Женщина без имени Мартин Чарльз
Была такая британская рок-группа под названием «Квин». Может, она до сих пор есть. В любом случае, я вспомнил их песню под названием «Кто хочет жить вечно?». Кажется, это часть саундтрека к фильму «Флэш Гордон», о парне, который умер. Очнулся в другом мире. В моей голове звучала эта песня, и я знал, что это не для меня. Мои глаза впервые остановились на лице старика, и я почти уверен, что никогда не видел таких голубых глаз. Я прошептал:
– В-вечно.
Он выпрямился.
– Что ж, тогда идем. Если ты останешься здесь, то и в самом деле умрешь.
Я встал и сразу упал. Снова встал и упал во второй раз. Я поднялся в третий раз, и он подхватил меня. Я прислонился к нему. Он сказал:
– Ты не можешь разгуливать в таком виде.
Он снял через голову сутану. Под ней были черные брюки, черные туфли, черная рубашка с белым воротничком. Старик надел на меня сутану, помог сунуть руки в рукава. Одеяние задрапировало меня.
Шаг одной ногой, потом другой.
Мы прошли среди деревьев на другой берег острова, где он в защищенном месте оставил лодку. Двадцать четыре фута, мотор «Ямаха-250». Оказалось, что он священник со страстью к рыбной ловле. Я упал на носу. У меня кружилась голова. Я не был уверен, виноват в этом джин или авария или и то, и другое. Я потер затылок. Выяснилось, что я лишился почти всех волос. Одни пеньки. Я осторожно дотронулся до кожи на затылке и плечах. Она была чувствительной. Я вспомнил, как языки пламени обняли меня сзади. После этого я больше ничего не помнил.
Я спросил:
– К-как давно я…?
Он поднял якорь, провернул двигатель и ответил, не глядя на меня:
– Три дня назад.
Значит, это не джин. Наверное, обезвоживание.
– У в-вас есть в-вода?
Старик протянул мне бутылку. Она была холодной. На стенках выступили капли конденсата. Я сделал глоток, потом еще один и еще. Стало легче сфокусировать взгляд.
Священник завел двигатель и начал выводить лодку с мелководья. Он повернулся ко мне:
– Как мы будем тебя называть?
Об этом я не подумал. Ни о чем таком я не думал. Мысль о том, что я не умру, не приходила мне в голову. Мой мозг работал над вопросом: что теперь делать? Я не хотел никакого имени, потому что не хотел, чтобы ко мне кто-то обращался. Я пожал плечами, покачал головой.
Он кивнул, поджал губы, обдумал ситуацию. Через минуту он спросил:
– Как насчет Санди[22]?
– Что?
– Санди.
– В-вы хотите с-сказать, к-как день недели?
Он кивнул:
– Да.
Мир все еще оставался мутным, в нем было мало смысла, но это совсем не имело смысла.
– Почему… С-санди?
– Это мой любимый день недели.
В этом было еще меньше смысла. Думаю, мой пустой взгляд убедил в этом священника.
– Почему?
– Он обозначает начало. Новый старт.
Полагаю, в его сумасшествии была некоторая логика. Слово «Санди» грохотало внутри меня. Я посмотрел на старика. Он надел солнцезащитные очки. Я встал, прищурился. Он откинул сиденье рядом, взял другую пару и протянул ее мне.
– Надевай, это тебе поможет.
Так и случилось. Очки приглушили грохот в моей голове. Он перевел ручку дросселя вперед, и лодка быстро набрала скорость. Ветер рванул одеяние, в которое я был одет. Я повернулся к священнику. В происходящем не было смысла.
– К-как мне называть вас?
– Стеди[23].
Я покачал головой и схватился за поручень из нержавеющей стали, обрамлявший центральную консоль.
– Н-нет, устойчиво я себя не чувствую.
Он улыбнулся:
– Это мое имя.
– Вас зовут Стеди?
Старик кивнул.
Я посмотрел вдаль. Мир изменился с тех пор, как я его покинул. Мало что имело смысл. Я закрыл рот, перешел на нос лодки, закрыл глаза и позволил бризу прижаться ко мне. Я думал о детях. О больнице. О Джоди. О Роде и Монике. О сиротском приюте. О той двухъярусной кровати, на которой я спал. О жизни, которую я знал когда-то.
В тот день многое изменилось. Все изменилось.
Ну, или почти все.
Не имея ни жены, ни детей, Стеди нашел для себя хобби. Еще одно пристрастие, кроме церкви. Ужение на муху. Он был фанатом тарпона. А я-то думал, что много знаю о рыбной ловле. Много лет назад Стеди купил маленький остров и поставил там хижину. Это было его убежище. Его спокойное место на сваях. Его взгляд на мир с берега. Туда он меня и отвез.
– У этого острова странная история. Во времена Великой депрессии люди гнали здесь самогон. Потом другие использовали это место для хранения наркотиков, которые они везли с Кубы. Позже здесь же прятали контрабандные товары из Южной Америки. – Стеди обвел рукой мангровые заросли и москитов. – Чувствуй себя как дома.
Я не знал истории этого острова, но люди, которые занимаются подобными делами, не выбирают для них места, которые легко найти. Они находят такие места, до которых трудно добраться и которых нет на карте. Этот остров был одним из таких мест.
Моя жизнь изменилась. Ни телефона. Ни адреса. Ни надежд. Я по-другому спал, ел, пил и даже говорил. Когда-то мне сказали, что я не смогу исправить заикание. Что ж… те люди не прожили мою жизнь и не вылетали с моста на скорости сто сорок миль в час. Если мои мысли не заикаются, почему же мой рот должен это делать? Во всяком случае, я так думал. Единственное, что не изменилось, – так это мой образ мыслей. Я не мог изменить человека, которым был до того, как открыл глаза. Я изучал поверхность воды. Читал передвижения рыбы. И рассказывал истории. О том, что я не умер, мне сказало разбитое сердце. Я все еще ощущал это. Я нашел приют в Эверглейдсе, на Десяти Тысячах островов, на воде залива и вокруг Флориды. Там я и оставался.
Как только я пришел в себя, я начал вспоминать какие-то обрывки. Куски. Я помню, как машина проломила бетонное ограждение, полетела с моста, нырнула в воду и слегка повернулась вокруг своей оси. Я помню грохот разбившегося стекла, жар пламени на моей шее, рев мотора, потом удар, подушка безопасности прижалась к моему лицу, в салон хлынула вода, поглощая меня. Я помню, что смотрел на рукопись в пластиковом пакете, столь долгожданную книгу, которая поднялась над сиденьем, поднятая потоком воды. Я мог бы схватить ее, но я этого не сделал. Я просто смотрел. Я больше не хотел быть писателем и не желал иметь ничего общего ни с этой, ни с какой-либо другой книгой. Слишком долго я верил в божественную силу слов. Но в смерти Джоди не было ничего божественного, не было божественного и в том, как изменилась больница после ее смерти.
Когда в машину хлынула вода, пригвождая меня к сиденью, в моей голове билась мысль не о том, как сделать еще вдох или выплыть на поверхность. Я думал: за что?
Это произошло девять лет и 197 дней тому назад.
Люди долго спрашивали меня о том, как могла смерть невинной девушки, которая не была мне ни дочерью, ни невестой, так сильно подействовать на меня. Или у меня были «недозволенные отношения» с Джоди? Этот вопрос оскорбляет меня. Нет, у меня не было с ней отношений. Я любил ее, но Джоди любили все. Смерть Джоди причинила мне боль, но не ее исчезновение отправило меня с моста на скорости сто сорок миль в час.
Все дело в автобусе, который сбил Джоди и сломал или раздробил тридцать семь костей в ее теле. Ведь она уже пострадала в аварии и выжила. Я просто не мог – ни тогда, ни теперь – понять этого. Джоди умерла от внутренних повреждений и кровотечения, вызванного ими. «Вся королевская конница и вся королевская рать» могли только стоять рядом и смотреть. В ужасе, не веря в случившееся, я поехал на то место, где ее сбили. Кровь Джоди еще оставалась на тротуаре, и я закричал во всю силу своих легких:
– Если вот так заканчиваются наши надежды, добрые намерения и любовь, то почему бы просто не пристрелить нас всех сразу? Зачем отправлять нас сюда, давать нас друг другу и наполнять мечтами, дарованиями и чувствами только для того, чтобы пролить их на асфальт, как дешевую краску?
Мы похоронили Джоди, ее нежное эхо умолкло в больничных коридорах, и я вдруг понял, что нахожусь в месте, полном гнева, где радость мимолетна, а страдание постоянно. Где сила слов не в том, что они могли бы сделать, а в том, чего они сделать не могут. Поэтому я вдавил педаль газа в пол и рванул к южной оконечности полуострова, надеясь утопить себя в джине и соленой воде, похоронить себя и свой дар на дне канала. Тремя днями позже я очнулся нагой на берегу, встретил старика в белой сутане с удочкой в руке, пускающего кольца табачного дыма.
Стеди отвез меня к себе домой, попытался залечить мою рану. Но я никогда не подпускал его к ней, поэтому она кровоточила почти десять лет. Пока несколько недель назад, по причинам, которые, возможно, понимает один лишь Стеди, он не показал мне осколок, которым являешься ты, Кейти, в зияющей дыре, которой являюсь я.
И это сработало. Кровотечение прекратилось. Доказательство в твоих руках.
И еще одна вещь. Дверь номер три – это не выход. Не путь наружу. Для тебя это гримерная за кулисами, где ты можешь слышать актеров на сцене и реакцию зала, но тебе навсегда запрещено участвовать в шоу. Для меня это мир, наполненный бумагой, но без чернил. По эту сторону двери мы живем наедине с нашими воспоминаниями, мы не можем выразить свой дар, но мы о нем помним, и у нас остается потребность его использовать. Это чувство остается и растет. Неудовлетворенное.
Кейти, вернись, снова перешагни через порог, но в обратном направлении. Напиши свою собственную историю. Начни с чистого листа. На нем нет слов. Не написаны конец, следующий поворот, следующая перемена, следующее прозрение, следующий конфликт, который требует решения. На этом листе не написано решение. И когда ты туда доберешься, окажешься в луче прожектора на пьедестале, созданном для одного человека, развяжи свой мешок, высыпи осколки на сцену и скажи миру, скажи так, чтобы услышали люди на дешевых местах: «Такой я была когда-то… Но теперь все иначе».
Глава 37
Домой я добрался автостопом. Какие-то ребята на тридцатилетнем «Форде»-пикапе довезли меня до Эверглейдс-сити. Я был не слишком голоден, но купил кое-какие продукты. Пятнадцать минут пребывания дома, и мне пришлось признать, что за все время за границей или на любой из моих лодок я никогда не чувствовал себя более одиноким.
В моей голове шел бесконечный спор. Мне следовало что-то сделать, что угодно, чтобы Кейти не причинила себе вреда. С другой стороны, что я мог сделать? Даже если бы я висел у нее над головой как вертолет «24/7». Если человек решил навредить себе, он найдет способ это сделать. Кейти – взрослая женщина. Рано или поздно ей придется нести за себя ответственность.
Это мне не слишком помогло, да я и сам в это не верил.
Вечер я провел на корме лодки, глядя на Млечный Путь, наблюдая, как падающие звезды царапают снизу небесный пол. Вокруг моей головы жужжали москиты. Я зажег свечу с цитронеллой, и, вдоволь насмеявшись над ней, они снова зажужжали вокруг моей головы. Я все пережевывал то, что однажды сказал мне Стеди: «Твоими словами тебя оправдают и твоими словами тебя осудят». Когда он это говорил, его палец был направлен мне в лицо.
Я боролся с этим, сидя на корме лодки. Я много думал о Джоди, Роде, Монике, о детях, сидевших на полу вокруг меня, когда я читал, вспоминал шаркающие шаги, худые лица, шрамы, пластыри, трубки капельниц, одобрительные взгляды врачей и медсестер, свою прошлую жизнь. В то время я бы сделал для этих детей что угодно. Что угодно. Тогда резервуар моей надежды был глубже, чем я представлял. Его глубины хватало, чтобы жить. Но сейчас? Некоторые могли бы назвать меня трусом. Возможно, это правда. Боль – мощное устрашающее средство. Особенно сердечная боль. Я это знаю. Думаю, Изабелла Десуш тоже это знает.
Я сидел и пытался определить то, что напугало меня. Тот страх, который был при мне или при котором был я. Страх, заставивший меня жить в одиночестве, на лодке, посреди пустоты, где никто не мог до меня добраться, никто не мог причинить мне боль, никто не мог заставить меня заплакать. А теперь по моему лицу текли слезы. Появилась картинка: больница. Мысль о том, чтобы войти туда, сесть на пол и прочитать историю кучке ненужных ребятишек, напугала меня. Я видел, что из этого получилось, что могло получиться. Потом я увидел, чего быть не может. И где-то там я сломался.
Я плакал громко и долго, выплакивая десятилетний запас слез.
Я проснулся, когда солнце коснулось верхушек мангровых зарослей. Я сварил себе кофе и сел, спустив ноги в воду. Меня звала форель в течении, мои спиннинги только и ждали, чтобы я взял их в руки, но я не хотел ловить рыбу. Я ничего не хотел делать. Я целый день хандрил в одиночестве. Мне было жаль Кейти. Мне было жаль себя.
В полдень я позвонил Стеди. Он меня выслушал, но почти ничего не сказал. Правда причинила ему боль. Вспоминая этот разговор, я понял, он был разочарован тем, что нам не удалось. Мне не удалось. Я сказал ему, что буду поблизости от лодки на тот случай, если Кейти решит найти меня. Возможно, она чувствует себя здесь в безопасности. Стеди молча повесил трубку. Дни сложились в недели, а я все время находился неподалеку от лодки.
Но Кейти так и не появилась.
К апрелю я уже по колено погрузился в жалость к себе, поэтому я поехал к ее мемориалу. Народу было очень много. Три сотни лодок покачивались поблизости. Люди купались, веселились. Такое количество собравшихся удивило меня. Я остановился и спросил у мужчины, стоявшего на плоту с банкой пива в руке:
– В честь чего такой шум?
Он посмотрел на меня так, словно я лишился рассудка:
– Парень, это же Пасха.
В своем одиночестве я потерял счет дням.
– Ах да, конечно. Верно.
Я направил лодку вокруг растущего парка прибывавших лодок. Дети на плотах, взрослые на водных лыжах, рассекавшие волны; быстроходные лодки, готовые вот-вот сорваться с места; женщины в бикини, покрытые солнцезащитным кремом, и просто любопытные. В воздухе висел запах кокосового рома, сигаретного дыма, лосьона для загара и марихуаны. Число белых крестов из ПВХ всех форм и размеров, прикрепленных ко дну залива, перевалило за сотню. Они выглядели как неудачная игра «вытащи спичку».
Я покачал головой и оставил всю картину за кормой. Вскоре у них и в самом деле появится повод для траура. Я несколько раз говорил со Стеди, но у него не было никаких вестей от Кейти. Ни электронного письма, ни сообщения на голосовой почте, ни конверта с надписью «тому, кто найдет это письмо». Мы звонили ей на мобильный телефон, на тот, из банковской ячейки, но она ни разу не ответила и ни разу не включила голосовую почту. Я думал, что Кейти тихо ушла. По-своему. В свое время. Без свидетелей. Так что я считал, что ее тело найдут, это всего лишь вопрос времени.
В моей груди поселилась невыразимая боль. Мне было трудно дышать.
Я вернулся к берегу и затерялся на старых аллигаторовых тропах в мангровых зарослях, куда давно не осмеливался заглянуть ни один человек. Ближе к вечеру я направился домой. Садилось солнце.
Кейти не выходила у меня из головы. Честно говоря, я только о ней и думал. Я гадал, как она это сделала. И как я буду жить, когда выясню это. На этот вопрос я ответить не мог, но знал, что мне нужно завершение. Возможно, Стеди тоже в этом нуждается. Я достаточно долго отсутствовал.
Пора навестить старика.
Я принял душ, добрался до Чоколоски и поехал в Майами, понимая, что мой визит может придать горький вкус его самому любимому дню в году. К тому же на его утренней службе, восьмичасовой мессе, будет очень много народа. Чем больше толпа, тем легче в ней затеряться. Я припарковал машину, поднял воротник и смешался с толпой. Я выглядел как человек, который ходит в церковь один-единственный раз в году. Звук моих шлепанцев утонул в шуме разговоров почти тысячи человек, эхом отражавшихся от стен.
Храм освещали тысячи свечей. В воздухе висел аромат ладана. Голоса звучали приглушенно. Семьи торопились занять места на скамьях. Ряды были тесно сдвинуты. Люди преклоняли колени, их губы шевелились. Девочки в белых и розовых платьицах. Мальчики в костюмах из ткани в крепированную полоску. Матери поправляли сыновьям прическу, убирали рубашку в брюки. Отцы суетились вокруг матерей, суетившихся вокруг детей, которые выглядели замечательно.
Стеди в фиолетовой рясе, с широкой улыбкой на лице стоял недалеко от передней двери, пожимал руки, обнимал младенцев, целовал детей. Его лицо сияло. Золотое шитье на его одеянии отражало свет свечей. Стеди любил говорить, что церковь ослепила его своим блеском.
Я нашел место сзади, в последнем ряду, в самом конце. Далеко от алтаря и еще дальше от глаз восьмидесятичетырехлетнего Стеди. Я не хотел, чтобы он увидел меня перед мессой. Мне не хотелось испортить ему службу, потому что вид меня одного, без Кейти, ее точно испортит.
Заиграла музыка, явно играл профессионал. Хорошо, что среди прихожан не оказалось пожарного инспектора. У сардин в банке больше места, чем было у нас. Я часто думал, что католическая служба – это хорошая тренировка и что католики наверняка пребывают – или им следует пребывать – в лучшей форме, чем, скажем, баптисты или методисты. Католики встают, садятся, опускаются на колени, повторяют все сначала. А другие конгрегации только встают и садятся. Разумеется, приверженцы англиканской и епископальной церкви встают, садятся, опускаются на колени, поэтому я не знаю наверняка, что они говорят об этом. Как бы там ни было, каждый раз, когда я оказываюсь на службе у Стеди, я вспоминаю термин, который он однажды сам со смехом использовал: «церковная аэробика».
Прошло немного времени, и все собравшиеся преклонили колени. Я последовал общему примеру. Головы склонились. Моя тоже. Я боролся с настоятельным желанием уйти, поехать в кондоминиум Кейти, посмотреть, повесилась ли она на балконе, перерезала ли себе запястья, лежа в ванной, или умерла в гостиной, проглотив сотню таблеток. Но что-то подсказывало мне: она избрала другой путь.
После чтения текстов Стеди пригласил детей выйти вперед. Сел среди них, объяснил, почему сегодня его самый любимый день в году. Позади него, высоко на стене над его головой, висел плакат со словами: EGO SUM LUX MUNDIS[24]. Дети слушали, смеялись. Они буквально ели у него с руки.
После своей мини-проповеди Стеди вернулся к алтарю, с улыбкой преломил плоть и предложил кровь, говоря, что это «расскажет о лучших вещах, чем история Авеля». Впереди ряды пустели, люди шли к священнику, и Стеди опускал облатку в вино и клал им на язык.
Я сидел и смотрел на истертый мрамор под ногами. С моего носа упала капля и приземлилась на полу передо мной. Потом еще одна. Потом еще. Капли собирались в прожилке на мраморе.
Следующая слеза уже почти летела вниз, когда из-за моего плеча появился большой палец и осторожно смахнул ее со щеки.
На Кейти был шарф, солнечные очки, потертые джинсы, шлепанцы, белая сорочка из материала «оксфорд», не заправленная, с поднятым воротником. Лака на ногтях не было. Она вложила свою руку в мою и опустилась на колени. Кейти дрожала. Ее пальцы сплелись с моими, словно лозы.
Она опустила очки и посмотрела на меня. Потом поцеловала меня в щеку, выдохнула через залитую слезами улыбку и прижала ладонь к моему сердцу. Попыталась что-то сказать, не смогла, попробовала еще раз, и у нее снова не получилось.
Кейти прислонилась ко мне, слилась со мной, висок к виску. Снизу на нас смотрел старый мраморный пол. Ее слезы смешались с моими. Впереди Стеди омывал нас мессой. Его голос разносился эхом. Кейти внимательно осмотрела окружающую нас толпу народа, набираясь мужества.
Сделав глубокий вздох, она подтянула под себя ноги, садясь на корточки, как будто готовясь к тому, чтобы встать. Ее губы прижались к моему уху. Дыхание Кейти согрело мою щеку.
– Ты ошибся в одном.
Я посмотрел на нее.
– Слова возвращают людей к жизни. – Она сжала мое лицо ладонями и поцеловала меня в губы. – Особенно твои.
Кейти встала, прошла позади скамьи и остановилась в центральном проходе. Без сценария. Без отрепетированных реплик. Кейти Квин сама была для себя режиссером. Стеди стоял лицом к ней на расстоянии примерно сорока рядов. Он увидел ее, прищурился, потом его плечи поднялись, он поперхнулся. Взял себя в руки, и его улыбка стала еще шире. Возможно, он просто выдохнул. Кейти повернулась ко мне, потом осторожно развязала свой шарф, сняла солнечные очки, бросила их на пол и медленно направилась к Стеди.
Женщина справа от нее вскрикнула. Затем еще одна. И еще одна. Шепот сменился громкими разговорами. Люди вставали на скамьи.
Кейти подошла к Стеди. Его глаза сияли, он не мог спрятать улыбку. Она покаянно встала перед ним. Священник окунул облатку в вино и положил ей на язык. Кейти склонилась перед ним. Стеди положил руку ей на голову, его губы зашевелились. Самое подходящее слово для описания паствы в этот момент это «столпотворение».
Я встал, пробрался к задней двери и нажал на нее. Прежде чем выйти, я обернулся. Стеди обнимал плачущую Кейти, но его глаза не отрывались от меня, и улыбка исчезла.
Часть 3
«Я стала писать, и это изменило меня… Память, стоит ее только разбудить, становится тираном… Эти перемены, писательством приведенные во мне в движение, были только началом, подготовкой к божественной операции. Боги использовали мое стило, чтобы прощупать мою рану».
К. С. Льюис. «Пока мы лиц не обрели»
«Умереть это ничто; но так ужасно не жить».
Виктор Гюго. «Отверженные»
Глава 38
Кейти вернулась через дверь номер три. Когда-то это был исключительно выход с надписью «Обратного пути нет» над дверной коробкой. Но она сорвала дверь с петель, снова доказав, что мир ошибается. Ее воскрешение стало темой для первых страниц в мировой прессе под такими заголовками, как «Чудо в Майами», «Пасхальный сюрприз», «Воскрешение Кейти Квин» и «Да здравствует королева!» Один французский писатель назвал это событие «Лето святой Кейти».
Она появилась во всех ток-шоу, во всех новостных программах. Даже Стеди несколько раз был гостем телепередач. Вопросов было множество. Кейти отвечала достаточно расплывчато. Она взяла на себя ответственность за все, что с ней случилось У нее были шрамы, чтобы доказать произошедшее, и она не пыталась скрыть их гримом или одеждой. Камеры снимали ее крупным планом. Она держалась стоически. Не волновалась. Не стыдилась. Когда Кейти спросили, почему она вернулась, она ответила:
– Я кое-кого встретила.
– Кого?
– Человека, который сделал так, что я снова захотела жить.
– Как ему это удалось?
Кейти помолчала, задумалась.
– Он дал мне причину.
– И что же это за причина?
Кейти посмотрела в камеру.
– Возможно, он когда-нибудь поделится этим и с вами.
– Чем вы планируете сейчас заняться?
Она пожала плечами:
– Сыграю того, кого я никогда не играла, для кого еще не написан сценарий.
Этого «кое-кого» искали все. Новостные агентства не жалели никаких денег, но они так и не догадались, что это я. Кейти сдержала свое слово. Я был в безопасности. Она перестала быть Кейти, но это не значило, что я должен перестать быть Санди.
Кейти посетила мемориал в заливе и поблагодарила всех тех, кто нес там вахту. Один парень, не просыхавший последние два или три десятилетия, взял на себя ответственность за его создание и сиял перед камерами. Кейти казалась намного спокойнее, как будто демон, терзавший ее, испарился. Я знаю, я наблюдал.
Я поставил на якорь «Прочитанный роман», загрузил «Джоди» снаряжением так, чтобы мне хватило на несколько месяцев, может быть, даже на год, и исчез, уйдя еще дальше в скопление островов. Я проплыл вверх, вдоль западного побережья, по внутренним водам Луизианы до Техаса, вернулся обратно к островам в Мексиканском заливе и нигде не останавливался дольше чем на одну ночь. Примерно раз в неделю я находил какой-нибудь отель и горячую пищу. Я понемногу ловил рыбу, записывал приливы и отливы и смотрел с кормы вдаль. Шли месяцы.
Однажды утром я покупал бензин в Ки-Ларго и взял «Уолл-стрит Джорнэл». Кейти приступила к репетициям главной роли в бродвейском шоу. Билеты разошлись в течение нескольких часов после того, как об этом объявили. В другой газете было написано, что она подписала контракты на несколько фильмов. Самая высокооплачиваемая леди в этом бизнесе.
Я поставил «Джоди» в эллинг, отправился поездом в ью-Йорк, проехал через город в метро и остановился в отеле на Пятой авеню. Голубые огни и неон. Казалось, все пьют мартини, кроме меня. Я купил новый костюм, подстригся, побрился, даже надел черные лаковые ботинки. Моим ступням было страшно некомфортно. Служащий оторвал мой билет, вернул мне корешок, и я сел на свое место в первом ряду балкона, глядя сверху на мир, которым командовала Кейти. Она завораживала. Была невероятной. Мы готовы были есть у нее с руки. Все, даже те, кто сидел на дешевых местах.
Я сидел, покачивая головой. Стеди оказался прав. Она была единственной. Тот стандарт, по которому мерили остальных.
В конце шоу зрители встали, они аплодировали и свистели минут десять. Кейти вывела на сцену всех актеров, представила каждого, все они кланялись и махали руками. Люди бросали цветы. Какой-то парень выкрикнул из зала:
– Кейти, ты выйдешь за меня замуж?
Она рассмеялась. Счастливая, не такая настороженная. Кейти даже прибавила несколько фунтов.
Я сунул под мышку подарок и нашел капельдинера, пожилого джентльмена с седыми волосами. Я протянул ему три стодолларовые бумажки и подарок. Я нанял парня в Майами, который занимается редкими книгами, чтобы он нашел для меня старинное издание «Спящей красавицы» на французском языке. Что-нибудь такое, из прошлых веков, в кожаном переплете. И он нашел. Я подумал, что Кейти это понравится. Я обернул книгу в платок от «Эрмес», потом завернул все это в коричневую бумагу и завязал бант. Капельдинер поднял на меня глаза. Я сказал:
– Не будете ли вы так добры передать это мисс Квин? Она возьмет подарок. Вы оставите себе деньги.
Он пожал плечами:
– Сэр, я могу только положить его вместе с остальными.
Я кивнул:
– Достаточно честно.
Я передал ему и подарок, и деньги.
Капельдинер улыбнулся.
– Но я могу положить это на самый верх кучи.
Я улыбнулся:
– Я был бы благодарен.
Я развернулся и вышел на улицу.
Поездка на поезде домой была одинокой, как и моя жизнь, теперь измеряемая приливами и отливами. Шли недели. Я больше занимался собой, много думал о своей жизни и о том, какой она стала. Честно говоря, это была не жизнь. Даже я это понимал.
Единственным человеком, с которым я виделся, оставался Стеди. Каждый понедельник и четверг он приезжал ко мне, привозил кое-что необходимое, и мы ловили рыбу в последний час прилива и несколько часов во время отлива.
Солнце садилось. Я оценил воду и преследовал рыбу до места сумасшедшего клева возле северо-восточного побережья Павильон-Ки, того самого маленького острова, где Кейти, не проронив ни слова, провела день в раздумьях, прежде чем попросить меня провести ее через дверь номер три. Возможно, в каком-то смысле я пытался вернуться назад. Сделать круг.
Я вытащил «Джоди» на берег, развел огонь и поджарил несколько филе камбалы, которую я поймал после обеда. Когда солнце уже скрывалось за горизонтом, я услышал в отдалении шум вертолета. Он шел со стороны залива. Винтокрылая машина облетела остров и приземлилась на его дальнем конце, в паре сотен ярдов от меня.
Пилот заглушил двигатель, и из вертолета вышла Кейти. Она улыбнулась, помахала рукой и направилась ко мне. Бриз зашелестел листвой деревьев, восковые листья звонко захлопали друг о друга. Даже деревья аплодировали ее появлению.
Мы встретились на полдороге. Кейти стояла, чуть улыбаясь, руки сложены за спиной, голова склонилась к плечу. Я покачал головой.
– Полагаю, ты меня нашла.
Кейти обняла меня:
– Спасибо тебе за книгу.
– Пожалуйста.
– Знаешь, ты мог бы зайти ко мне за кулисы. Тебе нужно было только сказать…
– Я знаю.
Она кивнула, поцеловала в щеку и прошла мимо меня к костру. Ее прикосновение согрело меня. Кейти зарылась пальцами ног в песок.
– Что на ужин?
Она хорошо выглядела. Нет, вычеркните это. Она выглядела фантастически. Шрам на ее шее побледнел, но она не старалась скрыть то, что осталось. Ее аромат наполнил меня. Кейти опустилась на колени у огня, взяла мою сковородку и начала медленно есть мою камбалу. Я сел напротив, окрашенный отсветами пламени и окутанный ее присутствием.
Кейти подняла вилку с куском рыбы.
– Ты голоден?
Ее голос был сильным, звучным.
Я покачал головой.
Она съела кусок рыбы и спросила, не глядя на меня:
– Тебе понравилось мое шоу?
– Да.
Кейти возила кусок камбалы вилкой по сковородке.
– А что тебе в нем понравилось?
– Я никогда не видел ничего столь завораживающего. Ты была феноменальна. Я…
Кейти улыбнулась:
– Скажи что-нибудь оригинальное.
– На эти три часа ты заставила меня поверить в то, что мир на сцене реальный, а тот мир, в котором сижу я, – нет.
– Забавно. – Кейти указала на меня вилкой. – У меня возникает точно такое же чувство каждый раз, когда я читаю одну из твоих пяти книг. А я их прочитала несколько раз. – Она подняла брови. – И это заставляет меня спросить тебя кое о чем. – Многозначительная пауза. – Книга номер шесть. Когда я смогу взять ее в руки? Я знаю, что она осталась у тебя где-то здесь… – Кейти постучала меня по виску.
– Тебя прислал мой издатель?
Кейти рассмеялась. Это был легкий смех. И она ничего не скрывала.
Лопасти вертолета перестали вращаться. Пилот стоял рядом с машиной и курил сигарету. Я спросил:
– Что ты здесь делаешь?
– У меня свободный вечер. Я прилетела, чтобы повидать Стеди. Он сказал мне, что я могу найти тебя здесь.
– Понятно.
– Я гадала, смогу ли убедить тебя вернуться вместе со мной. – Кейти перестала жевать и посмотрела на меня. – Через несколько дней шоу сворачивается, и у меня будет немного времени.
– Перед чем?
– Перед съемками в Европе. И я смогу провести достаточно времени на севере Франции. Кроме того, сценарий нужно доработать, и студия ищет писателей.
Я посмотрел на восток.
– Я почти чувствую на языке те круассаны. – Я изучающе посмотрел на нее. – Ты выглядишь счастливой.
– Ты просто проигнорировал мои слова о том, что студии нужны писатели.
– Точно. – Я рассмеялся. – И сделал это намеренно.
– Миру нужны хорошие писатели, знаешь ли.
– А ты проигнорировала мою реплику о том, что ты счастлива.
Кейти кивнула.
– Я счастлива. Жизнь не идеальна, – она пожала плечами, – но она стала лучше. Я нечасто бываю счастлива вне сцены.
– Ты заслуживаешь счастья.
Кейти ждала, держала паузу. В этом молчании ей было комфортно, а мне нет.
– Кейти, я не могу поехать с тобой.
– Не можешь или не хочешь?
– Туше. – Я кивнул. – И то, и другое.
Не отводя взгляда от воды, она поставила сковородку.
– Как здесь рыбалка?
На ее лице появилась широкая улыбка.
– Отличная.
Кейти встала, я протянул ей спиннинг и наживил на крючок четырехдюймовую искусственную наживку с запахом креветки. Она забросила удочку поперек течения. За час Кейти поймала больше тридцати штук.
Читать бесплатно другие книги:
