Мерсье и Камье Беккет Сэмюэль

— Никаких здесь велосипедов, — сказал хозяин.

Возможно, он просто ждал, что ему дадут на лапу.

— И что теперь? — сказал Камье.

— Мы могли бы примкнуть его к фонарному столбу, — сказал Мерсье.

— Что обеспечило бы нам большую свободу, — сказал Камье. Он добавил: — Передвижения.

В итоге воспользовались парапетом. С тем же результатом.

— И что теперь? — сказал Мерсье.

— Обратно в никаких велосипедов? — сказал Камье.

— Ни за что! — сказал Мерсье.

— Не зарекайся, — сказал Камье.

Таким образом они перебазировались на другую сторону улицы.

Сидя в баре, они с перебоями, как обычно у них и происходило, рассуждали о том о сем. Они говорили, умолкали, слушали друг друга, прекращали слушать, каждый как ему нравилось или как был внутренне побуждаем. Случались моменты, целые минуты, когда Камье недоставало силы поднести к губам стакан. Таким же провалам был подвержен и Мерсье. Тогда менее слабый давал пить слабейшему, вставляя край стакана ему между губ. Их обступали мрачные косматые тела, и, пока тянулся час, становилось все теснее и теснее. В этой беседе, несмотря ни на что, обрисовались среди прочих пунктов следующие:

1. Было бы бесполезно, мало того, было бы безумием отважиться двинуться дальше в настоящий момент.

2. Им всего лишь нужно попросить Хелен устроить их на ночь.

3. Ничто, ни град, ни дождь, ни солнце, не помешает им выступить наутро, с первым проблеском зари.

4. Им не в чем себя упрекнуть.

5. Существует ли то, что они ищут?

6. Что они ищут?

7. Спешить некуда.

8. Все их решения касательно экспедиции требуют пересмотра в спокойной обстановке.

9. Важно только одно: отправиться.

10. Да черт с этим со всем в любом случае.

На улице они пошли под руку. Через несколько сотен ярдов Мерсье обратил внимание Камье на тот факт, что они не попадают в ногу.

— У тебя свой шаг, — сказал Камье, — у меня свой.

— Я никого и не обвиняю, — сказал Мерсье, — но это изматывает. Мы движемся рывками.

— Ты лучше бы потребовал прямо, — сказал Камье, — прямо, просто и ясно, чтобы я либо выпустил твою руку и отошел, либо подлаживался под твои спотыкания.

— Камье, Камье, — сказал Мерсье, сжимая его руку.

Они вышли на перекресток и остановились.

— Ну и в какую сторону нам тащиться теперь? — сказал Камье.

— Мы в неординарном положении, — сказал Мерсье, — я имею в виду, по отношению к дому Хелен, если я правильно понимаю, где мы сейчас находимся. Ибо все эти дороги приведут нас туда с равным успехом.

— Тогда пошли назад, — сказал Камье.

— А как же насчет того, что мы не можем позволить себе отступать? — сказал Мерсье.

— Мы не можем торчать тут всю ночь, — сказал Камье, — как два дурака.

— Давай бросим зонт, — сказал Мерсье. — Он упадет определенным образом, под действием закона, о котором мы не знаем ничего. А нам останется просто устремиться в обозначенном направлении.

Зонт ответил: Налево! Он был похож на огромную раненую птицу, огромную птицу дурного знамения, подстреленную охотниками и с трепетом ожидающую своего coup de grace[11]. Сходство было поразительное. Камье подобрал его и повесил себе на карман.

— Он не сломался, я надеюсь, — сказал Мерсье.

Тут их внимание было привлечено странной фигурой джентльмена в легком, несмотря на промозглый воздух, сюртуке и в цилиндре. Одно мгновение им казалось, он идет в ту же сторону, что и они, ибо виден он им был с тыла. Его руки, жестом кокетливого слабоумного, держали полы визитки высоко и далеко в стороны. Он продвигался осторожно, широкой деревянной поступью.

— Тебе попеть захотелось? — сказал Камье.

— Да вроде бы нет, — сказал Мерсье.

Снова начинался дождь. Впрочем, разве он когда-нибудь переставал?

— Давай поспешим, — сказал Камье.

— А почему ты спросил меня? — сказал Мерсье.

Камье, казалось, затруднялся с ответом. Наконец он сказал:

— Я слышу пение.

Они остановились, чтобы прислушаться получше.

— Я не слышу ничего, — сказал Мерсье.

— А ведь у тебя хороший слух, — сказал Камье, — если я не ошибаюсь.

— Очень неплохой, — сказал Мерсье.

— Странно, — сказал Камье.

— Ты все еще слышишь? — сказал Мерсье.

— Смешанный хор, совершенно определенно, — сказал Камье.

— Может быть, это галлюцинация, — сказал Мерсье.

— Возможно, — сказал Камье.

— Побежали, — сказал Мерсье.

Они пробежали немного в сырости и темноте, не встретив ни души. Когда бег закончился, Мерсье стал ныть, в каком хорошеньком виде, промокшими насквозь, они теперь прибудут в «У Хелен», на что отвечая, Камье описывал, как они тут же разденутся и развесят свои вещи над огнем или в сушильном шкафу, где горячие трубы.

— Если вдуматься, — сказал Мерсье, — почему мы не пользуемся нашим зонтом?

Камье посмотрел на зонт, который теперь у него в руке. Он взял его так, чтобы свободнее было бежать.

— Мы в самом деле могли бы, — сказал он.

— К чему обременять себя зонтом, — сказал Мерсье, — и не раскрывать его, когда это необходимо?

— Действительно, — сказал Камье.

— Так раскрой его сейчас, бога ради, — сказал Мерсье.

Но Камье не смог его раскрыть.

— Дай сюда, — сказал Мерсье.

Но Мерсье не смог раскрыть его тоже.

Это был момент, выбранный дождем, выступающим от лица всеобщей паскудности, чтобы начать лить как из ведра.

— Заело, — сказал Камье, — никак не растягивается.

Мерсье употребил грязное выражение.

— Ты меня имеешь в виду? — сказал Камье.

Обеими руками Мерсье поднял зонт высоко над головой и швырнул его на землю. Он употребил другое грязное выражение. И в довершение всего, запрокинув к небу мокрое, дергающееся лицо, сказал: А ты… тебя я знаешь куда драл…

Несомненно, отчаяния Мерсье, героически сдерживаемого с самого утра, сдерживать далее было уже нельзя.

— Так это нашего маленького омниомни ты пытаешься оскорбить? — сказал Камье. — А тебе следовало бы понимать. Это, наоборот, он тебя дерет. Омниомни, всенедиромый[12].

— Я попросил бы избавить миссис Камье от участия в этой дискуссии, — сказал Мерсье.

— Рехнулся, — сказал Камье.

Первое, что замечали в «У Хелен», — это ковер.

— Ты посмотри на этот ворс, — сказал Камье.

— Первоклассный мокет[13], — сказал Мерсье.

— Невероятный, — сказал Камье.

— Будто и не видел его никогда прежде, — сказал Мерсье, — а ведь валяешься на нем все эти годы.

— Я никогда не видел его прежде, — сказал Камье, — и теперь я не смогу его забыть.

— Это все слова, — сказал Мерсье.

Если ковер в тот вечер и бросался по-особенному в глаза, он был не единственным, что в них бросалось, ибо какаду бросался в них тоже. Он нетвердо держался на своей жердочке, подвешенной в углу к потолку и головокружительно колеблемой противоборствующими качанием и верчением. Он бодрствовал несмотря на поздний час. Грудь его поднималась и опускалась немощно и судорожно, пух на ней слабо трепетал при каждом вздохе. Клюв то и дело распахивался и по целым, казалось, секундам оставался по-рыбьи разинут. Тогда становилось видно, как шевелится черное веретено языка. Глаза, которые он прятал от света, исполненные невыразимого страдания и недоумения, казались настороженными. Мучительная дрожь пробегала по оперению, полыхавшему карикатурным великолепием. Под ним, на ковре, была размазана добрая порция свежего дерьма.

— Есть моя кровать и есть кушетка, — сказала Хелен.

— Они в полном вашем распоряжении, — сказал Мерсье. — Что до меня, я не собираюсь спать ни с кем.

— Изящный маленький отсосик, — сказал Камье, — и сделай одолжение, не слишком затянутый. Но больше ничего.

— Принято, — сказала Хелен. — Изящные маленькие отсосики, но больше ничего.

— Я лягу на полу, — сказал Мерсье, — и буду ждать рассвета. Картины и лица будут проходить передо мной, дождь, словно когтями, будет стучать по стеклянной крыше, а ночь — перебирать свои оттенки. Мной овладеет страстное желание выброситься из окна, но я с ним справлюсь. И он проревел еще раз: — Я справлюсь!

Опять на улице, они все задавались вопросом, что же они сделали с велосипедом. Сак тоже исчез.

— Ты видел попугая? — сказал Мерсье.

— Прелесть, — сказал Камье.

— Он ночью стонал, — сказал Мерсье.

Камье подверг это сомнению.

— Меня теперь до самой смерти это будет преследовать, — сказал Мерсье.

— Я и не знал, что у нее такой есть, — сказал Камье. — Вот что меня преследует, так это ее киддерминстер.

— Я тоже, — сказал Мерсье. — Она говорит, он у нее уже много лет.

— Врет, конечно, — сказал Камье.

Все еще лил дождь. Они не знали, куда направиться, и укрылись под аркой.

— Когда именно ты заметил, что сак пропал? — сказал Камье.

— Нынче утром, — сказал Камье, — когда пошел принять свои сульфамиды.

— Я не вижу никаких следов зонта, — сказал Мерсье.

Камье оглядел себя, ссутулившись и расставив руки, будто речь шла о пуговице.

— Мы, должно быть, оставили его в «У Хелен», — сказал он.

— Я так чувствую, — сказал Мерсье, — что если мы не покинем этот город сегодня, мы не сделаем этого никогда. Поэтому давай дважды подумаем, прежде чем пытаться.

Он чуть не сказал возмещать.

— Что именно там, в саке, было? — сказал Камье.

— Туалетные принадлежности и предметы первой необходимости, — сказал Мерсье.

— Чрезмерная роскошь, — сказал Камье.

— Несколько пар носков, — сказал Мерсье, — и одни кальсоны.

— Боже, — сказал Мерсье.

— Кое-что съедобное, — сказал Мерсье.

— Тухлятина, созревшая для помойной ямы, — сказал Камье.

— При условии, что мы все это снова найдем, — сказал Мерсье.

— Давай сядем в первый же экспресс на юг! — закричал Камье. Он добавил, сдержаннее: — Тогда у нас не возникнет искушения сойти на ближайшей остановке.

— А почему юг? — сказал Мерсье. — А не север, или запад, или восток?

— Я предпочитаю юг, — сказал Камье.

— И это достаточное основание? — сказал Мерсье.

— Это ближайший вокзал, — сказал Камье.

— Правда, — сказал Мерсье.

Он вышел на мостовую и посмотрел туда, куда и обычно смотрел, на небо, на серую пелену.

— Беспросветно свинцовое, — сказал он, снова занимая свое место под аркой. — Без зонта мы потонем как крысы.

Камье раскритиковал это сравнение.

— Как крысы, — сказал Мерсье.

— Даже будь у нас зонт, — сказал Камье, — мы не смогли бы им воспользоваться, потому что он сломан.

— Это что еще за новости? — сказал Мерсье.

— Мы сломали его вчера, — сказал Камье. — Идея была твоя.

Мерсье обхватил голову руками. Постепенно сцена проступила у него в памяти. Он выпрямился гордо, в полный рост.

— Пусть, — сказал он. — Сожаления напрасны.

— Будем носить плащ по очереди, — сказал Камье.

— Мы будем в поезде, — сказал Мерсье, — летящем к югу.

— Сквозь мокрые оконные стекла, — сказал Камье, — мы пытаемся сосчитать коров, далеко дрожащих под скудной защитой живых изгородей. Взлетают грачи, промокшие и забрызганные грязью. Но вокруг понемногу светлеет, и мы прибываем в бриллиантовое сияние восхитительного зимнего дня. Похоже на Монако.

— Не похоже, чтобы за последние сорок восемь часов я что-нибудь ел, — сказал Мерсье. — А тем не менее я не голоден.

— Нужно есть, — сказал Камье. И продолжил сравнением желудка с пузырем.

— Между прочим, — сказал Мерсье, — как твоя киста?

— Молчит, — сказал Камье, — но под поверхностью назревает беда.

— И что ты тогда будешь делать? — сказал Мерсье.

— Я бы, пожалуй, осилил слойку с кремом, — сказал Мерсье.

— Жди здесь, — сказал Камье.

— Нет, нет! — закричал Мерсье. — Не оставляй меня! Не будем покидать друг друга!

Камье вышел из-под арки и начал переходить улицу. Мерсье звал его назад, и последовали препирательства слишком глупые, чтобы их приводить, такие глупые они были.

— Другой бы обиделся, — сказал Камье. — Но я, учитывая обстоятельства, нет. Ибо я говорю себе: Это тяжелый час, и Мерсье… ну… Он подвинулся к Мерсье, который проворно отпрянул. Я только хотел обнять тебя, — сказал Камье. — Я сделаю это как-нибудь в другой раз, если у меня из головы не вылетит, когда ты не будешь таким заносчивым,

Он ступил под дождь и исчез. Оставшись в арке один, Мерсье стал шагать туда-сюда, погрузившись в горькие раздумья. В первый раз со вчерашнего утра они разделились. Внезапно подняв глаза, словно бы оторвав их от зрелища, которого уже невозможно было более выносить, он увидел двух детишек, маленького мальчика и маленькую девочку, которые замерли, уставившись на него. На них были одинаковые маленькие черные с капюшоном дождевички, у мальчика за спиной ранец. Они держались за руки.

— Папа! — сказали они в один голос или почти.

— Добрый вечер, детки, — сказал Мерсье. — Проваливайте-ка отсюда!

Но они нет, не сдавали позиции, только покачивали маленькими сомкнутыми ручонками вперед-назад, вперед-назад. Наконец, маленькая девочка высвободила свою и подвинулась к тому, кого они назвали «папа». Она протянула ему свои маленькие ладошки, словно просила поцелуя или хотя бы внимания к себе. Маленький мальчик последовал ее примеру с видимой опаской. Мерсье поднял ногу и топнул о панель. Прочь! — закричал он. Он напустился на них, дико жестикулируя, с искаженным лицом. Дети отступили на тротуар и там снова замерли. Убирайтесь на хер! — завопил Мерсье. Он в бешенстве метнулся к ним, и они кинулись наутек. Но вскоре остановились и оглянулись. То, что они увидели, должно быть произвело на них сильное впечатление, ибо они снова сорвались с места и скрылись в первом же проулке. Что до несчастного Мерсье, убедившегося, после нескольких минут злобного кипения и мучительной неизвестности, что опасность миновала, он, промокший насквозь, вернулся под арку и возобновил свои размышления если и не с того места, где они были прерваны, то по крайней мере с близкого к нему.

Размышления Мерсье отличались тем, что одни и те же зыби и волны прокатывались через них все и выбрасывали мысль, в какие бы плавания она ни пускалась, неизменно на одни и те же камни. Это были, пожалуй, не столько даже размышления, сколько темный поток печальных дум, где прошлое и будущее сливались в одну реку и смыкали воды поверх всегда отсутствующего настоящего. Ну ладно.

— Вот, — сказал Камье. — Надеюсь, ты не волновался.

Мерсье извлек пирожное из обертки и положил себе на ладонь. Он гнулся вперед и вниз, покуда нос его едва не коснулся пирожного, и глаза, понятно, не слишком отставали. Из этого положения он бросил в сторону Камье косой взгляд, исполненный недоверия.

— Кремовый рожок, — сказал Камье. — Лучшее, что я сумел найти.

Мерсье, все так же согнувшись пополам, шагнул вперед, к выходу из-под арки, где света было побольше, и исследовал пирожное снова.

— Он полон крема, — сказал Камье.

Мерсье медленно сжал кулак, и пирожное фонтаном брызнуло у него меж пальцев. Широко раскрытые глаза наполнились слезами. Камье подошел ближе, чтобы лучше видеть. Слезы набухли, перелились через край, стекли вниз по морщинистым щекам и потерялись в бороде. Лицо оставалось неподвижным. Глаза, все еще источавшие влагу и, без сомнения, незрячие, были, казалось, нацелены на какой-то предмет, шевелящийся на земле.

— Если ты его не хотел, — сказал Камье, — так отдал бы лучше собаке или ребенку.

— Я в слезах, — сказал Мерсье, — не лезь.

Когда поток иссяк, Камье сказал:

— Позволь предложить тебе наш носовой платок.

Бывают дни, — сказал Мерсье, — каждую минуту кто-нибудь рождается. Потом мир полон маленьких сраных Мерсье. Это ад. И нет ему конца!

— Хватит, — сказал Камье. — Ты похож на заглавную S. Лет девяноста.

— Если бы, — сказал Мерсье. Он вытер руку сзади о штанину. Он сказал: — Я готов ползти дальше в любой момент.

— Я ухожу, — сказал Камье.

Бросаешь меня на произвол судьбы, — сказал Мерсье. — Я так и знал.

— Тебе известны мои маленькие особенности, — сказал Камье.

— Нет, — сказал Мерсье. — Но я рассчитывал, что твоя дружба поможет мне перетянуть мой срок.

— Я мог бы помогать тебе, — сказала Камье. — Но я не могу тебя воскресить.

— Возьми меня за руку, — сказал Мерсье, — и уведи подальше отсюда. Я буду семенить подле как маленький щенок или крошечный карапуз. И настанет день.

Ужасный визг тормозов разорвал воздух, за ним последовали вопль и звучный удар. Мерсье и Камье бросились (после секундного колебания) на улицу и были вознаграждены заслоненным вскоре толпою зевак видом большой, толстой женщины, слабо корчившейся на земле. Беспорядок ее одежды рассекречивал потрясающую массу вздымающегося белья, исходно белого цвета. Ее жизнь истекала с кровью из одной или более ран, и уже достигла водостока.

— О, — сказал Мерсье. — Это то, что мне было нужно. Я уже чувствую себя новым человеком.

Он и на самом деле преобразился.

— Пускай это станет для нас уроком, — сказал Камье.

— В смысле? — сказал Мерсье.

— Никогда не отчаиваться, — сказал Камье, — и не терять нашей веры в жизнь.

— А, — сказал Мерсье с облегчением. — Я боялся, ты имеешь в виду что-нибудь еще.

Когда они уходили, мимо проехала санитарная карета, спешившая к месту происшествия.

— Что, прости? — сказал Камье.

— Стыд вопиющий, — сказал Мерсье.

— Не понял, — сказал Камье.

— Шесть цилиндров, — сказал Мерсье.

— И что? — сказал Камье.

— А еще говорят о нехватке бензина, — сказал Мерсье.

— Жертв, возможно, больше чем одна, — сказал Камье.

— Это может быть и ребенок, — сказал Мерсье, — им в высшей степени безразлично[14].

Дождь лил мягко, как из хорошей лейки. Мерсье шел, подняв кверху лицо. Порой он вытирал его свободной рукой. Он уже довольно давно не умывался.