Талисман Кинг Стивен

12. ДЖЕК ИДЕТ В МАГАЗИН

Эту ночь он провел в Территориях, в стогу сена, выкопав в нем большую нору, которую он завалил изнутри, оставив маленькую щель для притока воздуха. Мальчик прислушивался к отдаленному писку; он где-то слышал или читал, что в стогах любят жить мыши-полевки. Если в этом стогу тоже поселились мыши, то сегодня им придется потесниться и уступить место Майти-Маусу по имени Джек Сойер. Он постепенно расслабился, и лишь левая рука крепко сжимала горлышко бутылки Смотрителя. На донышке плескался остаток напитка. Мальчик подумал, достаточно ли жидкости на донышке для перехода в родной мир, или этого остатка уже не хватит. Жаль, что почти все выпито!

Он засыпал, с трудом согреваясь. Да, он опять в Территориях — в милом местечке, которое такие славные ребята, как Морган из Орриса, Осмонд и полукозел Элрой считают своим домом; в Территориях, где может произойти что угодно.

И все же здесь неплохо. Джек вспомнил свое детство, когда все жили в Калифорнии. В Территориях было хорошо, он кожей чувствовал это. Запах сена был таким же чистым, как и здешний воздух.

Едва заметные дуновения ветерка не сдвинули бы с места даже стрекозу или муху. Джек ощутил некую гордость: он сумел убежать из Оутли, подальше от «Клубов плохой погоды», безумных стариков, разбрасывающих кредитные карточки, от запаха пива и зловония нечистот… и, самое главное, от Смоки Апдайка и «Оутлийской пробки».

Он подумал, что теперь ему предстоит путешествовать в Территориях.

И с этой мыслью уснул.

На следующее утро он прошел уже около трех миль по Западной Дороге, радуясь солнечному свету и запаху полевых трав, — который бывает только в конце лета — когда его нагнала телега. Фермер придержал лошадь и спросил:

— Ты в лавку, парень?

Джек испуганно вздрогнул; он понял, что мужчина не говорит по-английски. Это был совсем не английский язык.

«Они не говорят по-английски… но я понимаю все, что они говорят. Я думаю на этом языке… и это еще не все — я могу говорить на нем!»

Джек понимал, что он находится в Территориях, но не верил этому до конца; слишком уж быстро менялся мир, и поэтому все казалось нереальным.

Фермер подъехал ближе. Он улыбался, выставив напоказ абсолютно здоровые зубы.

— Ты что, юродивый? — спросил он без тени враждебности.

— Нет, — Джек улыбнулся в ответ, втайне боясь, что «нет» здесь, в Территориях, может иметь какой-нибудь другой смысл. Однако он зря опасался: язык его изменился, как и одежда. — Я не юродивый. Просто моя мама велела мне опасаться незнакомцев на дорогах.

Теперь улыбнулась жена фермера, сидевшая позади мужа.

— Твоя мама права, — сказала она. — Так в лавку или нет?

— Да, — ответил Джек. — Я поэтому и иду на запад.

— Тогда садись на телегу, — предложил ему фермер, которого, как выяснилось, звали Генри. — Не стоит попусту тратить время. Люблю, знаешь ли, помочь людям по мере сил; ты вернешься домой еще до захода солнца. Я везу зерно. Это последнее в нынешнем году. Дрянь, конечно, хотя и это сойдет для торговли. Глядишь, кто-нибудь и купит…

— Спасибо, — сказал Джек, устраиваясь в телеге, где было засыпано зерно. Если это зерно неважное, тогда какое же здесь считается хорошим? Зерна таких размеров мальчик никогда в жизни не видел. Еще на дне телеги валялись плоды, похожие на маленькие тыквы. Джек не знал, как они называются, но предположил, что вкус у них должен быть превосходным. В животе заурчало. Он понял, как голоден. Такое чувство иногда бывало у него после школы, но тогда он мог забежать в кафе и выпить там стакан молока с булочкой.

Джек прислонился спиной к бортику телеги, вытянув обутые в сандалии ноги и разглядывая все, что встречалось им на пути. Движение на дороге сегодня было оживленным; наверное, все эти люди собрались за покупками. Фермер Генри здоровался со многими людьми. Очевидно, это были его знакомые.

Джек все еще думал о том, каковы на вкус лежащие в телеге плоды, как вдруг в волосы ему вцепились две маленькие ручки, каждая из которых выдрала по целой пряди. Из глаз мальчика непроизвольно брызнули слезы.

Он обернулся и увидел трехлетнего малыша, стоявшего на нетвердых ножках. Лицо ребенка излучало восторг от содеянного.

— Джейсон! — воскликнула его мать, но это был скорее поощрительный возглас («Вы только посмотрите, как он легко выдрал у парня волосы! Да он силач!»), — Джейсон, это нехорошо!

Джейсон не обращал на нее никакого внимания. Это было большое, здоровое на вид дитя, пахнущее так же, как и стог сена, в котором Джек провел ночь. Волосы не вернешь… но мальчик почувствовал, что подвернулась возможность без труда подружиться с фермерской супругой.

— Лови, — сказал Джейсон, раскачиваясь из стороны в сторону, подобно сошедшему на сушу моряку. Он улыбнулся Джеку.

— Что?

— Ап!

— Я не пойму тебя, Джейсон!

— Ап!

— Я не…

Но тут Джейсон, которому были неведомы сомнения, с размаху плюхнулся на колени Джеку.

— Джейсон, плохо! — так же запрещающе-поощряюще сделала ему замечание мать…

Джейсон безмятежно улыбнулся.

Джек почувствовал, что Джейсон обмочился. Очень здорово обмочился!

«Добро пожаловать в Территории, Джеки!»

И сидя с младенцем на руках, ощущая, как теплая влага пропитывает его одежду, Джек расхохотался, запрокинув лицо к голубому небу.

Спустя несколько минут фермерша перебралась туда, где сидел Джек с младенцем на руках, и забрала Джейсона.

— Ооох, весь мокрый! Противный ребенок! — сказала она все тем же тоном.

«Ну, разве не прекрасно, что замечательный Джейсон так великолепно обмочился!» — подумал Джек, и опять рассмеялся. Джейсон вторил ему, засмеялась и миссис Генри.

Она переодела Джейсона, и засыпала Джека вопросами; ему достаточно приходилось отвечать на подобные вопросы в своем мире. Но здесь он должен был быть осторожен. Он — пришелец, и это могло создать непредвиденные осложнения. Джек помнил, что рассказывал его отец Моргану…

«настоящий Пришелец, если ты понимаешь, что я имею в виду».

Джек заметил, что муж фермерши навострил уши. Отвечая на ее вопросы, мальчик выбрал очередной вариант Истории — не тот, которым пользовался раньше, а тот, который предлагал слишком любопытным попутчикам.

Он сказал, что идет из Общей Деревни — мать Джейсона что-то слышала о таком месте… и тут началось!.. Неужели он пришел так издалека? Джек сказал, что да. А куда он идет? Он ответил ей (и молча слушающему Генри), что направляется в одну деревню в Калифорнии. О таком месте она не слыхала. Джека это не слишком удивило… но странно, что никто из них не переспросил:

— Калифорния? Кто это, интересно, слышал о деревне с названием Калифорния? Кого ты хочешь обмануть, парень?

В Территориях хватало разных мест — да и деревень тоже — о которых здешние люди слыхом не слыхивали. Здесь нет силового поля. Нет электричества. Нет связи. Нет телевидения, которое могло бы сообщить им новости из Малибу или Сарасоты, или информацию о том, что трехминутный разговор с заграницей стоит пять долларов восемьдесят три цента плюс налог; или поздравить с Днем Всех Святых.

«Когда живешь в окружении сплошных тайн, то не спрашиваешь о деревне просто потому, что никогда не слышал о ее существовании. Калифорния для них не более странное название, чем Общая Деревня».

Они и не спрашивали. Он рассказал им, что его отец год назад умер, и что мать очень больна (он подумал, что было бы неплохо прибавить, что королевские стражники, явившись ночью, забрали их единственного осла, но потом решил опустить эту подробность). Мать дала ему все деньги, что у нее имелись (в этом странном языке слово деньги звучало по-дурацки, что-то вроде палочек) и послала его в деревню Калифорнию погостить у тети Элен.

— Да, нелегкие настали времена, — протянула миссис Генри, укачивая прижавшегося к ней Джейсона.

— Общая Деревня находится возле летнего дворца, верно, мальчик?

Это был первый вопрос, заданный Джеку фермером.

— Да, — ответил Джек. — Совсем близко. То есть…

— Ты не сказал, от чего умер твой отец.

Фермер поднял голову; выражение доброжелательности мгновенно улетучилось; взгляд его стал цепким и колючим.

Да, вот и осложнения!

— Он болел? — спросила миссис Генри. — В наши дни столько болезней — тиф, чума… Тяжелые времена!

Джеку внезапно захотелось сказать:

«Нет, он не болел, миссис Генри. Его убило током, моего папу. Понимаете, однажды в субботу он поехал на работу, оставив миссис Джерри и всех малюток Джерри — включая меня — дома. В те времена мы жили в норе в гостиной, и нигде больше, вы понимаете? И знаете что? Он был неосторожен с током и сгорел; а миссис Фини — она работает привратницей в доме Ричарда Слоута — так вот, она слышала, как дядя Морган рассказывал по телефону, что электричество заживо поджарило папу, и это было ужасно… и очки его сползли на нос, только вы ничего не знаете про очки, потому что у вас здесь их нет. Нет очков… нет электричества… нет телевизоров… нет самолетов. Не стоит умирать так, как мистер Джерри, миссис Генри. Не стоит…»

— Неважно, болел ли он, — резко сказал фермер. — Был ли он политиканом?

Джек шевелил губами, но не мог произнести ни звука. Он не знал, что ответить. Слишком сложная проблема!

Генри мотнул головой, как если бы услышал ответ.

— Слазь, оболтус! Лавка за следующим поворотом. Я думаю, ты как-нибудь дотащишься до нее пешком!

— Да, — сказал Джек. — Думаю, что да. Извините…

Фермер, все еще искоса поглядывавший на мальчика, слегка усмехнулся.

— Нет, это ты извини, парень… Ты кажешься славным пареньком, но мы здесь люди простые, а все, что происходит у моря — это для лордов. Умрет Королева или не умрет… конечно, рано или поздно это случится. Бог всех забирает к себе. Но простых людей, которые влезли не в свое дело, ждет страшная смерть.

— Мой отец…

— Я не хочу слышать о твоем отце! — торопливо возразил Генри. Его жена отодвинулась от Джека, крепче прижав к себе сына. — Хорошим он был или плохим — я не знаю и не хочу знать. Все, что я знаю — это то, что он умер (думаю, что ты не солгал, сказав это), и что его сын провел беспокойную ночь, и что он умеет хитрить. Сын не говорит правду о том, куда идет. Так что уходи. Меня беспокоит только моя судьба, как видишь.

Джек слез с телеги. Его огорчил страх на лице женщины. Он сам был причиной этого страха. Фермер прав — маленькие люди не должны вмешиваться в дела больших. Иначе они могут поплатиться за это.

13. ЛЮДИ В НЕБЕСАХ

Мальчик с ужасом обнаружил, что деньги, заработанные им с таким трудом, в буквальном смысле превратились в палочки; они стали похожими на игрушечную головоломку, сделанную неумелым ремесленником. Но через секунду ужас растаял, и Джек весело рассмеялся. Конечно же, палочки и были деньгами! Когда он перелетел из одного мира в другой, изменилось все, включая и это. Серебряный доллар снова стал значком с изображением грифона, рубашка — курткой, английский язык — диалектом Территорий, а старые добрые американские деньги — грудой палочек. У него было всего около двадцати двух долларов, и он решил, что примерно такую же сумму составляют те четырнадцать монет-палочек одного вида и около двадцати палочек другого, которые он обнаружил в кармане.

Проблема была скорее не в количестве денег, а в местных ценах — он очень смутно представлял себе, что здесь стоит дорого, а что — дешево; идя через лавку, он растерялся. Если он, выбрав товар, не сможет расплатиться, то… Он не знал, что они сделают с ним. Например, выгонят… побьют… посадят в тюрьму… убьют? Вряд ли, но даже в этом нельзя быть до конца уверенным — они ведь простые люди. Они не политиканы, а он…

Он — чужой… Странник.

Джек медленно пересек из конца в конец лавку, больше напоминающую шумную ярмарку; он обдумывал вставшую перед ним проблему. Проблема сосредоточилась в основном в его желудке — он был смертельно голоден. Мальчик заметил фермера Генри, торгующегося с продавцом коз. Рядом с мужем стояла миссис Генри, не участвующая в разговоре. Она повернулась к Джеку спиной; на руках у нее сидел младенец.

«Джейсон, один из маленьких Генри», — подумал Джек, — и он вдруг заметил Джека.

Ребенок стал указывать на него ручкой, и Джек бросился наутек, стараясь, чтобы как можно больше людей разделяло его и семейство Генри.

Кругом царил аромат жареного мяса. Джек видел продавцов, медленно обжаривающих над углями куски свинины; покупателей, выбирающих мясо и сало. Все они оборачивались на бегущего мальчика. Большинство покупателей были такие же фермеры, как Генри. Джек заметил, что при расчете за покупку они протягивали руку с зажатыми в ней палочками… но скольких штук будет достаточно? — думал он.

Ладно, неважно. Он должен поесть, даже если этим выдаст себя как чужака.

Он прошел мимо женщин с детьми и приблизился к большому мужчине, стоявшему у зажженной жаровни; там дымились пять кусков отличной свинины. Стоящие с обеих сторон жаровни мальчики время от времени переворачивали мясо.

— Отличное мясо! — зазывал мужчина. — Замечательное мясо! Превосходное мясо! Покупайте мое чудесное мясо! Чудесное мясо только здесь! Самое лучшее мясо здесь! — И вполголоса ближайшему к нему мальчику: — Пошевеливайтесь, болваны, черт вас побери!

К торговцу подошел фермер с девочкой-подростком и указал на второй слева кусок мяса. Мальчики прекратили переворачивать куски; хозяин снял с жаровни один из них и уложил его на ломоть хлеба. Один из мальчиков поднес хлеб с мясом фермеру. Джек, внимательно наблюдая, заметил, что тот протянул мальчику две небольшие палочки. Когда мальчик отошел, покупатель засунул остаток денег-палочек в карман, разломил пополам огромный сэндвич и протянул одну половину дочери, которая с нетерпением ожидала своей доли.

У Джека засосало под ложечкой. Кажется, он увидел все, что ему было нужно.

— Отличное мясо! Превосходное мясо! Самое… — продавец сверху вниз взглянул на Джека, сводя брови в одну линию; глазки под ней были маленькими, но вовсе не глупыми. — Я слышу, твой желудок распевает песенки, дружок. Если у тебя есть денежки, я угощу тебя так, как не едят и в раю. Если же твой карман пуст — убирайся отсюда к дьяволу, чтобы я больше тебя здесь не видел.

Мальчики-прислужники хихикнули, хотя оба явно устали; просто смех непроизвольно вырвался у них из груди.

Запах свежеподжаренного мяса не позволял Джеку уйти. Он достал из кармана палочку покороче и показал на кусок мяса, который лежал вторым слева. Он не говорил ни слова: так, ему казалось, безопаснее. Мясник взял огромный нож и отрезал кусок; этот кусок, как заметил Джек, был меньше, чем купленный фермером, но сейчас это не имело значения. Желудок требовал пищи, причем немедленно.

Мясник уложил мясо на хлеб и сам подал его Джеку. Потом взял у мальчика деньги — не две, а три маленьких палочки.

В ушах вдруг зазвучал насмешливый голос матери: «Поздравляю, Джеки! Ты, оказывается, скряга!» Продавец улыбнулся ему, обнажив гнилые зубы, ожидая проявления недовольства.

— Ты должен быть благодарен, что я взял всего три, а не десять или четырнадцать. А я бы мог, ты знаешь… У тебя ведь на лбу написано, парень: «Я — ЧУЖАК». Так как, будем ссориться?

Хотел ли мальчик ссориться? Он просто не мог себе этого позволить, и им овладела бессильная ярость — чувство, входящее в привычку.

— Уходи, — коротко приказал мясник. Он ткнул рукой в сторону Джека; под ногтями запеклась свиная кровь… — Ты получил свою еду. А теперь проваливай.

Джек подумал: «Я могу показать тебе фонарик, и ты убежишь отсюда ко всем чертям. Показать тебе самолет — и ты наверняка сойдешь с ума. Ты вовсе не так умен, как тебе кажется».

Он улыбнулся, и что-то такое было в его улыбке, что не понравилось мяснику, потому что он отпрянул от Джека, лицо его окаменело, а брови опять сошлись на переносице.

— Убирайся, я сказал! — заорал он. — Проваливай!

Джек ушел, по-прежнему улыбаясь.

Мясо было очень вкусным. Джек торопливо откусывал от своеобразного сэндвича, и сок тек по пальцам. Мясо оказалось свининой… и в то же время — не совсем свининой. Вкус его богаче, ярче, чем вкус обыкновенной свинины. В Джеке пульсировали разнообразные оттенки насыщения. Вот бы школьные завтраки были такими же! — подумалось Джеку.

Теперь, немного подкрепившись, он мог с большим интересом осмотреться вокруг себя… и начал протискиваться через толпу. Больше всего он напоминал сейчас деревенского мальчишку-ротозея, пришедшего сюда поглазеть по сторонам. Мужчины, женщины и дети — все словно были рады ему, и он отвечал им тем же. Все казалось ему интересным и прекрасным. Здесь никто не скучал.

Торговый городок напомнил мальчику Королевский Павильон; здесь, как и там, тоже смешивались разные запахи (доминировали запахи поджаренного мяса и пота животных); везде разгуливали празднично одетые люди, пышущие здоровьем.

Джек остановился возле торговца коврами с вышитыми на них портретами Королевы. Глядя на них, он вспомнил о матери Хэнка Скофлера и улыбнулся. Хэнк был одним из одноклассников Джека и Ричарда Слоута в Лос-Анджелесе. У миссис Скофлер была единственная страсть в жизни — вышивание. Она бы сумела оценить коврики с изображением Лауры де Луизиан по достоинству — она, вышивавшая пейзажи Аляски и огромную репродукцию знаменитой «Тайной вечери», украшавшую их гостиную.

Внезапно лицо, вышитое на ковриках, начало меняться. Теперь это была уже не Королева — Джек видел лицо своей матери, ее глубокие темные глаза, ее тонкую бледную кожу…

Ужасно захотелось домой. В голове пульсировало: «Мама! Эй, мамочка! Боже, зачем я здесь? Мама!» Он подумал о том, чем она могла бы сейчас заниматься. Сидеть у окна? Курить? Смотреть на океан? Читать книгу? Включать телевизор? Гулять? Спать? Умирать?

«Умерла? — ехидно подсказал ему внутренний голос. — Умерла, Джек? Уже умерла? Как ты полагаешь?..»

Хватит!

Из глаз полились слезы.

— Что-то случилось, дружок?

Мальчик поднял заплаканное лицо и увидел старого торговца, доброжелательно глядящего на него. Руки моряка были большими и грубыми, но улыбка — открытой и сердечной, неподдельно искренней.

— Ничего, — вспыхнул Джек.

— Если из-за ничего ты выглядишь так плохо, то как бы ты выглядел, если бы что-нибудь действительно стряслось, сынок?

— А я что, плохо выгляжу? — спросил Джек, пытаясь улыбнуться.

Удивительно, но, речь его не показалась собеседнику странной.

— Голубчик, ты выглядишь так, как будто только что потерял единственного друга или внезапно увидел оборотня!

Джек все-таки улыбнулся. Продавец ковров достал что-то из-под большого ковра; что-то овальное с короткой ручкой. Когда он показал предмет, мальчик увидел зеркало. Зеркало было маленьким и невзрачным. Такие обычно дают за победу в карнавальных играх.

— Смотри, паренек, — сказал продавец. — Разве я не прав?

Джек глянул в зеркало и обмер. Это, несомненно, был он, но выглядел он так, будто сошел с экрана диснеевской версии «Пиноккио», в которой волшебные сигары превращали детей в ослов. Его глаза — обычно голубые и круглые, как у всех, имеющих англосаксонских предков — стали сейчас карими и раскосыми. Волосы напоминали конскую гриву. Он попытался одной рукой отбросить их со лба, и пальцы запутались в прядях. И, что хуже всего, длинные уши свисали по бокам головы. Когда Джек дотронулся до одного из них, ухо дернулось.

Он внезапно подумал: «Однажды все это уже было… В обычном мире; в Видениях это было…» Джеку четыре года. В нормальном мире (сейчас он даже в уме перестал именовать его «реальным») у них в доме был огромный кусок мрамора с розовой сердцевиной. Однажды, когда Джек играл с ним, камень упал на цементную площадку и раскололся на множество мелких осколков. Мальчик долго потом плакал, размазывая грязными руками слезы по щекам. Вот и сейчас его лицо было таким же, как тогда, много лет назад.

И вдруг с лицом начали происходить чудесные перемены. Глаза из карих, как у ослика, стали зелеными, как у кота. Уши резко уменьшились и торчали теперь на макушке.

— Ну вот, уже лучше, — сказал продавец. — Гораздо лучше, сынок. Я люблю видеть счастливых мальчиков, потому что счастливые мальчики — это здоровые мальчики, а здоровые мальчики в жизни не пропадут. Так сказано в «Книге Правильного Хозяйствования», а она всегда права. Хочешь получить зеркальце?

— Да, — воскликнул Джек. — Да, очень! — Он полез в карман за палочками. Бережливость была забыта. — Сколько?

Продавец быстро оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает.

— Возьми даром, сынок. Спрячь поглубже и никому не показывай.

— Что?

— Бери, бери… Его нельзя купить, и нельзя продать.

— Ну, если вы настаиваете… — смущенно протянул Джек.

Продавец удивленно взглянул на него — и они оба весело рассмеялись.

— Счастливый мальчик с хорошими мозгами, — сказал продавец. — Хочется увидеть тебя, когда ты повзрослеешь и помудреешь.

Джек хихикнул. С продавцом было очень приятно общаться.

— Спасибо, — поблагодарил он (из зеркала на мальчика смотрели зеленые кошачьи глаза). — Большое спасибо!

— Благодарение Господу! — ответил продавец… и тихо добавил: — Береги себя, малыш!

Джек пошел дальше, спрятав зеркальце в карман куртки, рядом с бутылкой Смотрителя.

Каждую минуту он проверял, на месте ли его палочки — деньги.

Неподалеку стояли двое; от них разило, как из пивной бочки. Один пытался продать другому петуха, чтобы куры лучше неслись, другой же молча внимал пылкой речи.

Джека не интересовал ни петух, ни доводы продавца. Неподалеку толпа детей смотрела, как одноглазый мужчина устраивает аттракцион. Центром внимания был попугай в большой клетке; перья были темно-зелеными, как пивная бутылка. Глаза блестели, словно золото… в четыре глаза. Как и у пони в конюшне возле Королевского Павильона, у попугая было две головы. Они смотрели в противоположных направлениях, касаясь клювами прутьев клетки.

Попугай разговаривал сам с собой, к полному восхищению детей, но Джек заметил, что вид двухголовой птицы никого особенно не удивлял. Дети словно смотрели привычный субботний мультфильм; попугай был для них зрелищем интересным, но отнюдь не новым.

А кто способен удивляться больше и откровеннее, чем дети?!

— Фью-у-у-ть! Насколько выше? — спрашивала левая голова.

— Только ниже, только ниже, — отвечала правая, и дети весело хохотали.

— Кра-а-а-к! В чем главная сила дворян? — вопрошала левая.

— В том, что король будет королем всю свою жизнь, а многие с радостью променяли бы жизнь на такой титул! — отвечала правая.

Джек засмеялся, то же самое сделали и несколько детей постарше, а остальные же только вопросительно уставились на попугая.

— А что в буфете миссис Спрэт? — поинтересовалась левая.

— То, чего никто не может увидеть! — был ответ, и хотя Джек ничего не понял, дети зашлись от хохота.

— А что до смерти напугало ночью Алана Дестри?

— Он увидел свою жену — фью-у-у-у-ть!

К детям подошел одноглазый продавец петуха и сердито зашипел:

— Прочь отсюда! Прочь, пока я не спустил с вас штаны!

Дети бросились наутек; Джек — за ними, поминутно оглядываясь на удивительного попугая.

У павильона, торгующего фруктами, он купил яблоко (про запас) и кружку молока — это было самое вкусное и жирное молоко, какое ему доводилось пить. Джек подумал, что если бы кто-нибудь из молочников его родного мира торговал бы таким молоком, то остальные разорились бы за несколько дней.

Он уже допивал молоко, когда заметил приближающееся к павильону семейство Генри. Мальчик поставил кружку на прилавок, надеясь, что те, кто пил из этой кружки до него, не страдали проказой, чесоткой или чем-нибудь в этом роде. Но, скорей всего, в Территориях о таких болезнях просто не слыхивали.

Он шел через торговый городок: мимо очередей, мимо двух толстух, покупающих горшки и сковородки, мимо чудесного двухголового попугая (его одноглазый владелец сейчас прихлебывал из пыльной бутылки, держа за шею непроданного петуха); потом мальчик пересек открытое пространство, где собирались фермеры. Там он на мгновение задержался. Многие фермеры курили глиняные трубки; возле них Джек увидел несколько пустых и полных бутылок. Одна из них — похожая на ту, из которой пил одноглазый владелец петуха и попугая — переходила из рук в руки. Неподалеку несколько человек грузили камни на телеги, запряженные измученными лошадьми.

Джек миновал знакомого продавца ковров, который помахал ему рукой. Джеку показалось, что старый моряк — или кем там он был — хочет сказать: — «Пользуйся подарком, малыш, но не перегибай палку!» Мальчик пообещал себе, что последует совету. Внезапно у него испортилось настроение. Он опять почувствовал себя чужаком.

Джек дошел до дороги, которая походила на тропинку. Западная Дорога была значительно шире.

«Великий Странник Джек», — подумал он, попытавшись улыбнуться; затем расправил плечи и услышал, как бутылка Смотрителя звякает о зеркальце. «Вот шагает через Территории Великий Странник Джек». Прочь с дороги!

Он двинулся дальше, а мысли его вновь умчались в мир воспоминаний.

Спустя четыре часа, в полдень, Джек присел в высокой траве у обочины дороги и принялся наблюдать, как несколько человек — с такого расстояния они казались не больше муравьев — взбираются на высокую, неустойчивую с виду башню. Мальчик выбрал это место, чтобы отдохнуть и съесть свое яблоко. До башни было около трех миль (хотя, возможно, и больше — почти сверхъестественная чистота воздуха значительно сокращала расстояние), что заняло бы, по мнению Джека, около часа пути.

Яблоко оказалось на удивление сочным, усталые ноги сладко ныли, и мальчик задумался, что это за башня, стоящая в чистом поле посреди нескошенной травы. И, конечно, его удивляли люди, упрямо карабкающиеся на нее.

Дул довольно сильный ветер; башня находилась с подветренной стороны, и до Джека доносились голоса людей… и их смех. Не дошел ли он, сам того не подозревая, до Границы? Он помнил слова Капитана Фаррена: «Никто не знает, куда ведет Восточная Дорога, и когда она пересекает Границу. Я слышал, что даже Господь Бог никогда не заглядывает за Границы…» Джек вздрогнул.

Ему не верилось, что он зашел так далеко. Он не чувствовал ничего похожего на те чувства, которые он испытывал, спасаясь от экипажа Моргана, от хищных деревьев… прошлое казалось теперь ужасным прологом к событиям в Оутли. Но, садясь в повозку фермера Генри, Джек не испытывал ни страха, ни злости; в Территориях он ощущал себя частью целого…

Нет, здесь он не был чужаком. Здесь — нет.

Ему пришло в голову, что он уже давно является частью Территорий. Странная мысль запульсировала в висках, звуча частично по-английски, частично на диалекте Территорий: «Когда ко мне приходит видение, то я понимаю, что это — видение; но только в момент пробуждения. Если же видение приходит одновременно с пробуждением — например, когда звонит будильник, — то происходят удивительные вещи: действительность и видение сливаются в одно… И я не чувствую себя чужим в этом сплаве реальности и запределья. Все это тесно связано. Я знаю, что мой отец видел много видений и глубоко погружался в них, но я уверен, что дядя Морган почти никогда не делал этого».

Он решил, что сделает глоток из бутылки Смотрителя сразу, как только почувствует опасность или увидит что-нибудь пугающее. Если же нет — он будет идти все время вплоть до возвращения в Нью-Йорк. Он может даже переночевать в Территориях, если сумеет раздобыть что-нибудь более существенное, чем яблоко. Но пока шоссе было пустынным, и поесть было негде, да и нечего.

С обеих сторон дороги росла трава. Джек почему-то начал чувствовать, что его путь ведет к безграничному океану. Небо над Западной Дорогой было ясным и солнечным, но холодным («Хотя в конце сентября оно всегда холодное», — подумалось ему, и вместо слова Сентябрь ему пришло в голову местное название — девятый месяц). Джеку не встречались ни пешеходы, ни телеги. Ветер усиливался. По травяному ковру пробегали волны, рождающие низкий звук, осенний и одинокий.

Если бы кто-нибудь сейчас спросил: «Как ты себя чувствуешь, Джек?», мальчик мог бы ответить: «Все хорошо, спасибо. Бодро». Бодро было словом, которое поселилось в его сознании, когда он шел через эту пустынную страну трав; его внутреннее состояние можно было даже назвать словом восторг. Он шел и шел, растворяясь в пейзаже, знакомом очень немногим американским детям его времени — пустая, бесконечная дорога под голубым небом; всепоглощающая свежесть и чистота. На небе не было ни облачка.

Все это было внове для мальчика, и он боялся пропустить что-либо. Он был подростком, склонным к софистике — вполне естественное явление, поскольку он родился в семье кинематографического агента и актрисы в Лос-Анджелесе, и никак не мог быть наивным, — но он был еще ребенком, особенно в данной ситуации. Путешествие в одиночестве через страну трав в любом взрослом человеке, несомненно, вызвало бы чувство заброшенности и, возможно, породило бы галлюцинации. Взрослый, скорее всего, обязательно воспользовался бы бутылкой Смотрителя, удалившись от торгового городка всего лишь на пару миль; или какой-нибудь другой бутылкой, так часто прибавляющей взрослым мужества.

Джек же шел вперед без слез и страха, и думал только: «О, Боже! Я чувствую себя хорошо… это странно, если учесть, что никого нет рядом, но это так».

И лишь его тень, постепенно удлиняясь, следовала за ним.

Он уже почти забыл, что меньше двенадцати часов назад был пленником Апдайка в «Оутлийской пробке» (хотя на руках мальчика все еще были свежие мозоли); впервые в жизни он шел по широкой, открытой дороге, совершенно пустынной: здесь не было рекламы «Кока-колы» или пива «Будвайзер», рядом не проносились машины, не было слышно гула самолетов, — только звук шагов по дороге и его собственное дыхание.

«Боже, мне хорошо», — подумал Джек, протирая глаза, и еще раз определил свое состояние словом «бодрое».

Он подходил к башне.

«Парень, ты никогда не заберешься на нее».

Джек догрыз яблоко и не думая, почему так поступает, принялся руками закапывать огрызок в землю. Казалось, башня сделана из досок, и Джек прикинул, что ее высота около пятисот футов. Она выглядела полой изнутри. На верхушке была площадка, и там толпились люди.

Джек присел на обочине, обхватив руками колени. Ветер дул в спину. По траве бежали волны.

«НИКОГДА мне туда не взобраться, — подумал он, — даже за миллион долларов».

И вдруг случилось то, чего он боялся еще тогда, когда в первый раз увидел на башне людей: один из них стал падать.

Джек вскочил на ноги; лицо его побледнело. Мальчику уже представлялось неподвижное, распростертое на земле тело… Внезапно глаза его расширились и из груди вырвался сдавленный крик. Человек отнюдь не падал с башни и не бросился с нее для самоубийства, он просто спрыгнул вниз. На полпути к земле что-то хлопнуло за его спиной (Джек решил, что это парашют, и ужаснулся, что тот не успеет раскрыться)…

Но это был не парашют.

Это были крылья.