Цветы тьмы Аппельфельд Аарон

– Который час? – спросил Хуго.

– Половина третьего ночи.

Странно, промелькнула у него мысль, почему мама говорит – «ночи»? Ведь вокруг ни единого огонька, одна только ночь. Зачем же это «ночи», разве само собой не понятно?

– Уже очень поздно. Мне не хочется слишком уж беспокоить Марьяну. Но если мы постараемся, через полчаса будем там, – тихо сказала мама.

Мама оказалась права. Вскоре они уже стояли перед узкой деревянной дверью. Мама постучала, и на заданный женским голосом вопрос ответила:

– Юлия.

Дверь открылась, и в ней показалась высокая женщина в длинной ночной сорочке.

– Вот и мы, – сказала мама.

– Заходите.

– Я тебя не побеспокою. Одежда Хуго в чемодане, а в рюкзаке книги и игры. Мы шли по канализационным трубам. Надеюсь, одежда не испачкалась. Ты знакома с Хуго?

– Он вырос с тех пор, как я в последний раз видела его, – сказала она и взглянула на него.

– Он хороший мальчик.

– Не сомневаюсь.

– Марьяна присмотрит за тобой. Она помнит тебя с тех пор, как ты был малышом.

– Мама… – сказал Хуго, не в силах больше выговорить ни слова.

– Мне надо уходить, чтобы добраться до деревни до рассвета. – Она говорила со странной торопливостью, достала какой-то блестящий предмет и подала его Марьяне.

– Что это? – спросила Марьяна, не глядя на драгоценность.

– Это для тебя.

– Бог ты мой. А ты?

– Я пойду отсюда к Сарине, надеюсь добраться туда до восхода солнца.

– Будь осторожна, – сказала Марьяна и обняла маму.

– Хуго, дорогой, помни – всегда быть тихим и вежливым. Не приставать с вопросами и ни о чем не просить. Всегда говорить «пожалуйста», всегда говорить «спасибо».

Слова застревали у нее во рту.

– Мама… – Он пытался задержать ее еще хоть на минуту.

– Я должна идти, береги себя, родной, – сказала мама, поцеловала его в лоб и резко отодвинулась от него.

– Мама, – хотел сказать он, но слово застряло у него во рту.

Он еще успел поглядеть, как она уходила. Она шла пригнувшись, пробираясь сквозь кусты. Когда густая темень поглотила ее, Марьяна закрыла дверь.

Жизнь переломилась, но Хуго не почувствовал этого. Может, из-за пронизывавшего ночного холода, а может – из-за усталости. В растерянности он сказал:

– Мама ушла.

– Она вернется, – ответила Марьяна без особой уверенности.

– До деревни далеко? – спросил Хуго, нарушив первую из маминых заповедей.

– Не беспокойся о маме, она опытная, дорогу найдет.

– Извините, – попытался он исправить свою ошибку.

– Ты наверняка устал, – сказала Марьяна и отвела его в чулан. Это было длинное узкое помещение без окон, с первого взгляда напоминавшее просторную кладовку у них дома, только запах кожи тут же напомнил ему подвал сапожной мастерской «Юпитер», куда мама раз в несколько месяцев относила обувь в починку.

– Это будет твоя спальня. Дать тебе чего-нибудь попить?

– Спасибо, не нужно.

– Принесу тебе супа.

Присмотревшись, он разглядел цветастые халаты на вешалках, несколько пар обуви, а на чем-то вроде скамейки – разбросанные шелковые чулки, корсет и бюстгальтер. Эти женские принадлежности на миг привлекли его внимание.

Марьяна принесла суп и сказала:

– Пей, миленький, у тебя был трудный день.

Хуго напился супа, а Марьяна осмотрела его и сказала:

– Большой парнишка. Сколько тебе?

– Одиннадцать.

– Выглядишь старше. Снимай ботинки и укладывайся спать. Завтра сядем вместе и обсудим, как сделать твою жизнь у меня поприятней, – сказала она и закрыла за собой дверь чулана.

На улице еще было темно, и сквозь трещины в стенах в чулан проникали крики хищных птиц и звонкий голос пробудившегося петуха. На миг ему показалось, что вот-вот распахнется дверь и, сгорбившись, как все эти последние недели, войдет мама и сразу сообщит ему, что нашла прекрасное убежище и теперь они смогут быть там вместе. Ее выразительный голос был так ясен, и он с нетерпением ждал ее прихода. Но в конце концов усталость одолела его, и он уснул.

Это был беспокойный сон, давящий на грудь и сковывающий ноги. Несколько раз он пытался избавиться от этого угнетенного состояния. Проснулся, и ему стало получше.

Теперь можно было разглядеть чулан, еще более узкий, чем казался раньше. Сквозь трещины в досках пробивался свет и освещал заднюю часть. Передняя же оставалась окутанной начинавшей рассеиваться тьмой.

Сон, как выяснилось, стер из его сердца ожидание. Он видел маму, стоящую за прилавком аптеки, папу рядом с ней – как будто бы время оставило их там. Ужас последних месяцев не отразился на них. Они выглядели спокойными и умиротворенными, и если б не их вид ледяных статуй, нисколько не изменившимися.

Он еще дивился этой замороженности, когда открылась дверь и появилась Марьяна в цветастом халате с кружкой молока в руках.

– Как спалось?

– Хорошо.

– Попей, и я покажу тебе свою комнату.

Хуго взял кружку и попил. Молоко было сладкое и свежее, проникая внутрь, оно согревало его.

– Где мама? – не смог он сдержать себя.

– Она ушла в деревню искать убежище.

– Когда она придет ко мне? – Снова он забывается, снова спрашивает…

– На это потребуется какое-то время. Пойдем, я покажу тебе свою комнату.

Такого сюрприза он не ожидал. Комната была просторной, светлой, с занавесками на окнах. Все покрывала в комнате были розового цвета, и стулья тоже. На тумбочках в беспорядке стояли разноцветные баночки и бутылочки.

– Ну как, нравится тебе комната?

Хуго не знал, что сказать, и вымолвил:

– Очень красиво.

Марьяна усмехнулась приглушенным смешком, непонятно что означавшим.

– Комната очень красивая, – поправил он себя.

– Днем ты сможешь тут играть. Иногда я сплю днем, и ты будешь охранять мой сон.

– Я буду играть в шахматы, – отвечает он.

– Иногда мне придется тебя прятать, но ты не волнуйся, это будет ненадолго, и ты снова будешь возвращаться сюда. Можно сидеть в кресле или на полу. Ты любишь читать?

– Очень.

– У меня не соскучишься, – сказала Марьяна и подмигнула.

Марьяна ушла и оставила его наедине с самим собой. Комната не походила на обычную жилую. Розовые покрывала, ароматы духов напомнили ему дамскую парикмахерскую. Одна такая парикмахерская была недалеко от его дома. Там тоже была розовая мебель. По углам полным женщинам мыли головы и делали маникюр и педикюр. Все там совершалось с расслабленной ленцой, смешками и нескрываемым удовольствием. Ему нравилось стоять и глазеть на эти радости, но мама никогда не переступала порога парикмахерской. Каждый раз, что они проходили мимо, ее губы складывались в улыбку, значения которой он не понимал.

Долгое время он стоял неподвижно, гадая о назначении этой просторной комнаты, и в конце концов решил: это не парикмахерская. В парикмахерской посередине не стоит широкая кровать.

Тем временем Марьяна вернулась и принесла поднос с маленькими бутербродами, сказав:

– Это для тебя, садись в кресло и кушай, сколько захочешь.

Хуго припомнилось, что на свадьбах официантки подавали такие же бутерброды. Дома бутерброды были попроще и без бумажных оберток.

– Это бутерброды со свадьбы, правда ведь? – сорвалось у него с языка.

– Мы тут едим такие бутерброды. Вкусные?

– Очень.

– Где ты жил в последнее время?

– В подвале нашего дома.

– Если тебя будут спрашивать, не говори, что сидел в подвале.

– А что говорить?

– Говори, что ты Марьянин сын.

Хуго, не зная, что сказать, наклонил голову.

Он чувствовал, что стоит на пороге нового периода своей жизни, периода, полного тайн и опасностей, и ему нужно быть осторожным и сильным, как он обещал маме.

Марьяна не сводила с него глаз. Хуго почувствовал себя неловко и, чтобы это прекратить, спросил:

– Это большой дом?

– Очень большой, – отвечала Марьяна, – но тебе можно быть только в моей комнате и в чулане.

– А во двор можно выходить?

– Нет, дети вроде тебя должны оставаться в доме.

Он уже обратил внимание, что Марьяна говорит короткими фразами и в отличие от мамы ничего не объясняет. Когда он покончил с бутербродами, она сказала:

– А теперь я приберусь, помоюсь, и ты вернешься в чулан.

– Можно я сам с собой поиграю в шахматы?

– Конечно, сколько душе угодно.

Хуго вернулся на свое место, и Марьяна затворила дверь чулана.

Три недели назад, когда усилились «акции», мама начала говорить о предстоящих переменах в его жизни, о новых людях, которых ему придется повстречать, и о незнакомом окружении. Она говорила не своим обычным простым языком, а со многими словами, с потайным значением. Хуго не задавал вопросов, он был растерян, и чем дальше она объясняла и предупреждала, тем больше росла его растерянность.

Теперь тайна обрела Марьянины черты.

Раньше он встречал Марьяну несколько раз, большей частью на темных тропинках. Мама приносила ей одежду и еду. Их встречи были прочувствованными и длились лишь несколько минут. Иногда они не встречались подолгу, и Марьянины черты стирались из его памяти.

Он приткнулся в темном углу, завернулся в какую-то овечью шкуру, и сдерживавшиеся до сих пор слезы брызнули и залили ему лицо.

– Мама, где ты? Где ты? – стонал он, как брошенный звереныш.

Наплакавшись, он уснул, и во сне очутился дома, а точнее – в своей комнате. Все было на месте. Вдруг появилась Анна и встала в дверном проеме. Она подросла и была одета в традиционное украинское платье. Оно шло ей.

– Анна! – закричал он.

– Что? – ответила она по-украински.

– Ты разучилась говорить по-немецки? – испуганно спросил он.

– Не разучилась, но я очень стараюсь не говорить по-немецки.

– Папа говорит, что родной язык невозможно забыть.

– Так оно, наверное, и есть, но я так старалась, что немецкие слова не лезут мне на язык, – сказала она на беглом украинском.

– Странно.

– Почему?

– Странно говорить с тобой по-украински.

Анна улыбнулась хорошо знакомой ему улыбкой, в которой смешались застенчивость и довольство собою.

– По-французски тебе тоже трудно говорить?

Она снова улыбнулась и сказала:

– В горах не говорят по-французски.

– Когда мы вернемся после войны, снова будем говорить по-немецки, правда?

– Полагаю, да, – сказала она как взрослая.

Только теперь он увидел, как она изменилась.

Она выросла, пополнела и стала больше похожа на юную крестьянку, чем на знакомую ему Анну. Кое-какие черты лица остались прежними, но стали более округлыми и полными.

– Анна! – сказал он.

– Что?

– А до конца войны ты не вернешься к нам? – спросил он и сам удивился своему вопросу.

– Мой дух все время здесь, но мое тело пока что должно быть в горах. А ты?

– Я пока что буду у Марьяны.

– У Марьяны?

– Такое впечатление, что она хорошая женщина.

– Надеюсь, что ты не ошибаешься.

– Мама тоже сказала мне, что она хорошая женщина.

– Как бы там ни было, остерегайся.

– Кого?

– Этих женщин, – сказала она и исчезла.

За миг до пробуждения Хуго успел увидеть, как Анна уменьшается до привычных ему размеров. Он так обрадовался, что она не переменилась, что от избытка чувств захлопал в ладоши и закричал «Браво!»

Он снова осмотрел чулан. Глаз остановился на цветастой широкополой шляпе, напоминавшей шляпы фокусников, которая висела на гвозде. Марьяна – фокусница, промелькнула у него мысль, ночью она развлекает посетителей цирка, а днем спит. Цирк ей как раз подходит. Тут же ему представилось, как она кричит по-птичьи, бросает высоко вверх шары и с изумительной ловкостью удерживает на голове три разноцветные бутылки.

Открылась дверь, и в проеме снова возникла Марьяна. На этот раз на ней было красивое платье в цветах, волосы собраны кверху, а в руках она держала тарелку супа.

– Прямиком с нашей кухни, – объявила она.

Хуго взял тарелку, уселся на свое место и сказал:

– Спасибо.

– Чем тут мой миленький занимался? – спросила она несколько искусственным голосом.

Хуго сразу заметил этот новый тон и ответил:

– Спал.

– Хорошее дело поспать, я тоже поспать люблю. А что видел во сне?

– Не помню, – сказал он, не раскрывая своих секретов.

– А мне снятся сны, и, к сожалению, я их помню, – сказала она и расхохоталась во весь рот.

Дома ни папа, ни мама не называли его «миленьким», «сладеньким» и тому подобными нежными словечками. Родителям претила такая словесная ласка.

Голодный Хуго мигом расправился с супом.

– Сейчас принесу тебе второе. Успел поиграть в шахматы?

– Я уснул, даже рюкзак не открывал.

– После еды можешь поиграть в моей комнате.

– Спасибо, – сказал он, радуясь тому, что слушается маминых наставлений.

Всего лишь день прошел с тех пор, как они расстались с мамой, а новое место уже не казалось ему чужим. Приходы и уходы Марьяны напоминали ему – возможно, своей периодичностью – мамины появления в подвале. Несколько часов назад ему показалось, что мама вот-вот войдет в чулан. Сейчас же он увидел, как она удаляется, скользя на волнах тьмы.

Тем временем вернулась Марьяна и принесла ему котлету с картошкой, сказав:

– Привет тебе от мамы, она добралась до деревни и останется там.

– Когда она придет навестить меня?

– Дороги сейчас опасные, ты же знаешь.

– Может, я к ней схожу?

– Для парней дорога еще опасней.

День превратился теперь для него в череду коротких снов. То это было парение в вышине, то плавание во тьме. Его внезапно разлучили с родителями и друзьями, и вот теперь он сидит в одиночестве на этом чужом полу, устланном длинными ковриками, с которых на него глазеют вышитые большущие коты. Странно: сообщение о том, что мама благополучно добралась до деревни, он не воспринял как добрую весть. Он всегда был убежден, что мама принадлежит ему. Иногда уходит, но всегда возвращается вовремя. И сейчас новость о том, что она жива, прозвучала для него как нечто само собой разумеющееся. Он еще не знал, что там, снаружи, каждое удавшееся передвижение – уже чудо.

Хуго вытащил из рюкзака шахматы, расставил фигуры на доске и сделал первый ход. Чтение книг и беседы до позднего вечера – эта часть жизни принадлежала маме. А шахматы и прогулки по городу и за городом принадлежали папе. Папа немногословен, он внимательно слушает и отвечает одним словом или двумя. Родители оба фармацевты, но у каждого свой мир. Шахматы – игра с множеством ухищрений, и папа Хуго играет отлично. Хуго знает правила игры, но не всегда проявляет необходимую осторожность. Он рискует без необходимости и, понятное дело, проигрывает. Отец не отчитывает его за поспешность и ненужный риск, а только мягко посмеивается, как бы говоря: кто рискует без нужды, обречен на неудачу.

Когда папу схватили и отправили в лагерь, Хуго плакал дни напролет. Мама пыталась убедить его, что папу не схватили, а отправили на работу вместе со многими другими мужчинами, и скоро он вернется, но Хуго был безутешен. Он представлял себе слово «схватили» в виде волков. Сколько он себя ни уговаривал, никак не мог выкинуть этих волков из головы. Час от часу их стая увеличивалась, и они волокли схваченных людей своими громадными зубами.

Он проплакал несколько дней и перестал.

Хуго поднял глаза от шахматной доски: розовая комната по-прежнему его озадачивала. На тумбочках в позолоченных рамочках поблескивали фотографии Марьяны, одетой в экзотические купальные костюмы. Ноги стройные, талия узкая, а груди выпирают как две дыни.

Странная комната, говорил он себе и пытался припомнить что-то похожее, но вспоминалась только парикмахерская, которую все называли «парикмахерской Лили», куда приходили состоятельные и избалованные женщины и сидели, развалившись в шезлонгах – а мама презирала все это.

Когда он сидел, погрузившись в игру, послышался женский смех. Не будучи знаком с домом, он не знал, раздается ли этот смех из соседней комнаты или со двора.

Он чувствовал, что его жизнь окутана многими тайнами. Но в чем они состоят, он мог лишь догадываться. Поиски приводили его в разные странные места. На этот раз ему показалось, что это смеется учительница физкультуры. Она была бесшабашной, говорила громким голосом, орала на дворника и на учеников и была всесильной повелительницей школьного двора.

Он встал, подошел к окну, отодвинул занавеску, и его глазам предстал маленький неухоженный двор, огороженный частоколом. Посреди двора стояли две коричневые курицы.

Он прислушался. Смех продолжался и переливался, но стал теперь приглушенным, как будто рот смеющейся женщины чем-то прикрыли либо она сама подавляет свой смех. Странно, сказал он себе, удивленный этим тихим двориком, живущим своей мирной жизнью.

Дневной свет приобретал красноватый оттенок, и Хуго вдруг увидел перед собой своего друга Отто. Выражение лица, особенно губ, было как всегда пессимистичным, что бросалось в глаза. Хуго тут же ясно вспомнил, как он безнадежно махал рукой при проигрыше. Поскольку это махание повторялось при каждом проигрыше, оно запечатлелось в памяти Хуго как некое застывшее движение. Мама говорила, что Отто прячется в каком-то подвале. Но Хуго видел, как Отто сидел в кузове одного из грузовиков, отвозивших схваченных в облавах людей на железнодорожную станцию.

На миг ему показалось, что Отто стоит возле двери.

– Отто, – прошептал он, – это ты?

На его шепот никто не ответил, и Хуго понял, что совершил ошибку. Ведь Марьяна строго-настрого велела не отвечать, если кто-то постучит в дверь.

Хуго свернулся клубочком в углу комнаты и замер.

Прошло несколько часов. Вечерние огни проникали сквозь окна и меняли цвета. Ему казалось, что подстерегавшие его опасности отступили и розовое пространство вокруг не только приятно, но и надежно. Его одолевало желание забраться в широкую мягкую постель и укрыться стеганым одеялом, но чутье подсказывало, что это Марьянино владение, запретное для него.

Он снова увидел родной дом, гостиную, родительскую комнату и свою. Дом не был просторным и ухоженным, но в нем было приятно. Каждое воскресенье приходили родители Отто и Анны. Хуго развлекал друзей у себя в комнате, угощал их лимонадом и фруктами. На выходные родители обычно покупали финики и инжир. С экзотическими фруктами в дом приходили те далекие жаркие страны, где они произрастали.

Гостям подавали также кофе с пирожными. Дом заполняли свежие и ароматные запахи. Все происходило с приятной неторопливостью. После ухода гостей хозяев одолевала меланхолия. Родители погружались в чтение, а Хуго сидел в своей комнате, перебирая в памяти лица гостей.

Свет в окнах посерел, и маленькое облачко осело на кустах возле забора. Он сразу разглядел, что это кусты сирени, как во дворе их дома, и его переполнила радость – он увидел что-то знакомое.

Когда ему было лет пять или шесть, он расстроился и плакал о цветах сирени, когда они внезапно увяли. Заметив, как он огорчен, мама обещала ему, что весной они снова расцветут и все будет как прежде. Ему нравился мамин оптимизм. Она всегда умела серый цвет превратить в яркий и приятный для глаз.

Папа, напротив, не умел сглаживать ситуации и менять их к лучшему. Под покровом молчаливости скрывался тихий скептик. Он не создавал вокруг себя мрачной атмосферы, но было ясно, что он не станет приукрашивать действительность. Хуго любил папу, но папины настроения его не увлекали. С мамой он всегда чувствовал себя в приподнятом настроении. Мама умела подсластить любую горькую пилюлю, как бы говоря: к чему предаваться черной грусти, когда можно помогать людям?

Теперь он снова видел папу. Почему-то ему показалось, что с тех пор, как его схватили, он постарел. Его волосы поседели, а лицо избороздили многочисленные морщины. Хуго было жаль, что папа так внезапно изменился, и он, как это делала мама, сказал себе: это обман зрения, неуместная мысль, при первой же возможности папа вернется, и все станет так, как прежде.

Пока его мысли сменяли одна другую, повечерело. Из Марьяниной комнаты чулан казался темным, и даже цветастые халаты, висевшие на вешалках, были окутаны мраком. Ему было печально от того, что он один, далеко от мамы с папой и друзей.

Жалость к себе продолжала обуревать его, но тут появилась Марьяна. На ней было то же платье, что и днем, но на этот раз она была веселее, губы накрашены, а волосы собраны кверху, открывая ее длинную шею.

– Как себя чувствует мой юный миленький дружок? – спросила она хрипловатым голосом.

– Я играл в шахматы сам с собой, – начал оправдываться он.

– Жалко, я не умею играть, а то с удовольствием поиграла бы с тобой.

– Я вас научу, это не так уж сложно.

– Марьянина голова уже отупела. Когда голова не учится, она тупеет. А я ничему не училась с тех пор, как окончила школу.

– Можно попробовать, – сказал Хуго маминым тоном.

– Жалко времени, – ответила Марьяна и помахала рукой.

Несмотря на тусклый свет в комнате, он почувствовал, что Марьяна перебрала с выпивкой. Когда она перебирает с выпивкой, то, наверное, забывает, что Хуго еще мальчик и называет его «мой юный миленький дружок». Сейчас она переменила тон и сказала:

– Милый мой, скоро ты должен будешь перебраться в свой чулан.

– Я готов, – ответил Хуго и взялся за коробку с шахматами.

– Спокойной ночи и приятных сновидений.

– Может, у вас есть лампа? – спросил Хуго, забыв, что он на попечении чужих людей.

– Лампа! – расхохоталась она. – В чулане ламп не зажигают. В чулане закрывают глаза и засыпают. Эх, если б и я могла спать по ночам…

– Извините, – сказал Хуго.

– За что ты извиняешься?

– За то, что попросил лампу.

– Ни к чему извиняться по таким мелким поводам. Иди ко мне, я поцелую тебя на ночь.

Марьяна встала на колени, и Хуго подошел к ней. Она крепко прижала его к груди и расцеловала в щеки и в губы. Запах коньяка ударил ему в нос.

– А мне не полагается поцелуйчик?

Хуго поцеловал ее в щеку.

– Так не целуются. Целоваться нужно крепко.

Хуго снова прикоснулся к ее лицу и поцеловал.

– Придется мне научить тебя целоваться, – сказала Марьяна и закрыла дверь чулана.