

– Викарий?

– Нет, это невозможно, – покачала головой Таппенс. – Во-первых, он такой милый старичок. Во-вторых, у него не хватило бы сил. И, в-третьих, у него затрудненное астматическое дыхание, он бы не мог подкрасться ко мне незаметно, я бы услышала.

– Значит, если мы исключаем викария...

– Ты его действительно исключаешь?

– Решительно, – ответил Томми. – Чтоб ты знала, я был у него и разговаривал с ним. Он служит здесь уже много лет, и все его знают. Я допускаю, что сам дьявол во плоти мог бы притвориться достопочтенным викарием, однако ненадолго, на какую-нибудь неделю, не больше, а не на десять-двенадцать лет.

– Тогда следующим подозреваемым будет мисс Блай. Нелли Блай. Хотя только Богу известно, почему она это сделала. Не могла же она заподозрить меня в том, что я собираюсь украсть этот камень.

– А как ты полагаешь, могла бы она это сделать?

– Право, не знаю. Конечно, она женщина способная – все знает, все умеет. Если бы она взялась за мной следить, наблюдать за тем, что я делаю, а потом решила бы стукнуть меня по голове, у нее все прекрасно получилось бы. Так же как викарий, она была там, в Сэттон-Чанселоре то выходила из дому по делам, то входила и вполне могла заметить, как я пошла на кладбище, тихонько последовать за мной просто из любопытства и увидеть, как я осматриваю могилу; если в моих действиях ей по какой-нибудь причине что-то не понравилось, она вполне могла схватить вазу для цветов или еще какой-нибудь тяжелый предмет и шарахнуть меня по голове. Только не спрашивай меня почему. Я не могу себе представить никакой причины.

– Кто следующий, Таппенс? Миссис Кокерел? Так, кажется, ее зовут?

– Миссис Копли, – поправила мужа Таппенс. – Нет, это не может быть миссис Копли.

– Почему ты так уверена? Она живет в Сэттон-Чанселоре, она могла видеть, как ты вышла из дома, могла за тобой пойти.

– Да, конечно, но она слишком много говорит.

– Не понимаю, при чем тут ее болтливость.

– Если бы тебе пришлось слушать ее целый вечер, как мне, ты бы понял, что женщина, которая способна говорить, не закрывая рта, не может быть в то же время человеком действия! Она была бы просто не в состоянии идти за мной молча, не разговаривая со мной громким голосом.

– Ну ладно, – приняв довод жены, сказал Томми. – Тебе лучше судить, Таппенс. Отбрасываем миссис Копли. Кто следующий?

– Эймос Перри. Человек, который живет в «Доме на канале». (Я буду называть его именно так, хотя у него масса других названий. Однако так он именовался с самого начала.) Муж доброй ведьмы. В нем есть что-то странное. Этот крупный, физически крепкий мужчина слаб умом, и у него достаточно силы, чтобы нанести удар по голове; у меня такое впечатление, что при известных обстоятельствах он сделает это охотно. Только я не могу понять, с какой стати он может захотеть напасть на меня. Мне он кажется более вероятной возможностью, чем мисс Блай, ведь она типичная хлопотунья, из тех, что верховодят в своем приходе и суют нос во все соседские дела. Вряд ли она способна причинить физический вред человеку, разве что под влиянием сильных эмоций. Ты знаешь, – продолжала она, слегка вздрогнув, – когда я познакомилась с Эймосом Перри, мне почему-то стало страшно. Он показывал мне сад. Я вдруг почувствовала, что не хотела бы вызвать его гнев или встретить его ночью в глухом месте. Мне показалось, что Эймос Перри вполне способен наброситься на человека, однако это случается с ним нечасто.

– Ну что же, будем считать, что Эймос Перри – номер один.

– А еще его жена, – задумчиво проговорила Таппенс. – Добрая ведьма. Она симпатичная и понравилась мне. Я не хочу, чтобы она оказалась той, кого мы ищем, я не думаю, что это она, но мне кажется, что она в чем-то замешана... В чем-то, что связано с этим домом. И это тоже важно, понимаешь? Мы ведь толком не знаем, что здесь самое главное, и я бы не удивилась, если бы оказалось, что все сосредоточено вокруг дома, что дом – это центральное звено. Картина... Ведь она имеет какое-то значение, верно, Томми? Мне кажется, что, несомненно, имеет.

– Да, – согласился Томми. – Она наверняка играет какую-то роль.

– Я приехала сюда, пытаясь найти миссис Ланкастер, однако здесь никто ничего о ней не знает. Я стала думать: а не потому ли миссис Ланкастер находится в опасности (я до сих пор считаю, что это так), что ей принадлежала эта картина? Сомневаюсь, что она жила когда-нибудь в Сэттон-Чанселоре, но она либо купила здесь эту картину, либо ее ей подарили. Эта картина что-то означает, иметь ее при себе опасно.

– Миссис Какао – миссис Моди – сказала тетушке Аде, что она увидела в «Солнечных горах» человека, причастного к преступной деятельности. Мне кажется, что эта преступная деятельность связана с картиной, с «Домом на канале» и с ребенком, который был там убит.

– Тетушке Аде очень нравилась эта картина, и миссис Ланкастер подарила ее ей. Возможно, она о ней рассказывала, говорила о том, как она к ней попала, кто ей ее дал и где находится этот дом.

– От миссис Моди избавились, потому что она узнала человека, который был связан с преступной деятельностью.

– Давай вспомним твой разговор с доктором Мерреем, – сказала Таппенс. – После того как он сообщил тебе о миссис Какао, он стал рассказывать о разных типах убийц, основываясь на примерах из жизни. О женщине, которая держала дом для престарелых, – я смутно вспоминаю, что читала об этом, хотя фамилии женщины припомнить не могу. Идея заключалась в том, что пациенты переводили на эту женщину все свои деньги, с тем чтобы счастливо жить в ее доме до самой смерти, не имея никаких забот. Они действительно были очень счастливы, вот только помирали не позже чем через год, мирно скончавшись во сне. Ее судили и признали виновной в убийстве, однако она не испытывала ни малейших угрызений совести, уверяла, что делала это исключительно по доброте душевной, из сострадания к бедненьким старушкам.

– Да, совершенно верно, – кивнул Томми. – Я тоже не помню имени этой женщины.

– Но это и неважно. И еще, – продолжала Таппенс, – он рассказывал о другом деле: о женщине, которая была или прислугой, или кухаркой, или домоправительницей, или экономкой. Она нанималась в разные семьи. Иногда там все было благополучно, но иногда вдруг случалось массовое отравление. Считалось, что это отравление пищей, со всеми соответствующими симптомами. Кто-то поправлялся.

– Она делала сандвичи для пикников, – подхватил Томми, – заворачивала их и укладывала в корзину. Такая милая и преданная женщина, и, когда случалось отравление, у нее находили те же симптомы, что и у других. Возможно, она их несколько преувеличивала. А потом она нанималась на другое место, в другой части Англии. Все это продолжалось несколько лет.

– Совершенно верно. И никто не мог понять, почему она это делала. Было ли это своеобразной манией или просто как-то вошло в привычку? Может быть, она таким образом развлекалась? Никто так никогда и не узнал. Она, по-видимому, не испытывала никакой неприязни к людям, причиной смерти которых была. Может быть, у нее с головой было не в порядке?

– Да, я думаю, это было именно так, – ответил Томми, – хотя вполне вероятно, что какой-нибудь заядлый психоаналитик если бы как следует поработал, то выяснил бы, что все дело в канарейке, которая жила в одном семействе в давно прошедшие времена, когда та женщина была ребенком, и которая напугала ее или сильно расстроила. Но как бы то ни было, результат был налицо. Третий случай самый странный из всех, – продолжал Томми. – Это была француженка. Женщина, которая безумно страдала, потеряв мужа и ребенка. Она была безутешна и в то же время милосердна, как ангел во плоти.

– Верно, – сказала Таппенс. – Я помню. Ее называли ангелом какой-то деревни. Не помню, как она называлась. Она ходила по соседям, когда они заболевали, и ухаживала за ними. В особенности она любила ходить в дома, где были больные дети. Она самоотверженно ухаживала за ними, но рано или поздно, после некоторого улучшения, им становилось хуже, и они умирали. Она плакала целыми днями, плакала на похоронах, и все говорили, что не знают никого, кто так много сделал для их ненаглядного ребенка.

– Зачем ты снова все это повторяешь, Таппенс?

– Потому что я считаю, что доктор Меррей не зря тебе об этом рассказал. У него были свои причины.

– Ты считаешь, что он связывал...

– Я считаю, что он вспомнил все эти три широко известных случая, чтобы примерить их, словно перчатку, – не придется ли один из них впору кому-нибудь из обитателей «Солнечных гор». Мне кажется, могли бы подойти все три. Мисс Паккард, например, годится для первого случая. Образцовая владелица дома для престарелых.

– У тебя явно зуб на эту женщину. А мне так она всегда нравилась.

– Ничего удивительного. Убийцы часто пользуются расположением людей, – резонно заметила Таппенс. – Так же как мошенники, которые выманивают у людей деньги обманным путем. У них всегда такой добропорядочный вид, что никто не сомневается в их честности. По-моему, все убийцы должны казаться симпатичными и добросердечными. Что до мисс Паккард, то она умелая женщина, и в ее распоряжении есть все средства, для того чтобы тихо и мирно отправить на тот свет человека, не вызывая в то же время подозрений. Ее могла заподозрить только такая особа, как миссис Какао. Она и сама слегка с приветом, и поэтому ей легче понять человека, у которого тоже не все дома. Кроме того, они, возможно, где-нибудь встречались раньше.

– Я не думаю, что мисс Паккард особенно разбогатела бы после смерти своих пациенток.

– Это никому не известно, – возразила Таппенс. – Как раз было бы очень разумно не иметь от них никакой выгоды. Надо было уморить одну или двух, очень богатых, которые уже оставили ей свои деньги, но всегда нужно было иметь про запас две-три совершенно естественные смерти, не принесшие никакой выгоды. Поэтому я думаю, что доктор Меррей, возможно, подозревал мисс Паккард, говоря себе в то же время: «Глупости, мне это просто мерещится». И все-таки эта мысль его не оставляла. Второй случай, который он рассказал, подошел бы прислуге, кухарке или даже сиделке. Немолодой женщине, которая находится в услужении и на которую можно положиться. Вот только мозги у нее повернуты не в ту сторону. Может, она на кого-то сердилась или обижалась или ей не нравилась та или иная пациентка. Трудно строить предположения, поскольку мы никого из них не знаем.

– А третий случай?

– Третий случай представляет известные трудности, – проговорила Таппенс. – Здесь мы имеем дело с человеком, одержимым некоей идеей.

– А может, доктор Меррей просто прибавил этот случай для ровного счета, – сказал Томми и добавил: – Я почему-то вспомнил эту ирландку, сиделку в «Горах».

– Славная такая девушка, мы ей подарили меховую накидку. Ты говоришь о ней?

– Да. Тетушка Ада ее любила. Она так всем сочувствовала, жалела, когда кто-то умирал. Помнишь, ты говорила, что она нервничала, когда мы с ней разговаривали? И она собиралась оттуда уходить, только не сказала нам почему.

– Мне кажется, она была довольно нервная особа. От сиделок не ожидается, чтобы они сочувствовали пациентам. Это оказывает на последних скверное воздействие. От сиделок требуется, чтобы они были сдержанными, хорошо делали свое дело и внушали доверие.

– В тебе заговорила сестра Бересфорд, – усмехнулся Томми.

– Однако вернемся к картине, – сказала Таппенс. – Мы должны сконцентрировать на ней все свое внимание. Мне представляется очень важным то, что ты мне рассказал о миссис Боскоуэн и о твоем визите к ней. Она показалась мне интересной.

– Она действительно интересна, – подтвердил Томми. – Самая интересная особа из всех, с кем мы имели дело в этой истории. Она принадлежит к людям, которые что-то знают, причем знают просто так, не задумываясь над этим. Мне показалось, что ей известно об этом месте то, чего не знаю я – да и ты тоже. Но что-то известно, это определенно.

– Очень странно то, что она сказала о лодке, – заметила Таппенс. – Что первоначально на картине лодки не было. Как ты думаешь, откуда там взялась лодка?

– Ах, понятия не имею.

– А было на лодке название? Я не помню. Впрочем, я не всматривалась.

– На ней написано «Уотерлили»[13].

– Очень подходящее название для лодки. Что оно мне напоминает?..

– Откуда мне знать.

– И она определенно утверждает, что ее муж эту лодку не рисовал? Он ведь мог пририсовать ее потом.

– Она определенно сказала, что нет.

– Конечно, – размышляла Таппенс вслух, – есть еще одна возможность, которую мы не обсудили. Это насчет того, что меня ударили по голове. Я хочу сказать, что это мог быть посторонний человек, кто-то, кто следил за мной от Маркет– Бейзинга, чтобы выяснить, чем я занимаюсь. Я ведь задавала там кучу всяких вопросов. Была в разных агентствах. У «Блоджет и Берджес» и у всех остальных. Они ничего не хотели мне говорить об этом доме. Были весьма уклончивы. Настолько, что это выглядело противоестественным. Так же было, когда мы пытались узнать про миссис Ланкастер. Адвокаты и банки, владельцы, с которыми нельзя связаться, потому что они живут за границей. В точности та же самая модель. Они посылают кого-то вслед за моей машиной, желая выяснить, чем я занимаюсь, и, улучив момент, бьют меня по голове. И это приводит нас, – подытожила Таппенс, – к могиле на кладбище. Почему кому-то не понравилось, что я рассматриваю старые могильные плиты? Они ведь все равно были все опрокинуты – банды подростков, которым надоело громить телефонные будки, отправились на кладбище, чтобы повеселиться там, круша могилы, не видные за церковью.

– Ты говорила, что там были какие-то слова, написанные краской или высеченные?

– Да, высеченные резцом, как мне кажется. Человек, который это делал, бросил работу неоконченной – у него ничего не получалось. А вот имя «Лили Уотерс» и возраст «семь лет» были высечены как следует, и еще отрывки слов, похожие на «Всякий, кто... обидит единого из малых сих...», и, наконец, «бремя...».

– Это что-то знакомое.

– Ничего удивительного. Это из Библии. Вот только человек, который это писал, не был вполне уверен, правильно ли он помнит.

– Очень, очень странно.

– И почему это могло кому-то не понравиться? Я же только хотела помочь викарию... и тому бедняге, который разыскивал своего ребенка. Ну вот, мы и возвратились к теме пропавшего ребенка. Миссис Ланкастер говорила об убитом ребенке, которого замуровали позади камина, а миссис Копли болтала о замурованных монахинях, убитых детях, о матери, которая убила ребенка, о любовнике, о незаконном младенце и самоубийстве – сплошные сплетни, слухи и легенды, перемешанные самым фантастическим образом, словно наспех приготовленный пудинг. И все равно, Томми, тут есть один действительный факт – не просто слух или легенда.

– Ты имеешь в виду...

– Я имею в виду детскую куклу, вывалившуюся из каминной трубы «Дома на канале», – старую тряпичную куклу. Она пролежала там достаточно долго – вся была покрыта сажей и разным мусором.

– Жаль, что у нас ее нет, – сказал Томми.

– Нет, есть! – торжествующе воскликнула Таппенс. – Она у меня.

– Ты ее оттуда взяла?

– Да. Понимаешь, я страшно удивилась и решила, что заберу ее с собой и как следует рассмотрю. Она все равно никому не была нужна. Перри, наверное, тут же выбросили бы ее в мусорный ящик. Вот я и взяла ее. Она у меня здесь.

Таппенс встала, подошла к своему чемодану и, порывшись в нем, достала сверток, завернутый в газету.

– Вот она, Томми. Посмотри.

Томми с любопытством развернул газету и осторожно вытащил старую детскую куклу. Ее тряпичные руки и ноги беспомощно болтались, остатки одежды повисли лохмотьями. Туловище, сшитое из тонкой замши и когда-то туго набитое опилками, обмякло, потому что опилки частично высыпались. Когда Томми взял куклу в руки – он сделал это очень осторожно, – туловище ее внезапно расползлось по шву, и из него посыпались опилки и мелкие камешки, которые раскатились по полу. Томми наклонился и аккуратно их подобрал.