Небо цвета крови Попов Сергей

— А как же! И так мерзнуть уже начинаю как собака, — и прибавил: — А через окна не запрыгнут? Первый этаж все-таки… Поглядишь?

Обошел всю квартиру, заглянул на кухню, зашел в маленькую комнату — все окна зарешечены, прикрыты темными шторами.

— Если только потрошители умеют перекусывать кованую сталь, — вернувшись, успокоил Дина, — или орудовать ломами.

Напарник тихонько посмеялся.

Костер разожгли из трухлявой мебели и ламината, имеющегося в квартире. В прокаленной холодом гостиной сделалось значительно теплее, светлее, не так мрачно, как прежде. По потолку и стенам запрыгали ярко-желтые отблески, поползли кривые тени. Они извивались гадюками, касались пола, дивана, носились, неудержимые, по углам. Само же пламя смачно трещало, требуя свежих дров, щедро курилось сизым, вовсе не противным дымком. Или уловив его, или считая, что до людей им сейчас не добраться, потрошители на время отступили, курсировали теперь неподалеку от дома, обиженно скулили, по-новому копались в снегу, ища прокорм.

— Гляди-ка, ушли! — обрадованно воскликнул Дин, разломал спинку стула, подкинул в огонь. Тот в благодарность довольно зашипел, заурчал, как сытый кот, обдал обоих жаром, брызнул во все стороны мириадами искр. Те, переливаясь, посыпались драгоценными камнями. — Я уж думал, до последнего будут!

— Ну что же они, глупые, что ли? — участливо промолвил я и прибавил: — Тем более дымом пахнет — не думаю, что волкам он по душе…

— Да как сказать, — не согласился напарник, — у меня вот случай был, когда волк с голодухи прямо в пламя прыгнул. Я тогда в маленьком домике остановиться решил. Думал отдохнуть там, выспаться — устал сильно, весь день на ногах считай, а настрелять никого так и не смог — что-то все не ладилось. И представляешь, такой вот «подарочек» к вечеру влетает? Вот так-то…

— А ты?

— А чего — я? Ну за ружье хвататься скорей, а тот весь огнем перемазался, мечется, зараза, по дому, того и гляди пожар учинит. Пришлось застрелить…

Помолчали. Потом принялись за ужин.

Еду поделили поровну, кушали молча, с аппетитом, грелись у буйного костра, время от времени подкидывая дровишек, чтобы не уходило тепло.

— Вкусные все-таки штуки эти мясные консервы… — блаженно протянул Дин через некоторое время, гремя вилкой по банке. Потом закусил сушеной лапшой вместо хлеба, запил водой из бутылки и прибавил мечтательно: — К ним бы пива еще холодненького!..

Я ничего не ответил, лишь про себя усмехнулся.

Пустые банки и обертки кинули в пламя, закурили.

Дин дымил с каким-то задумчивым видом, шевелил щетинистыми желваками, отливающими в свете огня чугунно-черным блеском, хмыкал, смотря за тем, как желтоватые языки пламени вылизывают обломки мебели, как гудят горячие угли. Я же отошел к окну, вглядываясь в темноту, где плутали волки. Ночь, точно бесплотный призрак, полным ходом шествовала по спящей земле. На антрацитовом небе мерцала блеклая луна, изредка пропадая за несущимися облаками. Свет ее ласкал снега и льды, замерзшие пруды, редкие деревья, одинаково падал на соседние сооружения, столбы и машины, по-своему скрашивая их донельзя убогий вид.

«Ты не обижайся на меня, Джин, — с печалью думал я, — не держи зла. Я иначе не мог. Не могу равнодушно относиться к чужому горю. Просто не могу — и все. Может, ты и права, конечно, что я бесхребетный, но уверен, что и Дин не останется в стороне, когда нам потребуется помощь…»

И, вытащив из-под одежды кулон, незаметно поцеловал и тихо, как заклинание, прошептал:

— Я люблю тебя, Джин, — чуть помолчав, добавил, нарекая: — Поцелуй за меня нашу малышку. Скажи ей, что все с нами хорошо и скоро мы вернемся домой…

— Ты чего там шепчешь-то? — окликнул Дин. — Сам с собой, что ли, разговариваешь?

— Ну, вроде того, — уклонился я от ответа и, затушив бычок о подоконник, повторил тише: — Вроде того…

Погасили костер.

— Давай спать ложиться, — объявил Дин, зевая, — вставать спозаранку.

— Можно, — согласился я и пожелал: — Ну, спокойной ночи тогда.

— Спокойной ночи, — ответил тот, а потом сердечно поблагодарил: — Спасибо тебе, Курт, что вытащил меня. Я в долгу…

— Обращайся.

Пожав мне руку, Дин улегся здесь же, на диване, сунув под голову рюкзак.

— Кричи если что, — попросил я.

— Ага… — опять зевнув, промолвил он и, взбив рюкзак, как подушку, моментом захрапел.

Я разместился на кровати в соседней комнате, где и забылся мертвым сном…

Вторник, 25 марта 2014 года

Поднялась Джин чуть свет — совсем замучили кошмары о муже, где он, весь уставший и бледный как смерть, бесцельно слоняется по улицам того самого города, но почему-то совершенно один и без Дина. Немного придя в себя, отгоняя прочь пережитый ужас — спешно застелила кровать, вышла на кухню. Умывшись, она тихо, чтобы не тревожить дочь, оделась, принесла ведро воды, вымыла полы, всю посуду, прибралась, протерла пыль и принялась разбираться в кладовке, в какой вот уже как несколько месяцев царил полнейший беспорядок. Вышла, когда солнце полным ходом заливало кухню игривыми медно-оранжевыми лучами, а из комнаты Клер доносился безудержный детский смех.

«Проснулась, моя хорошая! — с радостью подумала Джин. — В игрушки, наверно, играет».

Неслышно приоткрыла дверь, улыбнулась — дочь, сидя в разворошенной после сна кровати с откинутым одеялом, дурачилась с куклой, крутила над головой, как космонавтку.

Пару минут понаблюдав за Клер — полушепотом, с нежностью в голосе поприветствовала:

— С добрым утром, солнышко! — и вошла в комнату, как всегда присаживаясь к ней на кровать. Дочка, увлеченная игрой, вздрогнула от неожиданности, взглянула на мать обрадованными глазками. Чуть примятое ото сна личико горело румянцем, волосики спутались, торчали во все стороны.

— Доброе утро, мам! — ответила Клер и, посопев, поинтересовалась: — Как тебе сегодня спалось? Отдохнула?

Джин устало вздохнула, кивнула.

— Вроде нормально, — с улыбкой ответила она, скосившись через малюсенькое окошко на багряное небо, — только чертовщина всякая полночи снилась, а так и вправду нормально.

— А мне вот ничего не снилось… — обиженно сетовала Клер, поправила кукле платье и усадила возле себя, между делом двигая ее руками, — я так долго представляла себе синее небо, думала, что увижу его во сне, но мне ничего и не приснилось…

И умолкла, завозилась с игрушкой.

Джин взглянула на дочку с умилением, пригладила ей всклокоченные волосы, жалея.

— Ну не расстраивайся, миленькая, еще приснится! Вот увидишь! — Джин поцеловала Клер и сразу предложила: — Пойдем лучше завтракать.

— Ура! — мигом забыв о своей детской недолгой печали, протрубила Клер и, как маленький тигренок, юрко спрыгнула на пол, спрашивая: — Мам, а что у нас сегодня на завтрак?

— Тушенка есть, ананасы, персики консервированные остались. Потом папка тебе притащил мюсли разные, хлопья, пюре фруктовые, сгущенка даже была, кажется, — по памяти перечислила Джин, — что же мы с тобой, не найдем, чем позавтракать, в конце концов? — и, чмокнув дочурку, продолжила с весельем в голосе: — Столько всего у нас с тобою есть! А на обед я тогда мясца нам пожарю, только масло немножечко погреем, а то оно загустело от холода, хорошо?

— Хорошо, мамуль! — согласилась Клер и, одевшись, прихватив с собой любимую куклу, первая выскочила из комнаты на кухню.

Завтрак протекал за разговорами и шутками.

Клер с огромным удовольствием кушала вишневое пюре вприкуску с кукурузными хлопьями, запивала вкусным горячим чаем, а Джин подъедала за дочерью почти не тронутую тушенку, от какой она, естественно, отказалась в пользу сладкого.

День же выдался ясный, спокойный, безветренный. По карминовому небу вслед за исхудавшими облаками неслись костоглоты, ослепительно сверкал на солнце свежевыпавший за ночь снег, иней на деревьях, хорошо просматривались окрестности. Даже звери, обычно умело прячущиеся от людей в лесах и за руинами, замечались невооруженным глазом, казались из-за окна вовсе не такими страшными, какими являлись на самом деле, а крошечными и совсем безобидными.

— Ну, чем сегодня с тобой займемся? — спросила Джин, отодвигая пустую банку тушенки. — Может, поможешь мне в теплице? Надо помидорчикам и огурчикам землю взрыхлить и удобрений подсыпать, а то больше плодоносить не будут.

— Конечно, мам, — слегка помявшись, отозвалась Клер, хрустя через раз хлопьями, — только ты мне все покажи, а то ведь я не знаю, как надо…

— Господи, покажу, конечно же! — и сразу произнесла: — Ты пока кушай, не торопись, а я пойду включу генератор и схожу в сарай за инструментами.

А сама подумала:

«Надо ее потихоньку к хозяйству приучать: пусть запоминает, как за землей нужно ухаживать — помогать будет».

Но только успела подойти к вешалкам — позади нее заслышался обеспокоенный дочкин голосок:

— Мамуль, а там дяденьки какие-то к нам идут… двое…

Внутри Джин все буквально оборвалось, сердце вмиг остыло, сжалось в комок, тело одеревенело — появление случайных людей не предвещало ничего хорошего.

Не сказав ни слова Клер — подлетела к окну, с полными страха глазами взглянула и заметила двух мужчин, неторопливо бредущих по малахитовому снегу в сторону их дома. Оба заросшие, как бродяги, ссутуленные, в потрепанных зимних вещах без какого-либо головного убора и защитных очков, с висящими на плечах карабинами, они о чем-то переговаривались между собой, косились на окно, тыкали пальцами.

«Черт их принес сюда, — подумала Джин, — шли бы лучше другой дорогой!»

И сразу к Клер:

— Солнышко, мы в теплицу тогда потом с тобой сходим, хорошо? А сейчас посиди пока у себя в комнатке, ладно? — говорить пришлось заискивающе, с наигранным спокойствием, дабы дочурка вдруг не почувствовала надвигающейся опасности. — Послушаешься маму?

Однако Клер не повелась на уговоры и принялась закидывать мать излишними вопросами:

— Мамуль, что-то случилось? Почему ты вся такая бледная и глаза у тебя большие? Ты чего-то боишься, да?..

— Потом, Клер! Не до тебя сейчас! — внезапно строго ответила Джин и сама же пожалела — дочь, испугавшаяся одновременно и голоса матери, и какой-то нависшей над домом тревоги, захныкала, отшатнулась. Чтобы хоть как-то загладить вину, та подскочила, хотела обнять, но Клер стала вырываться, отворачиваться. — Ну, прости меня, принцесса, прости!.. Я…

Неожиданно раздавшийся громкий стук в дверь оборвал Джин на полуслове, в один момент прекратил истерику дочери.

— Ау, хозяева! — полез снаружи чей-то сиплый, прокуренный голос. — Есть кто живой дома?.. Ау!

Стук, стук…

— Это те дяденьки, да?.. Мам?.. — трепыхающимся, слабеньким голосочком пропищала Клер, прижимаясь к матери, словно годовалый медвежонок. — Это они?..

— Они, солнышко, они… — тихо ответила Джин и, поцеловав трясущуюся с испуга дочку, попыталась успокоить: — Только не бойся — я здесь и никуда не денусь.

Стук…

— Оглохли, что ли, там?! Эй!.. — вновь донеслось с улицы.

— Т-с-с! — подведя к губам указательный палец, прошептала мать и на цыпочках подошла к двери, сразу заперла на щеколду. — Кто вы и что вам надо? — осмелилась спросить Джин, внимательно вслушиваясь к тому, что происходит с той стороны. — Отвечайте!

Не отвечали долго. У порога слышалась возня, шмыганье.

— Нам это… — спустя какое-то время заговорил прежний охрипший голос. Туберкулезно, со страданием, закашляли. Потом продолжил: — Соли бы чуток! Да поесть чего-нибудь — два дня голодные ходим, как собаки, слюнями давимся…

— У нас ничего нет. Уходите! — попросила она, оглянулась на дочь: Клер уже сидела под столом, смотрела на маму какими-то затравленными, звериными глазами. И с холодом подумала: «Надо доставать пистолет — они никуда отсюда не уйдут». Потом повторила еще раз: — Уходите немедленно!

Незнакомцы замолчали.

Пользуясь этим, Джин потянулась к карману своей куртки, где был спрятан пистолет, но едва вытащила — в дверь со всей силы ударили. Та чуть не отлетела в сторону, щеколда нехорошо звякнула, над головой пронзительно затрещали доски, посыпалась густая пыль, завизжала посеревшая от ужаса дочка.

— Ты чего нам врешь, сука! — крикнул теперь уже другой, к нему прибавился гнусавый противный смешок. — Мы тебе сейчас дверь снесем нахрен! Ты кому врать вздумала, тварь?! У тебя дом целый стоит, и ты мне тут в уши дуешь, что у тебя нет ни черта?.. За баранов тупых нас, что ли, держишь? А?!.

— Уходите! — сквозь слезы умоляла Клер, прижав к груди куклу. — Мамочка, не пускай их! Не пускай!..

— Кто там верещит? А?.. У тебя еще и девчонка мелкая, что ли? — и громче, обращаясь: — Слышал? Она не одна! Ломать надо дверку!

— Только вздумай — пристрелю как последнюю скотину! — огрызнулась в ответ Джин и для пущей убедительности дернула затворную раму. — Я не шучу!..

Бабахнул мощный одиночный выстрел, у Джин заложило уши, Клер громко закричала, по кухне пролетел перезвон, запахло порохом.

— Гляди-ка какая! Пугает еще! — загоготали проходимцы. — А может, вас подорвать там, а? У нас и гранаты есть для такого дела…

Опять донесся мерзкий смех, напоминающий шакалий, по двери вновь ударили, щеколда прогнулась вперед.

«Господи, Господи… — взмолилась Джин, — ты не меня, так дочку мою убереги, прошу…»

От охватившего животного ужаса перед глазами все плыло, мокрые и липкие от пота пыльцы в любую секунду готовы были разжаться, выронить пистолет.

— Мамочка, мама… — ревела под столом Клер, размазывая по щекам слезинки, — мамочка, мне страшно…

— Заткни ей рот!! — орали незнакомцы, отгремел второй выстрел. Потом потребовали: — Последний шанс тебе даем, тварь! Сама не откроешь — точно выломаем дверь, и тогда пеняй на себя!..

Кар-р-р!.. Кар-р-р…

Раздавшееся откуда-то слева надрывное раскатистое карканье в один момент поубавило смелости у налетчиков, притушило дерзкий пыл, отрезвило разгоряченные разбойничьи головы. Те мигом переполошились, засуетились, глухо заскрипел снег.

— Валить надо! — слышалось за дверью. — Костоглоты слетятся сейчас!

— А с ними как быть?..

— Да черт бы с ними! Изорвут ведь сейчас обоих!.. Уходим!

Зашуршали отдаляющиеся шаги.

Выждав секунду, Джин с облегчением вздохнула, на негнущихся ногах подошла к дочери, села перед ней прямо на пол. Клер уже не плакала, только тихо напевала под нос песенку Дина, закрыв ладошками ушки:

«Уходят…» — загорелось у матери в уме, и вслух, с надеждой в голосе, произнесла:

— Уходят, солнышко, они уходят…

Кар-р…

В эту секунду, перекрывая крикливый гомон костоглотов, окно на кухне звонко разбилось, впуская ветер, на стол попадали осколки, и на деревянный пол с выдранным куском полиэтилена упало что-то тяжелое, мигом откатилось к тумбочке.

— Граната, Господи!.. — в панике вскрикнула Джин, интуитивно закрывая собой свое чадо. — Доченька моя…

Но взрыва так и не последовало.

А когда она, едва живая от всего случившегося, подползла к тумбочке, то не смогла сдержаться и истошно разрыдалась — спасающиеся от ворон бандиты забросили в дом не гранату, а обыкновенный замерзший булыжник…

До Ридаса удалось дойти к обеду без каких-либо серьезных происшествий. Лишь один раз нам с Дином пришлось срочно пережидать крупную стаю костоглотов, рвущуюся в сторону города, устроив вынужденный привал в небольшом погребе одного полуразвалившегося деревянного дома. В остальном — все более чем спокойно. Да и погода опять не подвела. Устоявшееся с самого раннего утра чистое, безоблачное небо пока не капризничало и не показывало своего переменчивого настроения, балуя холодным, совсем еще не весенним солнцем. Иногда к нему прибавлялся морозный, но несильный ветерок, нередко проверяющий на прочность наши капюшоны и одежду, будто убеждаясь: вытерпим мы или замерзнем? А потом внезапно забывал о нас и шумел теперь уже где-то среди безлюдных жилищ, оставленных всеми построек, развалин, качких заборов, сбивал с ветвей наледь, шатал обесцвеченные зимами дорожные знаки.

У-у-у… у-у-у…

Сам же город, в далеком прошлом, как вещал мне Дин, — Нью-Сити, — никогда не славился хорошей репутацией. До катастрофы в нем редко задерживались порядочные люди, отели простаивали, зарастали пылью, а попутчики зачастую проезжали мимо, даже если путь через него был в несколько раз короче и удобнее. Так Нью-Сити со временем вымирал, исчезал с газетных строк, пропадал на картах, терялся во всех полицейских архивах. Виной всему — нехорошие слухи, вымыслы, овеявшие город. Еще в 70-х годах, когда в хрониках упоминались первые случаи бесследного исчезновения жителей, Нью-Сити начал обрастать дурной молвой, стремительно терять граждан. Сначала пропавших подолгу искали, привлекали на помощь добровольцев, нанимали частных детективов, даже заводили дела, но очень быстро обо всем этом забыли, утратили всякий интерес. А позже к нему принялись стекаться преступники всех мастей, воры, прожигатели жизни и темные лица с очень кривой и замороченной судьбой. Разные дороги и цели вели их в Нью-Сити, в надежде, что в нем можно легко нажиться, осесть и просто раствориться подобно теням.

Нас с Дином в этот проклятый город привели его «призраки прошлого», от каких не избавляли ни крепкий алкоголь, ни полное затворничество. С самых первых секунд нашего пребывания в нем меня не покидало недоброе предчувствие, ощущение на себе чьих-то озлобленных, лютых взглядов. Они жгли затылок, не позволяли спокойно дышать, каким-то незримым грузом ложились на плечи, оплетали железными цепями ноги. Каждый новый шаг по заснеженным улицам с бесчисленными рядами разворошенных автомобилей давался с огромным трудом, словно какая-то сила пыталась задержать, не пустить вглубь безмолвного города. И только напарник, ослепленный своим рвением, целенаправленно брел вперед, будто точно знал, откуда следует начинать поиски своих родных. Однако чем дальше мы уходили, тем сильнее становилось сомнение: удастся ли нам вообще здесь что-либо найти?

«Здесь же нет ничего, Дин!.. Одумайся! Куда ты нас всех ведешь!» — мысленно протестовал я, но на деле говорил в корне иначе:

— Ты хоть точно помнишь, куда надо идти?.. — Потом перешел мерзлые трамвайные пути, огляделся и дополнил: — А то будем тут плутать…

Дин, сделавшись резко недружелюбным, пролез через забитый снегом трамвайный вагон и коротко отрезал:

— Будем плутать столько, сколько потребуется, Курт… — и, поправив толстый капюшон, с удвоенной быстротой засеменил вдоль запорошенного пеплом тротуара с покоробившейся рядышком бетонной оградой.

Больше мы не разговаривали. Так и шли дальше: Дин уверенно и отважно, а я — с негаснущим чувством приближающейся беды.

Ридас пока не проявлял к нам должного интереса, не спешил расправляться. Мимо тянулись оставшиеся без окон малоэтажные дома, скрытые за крепкими ледяными панцирями, полностью разграбленные административные учреждения, осыпавшиеся от времени торговые центры, десятки опустошенных до голых стен магазинов, мелких кафешек, каких-то ларьков. Запущенные городские парки скорее напоминали выжженные чащобы, застывшие пожарные пруды, едва прикрытые кривыми нагими кустарниками и низкими заборчиками, — большие лужи с хорошо заметной прозеленью. Дальше за ними вычерчивались черные заводские трубы, одинокие ЛЭП со спущенными, как плети, проводами. Все уличные фонари с натужно скрипящими плафонами облюбовал «полоз», рекламные щиты обезличила морозная короста, некогда зеленые насаждения обезобразил причудливый на вид пупырчатый лишайник, а к одеревеневшим от стужи спущенным автомобильным колесам прилипла кочующая лоза, почему-то пристрастившаяся именно к резине. Улицы, ножами изрезавшие город вдоль и поперек, усыпались поваленными столбами, сорванными светофорами, указателями. Возле заснеженных остановок навеки остановились пассажирские автобусы. И среди всей этой вроде бы безобидной с виду картины таилась хитроумная смерть, и день и ночь стерегущая город, — тонюсенькие, чуть подсвеченные солнцем стальные тросы и прочные рыболовные лески всевозможных ловушек, мастерски спрятанных от посторонних глаз, уже поджидали свои первые жертвы. Они паутиной тянулись то к схороненным в оконных проемах тяжелым батареям, то к скрытым в салонах машин заточенным арматурам, то к ослабленным неподъемным вывескам над подъездами — словом сказать, встречались везде. Достаточно оступиться хотя бы раз — и поход окончен для обоих.

Наконец, когда мы завернули за вытянутый дом с наглухо заколоченными окнами и вышли к широкой дороге с выстроившимися вдоль десятиэтажными жилыми массивами, Дин неожиданно оживился и помчался вперед, не сказав при этом ни слова.

— Дин!.. Куда ты?.. — прикрикнул вслед, но, увидев, что тот попросту меня игнорирует, — бросился за ним. Нагоняя, окликнул еще раз: — Дин!!. Да стой же ты!.. Стой!..

Лишь повалившись посреди дороги, тяжело и надрывно дыша через рот, Дин обернулся ко мне и, одарив полубезумным взглядом с какой-то перекошенной улыбкой на лице, прекратил долгое молчание:

— Это здесь!.. Здесь!! Курт… здесь!!. — говорил торопливо, сбивчиво, на одном дыхании, будто боялся, что не успеет сказать эти слова. — Здесь!.. Мы нашли… это здесь…

И, больше не выдавив из себя ни звука, откинул ружье и начал по-собачьи рыть усыпанный опасным пеплом снег, нещадно рвать ногтями, как хищник.

— Ты чего?! Дин?! С ума сошел, что ли?.. — остолбенев от увиденного, попытался вразумить его, даже хотел одернуть, но Дин с яростью отшвырнул, матерно выругался, продолжая копошиться в снегу.

Поднявшись — продолжил: — Ты себе сейчас все руки сожжешь!.. Остановись!!. Остановись, говорят тебе!

Но напарник был неумолим. Невзирая на уже чернеющие пальцы, он все же добрался до льда, взялся упрямо раздирать, а когда тот не поддавался — бил раскрасневшимися от мороза кулачищами, совсем не замечая, как разбивает в кровь.

— Угомонись!! Хватит!! — в последний раз прокричал я, подлетел и без раздумий принялся скручивать ему руки. Дин разъяренно верещал, сопротивлялся, брызгал слюной, точно бешеный пес, старался вырваться. — Да что на тебя нашло?.. Дин!..

Пока старался усмирить бесноватого напарника, рвущегося к выдолбленной дыре, политой замерзшими алыми кляксами, — инстинктивно задрал голову и в полуразбитом замутненном окне пятого этажа дома напротив заметил человека в порванном шланговом противогазе без одного стекла с накинутым изношенным капюшоном. Он неподвижно стоял, пристально наблюдал за нами и молчал, словно до этого дня никогда не видел живых людей.

«Это они… — воспламенилось в мозгу, — точно…»

И тут же к Дину:

— Дин!!. — не крикнул, а скорее хрипато прошептал я, чтобы ненароком не спровоцировать таинственного смотрителя, едва сдерживая брыкающегося конем напарника. — Там… «Мусорщик»! Вон, в том окне!! Смотри же! Да, блин, хватит крутиться… — даже указал на окно, но когда взглянул сам — там уже никого не было. Сглотнув, виновато вымолвил: — Был же! Я видел…

Все-таки изловчившись, Дин опять метнулся на середину дороги, будто сказанное мной его даже не тронуло, и возобновил свое немыслимое рытье, о чем-то невнятно загнусавил.

— Господи, ты же нас всех угробишь… — обратился к самому себе, боязливо оглянулся, слыша, как в страхе забилось сердце — «Мусорщики» обнаруживались чуть ли не в каждом окне. Десятки, нет, наверно даже сотни, вооруженные кто чем, и все — с неистребимым желанием в глазах немедленно расправиться с чужаками, вторгнувшимися в их город. На то, чтобы спастись, у нас остались считанные минуты, если уже не секунды. Потом заторопил своего невменяемого напарника: — Дин, ну я прошу тебя, одумайся! Ну, пожалуйста! Сдохнем ведь оба по твоей милости…

Дин резко прозрел. Исхитрившись расковырять лед — обрадованно залопотал и вдруг развернулся, держа в обожженных пальцах маленький мерзлый браслет из крупных потемневших бирюзовых бусин. Лицо сильно дрожало, из болезненно-красных вытаращенных глаз, каких я никогда прежде у него не видел, — слезы. Они бежали по щекам, замерзали, комочками скатывались по трясущимся губам, падали на пепел. И вроде видеть плачущих мужчин за всю прожитую жизнь доводилось далеко не раз, Дин стал настоящим исключением, вызвавшим какое-то стойкое чувство полнейшей безысходности.

А потом, весь трясясь, с невероятным трудом, растягивая слова, промолвил:

— Это… он… Курт… — на секунду показал браслет, но будто испугавшись, что сейчас кинусь и заберу себе, — мигом спрятал в окоченевшей руке, начал горячо целовать, что-то нашептывать. — Это… он… — сглотнув, сказал: — Жемчужный браслетик Грейс — моей сестренки. Я сам делал для нее, выбирал цвет, чтобы подходил к ее глазам…

И упал на колени, прижал к носу, словно еще надеясь уловить позабытый запах родной сестры, горько заплакал, отстранившись от всего на свете.

Тем часом из домов поблизости доносилось какое-то шуршание, отзвук крошащихся стекол, невнятный глухой говор, тяжелый топот сапог — «Мусорщики» перешли к действиям.

— Дин… я понимаю: тебе очень больно, знаю, что ты чувствуешь… — сочувственно вставил я, параллельно бегая глазами по окнам, где видел пробегающих людей, — но мы должны уходить, пока еще есть такая возможность! Слышишь?..

Дин только шмыгал носом, ничего не отвечал.

Тогда я предпринял последнюю попытку достучаться до него — затронуть тему сестры.

— Я не думаю, что Грейс желала бы тебе той же участи, что выпала на ее судьбу… — высказался и взглянул на напарника — Дин вскинул совершенно беззлобные заплаканные глаза, кивнул, отвел опечаленный взгляд. И сразу продолжил: — Надо жить, Дин! Надо как-то жить! Хотя бы не ради себя, а для тех, кого с нами нет! Ради их светлой памяти, понимаешь? Они же все смотрят на нас! Мы же у них тут все на ладони! Они все видят, все слышат! Неужели твоей сестре приятно видеть оттуда, как ты страдаешь за нее всю свою жизнь, как мучаешься? Разве приятно, а?.. Скажи? Ты и ей не даешь покоя своими слезами! Тянешь с небес на грешную землю… зачем? Грейс ведь хорошо там! Вот и отпусти ты прошлое! Отпусти с миром! Двигайся дальше, помни их всех, люби, но не живи ты прошлым! Ты же взрослый мужик, Дин! Ну, соберись ты… Прошу тебя: будь ты человеком…

Напарник все-таки послушался. Сунув в карман браслет, он взглянул на меня каким-то осмысленным, просветленным взглядом, будто до этого момента пребывал в объятиях опьяняющего дурмана, заморгал и прежним, чуть хмуроватым басом заявил:

— Ты прости меня, Курт. Я был малость не в себе… — и, застонав от боли в руках, поднял ружье, добавил: — Осталось найти брата…

— С возвращением! — ответил я, в спешке проверил оставшиеся в магазине патроны — пять есть и плюс еще коробочка на десять штучек в рюкзаке. Итого — пятнадцать, а это, мягко сказать, маловато — даже от своры кобелей не отобьешься, не то что от людей. — Сейчас к нам гости пожалуют — засиделись по чьей-то дурости!

Дин надулся.

— Я же извинился… — недовольно изрек он, — что меня теперь, убить, что ли?..

— Ладно, забыли. Не кипятись, — и спросил: — Сколько у тебя патронов?

Тот чуть помолчал, ответил:

— В стволе шесть, еще с собой где-то дюжина.

— Плохо — особо не постреляешь. Их там толпы…

Бах!..

В этот миг откуда-то слева хлопнул выстрел, у моих ног плеснул снежный фонтанчик, следом, уже ближе, воткнулась тоненькая острозаточенная ржавая труба, служившая кустарным арбалетным болтом, и на дорогу, громко галдя, изо всех домов хлынула толпа людей в изодранных теплых вещах.

Пристрелив самого быстроногого «Мусорщика», намеревающегося проломить череп железным прутом, я юркнул за усеянную пеплом легковушку и, укрываясь от пуль и болтов, безостановочно колотящих по капоту и крыше, крикнул Дину:

— Дин! — и пальнул в стрелка, затаившегося на предпоследнем этаже. Тот дернулся, выронил оружие и — с криками вниз. — Дин! Надо срочно уходить! Где искать твоего брата?..

Два раза подряд отгремело ружье Дина.

— Давай за мной, Курт… — с его стороны донесся надрывный хрип, что-то тяжелое упало наземь, — еще один готов… — и позвал устало: — В арку! Дворами побежим!

Вскочив — побежал к Дину, попутно отстреливаясь от засевших в домах снайперов.

Пальба, крики…

Но едва подоспел к нему — навстречу выпрыгнул «Мусорщик» в грязном строительном респираторе и с диким воплем опустил страшную шипастую железку. Тотчас уйдя от атаки, я наотмашь дал прикладом в кадык, оттолкнул ногой и — на помощь к напарнику, окруженному сразу тремя нападавшими.

«Убьют ведь… — с жаром думал я, — не справится в одиночку…»

И, рванув на себя рукоятку ножа, — в перекат, чтобы не задели стрелки.

Очутившись рядом с Дином — ткнул в живот крайнему «Мусорщику», рассек через противогаз лицо следующему, вместе с напарником расправился с третьим и быстро проговорил:

— Давай веди, пока еще можем оторваться, — перечертил беглым взглядом улицу: обитатели Ридаса мчались уже отовсюду, стреляли, каким-то сверхъестественным чутьем обходили свои же ловушки, расставленные здесь на каждом шагу. Пули ложились все точнее, обещая с каждым новым выстрелом непременно попасть по нам. — На тебя вся надежда.

На пару с Дином ломанулись вдоль дома, нырнули в арку. «Мусорщики» — за нами.

Вовремя различив в полутьме растяжку у самого выхода — быстренько перерезал, наблюдая то, как из-под потолка со свистом сорвался чудовищный по размерам стальной штырь и, точно на вертел, поочередно насадил сразу четырех преследователей.

«Задержит ненадолго», — решил я и громко поторопил Дина:

— Ускоримся, Дин, — сейчас их еще больше сбежится!

Дальше двигались дворами, петляли между детскими вымерзшими площадками, гаражами, застеленными зеленой изморозью, одноэтажными кирпичными зданиями с большими дверьми, исписанными нецензурными надписями, и постоянно со страхом оборачивались, ожидая встретить «Мусорщиков», громко переговаривающихся между собой где-то далеко позади. Но, слава богу, ни одного из них пока не заприметили — смогли-таки затеряться, исчезнуть хотя бы ненадолго от плотоядных глаз. Только вот уверенность и в дальнейшем таком успехе — весьма фиктивна. Каждую секунду чудилось, что кто-нибудь обязательно выскочит из-за поворота или темного угла, устроит засаду, а если даже не так, то каверзная ловушка некстати окажется под ногой, и тогда любого из нас проткнет такая же махина, как и тех преследователей в арке, не то еще чего ужаснее. И если сейчас, при дневном свете, еще хоть как-то можно различать большую часть растяжек, то с наступлением сумерек это будет практически невозможно, а ведь мы еще даже не нашли брата Дина, следующей задачей предстоит каким-то образом выбираться из Нью-Сити…

Бег, бег…

Так, под всюду носящееся эхо далеких отвратных голосов, прыгающее от дома к дому, минуя следующую арку, вышли к одному промышленному объекту, огороженному добротным забором из желтого кирпича с пущенными поверх проводами под напряжением. О нежелательности перелезать через него, четко, черным по белому гласила большая облупившаяся памятка на огромных темных воротах, расположенных немного левее:

$$$«ОСТОРОЖНО! ВЫСОКОЕ НАПРАЖЕНИЕ!»

И ребенку понятно: электричество на всей территории, собственно как и во всем городе, — полностью отсутствовало, однако карабкаться вверх все-таки не спешили — пустая трата времени. К тому же смутно верилось, что продолжать поиски следует именно отсюда.

Все сомнения развеял Дин.

— Кажись, тут, — твердо решил он, прошел немного вперед, будто хотел разглядеть забор поближе, посмотрел по сторонам и продолжил тем же голосом: — На мой взгляд — единственное место, где можно держать в заточении людей длительное время. А что? Здание с виду вроде тихое, в глаза особо не бросается, находится, в принципе, рядом. Где еще этим тварям тюрьму организовывать?

— Ну да, — поддержал я, с придирчивостью осмотрел верхний этаж, подтянул ослабевшую от бега лямку рюкзака, — здесь самое то… — и сразу: — На забор лезть будем или через основной вход?

— Мне с моими руками теперь только и лазить… — со вздохом проворчал тот, словно тому вина — я, и добавил строго: — Давай к воротам.

«А вот думать надо было, что делаешь! — мысленно отчитал его. — А лучше — меня слушать… хоть иногда…»

Ворота оказались не запертыми, без какого-либо замка, с сорванными петлями. Отворив как можно тише — вышли к массивному четырехэтажному сооружению с двумя прогнившими пожарными лестницами, чудом держащимися на нижних кронштейнах. Стекла сохранились лишь в самых крайних окнах, на некоторых имелись сварные решетки. Посередине располагался широкий, заложенный строительным мусором проход, заросший черно-синим «камнежором» — редчайшим плющом, способным со временем безо всяких усилий разламывать даже сверхпрочный бетон. Рядом беспорядочно валялись толстые трубы, обернутые войлоком, обрывки шин, обглоданные лозой, металлические перекладины, штабеля неиспользованных свай. Вдоль забора, из-под зелено-серого снега торчали мешки, бочки, мотки проводов. Возле самого же здания, на выложенной льдом дороге, — два самосвала без полуприцепов и передних колес.

— Завод, что ль, какой? — глуховато спросил Дин и сам же ответил на свой вопрос: — По ходу, он и есть… — А потом ко мне: — Курт, предлагаю идти через тот проход. Наверняка таким путем можно попасть вовнутрь. Что скажешь?

— Ну не по тем же лестницам подниматься-то… — отозвался я, перевел на них недоверчивый взгляд. Те от вдруг начавшегося ветра надсадно заскрипели, запрыгали, словно надумали отрываться от стен. — Они и так на добром слове держатся…

— Ну, тогда решено! — объявил тот и, прибавив шаг, заспешил к проходу.

Отрывистая речь «Мусорщиков» голосила уже за ближайшими домами — шли за нами по пятам, как звероловы.

Не касаясь стен с разросшимся «камнежором», мы с напарником дошли до выломанной двери, тотчас прошли внутрь, попадая в громадное затхлое помещение с наполовину обвалившимся потолком. Многочисленные квадратные колонны, преданно подпирающие его, повсеместно рассыпались, оголили стальные каркасы, ощетинились арматурами. Пол полностью исчез за грудами битого кирпича, колотой плитки и снега, в углах томились груды бетонных обломков, стулья, выломанные оконные рамы, упавшие лампы, горы отвалившейся от времени краски. Немного левее — проржавевшее насквозь оборудование, тяжелые сверлильные станки, вентиляторы. И ко всему этому добавился какой-то тошнотворный, всюду блуждающий дух, от какого просто-напросто некуда было деться.

«Боже, пока здесь что-нибудь отыщешь — раз сто умрешь… — подумал я, — зашли, называется…»

И лишь Дин нисколько не брезговал здешними запахами, не кривил лицо, словно и вовсе мог обходиться без воздуха, а дышал скорее от врожденной привычки, нежели от нужды.

— Ты чего весь позеленел? — вдруг поинтересовался он, стрельнув в меня удивленными глазами. — Запахи одолели? Так ты через рот дыши — верное средство в таких случаях.

Я не стал ничего говорить в ответ.

Дойдя до широкой лестницы, ведущей на следующий этаж, Дин вновь заговорил:

— Поднимемся, — скользнул к ней, по-воровски заглянул за дверь и, убедившись, что там никого нет, продолжил: — Начнем со второго этажа, а если ничего не найдем — тогда, Курт, надо будет разделиться…

— Как скажешь, — пожав плечами, коротко изрек я.

Но только поднялись наверх — сразу поняли, откуда так стойко тянуло смрадом: весь пол был запружен кладбищем костей с остатками заветренного мяса. И, как стало понятно в первую же секунду, — не все из них принадлежали исключительно животным: слишком хорошо узнаваемые, гладкие, легко отличимые.

От такого зрелища мое сердце дернулось, убежало в пятки, перестало колотиться, руки сделались холоднее льда, тело обожгло ознобом.

— Святые угодники!.. — с трепетом воскликнул Дин, с чудовищным усилием перешагнул треснутые черепа. Лицо словно вмиг состарилось, почернело, глаза заплыли смолью, выгорели. — Как это все объяснить?.. Как… Курт…

— Я не знаю, Дин, не знаю… — испытав ужас не меньший, чем напарник, выдавил я, атрофированными ногами следуя за ним вглубь длинного коридора, — давай пока не будем поднимать паники…

Однако главный кошмар ждал в самом конце.

Повернув налево, мы мимоходом зашли в небольшую комнату без окон и тут мне точно ударили по голове чем-то тяжелым, в глазах померкло: вдоль обнаженной кирпичной стены, прибитые железными скобами, висели шестеро скелетов в обтерханных лохмотьях. Почти у всех переломаны ребра, конечности, выбиты зубы — зверски замучили «Мусорщики».

«…А брата с собой утащили…»

Сей же час всплыли в уме слова Дина, и меня, пораженного, выжатого до капли, бросило на грязный поломанный деревянный ящик возле дверного проема. Но страшнее было — это смотреть на напарника. Тот, как живой мертвец, покинув тесную могилу, громко шаркая по полу, усыпанному камнями, шел к скелетам, не видел перед собой ничего. В остывших глазах, напоминающих скорее кубики льда, иссяк всякий блеск, ушла вся жизнь.

«Его и еще пятерых людей…»

— Да как же… — промолвил я, толком не осознавая: прозвучали мои слова или же застряли в горле? — Как же так… как?..

«Одному богу теперь известно, что с ними… одному богу…»

Подойдя к самому последнему скелету в обшмыганной зимней куртке с оторванными рукавами, Дин медленно, будто напоказ, стянул капюшон, положил ружье, припал к ногам и во весь голос, содрогая стены коридора, страшно завыл, зарыдал. И плач этот такой иступленный, пылкий и раскатистый был, что в моих венах перестала течь кровь, в одночасье закрылась за льдинами.

— Оливер!.. Оливер… братишка… — покачиваясь, без устали повторял он, захлебывался слезами, — братишка… родной… Оливер…

Не в силах больше видеть нечеловеческие страдания напарника, я снял капюшон, уткнулся затылком в холодную стену, закрыл ладонями рот и не моргающими глазами посмотрел на измалеванный разводами потолок, совсем не замечая, как по щекам катятся теплые обжигающие слезы.

В этот момент снизу донеслось грузное топанье, захлопнулись ворота — за нами пришли…