Цунами. Дневник сиамского двойника Шульпяков Глеб

И через полгода об институте было забыто”.

“Я полностью окунулся в банковское дело”.

“Тогда, на заре бизнеса, побеждал тот, кто умел думать на два шага вперед. С моей математикой у меня в этом смысле проблем не было. Мы пошли в гору, даже после дефолта. Я снял квартиру в Москве, стал часто оставаться. Или жена приезжала ко мне – и мы ходили по ресторанам. Они тогда плодились с невероятной скоростью”.

“Какие планы? Мне нравилось жить дома, за городом, но работа не позволяла часто бывать там. А жена не хотела перебираться в Москву.

Менять сыну школу. Бросать подружек. Что делать? Однако скоро все разрешилось естественным образом”.

“Однажды от банка меня направили в Швейцарию, на курсы. У одного из сотрудников заболела дочка – и вот я поехал”.

“Молодая, симпатичная. Неглупая. Домашняя, но с железной хваткой.

Только что из Плешки. Свободно по-немецки, по-английски. Специалист по валютным операциям. В моем возрасте – достаточно, чтобы потерять голову. И я влюбился. Горы, лыжи – роман закрутился стремительно, с ходу. Все ведь было тогда на скорую руку. Спешили, чтобы успеть, не упустить. Как будто живем последний день. И каждая минута как сутки.

Ну, вы помните”.

“Мы стали встречаться, потом я объявил жене. Она сказала, что знает

– и что сама встречается с другим человеком. Сын к тому времени уже поступил, расстались без скандала. Но неприятный осадок остался. По моим подсчетам выходило, что жена изменила мне раньше. А значит, муки совести, все мои терзания оказались впустую, напрасными”.

“Я оставил им коттедж, который выкупил у академика. Того самого, сбежавшего в Америку. За это время он его приватизировал, и мои вселились в бункер с видом на озеро. Я же с молодой женой обосновался в столице”.

“Несколько лет мы жили просто прекрасно, на зависть. Объездили весь мир, от Австралии до Исландии. Даже на Мадагаскаре побывали. Купили квартиру в Толмачевском, напротив Третьяковки, – она, как и я, любила Замоскворечье, считала, что гнида Лужок сюда еще не добрался и Москва сохранилась. Завели дом в Яхроме, яхту в Черногории – идея входить в города без визы ее почему-то интриговала”.

“Собственно, именно благодаря жене наш бизнес вышел на новый уровень. Когда ты понимаешь, что смысл больших денег не в роскоши. А в свободе, творческой в том числе, которую они дают тебе”.

“Но по молодости ей хотелось еще и еще. Больше. И она открыла новое дело. Отдельно от меня, самостоятельно. Я же продолжал курировать то, что было. К тому времени мы немного поостыли друг к другу. Все чаще отдыхали порознь. Вскоре она купила себе квартирку на

Никитской, стала там отдельно проводить время. Могли не видеться месяцами. Однажды случайно встретились в Сан-Диего на конференции, представляете? Устроили медовый месяц, как студенты. Но потом снова: у нее своя жизнь, у меня своя”.

“Я был одинок, да. Но, несмотря на одиночество, жизнь оставалась интересной. Наполненной. И только одна вещь не давала мне покоя.

Одна мысль. Одна идея”.

“Как я уже сказал, к деньгам, которые на меня свалились, я относился спокойно. В зрелом возрасте, с образованием – ну, вы понимаете.

Однако все чаще я думал, что мое богатство принадлежит не только мне. То есть оно законно и заработано мною. Моими мозгами. Да. Но есть масса людей, без которых ничего бы не состоялось. Просто не вышло бы, и все тут. Не срослось. Они, эти люди, – винтики, из которых сложился механизм моей удачи. Цифры в великолепном уравнении жизни. Статисты, без которых спектакль не закончился бы столь блестяще. И нужно собрать их вместе, отблагодарить хоть как-то”.

“Мне казалось, что /такие/ люди должны иметь что-то общее. Что они просто не могут быть чужими друг другу. Раз все они сошлись в одном уравнении, значит, должны сойтись в реальной жизни. Познакомиться, подружиться. „Нужно создать нечто вроде клана, большой семьи, – решил я. – Секты близких людей, заговорщиков””.

“Приближался мой юбилей – и я решил действовать. На одном из крошечных островков в Сиамском заливе мне сняли виллу. Я составил список, и мои секретари принялись за дело. Поиск требовал огромных усилий, скажу честно. Но при современных технологиях отыскать человека из прошлой жизни оказалось все-таки возможным. И уже через неделю подтверждение прислали почти все участники торжества. Правда, троих из списка уже не было на этом свете. Но я, честно говоря, думал, их будет больше”.

“Первым нашелся любовник моей жены. Они расстались тогда же, но если бы не он, жена вряд ли отпустила меня с такой легкостью. Дальше шел учитель, гонявший нас по алгебре. Теперь он сидел на пенсии. Мы отыскали редакторшу городской газеты – она служила в управе. В школе я мечтал стать журналистом, пришел в редакцию. Но дама сразу отвергла мои заметки, и я стал тем, кем стал”.

“Актер, сыгравший подростком мальчика-вундеркинда, – это он заразил меня страстью к науке. Школьный приятель, которому я помогал с контрольными. Я вспомнил, что давным-давно, ломая сирень для девушки, растянул ногу. И за неделю в постели подготовился к олимпиаде, где стал победителем, выиграл льготы на поступление”.

“Ее, эту пятидесятилетнюю девушку, мы нашли тоже”.

“Кто еще? Парень, сын нового русского, который забыл у нас ту кассету (его отца к тому времени застрелили). Дочка сотрудника банка

– если бы она не заболела, не видать мне Швейцарии. Официанта из ресторана, который перепутал счета, – так мы познакомились с будущим партнером. Мы нашли даже работника швейцарского фуникулера – из-за него мы час провисели в воздухе, и я впервые поцеловал ее”.

“Академик, чей коттедж я выкупил для жены, написал, что болен, но готов прислать внука (надо сказать, что многие из тех, кто не мог приехать, предлагали родственников). Но родственники, как вы понимаете, нам не требовались”.

“Наконец все было готово. Каждый получил билеты на самолет, деньги на карманные расходы. В аэропорту их встречали, везли по морю на остров”.

“Я решил прилететь в день юбилея. Пусть пока поживут в одиночестве, так я думал. Позагорают. Перезнакомятся. И не торопился. У меня была возможность наблюдать за ними из Москвы – веб-камеры снимали в доме и на пляже. Честно говоря, первый раз мне трудно было скрыть волнение. Но, к своему стыду, ни одного из тех, кого снимала камера, я не узнал”.

“Это были совершенно чужие люди. Да и знакомиться они не спешили.

Держались отчужденно, даже враждебно. Только двое играли в бильярд и выпивали. А под вечер скрылись на дальнем конце пляжа”.

“Я воспрянул духом – все-таки первая ласточка. Кто эти люди? Мне доложили, это парень с фуникулера и актер. Позже секретарь, краснея, показала мне другие кадры. И я понял, что на острове, прямо на наших глазах, сложилась счастливая гомосексуальная пара”.

“Наконец я отправился к ним. Но чем ближе подходил к острову катер, тем больше возникало сомнений. Как мне с ними разговаривать? Какой тон выдержать? Секретари составили справки, и в самолете я тщательно ознакомился с биографиями. Но даже это не спасло нас от катастрофы”.

“Меня встретили аплодисментами. Хлопнули пробки. Кто-то полез целоваться, кто-то стал тянуть в сторону. Актер произнес монолог из фильма – и я поразился голосу, который чудом сохранился в этом обрюзгшем теле”.

“Старик из школы вручил оправленный в кожу учебник алгебры.

У швейцарца нашлась модель фуникулера из альпийской сосны.

Одноклассница привезла бирюзовый, уральских мастеров, куст сирени.

Остальные подарки были в том же духе. За время вечеринки я поговорил с каждым. Спрашивал про детей, родственников. О работе. Много шутил.

Однако моя осведомленность вызывала у гостей настороженность. Как если бы готовился подвох, злая шутка. И они замыкались, уходили в себя”.

“Наконец, сославшись на усталость, я ушел в номер. Судя по всему, первый блин получился комом”.

“Следующий день мы провели на пляже. Мой оптимизм быстро улетучивался. Я видел, что от прежних людей ничего не осталось. В оболочку вселились незнакомые существа. И выдают себя за тех, кого я знал когда-то. Неважно выдают, фальшиво. Как плохие артисты, которые устали играть роль и вот-вот сорвут маски”.

“Сначала они еще держались. Но потом компания стала распадаться на фракции. Одни боролись за право эксклюзивной дружбы со мной, заискивали – другие держались подчеркнуто независимо. Третьи интриговали с первыми и вторыми за право коалиции”.

“В день приезда меня соблазняла дочка сотрудника. Назавтра /девушка с сиренью/ устроила вечер воспоминаний, который тоже чуть не закончился постелью. В третью ночь за мной приударил актер, из-за чего работник фуникулера устроил сцену. Остальные участники юбилея под разным видом просили денег – или демонстрировали собственное превосходство. Надо сказать, что к последней категории относились в основном люди совсем небогатые”.

“На пятый день я стал испытывать странное ощущение. Так бывает после невкусного ужина в дорогом ресторане. Как будто вышел из-за стола голодным. И я понял, что идея провалилась. Что надо сматывать удочки”.

“Тогда-то в нашей истории произошла развязка”.

“Как по заказу, эффектная и непредсказуемая”.

“Божественная погрешность в моем уравнении”.

“Которая все расставила по своим местам”.

“Все было очень просто. Ранним утром охрана оповестила, что в океане зафиксированы толчки и что волна будет на острове через два часа”.

Я приказал отключить в номерах телевидение, сеть.

“„На сколько человек готовить катер?” – спросил мой капитан.

„Уволить бы его за такие вопросы”.

„На одного”, – ответил, пожав плечами”.

Не советую тебе я повстречаться на пути: у меня такой характер – ты со мною не шути…

Я извинился, стал продираться сквозь толпу к туалету. Стоя над унитазом, беззвучно рассмеялся. “Острова, катастрофы – сколько можно?”

“Еще одна жертва стихии, мать вашу”.

Когда я вышел, в рюмочной начиналась классическая кабацкая драка. На полу образовалась клокастая куча; выставляя стеганые спины, мужики вяло, как на замедленной съемке, мутузили друг друга. Взлетела и хрястнула гитарка. Протяжно спел, надорвался аккордеон.

/

Пиво кончилось, ресторан закрыт!

/

Надо сматывать удочки.

“„Второе дыхание”, Пятницкий! – диктовала в трубку подавальщица из подсобки. – „Второе дыхание”, мать вашу!”

“Первый раз, что ли?”

Улыбнулась, показала глазами на запасной выход.

Коридор на улицу шел между пустыми ящиками. Темный предбанник упирался в решетку, я толкнул раму и оказался во внутреннем дворе.

Обнесенный низкими домами, похожими на конюшни, он лежал под снегом, который слой за слоем ложился на землю.

После водки голова гудела, ноги ватные. Держась за стенку, прошел в арку.

/

Белая лилия: урология, диагностика кармы.

/

Над переулком нависал козырек Рыбного рынка. Я осторожно выглянул за угол. К рюмочной уже подогнали черную милицейскую фуру. На свету из подвала мелькали силуэты алкашей, которых заталкивали прямо в кузов.

Неожиданно от машины метнулась тень, и по дубленке я узнал моего банкира-математика. Он бежал в мою сторону, смешно размахивая на льду руками. Его быстро догнали, сбили с ног. Пару раз мент наотмашь ударил палкой. Тот проворно подтянул ноги, дернулся и замер.

Сдвинув шапку на затылок, мент стал профессионально шарить по карманам. Потом пихнул мужика под ребра. Прикрывая голову, он пополз к фургону.

/

Гадаю по фотографии, можно в электронном виде.

/

Пересчитав купюры, мент заметил меня. Изображая пьяного, я схватился за водосточную трубу, спрятался за угол.

Железная урна примерзла, подалась не сразу.

Мент, воровато озираясь, шел в мою сторону.

От удара по лицу он упал навзничь, глухо стукнувшись головой.

Откатилась в сторону шапка. Несколько секунд он шевелил ногами, потом затих. Когда я отстегнул пистолет, стал беспомощно шарить по воздуху. Мне захотелось снова ударить его или застрелить – прямо здесь, на месте.

Я переложил пистолет в правую руку, взвесил на ладони.

На рукоятке, облепленной снегом, виднелась крошечная звездочка.

Утром в церкви трезвонили как на пожар.

“Сколько вчера выпили?” – В затылок ударила волна тяжелой, одутловатой боли. Уснул без штанов, но в рубашке. Ботинки на столе, рядом пустая бутылка. “Нормально”.

Вспомнился ночной трамвай и что в салоне вместо сидений стояли столики. Что я с кем-то пил и закусывал там, в салоне. Но кто были эти люди? Куда ехали?

Сглотнул, пытаясь унять тошноту. Еле попадая в кнопки, набрал номер.

“Ресторан „Carrea’s”, Марина, доброе утро!” – защебетали на том конце.

– Бутылка шампанского и омлет с семгой.

“Первый раз заказываете?”

– Да, – прохрипел в ответ. – Нет. Какая разница!!!

“Хорошо!” – Девушка стала принимать заказ.

Одежда валялась на полу. Я поднял брюки. Из кармана торчал мятый конверт без адреса, районная газета. /Часто здесь бывает этот лейтенант?/

//

Странно, как быстро история с соседкой вылетела из головы.

Трясущимися пальцами вскрыл бумагу. “Дорогой…!” – дальше на открытке значилось его имя. “Общество любителей русской книги имеет честь пригласить Вас на очередное заседание. Место встречи у Трех

Ангелов”.

Я отбросил бумагу, обхватил голову.

“Три Ангела, бред какой-то. Сюжет плохого фильма с претензией”.

Но к раздражению примешивалось любопытство. Как будто мне подкидывают карту и нужно дать сдачи. “Какие в наше время любители книги?”

Закипел чайник, я взялся за ручку. На глаза попалось круглое клеймо фирмы. “Пистолет!”

Но среди вещей оружия не было – только выпала связка ключей, веером.

“Ключи нужно было оставить в квартире!”

Голос в трубке рапортовал, что завтрак будет доставлен через пятнадцать минут.

Сначала следовало избавиться от ключей.

Неплохо также выяснить, что произошло вчера ночью. “Может быть, никакого пистолета не было?” Перед завтраком махнул рюмку водки, запил минеральной с лимоном. С нежным выхлопом открыл бутылку “Круга”.

После шампанского тошнота и головная боль исчезли. Проглотив пару ломтей омлета, стал собираться. Вывернул наизнанку дубленку, вроде тулупа. Рыжая ушанка из лисицы; валенки, вышитые бисером.

“Приключения итальянцев в России”.

В воздухе кружился снег, мелкий и блестящий на солнце. У церковной ограды, как обычно, топтались нищие. Их оказалось больше обычного, человек десять. Я сел рядом, привалился к ограде. Набрал в легкие кислорода и шумно выдохнул – так, что в глазах потемнело. Но никто из нищих не обратил на меня внимания. Только одна тетка, с розовой пленкой на глазу, бросила картонку. “Сунь, отморозишь”. И снова уткнулась в каракулевый воротник.

Прошло минут десять. Неожиданно все засуетились, заерзали.

Приготовили плошки и баночки. Из богатой машины выпростался кудлатый батюшка. Ощипав воздух мелким крестом, широко двинул к церкви.

Следом устремилась стайка невзрачных православных девушек.

За батюшкой вылез дядька с гладким, как яйцо, лицом. “Спасигосподи, спасигосподи”, – тут же зашамкали нищие. Разжав ладонь, я увидел в руке червонец.

Прошло еще минут пять. В переулок въехал экскаватор. Из фургона на снег спрыгнули рабочие в оранжевых робах, перекрыли движение. На минуту предметом общего внимания стал “кадиллак”, который никак не мог развернуться, и девушка за рулем с вздернутым подбородком.

Ковш легко взломал покрытие, дальше стали махать лопатами. Земля в этом месте не замерзла, рабочие ушли в нее по пояс. Я наблюдал за ними еще некоторое время, после чего развернул газету. На второй полосе была напечатана фотография писателя, с которым я познакомился в поезде.

“…что касается Москвы, то на ваш вопрос я отвечу так – мне гулять в городе страшно. Дух Москвы полностью утрачен, исчезла атмосфера, аура, которая сохранялась даже в самые страшные времена. Взамен

Москвы прежней ничего достойного предложено не было. Город стал призраком, каким-то муляжом. Фальшивкой. Где неодушевленное новое уничтожает еще живое старое. Да, Москва исчезает на наших глазах – кварталами, районами. Но почему-то никто не бьет по этому поводу тревогу. Все заняты своими делами! А ведь там, где вчера глаз радовали старые фасады, сегодня зияют дыры. Исчезает пейзаж, который был частью нас, меня. И вот в одночасье сгинул, оставив в душе дырку. Что мне с ней делать? Чем залатать? Силуэтами копий, новых зданий? Но они такие пугающие, такие немосковские. Прежние – и вместе с тем другие. Как будто в городе, в моем/ доме,/ пока я спал, поменяли мебель. Украли старое и втихаря внесли новое, яркое и неживое. Родной перекресток с виду как раньше, но подойдешь ближе – все чужое. Все – подделка архитекторов, ни один из них не составит себе славу великого или хотя бы выдающегося. И показывать внукам что-то по части современной архитектуры мне, например, будет нечего.

…Увы, мы живем в неказистых, неталантливых снах современных архитекторов. Бродим по коридорам, спроектированным руками троечника. И все-таки в этой шизофренической ситуации есть своя выгода. И касается она прежде всего нас, писателей. Ведь что такое писательское ремесло? В чем оно состоит? В том, чтобы создавать призраков! Чтобы строить воображаемые миры и проводить в них большую часть времени. Брать с собой в эти миры все то, что ускользает, уничтожается здесь. И призрачная, исчезающая Москва есть идеальное место жительства для современного писателя. Который тоже всегда раздвоен, живет на два дома…”

– Ну наконец-то! – сказала женщина в шубе.

Я отложил газету, поднял голову.

– Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй.

Ее подружка, в дутой куртке, неистово перекрестилась на Николая

Угодника. Искоса глянула в мою сторону.

Мне пришлось уставиться на заплеванный снег.

– Лишай третий месяц не сходит, – пожаловалась шуба.

– Надо было редькой с медом и троекратно об исцелении святому Панкратию.

Они отошли в сторону. Брезгливо, сверху вниз, уставились на рабочих.

– Пока в управе на лапу не дали, не пошевелились.

– Через улицу потянут, шаромыжники.

– В конце месяца обещали.

– Эти наобещают.

Ковш снова ударился о землю. Вздыбилась, как льдина, белая плита.

Снова замелькали лопаты. Дутая куртка придвинулась к шубе.

– Говорят, в храме из-под земли голос.

– Въяве, за царскими вратами.

Пауза, лязг экскаватора. Куртка перешла на шепот:

– У меня сосед ночным сторожем – говорит, каждую ночь…

Я сунул червонец той, что с бельмом.

– То плачет, то кричит женским голосом… – Они снова перекрестились.

– Кто?

– Кто-кто – голос! – Шуба стала озираться.

Ближайшая сточная решетка находилась напротив прокуратуры. На тротуаре столпились журналисты с камерами, суета – раскулачивают очередного олигарха.

Усмехнувшись, я прошел мимо, на угол. Сел перед решеткой на корточки. Ключи, качаясь, поблескивали на солнце. “Хорошо, что не обнаружил раньше”. Теперь, когда прошло столько времени, отступать некуда.

Я разжал пальцы – ключи беззвучно исчезли между прутьев. Представил, как она сидит под землей. Среди фекалий, перепачканная кровью месячных. Потерявшая счет времени. Что вообще делает человек в ее ситуации? Читает стихи, разговаривает сам с собой? Сочиняет письма родственникам? Я вспомнил, как она кричала в постели, – и представил, что под землей она издает те же звуки.

И еще понял, что готов на многое, лишь бы оказаться на ее месте.

Может быть, в безысходной ситуации я смогу узнать о себе хоть что-то.

Пистолет лежал на прежнем месте.

Затолкав обратно старые газеты, я вылез из кабины бесхозного “ЗИЛа”.

Стекла выбиты, голая рама – кто его бросил между сараями? Когда?

Лучшего места не придумаешь.

Дома на полу валялись коробки из-под завтрака. Я вспомнил похмельное утро, девушку из ресторана. Как она поднимала квитанцию, раздвинув джинсовые ляжки. Тут же в памяти возникла другая, из машины. Ее полуоткрытые пухлые губы.

Надо сказать, одну из его проституток я уже вызывал. В первое время, когда боялся оставаться в квартире ночью. Она оказалась миловидной, даже интеллигентной. Управилась ловко и ласково, я даже не успел опомниться. “Только не оперу”, – предупредила. Смешно и странно, что она помнила музыку, мебель – а не /человека/.

Остальные девушки в компьютере были обычного, с учетом ретуши, качества. Я листал фотографии целый час, никак не мог выбрать. Эту?

Эту? Остановился на той, что в цветочном купальнике, с челкой. От остальных она отличалась более-менее живым взглядом. Около часа к телефону никто не подходил. За это время я успел прикончить полбутылки коньяку, желание испарялось. Разглядывая фото, я находил девушку не такой уж привлекательной. Даже вульгарной. С чего я взял, что она мне нравится?

Однако лицо, челка! Где я их видел?

“Мир будет принадлежать не тому, у кого самая большая бомба, нет”.

Я набирал номер, как будто от того, снимут трубку или нет, зависит моя судьба.

“А тому, кто сумеет управлять нашими фантазиями”.

Наконец около девяти вечера номер ответил. В трубке раздалось сонное

“алё”.

– Когда ты хочешь? – Судя по голосу, совсем юная.

Сказал, что живу поблизости и готов через час.

– Да, мой сладенький, – изобразила нежную птичку.

Я поморщился и понял, что даже такая фальшь способна меня растрогать.

Меж тем выяснилось, что цена повысилась.

– Зато у нас отдельная ванная!

Я сказал, что цена меня не интересует.

Перед тем как выключить компьютер, заглянул в почту. У /него,/ кроме спама, ничего нет, пусто. Поразительная некоммуникабельность. Однако и у меня в почте было примерно то же. Как будто о моей пропаже узнали все и просто перестали писать письма. /Похоронили. /Или сделали вид, что меня не существовало вовсе.

Только одно сообщение значилось как непрочитанное. Я уже собирался удалить его, но в последний момент заметил собственное имя. Ссылаясь на договоренность, меня просили о встрече. Теперь, после обнаружения кредиток, нужды в деньгах не было. Но делать вид, что ничего не случилось, тоже не следовало.

“Завтра в три часа на Трешке”

“Пальто, буддийский платок”.

“ОК”, – откликнулся собеседник.

“Черное пальто, тубус”.

Я вышел из трамвая на следующей остановке. Действительно, напротив магазина с пластинками мерцала овощная палатка. В трубке снова длинные гудки, никто не подходит. “Издеваются, что ли?”

Наконец она ответила. “Алё!” – Голос резкий, злой.

Сказал, что стою у палатки, мерзну.

– Нельзя ли ускорить?

Несколько секунд в трубке висела тишина, раздавались шорохи.

– Это ты – в тюбетейке?

Я понял, что за мной наблюдают, и помахал рукой.

– Купи мандаринов и перезвони, ладно?

Тетка в овощной палатке уже закрывалась, пришлось упрашивать.

В придачу решил взять ананас, /потрафить/.

– Алё… – Она, вернувшись в образ, сладко дышала в трубке.

– Куда идти? Где ты? – Я терял терпение.

– Какой ты… Видишь напротив дом с круглыми окнами? Запоминай номер…

В переулке медленно кружился снег, и все звуки города – стук трамвайных колес и гудки машин, писк светофоров – становились глуше, тише. Как будто их обложили ватой, закрыли крышкой. И убрали на антресоли.

Двустворчатые двери венчал медальон. В отсветах фонаря угадывалось индейское лицо, по бокам – два профиля в пейсах.

/

“Ты, Кожаный Чулок, хоть бы гайку туда бросил”.

/

И снова мне представилось, что я уже видел – и маску эту, и подъезд.

Давно, в прошлой жизни. В таких же темных отсветах московского вечера.

“Лестница, слева красные ящики”.

Сигнал запиликал, дверь подалась.

Из красных ящиков свешивались рекламные листовки.

Лифт, /вертикальный трамвай, /медленно заполз на последний этаж.

Стоя перед квартирами, набрал номер. За дверью послышалось треньканье, но где именно? Звонок сбросили раньше, чем я успел вычислить.

Наконец высокая створка приоткрылась. В щели возникло белесое пятно.