Поцелуй смерти Гамильтон Лорел

– Что у тебя какой-то вид сверхликантропии, от которой ты стала быстрее, сильнее, тебя труднее ранить и невозможно убить, но ты не перекидываешься.

– Все, кроме невозможности убить. Я бы не стала жизнью ручаться за этот слух.

– Что ты – живой вампир.

Я пожала плечами:

– Не знаю, что на это сказать. Я не пью кровь живых, если ты про это.

– А кровь мертвых?

Мы с Зебровски уставились на него.

– Ты серьезно? – спросила я.

Он кивнул.

– Ходят слухи, что ты питаешься от вампиров, как они от нас.

Я покачала головой:

– Неправда.

– Что ты – некий род суккуба и питаешься сексом с вампирами.

– Этого я не слышала, – сказала я, и это была правда.

Я слыхала, что меня обвиняют в том, будто я кормлюсь от секса, но никто не говорил, что мои «жертвы» – исключительно вампиры. Я серьезно пытаюсь не признавать во всеуслышание, что и правда питаюсь сексом, потому что разделила с Жан-Клодом его ardeur (это слово приблизительно переводится как «огонь», «страсть») – некоторое право крови, экстраособый дар линии крови вампиров, происходящих от Белль Морт – Красивой Смерти.

– Я так понял, что и это неправда?

Я обратила к нему пустое коповское лицо, потому что знала, что до этого дойдет, и это почти правда – с тем уточнением, что я вообще питаюсь от секса, не обязательно с вампирами.

– Давай к сути, – сказала я. – Суммируй все слухи, мне надоело перечисление.

– Что твоя способность поднимать из могил зомби дает тебе преимущество по отношению к любой нежити, в том числе к вампирам. Что поскольку ты оборотень, который не перекидывается, это тебе дает лучшее от человека и животного. Что причина, почему ты превосходишь всех нас, в том, что ты превосходишь любого человека, как бы силен он ни был, и остаешься при этом человеком.

– Слышу некоторую тему, – сказала я Зебровски.

– Не надо ее называть, – ответил он.

– Я лучше убиваю монстров, потому что сама монстр. Так?

– Я такого не говорил.

– Но именно так говорят некоторые?

Он неопределенно пожал плечами, ежась от неловкости.

– Вспомни, что некоторые ревнуют к моему послужному списку, а некоторые просто ревнуют, как Арнет.

– Некоторые боятся, Блейк.

– Боятся меня, – сказала я, отодвигая тарелку. Наелась.

– Не тебя, а стать тобой. Они боятся, что единственный способ достичь твоего уровня – стать такой, как ты.

– Ты имеешь в виду, стать монстром.

– Ты была в том деле, когда маршал Лайла Карлтон подхватила ликантропию.

– Да.

Это была первая вампирская охота Лайлы, и могла стать ее последней. Она выжила после нападения вервольфа, но сама стала такой же.

– Она сражалась за свой значок и осталась маршалом. Ей единственной разрешили остаться после того, как она перекинулась.

– Я была первой, кому разрешили остаться после положительного анализа, – ответила я.

– Но ты не меняешь форму.

– Это да.

– Говорят, ты ее накручивала драться за свою должность.

– Брайс, это с любым из нас может случиться. Единственная причина, почему я не в той же лодке, это что я не меняю форму.

– Вот почему она сохранила свой значок: потому что следующим может быть любой из нас. Они испугались, что если она подаст в суд, то выиграет. Сейчас она на канцелярской работе, но если ее вернут к оперативной, это откроет возможность поступать на службу тем, кто уже оборотень.

Я кивнула:

– Мне эта мысль близка. Я знаю отставных копов и военных, которые стали отставными лишь потому, что на работе подверглись нападению и сразу же были комиссованы.

Он посмотрел на меня, потом на Зебровски:

– А ты взял бы себе напарника, который полностью перекидывается?

– Если бы это была Анита – взял бы не думая.

Брайс посмотрел на свою тарелку: там мало чего оставалось. Копы-мужчины часто так едят – втягивают в себя.

– Так чего же ты все-таки стоишь в деле,Блейк?

Я посмотрела на Зебровски. Он показал «скажи ему», почти незаметным жестом, каким билетер направляет зрителя к его месту. Но куда мне привести Брайса: к правде, ко лжи? К чему?

– Я хороший коп, если меня не заставлять следовать приказам слишком буквально.

Зебровски фыркнул в банку с газировкой. Я не дала себе труда скривиться в его сторону.

– Но когда надо убивать, это я умею хорошо. А мое «хорошо» – это очень, очень высокий уровень.

– Про любого другого я бы сказал, что он хвастается, но говорить правду – это не хвастовство.

– Она не хвастается, – сказал Зебровски.

Я посмотрела на него, и мы обменялись одним из тех долгих взглядов, которые так любят мужчины и которые так озадачивают женщин. Взгляд, говорящий все о том, что значит вместе работать, быть друзьями, держать в руках жизнь друг друга. Я в буквальном смысле не давала вывалиться его внутренностям, когда его распорола очень не-викканская колдунья-оборотень. Если ты действительно держала в своих руках чужую жизнь, то слово «друг» этого не передаст. Но взгляд, один взгляд может передать и это, и еще многое.

– Тогда я хочу учиться охоте на монстров у тебя, а не у Киркланда.

– Можешь иногда записываться мне в пару, если хочешь, – сказала я.

– Ага, – подтвердил Зебровски. – Чем чаще, тем веселее.

– Так как мне все-таки избавить Арнет от навязчивой идеи романа со мной?

Я покачала головой:

– Понятия не имею.

– Я за свою жизнь понял только одну женщину, и она милостиво вышла за меня замуж, что избавило меня от необходимости расшифровывать кого-либо еще.

– Понимаю, – ответил Брайс. Он улыбнулся своей очаровательной полуулыбкой, потом во весь рот. Зубы у него были белые и ровные, как в рекламе зубной пасты. В каком-то чуть сниженном, домашнем стиле он был идеально красив. – Я стану встречаться с Арнет и посмотрю, отвлечет ли это ее внимание от тебя и твоих мужчин.

– А это не вызовет у нее одержимость тобой, чего ты как раз хотел бы избежать?

Он пожал плечами:

– Я буду встречаться с ней и еще с несколькими. Два-три месяца покручу такие романы, потом меня переведут в другой штат, а Арнет, даст бог, окажется достаточно ревнива, чтобы я закаялся заводить романы на работе, и это уже будет ее вина, а не моя.

– Идея неплохая, – сказала я.

– И, может быть, это избавит ее от одержимости твоим Натэниелом и остальными твоими мужчинами.

– Добровольно вызываешься прикрыть собой эту амбразуру? – Он мне улыбнулся своей фирменной улыбкой. – Ты знаешь, что на меня это не действует.

Улыбка чуть увяла. Он понимал, как ею можно пользоваться.

– Извини, запомню, чтобы на тебя не тратить улыбок.

Я невольно улыбнулась в ответ, а Зебровски покачал головой:

– Не можешь не флиртовать с женщинами?

– Люблю флиртовать. Это веселое занятие, и если я флиртую с женщинами, окружающие думают, что я ими заинтересован.

– Такой способ скрываться, – сказала я.

– Да, – подтвердил он, на этот раз без улыбки.

– Скрывать, кто ты и кто тебе на самом деле нравится, – изнуряющее занятие, – сказала я.

Он опустил взгляд к лежащим на столе рукам.

– Угу.

Улыбки не было сейчас абсолютно.

Не знаю, почему я так сделала, но я потянулась через стол и накрыла его руку своей – положила, потому что моя рука намного меньше, – но это заставило его поднять на меня грустные карие глаза.

– Я знаю, каково скрывать, кого ты любишь.

Это заставило его улыбнуться – улыбкой более грустной, более настоящей. Он повернул руку ладонью вверх, будто мы держимся за ручки, и тут вошла детектив Джессика Арнет с большой компанией женщин с работы.

Никогда в жизни мне не хотелось иметь незагороженный обзор двери меньше, чем в этот момент. Брайс посмотрел мне в лицо и спросил шепотом:

– Это Арнет?

– Да.

– Если у меня роман с тобой, то я в безопасности.

Я ответила, стараясь не шевелить губами:

– Не стоит делать из меня бороду – очень колется.

Он пожал мне руку и отпустил, чтобы развернуть плечи и адресовать улыбку вошедшим женщинам, они как раз направлялись к нашему столу. Выражения их лиц заполняли всю гамму от холодного до откровенно сердитого. Сердитые были не у полицейских – у канцелярских работниц. Копы учатся скрывать свои эмоции куда раньше, чем становятся детективами. По лицу Арнет трудно было что-либо прочесть, но выражение его добрым не было. Сужающееся книзу лицо казалось тонким и почти все время суровым, будто эмоции его иссушили так, что выступила костная структура. Глаза такой темноты, какой я в них раньше не видала. Светлые глаза светлеют от гнева, темные – темнеют.

Остальные дамы выстроились за ее спиной греческим хором неодобрения.

– Ты и с маршалом Брайсом тоже встречаешься?

– Нет, – ответила я.

Брайс встал, и я знала, что он одаряет их своей непревзойденной улыбкой. Женщины смотрели на него так, будто солнце выглянуло из-за туч, красивое, аппетитное, мужественное солнце. Арнет продолжала смотреть на меня.

– Я как раз спрашивал маршала Блейк и детектива Зебровски, – сказал Брайс, – у кого из вас есть бойфренд или что-то в этом роде. У меня на одной работе были некоторое недоразумения с красивой женщиной, которая забыла упомянуть, что у нее есть жених. Я к чужим подругам или невестам не пристаю.

– А зачем было Аниту спрашивать?

– Ну, мне нужно было мнение женщины, потому что они больше мужчин обращают внимание на такие вещи, и нужна была женщина, в которой я не заинтересован, чтобы не было конфликта интересов.

Тут Арнет на него посмотрела:

– Она тебя про кого-нибудь из нас предупредила?

– Она сказала, что вы все свободны и очаровательны.

Арнет обернулась ко мне:

– Ты сказала, что я очаровательна?

– Нет, но это же не я стою перед красивым перспективным холостяком и злюсь изо всех сил на другую женщину, что перед ним сидит. Это все ты, Арнет.

Это, кажется, до нее дошло, потому что она моргнула и посмотрела на Брайса – он как раз обошел ее и заговорил с другими женщинами. Они слушали от него комплименты и говорили комплименты ему. Арнет смотрела минуту, будто не могла сообразить, как встрять, и тут Брайс повернулся к ней, улыбнулся и сказал:

– Как раз думал, не окажете ли вы мне честь прийти на мое первое в Сент-Луисе свидание, детектив Арнет?

– Буду только рада, – ответила она, но радости в голосе слышно не было. Лица ее я уже не видела, но ручаюсь, она не смотрела на него, разинув рот, как остальные.

– Вот поймаем этих бандитов и договоримся точнее.

Она дала ему номер своего сотового, он взял ее руку и поцеловал, все невероятно очаровательно. Единственный мужчина, который мог бы это сделать так, чтобы не выглядеть в моих глазах дураком, это Жан-Клод, но ему больше шестисот лет и он родом из тех времен, когда целовать даме руку было куда более принято. У современных мужчин это просто не получается.

– Приятного аппетита, дамы, увидимся на работе.

Мы с Зебровски поняли это так, что надо вставать и идти за Брайсом. Арнет, когда я проходила, поймала меня за локоть, и я сумела подавить желание оттолкнуть ее руку.

– Блейк, от этого держись подальше.

– С удовольствием, – ответила я, не останавливаясь. Ей надо было либо отпустить руку, либо взяться крепче – она отпустила.

Зебровски и Брайс на нас смотрели, поджидая меня. Я поравнялась с Зебровски, и мы вслед за Брайсом пошли между столами в сторону парковки.

– Что она тебе сказала? – спросил Зебровски.

– Предупредила, чтобы держалась от Брайса подальше.

Я пошла к джипу, они за мной.

– Я усугубил твои проблемы с Арнет?

– Не знаю, – ответила я, пискнув ключами. Вдохнула свежий поздневесенний воздух и медленно его выдохнула.

– Прости, Блейк, я не хотел ухудшать ситуацию, – сказал Брайс поверх крыши машины.

Зебровски уже сидел на пассажирском сиденье, пристегнувшись и готовый ехать. Брайс сел на заднее.

– Тебе придется идти с ней на свидание. Это уже достаточная кара, – сказала я, включая мотор.

– Как это получилось, что я начал вечер, пытаясь ускользнуть от Арнет, а закончил, назначив ей свидание?

– Аналогичный случай, у меня так обычно с мужчинами.

– В смысле? – спросил Брайс.

Я медленно сдала назад, ожидая, чтобы машина сзади ушла с парковочного места, не зацепив нас.

– Большинство мужчин, с которыми я заводила роман, это как раз те, с которыми я старалась его не заводить. В тех, кого люблю, я влюблялась с воплями ужаса и отбрыкиваясь изо всех сил.

– Правда? – спросил Брайс.

– Правда, – ответили мы с Зебровски одновременно. Переглянулись, он улыбнулся широко, и я улыбнулась в ответ. – Зебровски уже сказал: ненавижу влюбляться.

– Почему? – спросил Брайс.

Я наконец-то объехала того идиота, который был сзади. Он будто не мог понять, то ли он паркуется, то ли уезжает.

– Не знаю точно. Наверное, боюсь слишком много давать над собой власти, а может быть, боли или обиды – выбери сам.

– А я люблю, когда я влюблен.

– А я люблю, когда я влюблен в Кэти, – сказал Зебровски.

Я улыбнулась и влилась в ночной поток машин, в Сент-Луисе весьма спорадический.

– И мне тоже нравится быть влюбленной в тех, кого я сейчас люблю, – сказала я.

– Слишком много в списке?

– Да нет. Я не могла бы честно включить всех мужчин, живущих у меня в доме, в список «я тебя люблю», так что я не буду называть имена, чтобы ничьи чувства не задеть.

– Мы никому не скажем, – сказал Зебровски.

– И я никому не скажу, – ответила я.

– Как получилось, что ты живешь с мужчинами, в которых не влюблена? – спросил Брайс.

– Я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы отвечать на этот вопрос.

– Прости, а Зебровски ты можешь ответить?

– Он не спрашивал.

Зебровски выставил кулак, я до него легко дотронулась, ведя машину.

За все годы, что я знаю Зебровски, он мне не задал столько вопросов, сколько Брайс за один вечер. Как-то я не была уверена, что Брайс останется в списке топ-десять тех людей, с кем мне хочется общаться – если он всегда такой любопытный. Устройство моей жизни мне подходит, я им довольна, но я не обязана рисовать схему этого устройства кому бы то ни было. Тем более новоиспеченному федеральному маршалу, который в городе считаные дни. Я поняла, что не только об Арнет и ее мотивах знаю слишком мало. Хотя это дело поправимое. Брайс – он просто дружелюбный или что-то из меня выуживает? Я ведь, услышав, что он гей, очень много защит сняла. И Зебровски тоже. А если он соврал? Или я слишком подозрительна? Может быть. А может быть, пока не увижу Брайса с мужчиной в постели, то не буду знать, мне он врал или Арнет. Вот что я знаю точно – кому-то из нас он соврал.