Золотой цветок Золот Андрей
– Я тоже об этом подумал, – кивнул Синицын. – Если он завален, то нам надо искать другой и желательно наименее рискованный путь.
– Я таких унылых мест еще не видел… – вид у Василия Александровича стал совсем хмурый. – Но выход есть – предлагаю открыть Цветок.
– Вот это – дело! – согласилась вся команда в предвкушении чего-то интересного.
Синицын, не возражая, достал Цветок, положил его на большой камень и уселся рядом на рюкзак. Ни слова не говоря, все расселись вокруг камня. Володя, не мешкая, достал из внутреннего кармана ключ, приложил его к Цветку, и все замерли в ожидании новых открытий и новых ощущений. Несколько секунд ожидания остановили время, ветер и дождь стихли. В голове сплошным потоком пронеслись воспоминания о прошлом открытии нашей реликвии. Крышка Цветка сдвинулась с места, и во мне сразу возникли знакомые, приятные ощущения, пронизывающие все тело. У всех на лицах разлилась улыбка блаженства. Цветок открылся полностью, и радуга ощущений заиграла всеми красками. Я почувствовал сильное влечение к Цветку, захотелось взять его в руки, раствориться в нем; вся моя сущность жаждала стать с Золотым цветком одним целым, уйти в божественное наслаждение и никогда не выходить из него. Моя рука уже дернулась взять Цветок в руки, но неожиданно я почувствовал сильную тревогу в сердце. Это меня насторожило, и я остановил свой порыв, задумавшись о возможной причине тревоги, спросив себя: откуда он – этот страх? Почему? В голове моментально возникло понимание, что моя тяга к Цветку только физическая, мое тело и мозг хочет быть совершенным, но душа понимает, что совершенство достигается постепенно и посылает импульсы тревоги моему сердцу, органу, который является вместилищем души. Как только я получил ответ и понял, что тревога происходит от тяги к Золотому цветку, я отбросил мысль о моем воссоединении с ним в одно целое, и тяга сразу пропала.
– Куда нам идти дальше? – задал я вопрос.
В голове возник путь, по которому нам следовало идти. Но это был уже не тот маршрут, виденный мною ранее.
– Ну, что видишь? – спросил Василий Александрович.
Я услышал его слова, но ничего не ответил, стараясь запомнить дорогу до мельчайших подробностей.
Скалы, снега, утесы проносились перед глазами так, как если бы я шел сейчас в ускоренном темпе по известному мне пути. Когда виртуальный показ закончился, я мысленно спросил: «Почему сейчас путь изменился?»
И я увидел: сильный ливень, потоки воды с горы увлекают за собой камни, они скатываются, толкая перед собой большие валуны, и постепенно образуется сильный камнепад. Он быстро стихает, остановленный скальной стеной. В одном месте, у самого большого каменного выступа, скопилось настолько много камней, что, когда на него падает последний огромный валун, скала не выдерживает и обваливается, устремляясь всей своей многотонной массой к подножию горы, но, не достигнув самого низа, она застревает в проходе между двух других скал, закрывая его. Так наш проход закрыла обвалившаяся скала.
Поэтому мы и не нашли его.
Я вдруг понимаю, что получаю от Цветка ответы на все задаваемые мной вопросы, и решаюсь задать еще несколько…
– Что сейчас делает Анфиса? – спросил я первое, что пришло в голову.
Моментально возникла виртуальная картинка комнаты в особняке: Анфиса, как загнанный зверь, мечется из угла в угол по комнате, глаза заплаканы и на лице ничего, кроме страдания… Мне стало ее нестерпимо жалко, захотелось закричать со всей силы:
– Уезжай! Отправляйся к отцу!
И эти слова прозвучали. Но – только в моем сознании. Но я увидел, как Анфиса вдруг остановилась посреди комнаты, словно услышав мои слова.
«Уезжай к отцу, мы уже в горах», – произнес я…
Она замерла на месте, прислушиваясь.
«Толик, это ты? Ты здесь?» – отчетливо услышал я голос Анфисы, и все во мне замерло от неожиданности.
Неожиданно в сознании возникло объяснение: «Я могу телепортировать мысли и получать ответы на них…»
«Мы в горах. Ты меня слышишь?» – передаю я Анфисе.
Она, растерянная, с испуганным лицом, подходит к креслу и, едва не промахнувшись, уселась на его краешек.
«Я слышу тебя», – отвечает голос Анфисы, она озирается по сторонам, пытаясь меня увидеть.
«Мы открыли Золотой цветок, идем через горы туда, куда он показывает. Я с ним контактирую и когда он открыт, вижу путь к месту назначения», – посылаю я свои мысли Анфисе.
Она вскочила с кресла и стала растерянно метаться по комнате.
«Ты мне передаешь мысли?» – слышу я ее слова…
«Если у меня не галлюцинации, то да», – отвечаю я ей.
«Я тебя слышу, как будто ты в этой комнате», – звучит в ушах…
– Толик, ты с нами? – отвлекает меня тревожный голос Синицына и его жестикуляция перед моим лицом.
– Не совсем… – медленно говорю я. – Я с Анфисой…
Команда недоумевающе переглянулась.
– Хорош о бабах думать! – произнес дед. – Шкатулку куда нам нести, узнавай, и пошли дальше…
«Интересно, есть ли у Василия Александровича любимый человек?.. Или хотя бы был ли когда-нибудь?.. И есть ли у него дети?..» – мелькнули мысли.
…И в сознании появляется картина: молодой парень с девушкой… в маленькой комнатке… весело смеются и шепчутся… Я узнаю в лице парня знакомые черты. Это – Вася, лет шестнадцати-семнадцати, а девушка эта – та, которую он когда-то любил. Кадр уплывает из головы и появляется новый. Эта же девушка, рыжая с веснушками, с маленьким ребенком на руках, но Васи рядом нет. Кадры начинают меняться. Перед глазами пролетает жизнь рыжей девочки и ее ребенка, тоже девочки. Она взрослеет, выходит замуж, рожает детей, а ее мать – миловидная, рыжая женщина – все время одна, Василия Александровича рядом нет. Его любовь старится и умирает, вот уже и ребенок в преклонном возрасте, в окружении своих детей, ее внуков, Васиных правнуков. Он про них не знает, понимаю я после того, как кадры пропадают и возникают другие: Василий Александрович уже старше, с молодой женщиной, стройной, красивой, с белокурыми волосами. На их лицах светится счастье. Кадры меняются: женщина одна, с маленьким ребенком на руках. Василия Александровича рядом нет. Ребенок растет – мальчик. Влюбляется, женится, у него появляются дети. Дети вырастают, и у них тоже появляются дети. Последний кадр: большой дом, старая женщина (когда-то молодая, белокурая спутница Василия Александровича), в окружении детей, правнуков. Он про них не знает, понимаю я. Все пропадает. Возвращается реальность.
– Он не слышит… Отлетел… – слышу я чьи-то слова…
– Может, все-таки слышит? – Василий Александрович не хочет соглашаться с собеседником.
– Слышу… – подтверждаю я.
– Наконец-то! – обрадовался Синицын. – Ну, что?
– Дальше нам, вдоль скал… Обвал будет, по нему поднимемся и наверх, до скалы… вдоль нее в обратную сторону до прохода в скале, между двух гор… Я запомнил всю дорогу. А первый подъем мы прошли, его при ливне обломком скалы завалило, там не пройти…
– Дорогу точно запомнил? – спросил Синицын.
– Запомнил…
Археолог торопливо стал закрывать Цветок, приговаривая:
– Отлично, хорошо, замечательно! Надо надеяться, что больше не придется открывать…
Я успел задать еще один вопрос, но ответа не последовало. Синицын как раз закрыл Цветок. Я повторил вопрос. Опять – тишина. Так и есть: когда Цветок закрыт, у меня нет контакта с ним. Я задал свой вопрос Василию Александровичу:
– Если вы любили этих женщин, почему не остались ни с одной из них?
Василий Александрович замотал головой, пытаясь понять, к кому я обращаюсь. Посмотрел на парней, Синицына, недоумевающе – на меня.
– Ты у кого спрашиваешь?
– У вас… – ответил я.
– Каких женщин? Ты про что вообще? Ты с нами? – он замахал рукой у меня перед глазами.
– От которых у вас дети, внуки и правнуки…
Дед сначала рассмеялся, но в какой-то момент его голос дрогнул, смех затих, и он грустно произнес:
– У меня нет детей… а тем более – внуков и правнуков…
– От рыжей, миловидной, у тебя девочка, а от стройной белокурой красавицы у тебя мальчик. У обоих твоих детей уже внуки есть…
Грустная улыбка Василия Александровича сменилась маской ужаса. Он отпрыгнул от меня, как от страшного зверя, отмахиваясь руками. Потом, словно опомнившись, бросился на меня, схватил за плечи и начал трясти.
– Что?! Что ты сказал?! Повтори!
– Успокойся… Что с тобой? Он сказал, что двое детей у тебя… – Синицын оттащил от меня деда и усадил его на камень.
Немного собравшись и придя в себя, Василий Александрович спросил спокойно:
– Расскажи, что ты видел?
– Когда вы у меня спросили: «Ты с нами?», я ответил, что с Анфисой. Я телепортировал ей свои мысли и в ответ получал ее. Цветок, вероятно, был открыт, и я спросил у него, был ли у вас когда-нибудь любимый человек и есть ли у вас дети? И здесь в моем сознании возникли картинки: вы, совсем молодой, в маленькой комнатушке с рыженькой. Потом кадры поменялись – везде была рыженькая, с ребенком, девочкой, но без вас… Девочка выросла, вышла замуж, у нее появились дети. Затем появились снова вы, но заметно возмужавший, с другой женщиной, белокурой… Кадры продолжали один за другим меняться, но вас в них уже не было. И я спросил у вас, автоматически, сам не понимая, зачем это спрашиваю: «Почему вы не остались ни с одной из этих, явно дорогих вам женщин, если любили?» – но Синицын в этот момент, видимо, закрыл Цветок, и ответа я не получил… По всей видимости, я могу получить ответ на любой вопрос, но только тогда, когда Цветок открыт…
– Они живы? – спросил Василий Александрович с каменным лицом. По щекам у него катились слезы…
– Рыженькая…
– Зоя. Ее зовут Зоя… – перебил он меня.
– Звали. Она умерла. А белокурая…
– Вера… – опять перебил меня дед.
– Вера жива, – ответил я.
– Тихо! – воскликнул Синицын, подняв руку.
Мы замолчали.
Где-то вдалеке послышалось жужжание.
– Самолет! – определил Синицын. – Все в укрытие!
Вокруг было много кустарника, и мы быстро в нем попрятались.
Через несколько минут из-за горы показался небольшой самолет и стал кружить у нас над головами.
– Это стопроцентно наши обожатели. Хорошо, что не вертолет, а то сейчас эти друзья приземлились бы нам на головы, – сказал Синицын.
С полчаса покружив над нами, самолет стал удаляться.
– Правильно, – прокомментировал его действия Толик. – Нечего тебе тут делать!
Но как только мы собрались вылезать из укрытия, самолет развернулся и полетел обратно.
– Набирает высоту… Выкидывать десант будет… – прокомментировал его маневр Василий Александрович.
– Сплюнь! – с горечью и досадой тихо произнес Синицын.
– Да тут плюй не плюй, выкинет. Зачем ему еще подниматься?
Подлетев к нам, самолет начал выбрасывать мешки, один за другим – всего восемь штук. Выкинув последний, он развернулся и скрылся за горой, из-за которой появился.
– О, блин!!! – схватился за голову археолог.
Он хотел выскочить из кустов, но дед схватил его за капюшон и затащил обратно.
– Есть у кого-то соображения, что делать? – спросил Василий Александрович громко, чтобы все слышали.
– Понятно, что делать! – отозвался Толик. – Снимать на подлете.
– До обвала около пятисот метров, за этой скалой, – я указал рукой на скалу перед нами. – Если кто-то побежит дальше за обвал, по которому нам надо подниматься, то наши гости могут принять их за всех нас и будут пикировать на них. Если все приземлятся за обвалом, то они не увидят, как мы поднимемся. Может быть.
– Идеально! Есть желающие заманить гостей? – спросил дед.
– Я побегу, – вызвался Шурик.
Молча поднялись еще двое, его друзья.
– Мы на связи! – прокричал им Василий Александрович, когда они уже отбегали.
Как только они скрылись за скалой, незваные гости направили свой самолет в их сторону. Один за другим из него посыпались парашютисты.
– Срабатывает! – с надеждой в голосе проговорил Синицын.
Через несколько минут все парашютисты скрылись из виду. Не теряя времени, мы ринулись в ту же сторону. Забежав за выступ скалы, мы увидели перед собой, метрах в двухстах, огромную груду камней, скатившихся с горы между скал. Преодолев крутой подъем, уже без особого труда мы достигли вершины скалы, где нам открылся вид на низину с раскиданными по ней парашютами. Ни одного человека на ней не было. Немного дальше низины две горы как бы сходились друг с другом, закрывая собой обзор, но оставив между собой узкий проход, в котором, вероятно, скрылись наши парни, а за ними и парашютисты.
– Лучше и не придумаешь! Молодец, Толя! – похвалил меня дед, похлопав по плечу.
– А теперь – куда? – спросил Синицын.
– Дальше – наверх, – ответил я, повернувшись к крутому подъему и видневшимся где-то далеко скалам.
– Круто! – произнес, повернувшись к подъему Толик.
– Крутым парням – крутые горы! – весело подхватил Василий Александрович, начиная подъем первым.
– Будем надеяться, что ребята подальше уведут парашютистов… – с надеждой сказал археолог.
Немного пройдя, мы решили привязаться друг к другу веревкой, так как пару раз некоторые из нас, оступившись, чуть не покатились вниз.
Неожиданным порывом возникли сильный ветер и мелкий дождь, осложнив нам подъем, пытаясь сдуть с горы непрошеных гостей. И все же непогода была нам на руку, так как уменьшала шансы повторного появления гостей с неба. Одних гостей, слава богу, мы сумели принять достойно, и наши товарищи поспособствовали тому, чтобы их сдуло в правильную сторону, подальше от нас. Но вполне мог появиться еще кто-то. К тому же мы не знали, кто конкретно выпрыгнул из самолета и чего можно от него ждать.
Я вспомнил про увиденных мною женщин и детей Василия Александровича. Интересно, о чем он сейчас думает? Что чувствует? Судя по всему, он не знал, что у него есть дети и внуки… а теперь знает… Но стал ли он от этого счастливей? Хотя – что ему это знание дает? Разве что только осознание того, что оставил потомство на земле. Он ведь не знает, где они и что с ними. А может, и знает… Надо у него спросить… И почему оставил их – он так и не ответил… Да ладно… Захочет – расскажет…
Мои мысли переключились на размышления о моих предыдущих жизнях, и сознание моментально втянулось в эти воспоминания, как мы погружаемся в интересный фильм.
Глава 25
Моя душа устремляется к земле и вселяется в новое тело, в эмбрион мальчика в китайской императорской семье. После рождения за мной ухаживают, меня лелеют. Когда я немного подрастаю, меня начинают учить различным наукам. Я получаю очень хорошее образование при дворе. Мой дядя-император ведет бесконечные войны практически со всеми соседями империи. Странно, но, несмотря на то, что я был в прошлой жизни воином, во мне возникает абсолютное отвращение к войне и проявлению любого вида насилия. Закончив образование при дворе и получив необходимые для члена императорской семьи знания, я становлюсь младшим советником своего дяди-императора. В мои обязанности входит следить за тем, чтобы налоги, собираемые с народа, не превышали той суммы, которую подданные реально способны заплатить, чтобы не остаться голодными. Я посещаю много селений, разговариваю с людьми. Придумываю новый вид налогообложения, по которому те, кто богаче, платят больше, кто беднее – меньше. У кого земли больше, тот платит больше. Если земля не обрабатывается и человек ничего на ней не выращивает, значит, он богат и у него нет нужды, за необрабатываемую землю надо платить вдвойне. Мои нововведения быстро начинают приносить доход, обрабатываемой земли становится вдвое больше, избыток выращенного продается дружественным странам. Люди начинают выращивать то, что заказывают покупатели. За несколько лет из абсолютно инертного наш народ превращается в хороших торговцев. Это быстро обогащает империю. Я поднимаюсь по иерархической лестнице и становлюсь главным финансовым советником императора. У меня появляется много друзей, но еще больше – недругов. Действуя в интересах империи и народа, я придумываю новый налог для богачей, для тех людей, которые обогатились за счет империи, войн и бедняков. Они должны за свой счет строить жилье в городах, прокладывать дороги. Такие мои действия вызывают бурю негативных эмоций в мой адрес у знати. Но император мною доволен. Вскоре я становлюсь его главным советником. Как только я получаю эту должность, я прекращаю с помощью переговоров две войны и заключаю мирный договор, соглашение о сотрудничестве и торговле. Но в нашей империи для тех людей, у кого есть деньги, война – это способ заработать еще большие деньги и приобрести больше владений и могущества. После прекращения внешних войн богачи начинают провоцировать начать войну внутренние кланы. Я пытаюсь договориться с этими людьми, внушить, что деньги и земли можно приобрести не только за счет войны. Но меня никто не слушает, на меня озлобились, и я чувствую, что против меня зреет заговор. Я делюсь своими опасениями с императором, он меня успокаивает, говорит, что примет меры против заговорщиков. Это меня успокаивает, и я продолжаю свою деятельность. Вскоре на императора совершают покушение – его хотели отравить, но вместо него умер слуга, который пробовал всю его еду перед тем, как ее подадут владыке. Склянку с ядом находят у меня в покоях. Подозрение падает на меня еще и потому, что я после смерти императора мог занять его престол, так как я самый близкий его родственник. То, что я стал жертвой заговора, очевидно. Я пытаюсь объяснить императору, напоминаю, что предупреждал его про заговор против меня, про то, что я знал, что кто-то из подданных обязательно пробует всю еду императора прежде, чем ее подадут и что с моей стороны было бы глупо пытаться его так отравить. Император, ослепленный яростью, не верит мне, считает, что мое предупреждение о заговоре против меня не более чем хорошо продуманный шаг именно на тот случай, если покушение не удастся. Меня сажают в тюрьму, и я жду своей казни. Император считает, что смерть для меня – слишком легкое избавление от наказания. Меня замуровывают в маленькой комнате. Она настолько мала, что я в ней могу только лежать, сидеть или стоять, ходить я не могу. В этом пространстве – два метра на метр – я должен провести остаток своих дней. Чтобы мучения мои продолжались как можно дольше и я не умер от голода и жажды, для меня оставляют маленькое окошечко, через которое подают еду и питье, один раз в день. Даже при кончине моего дяди-императора меня не имеют право выпускать. Начинают тянуться дни, месяцы, годы. Мальчик, приносящий мне еду, на моих глазах превращается в мужчину. Ему запрещено со мной разговаривать, но он, вопреки запретам, проводит возле моего окошка многие часы. Я стараюсь передать ему все свои знания. От людей он слышал про меня только хорошее, и когда я прошу его помочь мне, он соглашается. Я начинаю копать туннель для побега из моего заточения. Песок из туннеля он выносит вместе с пустой тарелкой. За подкопом я провожу многие и многие годы, живя лишь надеждой когда-нибудь увидеть белый свет. Многочисленные обвалы земли и песка в туннеле сильно тормозят работу, но я не сдаюсь и продолжаю копать. Мой труд и упорство, вознаграждаются – мне удается сбежать.
От своего кормильца я узнал, что император возобновил войны с теми странами, с которыми я когда-то заключил мир и деловые отношения. В результате этих войн обе страны подчинились императору, но в них постоянно вспыхивают восстания. В надежде, что меня там примут как друга, я направляюсь в одну из них. Надежда не оправдалась. В первой стране меня прогоняют из-за страха вызвать гнев императора. Во второй меня встречают как друга, но остаться не позволяют по той же причине – из-за страха перед императором. Долгое время я хожу по деревням и селениям, побираясь, уходя все дальше и дальше от владений моего дяди. В одной из деревень соседней союзной страны я разговорился с ее старейшиной. Узнав, что я грамотный, он предложил мне остаться у них и обучать людей грамоте. Я согласился. Мне дали хижину старца, который недавно умер. Началась моя новая жизнь. Люди охотно приходили ко мне учиться – дети и взрослые. Прослышав о том, что в нашей деревне обучают грамоте, население соседних деревень стали приходить на занятия. Построили школу. Многие переезжали жить поближе к школе, строя себе хижины в нашем селении. Численность населения в нем начала быстро расти. Первое время старейшине это не нравилось, но я объяснил ему, что нам выгоден прирост населения. Мы начали производить бумагу, хлопок, посуду и выгодно торговать продуктами нашего производства, успешно торгуя как с соседними деревнями, так и с отдаленными. За несколько лет моей деятельности деревня превратилась в небольшой город с фабриками, большой школой, торговыми лавками, рынком, больницей. Узнав о преобразованиях на своей земле, наш правитель направил к нам своих людей. Когда выяснили, что причиной преобразований является мое появление, меня мягко, но настойчиво пригласили посетить дворец их господина. Во дворце мне оказали очень теплый прием и проводили к правителю. Мы долго беседовали на самые разные темы. Обсуждали торговлю, войны, политику, поговорили на философские темы, о создании мира. Но ни одного вопроса, касающегося моего появления на этой земле, я не услышал. В конце беседы правитель протянул мне лист бумаги, на которой в подробностях была описана моя внешность и цена за мою голову. Меня охватил ужас. Я сразу вспомнил комнатушку, мое бывшее многолетнее жилье.
– Не бойся, – мягко успокоил меня правитель. – Я тебя не выдам. Ты можешь остаться при моем дворе и служить на благо моей страны. Я уже давно знаю, что ты поселился в той деревне, незаметно слежу за твоей деятельностью и убедился в том, что ты умный и предприимчивый человек. Мне нужны такие советники. К тому же ты был знаком с моим отцом, и он говорил о тебе только хорошее.
– Если я останусь, – ответил я. – моему дяде может стать известно, что вы мне помогли, и тогда возможна война…
Правитель рассмеялся:
– Мне не страшен твой дядя! У меня очень сильная империя, и я сомневаюсь, что он осмелиться пойти на меня войной.
– …но и это – не главная причина, почему я не хочу оставаться при вашем дворе…
И я рассказал ему всю свою историю.
– Я – честный человек и действовал исключительно в интересах империи и народа, переходя дорогу людям, воровавшим и зарабатывающим за счет казны и войн. Я оказался в системе, в которую не вписывался по своим убеждениям и действиям. Меня убрали, чтобы я не мешал и не пытался изменить систему. Мои убеждения не изменились. Не исключаю того, что и при вашем дворе я окажусь лишним, и меня уберут…
– Да, при моем дворе воруют, много воруют, я это знаю, но не могу ничего сделать. Такой человек как ты мне очень нужен, – настаивал правитель.
– Тогда позвольте мне работать на благо вашей империи не при дворе, а развивать провинции, учить простых людей зарабатывать. Это принесет больше пользы вашему государству, если в нем богатыми станут не только главный город, но и деревни, и маленькие поселения. И в вашу казну будут поступать больше налогов.
– Мои люди обеспокоены только тем, как набить свои кошельки, и предлагают мне законы, благодаря которым будет выгода только им, а не империи и простому народу.
– Почему же вы не отлучаете от себя таких советников?
– Потому что других нет. Поэтому ты мне необходим. Я знаю, какие ты изменения произвел в империи своего дяди, вижу, что ты сделал за несколько лет в моей деревне. Я верю, что ты не покушался на своего дядю и что ты честный человек, которому можно доверять. Но, наверное, ты прав… Я не смогу гарантировать тебе полную безопасность при своем проворовавшемся дворе, а ты быстро заведешь себе врагов, как это случилось при дворе твоего дяди. Поэтому я сам разберусь со своими ворами и накажу кого следует, а ты возвращайся обратно в свою деревню. Я назначаю тебя ответственным за развитие моих провинций и отдаленных деревень и поселений, за налаживание торговли с соседними, союзными странами. У тебя это хорошо получается. Тебя это устроит?
– Я не смогу выполнять эти две обязанности, не принося одной из них вред. Боюсь разгневать вас, если не буду справляться. Позвольте мне выполнять ваше первое назначение, развитие провинций. Ну, а если будет товар, то покупатель сам найдется.
– Хорошо. Я тебе даю полную свободу действий в провинциях. Ни у кого нет права давать тебе указания, кроме меня. Если ты передумаешь, я тебя буду ждать при дворе. Каждые два месяца являйся ко мне и докладывай о проделанной работе. Все законы, которые ты считаешь нужными принять для блага народа и империи, будут мною утверждены.
Так я поступил на службу к правителю. Вернулся в свою деревню и первым делом назначил себе помощников из числа уже грамотных жителей. Вместе с ними мы отправились по всем деревням и селениям империи, зачитывая в них указы от имени императора, подсчитывали население страны и оценивали его работоспособность. Во всей империи народ жил только тем, что выращивал зерно на пропитание и продавал его, чтобы заплатить налог. Огромные территории земли оставались необработанными. У народа не было нужды и желания их обрабатывать. Я прикрепил к каждому селению участок обязательно обрабатываемой земли, назначал, что на ней выращивать и в каком количестве. Если земля не обрабатывалась, то налог на нее повышался. Если деревня или селения были бедные, и им нечего было сажать (так обстояло дело почти везде), я назначал им необходимое количество зерна из императорских амбаров или, если его не было, оно закупалось в соседних странах. Объехав всю империю, я назначил ответственных (из своих помощников) за развитие регионов. Из всех деревень и селений, по несколько человек из каждой, должны были приезжать молодые люди в нашу деревню для обучения грамоте, ремеслу, торговле. Строились новые школы, из столицы приезжали преподаватели и учителя, в том числе и бывшие советники, попавшиеся на воровстве и опальные. По моей просьбе император их не казнил, а отправлял в указанные мной деревни для обучения населения грамоте.
В империи появляются города, развивается торговля, производство различных товаров. Я пишу книги, одну за другой. Открывается издательство, появляется много авторов. Население постепенно становиться грамотным, спрос на книги растет. Я узнаю, что мой дядя умирает в глубокой старости. От нового императора, моего младшего двоюродного брата, приезжают послы и просят меня вернуться на родину. Их предложения меня не устраивают. За долгие годы, я привык к жизни в своей деревне, которую сам сделал городом с десятитысячным населением. Меня тут любят и уважают. А менять что-то и окунаться в неизвестность в мои планы не входило. Вскоре умирает правитель и нашей страны. На трон восходит его сын – жесткий, очень умный человек. При жизни императора мы с ним встречались много раз. Он одобрял мою деятельность и ругал мягкость своего отца за то, что тот не мог навести порядок при дворе и пресечь воровство. При новом владыке половина советников оказывается в тюрьме, нескольких из них казнят, остальных отправляют в деревни учить людей грамоте. Меня вызывают к императору, и он приказывает мне оставаться у него в главных советниках. Положение при его дворе меня устраивает больше, чем при его отце. Воровство и коррупция пресекаются быстро. В советниках остались умные и честные люди. К себе в помощники мне позволяют набрать тех людей, кого считаю нужными. Но деятельность моя при дворе продолжается всего несколько лет, я умираю от остановки сердца, но и этих несколько лет хватило, чтобы наладить отношения с соседними и отдаленными странами и дать толчок для создания более совершенного общества.
Моя душа предстала перед архангелами.
– Ты очень много трудился для людей, отдавая все силы на развитие страны, воспитал много умных и достойных людей, написал много книг, набрал много жизненного опыта, но так и не обратил свое сердце в сторону духовного развития. Все твои труды заключали в себе лишь материальную сторону жизни. Тебе предстоит приблизиться к духовному миру.
Глава 26
У Василия Александровича запищала рация.
– Слушаю! – вышел он на связь.
– Догнали нас, восемь человек. Четыре иностранца и наши четыре, все вооружены, автоматы есть. Мы их увели километров на пять, не меньше. Долго нас утюжили, обыскивали, расспрашивали. Поняли они, что лоханулись, обратно побежали. Наши похожи на вояк, наемники, наверно, может быть, под наркотой все, налегке и подвижные очень…
– Понятно, – отозвался Василий Александрович. – Возвращайтесь к поляне. С пилотом свяжемся… Как сможет – заберет…
– Добро!
– Нас бы забрал… – проворчал Синицын.
– Нужно найти место, откуда он нас смог бы забрать, – отозвался дед, выключив рацию.
– Пока погода есть, надо искать! По всей видимости, парашютисты наши – иностранные гости. Они поймут, где их развели, и поторопятся за нами, – резюмировал Синицын.
– Тяжеловато им будет нас найти! – сказал Толик.
– Это если у них проводника нету… – Василий Александрович достал телефон и начал звонить. После разговора вид у него изменился не в лучшую сторону.
– До завтра вертолета не будет, – обратился он к нам. – Пилот – никакой… Спит… Разбудить невозможно.
Синицын крепко выругался.
– Не будем тормозить, до темноты успеем к проходу в скале, а оттуда уже рукой подать. Пару дней ходу, – попробовал подбодрить я всех.
– Тогда не тормозим! – поддержал меня дед.
Повыше, у скалы, дорога стала полегче – без подъема, почти по прямой по небольшим камням.
Погода часто менялась – то прояснялось, ветер то затихал, то снова налетал порывами, готовыми сдуть с горы неумелого и неосторожного путника. Временами шел сильный дождь или висела в воздухе морось, но иногда все же небо будто бы жалело нас, и открывалось солнце, позволяя нам подсушить одежду.
Как только начало смеркаться, мы достигли назначенной на сегодня точки, прохода между скалами к перевалу.
Две горы, между которыми мы оказались, напоминали пирамиды со ступенями в виде скал и с разломами в них, как будто специально сделанными природой, чтобы любознательные туристы могли пройти между ними дальше – в самое сердце горного массива. На месте входа в проход, напоминавшем собой огромные ворота в таинственный город, мы нашли уютное место для отдыха, спрятанное от ветров и дождей под нависшей и закрученной по спирали скалой.
Пока мы раскладывались, готовили ужин, стемнело. Скалы-ворота казались еще более таинственными, даже жутковатыми. Казалось, что из-за них вот-вот кто-то выскочит.
После того, как поужинали, ко мне подошел Василий Александрович и спросил:
– Ты знаешь, как мне их найти?
– Кого? – не сообразил я, увлеченный мечтами о светлом будущем.
– Кого, кого… Тех, кого ты видел… Детей моих… Внуков…
Я отрицательно замотал головой.
– А если открыть его еще раз сможешь узнать?
– Думаю, что да, – ответил я.
Василий Александрович вопросительно-просящим взглядом, посмотрел на Синицына.
– Но не сейчас же! – понял Синицын. – На подходе, где безопасно будет… Или если потеряемся опять…
– Хоть бы потерялись… – дед грустно опустил голову. – Я в детском доме с Зоей познакомился, – заговорил Василий Александрович после минутного молчания. – Мне тогда пятнадцать лет было… Ее тетя, сестра репрессированной матери, привела… Отец ее тоже был репрессирован. Я в том детском доме уже полгода жил, родителей моих тоже забрали, в лагерях они и умерли. Я, как только Зою увидел, ее золотые волосы, милое веснушчатое личико, так сразу и влюбился, понял, что она моей женой будет, несмотря на юный возраст, ей четырнадцать было… К ней много кто клеился, обижали, дразнили, а я всегда заступался, много дрался из-за нее, битый бывал. Но ни разу не отступился. Мы все время вместе проводили, с ней было легко и весело, про все забывалось. Мне, когда шестнадцать исполнилось, я на завод устроился работать, помощником токаря. Быстро научился, и через год я уже работал токарем, получал приличную зарплату. Из детского дома мы с Зоей переехали в съемную комнатушку. Она тоже подрабатывала – швеей. Жили скромно, но были по-настоящему счастливы. Мечтали о детях, домике в деревне, хозяйстве. А тут как-то на работе разговорчик у нас завязался, за бутылочкой в каморке, политический. Я, разгоряченный, высказался – за отца, за мать, за родителей Зои и за все вместе. Как следует сказал. В тот же вечер к нам в комнатушку гости пожаловали. Я сразу понял, что за мной пришли, и понял почему. Только не мог понять, кто сдать мог, – все свои были. Через много лет узнал, кто сдал. На пересылке встретил мужика с завода нашего, он мне и рассказал, что как только меня закрыли, к Зое друг мой, с детдома еще, стал ходить, успокаивать. Я его с детдома на работу устроил помощником себе. Он, оказывается, в Зою влюблен был… Тайно. Вот и решил меня сплавить. Да не получилось у него ничего, ходил пару месяцев, без толку. Потом, говорит, Зоя пропала. Я думал – тоже в лагере. А я по пятьдесят восьмой статье поехал в Сибирь, правда, ненадолго. С моими документами что-то напутали и вместо расстрела меня на фронт отправили, как раз война началась. Мне семнадцать тогда было, в штрафной батальон направили. Там я и понял, что жизнь – это движение: как только остановился – сразу умер. За три месяца четыре раза весь состав нашего батальона менялся, я все жив был, ни царапины. Командиры отметили мою живучесть и боевые способности, отправили меня в диверсионный отряд. Задание дали в один конец – на вражеской территории мост взорвать, в глубоком тылу. В один конец не получилось – задание выполнили, но один все же вернулся. Это был я. С того первого задания началась моя диверсионная жизнь. Каждое задание – как последнее, прощались насовсем, а я возвращался, с отрядом или один. Быстро командиром стал, в девятнадцать лет обучал молодежь, и не только. Так войну и прошел всю – диверсантом особого назначения. Особое назначение у нас и значило – в один конец. А как война закончилась, про меня не забыли. Мои заслуги на войне сделали меня особо опасным врагом народа, отправили обратно в лагерь. Отпустили в сорок восьмом году, по какой-то ошибке, должны были добавить с моей статьей. Я начал искать Зою, но безрезультатно. Десять лет прошло, а я все любил ее, сердце все болело. На воле недолго я пробыл. На тот момент я блатным уже стал, после войны в лагерь как вернулся, авторитет быстро заработал. Работать было не положено, нашел с кем денег легких заработать, да недолго нам везло. Взяли нас и по десяточке каждому влепили. В шестидесятом освободился, а Веру встретил в шестьдесят пятом. Что за женщина была – богиня! Любовь закрутилась сумасшедшая. Завязать хотел ради нее, но не мог сразу все бросить. Группировку я организовал, очень серьезную, большое дело было, по всему Союзу работали: сберкассы, заводы, фабрики брали. На мне все держалось, не мог просто развернуться и уйти, подготовить все хотел, но не успел. У нас стукачок завелся, вор карманный, его с поличным взяли, а у него подруга только двойню родила. Он договорился, наверно, завяжу, сдам всех, только отпустите. Он и сдал всех. Взяли нас, когда деньги делили после сберкассы и двух заводов. Восемнадцать человек сразу приняли и двадцать шесть еще в процессе расследования. Мне как организатору двадцать лет впаяли. Вера писала сначала около года, потом перестала. Сам я настоял на том, чтобы время на меня не тратила, а начинала новую жизнь. Двадцать лет – это срок серьезный, все равно ждать столько не будет. Про ребенка-то она мне ничего не сказала. Если бы я знал, так и жизнь по-другому сложилась бы. Я ведь убежал в этот срок, спустя два года. Взяли потом по глупости, через год, в Крыму. У меня и деньги сбережены были, забрал бы ее с ребенком и свалил бы за бугор. Ай… Почему она мне не сказала? Я ее не хотел мучить, а она, видать, меня… Обязательно ее найду!
Василий Александрович замолчал, обреченно опустив голову.
– Тоску ты, дед, навел… жуткую… – произнес Синицын.
– Найдешь! Обязательно найдешь! – подбодрил своего наставника Валера.
– Теперь, ребятки, давайте спать. Завтра с солнцем подъем, и – в путь, – проговорил археолог, залезая в палатку.
Я укутался в спальный мешок, но сон не шел, несмотря на усталость. В голове копошился рой разнообразных мыслей. Сильное впечатление оставил рассказ Василия Александровича, он зацепился за мозг, как тучи цепляются за горы, и будоражил сознание. Человек столько пережил в своей жизни, столько видел и все равно остался жизнерадостным, веселым и энергичным человеком. А у меня, что было в жизни? Что я знаю, кроме истории? Как дед сказал профессору: «Забери у тебя науку, ты же умрешь с голоду». То же самое, наверное, относится и ко мне. При этих мыслях у меня появился легкий дискомфорт и раздражение внутри. Сначала я связал это с мыслями о своем немощном положении, в котором я мог бы пропасть без истории, но немного подумав об этом, внутренним чутьем понял, что ошибаюсь. Я стал перебирать возможные варианты причин появления дискомфорта, и когда мои мысли коснулись моего прошлого, пережитого в этой жизни, чувство неловкости и раздражение усилились. Похожие ощущения я испытывал при разговорах с людьми, у которых все темы общения связаны с минувшим, с тем, что они уже прожили, но никак не хотели отпускать от себя пережитое, и продолжали переживать его еще много раз – в мыслях и разговорах о тех событиях. Я – историк, и прошлое – моя профессия. Но меня раздражает, когда люди ведут себя как страусы, прячут голову в былое, отказываясь думать о будущем, и не видят настоящего. Прошлое для них известно, в нем жить проще, а будущее – неизвестно, и оно пугает. Менять что-то в настоящем из-за неведомого будущего – страшно. Сейчас объектом раздражения был я сам. О чем-то я подумал, что вызвало раздражение. Может быть, о том, что я ничего не умею и не знаю, кроме истории? Конечно. Это ведь все тот же страх перед будущим. Если я думаю, о том, что я ничего не умею, значит, я боюсь оказаться в ситуации, перед которой я буду немощен. Немощным перед ситуацией меня делает не то, что я ничего не умею, а страх перед ней. Стоит мне только перестать ее боятся и почувствовать себя сильным, как ситуация станет простой. Если я не могу по своей неопытности изменить ситуацию, я могу изменить взгляд на нее, и для меня она станет другой. Я прислушался к своим ощущениям – дискомфорт пропал. Значит, я договорился с собой. Изменил взгляд на ситуацию, и теперь я умею все, что я захочу. Я улыбнулся сам себе. Как сильно изменилось мое мышление – буквально за пару дней. Стоит увидеть свой внутренний мир – и мир внешний уже воспринимается иначе. Даже понимание того, что мы можем остаться в этих горах, перестало пугать. Если в начале пути, пока мы ехали сюда, мысль о возможной смерти пугала, то теперь она воспринимается легко, после того как увидел, что после смерти жизнь еще более хороша, чем теперь. Вместо страха перед смертью появилось благоговение, состояние радости, что, возможно, скоро отстреляюсь в этой жизни и начну следующую.
В полной темноте, я разглядел маленький, еле заметный квадрат, с легким свечением. Я поднялся на ноги и увидел, что квадрат – это маленькое окошко в прямоугольной комнате.
– Бога нет! – услышал я свой голос.
Это уже было. Я видел это место.
– Если бы он был, то не допустил бы чтобы невиновного человека, честного и стремящегося помочь людям, наказали. Бога нет. Справедливости нет! – опять слышу я свои слова.
В заточении я отрекся от Бога, – понимаю я происходящее. Поэтому советник и не стремился к духовному развитию. Он был уверен, что высших сил, справедливых и благородных нет.
– Мы не знаем, что для нас хорошо и что – плохо, до тех пор, пока не пройдет время или не увидим происходящее объективно. Высшие силы дали советнику шанс познать Бога в самом себе. Если мы Богу нужны, и он нас любит, то посылает нам испытания, благодаря которым мы становимся сильнее, мудрее. Если мы не поймем испытания, то, возможно, отречемся от Бога, как это сделал советник. Но опыт свой все равно получим, – звучит знакомый голос.
Глава 27
– Собрались уже все, вставай!
– Что ты говорил? – спросил я разбудившего меня Толика.
– Я говорю, собрались уже все, вставай!
– Нет, до этого что ты говорил? Про испытания, которые нам посылают высшие силы?
– Ты че, тезка? Какие силы? У нас с рассвета только одна сила, которая всех будит и тормошит, дедова. На тебя одного, по всей видимости, она не действует. Ты – с высшими силами…
– Снилось мне что-то. Подумал – ты мне говоришь… – объяснил я, протирая глаза.
– Я понял. Вставай! В дорогу пора. – И голова Толика вынырнула из палатки.
– Смотрите: две скалы, с одной стороны черная, с другой белая, – раздался голос Василия Александровича. – Добрая и злая… Скалы словно поссорились и разошлись, не смогли вытерпеть друг друга… Прямо как у людей – добрый человек со злым ужиться не могут…
Я вылез из палатки и посмотрел в сторону обсуждаемых дедом скал. И верно: с одной стороны прохода скала была светлой, с другой – темной и действительно казалась более злой и мрачной, чем ее подруга напротив. Изгибы скал говорили о том, что когда-то они были вместе, каждый изгиб с одной стороны в точности повторял изгиб с другой стороны.
– Я с тобой не согласен, – возразил Синицын. – Есть семьи, где муж добрый, а жена злая, и наоборот. Вот у меня есть знакомый мужик, так он просто светится добротой, слова от него плохого не услышишь. А жена у него – ведьма ведьмой, глаза злющие, в лице желчь. Бр-р-р… – Синицын передернул плечами. Как вспомню, так трясет… Что ни слово, то чернуху прет. И ничего – живут вместе.
– Ты хочешь сказать – они живут? – в голосе деда послышался вызов на спор.
– Живут… – невозмутимо ответил Синицын.
– Они существуют рядом… Сосуществуют… Терпят друг друга из-за детей…
– Я разве сказал, что у них есть дети?
– Это и так понятно. Другой причины здесь быть не может…
– Да. У них есть дети, но я думаю, что не это главная причина их совместной жизни. Когда они вместе, мне кажется, что они счастливы…
– Вот именно – тебе кажется! Если они такие, как ты говоришь, то между ними даже симбиоз трудно себе представить. Я считаю, что в промежутке между добром и злом может быть только страсть, которая делает людей слепыми и безмозглыми, а когда страсть проходит, возвращается зрение и ум, но тогда уже поздно сетовать, что в бездумье наделаны дети. Между добрым и злым может быть лишь сосуществование – ради детей, но никак не жизнь в том понимании семейной жизни, как вижу ее я – в счастье и любви. Попробуй от такой ведьмы уйди вместе с детьми, она же вместе с мужем и детей порежет со злобы… Или оставить детей у нее… Кто вырастет? Она всю свою злость на детей будет выливать! Сейчас муж буфером работает, на себя все принимает, а оставь их с нею – воспитает потенциальных маньяков, которые всю полученную злобу от матери выльют на своих жертв. Нет, я считаю, что добро со злом жить не может. И эти скалы – тому безмолвное подтверждение.
– Возможно, ты прав, – согласился археолог после минутного молчания, глядя на скалы.
– Похоже, что нас очень сильно кто-то хочет увидеть, – спокойно произнес Валера, вглядываясь вдаль, туда, откуда мы пришли.
Действительно, вдалеке виднелись еле различимые точки, двигающиеся вдоль скал по тому же пути, что прошли мы вчера. Василий Александрович достал бинокль, чтобы получше разглядеть непрошеных гостей.
– Похоже – это парашютисты… – сказал он после тщательного разглядывания. – Их появление похоже на мистику. Во-первых, чтобы найти правильный путь так скоро, они должны быть с проводником. Возникает вопрос: где они его взяли? Я уже не говорю про то, что они так профессионально нарисовались. Прямо ниндзя какие-то. А во-вторых – как они нас так быстро догнали? Им до нас максимум час ходу. Они ночью шли, что ли?
– Не знаю – ниндзя там или кто. Нам ноги надо делать, не разбирая их способности! – воскликнул Синицын, закидывая последние вещи в свой рюкзак.
Спустя пять минут мы шли по проходу между двух поссорившихся скал. Если все предыдущие дни мы шли довольно быстрым шагом, но и не очень торопясь, то сейчас нам пришлось поднапрячься и значительно увеличить темп ходьбы. Проход постепенно становился уже, скалы уменьшались и, наконец, совсем слились с горой, перейдя в крутой подъем. Вдалеке, справа и слева, виднелись две белые горные вершины. Между ними и находился наш перевал.
К середине дня, когда мы почти достигли третьей, созданной природой ступени, представлявшей собой очередную скалу, тянувшуюся вдоль гор, послышался звук вертолета. Мы находились на крутом склоне горы, ближайшим укрытием для нас могла быть лишь скала метрах в двухстах наверх по горе. Идущие впереди рванули вперед, но в этот момент звук усилился, и вертолет выскочил из-за горы. Все замерли, наблюдая за большой зеленой военной машиной. Появилось сильное волнение, смешанное с надеждой на то, что, может, не нас ищут… Или если все же нас, может – не заметят…
Вертолет резко развернулся в нашу сторону и пошел на снижение.
– Заметил, – прокомментировал его маневр Василий Александрович.
Приблизившись, вертолет завис на одной высоте с нами, в метрах в двадцати. Открылась боковая дверь, и на нас уставилось наглое чернявое лицо, словно сканируя каждого из нас. За спиной чернявого находилось шесть или семь персон, не менее нагло нас разглядывающих – кто-то с усмешкой, кто-то со злобой. Чернявый глянул вниз, потом опять поднял взгляд на нас. В этот самый момент с нашей стороны в вертолет полетел довольно большой камень и угодил чернявому прямо в лоб. Тот не удержался на ногах и завалился назад. Стоявшие сзади подхватили его на руки, не дав командиру упасть. Моментально вскочив на ноги, тот гневно уставился на нас. По его лбу уже струилась кровь, заливая все лицо. В руках у него появился автомат. «Все, – подумал я. – Нагулялись!»
Вдруг раздались выстрелы, и чернявый отлетел назад, еще несколько человек в вертолете упали, начался переполох. Военная машина резко наклонилась на бок и стала отдаляться от нас, набирая высоту. Все обернулись к стрелявшему. Толик как ни в чем не бывало вытащил пустую обойму из пистолета и вогнал в него новую.
– Что? – спросил он у всех, в ответ на вопросительные взгляды. – На него так смотрите, – он кивнул головой на Василия Александровича.
– А что я? Вы видели, как он смотрел на нас? Как на жертв безгласных… – оправдывался дед.
– Мы из-за твоего ребячества с камушками чуть ими не стали, – осудил Васин поступок Толик. Если бы я не успел, полоснул бы очередью по нам…
– Да не стал бы он… – отмахнулся Василий Александрович. – Побоялся бы в Цветок попасть…
– Я по взгляду его так и понял, что он испугался, и автомат он хотел, наверное, в тебя просто кинуть… В ответ на твой камень…
– Да ладно тебе… Все обошлось ведь. А рука все еще не забыла, как кидать, – дед повеселел. – В свое время я постовых с одного броска снимал. Если бы этому чучелу наглому в затылок или висок попало, Толяну и добивать не пришлось бы…
– Это чучело наглое Сан Саныч был… – сказал Синицын. – И, по всей видимости, он нам мешать больше не будет…
– Это может быть заблуждением, – возразил Толик. – Я ему, как мне показалось, в руку или в плечо попал. Если навылет или задело по касательной – перевяжется и вернется.
Читать бесплатно другие книги:
