Ловец снов Кинг Стивен

25

Отчаянное головокружение, и Джоунси оказывается нигде, в пустоте, где ему плохо, ужасно плохо, невероятно плохо. Наверное, он умирает, убил себя вместе с мистером Греем, перерезал собственное горло, как говорится.

В себя его привела боль. Не в горле, эта прошла, и можно снова дышать. Он даже слышал, как воздух входит и выходит, громкими сухими всхлипами. Нет, эта боль – старая знакомая. Бедро. Боль поймала его и швырнула обратно в мир, раскручивая вокруг распухшей, вопящей оси, как волчок.

По крайней мере эта часть реальна, подумал он. Эта часть не попала в паутину Ловца.

Этот чудовищный стрекот.

Джоунси увидел хорькоподобную тварь, свесившуюся в темноту, цеплявшуюся за край хвостом, который еще не вышел из собаки. Джоунси рванулся вперед и обхватил руками скользкое трясущееся тело как раз в тот момент, когда оно освободилось. Он подался назад, стараясь не обращать внимания на пульсирующее жаром бедро, держа извивающуюся, чирикающую тварь над головой, как укротитель с боа-констриктором. «Боа» конвульсивно дергался, клацая зубами, выгибаясь, пытаясь вцепиться в руку Джоунси. Твари удалось добраться до рукава куртки и располосовать его, выпустив почти невесомые белые пряди набивки.

Словно почувствовав чей-то взгляд, Джоунси повернулся и увидел мужчину, застывшего в разбитом окне, через которое пробрался мистер Грей. Незнакомец с вытянутым от изумления лицом был в камуфляжной куртке и держал ружье.

Джоунси отшвырнул сопротивляющегося хорька как можно дальше, что оказалось не слишком трудно. Тварь пролетела футов десять, прежде чем с мокрым хлюпаньем приземлилась на пол и немедленно поползла к шахте. Тело собаки заткнуло отверстие, но не до конца. Места оставалось достаточно.

– Стреляй! – завопил Джоунси мужчине с ружьем. – Ради Бога, стреляй, пока она не добралась до воды!

Но мужчина в окне словно оцепенел. Последняя надежда мира стояла, как пригвожденная к месту, тупо раскрыв рот.

26

Оуэн просто не верил собственным глазам. Какая-то красная тварь, жуткий, уродливый, безногий хорек. Одно дело – слышать о подобных вещах, и совсем другое – видеть. Оно подбиралось к дыре посреди пола, в которой застряла собака, вытянувшая неестественно застывшие лапы вверх, словно прося пощады.

Мужчина, должно быть, Тифозный Джоунси, орет, требуя, чтобы он застрелил тварь, но руки Оуэна не поднимаются, словно покрытые свинцом. Тварь вот-вот улизнет, после всего, что было, то, что он надеялся предотвратить, сейчас произойдет прямо перед его носом. Все равно что попасть в ад и жариться на сковороде.

Он зачарованно наблюдал, как тварь скользит все ближе, издавая жуткий обезьяний щебет, отдающийся, кажется, в самом центре мозга, наблюдал, как Джоунси рвется вперед в отчаянной надежде схватить ее или по крайней мере отогнать. Бесполезно. Мешала собака.

Оуэн снова скомандовал рукам поднять ружье и прицелиться, но ничего не вышло. МП-5 с таким же успехом могла находиться в другой галактике. Он вот-вот позволит твари удрать. Будет торчать здесь, как чучело, и позволит ей улизнуть. Боже, помоги ему.

Боже, помоги им всем.

27

Генри пошевелился и, как пьяный, не разлепив еще сомкнутых век, сел и прислонился к спинке сиденья. В волосах застряли какие-то крошки. Он стряхнул их, все еще захваченный сном о больнице (только это был не сон, подумал он), и тут же острый укол боли вернул его во что-то вроде реальности. Стекло? Голова забита кусочками стекла. Все сиденье и пол переливались сотнями крошечных радуг. И Даддитс.

– Дадс?

Бесполезно, разумеется. Даддитс мертв. Должно быть, мертв. Он потратил остатки угасающей энергии на то, чтобы привести Генри и Джоунси в больничную палату.

Но Даддитс застонал. Глаза его открылись, и глядя в них, Генри вновь вернулся на снежную дорогу-тупик. Дорогу в один конец. Глаза Даддитса были красно-кровавыми нолями. Глаза сивиллы.

– Уби, – вскрикнул Даддитс. Руки его поднялись, словно держа невидимое ружье. Он словно целился в невидимую мишень. – Убу-у! Поа а аоту!

Пора за работу…

В ответ откуда-то из леса донеслись два ружейных выстрела.

Пауза.

Третий выстрел.

– Дад… – прошептал Генри. – Даддитс!

Даддитс увидел его. Даже полными крови глазами Даддитс видел его. Генри более чем чувствовал это: на миг он действительно видел себя глазами Даддитса. Все равно что смотреть в волшебное зеркало. Он видел когдатошнего Генри, парнишку, глядевшего на мир сквозь роговые очки, чересчур большие для его лица и всегда соскальзывающие на кончик носа. Он чувствовал любовь Даддитса к нему, простую, незамысловатую эмоцию, не замутненную ни сомнением, ни эгоизмом, ни даже благодарностью.

Генри обнял Даддитса и, ощутив невесомость его тела, заплакал.

– Тебе везло, приятель, – прошептал он, жалея, что нет рядом Бивера. Бивер мог сделать недоступное Генри – убаюкать Даддитса. – Ты всегда был самым счастливым из нас, вот что я думаю.

– Ени, – пробормотал Даддитс, осторожно коснувшись щеки Генри. Он улыбался и выговорил на удивление правильно: – Я люблю тебя, Ени.

28

Впереди раздались два выстрела – хлесткие удары карабина. Не так уж и далеко. Курц остановился. Фредди отошел уже футов на двадцать и замер у таблички, воспрещавшей рыбалку вблизи от опор.

Третий выстрел, и тишина.

– Босс, – сказал Фредди, – там какая-то заварушка.

– Ты ничего не видишь?

Фредди покачал головой.

Курц приблизился к нему, даже в этот момент немного развеселившись, когда Фредди нервно дернулся, ощутив на плече руку босса. Дернулся? И не зря. Нюх у него что надо. Если Эйбу Курцу удастся пережить следующие пятнадцать – двадцать минут, в новый сияющий мир он намерен отправиться один. Никто не будет висеть над душой, никто тяжким грузом не ляжет на плечи, никаких свидетелей его последней партизанской войны. Фредди может питать какие угодно подозрения, но наверняка не знает правды. Ничего не поделаешь, телепатия прошла, как грипп. Печально, конечно. Печально для Фредди.

– Похоже, Оуэн нашел кого еще убить, – прошептал Курц Фредди на ухо, в котором еще оставалось несколько прядей Рипли, побелевших и сухих.

– Пожалуй, стоит его достать.

– Господи, ни за что, – вскинулся Курц. – И не думай. Похоже, пришло время – к сожалению, оно когда-нибудь, да приходит, – когда мы должны отступить. Спрячемся за деревьями. Посмотрим, кто останется и кто вернется. Если кто-то вообще вернется. Дадим им десять минут, согласен? Думаю, десяти минут более чем достаточно.

29

Слова, наполнившие мозг Оуэна Андерхилла, хоть и не имели смысла, различались вполне ясно: «Скуби! Скуби Ду! Пора за работу!»

Карабин поднялся. Не он его поднял, но когда сила, поднявшая ружье, покинула его, Оуэн обрел собственную. Он поставил переводчик автоматического оружия в режим одиночных выстрелов, прицелился и дважды спустил курок. Первая пуля ударила в пол перед головой хорька и срикошетила. Полетели осколки цемента. Тварь отпрянула, повернулась, увидела его и ощерила полную пасть острых иголок.

– Правильно, красавица, – кивнул Оуэн. – Улыбнись в камеру, сейчас вылетит птичка.

Вторая пуля влепилась прямо в безрадостную ухмылку хорька. Он отлетел назад, ударился о стену и сполз на пол. Но в безголовом теле еще сохранились инстинкты. Оно снова, уже медленнее, поползло вперед. Оуэн снова поднял ружье и, щурясь в прицел, подумал о Рейплоу, Дике и Айрин. Хорошие люди. Добрые соседи. Если нужна чашка сахара или пинта молока (или плечо, на котором можно поплакать), стоило только постучаться в соседнюю дверь, и глядишь, все в порядке.

«Говорят, это удар!» – крикнул мистер Рейплоу, а Оуэну показалось «подарок». Ребенок, что с него возьмешь!

Так что этот за Рейплоу. И за малыша, понявшего все не так.

Оуэн выстрелил в третий раз. Пуля разорвала тварь надвое. Кровавые куски дернулись… дернулись… замерли.

Оуэн снова вскинул карабин. Дуло уставилось в самый центр лба Гэри Джоунса.

Тот не мигая смотрел на него. Оуэн был измучен… почти до смерти, но даже сейчас держался достойно. Презирая боль и усталость.

Джоунси поднял руки.

– Можете мне не верить, – начал он, – но мистер Грей мертв. Я перерезал ему глотку, пока Генри душил его подушкой, ну прямо как в «Крестном отце».

– Неужели? – обронил Оуэн без всякого ехидства. – И где же, если не секрет, состоялась казнь?

– В Массачусетской больнице нашего сознания, – пояснил Джоунси, коротко засмеявшись. Более грустного смеха Оуэн в жизни не слышал. – Там, где по коридорам бродит олень и по телевизору передают единственную программу: старое кино «Сочувствие дьяволу».

Оуэн слегка дернулся.

– Стреляй, если считаешь нужным, солдат. Я спас мир – с некоторой огневой поддержкой, разумеется. Твоей, чего уж тут скрывать. Можешь отплатить мне за услугу традиционным способом. Кроме того, ублюдок снова сломал мне бедро. Небольшой прощальный подарок от человечка, которого здесь не было. Боль, – Джоунси хищно ощерился, – почти нестерпима.

Оуэн продолжал целиться еще с секунду, потом опустил ружье.

– Это можно пережить, – усмехнулся он.

Джоунси бессильно упал навзничь, застонал и кое-как перенес вес тела на здоровый бок.

– Даддитс мертв. Он стоил нас двоих, вместе взятых… И теперь он мертв. – Он на мгновение прикрыл глаза. – Господи, что за хрень собачья! Так сказал бы Бивер. Полная хрень. В противоположность термину «охренительно», что по-биверски означало «необыкновенное удовольствие, причем не обязательно сексуального характера».

До Оуэна никак не доходило, о чем толкует этот тип. Вполне вероятно, просто бредит.

– Даддитс, может, и мертв, а вот Генри – нет. За нами гонятся люди, Джоунси. Страшные люди. Вы меня слышите? Знаете, кто они?

Джоунси, по-прежнему лежавший на холодном, усеянном листьями полу, устало повел головой из стороны в сторону.

– Похоже, я вернулся к стандартным пяти чувствам. Телепатия вся вышла. Данайцы могут приносить дары, но потом, как индейцы, забирают их обратно. Черт, – усмехнулся он, – за подобные шуточки можно и работу потерять. Уверены, что не хотите пристрелить меня?

Оуэн обратил на последнюю рацею не больше внимания, чем на семантические различия между хренью собачьей и «охренительно». Сейчас главная проблема – Курц. Он не слышал шума мотора, но за этим снегом черта с два что услышишь – кроме выстрелов, конечно.

– Мне нужно вернуться на трассу, – сказал он. – Оставайтесь здесь.

– Можно подумать, у меня есть выбор, – ответил Джоунси, снова закрывая глаза. – Господи, как бы мне хотелось вернуться в свой теплый уютный офис. Никогда не думал, что скажу такое, но, видно, пришлось.

Оуэн повернулся и, скользя и спотыкаясь, стал спускаться вниз. Каким-то чудом ему удалось сохранять равновесие. Перед тем как отправиться в путь, он осмотрел темнеющий лес, но не слишком внимательно. Если Курц и Фредди залегли в лесу, где-то между ним и «хаммером», вряд ли он успеет их заметить. Конечно, можно искать следы, но к тому времени он настолько приблизится к ним, что эти самые следы окажутся последним, что он вообще увидит. Осталось надеяться, что они еще не успели его нагнать, довериться удаче, спутнице дураков, которым всегда везет. Той самой, которая всегда его вывозила. Может, и на этот раз…

Первая пуля ударила его в живот, опрокинув на землю. Куртка уродливо задралась, раскинувшись черными крыльями. Оуэн попытался встать, опираясь на ружье. Боли не было, только ощущение нокаута, полученного исподтишка от подлого противника, спрятавшего в перчатку свинцовый кастет.

Вторая пуля чиркнула по голове, и ссадину сразу защипало, будто кто-то налил в рану спирта. Третья ударила в грудь, справа, Кэти, запри дверь, – все сразу кончилось. Ружье выпало из рук. Сил подняться не осталось.

Что сказал Джоунси? Насчет того, что тому, кто спас мир, платят традиционным способом. В общем-то это неплохо: в конце концов Иисус умирал шесть часов под прибитой наверху издевательской надписью, а когда наступил час коктейлей, ему подносили уксус с горькой водой.

Он полулежал на покрытой снегом тропе, как сквозь туман слыша истерические вопли, но это не он… не он… что-то вроде огромной разъяренной голубой сойки.

Это орел, подумал Оуэн.

Наконец ему удалось вдохнуть, и хотя в выдохе было больше крови, чем воздуха, он сумел приподняться на локтях. И увидел две фигуры, отделившиеся от деревьев. Они появились из мешанины берез и сосен и, пригибаясь, как во время боя, стали подкрадываться к нему. Один коренастый, широкоплечий, другой – седовласый, худощавый и буквально светящийся энергией. Джонсон и Курц. Бульдог и гончая. Значит, удача перебежала к сильнейшему. Как всякая женщина.

Курц встал на колени рядом с ним, сверкая глазами. В одной руке он держал бумажный треугольник, потрепанный, с загибавшимися краями, помятый после долгого путешествия в заднем кармане, но все же вполне узнаваемый. Бумажная треуголка. Шутовской колпак.

– Не повезло, дружище, – бросил Курц.

Оуэн кивнул. Что верно, то верно. Не повезло.

– Вижу, вы нашли время сделать мне подарочек.

– Нашел. Но ты по крайней мере достиг главной цели? – Курц показал подбородком на помещение опоры.

– Достал его, – едва выговорил Оуэн. Во рту с угрожающей силой копилась кровь. Он выплюнул ее, попытался снова вдохнуть и услышал, как воздух с клекотом вышел из новой дыры.

– Что ж, – благодушно продолжал Курц, – все хорошо, что хорошо кончается, не так ли?

Он осторожно водрузил треуголку на голову Оуэна. Кровь, брызнувшая фонтаном, немедленно залила ее, пропитывая заметку о НЛО.

Где-то над водохранилищем снова раздался вопль. Возможно, с одного из островков, бывших холмов, вопреки всем затоплениям все еще упрямо выглядывающих из воды.

– Это орел, – сообщил Курц, похлопав Оуэна по плечу. – Считай себя счастливчиком, парнишка. Господь послал тебе вестника войны, чтобы тот спел те…

Голова Курца взорвалась фонтаном крови, мозгов и костей. Оуэн успел увидеть последнее выражение в голубых, окаймленных белыми ресницами глазах мужчины: потрясенное неверие. Потом Курц повалился ничком, вниз тем, что осталось от его лица. Позади стоял Фредди Джонсон, так и не успевший опустить карабин. Из дула вился дымок.

«Фредди», – попытался сказать Оуэн, но ни звука не сорвалось с беспомощно шевелившихся губ. Однако Фредди кивнул. Должно быть, понял.

– Не хотел, парень, но ублюдок собирался сделать это со мной. Не стоило и читать его мысли, чтобы догадаться. И это после стольких лет…

«Кончай», – вновь попытался сказать Оуэн, и Фредди еще раз кивнул. Может, в нем все-таки остались следы этой чертовой телепатии. В мозгу Фредди Джонсона. Солдата Джонсона.

Оуэн уплывал. Уставший и ослабевший, он уплывал. Спокойной ночи, милые дамы, спокойной ночи, Дэвид, спокойной ночи, Чет. Спокойной ночи, прекрасный принц.

Он лежал спиной в снегу, и это было все равно что тонуть в мягкой пуховой перине. Опять этот орел… почему он никак не уймется? Наверное, потому, что они вторглись на его территорию, потревожили снежный осенний покой, но скоро все уйдут, и он останется один. Царем водохранилища.

Мы были героями, подумал Оуэн. Будь я проклят, если это не так. Хрен с ней, с твоей шляпой, Курц, мы были ге…

Он так и не услышал последнего выстрела.

30

Снова пальба. Снова молчание. Генри сидел рядом с мертвым другом, пытаясь решить, что делать. Шансов на то, что они перестреляли друг друга, почти нет. Шансы на то, что хорошие парни – поправка – хороший парень перестрелял нехороших, казались нулевыми.

Придя к такому заключению, Генри вскочил. Пожалуй, самый лучший выход – убраться отсюда и спрятаться в лесу. Но тут он взглянул на снег (хоть бы век этот снег не видеть) и немедленно отказался от этой мысли. Если Курц или кто там был с ним вернутся в ближайшие четверть часа, следы все еще будут отчетливо видны. Им останется просто идти по цепочке и пристрелить его, как бешеного пса. Или хорька.

В таком случае добудь ружье. И стреляй первым.

Это уже лучше. Он, конечно, не Уайет Эрп[81], но стрелять умеет. Охотник и жертва – вещи неизмеримо разные, как небо и земля, даже не будучи шринком, можно это понять. Генри был уверен, что при нормальной видимости он без колебаний пристрелит этих негодяев.

Он уже потянулся к ручке, когда услышал удивленное проклятие, удар и очередной выстрел. Очень-очень близко. Генри решил, что кто-то поскользнулся и шлепнулся на задницу, случайно нажав при этом на курок. Может, сукин сын просто застрелился? Или на это слабая надежда? Вот был бы выход…

Черта с два. До Генри донеслось тихое ворчание: похоже, упавшему удалось встать. Оставался единственный выход, и Генри им воспользовался: снова лег на сиденье, пристроил, как мог, руки Даддитса у себя на плечах и притворился мертвым. Вряд ли, конечно, этот трюк сработает. Нехорошие парни проходили мимо грузовика, очевидно, ничего не заметив, если он все еще жив, но тогда они наверняка из штанов выпрыгивали от нетерпения. Теперь же их вряд ли обманут несколько дырок от пуль, разбитое стекло и кровь, вытекшая из носа и легких бедняги Даддитса.

Послышался негромкий хруст снега под чьими-то ногами. Судя по звуку, всего один человек. Вероятно, гнусный Курц. Последний из могикан. Приближающаяся тьма. Смерть в конце дня. Больше не его старая подруга, теперь он только разыгрывает мертвого, но все равно приближающаяся.

Генри закрыл глаза… в ожидании.

Шаги протопали мимо «хамви», не задерживаясь.

31

Стратегические цели Фредди Джонсона были на этот момент чрезвычайно практичны и не заходили далеко: он хотел добраться до чертова «хамви» и развернуться, ни разу не застряв. Если ему к тому же удастся миновать промоину на Ист-стрит (там, где пришел конец «субару», за которым гнался Оуэн) и не опрокинуться. Если же он доберется до шоссе, горизонты несколько расширялись. Как раз в тот момент, когда он открыл дверцу и скользнул за руль, в мозгу промелькнула мысль о Массачусетской автомагистрали. Вдоль шоссе тянется огромная территория. Есть где скрыться. Много найдется местечек.

Омерзительный запах газов и этилового спирта ударил в лицо, как пощечина. Перли! Чертов Перли! Во всей этой суматохе он совсем забыл об этом мудаке.

Фредди поднял карабин… но Перли так и не пошевелился. Не стоит тратить на него пулю. Просто выбросить в снег, и все тут. Если повезет, Перли замерзнет, не просыпаясь. Он и его сволочные…

Но Перли не спал. И не отключился. И даже не впал в кому. Перли был мертв. И… даже… усох. Морщинистые щеки впали, втянулись. Глазницы казались глубокими колодцами, словно за тонкими пленками век глазные яблоки провалились глубоко внутрь. И он прислонился к дверце под каким-то странным углом: одна нога поднята, почти лежит на стекле, словно он так и умер, пытаясь испустить свой знаменитый полупук. Штанины комбинезона потемнели, как измазанные грязью, сиденье под ним было мокрым. От лужи тянулись красные ручейки.

– Какого хре…

С заднего сиденья раздался оглушительный шум, словно кто-то включил мощную стереосистему на полную катушку. Углом глаза Фредди поймал какое-то движение. В зеркальце заднего обзора возникло чудище из страшной сказки. Прежде чем Фредди успел опомниться, чудище оторвало ему ухо, прокусило щеку, ворвалось в рот и вцепилось в нижнюю челюсть. И тут срань-хорек Арчи Перлмуттера отгрыз Фредди пол-лица с такой же легкостью, с какой голодный человек отламывает ножку цыпленка.

Фредди взвизгнул и разрядил ружье в дверь «хаммера». Он еще успел поднять руку и попытаться оторвать тварь, но пальцы скользили по мерзкой слизистой коже. Хорек отскочил, откинул голову и в мгновение ока проглотил отвоеванную плоть. Фредди нащупал ручку дверцы, но прежде чем успел повернуть, тварь снова ринулась на него, на этот раз зарывшись в бугрившуюся мышцу между шеей и плечом. Из яремной вены фонтаном рванулась кровь, ударила в крышу «хамви» и пролилась багровым дождем.

Ноги Фредди задергались, топча педали «хамви» в жутком рэп-дансе. Тварь на заднем сиденье снова отпрыгнула, помедлила и, скользнув змеей по плечу Фредди, упала ему на колени.

Когда тварь одним махом оттяпала ему весь прибор, он смолк навсегда.

32

Сквозь заднее стекло первого «хамви» Генри долго наблюдал, как неясная фигура за рулем второго грузовика раскачивается взад и вперед. Он тихо радовался густому снегу, крови, заляпавшей лобовое стекло «хамви» и мешавшей смотреть.

Он и без того слишком хорошо все видел.

Наконец фигура за рулем перестала шевелиться и упала. Чья-то неуклюжая тень поднялась над ней, казалось, торжествуя победу. Генри знал, что это такое. Он уже видел одну на постели Джоунси, там, в «Дыре». Но и в том «хамви», что гнался за ними, окно разбито. Сомнительно, чтобы тварь могла похвастаться интеллектом, но сколько времени у нее уйдет на то, чтобы среагировать на свежий воздух?

Они не любят холода. Он их убивает.

Это верно, но Генри не хотел оставлять ее в живых, и не только потому, что водохранилище слишком близко. Откуда-то взялся огромный долг, и остался он один, чтобы представить счет. Джоунси часто говорил, что платежи – самая сволочная штука на свете. Но пришло время платить.

Он перегнулся через сиденье. Никакого оружия. Кое-как дотянулся до приборной доски и пошарил в «бардачке». Ничего, кроме квитанций на бензин, накладных и потрепанной книжонки в мягкой обложке, озаглавленной «Как стать своим лучшим другом».

Генри открыл дверь, ступил в снег, и ноги мгновенно куда-то уехали. Он с размаху плюхнулся на задницу, оцарапав по пути спину о высокое крыло «хаммера». Трахни меня, Фредди.

Генри кое-как поднялся. Снова поскользнулся, но на этот раз вовремя успел схватиться за дверцу. И осторожно обошел грузовик, не отрывая взгляда от его двойника, стоявшего позади. Тварь все еще дергалась и ерзала, алчно дожирая водителя.

– Оставайся на месте, красавица, – расхохотался Генри. Он сам сознавал, как дьявольски безумно звучит хохот в этой пустыне, но остановиться не мог. – Снеси парочку яиц. Я эггмен в конце концов. Твой добрый сосед, эггмен. Хочешь, принесу «Как стать своим лучшим другом»? Дать почитать? У меня есть экземплярчик.

Он все бормотал и бормотал, продолжая заливаться смехом. Скользя в предательски мокром снегу, как мальчишка, бегущий после уроков покататься с горки. Цепляясь за «хаммер», хотя, кроме как за двери, особенно цепляться было не за что. Наблюдая, как прыгает и резвится тварь… и вдруг она исчезла. Ой-ой. Куда, на хрен, она девалась? В каком-то идиотском фильме Джоунси в этот момент звучит нагнетающая жуть музыка. Нападение Срань-Хорьков, Космических Убийц, подумал Генри и снова закатился смехом.

Наконец ему удалось добраться до кузова. Вот она, кнопка, которую следует нажать, чтобы защелка заднего стекла поднялась… если, конечно, защелка существует. Может, и нет. Интересно, как Оуэн сюда залез?

Генри не помнил. Хоть расстреляйте его, не помнил. Ничего не скажешь, никогда ему не быть своим лучшим другом.

Все еще истерически кудахча, он ткнул пальцем в кнопку, и заднее стекло распахнулось. Генри заглянул внутрь. Слава Богу, ружья. Армейские карабины вроде того, что Оуэн взял в свою последнюю разведку. Генри схватил его и осмотрел. Предохранитель: есть. Переводчик режимов: есть. Обойма с маркировкой АРМИЯ США КАЛ.5.56. 120 патр.: есть.

– Так просто, что даже байруму под силу, – объявил Генри и схватился за живот, заходясь в новом припадке, но тут же поскользнулся и едва не брякнулся опять. Ноги не сгибались, спину ломило, сердце разрывалось от боли… и все же он смеялся.

Подхватив ружье (отчаянно надеясь при этом, что сумел снять его с предохранителя), он зашагал к «хамви» Курца. В ушах звенела нагнетающая жуть музыка, но смех по-прежнему рвался наружу. Помни о бензобаке. Театр абсурда, вернее, кино абсурда. Но где же Гамера, Космический Ужас?

И словно услышав его мысли… а Генри только сейчас сообразил, что это вполне возможно, – хорек врезался головой в заднее стекло. То, которое, к счастью, осталось целым. К окровавленной голове прилипли волосы и лохмотья плоти. Омерзительные черные виноградины глаз таращились на Генри. Неужели тварь знала, что сзади есть запасный выход? Возможно. И, возможно, понимала, что воспользоваться им означает быструю смерть.

Оно ощерилось.

Генри Девлин, когда-то автор обзорной статьи «Конец ненависти», помещенной в «Нью-Йорк таймс» и получившей премию Ассоциации американских психиатров за «Сочувствие и сострадание», в ответ растянул губы, обнажая клыки. С огромным удовольствием. И выставил средний палец. За Бивера. И за Пита. Тоже с огромным удовольствием.

Едва он поднял карабин, как хорек, может, и безмозглый, но не настолько, нырнул вниз. Плевать, он все равно не собирался стрелять через окно. Но если тварь сейчас на полу, уже неплохо. Поближе к бензину, поближе к смерти, крошка. Он перевел карабин в автоматический режим и выдал длинную очередь в бензобак.

Грохот выстрелов оглушил его. На месте крышки бензобака появилась огромная дыра с рваными краями, и ничего больше. Ничего. Ничего не скажешь, совсем не Голливуд. Там такое дерьмо сработало бы как часы, успел подумать Генри, прежде чем услышал хриплый шепоток, сменившийся зловещим шипением. Он поспешно отступил на два шага, прежде чем земля снова ушла из-под ног. На этот раз падение спасло ему глаза и, возможно, жизнь. Кузов «хамви» Курца взорвался секундой позже. Пламя било из-под низа огромными желтыми лепестками. Шины полопались с громким треском. Во все стороны полетели обломки стекла, едва не задев Генри. Жар становился таким нестерпимым, что он быстро отполз, держа карабин за ремень и дико хохоча. Последовал второй взрыв, и на этот раз в воздухе завыла, засвистела шрапнель.

Генри поднялся, хватаясь за ветви ели, как за перила, словно полз по лестнице, постоял, смеясь и отдуваясь: ноги ноют, спина ноет, шея ноет, как свернутая.

Вся задняя часть «хамви» Курца была объята пламенем. Он слышал, как внутри бешено стрекочет горящая тварь.

Обойдя на почтительном расстоянии полыхающий «хамви», он приблизился со стороны правой дверцы и прицелился в разбитое стекло. Нахмурился, соображая что-то, и понял, почему все это кажется полным идиотизмом. Все стекла были разбиты. Все, за исключением лобового.

Генри снова задохнулся от смеха. Что он за кретин! Полный кретин!

В адском пламени по-прежнему металась тварь, пьяно раскачиваясь взад и вперед. Сколько патронов осталось в обойме, если долбаная сука вырвется наружу? Пятьдесят? Двадцать? Пять? Но сколько бы их ни было, он должен справиться. Он не рискнет вернуться ко второму грузовику за новой обоймой.

Но тварь так и не показалась.

Генри подождал минут пять. Потом решил для верности постоять еще столько же. Падал снег, горел «хамви», выпуская в белое небо клубы черного дыма. Он смотрел на пожар и думал о карнавале «Дни Дерри», Гэри Ю. С. Бондз поет «Новый Орлеан», и гордо шествует великан на ходулях, легендарный ковбой, и Даддитс заходится от волнения, подпрыгивая на месте. Думал о Пите, стоявшем у ворот ДДХС, с руками, сложенными ковшиком – как старательно он делал вид, что курит. Пите, мечтавшем быть капитаном первой экспедиции НАСА на Марс. Думал о Бивере и его Фонзи-куртке, Биве и его зубочистках, Биве, певшем Даддитсу – по реке плывет кораблик, не простой, а золотой – Биве, обнявшем Джоунси в день свадьбы и велевшем ему быть счастливым, счастливым за всех них.

Джоунси.

Убедившись со всей возможной точностью, что хорек мертв, испепелен, Генри зашагал по тропе, посмотреть, жив ли еще Джоунси. Он не питал особых надежд, но отчего-то верил, что отчаиваться еще рано.

33

Одна только боль и привязывала Джоунси к этому миру, и сначала ему показалось, что измученный, истощенный, осунувшийся человек с разводами сажи на щеках, стоящий перед ним на коленях, – сон, последний всплеск его воображения. Потому что человек удивительно походил на Генри.

– Джоунси? Эй, Джоунси, ты как? – повторял Генри, щелкая пальцами перед глазами Джоунси. – Земля Джоунси. Отзовись!

– Генри, это ты? В самом деле ты?

– Я, можешь не сомневаться, – кивнул Генри, бросил взгляд на собаку, застрявшую в отверстии, снова обернулся к Джоунси и с бесконечной нежностью откинул с его лба мокрые от пота волосы.

– Старик, где же ты… – начал Джоунси, но тут мир покачнулся. Джоунси закрыл глаза, сосредоточился, снова открыл, – был все это время? Неужели торчал в магазине? Хлеб не забыл купить?

– Нет, но потерял сосиски.

– Что за растяпа! – Джоунси прерывисто вздохнул. – В следующий раз поеду сам.

– Поцелуй меня в задницу, приятель, – фыркнул Генри, и Джоунси с улыбкой провалился в темноту.