Восемьсот виноградин Дейв Лаура
Бен перестал рассказывать мне свои.
Он подался вперед.
– Если бы мы с тобой поменялись ролями, я бы попытался тебя понять – сама знаешь. О чем это говорит? Чего ты от меня хочешь?
Ответа у меня не было. Я знала только, что мое сердце переместилось в груди, став тяжелым и чужим.
– Через пять дней у нас свадьба. Пять дней. Джорджия, неужели ты больше не хочешь выйти за меня замуж?
Бен заглянул мне в глаза, умоляя ответить: «Хочу».
Но я не ответила ничего.
Тогда он вышел из прекрасного и пустого свадебного шатра.
Холмы Себастопол-Хиллс, Калифорния. 1999 г
Джен взяла его за руку, и Дэн, раздраженный и усталый, вышел вслед за ней в столовую.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она.
Сегодня они устраивали вечеринку в честь сбора урожая, и Дэну было не до разговоров. Через пару дней времени у него будет сколько угодно. Сезон почти окончен. Виноград убрали рано, и Дэн уже опрыскивал лозы настоем ромашки. Он обязательно свозит ее, свою прелестную жену, в Лос-Анджелес, сводит на концерт симфонического оркестра. Дэн готов дать ей то, в чем она нуждается, только не сейчас.
Но его внимание нужно ей именно сейчас.
– Мне предлагают поехать на пять месяцев в Нью-Йорк – подменить другого музыканта.
– О чем ты?
– Речь о симфоническом оркестре. Оркестр хороший. Им требуется виолончелист. Если соглашусь, смогу опять поработать с Генри Морганом. Помнишь Генри?
Дэн помнил. Джен как-то вытащила его в Портленд, когда Генри пригласили выступить с местным симфоническим оркестром. После концерта они сидели в баре отеля и выпивали. Джен с Генри до утра говорили о музыке. Дэн с удовольствием пошел бы спать, но не решался оставить их наедине. Ему не нравилось, как этот тип смотрит на его жену. Не нравилось, что Джен подобное внимание льстит.
– Он потрясающий дирижер.
Дэн прикусил язык и ничего не ответил. Талант Генри – ее излюбленная тема, которая то и дело всплывала в разговоре. Не так часто, чтобы пробудить в нем тревогу, однако достаточно регулярно, чтобы вызвать раздражение. Джен сообщала, с каким оркестром он теперь выступает, демонстрировала фотографии его сына под руку со сногсшибательной моделью. Как будто талант дирижера проявлялся и в этом.
– Хочешь согласиться? Можно на год поручить кому-нибудь виноградник.
– Начать нужно на следующей неделе, так что мы вернемся еще прежде, чем завяжется виноград. Ты пропустишь только часть года.
– Тихую зиму.
– Да, тихую зиму.
Впрочем, теперь тихо здесь не бывало даже зимой. Для Себастопола наступило увлекательное время. Винодельческий бум. Народ валил сюда валом. Виноделы покупали землю, чтобы производить «пино нуар»; появлялись новые люди из Сан-Франциско, открывали рестораны и музыкальные магазины. Скоро Себастопол обзаведется собственным отелем. Город стал именно таким, о каком всегда мечтал Дэн, и уезжать отсюда ему не хотелось.
– Ты против того, чтобы я соглашалась.
– Я этого не говорил, – ответил Дэн и пустил в ход единственное оружие, которое было в запасе: – Детям трудно будет перестроиться.
– Они уже не дети, а старшеклассники. Учеба в Нью-Йорке – не самый плохой опыт в жизни. Джорджия точно будет рада. Еще возвращаться откажется.
– Дети тут ни при чем, – признал он. – Что же тогда не так?
– Тебе не понравится в Нью-Йорке. Тебе даже в Бургундии не понравилось. Ты вернулся сам не свой.
Дэн и сейчас был сам не свой – от одной мысли о Южной Франции, о стоящей перед ним Мари. Обо всем, чего он едва не лишился за право дотронуться до нее. Однако он вышел тогда из комнаты. Разве это ничего не значит?
– Джен, давай поговорим завтра, хорошо? Сядем и все как следует обсудим. Если ты хочешь согласиться, значит, надо соглашаться. Это главное.
– Ответ нужно дать сегодня.
– Хорошо. Так ты хочешь согласиться?
– Приятно, что они до сих пор обо мне помнят…
– Конечно, помнят!
– Есть еще один вариант: я поеду одна, а вы будете меня навещать.
Дэн больше не собирался расставаться – особенно после того, что произошло в прошлый раз. Он слишком слаб.
– Я бы предпочел поехать с тобой.
Она улыбнулась, но как-то холодно.
– Что такое?
– «Я бы предпочел» и «Я хочу» – не одно и то же.
– Я же сказал, что поеду. И поеду. Чего еще ты от меня ждешь?
– Чего я от тебя жду?..
Она ждала такой же безраздельной преданности, какую дарила ему сама. Ждала, чтобы Дэн перестал притворяться, будто не понимает.
Джен развернулась и пошла прочь. Надо остановить ее. Надо настоять, чтобы они поехали – он ведь знает, как сильно ей этого хочется. Пусть вернется в Нью-Йорк хотя бы за тем, чтобы вспомнить: Нью-Йорк ей больше не нужен. Пусть попробует богемной жизни и увидит, что та жизнь, которую она выбрала, значит для нее гораздо больше.
Что тут обсуждать? Нужно просто ответить: «Детали неважны. Что-нибудь придумаем».
Дэн был уже готов произнести слова, которые она надеялась услышать.
– Джен, – позвал он.
Жена не услышала, а Дэн не окликнул громче. Наоборот – он повторил ее имя еще тише, как будто это одно и то же.
Мой дом
Мне не хотелось возвращаться в дом, пока Мишель не уехала, поэтому я направилась через виноградник к винодельне, звоня на ходу Сюзанне.
– Что там у тебя происходит? – спросила она.
– Я с ним порвала.
– Что? Что значит – порвала? У вас же через пять дней свадьба!
– Приехала мать Мэдди. Она все еще его любит.
– Значит, моя аналогия с черепашками ничему тебя не научила?
– При чем тут твоя аналогия?
– Кто-то открыл этой женщине дверь!
– Как можно было скрывать, что она хочет к нему вернуться? – вопросила я.
– Как можно позволить ей победить?!
– Не знала, что это состязание.
– Конечно, состязание!
Мне вспомнилась Мишель, сногсшибательная и уверенная в себе. Ко мне она особой любви не питала, зато прекрасно находила общий язык с Мэдди. Если представится случай, она отыщет подход и к Бену.
– Значит, я проиграю.
– Нет, не проиграешь! Ну да, она немного знаменита. Немного обворожительна.
– Разве можно быть немного обворожительной?
– Ну, больше, чем немного. Невероятно обворожительна. И что? Ты и сама ничего.
Я рассмеялась.
– Я серьезно! Умная. Успешная. Самый любящий человек из всех, кого я знаю. Не говоря уже о том, что ты тоже обворожительна. У нее перед тобой никаких преимуществ.
– Считает моя лучшая подруга.
– А также мужчина, с которым ты должна быть вместе. Еще не поздно все уладить.
– Почему ты настаиваешь, чтобы я его простила?
– Потому что ты не права.
Сердце у меня сжалось.
– Зачем ты так говоришь?
– Это мой долг. – Сюзанна замолчала, раздумывая, как меня убедить. Затем продолжила: – Чарльз изменил мне, когда мы учились в старшей школе. Я тебе рассказывала? Наверняка рассказывала.
И не раз. Это была первая история из жизни Сюзанны, которую мне довелось узнать. Я услышала ее в тот же день, как меня приняли на работу. Вернее, вечером после работы, когда Сюзанна предложила отметить мое вступление в юридическую преисподнюю. «В адвокатских конторах любят стравливать юристок, – сказала она. – Так что давай будем друзьями». В доказательство своей дружбы Сюзанна тут же поведала, что ей изменил муж. Только к середине рассказа до меня дошло, что случилось это еще в старшей школе. Но Сюзанна помнила все так отчетливо, словно только вчера застукала Чарльза с руководительницей театрального кружка и огрела его по голове.
– Если бы я не простила Чарльза, я бы лишилась целой жизни с ним. Нашей семьи. Я простила его и была за это вознаграждена. Вот что я пытаюсь тебе сказать: прости Бена и тоже будешь вознаграждена.
– Есть одно важное отличие: Чарльзу было тогда пятнадцать.
– Неважно. Суть в том, что вы просто обязаны быть вместе. У вас такая любовь, которую нелегко найти и еще труднее сохранить. Совсем как у нас с Чарльзом.
Однако я считала, что все в точности наоборот. Иначе как мы с ним дошли до такого?
– Почему бы тебе не вернуться домой? – спросила Сюзанна.
Я подумала о своем пустом доме в Лос-Анджелесе. Подумала о Лондоне, казавшемся невозможно далеким. Окинула взглядом виноградник, который скоро будет принадлежать кому-то другому…
Внезапно я осознала, что понятия не имею, где он – мой дом.
История виноделия
Отец часто говорил: «Чтобы понимать, как делать вино, нужно знать его историю». История у виноделия долгая. Началась она на юге Франции в V веке до нашей эры. На осколках глиняных сосудов сохранились следы древнейшего в мире вина, приправленного тимьяном, розмарином и базиликом. Спустя века римские завоеватели распространили виноделие по всей Франции.
Прошло немало времени, прежде чем виноделие добралось до Америки. Виноградники в Огайо и Кентукки погибли. Калифорния вступила в игру всего двести лет назад, когда в Сономе была основана первая коммерческая винодельня «Буэна виста». Затем Джон Патчетт посадил в долине Напа первый коммерческий виноградник. Сухой закон практически свел эти начинания на нет. После винной революции развитие продолжилось более масштабно и организованно – наступила современная эра виноделия. Первопроходцы шестидесятых и семидесятых принесли Калифорнии известность и подготовили почву для дегустации «Суд Парижа», на которой калифорнийские вина победили, положив конец французскому господству.
По словам отца, история объясняет первое, что нужно знать о вине: оно получается не на голом месте. Даже так называемое местное вино делают из винограда, некогда завезенного из Европы: виноделы используют опыт прошлого, чтобы достичь чего-то нового и лучшего.
Отец стоял у тиражного стола и на пару с работником сортировал виноград, отбирая грозди, которые пойдут в дело. Когда используешь целые грозди, вместе с гребнями, это придает вину более насыщенный и в то же время более терпкий вкус. Отец пытался добиться большей терпкости, поэтому почти ничего не выбрасывал. В этом году выбрасывать было нечего.
– У тебя ошалелый вид, – заметил он.
– Мне нужно чем-то себя занять.
– Тогда давай поскорее найдем тебе дело. – Отец указал на открытые бродильные чаны, в которых лежали отделенные от гребней ягоды. – Их нужно перемешать.
Я поднялась по стремянке и заглянула в чан. Сусло шипело и почти что пузырилось, словно кипящее рагу.
– Выглядит неплохо, а?
Я кивнула, не решаясь раскрыть рот – боялась, как бы все накопившееся внутри не выплеснулось наружу.
– Если спустишься, могу подыскать тебе другое занятие.
Я села на верхнюю площадку стремянки, в нескольких футах над головой отца, и оглядела винодельню. Все в ней работало легко и слаженно, точно под музыку. Зрелище это успокаивало, помогало отдышаться.
– А можешь просто посидеть и полениться.
– Папа, почему ты на нее не сердишься?
Глаза отца сузились.
– Осторожнее, малыш. Я не собираюсь обсуждать это с тобой.
– Просто пытаюсь понять.
– Что именно?
– Что ты будешь делать, когда уедешь отсюда.
Отец немного поразмыслил, отмахнуться от меня или сказать правду.
– Помнишь тот сезон сбора урожая, который я провел в Бургундии?
Я кивнула. В памяти сразу же всплыло то трудное время: сезон без отца, два неурожая, которые вынудили его уехать. Всю зиму мама ходила грустная, рассеянная и одинокая. Мне так хотелось ее развеселить, что я устраивала по пятницам танцы, и мы вдвоем скакали по кухне под Мадонну. Но мыслями мама была где-то далеко. Она танцевала почти хорошо – это ее и выдавало.
– Я еду в Бургундию повидаться с подругой.
Его слова меня потрясли. Подмывало спросить, что это за подруга. Потом я вспомнила печальную маму и решила, что лучше ничего не знать.
– Хочу попутешествовать по миру. Начну с Бургундии. Знакомый подруги даст мне напрокат свою яхту.
– Ты же терпеть не можешь морские прогулки!
– А кто их любит?
Мама, вот кто. Она обожает морские прогулки, обожает океан. Но мама с ним не едет, так зачем же ехать ему? Папа решил устроить поездку мечты – ее мечты. Неужели он думает, будто этого достаточно, чтобы вернуть жену? Будто все придет в согласие само собой, подобно небу, дождю и почве? А если мама не вернется, папа возьмет с собой ту, другую?..
Синхронизация. Ты выбираешь не тот желтый «Фольксваген» и строишь семейную жизнь. А когда эта жизнь разваливается, пытаешься построить новую.
Отец поднялся к краю второго бродильного чана. Потом указал на кучи компоста, рядом с которыми, не глядя друг на друга, стояли Бобби с Финном – готовили подкормку.
– Они проработали целый день и не обменялись ни одним словом.
– Почему же ты улыбаешься?
– Когда молчишь, работа идет быстрее.
Отец склонился над суслом и принялся осторожно его перемешивать. Тут я заметила, что из-под футболки у него выглядывает белый извивающийся шрам – прямо в центре груди.
– Папа, что это?
– Ничего. – Отец натянул футболку повыше. – Ничего, – повторил он и продолжил пристально изучать сусло.
– Что случилось? Ты поранился, когда работал?
– Джорджия, давай не будем об этом.
Его раздражение нарастало.
– В последнее время ты ни о чем не хочешь со мной разговаривать, – заметила я.
– Неправда. Только об этом.
– И о Генри.
Глаза отца сверкнули. Он не хотел обсуждать со мной Генри и злился, потому что у меня хватило наглости о нем заговорить. Однако я тоже злилась. Злилась, что вокруг столько секретов, столько тем, которых мы избегаем: мамин любовник, мой жених, в которого влюблена самая красивая женщина планеты…
– На самом деле Генри тут ни при чем, – проговорил отец. – Просто машина съехала с дороги.
– О чем ты?
Он поднял на меня глаза.
– Помнишь, как несколько лет назад мы с мамой ехали в город и пикап слетел с дороги? Никто не пострадал, но все равно пришлось отправиться в больницу.
– Конечно, помню. Мама позвонила мне в настоящей истерике.
Отец указал на шрам у себя на груди.
– Той ночью, когда я не справился с управлением и мы попали в аварию, все изменилось. Особенно для мамы.
– Почему?
– Когда я получил эту травму, она испугалась. Наверное, задумалась, что однажды меня не станет. Спросила себя, какой будет ее жизнь.
– А Генри стал для нее ответом.
– Да.
– И ты готов закрыть на все глаза? Даже если это будет стоить тебе виноградника?
– Даже если это будет стоить мне виноградника.
Отец слез со стремянки и подошел к дробилке для отделения гребней. Он окинул взглядом виноградник, которым собирался пожертвовать. И тут я поняла: отец не хочет оставаться здесь без мамы. Если придется жить без нее, то уж лучше где-нибудь далеко отсюда. Далеко от всего, что они построили вместе.
– Папа, должен быть другой выход!
Он покачал головой. Настолько рассерженным я видела его впервые. Он злился, что мама поставила их обоих в подобное положение; злился, что приходится соперничать с кем-то за ее любовь; наконец, просто злился. Его гнев вызвал у меня облегчение и в то же время страх.
– Вот он, другой выход, – сказал отец и вышел за дверь.
Нота за нотой
Мама, укутанная в полотенце, стояла в углу спальни перед виолончелью и танцевала. Танцевала вокруг своего инструмента – то ли самозабвенно покачивалась, то ли просто старалась не споткнуться. А возможно, и то и другое. Ее первая свободная минутка – без внуков, без Мэдди.
Мама собиралась на свидание с Генри. Какое-то время я наблюдала за ней, размышляя о словах отца. Он считал, будто знает, что происходит у мамы в душе: ей страшно. Если она не вырвется из этой жизни сейчас, то не вырвется уже никогда. Так или иначе, папа ее покинет, и останется только страх. Страх, что она выбрала не ту жизнь.
Ты становишься собственной матерью самым странным образом и в самые странные моменты. Сегодня я стала своей матерью, потому что боялась того же, что и она.
Мама натянула полотенце повыше.
– Пора бы нам перестать встречаться в таком виде.
Она подплыла и попробовала увлечь меня в танце.
Я обняла ее, прижала к себе и расплакалась. Мы обе рухнули на пол.
– Что такое? – спросила мама.
– Ты до сих пор любишь папу.
– Всем сердцем, – кивнула она.
– Тогда что же ты делаешь? Подыскиваешь запасной вариант?
– Дело не в этом.
– А в чем?
Мама пожала плечами, раздумывая, поставить меня на место или довериться и произнести слова, которые невозможно будет вернуть.
– Я встретила твоего папу и влюбилась, как сумасшедшая. По уши. Вся жизнь перевернулась с ног на голову. Когда я смотрю на него, когда он ко мне прикасается, я по-прежнему испытываю то же самое. С Генри другое. Даже не знаю, как объяснить то, что я к нему чувствую.
Мама покачала головой – меньше всего на свете ей хотелось объяснять. Потом указала на виолончель и продолжила:
– Генри обожает, когда я играю.
Я хотела ответить, что Генри уже сообщил мне об этом – в таких выражениях, которые при всем желании невозможно забыть. Однако по маминому лицу было видно: если я раскрою рот, она тут же замкнется в себе.
– Даже не знаю, как объяснить. Когда я играю, Генри стоит и смотрит таким взглядом, словно я единственный человек на свете. Он слушает, нота за нотой, будто каждая из них имеет для него огромное значение. И это действительно так. Дело не в том, что он любит музыку или любит меня. Для Генри одно неотделимо от другого. Поэтому я чувствую… что меня понимают. – Она немного помолчала и добавила: – Я полностью понимаю твоего отца, но он не понимает меня так же хорошо, как Генри. Я его в этом не виню. И все же приятно быть с кем-то, кто видит тебя по-настоящему…
Сердце у меня бешено стучало. Я пыталась согласовать то, что говорила мама, с тем, что сказал отец.
Мама вздохнула и опустила глаза.
– Я вижу твоего отца и люблю того, кого вижу.
– Но Генри видит тебя?
– Генри видит меня.
Мама поднялась и начала одеваться. Других объяснений не последовало.
Внезапно я осознала то, чего не понимал отец: мама боялась потерять не его. Она боялась, что потеряла себя. Генри не просто видел маму такой, как она есть: он видел ту девушку, что сидела когда-то в желтом «Фольксвагене». Девушку, для которой важнее всего на свете была виолончель. Он знал, кем стала бы мама, если бы велела папе убираться из своей машины. Знал, какую жизнь она бы вела.
Кто же может обвинять ее в том, что она хочет получить еще один шанс? Уж точно не я.
Я встала с пола, подошла к ней сзади и обняла.
– Мама, я хочу одного – чтобы ты была счастлива.
– Я счастлива, – ответила она, но по щекам у нее текли слезы.
Синхронизация нарушается
Десинхронизация. Твой жених получает работу мечты на другом конце света и обнаруживает, что его вновь обретенная дочь живет в том же квартале, а ее мать до сих пор в него влюблена. Твоя мама устает работать над своим браком в тот самый момент, как в ее жизни появляется человек, готовый взять все труды на себя.
Обстоятельства складываются таким образом, что не те люди оказываются вместе, а те – врозь.
За всю мою жизнь в Сономе поездка по шоссе номер сто шестнадцать еще никогда не казалась такой короткой. Через пятьдесят минут я уже стояла в приемной «Марри Грант», глядя на нарисованную грушу. Я хотела подождать, пока Джейкоб освободится и выйдет, однако Джейкоб выходить не собирался. К двери скотчем была приклеена записка: «НА ВИНЗАВОДЕ».
Я снова села в машину, надавила на газ и помчалась к большому зданию винзавода, где бутилировали вина «Марри Грант».
Охранник с таким увлечением смотрел спортивный канал, что меня даже не заметил.
Я проскочила мимо него, распахнула деревянную дверь и вошла.
Внутри было холодно и неуютно. Большой ленточный конвейер закупоривал бутылки с вином. Краны перетаскивали ящики к площадке для комплектования грузов. Мне вспомнилось, как отец вручную закупоривает и запечатывает каждую бутылку.
На втором этаже оказались коридор и несколько больших офисов со стеклянными стенами. В одном из них я заметила Джейкоба. Никаких уютных белых диванчиков: Джейкоб стоял перед круглым столом, за которым сидело четверо мужчин в дорогих костюмах. О чем они говорят? Обсуждают, как сделать из Себастопола копию долины Напа? Как продавать в Сономе фабричное вино? Заработать кучу денег, накупить маленьких виноградников и превратить их в нечто совершенно иное? Разрушить чей-то дом?
Я взбежала по ступенькам и влетела в офис.
Джейкоб обернулся. Мужчины в дорогих костюмах уставились на меня.
Я знала, что веду себя как ненормальная. Знала еще прежде, чем растерянный и раздраженный взгляд Джейкоба это подтвердил.
– Привет, Джорджия! Можешь подождать минутку?
– Нет.
Он посмотрел на меня, потом на сидящих вокруг стола мужчин.
– Всего минутку, ладно?
Тут наконец-то подоспел охранник.
– Все в порядке? – спросил он.
Джейкоб небрежно махнул рукой, стараясь контролировать ситуацию и не желая устраивать сцену.
– Да, Калеб, все хорошо. – Он повернулся к бизнесменам: – Прошу меня извинить. Я скоро вернусь.
Джейкоб поспешно вышел из офиса и провел меня мимо охранника по имени Калеб.
– Хотите, провожу вашу подругу на улицу? – предложил тот.
– Спасибо, сам справлюсь, – ответил Джейкоб и начал спускаться по лестнице. Он говорил негромко – пытался, в придачу ко всему остальному, контролировать еще и собственную злость.
Джейкоб с грохотом распахнул входную дверь и направился к стоянке, где стояла его «Хонда».