Миндаль цветет Уэдсли Оливия

ГЛАВА VIII

К тому времени, когда Доре минуло семнадцать лет, Рексфорд преобразил Гарстпойнт в такое место, где лишь ели и спали, если только не занимались охотой, стрельбой, рыбной ловлей или каким-нибудь другим, подходящим к сезону спортом. Ему помог достигнуть такого результата друг его, Фостер Пемброк, вдовец, который, как и Рексфорд, любил только самого себя и спорт. Впрочем, у него было одно преимущество перед Тони: он обладал даром слова и был очень начитан. Дора и Рекс любили его и охотно слушали; он постарался привить и им любовь к книгам и руководил выбором их чтения. Правда, часто случалось, что выбор его бывал не вполне удачен и не подходил к их возрасту, но ни он, ни они этого не замечали, да и не могли заметить в таком доме, где правили одни мужчины, а единственная женщина, имевшая в нем влияние, по своим взглядам и понятиям принадлежала к отжившему уже поколению.

Образование Доры и Рекса носило случайный характер; они учились урывками, когда находился подходящий учитель, когда Рекс был здоров и когда у Доры оставалось свободное время от охоты, стрельбы в цель и катанья.

Единственное, чем она занималась серьезно, было пение. Этого потребовала Джи, и она же нашла учителя, который раз в неделю приезжал из Лондона. Голос девушки обещал быть великолепным, и у нее был очень развит музыкальный вкус.

Для Тони она пела что угодно, без разбора; он слушал ее, сидя за стаканом портвейна, и шумно выражал свой восторг, а Пемброк критиковал ее исполнение.

Рекс и Джи имели преимущество в том смысле, что слушали вещи, которые она сама больше всего любила, – испанские песни и романсы Грига, Лассена, Шаминада.

Учитель пения Кавини, приезжавший еженедельно в Гарстпойнт, приходил в восторг от голоса Доры. Он говорил Джи:

– Это божественный голос, вы понимаете, – в нем есть все. За нее не боишься… Какая потеря для оперы! Это преступление, это грех не использовать такой голос!

Джи не спорила; конечно, ее племянница, хотя она была таковой только по усыновлению, не могла петь публично; об этом не стоило и разговаривать.

Рекс спросил Дору:

– Хотела бы ты петь в опере?

Дора, злившаяся по поводу неудачного нового платья, рассеянно ответила:

– Пожалуй, это было бы интересно. В особенности петь Кармен или Миньону… Ах, этот портной – он просто сумасшедший!

– Перестань сердиться, – сказал Рекс.

Он не пользовался таким блестящим здоровьем, как Дора; ему часто нездоровилось, он чувствовал себя разбитым. Он терпеть не мог быть больным и, когда это случалось, всегда бывал в плохом настроении.

Отец иногда случайно заходил к нему и начинал говорить, что ему надо закалиться и ходить как можно больше, на что мальчик вяло отвечал: «Хорошо, отец».

Для него не была тайной ограниченность ума Тони, а потому он довольно безразлично относился к его суждениям. В общем, у него не было никакого определенного чувства к отцу; между ними не было разногласий лишь потому, что они никогда не спорили, да с Тони редко и можно было поговорить наедине. Пемброк или кто-нибудь другой из его друзей-спортсменов всегда бывали с ним, и, если он сидел дома, что иногда с ним случалось, он целый день дремал или пил, а если разговаривал, то только с Дорой.

Он любил ее и гордился ею; он ни в чем ей не отказывал и только просил ее, чтобы она делила с ним его страсть к спорту. В семнадцать лет она знала жизнь меньше, чем другая девушка в тринадцать, зато в лошадях и собаках понимала больше, чем мужчины в тридцать. Она была красива и стройна, чудесно ездила верхом, стреляла и ругалась, как мужчина, и прыгала, как мальчишка. Если бы ей подстричь волосы, ее можно было бы принять за мальчика.

Рекс был не намного выше ее. Он был очень тонок, но в плечах достаточно широк, и его светлые волосы и темные глаза, брови и ресницы делали его наружность незаурядной. Кроме того, костюм его носил особый, личный отпечаток, что очень поощряла Джи, которая продолжала его баловать. Ей было уже около восьмидесяти лет, но характер ее оставался таким же властным.

Рекс обожал ее, не имел от нее никаких секретов, и Джи, со своей стороны, была с ним вполне откровенна; между ними царило полное согласие, чему нисколько не препятствовала разница лет, а также разница понятий и взглядов.

Воззрения Джи были привиты ей еще предыдущим поколением, во времена ее молодости, когда мужчины презирали криводушие, когда честь считали необходимой принадлежностью каждого, а не каким-нибудь особым отличием, когда взгляды были узки, но зато нравственные требования очень широки, когда каждый старался быть простым, веселым и остроумным.

Рекс, наоборот, всецело принадлежал к своему веку, он был вполне современен, и тем не менее взгляды Джи казались ему привлекательными, и манеры ее ему нравились.

Несмотря на его молодость, у него выработались уже вполне определенные понятия об обязанностях, которые накладывает общественная жизнь. Часто у него происходили споры с Дорой, но у той еще не было установившихся взглядов, или, вернее, они были так неопределенны, что уловить их было столь же трудно, как поймать на ложку падающий лист. Сегодня она была социалисткой, завтра неистовым консерватором, позднее – и тем и другим одновременно, и все в таком же роде.

Ее происхождение имело для них обоих особое очарование.

– Когда-нибудь мы все отправимся в Испанию, – сказала Дора. – Тони свезет нас туда.

– Как это будет романтично! – сухо сказал Рекс.

– А что же, ведь он романтик; он вообще совсем не тот, каким ты его считаешь, – запротестовала Дора. – Я знаю, я чувствую это, потому что я его люблю, а ты нет.

– Может быть, это происходит оттого, что ты наделяешь людей, которых ты любишь, теми качествами, которые тебе нравятся, – рассудительно заметил Рекс.

– Ну так что же? Это только облегчает дело! – засмеялась Дора, а потом серьезно добавила: – Но относительно Тони я права.

Разговор этот происходил в комнате Рекса, где он лежал в постели после ушиба, полученного на охоте. Он не продолжал спора; в конце концов, ему было все равно. Настроение у него было скверное, как всегда, когда он бывал болен.

Дора пришла выпить с ним чаю и стояла у окна. Тусклый ноябрьский день приближался к концу, и погода казалась еще более мрачной благодаря контрасту, который производил яркий огонь, пылавший в камине.

– Ты сказала, чтобы принесли печенья? – спросил Рекс, поднимая растрепанную голову с подушки.

– Да. Лучше тебе, милый?

– Нет, неважно.

– Какая досада, что ты не заметил этого плетня. Не зажечь ли свет?

– Нет, еще слишком рано.

– Болит голова?

– Да, немножко.

Она подошла к нему и положила свою прохладную руку ему на лоб.

– О, вот это приятно! – сказал Рекс с легким вздохом. – Какие у тебя отличные духи, что это такое?

– Джи дала мне их; она говорит, что женщина должна понимать в духах и употреблять их с разбором.

– Я очень одобряю твой сегодняшний выбор, – пробормотал Рекс. – От тебя пахнет, как от жасминовых цветов вечером.

– Я бы хотела уметь говорить так, как ты, – воскликнула Дора, – у тебя очень красивые слова! Да, и я думаю, что это главным образом оттого, что ты так много читал.

Дора засмеялась и растрепала своими тонкими пальцами его золотистые волосы.

– Оставь, не надо, – запротестовал Рекс. – Я ненавижу, когда красивые делают некрасивые вещи.

– А ты в самом деле считаешь меня красивой?

– Да, и ты сама тоже считаешь себя такой.

– Иногда я сама себе не нравлюсь, – сказала Дора. – Есть девушки другого типа, красивее, например Дафна Кэрю – такая беленькая, с золотыми волосами; какая она хорошенькая!

– Да, и совсем обыкновенная, а нас влечет к себе необыкновенное. У тебя же замечательные, зеленые глаза. Очень мало людей, имеющих действительно зеленые глаза. Про них говорят, о них пишут, но никогда их не встретишь. Я говорил об этом с Джи, и она со мной согласна. У тебя такие же зеленые, как… – он подыскивал сравнение, – как море в тихий, жаркий день. Ты, наверно, замечала это. В Корнваллисе я думал о твоих глазах. Я стоял на утесе и смотрел вниз на залив, освещенный лучами солнца: он был настоящего светло-зеленого цвета, какими бывают твои глаза при известном освещении. При другом же свете бывают темно-зелеными с отблесками, точно звездами в них: жасминовые лепестки на жасминовых листьях. Мне бы быть поэтом; впрочем, и сейчас еще не поздно.

Они оба засмеялись.

– Хотел бы ты писать? – спросила Дора.

– Нет. Я хотел бы только делать все то, что делаешь ты, а между тем я так скоро выбиваюсь из сил.

– Ну, что ты! – сказала Дора, утешая его. – Всякий слег бы после такого толчка, какой ты получил вчера. Со всеми может случиться несчастье.

Дора зажгла папироску и подала ему. Рекс вообще делал, что хотел, Тони нисколько не вмешивался в его дела. Если бы ему вздумалось выпить за завтраком коньяку, Тони, по всей вероятности, не только не запретил бы ему, но даже и не заметил бы этого.

Впрочем, пока у Рекса не было никаких дурных привычек, кроме курения, которое не вредило его здоровью и не помешало ему в пятнадцать лет быть почти шести футов роста.

Огонь весело горел в камине, ярко освещая комнату. Рекс посмотрел вокруг, и взгляд его с любовью остановился на некоторых предметах; он собрал сюда из других комнат вещи, которые ему особенно нравились: около окна стоял красивый комод, а рядом с камином бронзовый, обитый красивыми гвоздиками дорожный сундук, принадлежавший еще в шестнадцатом столетии какой-то итальянской даме.

Стены были украшены картинами, изображавшими бокс и знаменитых боксеров, а между ними висели портреты родственников – дядей и тетушек.

Кровать была с четырьмя резными колонками, видневшимися из-под откинутых занавесок.

Мягкий, сырой воздух, врывавшийся в открытое окно, мешался в комнате с табачным дымом от папиросы Рекса.

– Позвони, чтобы дали чай, – сказал Рекс, – должно быть, уже поздно.

Он поднялся выше на подушках; на нем была великолепная, индийской работы, жакетка, подаренная ему Пемброком, который иногда делал подарки ему и Доре. Подарки эти не покупались, а извлекались им из имевшихся запасов. Рекс очень любил свою индийскую жакетку; она была голубого цвета, и вышита поблекшими золотыми нитями, и украшена пуговицами странной формы. На фоне голубого атласа лицо его казалось очень худым и бледным.

Вошла Эмилия, а следом за нею слуга внес поднос с чаем.

Эмилия не изменилась за это время. Она была полна, лицо ее было бронзового цвета. Улыбаясь, она показывала белые зубы; она была по-прежнему предана Доре.

Рекса она любила, а Дору обожала.

Она принесла Доре другие башмаки и тотчас встала на колени и начала разувать ее. Дора протянула ей ногу и, чтобы сохранить равновесие, оперлась на руку Рекса.

– Вы ангел, Нэнни, – сказала она ей с видом ребенка, привыкшего к баловству. – И в награду вы должны пить с нами чай; не правда ли, Рекс?

– Конечно, – согласился Рекс.

Эмилия покраснела от удовольствия; ее радовало побыть со своими питомцами, хотя они теперь уже не нуждались в ее присмотре.

Дора уселась на большой стул.

– Крепкий, как смерть, сладкий, как любовь. Три куска сахара и кусочек лимона, пожалуйста, – весело командовала она, – и только намек анчоуса на кусочке лепешки, толсто намазанной маслом. Этого пока хватит.

Между двумя кусками лепешки она спросила Рекса:

– Ты рад, что не можешь обедать внизу? Он секунду посмотрел на нее, а потом сказал: – Ты думаешь – из-за того, что приезжает Пан.

Да, я не желаю.

– Там предстоит большая стычка, – сказала Дора.

– Как бы то ни было, развод – дело нехорошее, – задумчиво сказал Рекс.

– Тони взбешен всем этим. Рекс усмехнулся:

– Наверно, он произнес свои две фразы: «Чертовски нелепо» и «Хорошая каша» – и замолчал. Или, может быть, он недостаточно рассержен, чтобы вдохновиться и на такое красноречие!

– Ты не имеешь понятия, Рекс, как ужасно он все переживает.

– А, так, значит, взаимное сходство между чувствами и их выражением?

Дора стала вся пунцовая.

– Уметь болтать остроумно еще не очень много значит, и, наоборот, есть немало людей, которые не умеют говорить и все-таки знают очень много.

– Согласен, – сказал Рекс примирительным тоном, – признаю себя побежденным.

Чай продолжался без дальнейших разногласий.

– Сколько времени пробудет здесь Пан? – неожиданно спросил Рекс.

– Не знаю; до тех пор, пока Тони не устроит все это скучное дело.

– Это не займет слишком много времени. Отец задаст ему два вопроса. Пан ни на один не даст прямого ответа, и останется только вопрос о деньгах на расходы Пана. Я уверен, все сведется к этому.

– Да что, в сущности, случилось?

– Ну, что ж, Пан женился на этой девушке, она ему надоела, потом была дуэль или что-то в этом роде, и его выгнали с дипломатической службы. Теперь он остался без жалованья, без дела и, я полагаю, без хорошего настроения.

– Ты ненавидишь Пана, не правда ли? – лениво спросила Дора.

Рекс беспокойно зашевелился. Он обладал большой выдержкой и умел скрывать свои чувства.

– Конечно, нет, – сказал он, – теперь это было бы слишком по-детски.

– Да, мы теперь такие уж взрослые.

– Что касается меня, я страшно стар для своих лет, – весело сказал Рекс.

Вошла Джи, и комната сразу озарилась светом; она опиралась на палку, и это было единственным признаком ее подчинения могуществу лет.

Лицо Рекса расцвело от удовольствия, и он приподнялся на постели.

– Дорогая, как мило с вашей стороны навестить меня, – сказал он радостно, – какой приятный сюрприз! Эмилия, позвоните, чтобы дали еще чаю и миндального печенья, а ты, Дора, сходи, пожалуйста, в классную за большими розами, что там стоят, Джи будет приятно посмотреть на них.

Джи села около него.

– Опять расклеился?

Он утвердительно кивнул головой и улыбнулся:

– Да, но я даже рад этому происшествию, раз оно привело вас ко мне. Вы слышали, Пан приезжает сегодня вечером?

– Скверная история! – коротко заметила Джи.

– Я того же мнения, – согласился Рекс, – Джи, действительно это некрасивое дело?

– Да, непростительное, по нашим понятиям. Дора возвратилась с розами.

– Посмотрите, какие они очаровательные, – сказала она.

Она на минуту остановилась, устраивая их под висячей лампой, свет от которой, по мере того, как она двигалась, водил нежные тени по ее лицу, казавшемуся то золотым, то розовым; волосы ее блестели, от ее зеленых глаз, когда она с улыбкой смотрела на Джи и Рекса, исходило сияние.

– Правда, они очень хороши, – сказала Джи, когда девушка положила розы перед нею.

Рекс тихонько свистнул, встретившись глазами с Джи.

– Я тоже так думаю, – сказала она ему, улыбаясь.

– Разве это не удивительно, – сказал он, затаив дыхание, – как вы сразу догадываетесь?

Джи стала изучать его лицо, в то время как он снова посмотрел на Дору, сидевшую теперь на ковре перед камином; она ела сама и кормила внука Ника, молодого восьмимесячного щенка, булкой, на которую был положен «только намек» анчоуса.

На ней была охотничья юбка и шелковая блуза с черным галстуком; волосы ее были заплетены в одну толстую косу и перевязаны темным бантом. Нельзя было назвать ее нарядно одетой, но, сидя перед огнем, который играл на ней золотыми и пурпурными тенями, она являлась воплощением молодости и нежной свежести.

Она начала причесываться «наверх» с последнего дня своего рождения. Эмилия специально ездила в Лондон учиться делать прическу и теперь производила это артистически.

– Я должна покинуть вас, мои дорогие, – сказала Дора, взглянув на них и наматывая ухо Ника-младшего на свой тонкий пальчик. – Тони сказал мне, чтобы я пришла пораньше. Когда я оденусь, я приду показать вам мое новое платье: оно все белое с серебром. До свидания еще раз!

Лишь только дверь закрылась за ней, Рекс сказал:

– Не правда ли, как странно, что мы оба в одно и то же время подумали то же самое?

– Просто у нас обоих одинаковый вкус; мы любим прекрасное, а Дора, несомненно, красива; мы и раньше это с тобой находили.

Рекс, лежа на спине, думал.

– Вы знаете, – вдруг сказал он, – сегодня – я не могу объяснить вам почему, – но мне это представляется каким-то другим; я чувствую это сильнее.

Джи взглянула на его сосредоточенное лицо. Он напряженно смотрел в огонь, повернувшись боком к ней: ей виден был его тонкий, почти аскетический профиль, нежные черты лица, плотный подбородок и решительный рот. Сердце ее сжалось, когда она вспомнила, какое счастье отразилось на его лице при взгляде на Дору. Конечно, он был еще мальчик, а она – почти девочка, но…

Одна мысль о том, что он может быть несчастен, была ей невыносима. «А впрочем, – подумала она, – как все это проблематично. Зачем загадывать так далеко?»

ГЛАВА IX

Дора медленно спускалась с лестницы. Было еще немного рано и, кроме того, в новых парчовых башмаках с высокими красными каблуками трудно было идти быстро.

Снизу, из залы, наполовину скрытый тенью, падавшей от старого знамени, Паскаль Гревиль наблюдал за нею.

Красота ее сразу поразила его. Дора на минуту остановилась поправить оборку юбки, и Паскалю показалось, что кожа ее еще белее ее платья. Он быстро подался вперед и стал так, чтобы свет прямо падал на него; ему уже раньше приходилось проделывать это, и он знал цену первого впечатления.

Он не ошибся. Настоящая красота не может остаться незамеченной, а у Доры в высшей степени было развито чувство прекрасного, и вид Пана доставил ей наслаждение.

Он что-то сказал ей. Она засмеялась, покраснела и воскликнула:

– Пан!

Гревиль взял ее за руку:

– Дора!

Он не сразу выпустил ее руку и секунду молчал, а потом сказал:

– Выросли, стали совсем другой!

– О нет, не совсем еще, – сказала Дора, немного конфузясь.

– Ну, хорошо, – он быстро развел своими изящными загорелыми руками, – что же теперь сказать? Я помню Алису из «Страны чудес», а нахожу Афродиту.

– Обе начинаются с «А», – скромно заметила Дора, – как бы то ни было, есть сходство.

Гревиль машинально рассмеялся; он был положительно уничтожен ее красотой и молодостью. Он вдруг почувствовал себя очень хорошо; не было больше той скуки, того недовольства, которые томили его последние годы. Ему знакомо было это переживание, но он давно его не испытывал.

Дора между тем изучала его. Он это сознавал, и это доставляло ему удовольствие.

Она думала, как странно встретить красивого мужчину, и действительно, Гревиль заслуживал этот эпитет. Черты его лица и форма головы были безукоризненны. У него были немного странные, но очень привлекательные темно-золотые глаза и почти черные волосы. Несмотря на легкий загар, кожа его была очень нежна, а улыбка прямо очаровательна.

Он был высок, широк в плечах и вообще имел наружность спортсмена. Дора с удовольствием заметила, как он хорошо сложен. Окружавшие ее мужчины – Тони и Пемброк – в этом отношении не удовлетворяли ее вкуса, а Рекс почти не шел в счет.

Кроме того, слух о разводе Паскаля не мог не привлечь к нему внимания. Несчастная любовь вообще возбуждает интерес, а по отношению к Гревилю ее можно было предположить особенно легко, так как женщины всегда интересовались им, обожали его и баловали. Для него это, конечно, не было тайной; он отлично знал силу обаяния своей личности и могущество каждого взгляда. Он ехал в Гарстпойнт крайне неохотно, предвидя, что ему придется тут скучать, и ехал лишь потому, что ему нужны были деньги, а он знал, что только Тони мог дать их ему.