Колокол по Хэму Симмонс Дэн
Мои подозрения подтверждались. „ОКМ“ – это „Oberkommando der Marine“, военно-морской флот Германии. „RN“ – „Royal Navy“, Королевский британский флот. Очевидно, немцы разгадали флотские шифры Англии. В 5.22 я услышал сильный ясный сигнал передатчика, находящегося вблизи от „Пилар“:
„ЮБИЛЕЙ – СЕКРЕТНОЕ КОДОВОЕ НАИМЕНОВАНИЕ ОПЕРАЦИИ РАТТЕР. ПОДРОБНОСТИ В СЛЕДУЮЩЕЙ ПЕРЕДАЧЕ ЖДУ ИНСТРУКЦИЙ. КОЛУМБИЯ.
Двадцать минут спустя я принял ответ, зашифрованный кодом СД:
ОБЪЯВЛЯЕМ БЛАГОДАРНОСТЬ. ПРОДОЛЖАЙТЕ ПЕРЕДАЧИ ПО МЕРЕ ПОСТУПЛЕНИЯ СВЕДЕНИЙ. ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ОПЕРАЦИИ ВОРОН ЗАВЕРШЕНА. ПРЕДПИСЫВАЕМ ЛИКВИДИРОВАТЬ ГЕТЕ. УДАЧИ. ХАЙЛЬ ГИТЛЕР.
– Повтори еще раз, – сказал Хемингуэй утром того же вторника. – Кого они, по-твоему, собираются убить?
– Гете, – ответил я. – Так невежественные люди кличут всех писателей… а вы – единственный писатель, который хоть как-то причастен ко всей этой неразберихе.
– Марти тоже писатель, – заметил Хемингуэй. – А ее прежняя фамилия начиналась с „Г“.
– И в настоящее время она безмятежно пребывает… где?
В Нидерландской Гвиане?
– Но почему они воспользовались таким очевидным кодом? – сердито произнес Хемингуэй.
Я покачал головой.
– Вы забываете… эта передача была зашифрована цифровым кодом СД. Шлегель еще не признался, что выболтал его.
К тому же Шлегеля, скорее всего, арестовали по возвращении в Бразилию. Его уже могли осудить и казнить.
На лице Хемингуэя отразилось недоверие.
– В ближайшие дни мы узнаем, насколько верна информация о совместном нападении англичан и канадцев на Дьепп, – добавил я.
– Если это действительно так, – сказал Хемингуэй, прикасаясь к распухшему уху, – то там будет настоящая мясорубка.
– Да, – согласился я, – но важнее другое. Если высадка состоится, мы поймем – наши оппоненты не догадываются о том, что мы разгадали их шифр. Они не пустили бы в эфир достоверную информацию, если бы опасались, что мы передадим ее ФБР, ОСР или BMP.
– А мы передадим ее ФБР, ОСР и BMP? – спросил Хемингуэй.
Я вновь покачал головой.
– Даже если и передали бы, это ничего не изменит. Если даты вторжения верны, у нас остается лишь трое суток, чтобы отложить его. Такие крупные операции быстро не остановишь.
– Но если канадцы высадятся на берег, а Вермахт будет их там поджидать… – Хемингуэй умолк, устремив взгляд в пространство.
Я кивнул.
– Такое случается сплошь и рядом. В настоящий момент американские и британские стратеги скорее позволят потопить корабли и даже сорвать операцию, чем выдать, что им известны немецкие и японские шифры. Я уверен в этом на все сто. Как правило, со временем такое поражение окупается.
– Но только не для бедолаг канадцев, которых поджарят на берегу Дьеппа словно гамбургеры, – бросил Хемингуэй.
– Вы правы, – негромко отозвался я.
Хемингуэй замотал головой.
– Твоя профессия воняет, Лукас. Воняет смертью, кровью и старческим маразмом.
– Да, – сказал я.
Он вздохнул и уселся в свое цветастое кресло. Большая черная кошка по кличке Бойсси вспрыгнула ему на колени и с подозрением прищурилась на меня. Когда я пришел, Хемингуэй пил „Том Коллинз“, и к этому времени лед в бокале растаял. Он все же допил коктейль, гладя кошку по шее.
– Что же нам делать, Лукас? Как уберечь от опасности Джиджи и Мышонка?
– Кем бы ни оказался второй ликвидатор, он настоящий профессионал, – ответил я. – По-моему, мальчикам ничто не угрожает.
– Ты меня успокоил, – язвительно бросил писатель. – Он настоящий профессионал, стало быть, погибну только я.
Если, конечно, ему не придет в голову взорвать финку, когда там спят мальчики.
– Нет, – сказал я. – Думаю, он сделает это так, чтобы было похоже на несчастный случай. Погибнете только вы. От несчастного случая.
– Почему? – осведомился Хемингуэй.
– Точно не знаю, – ответил я. – Это часть операции „Ворон“… а я до сих пор не разобрался в ней до конца. Однако в сообщении сказано, что первая фаза операции завершена.
Очевидно, для второй части вы не нужны.
– Отлично, – сказал Хемингуэй. – Я собирался в конце этой недели выйти на „Пилар“ к архипелагу Камагуэй и проследить за уходящим „Южным крестом“. Хельга сказала, что капитан предпочитает обогнуть Южную Америку, чем идти по Панамскому каналу, и что они сделают остановку в Кингстоне. У нас с Волфером есть кое-какие соображения относительно того, где могут заправляться подлодки. Убедившись в том, что „Южный крест“ действительно покинул кубинские воды, мы могли бы осмотреть восточное окончание острова, потом отправиться на Гаити, по пути заглянув в Кингстон, и вернуться домой вокруг западного побережья Кубы. Мы рассчитывали пробыть в море неделю или две. Должен ли я отменить поход?
– Нет. Так будет лучше всего, – ответил я после минутного размышления.
– С плакатами Музея естественной истории на бортах мы очень приметны, – задумчиво произнес Хемингуэй. – Подлодка может обнаружить нас и потопить, тем самым облегчив задачу СД.
– Вряд ли, – сказал я. – Мы перехватывали радиообмен между Колумбией и Гамбургом, а также между Колумбией и агентами СД на одной из субмарин. Сомневаюсь, что кому-нибудь из немецких капитанов известно, кто вы такой и в чем заключается операция „Ворон“. Вы будете в безопасности, как и всякое другое малое судно в этих водах.
Хемингуэй помрачнел.
– В воскресенье я говорил с Бобом Джойсом и парой ребят из флотской разведки. По их секретным прогнозам, в этом году будут потоплены еще более полутора тысяч грузовых кораблей союзников. Если немцы будут действовать нынешними темпами, в этом и следующем месяцах они уничтожат в Карибском бассейне от семидесяти до восьмидесяти судов, а до конца года – от двухсот до трехсот. Подумать только, ведь Марти плавает где-то там, в самом средоточии этой бойни… – Он посмотрел на меня. – Как ты считаешь, должен ли я взять с собой мальчиков?
– А как вы собирались поступить с ними?
– Оставить здесь, в финке, под присмотром слуг. Боб Джойс должен был время от времени навещать их.
Я потер щеку. Прежде чем приехать сюда из Кохимара, я проспал час или два, но сильно устал. Несколько последних дней и ночей начинали путаться у меня в голове. Задаваясь вопросом о том, грозит ли нынешняя ситуация захватом заложников, я не мог ответить категорическим „нет“.
– Будет лучше, если они поплывут с вами, – сказал я.
– Хорошо, – произнес Хемингуэй и схватил меня за запястье. – Чего хотят эти люди, Лукас? Я имею в виду, помимо моей смерти?
Я дождался, когда он выпустит мою руку.
– Они хотят, чтобы мы передали по назначению документы, взятые у убитых немцев. В этом нет никаких сомнений.
– И пока мы этого не сделаем, мне ничто не угрожает?
– Не знаю точно, – ответил я. – Думаю, они в любом случае собираются вас убить.
– Но зачем? – спросил Хемингуэй. В его голосе не было страха или жалобы, только любопытство.
Я пожал плечами.
Хемингуэй осторожно снял с колен кошку, встал и отправился в ванную. Прежде чем выйти из комнаты, он оглянулся на меня.
– Для агента разведслужбы ты слишком многого не знаешь, Лукас.
Я кивнул.
Мне требовался второй радист либо второй я. Весь долгий жаркий вторник ко мне поступали донесения оперативников „Хитрого дела“ – о передвижениях Мальдонадо по Гаване, О безуспешных поисках Бекера, о том, что Дельгадо до сих пор не появлялся ни в аэропорту, ни в отелях – и, прежде чем отправиться на „Пилар“ и заступить на ночную вахту у рации, я попытался выкроить хотя бы несколько минут для сна. Мне не хотелось оставлять Хемингуэя одного. Теперь он не выходил из дома без револьвера за поясом, но помимо этого ничем не выказывал тревоги перед лицом смертельной опасности.
В тот вечер он надел свежую рубашку, длинные брюки и отправился во „Флоридиту“ выпить с друзьями.
„Они устроят несчастный случай“, – твердил я про себя.
Не найдя в усадьбе ни одного надежного места для тайника, я повсюду носил немецкий курьерский мешок в наплечной сумке. Во время ночных дежурств у рации на „Пилар“ он лежал у меня в ногах. Мешок был увесистый, но я успокаивал себя тем, что всякий, кто пожелает им завладеть, должен будет отснять его у меня, а уж потом убить Хемингуэя.
„А в нынешних обстоятельствах это совсем нетрудно“.
Я был крайне утомлен. Я носил с собой таблетки, пролежавшие в моем багаже несколько лет, и глотал их, когда чувствовал себя слишком сонным, чтобы сосредоточиться на прослушивании эфира.
Мы перехватили одну-единственную передачу – ранним вечером 18 августа, когда у рации дежурил Саксон. Он прислал запись в финку с Фуэнтесом. Текст был зашифрован цифровым кодом СД. Я отправился во флигель и расшифровал его. Четырнадцать строк с планами высадки канадских войск у Дьеппа. В начале передачи сообщалось о том, что малые суда уже вышли из порта и операция не будет отменена.
В среду 19 августа гаванское радио сообщило о начале британского вторжения в прибрежный город Дьепп. Утверждалось, что храбрые союзные войска заняли шесть плацдармов.
Голос диктора буквально звенел – ведь это, по всей видимости, открытие долгожданного Второго фронта! Подробности были скудные, но операцию называли вполне серьезной – транспортные суда и десантные катера высадили на берег тысячи канадских солдат при поддержке танков и британских истребителей.
Назавтра, 20 августа, даже подцензурные выпуски передач не скрывали тот факт, что пробное вторжение обернулось катастрофой. Большинство солдат погибли или взяты в плен.
Транспортные корабли взорваны, выброшены на берег либо ушли в море. Самолеты королевских ВВС уничтожены истребителями Люфтваффе, которые поднялись с окрестных аэродромов еще до начала высадки. Нацисты похвалялись неуязвимостью „Festung Europa“ и приглашали американцев и англичан вновь повторить попытку оккупации.
– Пожалуй, это и есть то, что ты называешь „подтверждением“, – сказал тем вечером Хемингуэй. Мы сидели во флигеле, Патрик и Грегори с криками плескались в бассейне. – Твой Колумбия наверняка получит от СД награду за передачу в ночь понедельника. – Писатель посмотрел мне в глаза. – Но где он добывает все эти сведения? Откуда у немецкого агента на Кубе вся эта сверхсекретная информация об англичанах?
– Хороший вопрос, – признал я.
Около часа утра меня разбудил писк морзянки в наушниках. Я спал так крепко, что пропустил первые пять групп, однако отправитель любезно повторил передачу трижды с получасовыми интервалами.
Это был старый книжный код на базе антологии немецких народных сказок. Передач, зашифрованных цифровым кодом СД. не последовало. После третьего повтора я включил двадцативаттную лампу над столом и впился взглядом в маленькую неряшливую тетрадь радиожурнала.
КОЛУМБИЯ НАЗНАЧАЕТ ПАНАМЕ РАНДЕВУ 22 АВГУСТА В 2.40 ТАМ ГДЕ БЛЕДНАЯ СМЕРТЬ ПОСЕЩАЕТ ЛАЧУГИ И КОРОЛЕВСКИЕ ДВОРЦЫ ПОД СЕНЬЮ ПРАВОСУДИЯ.
В тесной радиорубке было жарко и влажно – воздух, лениво втекавший в крохотные иллюминаторы, вонял дизельным выхлопом, дохлой рыбой, отбросами, разогретыми горячим дневным солнцем и душным ночным воздухом, но, пока я читал и перечитывал текст, моя кожа покрылась холодной испариной..
Я ни на секунду не поверил, что Панама – Мария – встречается с Колумбией в 2.40 завтрашнего утра, но место свидания было выбрано как нельзя удачнее. Судя по всему, Колумбия решил, что мы с Хемингуэем убили Марию, а теперь он, вероятно, заподозрил, что мы вдобавок разгадали шифр СД.
В любом случае мне следовало показать Хемингуэю этот текст, как и предыдущие, и мы должны были присутствовать в точке смертельного „рандеву“, как при высадке обреченных немецких агентов. Только на сей раз никто из немцев не погибнет.
Утром в пятницу мне пришлось долго уговаривать Хемингуэя. Я не рассказал ему о последнем радиоперехвате. Мы сидели во „Флоридите“, заправляясь крутыми яйцами и дайкири. Кроме нас, в баре был единственный посетитель, спавший на табурете у дальнего конца стойки.
– Послушай, – сказал писатель, – „Южный крест“ отплывает не раньше воскресенья. Зачем нам выходить в море сегодня ночью?
– У меня предчувствие, – чуть слышно произнес я. – Будет лучше, если вы увезете отсюда мальчиков на выходные.
Хемингуэй посыпал солью яйцо и нахмурился. За лето его борода отросла, но там, где она кончалась, на коже виднелся солнечный ожог. Его поврежденное ухо почти зажило.
– Лукас, если ты собираешься устроить какое-нибудь дешевое представление…
– Просто хочу несколько дней заниматься „Хитрым делом“, не тревожась о вашей и своей безопасности. Мне будет намного легче, если вы с мальчиками и приятелями не станете путаться под ногами.
Во взгляде Хемингуэя все еще читалось сомнение.
– Вы можете доплыть до Ки-Параисо или до самого Конфитеса и подождать яхту там, – добавил я. – Соннеман сказала, что „Южный крест“ обогнет Кубу с востока…
– Вряд ли ее можно считать надежным источником, – проворчал Хемингуэй.
– Что из того? Даже если они поплывут на запад, вы успеете догнать их, прежде чем они доберутся до Кингстона.
Я отправлю ваших оперативников следить за „Южным крестом“, и мы радируем вам в обычном морском диапазоне либо свяжемся с Гуантанамо и попросим капитан-лейтенанта Бойля переправить вам наше послание через их мощные передатчики.
– Значит, ты хочешь залечь на дно на недельку-другую? – спросил Хемингуэй.
Я помассировал глаза:
– Мне нужен отпуск.
Хемингуэй рассмеялся.
– Это точно, Лукас. Ты дерьмово выглядишь.
– Gracias.
– No hay de que! – Хемингуэй выскреб из скорлупы остатки яйца и потянулся за другим. – Что ты станешь делать, если тебе потребуется помощь здесь, в Гаване?
– То же самое, – ответил я. – Вызову вас по рации из Кохимара или попрошу у Боба Джойса разрешения воспользоваться станцией Гуантанамо.
– При помощи шифра? – У Хемингуэя разгорелись глаза.
Я покачал головой.
– У Саксона нелады с шифрами. Мы придумаем наш собственный код, который вы сможете понять.
– Например?
– Хм-мм… – протянул я, – если мне потребуется помощь, я передам, что кошки чувствуют себя одиноко и их нужно покормить. Если захочу увидеться с вами, но не здесь, то назначу встречу там, где кубинцы поднимают свой флаг.
– На Кейо Конфитесе.
– Да, – ответил я. – Поскольку вы отплываете ночью, вам следует поторопиться. У вас много дел.
– Но зачем ночью? – спросил Хемингуэй. – Зачем выходить в море в темноте?
Я допил свой дайкири.
– Я хочу, чтобы никто не узнал о вашем отплытии, по крайней мере, до завтра. Этой ночью мне нужно многое сделать.
– И ты, конечно, не расскажешь мне, что именно.
– Расскажу позже, – ответил я.
Хемингуэй заказал еще две порции коктейля в высоких бокалах и новую корзинку яиц.
– Так и быть, – произнес он. – Я вызову Волфера и остальных, и мы отправимся с наступлением темноты. Мы будем ждать „Южный крест“ у Конфитеса. Большая часть снаряжения и провизии уже на борту, поэтому выйти в море сегодня ночью не составит особого труда. Но мне это не нравится.
– Вы отправляетесь всего на день раньше запланированного срока, – заметил я.
Писатель покачал головой.
– Мне не нравится вся эта затея, – сказал он. – Она дурно пахнет. У меня чувство, что мы никогда больше не увидимся, Лукас. И что очень скоро кто-нибудь из нас, а то и оба погибнем.
Моя рука с бокалом замерла на полпути к губам.
– Типун вам на язык, – негромко произнес я.
Хемингуэй внезапно улыбнулся и притронулся своим бокалом к моему.
– Estamos copados, amigo, – сказал он. – К черту их.
К черту их всех.
Я чокнулся с ним и выпил.
Глава 27
„Сementerio de Cristobal Colon“ – один из крупнейших в мире некрополей. Кладбище занимает территорию, равную десятку городских кварталов, в некотором отдалении от района отелей, между районами Ведадо и Нуэво Ведадо.
Я добрался до него ночью, проехав вокруг порта, по южной границе Старой Гаваны и замкнув петлю с запада, мимо Кастилло дель Принсип.
Кладбище было заложено в 60-х годах XIX века, когда в катакомбах церквей Гаваны не осталось места для захоронений. Хемингуэй рассказал мне, что проект некрополя был выбран на основе конкурса, который выиграл молодой испанец Каликсто де Лора Карадоза. Архитектор спланировал кладбище на средневековый манер с узкими проездами, идущими под прямым углом; их смыкающиеся перекрестки разделяли похороненных по общественному положению и классам. Расположенное к западу от Старой Гаваны, ширина улиц которой едва позволяла разъехаться двум повозкам, кладбище казалось продолжением города живых в город мертвецов. Хемингуэй сказал, что, завершив проект и воплотив его на местности, Каликсто де Лора Карадоза умер в возрасте тридцати двух лет и стал одним из первых обитателей кладбища. По всей видимости, эта история забавляла писателя.
У главного входа на каменной плите был высечен латинский девиз: „Бледная смерть посещает лачуги и королевские дворцы“.
Рандеву было назначено на 2.40. Я оставил „Линкольн“
Хемингуэя в боковом проулке и подошел к восточным воротам чуть позже часа ночи. Все ворота кладбища были на запоре, но я отыскал дерево, росшее вплотную к железной изгороди, и перебрался через нее, тяжело спрыгнув на траву по ту сторону. На мне были черные куртка, брюки и шляпа „федора“, низко надвинутая на глаза. На моем бедре в кобуре с вытяжным ремешком висел „магнум“, свой складной нож я сунул в карман брюк, а в карман куртки положил мощный фонарь, взятый с „Пилар“. На плечо я набросил свернутую бухтой десятиметровую веревку, также с „Пилар“. Я сам не знал толком, зачем мне веревка – чтобы связывать пленников, устраивать ловушки, перебираться через заборы, – но решил, что будет нелишне захватить ее с собой.
Несколько месяцев назад Хемингуэй упомянул, насколько причудливо выглядит кладбище – состоятельные семейства Гаваны на протяжении почти восьмидесяти лет соперничали друг с другом, возводя все более пышные склепы и монументы, – однако я не ожидал встретить целые кварталы, заполненные образчиками надгробной архитектуры. Я держался вдали от пустынных тихих проездов, рассекавших кладбище, и пробирался узкими дорожками и тропинками между памятниками. В лунном свете мне казалось, что я очутился в каменном лесу – распятые Иисусы в предсмертной муке взирали на меня сверху вниз, вокруг высились замысловатые греческие часовни с фресками и белоснежными колоннами, над могилами, словно кружащие стервятники, парили ангелы, серафимы и херувимы; в темноте похожие на завернутых в саваны женщин маячили Мадонны с воздетыми кверху пальцами, которые напоминали револьверы, нацеленные в небо, готические мавзолеи с железными воротами отбрасывали черные тени поперек моего пути, тут и там виднелись урны, сотни дорических колонн, в тенях которых могли скрываться убийцы, и повсюду в прохладном ночном воздухе носилось зловоние гниющих цветов.
Накануне вечером я заглянул в местное туристическое агентство и купил дешевую карту кладбища. Я сверился с ней при свете луны, не рискуя хотя бы на мгновение включать фонарь. Я оказался именно в той ситуации, в которую агентов ОРС учат никогда не попадать – пришел на встречу, которая практически наверняка является ловушкой, на территории врага, не зная, сколько человек меня поджидают, полностью предоставив инициативу противнику.
„К черту“, – подумал я и, сложив карту, двинулся вперед.
Я отыскал саркофаг с лежащей навзничь фигурой человека в натуральный размер и статуей собаки у его ног. За ней полутораметровый шахматный слон стоял на страже у каменной плиты, под которой покоились останки одного из величайших шахматистов Кубы. Все верно, именно так указано на карте… отсюда было несколько сотен шагов до памятника студентам-медикам. Я обошел темный монолит и увидел, что это надгробие в форме кости домино с двумя тройками. В пояснении на карте было указано, что здесь лежит женщина, фанатическая поклонница домино, умершая от сердечного приступа, когда во время важной партии ей не досталась тройка-дубль. Я свернул налево. Неподалеку от доминошницы стоял приземистый памятник, буквально утопающий в цветах. Это была могила Амелии де ла Хоц. Хемингуэй с удовольствием поведал мне ее историю. Амелию похоронили в 1901 году, а ее ребенка – в отдельной могиле в изножье памятника; несколько лет спустя труп по какой-то причине эксгумировали и обнаружили дитя в объятиях скелета. Кубинцы обожали подобные легенды. Хемингуэй – тоже. Эта могила стала объектом паломничества женщин со всего острова, отсюда и громадный холм цветов. Они благоухали, словно все похоронные процессии, в которых я когда-либо принимал участие.
Памятник студентам-медикам находился в старейшей части кладбища. Здесь сходились несколько проездов. В 1871 году восемь кубинских юношей были казнены за осквернение могилы испанского журналиста, критиковавшего буржуазное движение независимости. Над памятником была воздвигнута высокая статуя Правосудия, однако на ней не было повязки беспристрастности, а весы в руке явно покосились на одну сторону. „Там, где бледная смерть посещает лачуги и королевские дворцы под сенью Правосудия“, говорилось в радиограмме.
Было 1.40 ночи. Мне казалось, что я целую вечность искал это надгробие, и еще больше времени мне потребовалось, чтобы найти место для укрытия. На пешеходной дорожке, ведущей от памятника студентам-медикам, стоял мавзолей, похожий на Тадж-Махал в миниатюре, высотой около двенадцати метров. Он был украшен резными нишами, на всех фасадах высечены ангелы и горгульи, еще несколько ангельских фигур стояли на двух крышах, расположенных уступом, и один ангел в хитоне возвышался над сводом, напоминающим купол мечети. Если бы я сумел забраться по углу здания на нижнюю крышу, то спрятался бы за резным парапетом и мог наблюдать за памятником студентам-медикам, пустыми проездами и широкими перекрестками, за узкими дорожками и тропинками на подходах к монументу. Разумеется, когда убийцы вступят в игру, я окажусь на десятиметровой высоте, имея возможность обстреливать их, но лишенный путей к отступлению… впрочем, тут-то и пригодится веревка. Я обвяжу ее вокруг одной из угловых статуй и соскользну вниз за считанные секунды. Я похвалил себя за предусмотрительность, вошел в тень громадного мавзолея и начал подъем.
Он занял десять минут и стоил мне дырки на колене брюк, но в конце концов я подтянулся на руках и перевалился через парапет. Здесь был трехметровый уступ и еще одна стена, которая поднималась к куполу, сиявшему в лунном свете. Надо мной вздымались статуи ангелов и святых с воздетыми руками.
Парапет никак нельзя было назвать крепостной стеной – от верхнего края мраморного ограждения до прозаического асфальта с гравием, устилавших крышу, было всего около метра, – но я мог спрятаться за ним, сев на корточки и глядя через прорези орнамента. В случае необходимости я мог бы гусиным шагом обойти крышу и вести наблюдение во всех направлениях.
Я обвязал веревку вокруг двухметровой статуи на юго-восточном углу и спрятал узел веревки за стеной. Потом я опустился на колени у южного фасада с видом на открытое пространство у памятника студентам-медикам. Сотни мраморных и гранитных статуй взирали на меня, словно бледное воинство мертвецов. С севера надвигалась буря. Луна еще не потускнела, но над Гаваной время от времени вспыхивали молнии и разносились раскаты грома. Было 2.00 ночи.
В 2.32 я бросил взгляд на часы и услышал позади негромкий звук. Я начал поворачиваться, но в ту же секунду к моей шее прикоснулось что-то холодное и круглое.
– Не двигайтесь, сеньор Лукас, – сказал лейтенант Мальдонадо.
„Отличная работа, Джо“, – подумал я, решив, что это последняя мысль, которой суждено промелькнуть в моем мозгу, прежде чем за ней последует пуля из пистолета кубинца с рукояткой, украшенной пластинками из слоновой кости. Меня угораздило забраться в снайперское логово Мальдонадо, я не проверил заднюю часть крыши, не расслышал его шагов из-за неумолчного рокота грома. Ну и дурака же я свалял. Выстрела все еще не было. Чего он ждет?
– Не двигайтесь, – шепотом повторил лейтенант. Я услышал щелчок взводимого курка „кольта“ и почувствовал чесночный запах дыхания кубинца. Он еще крепче прижал дуло пистолета к мягкой ложбинке моей шеи, ощупал меня с ног до головы левой рукой, вынул фонарь и „магнум“ и бросил их к дальнему краю крыши. Очевидно, нож показался ему слишком маленьким, чтобы опасаться его. Дуло „кольта“ отодвинулось от моей шеи, но я чувствовал, что оно наведено мне в затылок.
– Медленно повернитесь и сядьте на свои руки, сеньор специальный агент Лукас.
Я сделал то, что было ведено, не отрывая ладоней от грубой поверхности крыши. Сегодня Мальдонадо надел гражданское – такие же темные костюм и шляпу, что и я, но с синей рубашкой и галстуком. Я заметил, что кубинцы недолюбливают обычную, неофициальную одежду; Хемингуэй всегда шокировал их своими шортами и неряшливыми лохмотьями.
„Думай, Джо, думай“. Я заставил свой неповоротливый ум отвлечься от размышлений о той отсрочке, которую мне дал громила полицейский. Я увидел, что Мальдонадо в одних носках. Должно быть, он оставил туфли по ту сторону купола, чтобы подобраться ко мне как можно незаметнее. Он мог не тревожиться об этом – раскаты грома были такими сильными, что можно было подумать, будто бы батарея Двенадцати апостолов замка Эль Морро на противоположном берегу залива начала обстреливать город. Луна все еще светила, но тучи быстро закрывали ее.
Мальдонадо опустился на корточки и встал на одно колено, вероятно, для того, чтобы иметь возможность смотреть поверх парапета за моей спиной, самому оставаясь невидимым с земли. Либо ему было удобнее застрелить меня сидя, чем выпрямившись во весь рост.
„Сосредоточься. Ты зачем-то нужен ему живым. Он без обуви – это дает тебе определенное преимущество, если начнется схватка“.
Какую-то часть моего сознания занимала иная мыслю „Ты сидишь на собственных ладонях, а он целится тебе в лицо из крупнокалиберного „кольта“. Тебе нипочем не удастся приблизиться к нему и завязать драку“.
„Заткнись!“ Я заставлял себя думать, хотя мое тело вел себя так, как обычно, когда меня брали на мушку: мышцы в паху сжались, кожа пошла пупырышками, меня охватило неодолимое желание спрятаться за чем-нибудь. За чем угодно.
Я мысленно подавил реакцию плоти. Сейчас было не время праздновать труса.
– Вы здесь один, сеньор специальный агент Лукас? – прошипел полицейский. В тени полей „федоры“ были видны только его длинный подбородок и белые зубы. – Вы пришли сюда в одиночестве?
– Нет, – ответил я. – Хемингуэй и его приятели остались внизу.
Мальдонадо улыбнулся, и его зубы сверкнули в лунном свете.
– Вы лжете, сеньор. Я велел вам прийти одному, вы так и сделали.
„Он ждал только меня“. Я едва успел унять сердцебиение, и оно вновь участилось.
– Вы не Колумбия, – сказал я.
– Кто? – без особого интереса спросил Мальдонадо.
Я улыбнулся.
– Ну да, конечно, вы не Колумбия. Вы грязный мексикашка, который получает приказы и подачки. Такой же, как все остальные „pendejos“.
Его губы дрогнули и заулыбались еще шире.
– Вы стараетесь меня рассердить, специальный агент Лукас. Зачем? Хотите быстрее умереть? Не беспокойтесь… это произойдет очень скоро.
Я пожал плечами… по крайней мере, попытался. Это было не так-то легко сделать, сидя на собственных руках.
– Хотя бы расскажите, кто приказал вам убить меня, – произнес я, подпустив дрожи в свой голос. „Это“ оказалось совсем нетрудно. – Дельгадо? Бекер?
– Я ничего тебе не скажу, американская свинья, – отрезал лейтенант, но даже в тускнеющем свете луны я заметил, как при упоминании фамилии Бекера мускулы вокруг его губ чуть заметно дрогнули. „Стало быть, Бекер“.
– Свинья? – переспросил я и, выждав секунду, добавил:
– Чего же ты ждешь, Бешеный жеребец?
– Не смей так называть меня, – сказал Мальдонадо. – Иначе твоя смерть будет намного мучительнее, чем это необходимо. – Ударил гром. Я видел, что теперь молнии пляшут среди приземистых зданий Старой Гаваны, менее чем в миле к северо-востоку.
„Какие у меня козыри? – подумал я, заставляя себя углубиться в хладнокровный, бесстрастный анализ. – Их немного.
Крупнокалиберная пуля мгновенно прикончит меня на такой дистанции, а Мальдонадо наверняка успеет дважды нажать спуск, прежде чем я преодолею разделяющее нас расстояние.
Но он стоит на одном колене, и это затруднит его действия в случае быстрого развития событий. Он привык запугивать и убивать пьяниц, юнцов, трусов и непрофессионалов“.
„К какой из этих категорий относишься ты?“ – спрашивала другая часть моего сознания. Я разочаровал самого себя.
Уже не впервые в своей жизни и карьере я гадал, сколько миллионов людей погибли, в последнюю секунду перед смертью проклиная себя за глупость. Я подозревал, что эта традиция восходит к пещерным дикарям.
Я следил за приближением грозы. Она разворачивалась за спиной Мальдонадо. Я слышал гром, но не видел, насколько близко от нас сверкают молнии и стоит стена дождя. Я посмотрел на темнеющий купол над головой лейтенанта, но не заметил там молниеотвода. Может быть, Мальдонадо убьет небесный огонь, прежде чем он застрелит меня.
„Это едва ли не единственная твоя надежда, Джо“. Я почувствовал, как гравий впивается мне в ладони, и сжал пальцы обеих рук, собирая камешки в кулаки. Сидеть на согнутых пальцах было больно, вдобавок через пару минут они онемеют, но я не видел смысла беспокоиться о столь отдаленном будущем.
Ни на мгновение не спуская с меня глаз, Мальдонадо поднес к лицу часы и посмотрел на циферблат. „Вот чего мы ждем. Назначенного времени рандеву, 2.40 ночи“.
Срок явно миновал. Должно быть, Мальдонадо получил инструкции выждать несколько лишних минут, убедиться, что со мной никого нет, и только тогда убить меня. Я сообразил что по ту сторону купола у него, вероятно, спрятана винтовка. Мальдонадо затаился на крыше с длинноствольным оружием, увидел, как я подошел к мавзолею и выбрал это место, после чего он укрылся с другой стороны и сидел там, пока я, сопя и обливаясь потом, взбирался по углу строения.
Должно быть, это его немало позабавило.
– Какую винтовку вы взяли с собой? – спросил я на обыденном разговорном испанском.
Казалось, вопрос удивил Мальдонадо. Он на секунду нахмурился, должно быть, соображая, даст ли мне его ответ какое-либо преимущество, и, вероятно, решил, что вряд ли.
– „Ремингтон 30–06“ с шестикратным оптическим прицелом, – сообщил он. – При лунном освещении в самый раз.
– Господи, – сказал я, выдавив смешок. – Неужели АМТ VI раздает их, словно профсоюзные билеты? Точно такую же я изъял у Панамы, прежде чем убить ее.
Реакции не последовало. Либо Мальдонадо был хорошим актером, либо он не знал ее кличку. Но мне казалось, что он не играет.
– Я имею в виду, у Марии, – добавил я. – Я отыскал „ремингтон“ Марии, а потом утопил ее.
На сей раз Мальдонадо не остался безучастен. Его губы сжались, и я заметил, как его палец сдвинул с места спусковой крючок.
– Ты убил Марию? – Раскат грома почти заглушил его слова. Может быть, он дожидался именно этого момента – никто не услышал бы выстрела, когда гроза бушует прямо над нами.
– Ну конечно, я ее убил. – Я рассмеялся. – Зачем мне оставлять в живых лживую сучонку?
Я надеялся взбесить его и вынудить к какому-нибудь поступку – лишь бы не к стрельбе, – но лейтенант вновь заулыбался.
– В самом деле, зачем ей жить, этой кровожадной мерзавке? Я много раз говорил сеньору Бекеру, что ее нужно облить бензином и поднести горящую спичку. – Он опять посмотрел на часы и улыбнулся еще шире. – Вы арестованы, сеньор специальный агент Лукас, – сказал он, снимая большой палец с курка „кольта“.
– За что? – быстро спросил я, предпочитая разговор пуле в лоб. Я заметил, что стена дождя накрыла здания Старой Гаваны, словно черная штора. Луна исчезла, уступив небо вспышкам молний над северной и восточной границами кладбища.
Грохот был такой, что Мальдонадо мог прикончить меня из пушки, не опасаясь, что его выстрел услышат на улицах.
– За убийство сеньора Эрнеста Хемингуэя, – с ухмылкой ответил лейтенант. Его слова прозвучали смертным приговором.
– Разве вам не нужны документы? – торопливо спросил я. – Разве Бекер не велел вам забрать немецкие бумаги?
Мальдонадо несколько секунд молчал. Я заметил, что его палец до предела сдвинул спусковой крючок.
– Документы у Хемингуэя. – Его голос заглушил раскат грома; молния сверкнула в сотне шагов от нас.
Я покачал головой, готовясь перекричать надвигающийся дождь. Мальдонадо не мог знать об этом. Решение о том, что Хемингуэй возьмет документы с собой, было принято буквально за минуту до отправления „Пилар“. Мы сочли, что документы будут сохраннее на борту яхты, чем если я стану носить их при себе целую неделю.
– Нет! – крикнул я. – Они у меня в машине! Бекер выплатит вам за них особую награду!
Мальдонадо чуть вздернул голову, и я наконец увидел его глаза. Он был жесток и хитер, но не слишком умен. Прошло три или четыре секунды, прежде чем он сообразил, что действительно сможет вытянуть у гауптщтурмфюрера еще больше денег, если принесет документы, но ему нет никакой нужды оставлять меня в живых, чтобы отыскать их в машине, если они и впрямь находятся там. Ничто не мешало ему застрелить меня, найти мою машину и забрать бумаги.
Мальдонадо улыбнулся и прицелился тщательнее, опустив пистолет и наведя его мне в сердце.
Молния не попала в купол. Должно быть, она угодила в статую Правосудия над монументом студентов-медиков. Тем лучше – вспышка произошла позади меня и на секунду-другую ослепила Мальдонадо, а удар грома разнесся в мавзолее под нашими ногами, словно взрыв.
Я метнулся влево, упал на плечо и перекатился по направлению к Мальдонадо. Он выстрелил, но пуля пролетела над моим правым плечом и отколола кусок мраморного парапета позади меня. Он опять выстрелил, но я уже поднимался на ноги и пуля прошла в сантиметре от моей промежности и обожгла мне бедра изнутри. Мальдонадо попытался вскочить, и я швырнул ему в лицо две горсти камешков. Третья пуля царапнула мочку моего уха.
Я ухватил обеими руками его правое запястье и начал выкручивать пистолет, одновременно пытаясь сбить Мальдонадо подсечкой. Мы тяжело рухнули на асфальт, но я был готов к этому и упал на лейтенанта сверху. Чесночный воздух со стонами вырывался из его рта.
Мальдонадо взревел и вцепился мне в лицо левой рукой.
Не обращая на это внимания, я сломал его правое запястье и отшвырнул пистолет прочь. Теперь мой „магнум“ лежал ближе, чем „кольт“ лейтенанта.
Кубинец вскрикнул и рванулся в сторону, припечатав меня к мраморной стене у основания купола. Он вновь закричал, выругался по-испански и попытался встать, придерживая сломанную руку. Я сделал два шага, в точности повторяя движения футболиста, который разбегается перед штрафным ударом, и пнул Мальдонадо между ног с такой силой, что он буквально взмыл в воздух. Две молнии разом сверкнули над куполом – одна за нашими спинами, другая попала в высокий крест, который держала в руках мраморная статуя святого. Двойной удар грома почти заглушил вопль Мальдонадо, который сложился вчетверо, будто двухметровый аккордеон.
Читать бесплатно другие книги:
