Сияющие Бьюкес Лорен

Харпер

29 апреля 1988

Больше всего его беспокоит шум; здесь даже хуже, чем бывало в окопах, в черной чавкающей грязи, в мучительном ожидании пронзительного свиста, предвещающего очередной артиллерийский обстрел; в глухом шуме разрывающихся вдалеке бомб, скрежете и лязге танковых гусениц. Будущее не такое шумное, как война, но и оно наполнено своей яростью.

Сама плотность неожиданна. Дома, постройки, люди – все нагромождено друг на друга. А еще автомобили. Город даже изменил свои очертания в угоду им. Появились дома, построенные специально для них, – многоэтажные парковки. Автомобили проносятся мимо, очень быстрые и очень шумные. Железная дорога, по которой в Чикаго приезжали люди со всего света, теперь пустынна, подчинившись скоростной автостраде (это слово он узнает позже). Вереницы машин образуют нескончаемую, стремительную полноводную реку. Откуда они все взялись?

Он идет дальше и видит, как тени старого города проступают под новым слоем. Вывески с облупившейся выгоревшей краской едва различимых выцветших букв. Старинный дом, перестроенный в многоквартирный, с заколоченными окнами. Заросший участок земли на месте бывшего склада. Разрушение, но и обновление. Бывший пустырь «зарос» целым рядом магазинов.

Витрины магазинов поразительные. Цены абсурдные. Он заходит в круглосуточный гастроном и тут же выходит, растерявшись от белых проходов, флуоресцентных ламп, обилия продуктов в банках и коробках с цветными, до тошноты настырно-навязчивыми этикетками.

Все это странно, но понять можно. Все подчиняется процессу экстраполирования. Как граммофон может включить в себя целый концертный зал, так в витрине магазина выставлена жизнь людей. Иногда такая обыденная, что все проходят мимо. А некоторые вещи совершенно и чудесно неожиданны: глаз не оторвать от этих крутящихся и хлестающих лент автомойки!

А вот люди не меняются. Жулики и мерзавцы, как тот бездомный парень с выпученными глазами, который счел его легкой добычей. Он отделался от него, но лишь после того, как получил подтверждение своих подозрений насчет дат на купюрах и своего места пребывания. И еще времени. Харпер дотрагивается пальцами до ключа в кармане – его путь обратно. Если он захочет вернуться.

По совету парня он садится на электричку; она такая же, какой была в 1931-м, только быстрее и безрассуднее. В электричке так трясет, что Харперу приходится крепко держаться за поручни, несмотря на то что он сидит. Пассажиры почти все отводят глаза. Некоторые отодвигаются от него подальше. Две девки, разодетые как проститутки, хихикают и показывают пальцем. Он понимает, что это из-за его одежды. Люди одеты в более яркие цвета и ткани, которые выглядят блестящими и вульгарными, вроде этих ботинок на шнуровке. Но стоит ему двинуться по вагону в их сторону, ухмылочки улетучиваются, и девчонки, шушукаясь, выходят на ближайшей остановке. Ему сейчас не до них.

Он поднимается по ступенькам к выходу на улицу, костыль клацает по металлу, чем привлекает внимание темнокожей женщины в форме, которая, тем не менее, свою помощь не предлагает.

Стоя под опорами линий электропередач, он понимает, что освещение окружной железной дороги увеличилось раз в десять. «Смотри сюда! Нет, сюда!» – соревнуются в призывах мигающие огоньки. Отвлечь внимание – лучший способ сохранить порядок.

Уже через минуту становится понятно, как работает светофор на перекрестке. Зеленый человечек и красный. Сигналы, понятные детям. Они и есть дети – все эти люди, которые шумят, спешат и держат в руках какие-то цацки.

Город изменил свой цвет – вместо грязно-белого и кремового теперь сотни оттенков коричневого. Цвет ржавчины. Цвет говна. Он идет к парку, чтобы самому убедиться, что Гувервилль исчез, не оставив после себя и следа.

Город отсюда выглядит отвратительно: силуэты домов на фоне неба искажаются, блестящие башни такие высокие, что облака отгрызают им верхушки. Такая перспективная картинка ада.

Вереницы машин и скопления людей напоминают ему о жуках-короедах, которые прогрызают себе путь в дереве. Деревья, продырявленные их личинками, умирают. Так произойдет и с этим тлетворным местом, которое погибнет под тяжестью собственных обломков, как только начнется процесс гниения. Не исключено, что он станет свидетелем этой гибели. Зрелище обещает быть весьма впечатляющим!

Но сейчас у него есть цель. Он ясно видит ее перед собой мысленным взором. Знает, куда идти, будто уже ходил этой дорогой.

Он садится на следующий поезд, спустившись в недра города. Лязг состава о рельсы в туннеле усиливается. В окнах мелькают широкие полоски искусственного света, разрезая лица людей на отдельные фрагменты.

И вот он в Гайд-парке, где университет организовал укромное местечко, этакое гнездышко розовощекого благосостояния в среде чернокожих работяг деревенского происхождения. Харпер нервничает в предвкушении.

Заказывает кофе в греческой закусочной на углу – черный, три сахара. Потом идет между домами, находит скамейку, садится. Она где-то рядом. Как и должно быть.

Он прищуривается и откидывает голову, делая вид, что беззаботно греется на солнышке и вовсе не рассматривает лица всех проходящих мимо девушек. Гладкие блестящие волосы, яркие глаза под густо накрашенными ресницами, пышные прически с начесом. А свои прелести несут так, будто каждое утро натягивают их вместе с чулками. Пустые, тупые, глупые!

И вдруг он видит ее, Девушка выходит из квадратной белой машины с вмятиной на дверце, которая останавливается у подъезда дома всего в десятке метров от его скамейки. Он сразу узнает ее и чувствует, как мурашки пробегают по коже. Харпер понимает: это она – как при любви с первого взгляда.

Она такая маленькая. Китаянка или кореянка. Голубые джинсы в белых разводах, черные волосы подняты кверху пушистым облаком в форме сладкой ваты. Девушка открывает багажник и начинает выгружать картонные коробки, ставит их на землю. Тем временем ее мать выбирается из машины и подходит помочь. Она вытаскивает коробку с книгами, днище которой начинает расползаться под их тяжестью; ноша тяжела, и ей приходится нелегко, но она старается не подать виду, смеется, и по всему видно, что резко отличается от девиц, за которыми ему пришлось сегодня наблюдать. Полна жизни, энергична и упруга, как свист от удара хлыстом.

Харпер никогда не отличался особой привередливостью в отношении дам. Некоторым мужчинам нравятся женщины с осиной талией либо с рыжими волосами или большой и мягкой задницей, чтобы было за что ущипнуть и схватить; он же всегда довольствовался тем, что удавалось заполучить в результате довольно трудных и продолжительных усилий. Однако Дом требует большего. Он хочет потенциала, возможностей – чтобы забрать огонь из их глаз, погасить его навсегда. Харпер знает, как это сделать. Нужно купить нож. Острый как штык.

Он откидывается назад и начинает скручивать сигарету, делая вид, что наблюдает за голубями и чайками, которые устроили отчаянную драку за остатки бутерброда, торчащего из мусорки; каждая птица сама за себя. Он даже не смотрит в сторону матери с дочкой, которые выгружают коробки из машины и уносят в дом. Но ему все прекрасно слышно, а если с задумчивым видом уставиться на свои ботинки, то женщины попадают в поле бокового зрения.

– Ну вот, эта последняя, – произносит девушка – его, Харпера, девушка. Она вытягивает приоткрытую коробку из глубины багажника. Приглядевшись, вытаскивает оттуда за ногу бесстыдно голую куклу. – Мама!

– Ну что еще?

– Мама, я же просила сдать ее в Армию спасения. Что мне теперь делать с этим старьем?

– Это твоя любимая кукла, – укоряет мать. – Тебе следует ее сохранить. Для моих внуков. Только не сейчас. Сначала нужно найти хорошего парня. Врача или адвоката, раз уж ты у нас изучаешь социопатию.

– Социологию, мама!

– Да, и еще. Все эти злачные места, куда ты ходишь. Напрашиваешься на неприятности!

– Ты преувеличиваешь. В этих местах люди живут.

– Конечно. Плохие люди, с оружием. Почему бы тебе не заняться исследованием оперных певцов или официантов? А еще лучше врачей. Отличная возможность познакомиться с хорошим врачом. Неужели они не подходят для темы твоего диплома? Вместо темы по жилищному строительству?

– Тогда уж мне лучше переключиться на тему, что общего между корейскими и еврейскими матерями, – девушка рассеянно перебирает пальцами светлые волосы куклы.

– Тогда мне лучше дать тебе пощечину за то, что ты грубо разговариваешь с женщиной, которая тебя воспитала! Если бы бабушка слышала, как ты разговариваешь…

– Прости, мама, – покорно извиняется девушка. Она внимательно рассматривает локоны кукольных волос на пальце. – А помнишь, как я пробовала покрасить волосы моей Барби в черный цвет?

– Гуталином! Нам пришлось ее выбросить.

– Тебя это не удивляет? Единообразие устремлений?

Мать раздраженно отмахивается:

– Опять твои заумные словечки. Если это увлекает тебя, организовала бы со своими подопечными детьми проект по производству Барби-брюнеток.

Девушка засовывает куклу обратно в коробку.

– Неплохая идея, мама.

– Постарайся только на этот раз обойтись без гуталина!

– Постараюсь. – Не выпуская коробку из рук, она наклоняется поцеловать женщину в щеку.

Матери становится неловко от такого проявления нежности, и она отталкивает дочь ладонью.

– Будь умницей. – Она садится в машину. – Только учеба! Никаких парней. Ну, может быть, только врачи.

– Или юристы. Да, я поняла. Пока, мама! Спасибо за помощь.

Девушка машет рукой вслед автомобилю, пока тот отъезжает, и направляется к парку, а потом останавливается, когда машина резко разворачивается и возвращается обратно. Мать опускает стекло:

– Чуть не забыла. Очень важные вещи. Обед в пятницу вечером. Не забывай пить свой хань-як[4]. И позвони бабушке, скажи, что совсем переехала. Все запомнила, Джин-Сок?

– Да, запомнила. Пока, мама! Правда, езжай. Пожалуйста.

Она ждет, пока машина скроется из виду. Стоит той завернуть за угол, девушка беспомощно смотрит на коробку, которую по-прежнему держит в руках, затем ставит ее рядом с мусоркой и скрывается в дверях.

Джин-Сок. Звук этого имени накрывает Харпера теплой волной. Он мог бы все сделать сейчас, задушить прямо в подъезде. Но наверняка найдутся свидетели. Кроме того, он четко усвоил правила. Сейчас не время.

– Эй, послушай! – раздается не очень-то приветливый оклик. Перед ним стоит молодой парень довольно высокого роста, с волосами песочного цвета. На нем футболка с номером и шорты из обрезанных у колен джинсов, так что видны белые обтрепанные нити. – Ты здесь весь день сидеть собираешься?

– Да вот уже докуриваю, – Харперу приходится положить руку на колени, чтобы скрыть активно начавшуюся эрекцию.

– Давай-ка побыстрее. Охране кампуса не нравится, когда на территории посторонние.

– Это свободный город, – отвечает Харпер, хотя не уверен, что это действительно так.

– Правда? Я скоро вернусь, и будет лучше, если к этому времени ты исчезнешь.

– Уже иду. – Харпер делает глубокую затяжку как бы в подтверждение своих слов, но не двигается ни на сантиметр.

Однако для молодого любителя похозяйничать этого достаточно. Он кивает головой и направляется к стоящим в ряд магазинам, один раз оглянувшись через плечо. Харпер бросает окурок на землю и неторопливо идет по дорожке, всем видом давая понять, что уходит. Но останавливается у мусорного бака, где Джин-Сок оставила коробку.

Он садится на корточки рядом и роется в куче игрушек. Вот почему он здесь. Он идет точно по карте. Все предметы должны быть разложены по местам.

Он находит маленькую лошадку с желтыми волосами, но тут Джин-Сок (имя колокольчиком звенит у него в голове) появляется в дверях и с виноватым видом спешит к коробке.

– Простите, я передумала, – девушка начинает извиняться, потом в смущении откидывает голову назад. Теперь, когда она стоит так близко, видно, что у нее в одном ухе сережка – голубые и желтые звездочки на длинных серебряных цепочках. От движения головы они раскачиваются. Девушка проявляет настойчивость: – Это мои вещи.

– Я знаю. – Он шутливо салютует ей и, прихрамывая, идет прочь. – Я принесу тебе что-нибудь взамен.

Он сдерживает свое обещание, но только в 1993 году. Она к тому времени будет штатным сотрудником городского управления Чикаго по жилищному вопросу и станет его второй жертвой. Полиция так и не найдет подарка, который он ей принес. И не заметит, что он забрал бейсбольную карточку.

Дэн

10 февраля 1992

«Чикаго Сан-Таймс» печатается отвратительным по начертанию шрифтом. Такое же отвратительное и здание: этакое малоэтажное бельмо на глазу, которое примостилось на берегу реки Чикаго в округе Уобаш и окружено вздымающимися небоскребами. Само место как отхожая яма. Письменные столы до сих пор тяжелые, металлические, остались со времен Второй мировой войны, со специальным углублением для печатных машинок, которые сменили компьютеры. Спекшиеся чернильные бляшки облепили вентиляторные решетки от печатных станков; когда они работают, все здание сотрясается. У некоторых журналистов чернила текут в венах. У сотрудников чернила в легких. Периодически они посылают жалобы в управление охраны труда.

Но в этом уродстве есть своя гордость. Особенно по сравнению со зданием «Трибьюн» через дорогу напротив – с неоготическими башенками и выступами, этакий храм новостей. Офисное помещение в «Сан-Таймс» раскинутое и вытянутое. Столы стоят вплотную друг к Другу, сгрудились вокруг рабочего места редактора отдела городских новостей. Отделы колонок и спорта оттеснены немного в сторону. Грязно, шумно. Люди стараются перекричать друг друга и работающий автоответчик полицейской рации. Телевизоры постоянно болтают, телефоны звонят, факсы пищат и жужжат, выплевывая листы со статьями. А в «Трибьюн» рабочие места отгорожены друг от друга перегородками.

«Сан-Таймс» – газета рабочих, полицейских и уборщиков мусора. «Трибьюн» – крупноформат миллионеров, профессоров и пригородов. Это Север против Юга, и вместе им не сойтись, по крайней мере до начала студенческой практики, когда из престижных университетов приходят блатные гонористые раздолбай.

– Я иду! – нараспев возвещает Мэтт Хэррисон, передвигаясь между столами в сопровождении молодых людей с блестящими глазами, следующих за ним как выводок утят за мамкой. – Разогревайте ксерокс! Приводите в порядок документы! Заказывайте кофе!

Дэн Веласкес фыркает и сползает ниже по стулу, прячась за компьютером и старясь не обращать внимания на взволнованное кряканье молодняка, вызванное тем, что их допустили к самому центру создания новостей. Его вообще не должно было быть! Он вообще может не приходить в офис. Совсем!

Однако редактор желает именно лицом к лицу обсудить план освещения событий предстоящего сезона и до того, как он отправится в Аризону на весенние спортивные сборы. Будто это может что-то изменить. На самом деле быть фанатом «Чикаго Кабс» – означает быть оптимистом вопреки любым обстоятельствам и даже здравому смыслу. Истинный преданный приверженец, и все такое. Может, это как раз про него. Не без скрытой рекламы, конечно. Он давно выклянчивает у Хэррисона колонку, а то все сидит на спортсменах. Действительно стоящие статьи – те, в которых есть мнение. При этом можно использовать спорт (да хоть кино!) в качестве аллегории состояния современного общества. Добавить значимое наблюдение в культурный дискурс. Дэн ищет в собственной голове значимое наблюдение. Или мнение. Ничего не находит.

– Веласкес, я с тобой разговариваю. Ты заказал кофе?

– Что? – Он глядит поверх очков – новых, бифокальных, которые приводят его в замешательство точно так же, как новый вордовский процессор. Чем им «Атекс» не угодил? Его самого тот вполне устраивал. Печатная машина «Оливетти» тоже. И старые дурацкие очки.

– Кофе для твоего стажера, – Хэррисон сценическим жестом указывает на девушку. Та словно из детского сада: дурацкая прическа, волосы торчат во все стороны, вокруг шеи намотан разноцветный полосатый шарф, на руках такого же рисунка перчатки с обрезанными пальцами, к этому идет черный жакет с таким количеством молний, что пользоваться ими невозможно, и в довершение всего – сережка в носу. Она его в принципе раздражает.

– Нет, исключено! Я со стажерами не работаю.

– Она сама просилась к тебе. Лично!

– Тем более – нет. Посмотри на нее – где она и где спорт?

– Очень приятно с вами познакомиться, – произносит девушка. – Меня зовут Кирби.

– Мне это совершенно безразлично, потому что никогда не придется с вами разговаривать. Меня здесь вообще не должно быть. Считайте, что и нет.

– Отличный заход, Веласкес, – подмигивает Хэррисон. – Она полностью в твоем распоряжении. Веди себя аккуратно: закон на ее стороне. – Мэтт разворачивается и переходит к другим столам, пристраивая практикантов к остальным журналистам, с более высокой квалификацией и более глубоким желанием поделиться профессиональным опытом.

– Садист! – восклицает Дэн ему вслед и неохотно разворачивается к девушке: – Замечательно. Добро пожаловать. Ну что ж, подвигайте стул. Я так понимаю, о положении «Чикаго Кабс» в турнирной таблице этого года вам известно мало?

– Простите. Спорт меня не интересует. Не обижайтесь.

– Так это понятно. – Веласкес не отрывает глаз от мигающего курсора на экране компьютера. Издевается! С бумагой все ясно: можно каракули порисовать, записать что-нибудь, смять в комок и запустить в голову своему редактору. А эта компьютерная железка совершенно неприступна. Как и голова редактора.

– Меня больше интересуют убийства.

Он медленно разворачивает к ней кресло на колесиках:

– Правда? Тогда мне придется вас разочаровать: я пишу о бейсболе.

– Но раньше вы занимались убийствами, – настаивает девушка.

– Бывало. А еще раньше я пил, курил и ел свинину. Но променял все это на стент в грудной клетке. Такой итог работы по убийствам. Забудь об этом! Неподходящее место для милой, живописной, ядерной такой, пайковой девочки, как ты.

– На практику в криминальную хронику не пускают.

– И правильно делают. Можно себе представить, как рьяно вы будете осматривать место преступления. Боже мой!

– Так что вы – ближайший по специальности, – девушка пожимает плечами. – И еще. Это ведь вы освещали мое убийство.

Он, конечно, поражен, но быстро приходит в себя:

– Ну ладно, детка. Если ты действительно собираешься писать об убийствах, первым делом научись правильно употреблять термины. Твой случай квалифицировался как «попытка убийства». К счастью, неудавшаяся. Правильно?

– Мне от этого не легче.

– Да, это ужасно, – он показывает жестами, что готов выдернуть у себя на голове волосы. Не то чтобы их много осталось… – Напомни мне, каким именно случаем из многочисленных чикагских убийств ты была?

– Кирби Мазрачи.

Он мгновенно вспоминает все, она даже не успевает развязать шарф, под которым открывается грубый шрам через все горло, где маньяк порезал ее, «пытаясь, но так и не сумев перерезать сонную артерию», вспоминает Дэн заключение судмедэксперта.

– С собакой… – Он брал интервью у свидетеля, кубинского рыбака, у которого руки, не переставая, тряслись. Дэн тогда цинично подумал, что ему удалось успокоиться, когда приехали телевизионщики.

Он рассказал, что видел, как она, спотыкаясь, вышла из леса: из горла хлестала кровь, серо-розовые кишки свисали из-под разорванной футболки, в руках несла собаку. Все были уверены, что она умрет. Некоторые газеты так и написали.

– Ха! Впечатляет. Так ты хочешь раскрыть это дело? Привести убийцу на скамью подсудимых? Получить доступ к материалам дела?

– Нет. Я хочу посмотреть на остальных.

Он откидывается назад, кресло под ним угрожающе скрипит. История, конечно, впечатляет, но не интригует.

– Давай так, детка. Ты звонишь Джиму Лефевру и получаешь авторитетное мнение вместо слухов, что Бэлла выводят из состава команды, а я посмотрю, что можно узнать об остальных.

Харпер

28 декабря 1931

«Чикаго стар»

СИЯЮЩАЯ ДЕВУШКА В ТАНЦЕ СМЕРТИ

Эдвин Свонсон

ЧИКАГО, ШТАТ ИЛЛИНОЙС. Полиция прочесывает город в поисках убийцы мисс Жанет Клары, также известной как «Сияющая девушка». Миниатюрная французская танцовщица пользовалась в городе довольно скандальной славой, исполняя танцы в неглиже, будучи прикрытой веерами из перьев, прозрачными шалями, огромного размера воздушными шарами и прочими приспособлениями. Ее тело было обнаружено ранним утром в воскресенье на заднем дворе клуба «Канзасский Джо» – заведения, популярного среди джентльменов сомнительных моральных принципов. Однако эта безвременная смерть избавила девушку от неизбежных долгих и мучительных страданий. Мисс Клара находилась под наблюдением врачей по поводу отравления радием, попадавшим на кожу из порошка, которым танцовщица натирала тело перед каждым выступлением, благодаря чему оно блестело и светилось в темноте, как светлячок.

«Я уже устала слууушать об этом радии», – сказала она в своем интервью на прошлой неделе, которое дала журналистам прямо в больничной палате. При этом благополучно умолчала о многократных предупреждениях об отравлении радиактивными веществами, случившимися с работницами часового завода в Нью-Джерси. Молодые женщины занимались тем, что наносили люминесцентную краску на циферблаты часов, и пятеро из них получили радиационное заражение – сначала крови, затем костей. Они выиграли суд против Соединенных Штатов с положенной компенсацией в 1 2 50 000 долларов. Каждой пострадавшей была выплачена сумма в размере 10 000 долларов и назначена ежегодная пенсия в размере 600 долларов. Но все они умерли, и нет оснований считать, что хотя бы одна из них сочла эту компенсацию достойной своего смертельного исхода.

«Ииирунда, – усмехнулась мисс Клара, постукивая красным ноготком по жемчужно-белым зубкам. – Вы же видите, мои зубы совершенно не сааабираются выпадать и выпрыгивать на вас! И я не сааабираюсь умирать. Я прииикрасно себя чувствую!»

Однако со временем у нее стали появляться «маааленькие пюзырьки» на руках и ногах, и после каждого представления приходилось поторапливать горничную с приготовлением ванны, потому что кожа так и «горела».

Но говорить о «таких вииищах» девушка не хотела. Я навестил ее в частной палате, заставленной зимними букетами – предположительно, от поклонников ее таланта. Она оплатила лучшее лечение и уход (а также, судя по слухам, и часть букетов) из своих сбережений от сценических выступлений.

Она даже показала мне крылья бабочки, которые сшила из тончайшего газа, украсила блестками и раскрасила радием, как часть своего костюма для нового номера.

Чтобы понять ее, нужно знать саму природу людей, к которым она относилась. Каждый артист прежде всего стремится создать неповторимый образ, до которого не смогут додуматься конкуренты; по крайней мере, нужно утвердить за собой звание первого в данном амплуа. Мисс Кларе образ «Светящейся девушки» позволил вырваться из круга посредственностей, в который попадают даже самые грациозные и изящные танцовщицы. «А тиииперь я буду „Светящейся бабочкой"», – говорила она.

Она переживала, что у нее не было кавалера. «Они слышали эти истории о краске и думают, что я могу их отравить. Расскажите, пааажалуйста, в своей газете, что у меня только интоксииикация, я не заразная».

Врачи предупреждали ее, что радиация проникла в кровеносную и костную системы и что она даже может потерять ногу, но маленькая соблазнительница, которая танцевала в «Фоли-Бержер» в Париже и (хоть и в более прикрытом виде) лондонском «Виндмилле» до своего головокружительного успеха в Америке, заявила, что «будет танцииивать до своего смертного часа».

Эти слова оказались жестоко пророческими. «Сияющая девушка» исполнила свой последний танец в субботу вечером в «Канзасском Джо» и вернулась на поклон. Последним, кто видел несчастную девушку, был Бен Стэплз, клубный вышибала, охранявший запасной выход от слишком рьяных поклонников, – девушка послала ему привычный воздушный поцелуй, на этот раз последний.

Ее тело было найдено ранним утром в воскресенье. Тэмми Хирст, машинист, возвращалась домой после ночной смены и, по ее словам, вдруг заметила странное свечение между домами. Увидев изуродованное тело маленькой танцовщицы, все еще в краске под пальто, мисс Хирст поспешила в ближайшее отделение полиции, где, рыдая, рассказала о месте нахождения тела и об увиденном.

В ту ночь в баре его видело множество людей. Но человеческое непостоянство Харпера не удивляет. В основном это были богатенькие граждане, от скуки решившие провести ночку в неблагоприятном районе. Их сопровождал полицейский, не по службе, а в свой выходной вышедший подработать под видом охранника и заскучавший от обязанностей экскурсовода – показывать злачные достопримечательности, дать туристам почувствовать вкус греха и разврата. Удивительно, что такого рода информация не попадает в газеты.

В толпе было легко остаться незамеченным, но костыль он все же оставил снаружи. Тот отлично выполнял роль реквизита. При встрече люди отводили глаза в сторону. Костыль делал его жалким и немощным, за такого его и принимали. А вот в баре он бы стал слишком запоминающимся.

Харпер держался на заднем плане, потягивал якобы джин, попадающий под запрет Волстеда[5] и потому подаваемый в фарфоровых чашках (на случай облавы).

Народ побогаче столпился вокруг сцены, возбужденный тесным контактом с простонародьем. За то, чтобы этот контакт не оказывался слишком тесным или не совсем желанным, ответственность нес коп. Все громко улюлюкали, требуя начала представления, и были не на шутку возмущены, когда вместо «Мисс Жанет Клары – сверкающего чуда ночи, самой яркой звезды небесного свода, блистательной королевы удовольствия, выступающей лишь неделю», – на сцене появилась миниатюрная китаянка в скромной шелковой пижамке с вышитыми узорами и уселась, скрестив ноги, на краешке помоста, держа перед собой деревянный струнный инструмент. Но, когда свет погас, даже самые пьяные и шумные смолкли и затаили дыхание.

Девушка начала перебирать струны, и в воздухе повисла протяжная восточная мелодия, зловещая своей необычностью. Из слоев белой материи, красиво уложенных на сцене, появилась фигура, полностью, до кончиков пальцев, облаченная в черное. Один раз вдруг ярко сверкнули глаза, поймав свет из открывшейся двери, когда дородный привратник впускал, ворча, опоздавшего посетителя. Холодный смертоносный взгляд дикого животного, случайно попавшего в луч от фары автомобиля, – Харпер вспомнил, что такие встречались ему с Эвереттом во время их ночных поездок в Йонктон, когда они наведывались за запасами на ферму «Ред Бейби».

Добрая половина зрителей не поняла, что на сцене было живое существо, пока, повинуясь едва уловимому изменению в мелодии, Сияющая девушка не стянула длинную перчатку, явив будто светящуюся изнутри белоснежную обнаженную руку. Раздался вздох удивления, а какая-то женщина в первых рядах даже вскрикнула не в силах сдержать восторга, чем испугала полицейского, тут же вытянувшего шею и оглядывавшегося по сторонам, пытаясь понять, не произошло ли чего-нибудь непристойного.

Постепенно высвобождалась все большая часть руки; кисть извивалась и изгибалась в неповторимом танце страсти. Она описывала круги вокруг черной фигуры, то и дело на долю секунды выхватывая округлость девичьего плеча, изгиб бедра, сияние накрашенных губ. Следующим движением была стянута вторая перчатка, мгновенно полетевшая в зал. Теперь танец исполняли две сияющие руки, оголенные до локтя; они чувственно извивались и манили зрителя: «Подходите ближе!» Людии повиновались и, как дети, сгрудились вокруг сцены, толкая и пихая друг друга в борьбе за лучшее место. Перчатка пошла по рядам, из рук в руки. Вскоре она упала рядом с ногой Харпера – смятая, с извилинами люминесцирующей краски на изнанке, напоминающими кишки.

– Сувениров здесь не раздают, – громила-охранник выхватил перчатку из рук Харпера. – Дай сюда! Это собственность мисс Клары.

Тем временем на сцене руки поднялись к капюшону и откинули его, выпустив на волю ворох кудрей и миниатюрное личико: губки бантиком и огромные голубые глаза под трепещущими ресницами, тоже подведенные сияющей краской. Хорошенькая головка, как-то жутко парящая над сценой.

Мисс Клара повела бедрами, обвела руками вокруг головы, скрестила их вверху и замерла, ожидая пика напряжения в мелодии и острого металлического звука напальчиковых тарелок, после чего освободилась от еще одного предмета одежды – наподобие бабочки, выбирающейся из складок черного кокона. Харперу это движение напомнило, скорее, змею, выползающую из своей старой кожи.

Теперь на ней были изящные крылья и костюм, расшитый бусинами, по форме напоминающими насекомых. Пальцы задрожали, ресницы вздрогнули, и танцовщица опустилась в складки материи, приняв позу умирающего мотылька. В следующее мгновение она воспряла, ее руки уже были вдеты в рукава из газа, и она принялась их расправлять. Под потолком вспыхнул прожектор, в луче которого на прозрачной ткани ожили силуэты бабочек. На этот раз Жанет превратилась в парящее существо, застывшее в вихре воображаемых насекомых. Харпер подумал о чуме и паразитах. Нащупал в кармане складной нож.

– Спасибо! Спасибо ваам! – произнесла танцовщица своим тоненьким голосом маленькой девочки. На ней было только одеяние из краски и высокие шпильки; руки скрещены на груди в стыдливой позе, хотя все уже всё видели. Она послала зрителям благодарственный поцелуй, оголив розовые соски и вызвав этим рев одобрения; широко распахнула глаза и кокетливо хихикнула.

Девушка быстро прикрылась, вернувшись в образ скромницы, и упорхнула со сцены, высоко вскидывая каблуки. Через мгновение она вернулась и дала круг по сцене: руки высоко над головой в победном жесте, голова запрокинута, глаза блестят – во всей красе, даря зрителям возможность еще раз насладиться своим видом.

Ему это обошлось в коробочку дешевых конфет, которая слегка помялась под пальто. Охраннику было не до него – его внимание заняла знатная дама, которую в это время бурно тошнило перед парадным входом под насмешки мужа и его товарищей.

Он поджидал ее у заднего входа в клуб. Она вышла, с усилием таща за собой чемодан с реквизитом. Было холодно, девушка куталась в толстое пальто, надетое прямо на украшенный блестками костюм; по лицу стекали струйки пота, прокладывая дорожки в слое сияющей краски, которую она лишь наскоро протерла. Теперь ее черты лица казались более заостренными, а скулы выдающимися. Девушка была уставшей и изможденной; в ней не осталось ни толики той силы и энергии, какую она излучала на сцене. На мгновение Харпер усомнился. Но тут она увидела гостинец, который он приготовил, и в ее глазах вспыхнула неуемная жадность. «Никогда ее натура не было так обнажена», – подумал Харпер.

– Это мне? – Девушка даже позабыла о своем французском акценте. Однако быстро опомнилась. – Как любезно с вашей стараааны. Вы видели представление? Вам понравилось?

– Не в моем вкусе.

Легкое разочарование девушки быстро сменилось удивлением и острой болью.

Покончить с ней не стоило никаких усилий. Даже если бы она кричала – а он теперь и не помнит: весь мир сузился до окошечка пип-шоу, – никто бы не прибежал на крик.

Когда все закончилось, он наклонился вытереть нож о ее пальто. Руки дрожали от возбуждения, и он заметил, что на мягкой коже под глазами и у рта, на запястьях и внутренней стороне бедер появились крошечные волдыри. «Запомни это, – пронеслось сквозь туман в голове. – Все подробности. Абсолютно все».

Он не тронул деньги – аккуратную трогательную стопочку одно- и двухдолларовых купюр, – но забрал бабочкины крылья, завернутые в комбинацию, и направился за костылем, который оставил за мусорными баками.

Вернувшись в Дом, он поднялся в ванную и долго стоял под душем, снова и снова намыливая руки, пока они не стали красными и грубыми, – боялся заразиться. Оставил пальто отмокать в ванне – хорошо, что на темной ткани пятна крови не слишком заметны.

Затем пошел в спальню привязать крылья к столбику кровати. Туда, где они уже висели.

Знаки и символы. Как мигающий зеленый человечек, дающий разрешение на переход улицы.

Нет другого времени, кроме настоящего.

Кирби

2 марта 1992

Оси коррупции смазаны розовой глазурью пончиков. По крайней мере именно они обеспечивают Кирби доступ к файлам, на что у нее нет других достаточно веских оснований.

Она выжала досуха микрофишу в чикагской библиотеке, с жужжанием проворачивая на экране газетные листы двадцатилетней давности; они все хранятся на бобинах, в отдельных пронумерованных коробках, сложенных в ящики.

Архив библиотеки «Сан-Таймс» уходит в прошлое гораздо дальше и, кроме того, укомплектован штатными сотрудниками, чьи нестандартные навыки по поиску информации кажутся чуть ли не волшебными. Это Марисса в очках формы «кошачий глаз», шуршащих юбках, тайная поклонница группы «Грейтфул Дэд»; Донна, которая ни за что не будет смотреть человеку прямо в глаза, и Анвар Четти, также известный как Чет, с темными волосами, прядями свисающими на лицо. Его серебряное кольцо в форме птичьего черепа покрывает половину пальца; он одет во все черное разных оттенков и всегда держит под рукой книжку комиксов.

Они все чудаки – родственные души, но ближе всего Кирби сходится с Четом, потому что он совершенно не соответствует своим мечтам и планам. Он невысокого роста, коренаст и полноват, у него смуглое лицо уроженца Индии, и ему никогда не сравняться с медузовой бледностью любимой тусовки. Интересно, насколько сурово ныне сообщество гей-готов.

– Это не по теме спорта. – Чет облокотился на стойку.

– Да, но тут пончики, – Кирби ставит на стойку коробку и поворачивает ее этикеткой к Чету. – И Дэн сказал, что мне можно.

– Ну хорошо, – он вытаскивает пончик. – Я сделаю, потому что задачка интересная. Не говори Мариссе, что я съел шоколадный.

Он куда-то уходит, но вскоре возвращается с газетными вырезками в желтых конвертах.

– Вот, как просили. Все статьи Дэна. Другие – «все статьи за последние тридцать лет, в которых речь идет об убийстве женщин ножом», – найду немного позже.

– Я подожду.

– Мне может потребоваться несколько дней. Это большое задание. Здесь то, что можно было накопать сразу.

– Спасибо, Чет. – Кирби подталкивает коробку с пончиками к нему поближе, и он берет еще один. Заслуженное вознаграждение.

Она забирает конверты и скрывается в одной из переговорных. У дверей размещена белая доска презентаций; судя по тому, что на ней нет никаких объявлений о предстоящих мероприятиях, она может посидеть в тишине и просмотреть «улов». Действительно, полчаса ей никто не мешает, а потом приходит Хэррисон и видит, как она сидит, скрестив ноги, на середине стола, а вокруг во всех направлениях разложены вырезки статей. Но редактор не особо удивляется.

– Эй, стажер! Сними-ка ноги со стола. Жаль, но твоего руководителя Дэна сегодня не будет.

– Я знаю. Он просил меня зайти и подобрать для него материал.

– Он поручил тебе настоящее расследование? Стажеры этим не занимаются.

– Я подумала, что можно соскрести плесень с этих файлов и засыпать в кофе-машину. Хуже, чем в кафетерии, всяко не будет.

– Добро пожаловать в блестящий мир пишущей братии! И что именно этот старый хвастун поручил тебе выкопать? – Он оглядывает файлы и конверты, разложенные вокруг. – «Официантка из „Денни“ найдена мертвой», «Мать убивают на глазах у дочери», «Банда, связанная с убийством в школе», «Ужасная находка в гавани»… Это патология, тебе не кажется? И не совсем по профилю. Видимо, ты играешь в какой-то свой, особенный и незнакомый мне бейсбол.

Однако Кирби и глазом не ведет.

– Это нужно для статьи о том, что спорт является полезным занятием для молодых людей, которые при праздном времяпровождении могут поддаться наркотикам и бандитизму.

– Ну да. О, тут еще и старые работы Дэна, – Хэррисон стучит пальцем по статье «Коп заметает следы».

Это приводит Кирби в легкое замешательство. Скорее всего, Дэн не рассчитывал, что она будет копаться в истории его отношений с полицией. Оказывается, полицейским не нравится, когда выходит статья о том, как один из них нечаянно расстреливает всю обойму в уличную проститутку, лишь потому, что сам нанюхался кокаина. Чет говорил, что виновного довольно быстро отправили в отставку, Дэну теперь прокалывали шины каждый раз, когда он парковался неподалеку от участка. Кирби даже счастлива, что оказалась не единственной, кто настроил против себя целое отделение чикагской полиции.

– Правда, Дэн сдулся не на этой истории. – Хэррисон усаживается рядом с ней прямо на столе, игнорируя собственный недавний запрет. – И даже не на истории с пытками.

– Эту статью Чет не нашел.

– Потому что Дэн ее не сдавал. Три месяца потратил на расследование в 1988 году. Темное дело… Подозреваемые в убийстве подписывают признания строго по форме, вот только все они выходят из одной и той же допросной отдела по особо тяжким преступлениям, и у всех на гениталиях ожоги от электрошокера. По имеющимся сведениям. Между прочим, это ключевая фраза в лексиконе журналиста.

– Я запомню.

– На самом деле, подозреваемых всегда немного припугивают. Копов ведь тоже прессуют за результаты. Да им в принципе кажется, что кругом одни уроды. Каждый хоть в чем-то да виноват. Как правило, начальство делает вид, что ничего не замечает. Но Дэн продолжает докапываться, формулировка «по имеющимся сведениям» его не устраивает. И что бы ты думала? Он находит полицейского, который охотно все рассказывает – под запись и все такое. А потом у Дэна начинает звонить телефон по ночам. Сначала на другом конце молчат. Многим большего и не нужно – понимают сразу. Но Дэн упрямый. Ему кажется, что они должны в лицо сказать, чтобы он отвалил. Когда это не срабатывает, переходят к угрозам убить. Но не его самого, а жену.

– Я не знала, что он женат.

– Теперь уже нет. И дело не в телефонных звонках. По имеющимся сведениям. Дэн не хочет предавать это огласке, но он – не единственный, кому угрожали. Один из подозреваемых, который признался, что его пытали и избивали, отказывается от своих показаний. Говорит, что был под кайфом. Приятель Дэна из полиции не только женат – у него дети, и он не может допустить, чтобы с ними что-нибудь случилось. Перед Дэном захлопываются все двери. А без достоверных источников довести расследование до конца невозможно. Он не хочет прекращать дело, но ему не оставляют выбора. Потом жена все равно уходит, и у него случается сердечный приступ. Стресс. Разочарование. Когда он вышел из больницы, я хотел перевести его в другой отдел, но он предпочел остаться и подсчитывать трупы. Забавно, но я думаю, ты была последней каплей.

– Он не должен был сдаваться, – неожиданно для них обоих с яростью произносит Кирби.

– А он и не сдавался. Просто выгорел. Справедливость – это абстрактная концепция. Она хороша в теории, а в реальном мире царит практика. Когда каждый день видишь… – Он пожимает плечами.

– Опять проводишь дополнительные занятия? – В дверях, облокотившись о косяк, стоит Виктория, редактор отдела киноновостей. Она одета как всегда: мужская рубашка на пуговицах, джинсы и шпильки. Сексуально-притягательно и «да пошел ты» одновременно.

Главный виновато опускает голову:

– Ты же знаешь меня, Вики.

– Утомляешь до слез многозначительными душещипательными историями? Ну конечно. – Ярко сверкнувшие глаза девушки явно свидетельствуют о чем-то еще, и Кирби вдруг понимает, что жалюзи в этой комнате опущены не просто так.