Девочка без имени. 5 лет моей жизни в джунглях среди обезьян Чапман Марина

XXVI

Это произошло летом. В тот день был церковный праздник, скорее всего, день какого-то святого. Никто не работал, на улицах было много людей, кругом играли дети, и семьи навещали своих родственников. Было время обеда. Из-за жары и из-за того, что в доме было много гостей, входную дверь оставили открытой. У меня появился шанс.

Сантос не разрешали мне выходить, опасаясь, что я убегу. Но я не могла убежать: на улице они бы меня обязательно нашли. После долгих побоев и унижений я и сама начала думать, что совершенно бесполезный человек и заслужила такое отношение и такую жизнь. Даже если бы они чудом не нашли меня, я не хотела снова оказаться на улице, потому что такое существование – полный тупик.

У меня появилась подруга Маруйя, и я не хотела ее терять. Маруйя относилась ко мне с любовью, и наши отношения были слишком дороги мне, чтобы ими рисковать. Маруйя была единственной радостью моей жизни, моей единственной надеждой, и я не собиралась с ней расставаться.

Я надеялась, что рано или поздно Маруйя возьмет меня к себе. Я не представляла, как это может произойти, но верила, что это возможно, и была готова ждать столько, сколько необходимо.

Тем не менее входная дверь была открыта, и мне очень хотелось выйти, чтобы развеяться и поиграть с детьми. Я слишком долго сидела взаперти. У меня не было никакого конкретного плана. Если у меня во время прогулки появится возможность покопаться в мусоре и найти что-нибудь, я бы это с удовольствием сделала. У меня практически не было личных вещей, а в мусоре можно было найти что-нибудь полезное. Допустим, расческу, зубную щетку или мыло. Все члены семьи Сантос были заняты своими делами, общались с родственниками и обедали, и на меня никто не обращал внимания. Я незаметно выскользнула из двери.

Дом Сантос стоял на улице, которая выходила к реке. Где-то в десяти метрах начинался мост. Я услышала детские голоса и пошла на них. Оказалось, что дети копались в стоящих около моста мусорных бачках. Они вытаскивали оттуда разные предметы, и я решила к ним присоединиться.

Меня всегда привлекали высокие мусорные бачки из металла. Внутри них можно было найти много чего интересного. Кроме еды, там попадалось разобранное оружие, одежда, инструменты, сломанные игрушки и подарки, которые кому-то оказались не нужны.

Я была слишком маленького роста, чтобы исследовать содержимое бачка, стоя на земле. Поэтому я просто влезала в бачок и копалась в нем. Я знала, что не стоит отсутствовать слишком долго, поэтому решила действовать быстро. В первом мусорном бачке не нашлось ничего полезного, и я быстро залезла во второй.

Во втором бачке я обнаружила интересный предмет. Это был металлический четырехугольный ящик, похожий на сейф. Я видела сейф у Сантос, поэтому знала, как он выглядит. Я потрясла ящик и услышала, как внутри что-то звенит и перекатывается. Было бы здорово, если бы там оказались деньги. Деньги – очень нужная и полезная вещь. За деньги можно купить массу всего, и самое главное – деньги способны купить свободу. Я не очень представляла себе, как это возможно в моей ситуации, но чувствовала, что деньги в состоянии решить многие мои проблемы.

В ящике что-то звенело. «Наверняка это деньги, – подумала я. – По крайней мере, мелочь». Я внимательно осмотрела ящик, чтобы понять, как он открывается. Он был тяжелым, а его металлические стенки казались толстыми. Пальцами такой явно не откроешь.

Я снова нырнула в мусор, надеясь найти предмет, которым можно этот ящик открыть, но мне не попалось ничего подходящего. Я выбралась из мусорного бачка, размышляя, что здесь нужен камень, а еще лучше – молоток. Тут я заметила двух мальчишек приблизительно моего возраста. По их одежде, поведению и выражению глаз было очевидно, что ребята торгуют наркотиками. Их глаза были прикованы к ящику в моих руках.

Мне совсем не понравился пристальный интерес, с которым молодые наркодельцы рассматривали мою находку. Среди членов одной уличной группировки существовал определенный кодекс поведения, который запрещал воровать друг у друга, но его правила не распространялись на чужих. Считалось нормальным воровать у незнакомых детей, которые нашли что-то интересное в мусоре. В этом не было ничего зазорного. Наоборот, это считалось определенным шиком: ты не копаешься в мусоре, не тратишь время, не пачкаешь руки, а отнимаешь то, что нашли другие. Я сама неоднократно отнимала найденные в мусоре предметы у других детей.

Я вышла с площадки, на которой стояли мусорные бачки, и пошла по мосту, наслаждаясь состоянием общего спокойствия и радости, а также запахами из ларьков, в которых продавали еду. В воздухе пахло лимонадом и эмпанадами[10]. Меня привлекали эти запахи, но еще больше хотелось найти способ открыть найденный ящик.

– Эй, gamina! – услышала я голос, обернулась и увидела, что за мной идут те двое мальчишек, которых я заметила у помойки. Вблизи оказалось, что они даже чуть моложе меня. Один из них сильно толкнул меня в грудь и снова произнес:

– Эй, gamina!

– Что? – спросила я и оскалилась. Я была невысокого роста, но могла за себя постоять. Сейчас я была одета в скромную одежду служанки, но не забыла, что раньше была предводителем уличной банды беспризорников. Я думала, как мне лучше поступить: может, стоит дать им украсть у меня ящик, чтобы они его открыли, а потом отнять то, что они там найдут. Однако я не успела продумать до конца план действий, потому что мальчишка повыше ростом вырвал у меня ящик, и оба парня с хохотом бросились от меня бегом.

– Попрощайся со своим сокровищем, gamina! – услышала я злорадный крик.

Я побежала за ребятами. Меня так задело, что у меня украли мою вещь, что я совершенно забыла, что должна возвращаться в дом Сантос. Я хотела выследить ребят, дать им возможность открыть ящик и понять, что в нем находится. Дальше надо было действовать по обстоятельствам: если внутри что-то интересное, то я отниму то, что принадлежит мне по праву. Если там ерунда, то пусть они возьмут ее себе. Я решила, что доведу это дело до конца. Если внутри ящика что-то ценное, я схвачу его содержимое, пока ребята радуются и ликуют.

Они пошли к реке, и я последовала за ними. Ребята перелезли через высокую стену на берегу и спустились к воде. Они были выше меня ростом, и один из них подсадил другого, поэтому им удалось перелезть через стену. Мне пришлось остаться по другую сторону. Мальчишки двинулись в сторону моста, чтобы спокойно открыть ящик там, где их никто не побеспокоит. Один из них уже нашел инструмент, которым можно взломать ящик: длинный гвоздь или железный прут. Я успела увидеть, как они его открыли. И тут же раздался громкий взрыв.

В ящике оказалась бомба. На моих глазах часть моста взлетела на воздух. Тела двух мальчишек подбросило взрывной волной. Я видела, как отлетали руки и ноги, как разрывались животы и кишки вылетали наружу. Я впала в состояние полного ступора. У меня даже не было сил кричать. В голове крутилась только одна мысль: «Они не должны были умереть. Это я должна была оказаться на их месте».

Я постепенно приходила в себя от шока. «С тобой все в порядке? – спросил меня кто-то. – Ты не ранена? Ты не пострадала?»

Прохожие спрашивали друг друга и меня, что произошло. Я не могла вымолвить ни слова. Я находилась в состоянии истерики и начала плакать.

К месту взрыва стали сходиться люди. Людей было много. От взорванного моста шел дым, испуганные дети плакали. В толпе я заметила Эстелу из семьи Сантос, которая жестами показала мне, что я должна немедленно возвращаться домой. Я не двигалась с места, и Эстела прикрикнула на меня:

– А ну, немедленно возвращайся! Тебе здесь нечего делать!

Но я не шевелилась, и Эстела с Консуэлой подошли ко мне, чтобы посмотреть, не ранена ли я.

– Консуэла, – спросила Эстела сестру, – что это с Розальбой?

– Не знаю, – ответила Консуэла. – Такое ощущение, что она только что проснулась и ничего не понимает.

Эстела несколько раз ударила меня по щекам, чтобы привести в чувство.

– Эй! – закричала она. – Ты только посмотри, она описалась!

Они схватили меня и потащили к дому.

На кухне они дали мне супу, в надежде, что еда приведет меня в чувство, но я не смогла проглотить ни ложки. В супе плавали кусочки мяса, и, увидев их, я тут же вспомнила разорванные тела мальчишек, и меня чуть не вырвало. Никто не собирался меня успокаивать. Мужчины семьи решили, что я знаю о взрыве больше, чем многие другие свидетели, и полдня меня допрашивали.

– Оставь ее в покое, – убеждала Хуана Консуэла. – Разве ты не видишь, что она в шоке?

Но Хуан продолжал трясти меня за плечи и расспрашивать о том, что я видела и что знаю о причине взрыва.

– Что там произошло? – не отставал от меня Хуан. – Это была бомба? Ты видела, кто ее подложил?

Расспросы продолжались несколько часов. Я поняла, что взрыв прогремел очень близко от их дома, и они подозревали, что бомба, вполне возможно, предназначалась им.

События последующих нескольких дней я запомнила плохо, потому что была как в бреду. Думаю, что полиция провела свое расследование, а местная газета El Diario написала о взрыве. Но погибшие дети были беспризорниками, никто по ним не плакал, и на следующий день все забыли о происшествии, и жизнь потекла своим чередом.

Смерть двух мальчишек, которые отняли у меня бомбу, не выходила у меня из головы. Меня преследовала мысль о том, что на их месте должна была оказаться я. Это я должна была умереть, а они – остаться в живых. Как вышло, что они украли у меня ящик с бомбой, а потом я не смогла перелезть через высокий забор? Зачем судьба даровала жизнь мне, а их жизни отняла? Я не могла ответить на многие вопросы, но я была жива, и судьба сделала мне бесценный подарок. Возможно, судьба сохранила мне жизнь для каких-то мне пока неведомых целей. Значит ли это, что моя жизнь может измениться к лучшему?

Мой друг Маруйя считала, что все произошедшее – знак судьбы. Маруйя жила так близко, что слышала мои крики и плач, когда меня били электрическими проводами. Она слышала, как я стонала, засыпая. Иногда по утрам, когда мне хотелось ее увидеть, я со стонами от вчерашних побоев забиралась на дерево. Я видела по выражению ее глаз, что она осуждает то, как ко мне относятся члены семьи Сантос, и мне становилось легче от мысли, что кому-то в этом мире моя судьба небезразлична. Ко мне так редко относились с симпатией и состраданием!

В последнее время Маруйя начала бояться, что меня могут убить члены клана Сантос. К тому времени наш безмолвный язык общения развился и позволял нам передавать самые разные оттенки чувств и сложные понятия. Маруйя постоянно говорила, что моя жизнь в опасности. После взрыва моста обстановка в нашем районе стала напряженной, а через несколько недель Маруйя сообщила мне, что Сантос собираются расправиться со мной в самое ближайшее время. Они боялись, что я слишком много знаю об их темных делах и могу проговориться.

Я и сама чувствовала, что ситуация накаляется. Хуан мог догадываться, что я подслушала его разговор о необходимости избавиться от одного из членов его группировки. Я инстинктивно чувствовала, что сыновья Сантос что-то готовят. Они искали возможность быстро от меня избавиться таким образом, чтобы их никто не заподозрил. В те дни я очень боялась. Я понимала, что не смогу от них спрятаться, даже если убегу из дома. У них были отличные связи в криминальном мире, и они обязательно меня нашли бы.

Однако сбежать я могла только на улицу. Маруйя не могла взять меня к себе. Я бы очень хотела жить у нее, но это значило бы подвергнуть опасности всю ее семью. Я не имела права рисковать жизнью подруги и ее детей.

Однажды, когда я в очередной раз выразила отчаяние по поводу сложившейся ситуации, Маруйя дала мне понять, что у нее появился план моего спасения. Она уже давно размышляла, где я могу спокойно жить, спрятавшись от гнева семьи Сантос. И кажется, она нашла решение. Маруйя сказала, что я должна на следующий день в полдень прийти в парк Сан-Антонио.

– Ты сможешь улизнуть из дома? – спросила она меня без слов.

Я кивнула. Я знала, что это будет непросто. Может быть, такой возможности вообще не представится, но я гнала эти мысли из головы. Мне придется найти способ убежать. Я решила, что скорее умру, чем не приду в парк.

Той ночью, лежа на своем коврике под крыльцом, я считала часы до полудня следующего дня и думала о предлоге, который могу использовать, чтобы выйти из дома. Было бы идеально, если бы члены семьи ушли по своим делам, но это от меня не зависело, поэтому нужен был план, который сработает, даже когда все будут дома.

Наутро к одиннадцати часам ситуация складывалась не самым лучшим образом. Сеньор Сантос и Хуан сидели в офисе, куда они пришли сразу после завтрака, и, судя по всему, не собирались оттуда выходить. Время шло, и я представляла себе, как Маруйя ждет меня в парке Сан-Антонио. Все это было очень неприятно. Маруйя придумала план спасения, а я не могу выйти! Это ужасно, ведь меня могут убить в любой момент. Может быть, даже завтра.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Сеньор Сантос что-то быстро сказал в трубку, после чего я услышала звук отодвигаемых стульев. «Ура!» – подумала я. Дверь открылась, и на пороге появились сеньор Сантос с Хуаном, в руках которого были ключи от автомобиля.

Консуэла сидела за швейной машинкой, работала и слушала радио. Она даже не подняла голову, когда отец и брат прошли мимо.

– Консуэла, – сказал сеньор Сантос, – нам с Хуаном надо съездить по делам. Мы не знаем, когда вернемся.

Консуэла не интересовалась делами отца и брата, поэтому она лишь пробормотала:

– Хорошо, поняла.

Я стояла в проеме кухонной двери, и на меня не обратили внимания. Теперь я могла приступить к осуществлению своего плана. Но сперва надо было распылить на кухне чистящее средство, чтобы приглушить сильный запах того, чем там будет пахнуть чуть позже.

У меня был простой план. Я собиралась сказать, что в плите кончился керосин и мне нужно сходить за ним в магазин. В доме осталась одна Консуэла, поэтому я была уверена, что мне легко удастся убедить ее отпустить меня на улицу. Но перед этим предстояло слить керосин в раковину, чтобы его действительно не было.

Времени было в обрез. Я быстро отодвинула плиту, на которой уже начала что-то готовить. Керосин поступал по расположенным в задней части трубам из перевернутой бутылки, которая была вставлена в большую по размеру емкость. Я отсоединила бутылку с керосином и осторожно вылила его в раковину. Я раньше не раз доставала бутылку с керосином, поэтому могла проделать эту операцию с закрытыми глазами. Помню, что у меня сильно дрожали руки. Потом я снова подсоединила пустую бутылку, включила конфорку, зажгла ее и дождалась, пока огонь потухнет.

– Консуэла! – громко закричала я, глядя на затухающий огонек. – Плита не горит. Наверное, керосин закончился.

Но Консуэла продолжала слушать радио и не реагировала на мои слова.

Я зашла в гостиную.

– Консуэла, – сообщила ей я, – керосин закончился. Мне нужно купить его, чтобы приготовить обед.

Наконец-то я дождалась ее реакции. И эта реакция оказалась даже более удобной, чем та, которую я ожидала. Консуэла раздраженно вздохнула, подняла с пола свою сумку и начала в ней рыться.

– Держи, – сказала она, протянула мне банкноту и встала. – Пошли. Я открою дверь.

Времени оставалось мало, очень мало. Консуэла открыла входную дверь. Ворота были распахнуты, а деревянный запор прислонен к стене. Я вышла на улицу с пустой бутылкой для керосина в руке.

В этот момент я словно обрела крылья. Я отбросила в сторону бутылку и бегом бросилась в сторону парка. Я была босиком, но не обращала внимания, куда и на что наступаю. В тот день меня ничто не могло остановить. Я боялась только одного – что Маруйя не дождется меня и уйдет.

Через несколько минут я была в парке. Ступни горели, я едва переводила дыхание. Я вырвалась! Все получилось! Я убежала от семьи Сантос! Я свободна! Все было хорошо, но Маруйи нигде не было видно.

Я крутила головой во все стороны, всматривалась в людей. Где она? Почему ее нет? Я же поверила ей… Я и сейчас ей верила. Может быть, ее схватили мужчины из семьи Сантос? Почему сеньор Сантос и Хуан так быстро собрались и ушли? Я присела на край тротуара. Может быть, я опоздала и Маруйя уехала, не дождавшись меня?

Через минуту рядом со мной остановилось такси. Дверца распахнулась, и я внутренне напряглась, ожидая увидеть одного из мужчин клана Сантос. На заднем сиденье я разглядела Маруйю. Она поманила меня пальцем, и я запрыгнула в машину. Теперь мы могли познакомиться, как нормальные люди, и говорить, не боясь, что нас услышат.

– Молодец, – похвалила меня Маруйя и сделала знак, что мне надо пригнуться. – У тебя все отлично получилось.

– Здравствуйте, – сказала я, пригибаясь и сияя от счастья. «Вот теперь все будет по-другому, – подумала я. – Это лучший день моей жизни».

– Здравствуй, – ответила Маруйя, улыбнулась и произнесла более официальным тоном: – Здравствуй, Розальба. Меня зовут Маруйя. Теперь ты в безопасности.

XXVII

В тот день Господь услышал мои молитвы. Хотя, если честно, я никогда не чувствовала связи с Господом и не стремилась Его познать. Точно так же, как другие дети, я задумывалась над тем, откуда я появилась и почему природа такая красивая. Но даже если у этого мира был свой Создатель, во мне Он вызывал только чувство обиды от совершенной Им несправедливости. Если Бог существует, как он мог допустить, чтобы такие дети, как я, жили в ужасных условиях?

В Колумбии подавляющее большинство людей были католиками. Во время моего детства там было мало атеистов. Католическая религия переплелась с традициями индейцев. В том такси я не подозревала, куда Маруйя собирается меня привезти. Я не ожидала, что следующий период своей жизни проведу среди людей, для которых я и все, во что я верила, окажется таким далеким и непонятным. Дело в том, что Маруйя отвезла меня в католический приют при монастыре.

Через двадцать минут такси доставило нас в незнакомую часть города. Этот район назывался Баррио Бланко, то есть буквально «белый район». Здесь было чище, чем в других местах. Возможно, тут жили более обеспеченные люди. Машина остановилась около большого здания с белеными стенами. Видимо, белый цвет должен был символизировать невинность душ людей, которые в этом здании обитают. Железные ворота этого здания были также белыми, чистыми и без следов ржавчины. По красной мощеной дорожке мы подошли к входу в здание. Маруйя почувствовала, что я волнуюсь, и обнадеживающе взяла меня за руку. Мы подошли к огромной дубовой двери, на которой вместо звонка было кольцо из кованого металла, и Маруйя два раза им постучала.

– Здесь ты будешь в полной безопасности, – заверила она меня. – Ты понимаешь меня, Розальба? Здесь никто тебе ничего плохого не сделает.

Я поблагодарила ее и сказала, что мне не хочется с ней расставаться. Но минута нашего расставания близилась. Тяжелая дверь открылась. Перед нами предстала женщина, одетая в мешковатое черное платье, с повязанной на голове косынкой. Женщина представилась как сестра Эльвира.

Маруйя объяснила ей, кто я такая и что я нахожусь в опасности. Она рассказала, что меня преследует клан Сантос.

– Вы можете взять девочку в приют? – спросила она сестру Эльвиру.

Та заверила, что меня возьмут и будут обо мне заботиться.

– Никто плохой сюда не придет, – сказала сестра Эльвира и добавила, посмотрев на меня: – Но и выходить за стены приюта тоже нельзя. Не волнуйтесь, мы будем ее кормить и заниматься ее образованием.

Я поморщилась, услышав слова сестры Эльвиры. Судя по тому, что она сказала, приют мало чем отличался от тюрьмы. Милой и приятной, но все же тюрьмы.

Было видно, что Маруйя торопится возвратиться домой.

– Пойдем, дитя, – сказала мне сестра. – Я покажу, где ты будешь жить.

У меня слезы навернулись на глаза – не успев толком поговорить с Маруйей, я должна была с ней расстаться. Она меня спасла, но наше расставание должно было стать ценой моей свободы. Я даже не знала, увижу ли ее снова. Я заревела.

– Розальба, не переживай, – прошептала мне на ухо Маруйя. – Я обещаю навещать тебя каждую субботу. Веди себя хорошо. Не хулигань. Понимаешь, это твоя возможность построить новую жизнь. Я знаю, что ты не привыкла к таким условиям, но пожалуйста, ради меня, попробуй.

Я обещала хорошо себя вести. Не ради себя, а ради Маруйи.

До этого я ничего не знала о религии, церквях и монахинях. Конечно, я неоднократно видела монахинь на улицах и знала, что они носят странные длинные одежды и кресты на шее. У меня было смутное подозрение, что монахини – это что-то наподобие ведьм.

Единственный раз я видела священников, когда они совершали обряд экзорцизма у Анны-Кармен.

Здание монастыря оказалось огромным и гулким. На полу были выложены сложные узоры из плитки. Каменная лестница вела на второй этаж, где, как сказала сестра Эльвира, расположены спальни воспитанниц приюта. Оттуда доносились детские голоса и смех. Я немого приободрилась.

Сестра Эльвира сказала, что в приюте находятся сироты, дети, которых бросили родители, и те, кто раньше жил на улицах. Мы поднялись на второй этаж.

– Добрый день! – громко сказала сестра Эльвира, войдя в огромную спальню. – Пожалуйста, внимание!

– Добрый день, сестра Эльвира! – ответил ей хор детских голосов.

– Прошу любить и жаловать – это Розальба, – произнесла сестра Эльвира, – наша новая воспитанница. Покажите ей ее кровать и помогите чем можете. А теперь давайте все вместе поприветствуем Розальбу.

Девочки начали дружно хлопать в ладоши, и я почувствовала смущение от такого громкого приема. Меня никогда раньше никто не приветствовал. Я вздохнула с облегчением, когда девочки перестали хлопать.

– Вот и молодцы, – похвалила их сестра Эльвира и добавила, положив руку мне на плечо: – Добро пожаловать. А теперь пойдем и найдем тебе какую-нибудь приличную одежду.

В приюте мы ложились спать в девять часов вечера. Прежде у меня никогда не было настоящей кровати. Вероятно, моя приютская постель была не из лучших – она состояла из тонкого, грязного матраса и двух серых простыней, цвт которых гармонировал со стенами, выкрашенными скучной серой краской. И все же спать в ней было гораздо удобнее, чем на половичке или в сточной канаве на улице.

В тот вечер никто из детей не сказал мне ни слова. Впрочем, я была рада, что меня оставили в покое. Лежа в кровати, я рассматривала маленькое окошечко под потолком. Несмотря на то что в такое окошко мог пролезть только очень маленький ребенок, на нем были решетки. Я размышляла о том, что делают члены клана Сантос, где они меня ищут. Я волновалась о судьбе Маруйи и ее детей, о том, чтобы Сантос не узнали, что она помогла мне бежать. Я мечтала, чтобы поскорее настала суббота.

Я долго не засыпала, но когда заснула, то спала глубоко и совершенно без кошмаров. Рано утром меня разбудил резкий свисток. Я не сразу поняла, где нахожусь, и с изумлением терла глаза, вглядываясь в темноту. Подъем в приюте был в четыре часа утра.

В комнату вошла монахиня со свистком и сказала:

– Пора идти на молитву. – Она подошла ко мне и добавила: – Полчаса на сборы, – потому что я была новенькой и еще не знала правил и распорядка. – Умойся, оденься и иди вместе со всеми в церковь, – добавила она.

Спросонья я мало что понимала, но сделала все так, как сказала мне монахиня. Вместе с толпой девочек я пошла в церковь на втором этаже. Огромные двойные двери были открыты, внутри находилось много библий, четок, статуй и крестов. Все это было для меня в диковинку. Мы расселись на длинных рядах скамей лицом к алтарю. Во время службы мы то читали молитвы, то становились на колени. Я чувствовала себя неуютно и старалась не выделяться среди остальных детей, которые знали, что делать и как себя вести.

В церкви были огромные окна с витражами. Когда днем сквозь витражи падал солнечный свет, на каменном полу появлялись разноцветные «зайчики». В церкви стоял огромный музыкальный инструмент – как мне потом объяснили, он назывался органом. Во время службы на органе начали играть, и я была поражена силой звука, от которого, казалось, тряслись стены. Солнце еще не встало, и церковь освещалась горящими свечами, огонь которых колыхался при легком дуновении ветра, а также огромной электрической люстрой с массой хрусталиков, похожих на капли росы.

Я понятия не имела, как надо молиться. В то утро я смотрела, что делали другие, и полностью копировала их движения. После молитвы священник в рясе прочитал нам длиннющую проповедь, из которой я ничего не поняла, да, если честно, и не очень к этому стремилась.

Мне казалось, что служба продолжалась несколько часов, хотя на самом деле она шла полтора часа. Мы пели, читали молитвы, садились, преклоняли колени, а потом было причастие.

«Скажи, что ты уже причащалась, – шепнула мне одна из девочек. – Тебя спросят, причащалась ли ты, так ты говори – да. Тогда получишь немного еды». Я ничего не поняла, но потом нас поставили в очередь, и я увидела, что происходит. Священник склонялся к ребенку, о чем-то спрашивал его, а потом давал с ложечки что-то выпить и что-то похожее на хлеб. Я была голодна и не отказалась бы от еды.

Когда подошла моя очередь, священник спросил:

– Ты надевала белое платье и принимала первое святое причастие?

Я с вожделением посмотрела на хлеб и вино и твердо ответила:

– Да, я причащалась.

Очень быстро я поняла, что в церкви надо делать то, что делают другие. Это правило относилось ко всем аспектам жизни в монастырском приюте. После службы нас отвели в столовую, где выдали стакан воды и сухой рогалик. Потом началась работа. Мне поручили мыть туалет. Постепенно я успела попробовать все виды работ, какие были в монастыре. В свой первый день я чистила туалеты до обеда, о котором нас известили свистком. На обед был жиденький суп с какими-то зелеными листьями. Несмотря на то что теперь меня никто не бил, моя жизнь принципиально не изменилась.

Монахини за соседним столом уминали большие куски ростбифа. С грустью наблюдая за ними, я констатировала, что попала в очередную тюрьму. Нас наказывали плохой и невкусной едой и бесконечной тоскливой работой и не выпускали за пределы монастыря. Более того, убежать из монастыря было очень сложно. Мы были постоянно голодными и часто воровали еду. Среди приютских детей было много беспризорников, которые прекрасно умели взять то, что плохо или не очень плохо лежит. Я и сама этим периодически занималась.

Воровать в монастыре было легко. Я пробиралась на кухню и пряталась под столом, накрытым длинной скатертью. Когда никто из монахинь не смотрел в мою сторону, я хватала с подносов лепешки и рогалики, рассовывала их по карманам и убегала.

Один раз мне удалось украсть банан. Этот банан, напомнивший мне о джунглях, одиноко лежал в вазе, как бы приглашая его взять. Я, конечно, не удержалась.

Я оказалась одной из самых старших. Детей постарше часто брали в приемные или в свои родные семьи, или они так или иначе покидали стены приюта. Впрочем, в монастыре жила женщина по имени Франциска, которой было за шестьдесят лет. Целыми днями она сидела в углу или на открытом воздухе и болтала со всеми, у кого было время поговорить. Эта Франциска рассказала мне, что прожила при монастыре более полувека. Ее не взяли в приемную семью и не забрали назад ее родители. Если бы не Маруйя, я могла быть уверена в том, что меня ждет судьба этой несчастной. Я убиралась, что-то мыла и терла, и думала о Маруйе. Это придавало мне сил. Маруйя была моей единственной надеждой.

В первую неделю пребывания в приюте я считала часы до наступления субботы, когда она должна была меня навестить. Я думала о том, как скажу ей, что хорошо себя вела и выполняла все приказания. Но я не чувствовала себя счастливой. Даже по сравнению с моим существованием в доме клана Сантос жизнь в монастырском приюте была ненамного веселее. Я не мечтала о том, чтобы вставать в четыре часа утра и молиться Богу, которому, по моему твердому убеждению, было на меня просто наплевать.

Я не могла понять, почему люди верят в Бога. С тех пор, как я вышла из джунглей, практически все взрослые, которых я встречала, верили и хотели верить в этого Бога. Когда я жила на улице, иногда к беспризорникам приходили монахини и предлагали бутерброды с сыром и лимонад за то, чтобы мы пришли в церковь и выслушали короткую проповедь. Мне нравился сыр, но меня усыпляло монотонное бормотание священника. Постепенно кусочки сыра на бутербродах становились все меньше, а вместо лимонада стали давать воду. Я перестала ходить в церковь, потому что сама могла достать себе еду повкуснее.

Я не любила Бога. Я смотрела на торжественные католические процессии и не могла представить себе, зачем их проводят в честь того Бога, которого я знала. На мой взгляд, это был злой и безжалостный Бог, который позволил распять своего собственного сына. Если бы Бог был хорошим, то почему Он сделал так, что моя мама не нашла меня в джунглях? Почему Он не помог мне? Если Он дал мне ту жизнь, которую я имела, Он явно меня недолюбливал. Но за что? За что я должна постоянно голодать, работать как вол, быть послушной и слушаться указаний незнакомых людей о том, как я должна жить?

Мне следовало ощущать благодарность. У меня была крыша над головой. Меня кормили, я была вместе с другими детьми, однако все, что я помню о том периоде своей жизни, – это беспросветная тоска. Впрочем, стоит сделать скидку на то, что я была подростком, а людям в этом возрасте свойственен максимализм со всеми вытекающими последствиями.

В отличие от многих других детей, у меня была Маруйя, то есть человек, который обо мне заботился и меня навещал. Я не была одна. Когда Маруйя пришла в субботу, я буквально прыгала от радости. Я рассказала ей о своей жизни, сказала, что хорошо себя вела и была послушной. Да, я не была самой лучшей, но старалась, и это имело большое значение.

Я увидела ее и успокоилась, что она и ее дети в безопасности. Гнев клана Сантос обошел их стороной. Я знала, что, когда вырасту, смогу покинуть стены приюта, и надежда на то, что в будущем все изменится, помогала мне жить.

Но в следующую субботу Маруйя не появилась.

XXVIII

Как и все дети, я старалась адаптироваться к ситуации, в которой оказалась. Маруйя не приехала и через неделю. Я гадала, почему она не смогла это сделать. Может быть, о том, что она помогла мне бежать, узнали Сантос? Что они с ней сделали? Может, она скрывается или вообще уехала из города? Или она меня бросила и уже никогда не приедет?

Я раз за разом повторяла себе, что у нее все хорошо. Вероятно, есть серьезные причины, по которым она не появляется. Я не думала, что Сантос захотят ей отомстить. У нее были дети, ее семью знали многие. Если Сантос могли практически безнаказанно расправиться со мной, никому не известной девочкой без документов, то с Маруйей была совсем другая история.

Может быть, она во мне разочаровалась или я не оправдала ее надежд? Может, я плохо себя вела и монахини сообщили об этом Маруйе, которая решила меня наказать тем, что не приезжает? В общем, я очень расстроилась и стала думать о том, что наши отношения были с самого начала обречены. Кто я такая и зачем ей нужна? Я прекрасно знала, что люди далеко не всегда бывают бескорыстными и честными. Часто они относятся друг к другу не лучшим образом. Я много лет прожила в самых жутких условиях и знала, что не стоит обольщаться по поводу человеческой природы.

Тем не менее мне было неимоверно сложно забыть Маруйю. Я продолжала мечтать о том, что в один прекрасный день она вернется и я почувствую ее тепло, ласку и доброту. Ну, а пока этого не произошло, я должна была ждать и терпеть.

Я быстро привыкла к распорядку своей новой жизни и даже придумала способы, помогающие скоротать время. Если вы не сидели в тюрьме или не жили в приюте, вам сложно представить себе, как убийственно медленно и тоскливо тянется там время. Бесспорно, меня никто не бил, меня кормили, и за это я была очень благодарна монахиням. Но это была не жизнь, а смертная тоска! Каждый день я видела одно и то же, ела одну и ту же еду, видела те же лица… Я чувствовала, что начинаю сходить с ума.

В первые недели мне было проще, потому что я дала обещание Маруйе приспособиться к новой жизни и стремилась это обещание выполнить. Но время шло, и мое желание жить в приюте исчезало. Я не хотела быть еще одним никому не нужным и никем не любимым ребенком.

На улицах я за один день видела больше, чем за месяц в приюте. Я попробовала омара и стейк, вдыхала ароматы, наблюдала за людьми. Я жила и дышала полной грудью. Я выросла в джунглях, где каждый день был незабываемым и потрясающим приключением. Я встречала животных и растения, которых, возможно, уже никогда в жизни не увижу. Здесь я чувствовала себя словно в склепе.

Чтобы не забыть, что я еще жива, я начала шалить и хулиганить. Сначала я своим поведением и словами смешила людей. Мне было приятно, что они смеются, а значит, обращают на меня внимание. Постепенно мое поведение становилось все более смелым и вызывающим. Я не была приучена соблюдать правила и вообще не понимала, зачем люди их себе придумывают. Можно сказать, что я нарушала правила, чтобы почувствовать себя живой и чтобы меня заметили. Нарушение правил вело к тому, что меня ловили и делали выговор. Я была даже рада этому: если меня ругают, значит, я существую, а не являюсь цифрой или номером в общем списке приютских воспитанниц. И, следуя этой странной логике, то, что я делаю, имеет значение.

Очень скоро я превратилась в клоуна, а потом и в предводителя небольшой группки девочек. Постепенно дети стали считаться с моим мнением. Я придумывала разные способы, способные меня развеселить и скрасить однообразное существование. По вечерам мы не сразу засыпали, а, лежа в кроватях, строили разные планы и догадки. Кроме прочих вопросов, нас интересовало, какое нижнее белье монахини носят под рясами. И в одну прекрасную ночь мы решили организовать экспедицию, чтобы раз и навсегда разобраться с этим вопросом.

В эту экспедицию отправились только самые смелые девочки. Мы хотели найти место, где моются монахини.

Чтобы никто не заметил нашего отсутствия, мы разложили одеяла и подушки на кроватях так, словно в них кто-то спит.

– Уверена, что у сестры Рамоны самые большие в мире трусы! – заявила я, девочки захихикали, и мы тихонько вышли из комнаты.

Около часа мы исследовали внутренние помещения приюта и монастыря. Мы смотрели в щелки приоткрытых дверей и пытались заглянуть в щели под закрытыми дверьми, чтобы понять, что за ними происходит. Однако наши поиски не принесли никаких результатов. Потом мы обнаружили комнату, над высокой дверью которой было вставлено стекло. Мы решили, что это одна из жилых комнат монахинь.

Добраться до высокого застекленного окна мне помог опыт, приобретенный в джунглях. Одна из девочек меня подсадила, и я увидела, что в центре комнаты стоят проволочные сушилки, на которых развешено свежевыстиранное нижнее белье. Оказывается, монахини носили совершенно разные трусы: одни были скромные и серые, другие – легкомысленные разноцветные и с кружевами.

– Ого! – произнесла я удивленным громким шепотом. – Вот это да! На это вам точно стоит посмотреть!

– Розальба, но как? – спросила одна из девочек.

Я спустилась и одну за другой подсадила девочек, чтобы и они могли удовлетворить свое любопытство и взглянуть на трусы монахинь.

Однако другие воспитанницы не видели трусов монахинь, поэтому мы решили провести еще более смелую вылазку с целью выкрасть трусы и всем их показать. В течение дня дверь той комнаты была открыта, и можно было улучить момент, когда никого из монахинь поблизости нет. В один из таких моментов мы вместе с девочкой по имени Джанет утащили с сушилки несколько пар трусов.

Читатель может себе представить, какой скучной была наша жизнь, если верхом радости и веселья для нас оказались огромные трусы, принадлежавшие сестре Рамоне. Глядя на них, мы смеялись так громко и долго, что у всех заболели животы.

Сестра Рамона заявила о пропаже принадлежащей ей собственности, и сестра Эльвира совершенно справедливо заподозрила, что я имела отношение к исчезновению трусов. Однако у нее не было доказательств. Ей пришлось надеяться на то, что я чистосердечно признаюсь в содеянном.

– Розальба! – сказала сестра Эльвира строгим голосом. – Я знаю, что только ты способна украсть нижнее белье одной из сестер!

– Вы не можете это доказать, – возразила я. – Я находилась здесь и никуда не уходила.

Мое нежелание признать свою вину еще сильнее разозлило сестру Эльвиру.

– Клянусь Богом, что ты врешь, дитя! – закричала она изменившимся голосом. – Ты даже не представляешь, какое наказание тебя ждет! Встань в угол лицом к стене и перестань глупо улыбаться!

Она вышла из спальни, но быстро вернулась с двумя кирпичами. Она дала мне по кирпичу в каждую руку и приказала поднять руки над головой и стоять так тридцать минут. Это и было мое наказание. «Если ты отпустишь кирпичи, они упадут тебе на голову. Это тебя, может быть, чему-то научит».

Я подумала, что с легкостью выдержу это простое испытание. Однако я сильно заблуждалась. Через пять минут вся кровь оттекла у меня от рук, а через десять минут руки начали дрожать в локтях. Но я закусила губу и продолжала стоять. Я решила, что ни за что не отпущу кирпичи. Через полчаса, выполнив это «упражнение», я думала, что победила.

Но я ошибалась. Дело в том, что жизнь в приюте превращала меня в другого человека. Я становилась такой, какой не хотела быть. Я превращалась в циничного и озлобленного человека. Мне не нравились эти изменения. Надо было что-то срочно менять. Но как? Очень просто – поскорее бежать из приюта.

Шли дни. Дни превращались в недели, а недели в месяцы. Я чувствовала себя как заключенный в тюрьме, который не знает, когда закончится срок его наказания. Я не хотела превратиться в бедную Франциску. Я мечтала увидеть Маруйю и узнать, как у нее идут дела. Я постоянно думала о Маруйе и отказывалась верить, что она бросила меня по своей воле.

Чтобы убежать, нужен был план. В монастыре нас держали под замком, как в тюрьме. Двери были закрыты, чтобы дать монахиням возможность спокойно заниматься служением Богу и чтобы их никто не отвлекал. Монахини несли ответственность за детей-сирот. Забота о нас была частью их служения Богу, а к своим обязанностям монахини относились очень серьезно. Побег детей из приюта означал бы, что они плохо справляются со своими обязанностями.

Я решила внимательно изучить территорию и ограду монастыря, чтобы найти слабое звено, которое можно использовать для побега. Однажды я не пошла со всеми в трапезную, а вышла прогуляться вдоль монастырской стены. На пути я встретила Имельду, которая стирала на улице белье. Имельда была толстой и старой женщиной, она не была монахиней, но жила на территории монастыря. Она передвигалась на костылях и большую часть времени просто сидела.

– Ты, видимо, хочешь сбежать из монастыря? – неожиданно спросила меня Имельда, жадно поглядывая на рогалик у меня в руке.

– Как ты об это догадалась? – с удивлением спросила я.

– Мне об этом рассказал святой Антоний, – ответила Имельда, словно регулярно и запросто общалась со святыми и великомучениками. – Я могу помолиться ему за успех твоего предприятия. И Деве Марии могу помолиться. Если я их попрошу, они тебе помогут. Но только при одном условии. Ты целую неделю должна отдавать мне свой завтрак.

Мне не понравились ее слова. Имельда могла разболтать о моих планах монахиням, и те начнут за мной внимательно присматривать. Я и так была на плохом счету. Это могло затруднить осуществление моих планов. Я решила припугнуть Имельду. Я оскалилась, придала лицу устрашающее выражение и сказала:

– Все, что я хочу, я могу сделать и без твоей помощи. Если ты хоть словом обмолвишься монахиням, я тебе язык отрежу.

Потом я протянула ей свой рогалик.

– Держи, – сказала я более милостивым тоном, – и молись за меня. Помалкивай и знай, что я словами не бросаюсь.

Я не желала Имельде зла, но не хотела, чтобы она рассказывала обо мне и моих планах кому попало.

Я вернулась в трапезную, где сестра Эльвира тут же набросилась на меня за опоздание.

– Где ты была? – спросила она. – Почему на завтрак опаздываешь?

– Сестра Эльвира, – ответила я, – мне так стыдно за мое плохое поведение, что я решила целую неделю вместо завтрака читать «Отче наш» и просить у Бога прощения.

Сестра Эльвира посмотрела на меня с недоверием.

– А ну, открой рот! – приказала она и внимательно исследовала мою ротовую полость на предмет хлебных крошек и остатков пищи.

– Хххм, – произнесла она наконец. – Ну, хорошо, дитя. Теперь можешь идти.

– Спасибо, сестра Эльвира, – вежливо ответила я и мысленно поблагодарила Деву Марию.

Оказалось, что Имельда молилась (если, конечно, она это делала) не зря: на следующее утро я нашла лазейку, через которую можно было убежать из монастыря. В очередной раз мне на помощь пришло дерево. В джунглях у меня было свое любимое дерево, деревья росли в саду борделя Анны-Кармен. Меня выручали деревья в парке Сан-Антонио и на участке клана Сантос. Здесь, прямо за территорией монастыря, у ограды, росло огромное развесистое манго. Некоторые ветви свешивались через монастырскую ограду над тем местом, где работали lavanderos[11]. Вдоль стены стоял ряд бетонных ванн для стирки. Я поняла, что если доберусь по стене до ветвей, то смогу по дереву перелезть через стену и оказаться на свободе.

С этим местом была только одна проблема – здесь часто находились люди. То утро не было исключением – несколько человек стирали свое белье.

На стене я заметила несколько выступов, по которым я, как по лестнице, могла бы забраться наверх. Над некоторыми бетонными ваннами в стену были вбиты железные клинья, чтобы привязывать к ним веревку для сушки белья. Это только упрощало мою задачу. «Я нашла то, что искала», – радостно подумала я. Теперь мне надо было устроить, чтобы поблизости никого не было.

Я долго думала и придумала. Сперва я решила поджечь что-нибудь в другой части монастыря, например в церкви. Пожар отвлечет людей, и я смогу перебраться через стену. Потом я решила не устраивать пожар. Я не хотела никому причинять вреда, а пожар – дело опасное, и кто-нибудь может пострадать. Но я не могла придумать ничего лучше и решила, что не стану ничего поджигать, а просто сделаю вид, что в церкви случился пожар. Я буду громко кричать, люди начнут паниковать и побегут в церковь. Чтобы перелезть через стену, мне нужно совсем немного времени, так что все должно получиться.

Я решила, что лучшим временем для приведения в действия моего плана будет утро, когда все работают. Все бросят то, чем занимаются, и, как испуганные курицы, толпой ринутся в церковь. А я побегу в другую сторону.

– Огонь! – закричала я так громко, что испугалась звука собственного голоса. – Горим! Помогите!

Это произошло в полдвенадцатого дня. Я подготовилась, чтобы выглядеть так, как будто чуть не сгорела. Вопервых, я взъерошила волосы. У меня была огромная копна волос, и привести их в беспорядок не представляло труда. На моем лице было выражение, которое я несколько дней репетировала: глаза выпучены, взгляд дикий и испуганный, рот открыт. В приюте жила девочка, которая умела хорошо рисовать и часто раскрашивала лица детей. Я попросила ее нарисовать у меня на лице, шее и руках порезы. Я решила, что потом смогу продемонстрировать эти «увечья» Маруйе в качестве доказательства, что монахини меня бьют. Конечно, никто меня не бил, но я так не хотела возвращаться в монастырь, что была готова использовать любой предлог, чтобы этого избежать.

Я начала кричать, стоя на лестнице, ведущей в церковь. Размахивая руками, я побежала в сторону того места у ограды, где люди занимались стиркой. На меня смотрели с ужасом.

– ПОЖАР! – вопила я как сумасшедшая. – ЦЕРКОВЬ ГОРИТ! ПОМОГИТЕ ТУШИТЬ ПОЖАР!

Все побросали свои дела, оставили нестираное белье, и толпа детей и монахинь бросилась к церкви. Глядя на то, как они удаляются, я продолжала громко кричать о пожаре и в глубине души удивлялась, как легко обмануть людей.

В качестве места пожара я выбрала церковь не случайно. Она была расположена дальше всего от места стирки.

Я решила не терять драгоценное время. Я залезла на ванны, дотянулась до ветвей манго и полезла вверх по стене. Уже через несколько секунд я была высоко на дереве. Еще несколько мгновений, и я буду спасена!

Из церкви слышались голоса людей, не понимавших, где горит. Я несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. Я чувствовала себя в безопасности, потому что от любопытных взглядов меня скрывала густая листва. Да и кому придет в голову искать меня на вершине дерева?

Я осмотрела стену, чтобы понять, как лучше через нее перебраться, и поняла, что эта задача может оказаться сложнее, чем я предполагала. Торец стены был обильно утыкан битыми стеклами. «Что-то это не очень по-божески», – пронеслось у меня в голове. Свои сандалии я оставила в спальне, потому что босиком легче карабкаться по деревьям. Если бы я знала о стекле заранее, то обязательно взяла бы их.

Я не учла того, что, когда монахини убедились, что пожара нет, они начали искать того, кто громче всех о нем кричал. Монахини тут же поняли, зачем я устроила отвлекающий маневр с «пожаром». Или, может, Имельда меня выдала? Не знаю. Однако они уже бегали под деревом, на котором я сидела, и смотрели вверх. У меня не было времени на то, чтобы медленно сползти по ветвям ниже или продумать какой-нибудь другой выход из ситуации. Оставалось только одно – прыгать с высоты приблизительно трех метров.

Я прыгнула с дерева в жухлую траву по другую сторону монастырской стены и мгновенно почувствовала боль в ногах. Времени на то, чтобы тереть ноги, тоже не было, потому что я услышала, как открываются монастырские ворота. Видимо, монахини решили пуститься за мной в погоню. Чтобы они меня не заметили, я зайцем метнулась через улицу, по которой мчались машины. Я увиливала из-под колес тормозящих легковушек и грузовиков и со всех сторон слышала крики водителей: «Сумасшедшая! Идиотка! Тебе жить надоело?»

На другой стороне улицы были густые кусты, и я спряталась в них. Оттуда я наблюдала, как из ворот вышли несколько монахинь во главе с сестрой Эльвирой. Они оглядывались по сторонам в поисках беглеца. Они не думали, что я смогла перебжать широкую улицу, и искали меня на тротуаре рядом с монастырем. Потом сестры вернулись в монастырь, и на улице остался один охранник. Он покрутил головой, потом с досадой хлопнул себя по ляжке и тоже вернулся, плотно закрыв за собой ворота. Мне удалось убежать, и я снова была на свободе. Теперь я могла приступить к поискам Маруйи.

XXIX

На всякий случай я еще полчаса отсиживалась в кустах, желая убедиться, что меня перестали искать, а потом отправилась в путь. Откровенно говоря, я не очень понимала монахинь, которые меня искали. Зачем они это делали? На их месте я бы вздохнула с облегчением, что такая непослушная девочка, как я, убежала. Однако, судя по тому, как они меня искали, у монахинь по этому вопросу было свое мнение. Для них мой побег означал то, что они не справились со своими задачами.

Я вышла из укрытия и двинулась в сторону дома Маруйи. Я не знала эту часть города, поэтому мне пришлось потратить много времени, чтобы выйти в знакомые места.

Когда я добралась до района, в котором жили Сантос, мои ноги болели от долгой ходьбы. Я устала и волновалась. Мне очень не хотелось, чтобы кто-нибудь из клана Сантос меня заметил. Я решила, что небезопасно самой подходить к дому Маруйи, а надо послать к ней гонца.

К счастью, вскоре я заметила мальчика, который мог выполнить эту миссию. Он играл на улице. Я встала в арку дома, который по внешнему виду казался заброшенным, и свистом и жестами позвала его к себе.

Мальчишка не без некоторого волнения подошел ближе. Он был ниже меня ростом, и ему было на вид лет десять.

– Привет, – неуверенно произнес он и спросил: – Чего зовешь?

Немного подумав, мальчишка добавил:

– Только без дураков, иначе я тебя одним ударом вырублю.