Женщина без имени Мартин Чарльз

Может быть, это уже сама по себе история».

Я не помню своей матери. Или отца. В моем личном деле сказано, что мою мать изнасиловал ее бывший приятель. В результате изнасилования на свет появился я. Моя мать была рядом со мной примерно сорок восемь часов и бросила меня в трейлере, где меня нашел бездомный парень, искавший крышу над головой. После этого я переходил из одной приемной семьи в другую, где питался в основном сигаретным дымом и фастфудом. В два года меня нашли в грязной колыбели с недостатком веса, поэтому отправили в новую семью – пятую или шестую – и почему-то сделали мне обрезание. По причинам, которые я не могу объяснить, к четырем годам я начал заикаться, но я не помню времени, когда я не заикался. Хотя я много и часто переезжал из одной приемной семьи в другую, и иногда мне попадались хорошие люди с хорошими намерениями, я не помню, чтобы я был желанным. Или нужным. Потому что я им не был.

Никто не усыновил меня.

Я был мечтателем. Тихий. Незаметный. Сцена меня пугала. Не пугали тени. Я сидел в задних рядах и краем глаза наблюдал за миром. То, что я видел и слышал, входило через мои чувства, ища место, где можно зацепиться. Успокоиться. Обрести значение. Но в этом была проблема. Я не знал – или не умел – придать значение. Что значит то или иное, не всегда было ясно. Я не уверен, но думаю, что в этом уравнении большую роль играют родители. Я предполагаю, что они должны помогать нам понять, что значит то или иное. Как будто значение – это эстафетная палочка. Это как рыбная ловля: ты можешь до посинения читать карты, но значение имеет только то, что написано мелким шрифтом. Внизу каждой рыболовной таблицы обязательно написано: «Знание местности необходимо, чтобы не попасть в яму и найти точное расположение косяка». Именно поэтому люди платят профессиональным рыбакам-гидам, чтобы они отправились с ними на рыбалку. Знания местности, в них все дело.

В детстве у меня не было гида и было очень мало знаний, как понять смысл мира. То, что у меня было, я открывал, споткнувшись. Из-за этого разговор становится трудным. Сарказм и юмор – это совершенная загадка. Многочисленные варианты для выбора – это катастрофа. Я жил в мире без твердой земли. Не на чем было стоять. Не на что было опереться. Если я один раз спросил себя: «Что это значит?» – потом я спрашивал себя тысячу раз. Иногда по вечерам я закрывал глаза и прикрывал руками уши, чтобы замедлить вращение мира. Остановить плохого человека.

Растущее облако, из которого не прольется дождь.

В школе я сидел сзади, редко поднимал руку и никогда не повышал голос. Но отсутствие вербального выражения не значило, что я был глух к нуждам других. Не значило, что я не могу думать и чувствовать. Не впитываю. Я и думал, и чувствовал. Впитывал как губка. У меня было отличное периферическое зрение. Я плакал, когда чужим людям было больно. Смеялся, когда другие улыбались.

То, что вошло в сердце, изменило его.

Когда ты никому не нужен, у тебя остается только надежда. Надежда на то, что кто-то тебя возможно захочет. Только эта мысль первые восемнадцать лет моей жизни заставляла меня утром вставать с постели. Именно этим я жил. Мы все так живем. Мы можем обойтись без еды и воды, но не можем жить без надежды.

Неспособность понять мою жизнь сделала мое детство достаточно трудным. И заикание тоже не помогало. Я большей частью молчал, говорил редко, даже когда со мной говорили. Но это не значило, что я не хотел говорить. Я хотел.

У меня появились две привычки. Так как у меня не было настоящего дома и никто меня не ждал, я пошел туда, где, как я знал, я никогда не буду один. В библиотеку. И так как я был ребенком, я начал с детского отдела. Я читал все, что попадало мне в руки. Все, что угодно, только бы история перенесла меня в любое другое место, кроме того, где я находился. «Винни-Пух», «Питер Пен», «Хроники Нарнии», «Волшебник из Страны Оз», «Плюшевый кролик», «Кролик Питер», «Там, где живут чудовища», «Полярный экспресс», «Чарли и Шоколадная фабрика», «Маленький домик в прериях», «Таинственный сад», «Дети из товарного вагона», «Индеец в шкафу», «Дающий», «Ветер в ивах», «Джеймс и чудо-персик», «Энн из Грин-Гэйблс», «Стюарт Литл». Я даже прочел «Хайди» и «Маленькие женщины», когда никто не смотрел. Когда я стал старше, я перешел к более толстым книгам, где текст был мельче и меньше было картинок. «Цветок красного папоротника», «Хоббит», «Зов предков», «Убить пересмешника», «Гекльберри Финн» и «Том Сойер», потом «Большие надежды», «Отверженные», «Саккеты», «Моби Дик», «Граф Монте-Кристо», «Три мушкетера», «Смерть короля Артура», «Робинзон Крузо».

Библиотека была волшебным местом, потому что каждый раз, когда я переступал ее порог, там уже были тысячи голосов, готовых и желающих поговорить со мной. Я входил, смотрел на все эти стопки и переплеты и шептал:

– Расскажите мне историю.

И они делали это.

Я понял, что я принадлежу библиотеке. Моей мечтой стало добавить свой голос к сотням тысяч тех голосов, которые я слышал вокруг. И это значило, что я читал еще больше. Каждый день у меня появлялся новый друг.

И ни один из них не отверг меня.

Я оставался там до ужина, потом шел в приют, ел среди разговоров, в которых меня никогда не приглашали участвовать, потом уходил на свое спальное место или в гамак на крыльце, если он был свободен, и продолжал с того места, на котором остановился. Я вступал в разговор, но мне ни разу не пришлось открыть рот. Я представлял собственные фантастические истории, вырезанные из того же материала, что и те книги, которые я читал днем.

Поэтому я никогда не чувствовал себя одиноким.

Приют находился в нескольких кварталах от воды. По ночам, когда с океана дул ветер, мы чувствовали запах соли и слышали колокола кораблей для ловли креветок, приходивших и уходивших. Когда я достаточно подрос, я стал ходить в доки и пытался найти для себя занятие. Гидам, которые возили туристов ловить рыбу, всегда нужна была помощь, чтобы помыть лодку, намотать леску на катушку спиннингов, набрать наживки. Я был слишком юн, чтобы работать официально, поэтому работал за чаевые. Мне было все равно, потому что чаевые означали книги. Вскоре владельцы туристических лодок начали доверять мне. А это значило, что они говорили со мной. Делились своими секретами, которые могли пригодиться позже.

Каждый квартал библиотека устраивала распродажу книг, и так я начал собирать истории, помогавшие мне в детстве. Много первых изданий. Найти такие книги было все равно, что отыскать золото инков. Моя стопка книг росла, заняв сначала одну полку, потом две, потом три. С каждой новой книгой начальница смотрела на меня и смеялась:

– Ты что, шутишь?

Нет, я не шутил.

Естественно, чтение привело к писательству. Обратная сторона той же монеты. Я создавал своей ручкой мир, в котором люди не смеялись и не тыкали в меня пальцем, как это случалось, когда я разговаривал. Где мои родители подтыкали мне одеяло на ночь. Где я не заикался. Где у меня были обязанности, которые были записаны в таблице с моим именем. Где у меня было свое место за столом и за меня начинали беспокоиться, когда звенел колокольчик, а меня не было на месте. Где я всегда был принцем, который спасал принцессу, Хоббитом, уничтожившим кольцо, мальчиком, который спас Нарнию. Где я был Пипом.

Иногда я писал всю ночь напролет. Исписывал один блокнот за другим. Неважно, правдой или вымыслом. Жизнь была в рассказе. В выдохе. Писательство стало выходом для одностороннего разговора в моей голове. Единственным местом, где я познал самовыражение. Мысль, облеченная в слова. Дыхание, достаточно глубокое, чтобы наполнить меня. Уверенная пунктуация. Писательство выражало то, что происходило внутри меня. Создание истории придавало смысл тому, что я не мог понять. Например, как это – быть сиротой и не быть усыновленным.

Людям, имеющим родителей, которые их любят, это трудно понять, но все просто. Быть сиротой – это нелогично. Мозг никак не может этого понять. Никогда. Он сохраняет эту мысль в файле «разное». Это как книга без своего места на полке, навсегда отправленная в тележку, которая ездит по библиотеке и никогда не останавливается, чтобы отдохнуть между двумя потертыми переплетами.

Писательство стало моей терапией и породило во мне революционную мысль. Может быть, я не сумасшедший? Оно же позволило мне задать самому себе переворачивающий вселенную вопрос: а что, если я имею ценность? Или даже лучше: а что, если я имею значение? Все было достаточно просто: люди, о которых я читал в книгах, имели значение. Если они не имели значения, тогда почему они стоят на полках? А если они имели значение и впустили меня в свой мир, может быть, и я что-то значу?

В восемнадцать лет я был предоставлен сам себе. Я покинул приют с одним чемоданом и шестнадцатью коробками книг. Старшие классы школы я закончил в Джексонвилле, за двадцать пять долларов в неделю снял комнату без кондиционера над гаражом недалеко от доков. Так как речь о колледже даже не шла, я начал по-настоящему работать в доках. Там парни, которое много работают, могут делать хорошие деньги. Сначала появлялись гиды, следом за ними – туристы и их удочки, и я предлагал либо помыть лодку, либо почистить рыбу. Большинство меня знало, потому что я годами болтался в доках. От уборки на лодках я перешел к починке спиннингов, работал с туристами, если гиды уставали от этого и позволяли мне занять их место. Я работал с утра до позднего вечера, не высовывался и вешал все новые полки для книг в своей комнате. Вскоре я уже жил в библиотеке, которую создал сам. Больше всего на свете я боялся не смерти и не болезни, а пожара.

Наконец я смог купить у одного парня подержанный ялик, отремонтировал старый двухтактный двигатель и начал изучать залив. Так как я очень давно вертелся около рыбаков, я много знал о том, что и как ловить, задолго до того, как смог выйти в океан и сделать это. Как только я оказался на воде, я пустил в ход свои знания и начал накапливать сведения о местности. Один-два года, и по округе распространился слух о «молчаливом гиде». Вскоре мое расписание было составлено на полгода вперед. Свободных мест не было. К счастью для меня, клиентам было все равно, может ли их гид разговаривать. Главное, чтобы рыба ловилась. Я узнал, где и как ловятся снук, тарпон, дром и водится больше форели, чем люди могут съесть. Я решил, что моя карьера состоялась.

Но я еще даже не царапнул поверхность.

Это случилось в субботу, ближе к вечеру. Условия были идеальными. Моим клиентом был адвокат Джейсон Патрик. Хороший парень. Он выловил крупного красного дрома. Почти сорок дюймов в длину. Он потащил рыбу в лодку. Я бросил якорь, чтобы лодка держалась на месте, и встал на колени, чтобы поднять рыбу. Когда я это сделал, красный дром решил, что борьба еще не окончена. Он дернул головой, выплюнул крючок, и клиент, продолжавший поднимать удочку, вогнал тройной крючок мне в ладонь.

Обычно я просто проталкивал крючок через кожу, обрезал зубец и продолжал работать. Клиенты платят за полный день и рассчитывают получить оплаченное. Но на этот раз все было иначе. Крючок задел нерв. Раньше или позже, но без врача мне было не обойтись. Учитывая то, что мы ушли от берега почти на шестьдесят миль, это означало позже. Два часа спустя я высадил Джейсона на пристани, заплатил парнишке, чтобы тот почистил его рыбу, и отправился в больницу Ривер-сити, стоявшую на берегу реки в Джексонвилле. Было около девяти часов. К тому времени, когда моей рукой занялся врач, она одеревенела, распухла и приобрела почти багровый цвет.

Доктор вырезал крючок, зашил рану, сделал укол от столбняка и попросил мою визитную карточку. Он сказал, что хочет поймать тарпона. Я ответил, что знаю места.

Выходя из больницы, я ошибся и свернул не туда, заблудился и в конце концов оказался, как я потом узнал, в детском крыле. Было уже около полуночи, я устал. Мне нужно было вернуться в доки к пяти часам утра, чтобы встретить воскресного клиента, но есть что-то такое в местах, предназначенных только для детей.

Я повернул за угол и увидел мальчика в тапочках и голубом одеяле, стоявшего посреди коридора. Он выглядел так, словно здесь было его место. На его пижаме были нарисованы тигры и аэропланы, она свободно болталась на нем. Рядом с ним стояла стойка капельницы на колесиках, на ней висел мешок с прозрачной жидкостью. Пластиковая трубка выходила из-под рукава пижамы и соединяла мальчика с мешком.

– П-привет, п-приятель, как мне отсюда в-выбраться? – спросил я.

Он развернулся и пошел от меня, таща за собой капельницу. Я пошел за ним. Мы прошли до конца коридора. Там он повернулся ко мне и указал на табличку с надписью «выход».

– С-спасибо, – поблагодарил я.

Мальчик кивнул и вошел в ярко освещенную комнату сразу за холлом.

Сейчас я уже и не помню, почему я пошел за ним. Думаю, из любопытства. На стенах висели плакаты с кадрами из детских фильмов, которые мы все смотрели. «Звездные войны», «Индиана Джонс», «Робин Гуд». Мебель была плюшевой, комфортной и сделана для отдыха. Вдоль одной стены выстроились стеллажи с книгами в потрепанных переплетах. На противоположной стене на таких же стеллажах лежали коробки с «Лего», головоломки, деревянные поезда и все игрушки, которые можно только представить, чтобы занять детей и отвлечь от боли, терзающей их тела. На дальней стене висели два телевизора с большими экранами. Каждый из них был подключен к своей игровой приставке.

Ничего подобного я никогда раньше не видел.

Мальчик подошел к одной игровой приставке, нажал несколько кнопок, и экран телевизора засветился. Через несколько секунд он уже управлял мотоциклистом на экране. Я быстро понял, что у него очень хорошо получается.

Я сделал несколько шагов вперед, гадая. Где родители малыша? Где медсестры? Врачи? Кто в этом мире присматривает за этим ребенком? Восемь камер безопасности на стенах подсказали мне, что кто-то откуда-то наблюдает за каждым нашим движением. Но «наблюдать» и «заботиться» – это две разные вещи.

Я-то знаю.

Мальчик повернулся ко мне и предложил такой же пульт дистанционного управления, как у него. Я покачал головой.

– Я… я н-никогда н-не играл.

Он снова предложил пульт и сказал:

– Это легко. Я тебе покажу.

Справа от меня висел вставленный в рамку постер фильма «Волшебник из Страны Оз» 1939 года с Джуди Гарленд.

В следующие два часа я проиграл ему восемнадцать заездов подряд.

Пакет на его капельнице опустел, и мальчик встал, чтобы уйти. Он повернулся ко мне и протянул руку:

– Рэнди.

Я улыбнулся и протянул ему ту руку, которая не была замотана бинтом, левую.

– П-Питер.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Ты завтра придешь?

Я покачал головой:

– Нет, я т-только…

Мальчик отвернулся и ушел.

Наступило воскресенье, мой клиент поймал достаточное количество рыбы, а я все время думал о Рэнди. Весь день я ловил себя на том, что смотрю на пластмассовый больничный браслет, болтавшийся у меня на запястье.

В воскресенье вечером я сидел в своей комнате, глядя на погасший экран телевизора, пытаясь набраться храбрости. Я разговаривал сам с собой. «Ну, какой чудак отправится играть в видеоигры с детьми, с которыми он даже не знаком? Тебя посадят в тюрьму. Скажут, что ты извращенец».

В понедельник у меня всегда был выходной. Я обычно заново наматывал катушки спиннингов, чистил лодку и чинил то, что сломалось. Проведите много времени на воде, и что-нибудь обязательно сломается. Даже хорошее оборудование, хотя оно, как правило, ломается реже.

В семь часов вечера я приехал в больницу, взяв с собой плюшевого тигра и модель аэроплана в коробке. Выглядел как дурак. Я казался себе «рыбой, вытащенной из воды». Я нашел дорогу в детское отделение, вошел в игровую комнату, пытаясь выглядеть так, словно я знал, что делаю и что мое место здесь. Комната была пуста. Я стоял, почесывая голову. Носатая медсестра спросила меня:

– Я могу вам помочь?

– Я ищу Рэнди.

Обе ее брови сочувственно поднялись.

– Симмонса?

– Честно говоря, мэм, я н-не знаю. Я был здесь в субботу вечером, он научил меня играть в игру и п-пригласил зайти еще раз. На нем была пижама с тиграми и аэропланами, и он возил за собой капельницу.

Женщина кивнула:

– Похороны в эти выходные.

Я стоял, озираясь по сторонам. Временность жизни поразила меня.

Медсестра указала на игрушки в моих руках.

– Если вы не знаете, куда это деть, то у нас здесь еще пятнадцать мальчиков по имени Рэнди, всех размеров и форм. Мы отдадим эти игрушки в хорошие руки.

Я протянул их ей и пошел по коридору.

Я был почти уже у самого выхода, когда услышал за спиной ее голос:

– Дети обычно приходят около восьми. Иногда в девять. После вечернего обхода.

Я кивнул, вышел на улицу, и меня вырвало в кустах.