Где ночуют боги Иванов Дмитрий

С этими словами Сократ достал сзади, из-за спины, кожаный короткий чехол. Из которого торчала рукоятка шашки. Мальчик потянул за нее и вынул из ножен короткий, сантиметров десять, обрубок шашки. И показал его с гордостью Антону и даже разрешил подержать.

Рукоятка была без защиты для руки, как у всех шашек, и была покрыта выцветшей белой эмалью и потемневшим серебром. На головке рукоятки – голова орла, из серебра: оно не потемнело, оно было до блеска отшлифовано руками всех, кто держал в руках эту шашку.

Сократ рассказал:

– Шашка знаешь почему самое страшное оружие? Потому что ее носят вот так, – Сократ показал, вернув обломок в ножны и приставив ножны к своему бедру, – лезвием вверх. Знаешь, зачем? Чтобы вот! – мальчик широким движением выхватил обломок, как если бы он был целой шашкой, и занес руку с обломком высоко, как для удара с плеча. – Из ножен – и сразу бить можно. Понял? А один удар шашкой – все, сразу смерть. После этого никто не жил. Ни один человек даже понять не мог, что случилось. Вот так. Когда зубробизон моего отца увидел, он головой ударил в землю, земля задрожала, и яма осталась большая. И на отца побежал. Убить его хотел. А отец вынул шашку. И закричал. Зубробизон растерялся. Не ожидал, вообще. Остановился, хотел «заднюю» включить. Не успел. Отец мой, вообще, рассердился. Побежал сам на него и шашкой ударил. А у зубробизона голова как камень. Можешь из ружья до вечера стрелять – не пробьешь. А мой отец так ударил шашкой – а убыхская шашка вообще камень режет. Мой отец так ударил его шашкой, голову зубробизону, вообще, разрубил. Зубробизон три шага задом прошел и в реку упал с горы, и все. Умер. А отец обрадовался сначала. А потом огорчился. Увидел, что шашку сломал зубробизону об голову. А обломок у зубробизона в голове остался, когда тот в реку упал. Утонула вместе с ним. Я кузнеца найти пока не могу, чтобы шашку опять сделать. Ее Ибрагима дед сделал, Кукужв, он был кузнец. У Кукужва в кузнице шаровая молния жила, Ибрагим говорит. Она ему железо плавила, когда было надо. Никуда не улетала, в кузнице жила у него, как собака. Он и умер от молнии. Самый лучший кузнец был, всем убыхам шашки делал и сабли, кинжалы делал тоже. Теперь никто так не кует.

Антон подержал еще немного в руке обрубок оружия и с уважением вернул Сократу.

Тот вставил его в ножны и убрал за спину. И сказал:

– Мой отец вообще такой человек был. Что хочешь мог сделать, не только зубробизона убить. Мог троих человек сразу через бедро бросить. А сам скромный был, как Цвиц.

– Как кто? – в очередной раз не понял Антон.

– Цвиц, – сказал Сократ важно. – Такой убых был. Сильный был тоже, как мой отец. Но скромный. Днем вообще никто не замечал его. Он сидел и палочки кинжалом строгал. Вообще как будто не при делах. Поэтому его так назвали. Цвиц значит «стружка». А ночью, когда все спят, он выходил и подвиги делал. Утром все просыпаются, а возле деревни зубробизон лежит убитый или вокруг деревни новый забор появился из камней, пять метров высотой. Всей деревне есть что кушать полгода и врагов можно не бояться – кто будет на такой забор прыгать. Все удивлялись: кто это сделал. А он сидел, строгал палочки. Скромный был.

– Молодец, – признал Антон и осторожно спросил: – А отец… твой и Аэлиты. Он сейчас где?

– Пшмафэцук моего отца звали. Погиб, – с гордостью сказал Сократ. – В бою с леопардом. Здесь раньше леопарды жили. Ушли вместе с убыхами. Но один остался. Вообще сильный был. Такой леопард, когда на задние лапы становился, три метра имел. Отец бы его убил. Но шашку не имел тогда уже. Дрался с ним руками. Убил леопарда, но и леопард его тоже. Последний на Кавказе был. Его шкура у нас в доме висит, можешь сам посмотреть.

Антон кивнул молча.

Сократ притих ненадолго, глядя на камни, которые назвал загоном для коз, а потом рассказал:

– Ацаны долго тут жили, коз имели, все имели. Сильные были. А потом, Ибрагим говорит, они нос высоко подняли. Думали, что уже не карлики, а большие. Стали говорить: кто такой Бог? Мы такого не знаем. Наверху небо, а внизу – мы, ацаны. Стали Бога раздражать, вообще. Говорили: «Что Бог может? Гром может делать? Мы тоже можем». Шкуру коровы сушили, натягивали и били по ней палкой – гром получался. А один ацан, – Сократ засмеялся, – вообще дерзкий был. Пукал, вообще, в котел с молоком. Громко получалось у него. Говорил: «Вот тоже гром делаю, что». Ну, Бог когда такой беспредел, вообще, увидел – рассердился. Это что такое?! Что эти ацаны думают про себя, что они кто?

Однажды ацаны проснулись, а у них дома повернулись. Были входом на юг, а стали на север. Ацаны думают: что такое? Не могут понять. Потом ветер поднялся. До этого у них не было ветра, всегда было лето, всегда было тихо. А тут такой ветер поднялся – ацаны ходить не могут, они же карлики, легкие сами. Только могут за землю держаться, чтобы не улететь. Кто плохо держался, того уносил ветер в горы далеко, и там он погибал. А самый главный ацан – у них был старик один, древний, как Ибрагим, триста лет ему было. Он всегда днем отдыхал в тени бороды козла. Вдруг видит он – борода у козла стала шевелиться от ветра. Он сразу сказал: «Все, ацаны, больше жить мы тут не сможем, мы рассердили Бога, теперь он нас погубит». Так и получилось. Холодно стало, наступила зима. Волосатый гигант появился. Страшный, вообще. Весь волосатый, Ибрагим говорит, что у него все время голова болела, поэтому очень злой был. Ацаны тогда Цвица позвали, говорят: «Сделай что-нибудь с этим волосатым». Цвиц сказал: «Хорошо». Днем он его загнал в озеро, по самую шею, пчел попросил помочь ему – пчелы помогли, потому что Цвиц им тоже помогал: он соты придумал, до этого пчелы не знали, как их делать. Пчелы волосатого в озеро загнали, а Цвиц ждал. Потом солнце зашло, пчелы домой ушли, холодно стало вообще, озеро замерзло, только голова у волосатого наверху осталась. Цвиц тогда спокойно по льду подошел и отрубил ему голову шашкой. Одним ударом, – Сократ изобразил один мощный удар шашкой и засмеялся. – Больше голова у волосатого не болела. Ацаны обрадовались сначала, думали, все, теперь нормально будут жить. Но Бог ничего не забыл. На следующий день послал на горы снег из хлопка. А потом молния ударила, хлопок загорелся. Все горы загорелись. Большой пожар был. Все ацаны сгорели, а тот, который пукал в молоко, упал в котел и там сварился. Вот так. Ибрагим говорит: «Если Бог сердится – это вообще. Не дай бог».

Антон молча выслушал рассказ Сократа.

Потом они пошли дальше, по пути сделали еще ряд коротких остановок. Сократ показал Антону дольмены – два домика, каждый из четырех громадных каменных плит, поставленных как стены и накрытых сверху пятой, еще более громадной, плитой. Антон не мог понять, как такое сооружение можно было построить в горах. Каждая плита, из которой состояли дольмены, весила много тонн. Но Сократ, к удивлению Антона, сказал, что это сделали карлики, ацаны. Это были их дома. Когда Бог еще на них не сердился, они были сильные, вообще, и могли впятером поднять такую плиту.

Вход в каждый из домиков был круглой дырой. Рядом лежала такая же круглая каменная пробка, которая одна весила столько, что Антон не смог ее не то что поднять, а даже просто сдвинуть с места. Сократ сказал, что каждый ацан всю жизнь жил в одном доме таком. Пока ацан жив был – дом всегда открытый был, потому что ацаны никого не боялись. А когда умирал, его в дом заносили, там оставляли, дырку закрывали за ним пробкой, и все.

– Когда рождается ацан – из дырки выходит. Когда умирает – обратно в дырку уходит. Ибрагим говорит, ацаны так говорили, – поделился Сократ.

Антон задумчиво спросил мальчика:

– А если пробки рядом лежат – это что значит? Ацаны, которые там жили, не умерли?

– Я же тебе сказал, – удивился Сократ. – Они сгорели. Бог рассердился. Когда Бог сердится – уже какие пробки?

Антон и Сократ прошли еще выше по лесистому склону горы. На следующем плато Антон вдруг услышал звук, тихий стук, как будто деревянные палочки ударяются друг об друга на весу.

Антон вспомнил этот звук. Деревянные палочки привез ему когда-то в подарок Миша Минке, директор «PRoпаганды», из Лаоса. Мишаня считал, что Антону нужно привезти из Лаоса деревянные палочки, потому что их мерное, негромкое постукивание – это креативно и стильно.

Антон поднял голову и посмотрел вверх. И увидел, что издает этот звук. Это были не палочки из Лаоса. Это были свертки, похожие на огромные сморщенные плоды. Они висели на деревьях, на высоте, немного покачивались и постукивали о ветки деревьев и друг об друга. Это были тела умерших. Убыхи из семьи Сократа и Аэлиты и абхазы из деревни так хоронили людей. Поэтому кладбище армян Антон уже видел, а кладбище абхазов – нет, и даже спросил Ларис об этом:

– А где кладбище абхазов?

А Ларис – которая явно знала, где оно, – только ответила смущенно:

– Оф, не могу сказать. У них – не как у нас.

Убыхи и абхазы после смерти заворачивают тела в бычьи шкуры и вешают высоко на деревьях. Они висят на ветру много лет, постепенно становясь сначала мумиями, потом, через сотню лет, сухими костями. Когда кости начинают греметь – их снимают с дерева и хоронят под деревом – совершенно высохшие, легкие, звонкие. Так были похоронены предки Сократа из убыхского рода Аублаа и предки многих абхазов, которых видел Антон во время дня сотворения Мира на поляне у руин святилища.

Одно из тел отличалось от других. Бычья шкура, в которую было завернуто тело, побелела, иссохла и стала почти прозрачной на просвет. В ней был виден снизу силуэт скелета в позе эмбриона, с поджатыми к груди ногами. Скелет в шкуре не висел, а лежал на плоту, закрепленном высоко на дереве. Плот был очень старый: деревянные чурки, из которых он был собран, посерели и рассохлись.

– А там кто? – спросил тихо Антон.

– Кукужв, – ответил Сократ тихо и с большим уважением. – Ибрагима дед. Кузнец был. У него шаровая молния в кузне жила, как собака. А однажды гроза была. Он из кузни вышел, на грозу хотел посмотреть. Он дождь любил вообще. И в него прямо молния ударила. Сразу сгорел, только кости остались. Это же не просто так. В простого человека молния не попадет. Таких под деревом не хоронят у нас, он вечно на дереве так лежать будет – триста лет, или сколько хочет. Чтобы мог на грозу смотреть, когда захочет. А шаровая молния, что у него жила, когда его убило, из кузни вылетела, три раза круг над домом Кукужва сделала и улетела. Она только с ним жила, ему помогала. Поэтому сейчас кузнеца найти не могу, чтобы шашку сделать.

Антон стоял, задрав голову вверх, и смотрел на тело кузнеца на плоту, высоко на дереве. Сократ сказал:

– Когда Кукужв умер – большой праздник был. Когда такой человек умирает – плакать нельзя, вообще нельзя. Радоваться надо, что такой человек вообще был.

– Да… Правильно, – зачем-то подтвердил вслух Антон.

Потом они снова пошли через лес. Антон теперь смотрел не вниз, под ноги, как в начале подъема, а вверх – на вершины деревьев. Воздушное кладбище убыхов и абхазов кончилось. Вершины деревьев были светлы от солнечных лучей и уже зеленели, в мае. Разглядывая деревья, Антон вдруг остановился, и даже схватил Сократа за локоть, и показал куда-то вверх. Мальчик посмотрел туда, куда показывал Антон. И улыбнулся.

На старом, толстом и извилистом каштане сидела сова. Ее можно было совсем не увидеть: кора каштана была сизовато-серой, и сова была такой же, сова была мастером по части маскировки, вот только два больших желтых глаза ее выдавали. Они смотрели на Антона и Сократа с тем выражением безграничного внимания и безграничной же компетентности, из-за которого люди считают сов мудрыми. Эта сова если и не была мудрой, то совершенно точно была специалистом в маскировке, вот только глаза закрыть для полного слияния с ландшафтом не подумала.

– Я его часто тут вижу, – сказал Сократ деловито – о сове в мужском роде. – Все время, когда хожу, – тут сидит втыкает, а вечером если придешь – по деревьям ходит, вычисляет что-то. Мы говорим, это Цику. Ибрагима прадед. Он жрец был, как все мы, Аублаа, он умел с людьми говорить хорошо, а еще с совами мог говорить. Ибрагим говорит, Цику сам мог быть совой, когда ему надо было. Это Цику, – глядя на сову и смеясь, с уверенностью заключил Сократ. – Сто процентов. Цику. Здравствуй. Это я, Сократ!

Мальчик помахал рукой сове. Сова посмотрела на Сократа, как на идиота, чем рассмешила его еще больше.

– Ты что, думаешь, человек может совой стать? – тоже смеясь, спросил Антон.

– Я так думаю, человек кем хочешь может стать. Может совой, может овцой, может вообще скотиной конченой. Все от человека зависит, – ответил Сократ деловито.

Простившись с совой с уважением, Антон и Сократ пошли дальше.

Потом Сократ показал Антону камень для подарков духам гор. Камень с таким громким названием оказался не гигантской глыбой, а небольшого размера аккуратной плоской плитой желтого песчаника, похожей на стол учителя в школьном классе. На плите-столе были аккуратно выложены самые разные острые металлические вещи: стрелы от лука – три явно самодельные, деревянные, с наконечниками из обломков перочинных ножей, а одна – мощная, с кованым наконечником. Пули от автомата Калашникова, несколько патронов от охотничьих ружей, несколько старых, ржавых от влаги ножей, одна подкова.

Сократ рассказал, что эти вещи оставляют те, кто хочет, чтобы духи Аибги не сердились.

– А из-за чего они могут сердиться? – спросил удивленно Антон.

– Много из-за чего, – печально ответил Сократ. – Духи гор – как Ибрагим… – у мальчика явно был большой горький опыт на этот счет, – что не так скажешь, что ни так сделаешь – сердиться начнет… Однажды два туриста сюда приехали. Мужчина и женщина. Русские. В деревне у армян ночевали, потом в гору утром пошли. Целый день шли, с утра до ночи. На вершину добрались. Палатку поставили. Ну и решили ночью сделать это самое, – Сократ усмехнулся с интонациями взрослого мужчины. – Артуш, пастух, им говорил – нельзя; они в гору шли, Артуш тоже, он им говорит – нельзя, а они смеялись…

Антон живо представил эту картину. Как в гору вверх идут двое, туристы, с рюкзаками, смеются и целуются. А вслед им сурово смотрит пастух Артуш, а потом идет дальше, с коровами – не идет, а летит, тихо-тихо, невысоко над землей.

– А ночью буря началась, – продолжил Сократ рассказ о русских туристах. – Вообще страшная буря. А они палатку в сторону Абхазии поставили, вид на море хотели, а кто так палатку у нас ставит? У нас самый сильный ветер – с Абхазии, «сухумец». Он тогда и был. «Сухумец» дерево сломать может когда хочет, крышу с дома сорвать может, а что палатка. Сорвало палатку вместе с ними. В ущелье упали. Через три дня их нашли. Голых. Ибрагим говорит – нельзя наверху там делать такое. Духи гор сердятся. Пьяный если там будешь ходить – тоже сердятся, громко кричать будешь – тоже сердятся, громко смеяться будешь – тоже, и плакать тоже нельзя.

– А что можно? – спросил Антон.

– Стоять можно. Смотреть можно. Вниз, откуда пришел, идти можно, – сказал Сократ.

Антон стал рыться по карманам. Сократ спросил у него:

– Что ищешь?

– Хочу тоже что-то положить, – сказал Антон. – Но у меня ничего нет такого.

Он нашел в кармане куртки покойного Альберта только коробок спичек, старый, помятый, внутри были две спички. Сократ находку Антона отверг.

– Не пойдет, – сказал он. – Промокнет, если на камень положишь. Хочешь что-то положить – еще ищи.

Антон еще порылся во всех карманах, нашел и вытащил слегка поржавевший, короткий и кривой, явно не раз выпрямленный и снова погнутый гвоздь. Сократ кивнул:

– Хорошая вещь, железо положить можно. Такое, что другой может взять, если ему надо, в горах. Только если что-то возьмешь – обязательно сначала положи, Ибрагим говорит. Иначе дух горы сердиться начнет.

Антон положил гвоздь на плиту, спросил Сократа:

– Что-то сказать надо?

– Ничего не надо, – сурово ответил мальчик. – Гора не девушка. И так все понимает. Можешь взять теперь, что тебе надо.

– Да мне вроде… – растерянно сказал Антон, глянув на пули от Калашникова, стрелы и подкову, – ничего не надо.

– Ну, пошли тогда, – сказал Сократ.

Они опять побрели дальше.

По дороге Антон спросил провожатого, снова начав разглядывать вершины деревьев, которые становились чуть ниже и реже по мере подъема к вершине:

– А у чего еще духи есть?

– Как у чего. Глупые вопросы задаешь, – ответил Сократ с интонациями Ибрагима. – Духи – это боги, они разные. Они перед главным богом за все отвечают. Если что-то не так – главному богу с кого спрашивать, с человека, что ли? С человека можно спросить только кто он такой, и то не каждый помнит.

– И у деревьев есть боги? – спросил Антон.

– Есть, – ответил Сократ. – А как же.

– Что, у каждого дерева свой, что ли?

– Нет. У тех, которые лесом растут – один бог на весь лес. Но если дерево отдельно растет или если дерево старое, вообще, старше, чем лес, тогда у него свой бог есть. Бог дождя еще есть. Бог скота, бог кузни есть, в каждой кузне – свой, у Кукужва в кузне очень сильный бог был, вообще, поэтому там шаровая молния жила у них. Боги поля есть – они еще боги покойников. Есть бог, которому мы в этом году поручены. На следующий год другой бог будет. Когда жрец кувшин открывает – новый мир становится, новый бог, которому мы в этом году поручены, приходит, а старый уходит, он усталый уже в этот момент, вообще намучился, Ибрагим говорит: он, когда уходит, говорит: «Слава богу, что меня отпустили». Бог урожая винограда есть, урожая хурмы, бог огорода есть, Ларис его все время просит, чтобы он ее перцы от слизняков берег, смешная женщина, разве можно такие вещи у бога просить. Бог лошадей есть, бог собак, пчел, бог занозы в ноге есть. Бог занозы в сердце тоже есть.

– Занозы в сердце? Это бог любви, что ли? – улыбнулся Антон.

– Ну да, – неохотно согласился Сократ и явно смутился.

– А у тебя есть заноза в сердце? – спросил Антон.

Сократ явно хотел сначала ответить «нет», но промолчал.

Антон ничего не спрашивал, помня правило: захочет человек – сам расскажет.

Сократ явно хотел рассказать. Но колебался и сначала сказал сурово:

– Старики говорят – в лесу не рассказывай тайну.

– Ну, – улыбнулся Антон, – это же старики не про всякую тайну говорят, наверное. Про золото только. Золото раньше прятали. Где спрятал – в лесу не рассказывай. Не соблазняй того, кому рассказываешь…

– Да, – удивленно посмотрел на Антона Сократ. – А ты… А вы откуда это все знаете?

– Можем на «ты», – сказал Антон. – Не знаю откуда. Знаю откуда-то.

Сократ некоторое время еще на ходу посматривал на Антона, все как будто прикидывая, насколько он надежный человек. Потом сказал:

– Ну она такая, вообще. Она меня не знает. Знает, но не видела. Только фотографию видела. Я ей фотографию послал, когда первое место взял в Адлере. По дзюдо, в категории до сорока килограммов. Абхазы тогда из Гагр приезжали. Звери, не люди. Но я взял первое место. Тренер, когда абхазов увидел – не верил. Говорит: «Это звери, а вы мешки, они вас порвут», а я говорю: «Тренер, у меня настрой». Вышел. Тяжело было, конечно. Потом интуицию включил, вообще сильно. На болевой поймал абхаза того, который со мной за первое место вышел. Он так расстроился. Плакал, вообще. Хороший пацан, я ему говорю: «Что ты плачешь, будь бойцом, не плачь, в следующий раз победишь» а он плачет, я ему говорю: «Братка, в руку больно, что ли?» Думал, может, руку сломал ему, не дай бог, я болевой вообще сильно ему сделал, а он терпел, не хотел по татами стучать – хороший пацан, – пока судья не начал кричать: «Хаджи мэ», испугался судья. Он плачет, говорит: «Нет, не больно. Обидно. Что болевой пропустил». Ну вот. Я послал фотографию: я с медалью за первое место, в категории до сорока килограммов.

– Правильно, – кивнул Антон. – И что она ответила?

– Ничего, – пожал плечами Сократ. – Она такая, вообще… Такая разве ответит. Она вообще гордая сильно.

– Свою фотографию послала? – спросил Антон.

– Нет, зачем! – сказал Сократ. – У меня ее фотографий много вообще, сколько хочешь есть.

Антон не стал его дальше расспрашивать.

Четыре долгих часа они шли к вершине. Иногда молчали, иногда Сократ рассказывал про богов, которые, как Антон узнал, были у всего, что только попадалось им на пути, – у пней и муравьев, живущих в пнях, у колючих лиан и у каждого мелкого шустрого ручья на горе.

Когда они вышли на вершину, Антон хотел что-то сказать, гордо и громко, но потом вспомнил, что дух горы такие манифестации не приветствует, и благоразумно промолчал.

Сократ тоже ничего не говорил некоторое время. Теперь они смотрели на мир с высоты трех километров. Мир был красивым. Вдали блестело море. На вершине было намного прохладней, чем внизу. Антон даже застегнул «олимпийку» покойного Альберта, в которой отправился на эту прогулку с Сократом. Сюда, на вершину, мальчик приходил часто, и все хорошо ему было знакомо здесь – невидимые тропинки в лесу, боги пней и совы. Но он смотреть с горы на мир тоже любил. Так они некоторое время молчали и смотрели – на соседние горы, на море вдали, на деревню внизу.

– Аибга знаешь что значит? – наконец негромко и доверительно сказал Сократ.

– Не знаю, – так же тихо ответил Антон.

– Бга значит «гора». Аи – «опасный народ».

– Опасный народ гор? – удивился Антон. – Это кто?

– Что значит кто? – удивился в ответ Сократ. – Кто в этих местах самый опасный всегда был? Убыхи. Мы.

Антон с уважением посмотрел на Сократа. Этот мальчишка на вершине Аибги должен был казаться еще меньше, должен был казаться карликом, как ацаны, которые отдыхали в тени бороды своих огромных коз. Но он не выглядел маленьким. Антону, наоборот, показалось, что Сократ даже больше, чем он сам.

– В горах вообще, – сказал в это время Сократ, – опасно, если не знаешь, кто что. В горах сразу видно, кто есть кто.

– Потому что темнеет раньше? – спросил Антон.

Сократ посмотрел на него с усмешкой и промолчал.

Антон посмотрел по сторонам и сказал:

– Красиво тут. Где людей нет.

Сократ кивнул:

– Где людей нет – да. Лучше. Горы, чтоб ты знал, вообще не для людей место. Ибрагим говорит.

– А для кого? – удивился Антон.

– Горы боги для себя оставляли, когда делали землю. Хотели, чтоб у них тоже было хоть одно место спокойное.

– Куда туристы не ходят? – засмеялся Антон. – Ну и что ты думаешь, что боги делают? В горах, если это их место?

– Ну что делают? – сказал Сократ. – Ночуют. Ибрагим говорит.

Антон ничего не сказал. Сказать было нечего.

Они пошли по хребту Аибги, который был не единственной вершиной, а целой цепью вершин, чуть выше и чуть ниже трех километров высотой. Так шли еще около часа. Антон был в полном восторге, и восторг этот был еще сильней оттого, что не выливался в слова.

Сократ по хребту Аибги, напротив, ходил с видом садовника, который вечно недоволен тем, что сорняки опять выросли. Посредине перехода он остановился и показал Антону две вещи. Сначала – небольшой холмик, заваленный маленькими камушками. Он был похож на могилу, только для очень небольшого существа, и Антон, желая показать Сократу, что внимательно его слушал и уже начал разбираться в местной истории, спросил:

– Могила карлика? Ацана?

– Нет, – засмеялся Сократ. – Я же тебе сказал. Они сгорели, ацаны. Какая могила. Это Ларис два года назад тут ходила, травки собирала. Она же травками лечит людей. Она и тебе травки давала, когда ты лежал вот такой, – Сократ комично показал Антона, который лежал после гнева титанов – с закатившимися глазами и лицом, выражающим страдание. – Ходила, травки искала и нашла. Наткнулась на ключ сначала. Старый такой, вообще, ключ. Потом немножко покопала совочком и нашла. Сундучок такой старый, вообще, маленький. Сначала обрадовалась, думала – клад. Потом стала думать – а вдруг бомба. Принесла сундучок и ключ Ибрагиму. Ибрагим посмотрел, сказал: «Ларис, ты где это нашла?» Ларис говорит: «Травки собирала, покопала совочком и нашла». Ибрагим отвечает: «Отойди туда, к стенке». Она отошла, открыть сундучок не получилось сразу – замок заржавел чуть-чуть, я тогда принес баллончик, очиститель ржавчины, от велосипеда моего. Побрызгали туда, Ибрагим сундук открыл, посмотрел, что там. Закрыл потом, сказал: «Там не бомба, там хуже. Ларис, кто тебе разрешал это домой ко мне приносить и вообще трогать?» Ларис побелела, спросила: «Ибрагим, боже мой, там что?» Ибрагим ответил: «Там тайна».

– Чего? – замер Антон.

– Как чего, – Сократ широко указал на горы вокруг. – Всего. Вокруг посмотри. Что видишь? Все.

– В смысле, тайна… мироздания, что ли? – спросил Антон удивленно.

– Да, по ходу так, – кивнул Сократ. – Ларис испугалась, говорит: «Оф, боже мой, не надо было трогать». Ибрагим сказал: «А кто тебя просил?» Ларис бегом отнесла обратно на место и закопала.

– Нашла тайну мироздания? И закопала ее обратно? – удивился Антон.

– А что еще делать с ней Ларис могла? В огороде сажать? Закопала, конечно, – удивился в ответ Сократ.

Антон с мальчиком прошли мимо могилки тайны мироздания. Антон посмотрел даже по сторонам, хотел найти цветы, чтобы положить на нее, но не нашел.

Пройдя еще немного, Антон увидел: прямо перед ним, на горе, вернее, из горы, из скалистого хребта Аибги, торчало два толстых ребра. Антон даже испугался немного и спросил:

– Это что? Динозавр?

– Ты сам динозавр! – улыбнулся Сократ. – Это корабль.

– Какой корабль? – удивился Антон.

– Какой. Большой. Сам смотри, – ответил Сократ.

Антон осторожно подошел поближе. Действительно, это были явно не кости животного, а ребра жесткости – корпуса большого корабля, засыпанного полностью каменными глыбами разного размера. Только два ребра торчали из земли. Они были деревянные, но от ветра и времени дерево стало похожим на камень, и по виду, и даже на ощупь.

Антон провел рукой по одному из ребер. Потом посмотрел в сторону моря. Море было очень далеко, вдали и внизу. Антон спросил:

– Но как он сюда попал?

– Как попал, глупые вопросы задаешь, – ответил Сократ высокомерно. – Приплыл, как мог попасть. Во время потопа тут море было. Люди, которые не утонули, сели на корабли, стали искать, где жить теперь можно. Армяне поплыли на Арарат, там жить решили. Осетины и грузины на Казбеке спасались. А мы и абхазы сюда, на Аибгу, пришли. Этот корабль убых построил один, Ной, Ибрагим говорит, он корабли вообще хорошо строил, инженер был, вообще.

– Ной? – спросил Антон. В голове Антона смутно промелькнули картинки из Библии с иллюстрациями Доре – ковчег Ноя. – Он что, был убых?

– Да, – ответил Сократ. – Ибрагим говорит. Убых, а кто еще.

Сократ хотел сразу идти дальше, но Антон еще постоял у каменных ребер корабля. На одном из них заметна была маленькая морская ракушка, окаменевшая, вросшая в дерево, сохранившая тот момент, когда оба они – и корабль, и ракушка – плыли.

Пройдя по извилистому хребту Аибги еще около часа, Антон и Сократ стали спускаться обратно, вниз, на юго-восточный склон. Спустившись по нему, через полчаса вышли к ручью – совсем небольшому, скорее ручейку: тонкая струйка воды вытекала из-под каменной глыбы. Здесь Сократ присел и стал пить воду, зачерпывая ладонью.

– Пей, – сказал мальчик Антону.

Тот тоже стал пить воду с рук.

Вода была очень холодной и вкусной. Антон вспомнил минуты перед гневом титанов – вспомнил не себя, а только свои руки, которые зачерпывают воду из реки и подносят ко рту, и этот вкус, когда пьешь, и тут же хочется еще и еще этой холодной вкусной воды.

– Я пил! – сказал Антон. – Тогда, когда… ты меня нашел.

– Я так и понял, – засмеялся Сократ. – Трезвый был бы – голый бы не купался, или что ты там делал. Конечно пил!

– Да нет, – сказал Антон. – Я пил эту воду.

– Ты внизу пил, – сказал попутчик поучительно, в очередной раз явно цитируя Ибрагима. – Внизу не такая вода. Там людей много. Ты здесь пей, наверху. Вода чище у истока.

Антон с удовольствием попил еще воду из самого истока реки Псоу, в которой он когда-то купался, голый и трезвый.

Они продолжили спуск по юго-восточному склону. Вниз идти было трудней, чем подниматься. Ноги у Антона быстро начали болеть, особенно колени, так что Антон даже один раз упал на бок и чуть не подвернул ногу.

– Под ноги смотри! – сказал Сократ. – Это не асфальт. Это горы.

Антон терпеливо сносил высокомерие своего семилетнего проводника и шел за ним, мучительно мечтая о передышке.

И наконец на первом плато на южном склоне долгожданную для Антона передышку Сократ сделал. И это оказался не просто перерыв. Это и было то, ради чего маленький убых, а с ним и Антон, поднимались на гору.

Посредине плато росло большое старое дерево. Это была древняя груша. О которой Сократ сказал кратко:

– Вот. Наша груша.

– Та самая? – спросил Антон. – Под которой Бестужев-Марлинский?

– Под ней много кто, – сказал мальчик. – Старая она, вообще. У нее корни знаешь какие?

– Какие? – спросил Антон.

– Глубокие, длинные. Они идут в разные стороны, далеко, вообще. Здесь наверху воды мало. Дождь идет часто, но вода не остается, вниз течет, реку делает. А груша воду любит, когда жарко, – вообще, любит, без воды груша не приносит хорошо. Поэтому корни вниз идут, к реке, к Псоу, туда, – Сократ указал вниз на склон горы. – Я когда тебя нашел, ты знаешь почему не утонул? Рукой за корень зацепился, нашей груши. Так что спасибо скажи ей.

– Спасибо, – растерянно сказал Антон.

Груша была старая, невысокая, но крона была очень широкой, в ее тени мог разместиться десяток человек. Антон присел на землю, прислонился спиной к дереву и стал смотреть на грушу снизу. Он вдруг вспомнил, как говорил с Вальком Матвеевым в комнате для мозговых штурмов. Как Валек сказал:

– Как пересадить дерево, не повреждая корней? Что-то не пойму как…

– Вместе с землей, – сказал ему Антон, уходя.

Антон разглядывал искривленные толстые ветви старой груши. Корни которой – прочные, живые – спасли его жизнь. Он смотрел и думал, что такое дерево нельзя было бы пересадить, не повреждая корней. Потому что для этого пересадить надо было бы вместе с горой.

Сократ сел с Антоном рядом, тоже прислонившись спиной к стволу груши, и сказал:

– Когда дождь идет, можешь тут сесть – вообще ни одна капля на тебя не попадет. Снег идет – тоже можешь сидеть. Убыхская груша. Самая лучшая вообще. Ни удобрения не знает, ничего – а груши дает знаешь сколько? Вся деревня столько не съест. И вкусные. Маленькие, но вкусные, вообще. Когда кушаешь – не сладкие, а когда доешь – сладкие.

– А зачем ты к ней ходишь? – спросил Антон.

– Как зачем? – удивился Сократ. – Ибрагим уже десять лет не ходит. Кучка наверх как-нибудь может, а вниз последние два года тяжело ему стало.

– И что ты делаешь, когда к ней приходишь? – спросил Антон.

– Ты что делаешь, когда к кому-то приходишь? Спрашиваешь, как дела. Чем помочь, новости рассказываешь, какие движения, рассказываешь, у тебя.

– И ты ей тоже рассказываешь? – спросил Антон, глядя на грушу.

– Да, а как же? – удивился Сократ.

– А меня ты зачем привел? – спросил Антон.

– Ибрагим сказал, я привел. Ибрагим говорит – ты поможешь, – ответил Сократ.

– Чем помогу? – удивился Антон.

– У него спроси, я что, знаю, – пожал плечами Сократ.

Они посидели некоторое время молча под грушей. Потом Сократ стал говорить по-убыхски. Говорил он деловито, минуты три. Антону показалось, что он даже несколько раз задавал вопросы, потому что интонация восходила вверх в конце предложений, потом Сократ делал паузы, как будто ожидая ответов. Груша ничего не отвечала, но мальчика это не смущало, вопросы его, видимо, носили риторический характер. Четко и кратко рассказав все, что хотел, Сократ повернулся к Антону и сказал:

– Можешь и ты рассказать ей. Что хочешь.

Антон улыбнулся Сократу и ответил виновато:

– А что я могу рассказать? Я ничего не помню почти.

– Ну что-то помнишь, говоришь. Помнишь, что воду пил из Псоу, внизу, как корова, – Сократ рассмеялся. – Может, еще что-то вспомнишь.

Антон подумал некоторое время. И сказал:

– Когда я был маленький, я жил в деревне у бабушки. Летом. Там была река. Я в реке купался. Было хорошо. Я сидел на берегу. Я мерз сначала. А потом тепло было. Кушать очень хотелось. А домой идти – не очень. Было хорошо. Потом стало не так хорошо, стало плохо. Я плохо помню. А теперь мне опять хорошо.

Антон помолчал немного и сказал:

– Спасибо, что я за тебя зацепился.

Сократ посмотрел на Антона с усмешкой и сообщил что-то груше по-убыхски. Антон сначала промолчал, но потом все-таки спросил:

– Что ты сказал?

– Сказал: что мог человек – рассказал, не сердись, – ответил Сократ. – Первый раз человек пришел к тебе, волновался, наверное, забыл, что сказать хотел.

Они встали и пошли дальше, вниз. Вскоре опять начался лес, и Сократ опять легко нашел в лесу невидимую для Антона тропинку. Проходя через одну из полян, Антон вдруг услышал за своей спиной хруст веток. Он оглянулся. И потерял дар речи.

Прямо за его спиной стоял и смотрел на него маленький и очень страшный человек. Ростом он был Антону от силы до пояса, но зато крепкий, волосатый весь, жуткий. Глаза у него были желтые и тоже жуткие, как показалось Антону. Встретившись с Антоном взглядом, маленький страшный человек раскрыл рот и закричал так, что у Рампо подогнулись колени. Тут же из зарослей выскочили еще два таких же страшилища. Антон попятился назад на ватных ногах и подумал, что попал в ад.

Но Сократ неожиданно бросился вперед, на ходу схватил сухую ветку с земли, замахнулся на них и закричал злобно и решительно. Три маленьких страшных человека в одну секунду развернулись, показав Антону красные зады, и в панике бросились наутек. С топотом они скрылись в кустарнике, откуда раздавались еще некоторое время их возмущенные, явно нецензурные крики.

Сократ хохотал от души, глядя на лицо своего спутника. Антон был белый весь, бледный. Сократ, смеясь, объяснил ему:

– Сухумские пацаны. Гамадрилы, короче. Когда война в Абхазии была – в Сухуми обезьяний питомник разбомбили, обезьяны – кто погиб, кто разбежался. Те, что не умерли, стали в лесу жить. Местные стали. По горам из Абхазии приходят, для них же границы нет. Ходят по лесу, вычисляют, где что пожрать можно: бригада у них, короче. А ты что подумал? Ацаны?

Сократ потешался над Антоном. Но вдруг лицо самого Сократа побелело и застыло. Он смотрел куда-то за спину Антона.

Антон, все еще улыбаясь, оглянулся. В двадцати метрах от них, на краю поляны, стояло существо, по сравнению с которым гамадрилы, которых минуту назад испугался Антон, показались ему райскими птицами. Это был огромный лохматый бык с черными рогами, между которыми могли бы свободно присесть Сократ с Антоном.

– Зубробизон! – тихо и страшно произнес Сократ.

Мальчику – Антон впервые такое видел – было страшно.

Чудовище вдруг ударило головой в землю – в точности так, как в рассказе Сократа про битву его отца с зубробизоном. От этого удара в стороны вылетели два куска земли, каждый размером с Сократа. Сделав так, зубробизон устремился вперед.

– Айдэ! – закричал Сократ Антону и сам бросился бежать.

Антон поспешил за ним.

Юный убых, хоть и был сильно напуган, выбрал единственно возможный путь к спасению. Он побежал сначала вниз, держась между крупных деревьев. Антон спешил за ним. Зубробизону пришлось двигаться по дуге, обходя деревья. Но и так он пробежал быстрее, чем Сократ и Антон по прямой. Зубробизон намеревался встретить их на выходе из чащи, и, без сомнений, в его планы входило что-то плохое. Антон бежал что есть силы, бежал не оглядываясь, да и оглядываться не было никакой необходимости. Зубробизон недолго был сзади. Его силуэт с топотом и хрустом поломанных веток сначала несся справа, и краем глаза Антон видел огромную тень, мелькающую между деревьев. Потом, еще прибавив, зубробизон вырвался вперед. И отрезал их от выхода из чащи, от спасения. Спасением для Антона теперь была спина Сократа, который бежал впереди. В эти секунды им владел ужас. Ни одной мысли в голове не осталось. Было только желание жить, жить и бежать за худой спиной Сократа, который в это время принял еще одно, спасительное для себя и Антона, решение. Он резко свернул левее и через чащу выбежал к краю очень пологого и глубокого оврага, уходящего вниз на сотни метров по горе и поросшего кривыми деревьями и колючими лианами. Идея прыгнуть в этот овраг, при секундном размышлении над ней, любому показалась бы самоубийством. Но Сократ не размышлял и секунды. С ходу он прыгнул. За ним, также без колебаний, полетел Антон.

Дальше картинки замелькали, как в калейдоскопе. Антон и Сократ просто покатились вниз, кувырком – по оврагу. Все мелькало в глазах. Вращались деревья, небо менялось местами с землей. Мыслей не было. Даже жить теперь не хотелось – ничего вообще не хотелось.

Зубробизон очень быстро разгадал план Сократа и одной яростной короткой пробежкой достиг края оврага. Но прыгать в овраг вслед за ними – это значило бы поломанные ноги, а они у него – по сравнению с телом, похожим на волосатый танк, – были тонкими и были явно дороги ему. Зубробизон только ударил еще один раз рогами в край оврага, отправив вниз, вслед за Сократом и Антоном, два больших кома земли.

Через полторы минуты кошмарного путешествия кубарем Антон и Сократ остановились, один за другим. Первым остановился мальчишка, схватившись рукой за корень дерева. То же самое вскоре сделал Антон. Затем к ним докатились два кома земли, но они полетели дальше по склону. Антон и Сократ посмотрели им вслед. И подумали одну мысль на двоих – путешествие по этому склону означало бы поломанные ноги, а скорее всего, и шеи – если бы Антон и Сократ его не прервали.

Сократ заулыбался, когда понял, что жив, и когда увидел, что и Антон не погиб. Часто дыша и смеясь, он сказал в адрес зубробизона:

– Я его душу мотал!

– Я тоже! – присоединился Антон.

– Зубробизон! – вскричал мальчик.

– Точно! – кивнул Рампо, тоже тяжело дыша. – Я видел!