Колокол по Хэму Симмонс Дэн
– Наш убийца весьма осторожен, – негромко произнес я.
Перевернув брюнета на спину, я обыскал его нагрудные карманы. Ничего. Хемингуэй был прав: обычная форма Вермахта, но без погон и нашивок. Очень странно.
Оба получили по две пули: одну – в поясницу, другую – в верхнюю часть спины. Пуля, угодившая в легкие блондина, вышла с противоположной стороны, разворотив его грудь и открыв крабам удобный путь внутрь. Однако обе пули, настигшие темноволосого, застряли в его теле. Я перекатил его лицом вниз и обшарил карманы брюк. Пусто. У блондина – тоже. Брюки были из толстой шерсти. Если бы эти двое остались в живых и не переоделись, они бы уже изнывали от жары.
– Думаешь, они собирались переодеться, после того как установят контакт? – Казалось, Хемингуэй прочел мои мысли.
– Возможно. – У обоих агентов были „люгеры“. Оружие блондина осталось в кобуре; темноволосый успел выхватить пистолет, прежде чем его застрелили, и теперь „люгер“ валялся в траве в тридцати сантиметрах от его скрюченных пальцев.
Я проверил оба пистолета. Из них не стреляли.
Большая часть их снаряжения не заслуживала особого внимания – разбитый фонарь, складная лопатка, ящик из-под патронов с компасами, кухонной утварью и ракетницей; рюкзак с пончо и двумя парами гражданской уличной обуви; два стандартных армейских штыка в ножнах; несколько свернутых в трубочку карт – только Пойнт Рома и то место, где мы сейчас находились, были обведены несмываемым карандашом. Но одна из их брезентовых сумок казалась подозрительно тяжелой и мягкой. Хемингуэй открыл бронзовую защелку и забрался внутрь. Из непромокаемых кармашков сумки он доставал документ за документом.
– Пресвятой господи Иисусе, – прошептал писатель, показывая мне один из них. Это была фотокопия морской карты залива Френчман в штате Мэн. На карте был проложен курс для подводной лодки U-1230 с отчетливо обозначенными местами утренних и дневных стоянок и небрежной подписью, из которой следовало, что в ночное время на мысу Пек-Пойнт к северу от острова Маунт-Дезерт должны высадиться два немецких агента.
– Это подождет, – сказал я. – Сначала я хотел бы точно убедиться, что поблизости нет гильз.
Ползая на коленях, мы обследовали песок расширяющимися кругами, в центре которых лежали трупы. Всякий раз, оказываясь с наветренной стороны от них, я испытывал едва ли не блаженство. Мы осмотрели местность вплоть до песчаной полоски под скалами на севере, восточную часть бухты и нашу расщелину, расположенную к западу. Хемингуэй был прав Мы увидели следы примерно в шести метрах от трупов на небольшом пятачке сразу за гребнем на восточном склоне, там, где убийца поджидал свои жертвы. Там побывал один человек. Следы безошибочно свидетельствовали об этом. Гильз там не оказалось.
– Отлично, – сказал я, когда мы вернулись в наполненную смрадом тень дерева. – Сейчас мы разберем содержимое этой сумки. Думаю, в ней-то и заключена цель высадки. Но сначала я хочу кое в чем убедиться. – Я перевернул блондина на живот. Его руки закоченели до такой степени, что на ощупь он напоминал манекен из универмага. Входные отверстия пуль в рубашке и чуть ниже широкого ремня его шерстяных брюк выглядели гораздо скромнее выходного отверстия в груди. Я задрал рубашку трупа, его вылинявшую майку и, обхватив руками пояс, расстегнул пряжку ремня. Сняв ремень, я протянул его Хемингуэю и потянул вниз брюки, обнажая верхнюю часть ягодиц. Труп казался совершенно белым, кроме ягодиц и спины, куда за ночь прилила кровь. Эти места выглядели темно-багровыми, почти черными.
Я снял с себя рубашку.
– Какого черта ты вытворяешь, Лукас? – осведомился Хемингуэй.
– Сейчас увидите. – Я раскрыл свой нож, вынул ложку, взятую из корзины для пикников, и начал рассекать спину юнца. К этому времени труп заметно раздулся от газов, хотя его еще не коснулись солнечные лучи, и кожа в этих местах была туго натянута, как на барабане. Я знал, что пуля прошла вверх от входного отверстия над самим копчиком, и все же мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем я нашел ее в третьем крестцовом позвонке. Тут-то и началась серьезная игра – извлекая расплющенный комочек металла, я затупил острый как бритва кончик своего ножа и однажды едва не сломал ложку.
Я вычистил нож и руки о траву, убрал прочь согнутую ложку, вытер пулю своим носовым платком и подставил ее солнечным лучам. Головка пули расплющилась о кость, но ее темный кончик еще можно было различить. У донышка пули виднелся завиток нарезки. Я был доволен. Мне совсем не хотелось копаться в грудной клетке второго мальчишки, пока не найдется еще одна пуля.
Я показал пулю Хемингуэю. Он пристально смотрел на меня.
– Кто ты такой, Лукас?
Я пропустил его слова мимо ушей.
– Девять миллиметров, – сказал я, натягивая рубашку.
– „Люгер“? – спросил писатель.
Я покачал головой.
– Черные головки. Автомат „шмайссер“.
Хемингуэй моргнул и перевел взгляд на пулю.
– Но убийца не выпускал очередей, – заметил он.
– Нет. Он стрелял одиночными. Весьма метко. По одной пуле ниже пояса, еще по одной – в верхнюю часть спины. Он не спешил.
– Для убийства человека более мерзких мест не придумаешь, – негромко произнес Хемингуэй, как бы обращаясь к самому себе. – Почему не в голову?
– Было темно. – Я завернул пулю в платок и спрятал его в карман брюк. – Давайте ознакомимся с документами.
– Хорошо, – отозвался Хемингуэй. – Но сначала переберемся на наветренную сторону.
Пока мы изучали бумаги, солнце поднялось над горизонтом. Первым документом была фотокопия карты залива Френчман.
– Это, верно, фальшивка? – спросил Хемингуэй.
– Почему?
– Это ведь… как это будет по-вашему, по-шпионски? Дезинформация. Немецким агентам совсем ни к чему тащить с собой все это, пробираясь на вражескую территорию, разве нет?
– Ни к чему, – согласился я. – Разве что их заданием было передать кому-либо эти документы. Заметьте, что на карте не указана дата высадки. Если она еще не произошла, вполне возможно, что эта копия – нечто вроде приманки… дата и время высадки должны были стать предметом торга.
Следующая фотокопия выглядела более загадочно:
– Шифр? – спросил Хемингуэй.
– Похоже на попытку немцев разгадать коды русских, – ответил я. – В углу указана дата, 5 марта 1942 года. Довольно свежий документ. Получен из немецкой группы армий „Север“.
По всей видимости, это перехват передачи из советской 122-й бронетанковой дивизии.
– Что-нибудь важное?
– Откуда мне знать, черт побери?
Следующий документ также был получен с Восточного фронта.
– Перевод? – спросил Хемингуэй. – Я немного читаю по-немецки. „Ленинградский фронт – связь верховного командования“ Но что означают эти цифры? Килогерцы – это, вероятно, частоты передатчиков?
– Правильно, – отозвался я – Похоже, это результат недавней пеленгации советских радиосетей Вот сеть КЗООа, обмен в которой ведется на частоте 3000 килогерц Немцы составляли карту работы передатчика, в позывных которого имеются буквы „ed“, принадлежащие, если не ошибаюсь, Восьмой армии русских Другая сеть, обозначенная L001, работает на частоте 2550 килогерц На этой диаграмме указано, каким образом организована связь между тыловыми и фронтовыми радиостанциями, а также аванпостом Полагаю, он обозначен узлом 8L Заметки в правой части листа, по всей видимости, перечисляют радиостанции Пятьдесят пятой армии и некой „2 St A“ – по-моему, русские называют ее Второй ударной армией – Кому все это предназначалось? – спросил Хемингуэй.
– Понятия не имею – Зачем американской разведке подобные сведения о русских? Ведь они наши союзники – Не знаю, нужна ли американской военной разведке эта информация, – честно ответил я – Со временем сбор разведданных становится самоцелью Важно уже не то, за кем мы шпионим, а сам факт того, что мы „можем“ шпионить Хемингуэй выскреб песок из свой короткой бороды – Ты слишком циничен для разведчика, Лукас – Цинизма в нашей профессии хватает с избытком, – парировал я – Смотрите-ка Кажется, это копия карты Крыма.
– „Разведданные батареи неприятеля“, – прочел Хемингуэй.
– Прошлый ноябрь, – сказал я – В ту пору происходило сражение к югу от Севастополя – Это немецкие данные о позициях русских батарей в том сражении?
– Да, – ответил я. – По-моему, это то, что называется „светозвуковой картой“. Немцы пронумеровали все советские орудия и позиции батарей, включая вот эту, помеченную корабликом. Похоже, они наносили по этой позиции ответные удары.
– Если не считать карты залива Френчман, все эти сведения относятся к русским, – заметил Хемингуэй.
Я вынул из водонепроницаемого кармашка очередной документ и протянул его писателю.
– Это не копия, – сказал я. – Это страничка, вырванная из чьего-то блокнота.
– И что же?
– А то, что это – исходные, необработанные разведданные Абвера.
– О чем они?
Я бросил взгляд на листок.
– Думаю, это всего лишь перечень клейм, которые ставят на танки разные заводы СССР. Вероятно, таким способом Абвер оценивает объемы танкостроения русских.
– Это ценные сведения?
– Не знаю, ценны ли сами сведения, – ответил я, – но вид, в котором они представлены, несомненно, заслуживает особого внимания.
– Что ты имеешь в виду, Лукас? – Внезапно Хемингуэй оглянулся через плечо на гребень, проходивший под деревом Оттуда донесся какой-то звук. – К крабам прибыло подкрепление, – сообщил он, вновь усаживаясь на песчаный склон. – Почему важен вид, в котором они представлены?
– Это необработанные данные немецкого агента, – повторил я. – Американская и английская военные разведки могли бы узнать из них не столько о русских танках, сколько о методах действий Абвера.
Хемингуэй кивнул.
– Значит, дело не в том, что кто-то торгует сведениями о русских. Он выдает немецкие источники информации.
– Да, – сказал я. – И если вы думаете, что здесь только разведданные с Восточного фронта, посмотрите сюда.
Следующий документ представлял собой немецкую карту воздушной разведки района в Северной Африке. О сражении в пустыне к востоку от Бен Гардана сообщали в новостях менее полутора месяцев назад.
Солнце нещадно припекало. Запах тления становился невыносимым. Он напомнил мне о том, чем грозили пометки на этой карте – горами трупов немцев и англичан, гниющих под пустынным солнцем.
– Я могу это прочесть, – сообщил Хемингуэй. – Пятьдесят танков к югу от Бен Гардана. Сто машин собраны на западной окраине города. Сто автомобилей союзных войск, следующие в обоих направлениях по дороге к востоку от города и шестьсот – к западу. Но кому нужна карта двухмесячной давности?
– Понятия не имею, – ответил я.
– А это что такое? – спросил Хемингуэй, протягивая мне лист, напечатанный под копирку.
– Вот дерьмо, – сказал я, сразу осознав значимость документа. – Это перехват немецкой шпионской станции, радировавшей в Гамбург. Перехват осуществлен ФБР, либо армейской или военно-морской разведками США. Пятое апреля.
Это простейший книжный шифр Абвера, передача велась на частоте 14 560 килогерц. Станция-корреспондент отвечала на частоте 14 385 килогерц. Вот здесь, в середине текста, передающий агент сделал ошибку и отбил серию точек… буквы „Е“ означают „ошибка“… Следом он передал правильную группу символов.
– Ты понял, что здесь написано?
– Нет.
– Почему же ты сказал „дерьмо“? – спросил Хемингуэй, глядя на меня и щурясь от яркого утреннего солнца.
– Этот документ вложили сюда только для того, чтобы показать… людям, которым он предназначен… что у Абвера есть источник информации в ФБР или в американской военной разведке, – объяснил я. – Эта копия была куплена или похищена непосредственно в американских ведомствах.
– Вот дерьмо, – сказал Хемингуэй.
„Вот именно, – подумал я. – Пятого апреля нынешнего года Инга Арвад забавлялась с молодым лейтенантом военно-морской разведки Джеком Кеннеди, сыном посла Джозефа Кеннеди. Буквально накануне выхода в море „Южного креста“.
– Действительно, дерьмо, – произнес я, смахивая пот и песок с ресниц. – Что там такое?
Хемингуэй, посмеиваясь, листал толстую пачку отпечатанных на машинке бумаг. Я заметил на заголовке двойную молнию – символ СС.
– Ничего особенного, – ответил Хемингуэй. – Всего лишь аккуратно напечатанный полный список персонала гамбургского отделения Абвера с указанием должностей и мест прохождения службы. Датирован 1 апреля 1942 года. Хочешь узнать, сколько там сотрудников контрразведки? Двадцать шесть. Четыре кадровых офицера, пятнадцать гражданских.
Один радиотехник на контракте, двенадцать радистов. Семьдесят два стенографиста. Один фотограф. Один офицер в отставке, ведающий транспортом… думаю, это шофер… два мотоциклиста. Господи боже мой!
Я кивнул.
– Уложите бумаги в сумку. Мы заберем ее с собой.
– Еще бы, черт побери. Мы обязательно заберем ее с собой и как можно быстрее доставим послу Брадену и остальным… если удастся, сегодня же вечером.
– Нет, – твердо сказал я. – Мы не станем этого делать.
Хемингуэй посмотрел на меня.
– Нужно взять фотоаппарат, – продолжал я. – Мы обязаны сфотографировать трупы и их вещи, а также пули. Потом мы выкопаем их плотик и сфотографируем его. Потом его придется опять зарыть. А потом похоронить тела.
– Нужно привезти сюда людей из военно-морской разведки, – сказал Хемингуэй.
– Нет, – повторил я. – Мы не станем этого делать.
Хемингуэй не спорил. Он молча ждал. Ветер на секунду утих, и мы вновь почувствовали смрад с вершины холма.
– Я объясню вам все, когда мы выйдем в море на „Лорейн“, – пообещал я.
Хемингуэй лишь покачал головой и отправился за фотоаппаратом и второй лопаткой.
Глава 25
Когда мы с Хемингуэем вернулись на Кейо Конфитес, „Пилар“ спокойно стояла на якоре, а экипаж и мальчики доедали поздний завтрак у костра.
По пути к островку мы едва не пробили днище „Лорейн“, рассекая волны. Всю дорогу мы мчались на полных оборотах, выбрасывая позади себя струю брызг, похожую на петушиный хвост, словно пытаясь обогнать самого Сатану. Топливо в баках катера Тома Шелвина иссякло, и, прежде чем достичь островка, мы потратили изрядную часть резерва в бочках. Когда я обратил внимание Хемингуэя на расход горючего, он сказал:
– Плевать… На Конфитесе для нас припасено еще.
На обратном пути он доверил мне штурвал. Пока мы медленно плыли по каналу Энсенада Хиррадура и с крайней осторожностью пробирались сквозь проход в рифе, когда мы наконец начали набирать скорость и Пойнт Рома стал удаляться, Хемингуэй сидел в кожаном кресле на корме, держа на коленях заряженный „браунинг“ и поставив рядом сумку с осколочными гранатами. Я не задавал вопросов, но подозревал, что он надеется, что вчерашняя субмарина возникнет над синими водами Гольфстрима, словно чудовище, поднявшееся из холодных глубин Именно таким Хемингуэй запомнился мне тем летом – утомленный бородатый рыцарь, ждущий своего дракона.
Во время обратного пути, проделанного с головоломной скоростью, мы не заметили и следа подлодки.
Мужчины и мальчики, сидевшие у утреннего костра, встретили нас приветственными возгласами.
– Как прошло ваше путешествие, папа? – спросил Патрик.
– Вы отыскали заправочные базы? – осведомился Грегори, – Видели подводные лодки? – спросил Гест.
– Мы заметили несколько летучих рыб, но ни одного немца, – сообщил Грегори.
– Обнаружили что-нибудь важное? – спросил Ибарлусия.
– Мы рады, что вы вернулись, папа, – сказал Грегори.
Хемингуэй сел на бревно, взял металлическую кружку с дымящимся кофе, которую ему протягивал Гест, и сказал:
– Ничего интересного, парни. Мы с Лукасом прошли по каналу за Кейо Сабинал и осмотрели несколько тупиковых проток. Заночевали на берегу. Там нет спасения от мух и москитов.
– Где Мария? – спросил я.
Ибарлусия указал на „Пилар“, стоявшую на якоре в двадцати метрах от берега.
– Вчера вечером Саксон расхворался всерьез. Рвота, понос и все такое прочее. Он хотел остаться у рации, но Грегорио в конце концов уложил его на большую койку в носовом кубрике, и Мария провела с ним всю ночь. – Он мельком посмотрел на меня. – Я хотел сказать, ухаживала за ним всю ночь. Он действительно болен.
– Как он чувствует себя теперь? – спросил я.
– Спит, – ответил Гест. – Пару часов назад Грегорио и Мария приплывали сюда на „Крошке Киде“, чтобы позавтракать с нами. Потом она сама вернулась на яхту взглянуть на Саксона. – Гест уважительно покачал головой. – Девчонка жуть как боится воды, но управлялась с лодкой, словно заправский мореход. Если я заболею, пусть она ухаживает за мной.
– Пожалуй, сплаваю к ней, поздороваюсь, – сказал я.
– Она скоро должна вернуться на шлюпке, – сообщил Патрик. – Мы собирались показать ей риф, у которого вчера охотились с острогами.
Я кивнул, вышел на берег, снял пропотевшую рубашку, брюки и туфли и поплыл на „Пилар“ в одних трусах. Лагуна уже прогрелась, но после жары, крови, песка, после долгой ночи и утра вода казалась мне очень приятной.
Увидев, как я стою на палубе, почти голый, стряхивая с себя капли воды, Мария изумилась. Она отставила кружку с кофе, вспорхнула по последней ступеньке трапа камбуза и бросилась мне в объятия. Потом, зардевшись, она отступила на шаг, бросила застенчивый взгляд на трусы, облепившие мои бедра, и сказала:
– Сеньор Саксон спит, Хосе, а маленькая лодка привязана вон там, и если ты…
Я взъерошил ее волосы.
– Хочу пригласить тебя на пикник.
Ее глаза возбужденно расширились, словно у юной девушки.
– Пикник, Хосе? Но мы только что позавтракали…
Я улыбнулся.
– Это неважно. До того места, которое я хочу тебе показать, путь неблизкий. Прихвати из камбуза все необходимое, а я отыщу свою сумку и оденусь.
Мария улыбнулась, вновь обняла меня и побежала по трапу в камбуз. Я шлепнул ее по мягкому месту.
Спустившись в маленький кубрик, в котором мы держали свои вещи, я натянул чистые шорты, поношенную холщовую рубаху и надел свои запасные туфли из парусины. Потом я вышел в большую носовую каюту и растолкал похрапывающего Саксона.
– Тебе полегчало?
– Хуже… некуда… – ответил пехотинец, глядя на меня прищуренными глазами и облизывая сухие губы. – Голова трещит, будто с похмелья.
– Кто за тобой ухаживал прошлой ночью? Мария?
– Да, она… – Саксон умолк и вновь прищурился. – Не подумай чего плохого, Лукас. Меня выворачивало наизнанку.
Я едва соображал, где нахожусь. Мария всего лишь….
– Понятно, – сказал я. – Удалось ли тебе перехватить шифрованные сообщения во время вчерашнего патрулирования?
– Да, – ответил пехотинец, поддерживая голову обеими руками. – И еще одно, после того как мы пристали к острову.
Поздно вечером. Почти в полночь.
– И ты сумел принять его, хотя плохо себя чувствовал?
– Да. Я сидел в рубке на полу, держа между ног ведро и надев наушники. Хемингуэй очень настаивал, чтобы я слушал эфир всю прошлую ночь.
– Ты записал текст?
Саксон посмотрел на меня.
– А как же. На двадцать шестой странице радиожурнала.
Там больше нет записей. Но понять ничего не сумел. Какой-то новый шифр.
Я похлопал его по плечу и вошел в крохотную радиорубку.
Записи в „радиожурнале“ – блокноте на пружине – заканчивались переговорами британского эсминца и панамского торгового судна. Двадцать шестая страница отсутствовала. Я вернулся и опять разбудил Саксона.
– Ты уверен, что записал передачу? Двадцать шестой страницы там нет.
– Да. Уверен. Помнится, я… словом, когда меня тошнило, я чуток забрызгал ту страницу, но оставил ее в блокноте.
– Ладно, не волнуйся, – сказал я. – Ты не запомнил хотя бы несколько групп?
Саксон медленно покачал головой. Кожа его черепа под коротко остриженными волосами потемнела от загара.
– Помню только, что это были пятисимвольные группы.
Двенадцать или тринадцать штук. Почти без повторений.
– Хорошо. Кстати, приемник рации не работает.
– Проклятие, – отозвался Саксон. – Эта гребаная хреновина, этот вонючий флотский кусок дерьма из задницы ниггера вчера барахлил весь день.
„Никогда не разговаривай с морским пехотинцем на его языке, если у него похмелье“, – подумал я и сказал:
– Ничего страшного.
Я сплавал к берегу на „Крошке Киде“, и Фуэнтес отвез меня на „Лорейн“; все это время Мария продолжала упаковывать корзину для пикника. Кубинцы помогли нам заправить баки из бочки, и я подвел катер к „Пилар“. Мария ждала меня на палубе.
– Сеньор Саксон уснул, – сообщила она, осторожно переступая через борт катера и укладывая корзину на кормовую банку. На ней было чистое платье в голубую клетку.
– Хорошо, – сказал я, отталкивая катер от яхты и беря курс на проход в рифе. Патрик и Грегори что-то кричали нам с берега; они явно были раздосадованы тем, что Мария покидает их, но я только помахал мальчикам рукой.
– Мы действительно можем это сделать, Хосе? – спросила девушка. – Я имею в виду, уехать в такой день?
Я помог ей забраться в пассажирское кресло; она взяла меня за руку и не выпускала ее.
– Да, – ответил я. – Можем. Я попросил у сеньора Хемингуэя выходной. Я его заслужил. К тому же „Пилар“ выйдет в море только к вечеру. У нас достаточно времени. – Я вывел „Лорейн“ на открытое пространство и двинул вперед рукоятки газа, так что стрелка тахометра заплясала в двух делениях от красной черты. Мария все еще держала меня за руку.
Было видно, что на маленьком судне ей не по себе, но примерно через полчаса она успокоилась. Она повязала голову красным шарфом, но из-за сильного ветра ее волосы выбились наружу, а на правой руке, лежавшей на борту катера, блестели капельки поднятых катером брызг. Был прекрасный день, солнце поднималось к зениту, а мы продолжали мчаться к востоку, рассекая едва заметные волны.
– Мы так далеко заплыли, – сказала Мария, вглядываясь в южный горизонт, на котором туманной пеленой виднелась Куба. – И все для того, чтобы устроить пикник?
– Не так уж далеко, – ответил я, убавляя обороты. В этом месте был опасный риф, хотя до прилива оставалось меньше часа. – Мы плывем туда, – добавил я, указывая на северо-восток.
Крохотный островок был всего шести метров в поперечнике и возвышался над водой на тридцать сантиметров; волны захлестывали его, шурша галькой.
Я аккуратно подвел к нему катер и бросил кормовой якорь в нескольких метрах от берега. Мария недоуменно посмотрела на меня.
– Хосе, он такой низкий и неровный… на песке так много камней…
– Это всего лишь вершина рифа, который обнажается при отливе, – объяснил я. – Он уйдет под воду… – я бросил взгляд на запястье, —..примерно через час. Давай перенесем корзину на берег и побыстрее примемся за еду.
Мария надула губы, явно разочарованная.
– Если не возражаешь, я поем в катере. Вода пугает меня.
Ты ведь знаешь, я плохо плаваю.
Я пожал плечами:
– Как хочешь, крошка.
Мария вынула из корзины мои любимые сэндвичи с говядиной и хреном, картофельный салат и несколько бутылок пива. Чтобы пиво не нагрелось, бутылки были завернуты в мокрое полотенце. Мария захватила даже высокие бокалы и откупорила пиво с некоторой торжественностью.
Я поднял свой бокал, салютуя ей, и поставил его на скатерть, расстеленную на кожухе двигателя за нашими спинами – мне не хотелось оставлять влажные круги на красном дереве.
– Чем ты вчера отравила Саксона? – негромко спросил я по-немецки.
Мария непонимающе посмотрела на меня.
– Что ты сказал, Хосе? – спросила она по-испански. – Я разобрала имя Саксона, однако… почему ты разговариваешь со мной на… что это за язык?
– Это не имеет значения, – ответил я, продолжая говорить по-немецки. – Полагаю, ты уничтожила страничку из радиожурнала?
Мария смотрела на меня во все глаза, явно озадаченная, но, по всей видимости, только тем, что я говорю с ней на незнакомом ей языке. Внезапно она широко заулыбалась.
– Ты дразнишь меня, Хосе, – негромко сказал она. – Наверное, ты говоришь ласковые слова?
Я улыбнулся и перешел на английский.
– Я говорю, что убью тебя, сука, если у тебя не развяжется язык. Я в любом случае должен был убить тебя за то, что ты сделала с малышом Сантьяго, но дам тебе последний шанс – только если ты перестанешь валять дурака. Какое сообщение ты отправила сегодня утром, прежде чем вывести рацию из строя?
Мария все еще смотрела на меня, робко улыбаясь. Судя по ее виду, она не была испугана, только смущена.
– Ладно, – сказал я по-немецки. – Идем на корму. Я припас для тебя чудесные подарки.
Во взгляде Марии по-прежнему читалось недоумение, и только когда я перебрался через сиденье и двинулся к выходу из рубки, она улыбнулась и взяла руку, которую я ей протягивал. Она прошла между сиденьем и приборной панелью и осторожно зашагала к корме.
Я открыл один из тайников и вынул изогнутый нож, взятый у убитого немца.
– Узнаешь, Мария? – спросил я по-испански.
Она улыбнулась с таким видом, будто радуется тому, что я заговорил понятными для нее словами.
– Si, – ответила она. – Это тростниковый нож. Такими ножами режут тростник.
– Очень хорошо, – сказал я, продолжая говорить по-испански. – Ты знаешь, что это такое… но ты не знаешь выражение „между нами и морем“. А ты не могла этого не знать, Мария. Любая девчонка, выросшая на кубинском побережье, обязательно перенимает эту фразу от взрослых. Кто ты – испанка? Или немка с испанскими корнями? Кстати, твоему знанию кубинского диалекта можно позавидовать.
Мария смотрела на меня широко распахнутыми глазами:
– Что ты говоришь, Хосе? Я…
– Если ты еще раз назовешь меня Хосе, я пристрелю тебя раньше, чем собирался, – сказал я, вынимая из тайника „магнум“ и наводя дуло в сторону Марии. – Sprechen Sie! – рявкнул я.
Мария отпрянула, словно я закатил ей пощечину.
Устав от притворства – Марии и своего собственного, – я ударил ее по лицу. Один раз, но от души. Она рухнула на подушки сидений и сползла на палубу. Потом поднесла ладонь к щеке, глядя на меня во все глаза, откинув голову на планшир.
Кривой тростниковый нож лежал там, где я его оставил – на кормовом сиденье, чуть ближе ко мне, чем к ней. Я все еще держал в руке пистолет.
– Итак, – заговорил я по-английски, – я начну по порядку, и если ошибусь, ты меня поправишь. Ты – один из двух членов ликвидационной группы Бекера. Панама. Это твоя постоянная кличка. Тебя забросили на Кубу несколько месяцев назад. Если я съезжу в твою деревню – как ты ее называла?
Пальмарито, неподалеку от Ла Пруэба, в предместьях Сантьяго де Куба, – то наверняка выяснится, что там никто и не слыхивал о семье Маркес… во всяком случае, о семье Маркес, из которой сбежала девчонка, изнасилованная собственным братом. А может быть, Мария Маркес существовала, но ты убила ее?
Мария все еще прижимала ладонь к багровеющей щеке и смотрела на меня, будто на ядовитую змею.
– Очень хорошо, – сказал я, переходя на немецкий. – Мартин Кохлер, злосчастный радист „Южного креста“, приходит к тебе в бордель, как и было условлено. Или он должен был встретиться там с лейтенантом Мальдонадо? Впрочем, это несущественно. Дождавшись ухода кубинского полицейского, ты взрезала Кохлеру горло, заперлась в ванной и подняла шум. Очень тонко, Мария. Мы с Хемингуэем нашли шифровальный блокнот, который должен был попасть к нам в руки, а ты поселилась в финке. Господи, как ловко ты водила нас за нос!
Мария моргнула, но на ее лице не отразилось ни удовольствия, ни злорадства.
– Разумеется, ты и прежде бывала там, – продолжал я. – В первую ночь после моего приезда ты стреляла в нас, когда мы играли в ковбоев и индейцев в усадьбе Франка Стейнхарта. Но в кого ты стреляла, Мария? В Хемингуэя? Это бессмысленно. В меня? Это в равной степени бессмысленно, поскольку я нужен был вам, чтобы провести наивного писателя по этому лабиринту. Вам нужен был человек, который расшифрует радиопередачи и убережет Хемингуэя от смерти. Вам требовался человек, который поможет ему оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы мы послужили вам посыльными и передали вот это.
Я вынул немецкую курьерскую сумку и швырнул ее на длинное сиденье рядом с тростниковым ножом. Мария посмотрела на нее так, как заблудившийся в пустыне смотрел бы на кружку с холодной водой.
– Одерни юбку, Мария, – небрежно бросил я по-немецки. – Ты сидишь задрав колени, и я вижу твои трусы и торчащие из-под них волосы.
Женщина еще сильнее покраснела и потянула подол платья. Потом ее руки замерли, и она впервые за все время посмотрела на меня с неприкрытой ненавистью.
– Не огорчайся, – сказал я. – Ты настоящий профессионал. Просто у тебя выдался неудачный день.
Мария встала и опустилась на край сиденья, подчеркнуто избегая смотреть на нож и курьерскую сумку, лежащие между нами.
Читать бесплатно другие книги:
