Заговор Тюдоров Гортнер Кристофер

Глава 9

Мне понадобилось время, чтобы овладеть собой. Я слышал, как Елизавета громко окликает конюшенных мальчиков:

– Вернитесь лучше к работе, пока старший конюх не увидал, как бессовестно вы тут транжирите мои денежки! И помните: я желаю, чтобы моему коню давали лучший фураж, а не то дешевое сено, которым вы потчуете всех дворцовых лошадок. Да принесите на ночь побольше одеял, потому что мой Кантила – нежное создание, привыкшее к куда более солнечному климату, чем наш. Если с ним что-нибудь случится, вы у меня попляшете!

Слушая, как мальчишки хохочут от души и обещают сделать все, как она велела, я не смог сдержать улыбку. Даже в величайшей опасности Елизавета заботилась о своем Кантиле, дорогом арабском скакуне, которого баловала, как дитя. Кроме того, принцесса мудро сеяла повсюду, где могла, семена будущей преданности. Эти мальчишки отныне станут ее добровольными рабами: ведь она дала им деньги, чтобы пьянствовать и предаваться азарту в часы работы.

Сейчас эти лоботрясы с топотом разбежались по стойлам, чтобы наконец заняться делом. Никто не обратил на меня внимания, когда я, стряхнув с носа соломинку, отправился к моему Шафрану. Конь приветливо фыркнул и принялся обнюхивать мой плащ в поисках сушеных яблок, которые я обычно приносил с собой. Сегодня я забыл заглянуть в кухни за угощением, а потому извинился перед возмущенно замотавшим головой Шафраном и оглядел ранку на лбу под челкой, о которой упоминал Перегрин. Ранка уже заживала – простая царапина. Шафран был вполне готов к верховым прогулкам.

В эту минуту в стойло ворвался Уриан и бросился ко мне, возбужденно лая. Обернувшись, я увидел Перегрина, вцепившегося в поводок пса; глаза мальчишки сияли, а волосы были растрепаны. Как бы он ни старался привести себя в порядок, но, проведя лишь пару часов без моего присмотра, неизменно выглядел так, словно угодил в ураган.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Перегрин. – Ты виделся с ней? Что она сказала?

– Неважно. – Я смерил его взглядом. – Ты что-нибудь узнал?

Он кивнул, понижая голос до шепота:

– На той лошади, которую держит наготове Тоби, Кортни посещает бордель под названием «Соколиное гнездо», что на том берегу Темзы, в Саутуарке, возле Бэнксайд-стрит. Он втюрился по уши в одну тамошнюю шлюшку и сегодня вечером снова отправится туда. Нынче утром он заплатил Тоби.

Я мрачно кивнул, беря в руки потник и уздечку Шафрана.

Лицо Перегрина вытянулось:

– Ты что, недоволен?

Седлая коня, я отозвался как можно мягче:

– Ты справился прекрасно, но больше ни о чем не проси. Все остальное я сделаю сам.

– С чего бы это? – насупился Перегрин. – Я вызнал для тебя нужные сведения и…

Я круто развернулся, цепко ухватил его за ухо, вызвав приглушенный протест, и тихо проговорил:

– Потому что я так сказал.

С этими словами я разжал пальцы, и Перегрин потер ухо.

– Больше никакой самодеятельности. Понятно?

– Да, хозяин, – пробурчал он.

Я оседлал Шафрана, и, когда взялся за поводья, Уриан заскулил.

– Она обожает пса, – сказал я. – Накорми его как следует перед тем, как оставить на псарне. Я буду ждать снаружи.

Я вывел Шафрана из стойла. За время, что я провел в конюшнях, мороз стал еще крепче. Снова пошел снег. Ледяной порывистый ветер щипал лицо. Ежась от холода, я повел Шафрана кругами по внутреннему двору, чтобы размять его перед поездкой. Сам я закутался в плащ и как можно ниже надвинул на голову капюшон. Обязательно нужно будет раздобыть новую шапку.

Из конюшен вынырнул Перегрин. Я забросил его на спину Шафрана и сам сел в седло.

– Что ж, – сказал я, – поедем поищем это «Соколиное гнездо».

Перегрин устроился позади, крепко обхватив меня за талию. Я направил Шафрана через парк, примыкавший к дворцу, и, когда громадный лабиринт Уайтхолла остался позади, пустил коня неспешным галопом. Нагие деревья сгибались под тяжестью свежевыпавшего снега; я наслаждался видом открытой местности, и ее мирная белизна напоминала мне о Хэтфилде.

Сесил ошибался. Может, я и прирожденный шпион, однако ни за что в жизни не выбрал бы по своей воле этого ремесла.

Выехав на Грейс-Черч-стрит, мы углубились в город, теснившийся на берегах Темзы. Впереди замаячил окаменелый хребет Лондонского моста, подпираемого двумя десятками каменных быков. Никогда прежде я не был на этом мосту и дивился тому, сколь огромную тяжесть он способен выдержать. Под нами простиралась застывшая река, совершенно лишенная привычных признаков жизни – лед на мелководьях был уже такой толщины, что дети катались по нему на самодельных костяных коньках. Я увидел тощего пса, который с лаем носился вслед за ними; увидел парочки, гулявшие рука об руку по неровному заснеженному берегу, и разносчиков, вовсю расхваливавших горячие пирожки, – неожиданно радостное зрелище подбодрило меня.

У северной заставы вытянулись длинные очереди тех, кто желал заплатить пошлину и пройтись по сотням лавок, облепивших обе стороны моста, словно птицы – изгородь. В ушах звенело от выкриков бродячих торговцев и зазывал. Я направлял Шафрана, крепко взяв его под уздцы: он не был привычен ни к оглушительному шуму, ни к людским толпам. Немалую лепту в общий гам вносили запряженные мулами либо волами повозки с разнообразным товаром, которые с грохотом катились по мосту, с полнейшим равнодушием прокладывая себе путь в толпе прохожих. Зимой мост становился единственным средством переправки товаров через реку, и воздух был густо пропитан зловонием навоза.

Я загляделся на здание внизу – настоящий позолоченный дворец, подымавшийся на несколько этажей в небо, с выступающими балкончиками, на которых трепетали гирлянды флажков.

– Иные люди, – сказал мне на ухо Перегрин, – живут здесь всю жизнь, так ни разу и не сойдя с моста. Он считается самым безопасным после дворца местом в городе, потому что с сигналом к гашению огней ворота с обеих сторон запирают, а здесь, на мосту, есть все, что нужно, кроме, разве что, эля и пива, потому что нет погребов.

– Запирают? – Я помрачнел. – Это плохо. Как же я вечером проеду через мост? Я же не вельможа, чтобы ослеплять стражу своим титулом всякий раз, когда понадобится обойти закон.

– Ну так можешь пройтись пешком. К ночи Темза как раз основательно промерзнет, и…

Перегрин смолк на полуслове, когда я потрясенно оглянулся на него.

– Да, верно, – пробормотал он. – Я и забыл, что ты, словно кошка, терпеть не можешь воду. Но ведь этот путь и вправду безопасный, да к тому же так намного короче. Вот увидишь. Добираться на тот берег мы будем никак не меньше часа.

Я вначале не поверил ему, но, проехав дальше, обнаружил, что, если на мосту и не имелось обычных таверн, их успешно заменяли кустарные палатки с едой и выпивкой. Иные прохожие, привлеченные их видом, останавливались, вызывая у тех, кто шел сзади, приступы неистовой ругани. Прокладывать путь в толчее между этих сооружений было все равно что пробираться через лабиринт, ибо, хотя узкая дорога в центре моста и была разделена на две полосы – одна для движения на север, другая на юг, – никто не обращал на это внимания, все шныряли то к одной, то к другой завлекательной лавчонке, бросаясь из стороны в сторону и порой откровенно пренебрегая опасностью угодить под колеса повозки либо копыта коня.

К вящему веселью Перегрина, я вынужден был то и дело наклонять голову, чтобы не врезаться лбом в ярко раскрашенные вывески, которые торчали над самой дорогой, исполненные в виде товара того или иного заведения. Становилось темнее. Верхние этажи многих мостовых построек соединялись висячими переходами, сплетаясь над дорогой в прихотливую сводчатую вязь. Время от времени между домами мелькал просвет, через который открывался впечатляющий вид на подмерзшую реку и шпили лондонских башен, но я ехал дальше, как бы сильно ни хотелось остановиться и поглазеть на это зрелище. Я надеялся лишь благополучно перебраться на тот берег, не задавив по пути какого-нибудь невезучего прохожего.

К тому времени, когда мы миновали массивные подъездные ворота на южной оконечности моста, я совершенно выбился из сил, а Шафран, изнервничавшись, дрожал всем телом. Проезжая под укрепленной привратной башней, я мельком глянул наверх и увидел, что на зубцах ее торчат вываренные в дегте головы казненных изменников. Дрожь пробрала меня, когда я мельком подумал, есть ли среди них голова герцога Нортумберленда.

Я повернул было Шафрана в неумолчный гам Саутуарка, но тут краем глаза уловил неподалеку промельк чего-то черного. Я резко осадил коня и развернулся в седле, вглядываясь в плотную толпу. Перегрин, которого мое нежданное движение едва не вышибло из седла, вцепился в меня изо всех сил.

– Что такое? – прошептал он.

– Тсс! – шикнул я и потянулся за шпагой.

В потоке людей, вытекавшем из-под башни, видна была крупная, сплошь черная фигура; я не сомневался, что это не кто иной, как слуга Кортни. Словно почувствовав мой взгляд, он остановился. Капюшон скрывал в глубокой тени его лицо, но я ощутил, как наши глаза на долю секунды встретились… а затем он проворно развернулся и исчез в гуще встречного потока, восходившего на мост, дабы перебраться на северный берег.

Я позволил себе выдохнуть.

– За нами следили. Нет, не оборачивайся.

– Следили? – Голос Перегрина дрожал от возбуждения. – Тот самый? Он все еще…

– Нет, он заметил, что я наблюдаю за ним, и свернул. Однако он наверняка сообразил, что мы замышляем, ведь он служит Кортни. Как по-твоему, далеко до этого борделя?

– Не знаю. Он должен быть где-то здесь. – Перегрин помолчал немного. – Почему он не напал на нас?

– Может быть, считает, что трудно убить кого-то при таком количестве свидетелей, – ответил я.

На самом деле мост представлял собой идеальное место убийства для человека, искушенного в ремесле. В такой толчее и сумятице меткий удар ножом может распороть жертву от грудины до живота, и тело не обнаружат, пока о него кто-нибудь не споткнется.

Меня охватил гнев на собственную никчемность. Как я не сообразил, что Кортни мог приставить ко мне соглядатая? Вполне вероятно, что человек в черном прятался где-то вблизи конюшен, видел, как оттуда вышла Елизавета, и смекнул, что она встречалась со мной. Это обстоятельство меня пока что не тревожило: принцесса уже знает, что ей надлежит держаться подальше от Кортни. Другое дело – моя собственная безопасность.

– Давай проверим, насколько он нетерпелив, – предложил я. – Промочим горло вон в той таверне и подождем.

Привязав Шафрана снаружи, я нанял одного из конюхов присмотреть за ним, и мы вошли в неказистое заведение, пропахшее сыростью и спиртным, удобное место отдыха для тех, кто только что выбрался из толчеи на мосту или собирался нырнуть в нее. Заказав две кружки разбавленного водой эля и жирный пирог с прилавка, я решил попытать счастья и спросил подавальщика, известно ли ему, где находится «Соколиное гнездо». Подавальщик был редкостно уродлив: один глаз затянут бельмом, пряди сальных волос облепляли череп, словно крысиная шкура; когда он настороженно уставился на меня здоровым, но налитым кровью глазом, я заметил, как по лбу его шмыгнула вошь.

– «Соколиное гнездо»? – переспросил он. – Вы из таковских, что ль?

– Таковских? – сдвинул я брови. – Не понимаю. Мне нужно…

Подавальщик прервал меня ухмылкой, обнажившей гнилые десны. Одним его дыханием можно было свалить с ног быка.

– Знаю я, что вам нужно, – проговорил он. – Мальчонку с тугой попкой. Так вот, ищите в округе переулок Мертвеца. «Гнездо» как раз будет рядышком. Только вы уж глядите, там кого попало не пускают. Да и до темноты закрыто, так что наберитесь терпения. Или прямо тут наберитесь, чего уж там!

Он загоготал над собственной шуткой.

– Потерпеть придется, вот безобразие, а? Хотя, бьюсь об заклад, ты, красавчик, к такому привычен.

Я принужденно улыбнулся, не разжимая губ.

– Спасибо, – процедил я сквозь зубы и вернулся к колченогому столику, где сидел Перегрин, глядя на меня поверх своей кружки с таким видом, словно вот-вот пустится наутек.

– Ты знал, что за место это «Соколиное гнездо»? – прорычал я.

Перегрин быстро помотал головой. Слишком быстро.

– Ты уверен?

Он опять помотал головой, на сей раз уже не так убежденно.

– Мальчонки с тугими попками. – Я подался к нему. – Это бордель для содомитов!

– Тебе так сказали? – нервно проговорил Перегрин. – Ну надо же!

– Да, представь себе. И еще сказали, что туда не пускают кого попало. Что это означает?

– Что это закрытое заведение. Может, тебе понадобится пароль…

И осекся, ловко увернувшись от моей оплеухи.

– А если б я и сказал раньше, что бы это изменило? – шепотом возмутился он, ежась под моим сердитым взглядом. – Тебе же все равно нужно туда попасть!

– К сожалению. – Я одним глотком осушил кружку. – И к чему пароль? Мне всегда казалось, что для борделя чем больше клиентов, тем выгоднее.

– Ну-у-у, – протянул Перегрин, – если эти клиенты, скажем так, не совсем обычные люди, то хозяину борделя приходится осторожничать. Чтобы не попасть впросак, понимаешь?

Он был прав. Содомия считалась в Англии преступлением и каралась штрафами, тюремным заключением, а то и смертью – хотя я в жизни не слыхал, чтобы кого-то казнили за мужеложство. С другой стороны, мне не доводилось сталкиваться с этим явлением. Единственным источником моих познаний о содомии были услышанные в детстве похабные истории о монахах – одна из причин, по которой якобы закрыли монастыри. По мне, так если акт мужеложства совершался с обоюдного согласия, то кому какое дело, чем люди занимаются наедине? В мире столько настоящего зла, что содомию иначе, чем мелким грешком, не назовешь. Однако я даже представить не мог, что по воле судьбы мне придется когда-нибудь посетить бордель для содомитов.

Словно прочтя мои мысли, Перегрин сказал:

– Тебе же там ничего такого делать не придется, просто войдешь – и все. Хотя, конечно, не повредит выглядеть так, чтобы тебя приняли за своего.

– Замечательно. А я-то думал, что тяжелее уроков фехтования в моей жизни уже ничего не случится. Ты больше ни о чем не забыл рассказать? Лучше признайся сейчас. Хватит с меня неожиданностей.

Перегрин залился смехом, озорно блестя глазами, а я в наихудшем расположении духа принялся жевать свою порцию пирога. Покончив с едой, мы вышли из таверны. Отвязав Шафрана и уплатив конюху за присмотр, я внимательно огляделся по сторонам. Подручный Кортни мог укрываться где угодно; по мосту все так же текли толпы народа, но холод уже пробирал до костей, потому что солнце клонилось к закату, и я решил, что мы можем хотя бы отыскать злосчастный бордель, дабы я потом вернулся туда без ненужных осложнений. Меньше всего на свете мне хотелось бы заблудиться в кишащих преступниками трущобах Саутуарка с его крысиными боями, публичными домами, дешевыми трактирами и тавернами.

Я цокнул языком, побуждая Шафрана ускорить шаг, и направил коня в тесное беспорядочное переплетение улочек и переулков, которое представляли собой недра Саутуарка. Никогда прежде я не видел такой нищеты. Грязь и зловоние царили повсюду, гноясь грудами мусора, между которых шныряли тощие псы – такие тощие, что можно было сосчитать все ребра; ребятишки в лохмотьях, с открытыми язвами на ногах, безмолвно сидели в промерзшей грязи проулков, покуда их матери развлекали клиентов в убогих лачугах, пригодных разве что для крыс, которые, кстати, в изрядном количестве бегали по крышам и без малейшего страха копошились в канавах.

– Быть того не может, – сказал я вслух. – Кортни бы ни за что сюда не сунулся.

Я достал из кошелька монетку и призывно помахал ею. Пятеро ребятишек тотчас бросились к нам, на бегу протягивая чумазые руки. Все пятеро были неимоверно худы – одни лишь глаза, коленки да грязные космы.

– В какой стороне переулок Мертвеца? – спросил я и испытал некоторое облегчение, когда один из мальчишек ткнул пальцем в сторону, по направлению к реке, а затем ловко поймал на лету монетку.

Хищные огоньки вспыхнули в глазах его приятелей, и я, не сводя с них твердого взгляда, красноречиво взялся за рукоять шпаги. Оборванцы безмолвно попятились, точно стая диких зверей.

Мы проехали по изрытому ухабами переулку, который вряд ли заслуживал такого громкого названия, миновали ряд чуть менее жалких лачуг и оказались перед двухэтажным бревенчатым строением. Я вначале подумал, что это постоялый двор, и лишь затем разглядел вывеску, которая болталась над прочной дубовой дверью: хищная птица простирала грубо намалеванные крылья над кружком из сплетенных сучьев. «Соколиное гнездо».

Окон в нижнем этаже не было, не заметил я и места, где можно было стать ногой, чтобы вскарабкаться вверх, – только узкий карниз, протянувшийся под окнами верхнего этажа, которые все были наглухо закрыты ставнями. Да, забраться в этот дом было нелегко, и случайных гостей здесь явно не привечали. Он скорее походил на крепость, чем на притон разврата.

– Неприступен, как колени девственницы, – заключил я, и Перегрин засмеялся.

– Как же мы туда проберемся? – спросил он.

Я помедлил еще минуту, запоминая внешний вид дома и его окрестностей, потом пристально огляделся по сторонам. Выждав несколько минут, я развернул Шафрана.

– Мы? – наконец отозвался я на вопрос Перегрина. – Никаких «мы». На сегодня с тебя приключений достаточно.

Он дулся всю обратную дорогу до моста. Перебираться на северный берег оказалось не так утомительно – пепельная завеса сумерек уже окутала горизонт, и народа на мосту стало ощутимо меньше. Неспешно продираясь сквозь редеющую толпу, я смотрел, как торговцы запирают на ночь лавки, и держал наготове кинжал. Я ненадолго остановился у одного лотка, чтобы купить новую шапочку из темной шерсти, и какое-то время мешкал, раздумывая над ценой, но подручного Кортни так нигде и не заметил. Его отсутствие показалось мне тревожным знаком. Наемник в черном был явно не из тех, кто сдается после первой же неудачи. Если он и впрямь хотел добраться до меня, ему представилось немало возможностей это сделать, однако он возможностями не воспользовался. Почему?

Единственная причина, которая пришла мне на ум, отнюдь не развеяла тревоги. Возможно, ему приказали только проследить за мной и сообщить, где я побывал.

И это могло означать одно: Кортни хочет, чтобы я его нашел.

Убедившись, что Шафрана напоили и накормили, мы поспешили подняться во дворец. Пальцы мои так застыли, что, когда мы добрались до комнаты, я едва сумел выудить из камзола ключ и отпереть дверь.

И остолбенел. В комнате царил разгром. Сундук стоял нараспашку, вывернутое содержимое моей седельной сумки валялось на полу; кровать отодвинули от стены и перевернули. Я выхватил шпагу и удержал Перегрина, не давая ему войти.

– Сдался он, как же, – пробормотал я. – Похоже, пока мы искали бордель, наш приятель вернулся во дворец, чтобы обыскать мою комнату.

– Что ему было нужно? – Перегрин проскользнул мимо меня, осторожно переступая через валявшиеся на полу вещи. – Непохоже, чтобы он что-то стащил, – видишь, даже твоей поддельной цепи не тронул? Так и валяется там, возле сундука.

– Не знаю, что ему было нужно, – проговорил я.

И в тот самый миг, когда я потянулся за своей сумкой, мне вдруг пришло в голову, что нарочитый беспорядок, оставленный вероятным вором, на самом деле устроен намеренно, с точным расчетом – вселить в меня страх.

По спине побежали мурашки.

Перегрин нагнулся, чтобы поднять цепь… и вдруг замер. Когда он выпрямился, в руках его был сложенный вчетверо клочок бумаги.

– Что это? – спросил он и, прежде чем я успел его остановить, сломал серую восковую печать. – «Тебе ее не спасти», – прочел он вслух и с озадаченным видом обернулся ко мне.

Я бросился к мальчишке.

Перегрин бессознательно отпрянул, выронив письмо. Он глядел на меня, как зачарованный, глаза его округлялись.

– Оно… жжется! – выдохнул он. – Пальцы… жжет…

Я глянул на письмо, на неровный излом печати – и к горлу подкатил тугой комок. Отшвырнув ногой письмо, я схватил Перегрина за руки: на ладонях его вспухли волдыри, словно от ожогов.

Яд! Восковая печать была отравлена.

Перегрин испуганно вскрикнул и пошатнулся, наваливаясь на меня. Я оттащил его к стоявшему неподалеку кувшину, принялся поливать водой его руки, лихорадочно вытирать их о свой камзол. Лицо Перегрина побелело, на губах выступила испещренная кровавыми пятнами пена. Он вцепился в меня, не в силах держаться на ногах.

Я подхватил его, в глазах у меня потемнело. Перегрин забился в судорогах, исторгнув скользкие останки нашей вечерней трапезы. Глаза его закатились. Схватив его на руки, я пнул дверь, выскочил в коридор, кое-как спустился по лестнице, бегом пересек промерзший внутренний двор и ворвался в освещенную факелами галерею. Я ничего не слышал, кроме своего собственного крика – так кричит смертельно раненный зверь.

Смутные фигуры замерли у входа в галерею; я двинулся к ним, шатаясь, с безвольно обвисшим Перегрином на руках, и до моего слуха донеслись взволнованные голоса. Высокий худой человек в черном решительно двинулся мне навстречу.

– Мой оруженосец… – выдавил я с запинкой, тяжело дыша. – Он… его отравили. Помогите… помогите мне…

Человек резко остановился, его бородатое, с хищным носом лицо тотчас замкнулось, словно захлопнулись невидимые ставни. Это был испанец из посольства Габсбургов; я вспомнил, что видел его прошлым вечером на пиру, – один из тех важных вельмож, что стояли вокруг королевы и хмуро взирали на все, что их окружало. Спутники, застывшие позади него, смотрели на меня во все глаза. Никто из них не шелохнулся. Сквозь пелену отчаяния, застилавшую глаза, я уловил смутно знакомое женское лицо, но лишь когда женщина скорым шагом подошла ближе, я узнал Сибиллу. Испанец остановил ее:

– Dice que han envenenado al joven. No le toques.[2]

Сибилла оттолкнула его руку и направилась ко мне.

– Я знаю целебные травы, – проговорила она. – Я помогу ему, пока мы не разыщем врача. Скорее несите его в…

Перегрин вновь забился в судорогах. Я крепче прижал его к себе и увидел, как изо рта его сочится темная гнилостная жидкость, пятнами оставаясь на побелевших губах. Сибилла стремительно развернулась, что-то выкрикнула срывающимся голосом, и рослый испанец рявкнул на своих спутников. Один неясный силуэт отделился от прочих и сорвался с места; я оцепенело смотрел вслед тонкой девичьей фигурке, которая со всех ног мчалась к дальнему концу галереи, выходившему в парадный зал: капюшон соскользнул ей на плечи, обнажив белокурые локоны, отчаянный крик ее эхом метался меж стен, и маленький черный песик несся следом, возбужденно лая.

Я рухнул на колени. Прижимая к себе Перегрина, я раскачивался вместе с ним и шепотом повторял:

– Только не это, Господи, молю Тебя, только не он…

Сибилла, утопая в пышных юбках, опустилась рядом со мной. Я почувствовал, как ее рука легла мне на плечо, и в этот миг Перегрин слабо дернулся. Глаза его широко раскрылись. Он глядел на меня. Он пытался что-то сказать, но изо рта его вновь поползла темная жидкость, густая и омерзительная.

В горле у него жутко заклокотало.

Веки Перегрина затрепетали и сомкнулись.

Он затих.

Глава 10

Я не мог шевельнуться. Я прижимал Перегрина к груди и чувствовал, как неотвратимо рушится мой привычный мир. Прибежал Рочестер с заткнутой за воротник салфеткой; два стражника и несколько любопытных придворных явились посмотреть, что стало причиной суматохи. Из-за них взволнованно выглядывала Джейн Дормер, сбегавшая в парадный зал, чтобы известить о происшедшем Рочестера. Увидев Перегрина, она вскрикнула от ужаса и заплакала.

– Святые угодники, что это? – Рочестер наклонился ко мне. – Неужели мальчик…