Где ночуют боги Иванов Дмитрий

© Иванов Д., 2015

© ООО «Издательство «Э», 2016

Часть 1

Миссия

Жил-был я. Правда, я не знал, зачем я это делаю – живу. Но это нормально. А кто знает, зачем живет? Никто не знает. Так я думал тогда. Мне повезло, я стал думать иначе. Вот как это случилось со мной.

Жил в Москве человек, который на самом красивом в мире метро не ездил. Ездил он на «Пежо». Недалеко: на работу, с работы плюс в ресторанчик (почти без парковки, что отсекает жлобов). Звали человека Антон Рампо. Ему было тридцать шесть лет, когда начиналась эта история.

В Москве, в городе-тереме со здоровым румянцем с мороза, начиналась эта история. У Антона был стиль. Как и у Москвы – они были похожи; правда, у Антона не было здорового румянца с мороза, потому что в «Пежо» у Антона был климат-контроль. Антон был бледен, много курил и поздно ложился, потому что был креативным. Креативный – это такой человек, которому незачем говорить, что он элита, потому что это видно и так. Дураки полагают, что элита – это люди с баблом: фармацевтические короли, нефтяники и олигархи. Но креативные смотрят на людей с баблом свысока, называют их жлобществом. Потому что от них пахнет. От фармацевтических королей разит валерьяной, от нефтяников – мазутом и кровью, от колбасников – кровью и ливером, от олигархов – Бутырской тюрьмой. Человек креативный не пахнет. Как деньги. Потому что в его производстве нет вони, станков, инструментов. Не считая, конечно, мозгов. Правда, непонятно, как инструмент этот работает. Но ведь использовать инструмент, не зная, как он устроен, – это и есть креативность. Антон был концептологом. Он был человек, продающий концепции. Концепции – это удачно сформулированная ложь. Потребность в концепциях появляется, когда в обществе есть неуверенность в чем-то. Например, при Сталине концептологов не было, потому что не было неуверенности. Все были уверены в том, что Сталин велик и любит детей, и никого не приходилось в этом убеждать. А если и приходилось, то для этого нужен был не креативщик, а могильщик. А вот когда в обществе появляется неуверенность, например в том, что «Россия! Оле, оле-оле-оле!» и так далее, тут и появляются концептологи. Они знают, как убедить общество в том, в чем оно сомневается. Общество ценит эту способность убеждать себя и платит за нее хорошо. Так это работает.

В тот памятный день, когда начиналась эта история, Антон Рампо ехал на работу в агентство «PRoпаганда». В агентстве он был на хорошем счету: его любили за высокий КПД мозгового штурма. Мозговым штурмом креативные называют ситуацию, когда появляется заказчик, – это человек, у которого много денег, мало времени и совсем нет вкуса. Это значит, что придумать то, что ему нужно, надо: а) быстро (он торопится жить); б) стильно (он на это надеется); в) не выходя за бюджет (он больше не даст, он сразу сказал); г) так, чтобы придуманное можно было ему объяснить без ссылок на книги, картины, кинофестивали в Берлине и иные неприемлемые для него источники информации; и, наконец, д) чтобы результаты работы можно было сдать ему и получить деньги, не унижая, по возможности, слишком сильно себя. Антона ценили за способность работать в условиях жестких рамок а) – д). Ценили и за здоровый цинизм. Принято считать, что цинизм бывает нездоровый – это когда у человека нет ничего святого, и здоровый – когда у человека есть что-то святое. Никто, правда, никогда не спрашивал Антона, что у него есть святого. Такие вопросы не принято задавать друг другу в больших городах, в городах-героях. Человек там и так всегда на виду, и должно же быть у него, человека, что-то личное, не для прессы, святое. И он имеет полное право не говорить, где он это прячет.

В тот памятный день Антон ехал в «PRoпаганду» рано утром, хотя вставать рано Рампо не любил, потому что поздно ложился, потому что был креативным. А тот, кто ложится рано, – тот или крестьянин, или менеджер, или офисный клоп и винтик глобализации. Но в то утро Антону позвонил Миша Минке. Он вызвал Рампо к девяти. К девяти утра. Антон удивился, но Миша очень просил, и Рампо встал рано, как последний риелтор.

По дороге в «PRoпаганду» Антону дважды звонил Миша Минке, спрашивая, едет ли он и где он едет, требуя подробностей о местах, которые Рампо проезжает. Миша явно не верил, что Антон едет, он думал, что Антон спит и обманывает его, записав ответы на автоответчик. Миша нервничал. Антон сразу понял: крупный заказ. Миша вел себя так, только если заказ был действительно крупным.

Миша Минке в прошлом сам был креативным, но бросил это занятие, потому что психолог, к которому обратился Миша, почувствовав однажды примесь тревоги в обычной ленивости, сказал ему прямо: «Михаил, будете дальше таким креативным, придется менять перегородку в носу. Свою, Михаил, вы сторчали уже, надо бросать кокаин. В носу очень нежная слизистая, так что ставить придется вам платину. Конечно, я понимаю, вы хорошо зарабатываете, и если есть на кокаин, наверное, есть и на платину, но у вас, Михаил, на пределе психоресурс, а его не заменишь, даже платиновым. Так что, если будете дальше таким креативным, попадете на платину, плюс попадете в психушку». Миша сделал правильный выбор. Он перестал быть таким креативным. Было трудно сначала, были проблемы со сном, кричал, убегал во сне от рабочих, но потом пошел в фитнес-клуб, постепенно втянулся, бросил кокс, подсел на соки, от фреша прошла креативность, зато дар менеджера, наоборот, появился, и Миша стал директором PR-агентства. Хорошим менеджером, точнее, кризис-менеджером, потому что управление креативными людьми – это кризис-менеджмент по определению. Миша хорошо знал тех, с кем работал, знал изнутри и поэтому умело коллег эксплуатировал, используя свое превосходство, ведь он сумел побороть в себе креативность, а они – нет. При этом Миша был гибок, подчиненных без необходимости не унижал, ведь он помнил, что и сам был таким же. В общем, Миша Минке был человек продвинутый, стильный, лысый, на голове он носил черную бейсболку с надписью «It’s white». Кто поймет это, поймет и остальное, так считал Миша.

Мозговые штурмы в агентстве, которым руководил Миша Минке, проходили в специальной комнате, на двери которой был нарисован мозг человека и было написано «BRAIN-ROOM». В PR-агентстве Миши было принято все называть по-английски. На двери в Мишин кабинет, небольшой и лишенный внешнего пафоса, было написано просто «MIKE. PUSH». Миша стремился к демократичности. Демократичность от тирании отличается тем, что тирания – это: а) не стильно и б) затратно. Так считал Миша.

Антон Рампо ехал утром по городу-герою и думал: «Люди. Как же много людей, оказывается, каждое утро едет на работу. Бедолаги, рабы. Как хорошо, что я не такой» – так он думал. До «PRoпаганды» ехал долго сквозь пробки. Пробки создавали бедолаги-рабы.

В агентстве по дороге в кабинет Миши Минке Антон успел сделать три дела. Первое: встретить в коридоре Валька Матвеева, очень худого и длинного парня с огромным мозгом и большими глазами. Родители Вали Матвеева были идейные хиппи, они свалили в Тибет, чтобы там найти точку покоя. Сыну идейные оставили квартиру на Чистых прудах. Это предопределило судьбу юноши. Валя стал приводить в квартиру философов и наркоманов, стал и сам баловаться наркотиками и философией, а еще чуть позже – креативом как единственной областью, в которой хорошо платили за то, что Валя любил и умел, – нести ахинею. Миша Минке много раз пытался уволить Валю за неадекватность, но иногда больной Валин мозг приносил агентству доходы. Например, именно Валей Матвеевым был придуман блестяще проданный Останкинскому комбинату слоган: «Просто мясо. Just meat». Валя же предложил и слоган для нового «МакЧикена» «Just eat it». Американским заказчикам очень понравился слоган, но немного смутил перевод на русский. «Новый МакЧикен. Просто жри». Тогда, по предложению Миши Минке, слоган был переделан на столь же понятный, но более сдержанный, стильный «Просто живи».

Когда Антон встретил Валю, тот сразу же затащил его в «BRAIN-ROOM» – там никого не было в этот ранний час – и сказал:

– Есть Ди Каприо. Будешь?

– Это что? – не понял Антон.

– Синтетики, новейшие, – пояснил Валя. – Одна капсула, и ты Ди Каприо.

– В смысле? Внешне? – удивился Антон.

– Внутренне. Внешне палевно же! – засмеялся Валек.

– А если съесть две? – спросил Антон.

– Ну не знаю. Можно вообще-то! – заинтересовался идеей Валек и достал из кармана дизайнерских штанов пакетик с капсулами.

– Валек, давай, может, попозже, – ответил Антон. – Мишаня вызвал. Ты, кстати, почему так рано в конторе? Тебя что, тоже вызвал?

– Ну да. Я всю ночь креативил. Концепцию, – устало сказал Валентин.

– Концепцию чего? – усмехнулся Антон.

– Да Мишаня попросил. Срочно. Концепцию пересадки.

– Пересадки?! – улыбнулся Антон.

– Ну, – кивнул Валек. – Типа, если дерево растет где-то, к примеру, лет сто-двести. Оно же, ну, типа, врастает в землю корнями реально.

– Ну врастает. И что? – кивнул Антон, он привык к философскому бреду Валька.

– Как его пересадить, не повреждая корней? Мишаня сказал: «Кто придумает, тому персональный бонус. Пятизначный». Ну я всю ночь просидел. Че-то никак. Не повреждая корней… Че-то не прорубил пока как… Не повреждая…

– Вместе с землей, – сказал Антон и пошел дальше.

Валек Матвеев растерянно смотрел ему вслед. Валя явно уже сожрал одну капсулу и был Ди Каприо внутренне.

Затем Антону встретился Конст. Так в агентстве все звали Костика, спеца по компьютерной графике. Сколько Антон знал Конста, а знал он его три года, Конст всегда был в одной и той же желтой майке с Гомером Симпсоном. Любой другой человек, проходивший в одной майке три года, давно вонял бы как як, но Конст пах химически, пах силиконом. Конст постоянно усовершенствовал комп, за которым работал. Начал он делать это очень давно, никто не помнил когда, да и сам он не помнил. Мечтой Конста был полностью жидкий силиконовый комп, который можно носить с собой в бутылке, в любом месте пролить, и он растечется на лужицы, а из лужиц образуются сами собой клава, моник и проц. И все, спокойно работай. Проекты такого компа Конст уже несколько раз слал по «мылу» в Силиконовую долину, оттуда пришел ответ один только раз. Какой-то работающий в США программист, русский, видимо мучимый ностальгией, написал Консту: «IDINAHUI». Но Конст не огорчался, потому что был спецом по компьютерной графике, а они, спецы по графике, реальность и спецэффекты не различают, поэтому, если у Конста что-то не получалось, он просто пробовал сделать эффект еще раз.

Конста уважали в агентстве за преданность делу. Конст был фанатиком. Он жил в агентстве, не выходя из конторы месяцами. Он не нуждался ни в чем, потому что все, что ему нужно – комп и запасы силикона, – у него было, а еду ему приносили. Когда Конст уставал – это случалось раз в 12–15 часов, – он отходил от компа к небольшому диванчику, не снимая своей желтой майки, падал вниз лицом, как снятый снайпером пехотинец, и спал. Поспав часа два-три, Конст вставал и тут же снова садился за комп. Сердобольные девочки из отдела презентаций – в нем работали неудавшиеся, поэтому сердобольные модели – приносили Консту кофе и бутеры, он даже не оборачивался на их тонкие ноги, а только кивал головой, как бы в знак благодарности. Благодарности не девочкам, а компу.

Когда Антон встретил Конста, тот явно был на подъеме. Говорил Конст очень быстро, с огромным воодушевлением и совершенно неразборчиво, так что все в агентстве давно перестали вслушиваться в его речь, воспринимая ее как бессмысленную шумовую генерацию. Но Рампо с Констом дружил, насколько это было возможно, поэтому речь Конста он понимал лучше других. Конст сказал Антону Рампо дословно следующее:

– Антох, прикинь, я прорвался! Новая мать полностью на силиконе, а Мишаня вызвал, говорит: «Заказ! Макет Сочи сделай». Я говорю: «Ладно, к четвергу из силикона сделаю», а он говорит: «Не к четвергу, а к утру. И не из силикона, а как все люди на маке сделай». Я говорю: «Нереально», а он говорит: «Не сделаешь, весь силикон твой выброшу, посажу на писюк». Прикинь, озверел совсем!

– Сочи? Хм. Кто заказчик? – спросил Антон.

– Не знаю. Какое-то тело. – Телами Конст называл все несиликоновые объекты, в том числе людей. – Мишаня сказал, с ручья.

– С ручья? – рассмеялся Антон и сказал Консту дружески: – Поспать тебе надо, Конст. Перезагрузись. Висишь уже.

Антон пошел дальше в направлении кабинета Миши Минке. Обилие новой информации, о которой ему, ведущему концептологу, ничего не известно, Рампо не понравилось. Он привык быть в курсе всех новостей, тем более что большая часть их Антоном и создавалась.

В тот момент, когда Антон направился к кабинету Миши Минке, навстречу ему выпрыгнула Изабель. Изабель была красива, как гол на последней секунде. Она ходила, сидела и поправляла волосы так, как будто все время была в рекламном ролике в сильном рапиде. Миша Минке взял ее на работу два года назад, полагая, что такая красивая женщина принесет пользу на переговорах с заказчиками, ослепляя их, ослабляя их волю и выгодно обрамляя своей красотой Мишину умную лысину. Но Миша ошибся. Он был уверен, что красота и ум не могут ужиться в одном женском теле, они будут конфликтовать, как несовместимые программные пакеты. Раньше всегда так и было. Изабель была не первой женщиной, которую Миша взял на работу. Другие женщины были либо моделями, им Миша запрещал говорить, и они вели себя как фотообои: улыбались заказчикам на презентациях и исчезали при нажатии на любую клавишу. Еще в агентстве у Миши работали женщины-копирайтеры и женщины-дизайнеры, но креативные женщины в основном некрасивые, и они по приказу Миши вели себя, наоборот, как аудиофайлы: им разрешалось говорить с заказчиками по телефону, отвечать на их вопросы, но нельзя было показываться на глаза толстосумам, чтобы их не спугнуть. Изабель – дочь международной торговли, наполовину француженка, наполовину узбечка, родившаяся в Самарканде и учившаяся в Сорбонне – сразу же сломала все Мишины планы. На первых же переговорах она не только ослепила заказчиков своей красотой, но и предложила свою концепцию, и пока Миша пытался опомниться, заказчики – настоящие монстры, строители гипермаркетов, люди с бетонными подушками вместо души – как дети, с восторгом приняли концепцию Изабель и тут же ее утвердили. Оказалось, что Изабель красива как француженка и хитра как узбечка. С тех пор свою зарплату она уже трижды повышала, каждый раз вдвое, в отпуск уходила много раз в год. Миша давно понял, что ошибся, взяв на работу эту французскую гюрзу, но сделать уже ничего было нельзя, акулы шли на нее косяками. Миша даже пытался уложить Изабель в постель, дабы лишить ее части яда при помощи секса, но Изабель не интересовал Миша Минке. Изабель в будущем собиралась открыть свое агентство и у Миши работала до сих пор только потому, что присматривалась к одаренным креативным для последующего их переманивания. Изабель давно положила глаз на Антона Рампо, потому что он на мозговых штурмах сначала долго молчал, когда остальные говорили, и рисовал на листе А4 карандашом порнографические сюжеты. Когда все участники штурма выдыхались, Миша Минке говорил свою обычную фразу:

– Да… Мертвечина. Говно. Нет бомбы, нет хука. Вы бездари, парни. Антон?

В этот момент Антон Рампо складывал усеянный изображениями извращений лист А4 вдвое, потом еще вдвое, потом рвал его, закуривал и начинал говорить. Говорил он страшные вещи, которые и представляли собой хук и бомбу, которые и были нужны Мише Минке. Доводить до ума потом свои идеи, правда, Антон не умел, но для этого Миша держал в агентстве три десятка не таких гениальных, зато усидчивых креативных. А вот генерация идей – тут был нужен Антон. За это Миша Минке Антона ценил высоко, в у. е. США. Ценила Антона и Изабель, и в своем будущем агентстве, сейчас пока виртуальном, жившем в ее воображении, она уже давно приготовила для него теплое место: кабинет рядом со своим, и даже большего размера, чем свой. Демократичности Изабель научилась у Миши Минке, она как губка впитывала все хорошее, что встречала на своем пути. Изабель знала, что предложит Рампо и зарплату большую, чем в агентстве Миши. Ненамного большую, баловать креативных нельзя, это разлагающе действует, но все же большую, стимулировать креативных надо, отсутствие мотивации также разлагающе действует. Вообще, практически все разлагающе действует на креативного человека, в этом главная сложность креативного менеджмента.

Увидев Антона, Изабель устремилась наперерез ему. Антон подумал, что Изабель снова предложит поужинать вместе. У Антона с Изабель уже два раза был интим после таких ужинов вместе. Но у Антона был не только талант концептолога, но и природное чувство опасности. Он понимал, что хоть формально он овладевает Изабель, но на самом деле это Изабель овладевает им. Это приятно, но опасно.

Изабель шагнула навстречу Антону, раскрыла свои восточные глаза, выпрямила французскую шейку и сказала низким сексуальным голосом:

– Антош, возьмешь меня в Сочи? Никогда не была.

– Куда? – сделал вид, что ничего не знает, Антон.

– Мишутка на стены прыгает. Заказ по Сочи. Крупняк. Вызвал всех к девяти на линейку. Тебя ждет. Узнаешь, что там, и нам расскажи, простым смертным.

Еще через пару секунд Антон Рампо толкнул дверь с надписью «MIKE. PUSH». В этот момент он не знал, что его жизнь скоро круто изменится. Но человека делает человеком именно это свойство: он не знает, что будет дальше. Потому что тот, кто знает, что будет дальше, перестает быть человеком и становится летучим газом, известным в химии под именем души.

Мишу Минке Антон застал в таком возбуждении, которого припомнить за ним давно не мог. Миша пил не фреш, а кофе, явно пятую чашку подряд. Говорил он быстро, не жалея ни своего, ни чьего бы то ни было, воображения:

– Антон. Дорогой. Мой. Мы взяли заказ. Большой. Очень. Самый. Сроки сжатые. Ответственность тоже. Бюджет. Такой, что я всю ночь думал, как нам… Ты, Антон… да. Но полная мобилизация! Все другие проекты я заморожу. Даже «Данон». Я брошу все силы.

– Кто заказчик? – уже с тревогой спросил Антон.

Вместо ответа Миша Минке залпом выпил чашку кофе, поперхнулся, с трудом подавил в себе приступ удушья, вскочил со стула, опрокинул свой стул и соседний, хотел поднять стулья, передумал и со взглядом матроса-героя бросился к выходу из кабинета. Антону не оставалось ничего, как последовать за своим контуженым боссом.

Сели в машину.

Обнаружив, что приехали в аэропорт, Антон сказал Мише Минке:

– Мы что, куда-то летим?! Предупредил бы, Мишань. У меня паспорта нет с собой.

Миша многозначительно улыбнулся в ответ, набрал какой-то номер телефона и сказал:

– Это Михаил Минке. Да, да. Минке. Почему еврейская? Нет, нет. Эстонская. Да. Да, эстонец, наполовину. Да, да, на месте. Спасибо.

Антон посмотрел на Мишу с большим удивлением. Он не знал, и даже не мог предположить, что Миша эстонец. Пусть даже наполовину. Да и мало кто мог бы сейчас предположить, что этот лысый перевозбужденный еврей – эстонец.

Буквально через пять минут к ним подошла очень красивая девушка и сказала:

– Михаил? Антон? Пойдемте.

Они пошли за ней. По дороге Антон попытался завязать с девушкой диалог и сказал:

– У вас красивые икры. Аристократичные.

Девушка ничего не ответила и даже не улыбнулась. Она привела Антона и Мишу к машине.

Черный джип без номеров вывез их на летное поле, бескрайнее, светлое. Посредине поля стоял самолет.

И Антон, и Миша сразу заметили, что на самолете нет символики авиакомпании, а вместо нее – герб России. Когда Миша Минке посмотрел на герб России, выражение лица у него стало как у хоккеиста, поющего гимн страны перед финальным матчем: гордость, отвага и плохое знание текста гимна.

Вошли в самолет. В самолете было очень мало сидений, и все они были очень большие, кожаные, с такими широкими подлокотниками, что на них можно было положить не локти, а спины. Антону это понравилось. Понравилось, что никто не попросил билетов и паспортов. Понравилось еще, что по пути к самолету не пришлось снимать ремень с брюк, разуваться и пытаться разодрать слипшиеся намертво бахилы. И что никто не стал показывать правильные действия при падении самолета на горы и наступлении смерти, а, наоборот, сразу принесли коньяк; это сделал молодой человек в костюме без опознавательных знаков.

Минке попытался предупредить Антона, что пить коньяк не нужно, но Антон только усмехнулся и коньяка накатил.

Тут же взлетели. Командир экипажа не обратился с речью по громкой связи, не представился даже. Это вселяло какую-то неуверенность. Чтобы отогнать ее, Антон выпил еще коньяка. Коньяк был очень хороший и бесплатный. Летели часа полтора, за это время Антон успел выпить бутылку и стал искать кнопку вызова стюардессы. Кнопку он не нашел. Минке постоянно толкал Рампо в бок локтем, призывая прекратить употребление спиртного и поиск кнопки. Несмотря на то что кнопку Антон не обнаружил, молодой человек в костюме появился.

Антон нагло спросил его:

– Дружище, куда мы летим, подскажи?

Молодой человек улыбнулся, улыбка у него была, как и он весь, незапоминающаяся, и сказал:

– Если что-то нужно, я принесу.

Антон развел руками: все, что нужно было – коньяк и шоколад, – уже в достаточном количестве было в его организме. Тогда Антон спросил, явно провоцируя скандал:

– Я покурю?

– Конечно, – ответил молодой человек без внешности, выдвинул из столика пепельницу и удалился.

Антон закурил и подумал, что все-таки молодец Миша Минке, хороший он лидер, пробил такой заказ, и если можно курить в самолете по дороге туда, за заказом и авансом, то можно себе представить, что можно будет по дороге обратно, с заказом и авансом в кармане.

Миша, напротив, становился все мрачнее и собраннее. Под конец полета он вообще закрыл глаза и только шевелил губами, и Антон даже засмеялся, глядя на него, и подумал, что Миша похож на ваххабита. В свой главный в жизни час – предсмертный.

Когда садились, Антон поаплодировал пожелавшему остаться инкогнито пилоту, а Миша Минке снова ткнул его в бок локтем и сказал шепотом, чтобы с этой минуты Антон думал, что делает, и особенно что говорит.

Сошли по трапу. Снова сели в машину: тоже черный джип, тоже без номеров. Потом джип долго, через смешанный лес, вез их. Приехали к забору, на котором висела скромная табличка: «Бочаров ручей. Въезд по разрешениям».

Разрешение у водителя было. Въехали на территорию, опрятно озелененную. Крепкий мужчина с ямочкой на подбородке и трезвыми глазами встретил их и повел в глубь территории.

По дороге Миша Минке сдавленно изрек:

– Красиво тут у вас.

На что мужчина с трезвыми глазами сказал:

– Еще как.

Пришли к мрачноватому особняку в стиле дома Штирлица. Прошли внутрь, оказались в зале с камином. Утонули в мягких креслах. Антон закурил и стал искать пепельницу, несмотря на протесты Миши Минке.

Антону уже было ясно, что заказчик – крупный производитель, а с ними Антон привык держаться раскованно, нагло. Это не было опасно, напротив, именно это и было безопасней всего, потому что сразу создавало дистанцию и уважение. Креативному человеку вообще-то очень трудно вызвать у крупного производителя к себе уважение. Потому что креативный в любом случае на такие встречи приходит за авансом, а уважать того, кто пришел за авансом, не за что тому, кто принес аванс. Только наглостью и цинизмом плюс врожденным чувством стиля можно пытаться это положение вещей исправить, и у Рампо это всегда получалось.

Он прикинул, крупный производитель чего может обитать в Сочи. Антон Рампо в Сочи бывал только один раз в детстве с родителями и запомнил только, что в море он постоянно мочился, потому что папа ему сказал:

– Писай в море, Антош, все так делают, все равно оно Черное и никто не увидит.

Еще про Черное море Антон помнил, что тогда, в детстве, было очень больно заходить в море, потому что вход в воду устилали груды острых камней, накиданных как будто специально для перелома пальцев ног входящих. Вот и все, что Антон помнил про море и Сочи. И Антон стал размышлять, что же, исходя из того, что он помнит про Сочи, выгодно было бы производить здесь, чтобы стать крупным производителем. Может быть, жидкость, применяемую в бассейнах, которая из бесцветной становится синей, если кто-то мочится в воду? В этом случае, заключил Антон, море стало бы Синим. «Синее море» неплохо звучит, как из сказки Пушкина, но кто станет производить такую жидкость, да и зачем? Пусть люди писают в Черное море, в конце концов, это традиция. А любой концептолог знает, что проще опираться на уже сложившиеся традиции, чем создавать новые, потому что создавать новые традиции – это очень затратно. Затем Антон предположил, что большим спросом пользовалась бы специальная обувь для входа в воду по острым камням. Антон попытался представить, что это может быть за обувь; получилось нечто вроде ботинок для горных лыж, но они тяжелые, входить в них в воду будет комфортно, но можно утонуть. Тогда Антон вспомнил деревянные башмаки, которые носили в средневековой Европе. Это было бы стильно, к тому же безопасно, ведь дерево не тонет. То есть башмаки помогают войти в воду, а потом еще и держат на воде. Неплохо. Но потом Антон понял, что ноги в деревянных башмаках будут стремиться вверх, тем самым опуская голову вниз. И тут выходом будет либо сбрасывать башмаки в воде, чтобы жить и дышать, башмаки при этом уплывут, а при выходе из воды беззащитными ногами последние будут поломаны. Либо можно уравновесить головную часть тела за счет аналогичной деревянной детали. Но какой? Деревянная шапка могла бы решить проблему равновесия головы и ног плюс повысила бы еще на порядок безопасность на воде. Даже при желании утонуть в деревянной шапке непросто. Но полностью отсекаются дайверы, ведь дерево не тонет, следовательно, не ныряет. С другой стороны, какие перспективы у дайвинга в Черном море? На кого в нем смотреть? Нет коралловых рифов, нет пучеглазых мурен, нет рыбок: желтых, зеленых, лиловых, ярких, как кошмар алкоголика. Есть только сельдь и течения синего цвета, если применять жидкость против писанья в воду.

На этом месте рассуждений Антона дверь в зал, в котором сидели Антон Рампо и Миша Минке, вдруг распахнулась. В дверь вошел Путин.

В голове у многих людей нет царя. Отсюда проблемы. Хорошо, когда царь есть. Боже, Царя храни. Так Антон вдруг подумал, когда увидел Путина. Сказался коньяк. Еще Антон подумал, что каждому человеку на самом деле лестно и радостно увидеть живого царя. Даже самый махровый либерал, анархист и демократическая сволочь – любой человек рад и горд, если перед ним царь. Не перед каждым царь покажется. Когда прошла гордость, Антону Рампо сразу стало понятно, что перед ним не крупный производитель из Сочи, и даже не крупный производитель из Тюмени, и вообще не производитель. Антон был настроен держаться цинично и свысока, но с Путиным это было бы как-то оголтело, неправильно. Нужно было какое-то время, чтобы найти альтернативный настрой.

К счастью, это время Антону предоставил Миша Минке. Он вскочил из кресла и начал очень громко говорить, почти кричать так, что Путин даже поморщился. Миша кричал, что он рад и горд, видно было, что у Миши те же чувства, что и у Антона, но в более открытой форме из-за передозировки кофеина. Потом Миша представил Антона Рампо. Путин кивнул Антону, и Рампо кивнул ему в ответ.

Сели. Антону предоставлена была еще одна пауза, потому что совсем спятивший от гордости Миша не дал сказать Путину ни слова. Миша очень громко заявил, что работать над проектом такого уровня – мечта любого профессионала, а они – Миша и Антон – и есть профессионалы. Потом Миша выкрикнул несколько лозунгов:

– Мы бросим все силы! Мы все проекты закроем! Даже «Данон».

Путин слушал Мишу, не поднимая глаз. Видно было, что громкий звук Миши его глушит, но как сделать его потише, он пока не знает.

Антон заметил, что Путин грустный. Вот почему, наверное, сразу пропал настрой «свысока», который Антон использовал в общении с нефтяниками и колбасниками. Те держатся с пафосом, смотрят орлом, а иные и кабаном. Это вызывает какой-то протест. А Путин смотрит не орлом, не кабаном. Смотрит грустно, как ежик в тумане. Это вызывает нежность какую-то. Потом Антон вдруг подумал, что каждому человеку приятно осознавать, что у него в жизни что-то получилось, раз его вызвал к себе Путин. Неудачника бы к себе Путин не вызвал. А вот у самого Путина, получается, такой возможности нет. Он может вызвать любого к себе, а его не может вызвать никто. Значит, это чувство радости и гордости ему недоступно. Антону почему-то стало жаль Путина, в груди какое-то щемящее чувство появилось, захотелось Путина укрыть пледом и напоить коньяком. Это было бы, конечно, недопустимо по протоколу. От этой мысли Антон почему-то чуть не засмеялся. И подумал, что у психики есть свои пределы и только что он, видимо, побывал в одном из них.

Антон вспомнил, как в детстве однажды был на похоронах директрисы школы, в которой учился. Директриса лежала в гробу суровая, даже более суровая, чем была при жизни, видно было, что ей не нравится все, что происходит, не нравится эта траурная линейка и не нравится гроб. Вокруг стояли учителя с лицами сжатыми, как кулаки. А вокруг учителей, выстроенная в каре, как декабристы во время восстания, стояла вся школа. И третьеклассник Антон в том числе. Все было настолько серьезно, что Антону тогда стало почему-то смешно, и он прыснул в плечо своего соседа по линейке. Сосед тоже хихикнул, по всему каре прокатилась бы в следующий миг волна ржача, и всех выгнали бы, наверное, не только с похорон, но и из школы, но в следующий миг заиграла траурная музыка. И дети ржать перестали.

В этот момент, когда Антон вспоминал похороны директрисы, вдруг заговорил Путин. Он сказал:

– Мы. Надеемся. На вас. Спасибо.

Потом Путин встал и ушел.

Антон с Мишей остались стоять, не зная, как поступить. Встреча была коротка, как жизнь. И так же мучительно многозначна.

Через некоторое время вошел человек с трезвыми глазами, который встречал Минке и Рампо в райском саду. Он объяснил Антону с Мишей, стоящим, как камни Стоунхенджа, что встреча окончена и они свободны.

По дороге в Москву Антон получил от Миши инструкции. Ему предстояло возглавить креативный штаб Олимпиады в Сочи. Задачи перед штабом и, соответственно, его главой стояли грандиозные. На самом деле задача стояла одна, именно она и была грандиозной. О таких задачах принято говорить «миссия». Антон должен был создать положительный образ Олимпиады в Сочи в самом Сочи.

Вообще-то, Миша взял заказ с более широкой формулировкой: «Создание положительного образа в стране и в мире». Но создание образа в стране Миша оставил за собой, потому что у него остались обширные региональные связи со времен кампании в поддержку Бориса Ельцина «Голосуй или проиграешь», в которой Миша в свое время участвовал и даже однажды пил с Ельциным водку с белыми грибами. Миша любил об этом рассказывать. Создание положительного образа в мире, конечно, забрала себе французская гюрза Изабель – она обожала зарубежные поездки, знала множество языков, и кроме того, у нее был хорошо подвешен и ее собственный, сдвоенный. Антону же был поручен самый горячий и проблемный участок, как сказал Миша:

– Создание положительного образа Олимпиады в месте ее проведения!

Полномочия даны Антону были самые широкие. В его распоряжении был офис в Сочи, транспорт, штат помощников. К его услугам были местные СМИ. Для проживания предоставлен был номер люкс в гостинице на побережье. Условия были достойные, и Антон подумал, что, пожалуй, с радостью возьмется за эту работу. Особенно если повезет с погодой.

Потом Антон спросил Мишу про деньги. Миша усмехнулся, достал из своего стильного портфеля карточку VISA, протянул ее Антону и сказал:

– Держи.

– Сколько положат? Когда сделаю дело? – Сурово глянув на карточку, Антон сказал, как Клинт Иствуд, и сам даже мысленно засмеялся.

– Тут уже лежит. Все, – со значением ответил Миша.

– Аванс – сто процентов? Мишаня, ты сделал это?! – воскликнул с радостью Антон.

Но в следующую секунду огорчился. И подумал, что вот двойственное все-таки существо – человек. С одной стороны, каждый человек мечтает об авансе. Ну хотя бы в 50 %. А если аванс 100 % – это ведь больше, чем мечта. Это утопия. И вот Миша говорит, что утопия реальна. Вот карточка. На ней уже все лежит. Ты должен быть рад. И ты рад, конечно. Но вместе с тем ты понимаешь, что очень быстро потратишь все деньги, может быть, даже быстрее, чем закончишь работу. И будешь сидеть без мотивации, как мудак. Нет, все-таки это правильно, когда аванс не более 50 %. Аванс тратишь, но работаешь дальше на подъеме, потому что в конце будет еще 50 %. А если аванс 100 %, зачем работать? Только на чувстве ответственности, на порядочности, совести, профессионализме? Да, на этих вещах можно работать. Но будет ли тот подъем? Вряд ли. Нет. Такого подъема не будет. Не должен быть у современного человека аванс больше чем 50 %.

Такие мысли пронеслись в голове Антона. Миша Минке в этот момент пояснил, указав на карточку:

– Тут миллион.

– Рублей? – печально спросил Антон, уже зная, что скажет дальше: Мишань, прости, но это не много, а голодать, когда создаешь положительный образ, – последнее дело.

– Долларов, – сказал Миша.

Антон не обрадовался. Он не поверил.

А Миша Минке пояснил:

– Эти деньги ты будешь тратить на все: на жизнь, ну и на работу, собственно. Все, что не потратишь на момент окончания работы, – твой бонус. Удобно, да?

Антон задумался, потом спросил:

– А что считается окончанием работы?

– Положительный образ спортивного праздника, – ответил Миша, улыбаясь Антону, как любимому спаниелю.

– А как определить, что положительный образ уже создан? – спросил Антон.

– Имеешь в виду, кто будет определять? – спросил Миша участливо и пояснил: – Ну как кто? Как всегда. Заказчик.

– Да, но СМИ… – сказал Антон осторожно.

– Конечно, не входят, конечно! – сказал Миша широко. – Это только на концепцию, на положительный образ, а уж как ты его создашь, из чего и сколько потратишь, от тебя зависит. Ты же гений. Там это знают, – и Миша показал глазами куда-то вверх, в небесные сферы, в которых жил Путин. – Там надеются на тебя, ты же слышал.

– Значит, я… – все еще не верил Антон.

– Да, можешь тратить, сколько хочешь. На передвижение, общение, изучение. Вдохновение. Главное, чтобы работа была сделана. Сроки жесткие, а ответственность…

– Да это понятно, – сказал Антон. – Ну а…

– Отчитываться по затратам? Не надо, ну что ты! – засмеялся нехорошо Миша, прочитав мысли Антона. – Нам доверяют. Отчитайся, главное, по результатам!

Антон был поражен. В этот момент он думал так:

«Ну вот. Вот и все. Общество дало мне то, что давно должно было. Значит, все-таки есть! Есть справедливость! Ладно, ну а если прикинуть, сколько я потрачу на создание положительного образа, учитывая, что СМИ не входят, а положительный образ – это на 99,9 процента СМИ? Ну, банкет для старожилов, аксакалов, или кто там у них. Для аксакалов «U-2» везти нет смысла, можно обойтись парой факиров, ну или диджеев. Это пятерка. Плюс кухня и алкоголь, ну десятка у. е. максимум. Значит, давай внимательно еще раз. Десятка на банкет для аксакалов, девятьсот девяносто тысяч остается. Ну еще десятка на непредвиденные. Они, конечно, будут. Что еще? Тенты на случай дождя. Можно привезти Бреговича. Так, просто фор фан, для себя. Да, еще нужен пиджак. Светлый. Летний. Все вместе – еще десятка. Мало, конечно, но надо себя сдерживать. Итого, остается 970 000 долларов США. Путин, спасибо. Боже, Царя храни».

Такие мысли пронеслись в голове Антона в тот миг, когда он принял карточку VISA из рук Миши Минке и сказал:

– Я согласен.

В тот же вечер Антон сидел в квартире с видом на памятник Пушкину. Эта квартира принадлежала актрисе Ирине Мирошниченко, которая в ней не жила, она жила за городом среди сосен. Но так сложилось, что в квартире жила собачка – тойтерьер Эндрю. Он был старый, как фреска. Ирина Мирошниченко любила Эндрю, и Эндрю отвечал ей взаимностью, но жить с ней среди сосен не хотел, он был привязан к этой квартире, ведь здесь прошла вся его жизнь. Но Эндрю надо было кормить, и Мирошниченко, с которой Антон познакомился на творческом вечере в ЦДЛ памяти – Антон не помнил, памяти кого, – любезно согласилась предоставить Антону свою квартиру за скромную арендную плату: кормление Эндрю и присмотр за ним. Нельзя сказать, что выполнение этих почти ритуальных услуг было приятным, но все же это была очень низкая, ниже даже, чем символическая, плата за огромную квартиру с видом на Пушкина, с антикварной мебелью, дубовым паркетом и прочим старомосковским упадком. Да и ел Эндрю мало, раз в день. Старик был неприхотлив.

Антон полюбил Эндрю в первый же день проживания с ним, когда узнал, что не надо выносить за ним какашки, чего Антон поначалу боялся. Он боялся, что не сможет выносить из-под старика, тем более тойтерьера. Выяснилось, что Эндрю умеет пользоваться унитазом. Раньше он еще и прыгал, бил лапами по ручке смыва и смывал за собой, он был умен, как Бобби Фишер. Но годы взяли свое, Эндрю утратил прыгучесть, и теперь в обязанности Антона входил смыв за Эндрю. Ну это тоже, в конце концов, справедливо. Видеть практически бесплатно каждый день Пушкина из окна, за это можно и смыть за Эндрю. Так они и прожили счастливо три года в этой квартире. Притерлись не сразу. Поначалу Эндрю не понравилось, что Антон разбавил старомосковский стиль хай-теком, он злобно лаял и даже пытался укусить колонки хай-энд. Но потом Эндрю принял инновации и даже полюбил спать под лаунж. Не нравились поначалу Эндрю и женщины, которых Антон приводил. Поначалу он их облаивал, пугал и пытался кусать за пятки, когда они шли в душ босоногие. Вскоре Антон понял, приведя однажды блондинку, что Эндрю идеалом красоты считает Ирину Мирошниченко, – блондинку он сразу принял. Идя на уступки Эндрю, Антон старался приводить блондинок, и так со временем сам втянулся и предпочитал беленьких. Антон и Эндрю таким образом влияли друг на друга, шли на компромиссы, а именно с этого и начинается успешное общежитие.

В тот вечер, придя домой после беседы с Мишей Минке, Антон сразу сел за комп и стал искать острова. Мало кто знает, потому что мало кто интересуется, что в мире продается ежедневно масса недорогих и хороших островов, например в Полинезии. Никто до сих пор даже точно не знает, сколько их, маленьких островов. Конечно, большие пафосные острова давно раскуплены монстрами ВПК и Голливуда. Но есть маленькие острова. Опять же, острова, расположенные близко к центрам цивилизации, имеющие инфраструктуру, охрану, эскадру и прочие опции, тоже давно расхватаны мировыми зубастиками. Но Антону как раз не нужен был остров рядом с цивилизацией. Да и вообще, Антон никогда не понимал, зачем может быть нужен остров рядом с цивилизацией. Это все равно что монастырь с видом на пляж: к чему такое самоиспытание, самоистязание даже.

В тот вечер Антон искал остров в ценовой категории 970 000 долларов. Выбор был довольно широк. Антон рассматривал Полинезию, Индонезию, Филиппины. Остановился на чудном островке, Французская Полинезия, территория 400 га, почва, правда, в основном каменистая.

«Но я же не картофель выращивать собираюсь!» – решил Антон. Зато есть пресная вода, своя электростанция, которая работает на энергии ветра и солнца. Солнечных дней в году (это для Антона была самая важная позиция) не менее 300, остальные дни – ветер. То есть электричество есть всегда. Населения местного нет, оно выселено на соседние острова. Фото бывшего населения приложены: женщины – длинноногие эбонитовые статуэтки, мужчины – наивные, с луками. Людоедства на архипелаге нет с 1965 года. В общем, Антону все понравилось. Цена 900 тыс. дол. То есть еще 70 остается на новоселье и строительство, пироги с сабвуферами для поездок по архипелагу за эбонитовыми девушками, или разгадками тайн цивилизации, или за тем и другим. Ну и, наконец, прямо на берегу океана стоит старый дом белого цвета в колониальном стиле. Когда Антон прочитал эти слова, «в колониальном стиле», он сразу представил, каким он там будет. Обветренным, пыльным, немногословным, счастливым. Антон тут же отправил заявку онлайн на покупку острова в ближайшее время и стал собирать вещи.

Только тут Антон заметил, что случилось. Эндрю ничего не съел. Антон всегда кормил его, когда приходил домой. Сейчас Эндрю сидел рядом с мисочкой, в ней лежала его любимая куриная котлетка. Невредимая. Антон встревожился: не заболел ли Эндрю? Все эти годы он как мог поддерживал в нем жизнь, потому что жизнь Эндрю была гарантом пребывания Антона в квартире с видом на Пушкина. Антон внимательно посмотрел на Эндрю. И понял: Эндрю не заболел. Он просто почувствовал, что Антон уезжает. Он ведь был очень умен, старый Эндрю.

Антон присел перед ним на корточки и стал говорить со стариком. Антон его успокоил, сказал, что уезжает ненадолго и, кроме того, обо всем уже позаботился: каждый день к Эндрю будет приходить нанятая Антоном специально обученная девочка из кинологической фирмы, она будет кормить Эндрю и смывать за ним какашки.

Эндрю слушал Антона внимательно, но не поднимал глаз. Он знал, что снова останется один в заполненной антикварной рухлядью квартире актрисы Мирошниченко. Потом Эндрю, так и не подняв глаз, ушел в угол комнаты и там лег. Антон взял Эндрю на руки и посадил к себе на колени, а он даже не возразил, хотя обычно старик не любил фамильярности. Они сели у окна. Они смотрели на Пушкина и молчали. Шел дождь. Было пронзительно тихо. Антон гладил Эндрю по его плешивой старой голове и думал о том, что жизнь невыразима.

Ранним утром Антон высадился в аэропорту Сочи. Удивило многое сразу. Во-первых, когда пассажиры, и Антон среди них, вышли из самолета, довольно долго было непонятно, что делать. Никакого автобуса не было. Никакого сотрудника не было. Пассажиры стояли у самолета, как бараны, и смотрели на горы. Было раннее весеннее утро. Вершины гор были покрыты снегом, снег светился розовым светом восхода. Было красиво, даже очень. В целом Главный Кавказский хребет Антона удовлетворил своей величественностью. Вообще-то, Антон думал и даже был уверен, что его встретит машина представительского класса: все-таки в Сочи прилетел не пенис тойтерьера, а глава креативного штаба. Но никакого представительского кара не появилось. Вместо него к самолету подъехал просто кар для перевозки багажа. Человек, который управлял каром, страшно удивился, заметив у самолета пассажиров. И спросил:

– Это что такое?!

Пассажиры переглянулись и ничего не ответили, не хотелось говорить о себе. Хотелось как-то проследовать куда-то.

Человек не стал выгружать багаж, потому что некому было выгружать. А сам он выгружать не должен был, это было явно то ли выше, то ли ниже его статуса. Человек сказал:

– Я этого Робика маму познал, где этот гандон? А?

С этим вопросом он обратился к пассажирам, но никто не смог дать ему ответа. Тогда человек подошел к одной из пассажирок. Это была синтетическая блондинка в зазывающем белом коротком платье, с алым педикюром и жизненным опытом. Все это высоко оценил оператор кара и спросил женщину:

– Где остановишься, красавица, решила уже?

– Естественно! – ответила блонда и постаралась изобразить надменность.

Но оператор кара на надменность не обратил внимания и спросил:

– Где? Скажи. Я скажу, тебе надо там жить или нет.

– Пансионат «Светлана»! – с достоинством сказала блондинка.

– Пансионат старый, вообще! – сказал мужчина. – Зачем молодой девушке старый пансионат?

Блондинке эта мысль понравилась. Оператор кара повторно и внимательно осмотрел ее снизу вверх, а потом, видимо для надежности, еще раз сверху вниз. В целом он остался доволен увиденным и сказал:

– Слушай, «Светлана» в Большом Сочи самом. Ужас, вообще, что за место этот Большой Сочи стал, пробки-мробки, а у меня здесь рядом, вообще, хороший гостиница есть. Новый гостиница. Бомба.

– Так называется? – удивилась женщина.

– Нет. Называется «У Андо». Андо – меня зовут. А тебя как зовут, моя хорошая? – И оператор снова осмотрел блондинку как следует.

– Наташа, – сказала блондинка. Стало ясно, что она подозревает, что с ней проделывает, сейчас пока мысленно, а по прибытии в гостиницу проделает фактически, этот крепкий человек. – А гостиница ваша? Далеко от моря?

– Почему далеко? – удивился Андо. – Сто метров. Это что, далеко?

– А что за номера у вас? – заулыбалась Наташа. – Люкс?

– Суперлюкс, – сказал Андо. – Ты сама удивишься. Душ, туалет, холодильник есть в тумбочке, когда тебе не надо, вообще его не видно. Кровать двуспальная, вообще новая. Мой брат кровати делает сам, кавказский каштан. Кровать сто лет простоит. Ты на сколько приехала? На две недели?

– А кондиционер есть? – придирчиво спросила Наташа.

– Зачем?! У меня такая роза ветров, сама увидишь: не жарко, свежесть все время, сильная свежесть от моря. И рядом кафе у меня. Кухня вся домашняя, моя сестра с дочкой сами готовят, я сам там кушаю все время. Люля, хашлама, хачапури.

– И сколько стоит у вас такой суперлюкс? – спросила Наташа, сглотнув слюну, набежавшую в результате произнесенных Андо названий; она уже была готова предать пансионат «Светлана».

– Две тысячи рублей – ночь! – сказал Андо. – Это что, деньги?

– В смысле «ночь»? А день? – нахмурила узкий лоб Наташа.

– День, ночь, все включено у меня! – сказал Андо. – А тебя вообще себе в убыток возьму! Тысяча семьсот – сутка тебе сядет.

– В смысле «сядет»? В смысле «встанет»?

– Да-да, встанет, – убежденно сказал Андо, глядя на педикюр Наташи. – Ну что, едешь?

– Прямо сейчас? – удивилась Наташа. – Вы же… – Она указала на погрузчик. – Заняты?

– Позвоню Робику, все сделает пацан, не переживай, – сказал Андо. – Что, едешь или нет?

– Ну я не знаю. У меня в пансионате забронировано. Там у меня… процедуры, – замялась блондинка.

– Какие процедуры тебе нужны, скажи, я все сделаю! – заверил Андо.

– Ну всякие: массаж, спа.

– Проблем нет. Массаж, спа, все сделаю. Едешь? А то другому, – Андо указал на толпу пассажиров, – твой номер отдам.

– Ну. Если близко от моря, – сказала Наташа и вся отдалась Андо.

В этот момент показался автобус.

Когда пассажиры, дружелюбно толкаясь, сели в него, Антона опять кое-что удивило. Автобус поехал сначала по прямой, потом повернул влево, снова поехал по прямой, снова повернул влево и так проделал несколько раз. Он ездил по замкнутому контуру. Если бы такой номер проделал самолет перед посадкой, пассажиры бы запаниковали. Но тут все были уже на земле. И тем не менее многие пассажиры явно задались тем же вопросом, что и Антон: что происходит? Антон даже специально пробрался вперед и посмотрел на водителя – им оказался хмурый старый дядька-армянин, по его виду нельзя было понять, зачем он ездит по замкнутому контуру пять минут. Среди пассажиров раздавались не только смешки, но и версии. Например: водитель хочет, чтобы мы думали, что аэропорт большой, больше Шереметьева, откуда мы прилетели.

Когда Антон оказался в здании аэропорта, он в третий раз удивился. «Сочи. Рожден удивлять» – пришел Антону в голову такой дикий креатив, и он даже запомнил его на всякий случай. В Сочи Рампо приехал все-таки в творческую командировку. Антон удивился, когда на пассажиров вдруг напали мужчины в черном. Некоторые пассажиры метнулись испуганно к выходу. Им, как и Антону, тоже показалось сначала, что это террористы. Это были таксисты. Они набросились на пассажиров, преграждая им путь своими широкими грудными клетками, и стали убеждать ехать с ними недорого. Кто-то из пассажиров сумел отбиться, кто-то обмяк, и его тут же увели. Антону несколько раз делали эксклюзивные предложения пакетного характера: не только отвезти очень далеко очень дешево, но и поселить там у сестры, накормить от души, а завтра с утра отвезти в Пасть Дракона. Таксисты, как волки, действовали стайно. Один-два самых рослых преграждали путь, двое-трое самых шустрых заходили с боков, а пара самых коварных отрезала путь к спасению сзади. Насилу Антон отбился от стаи таксистов, сказав, что его будут встречать. И все равно один из стаи таксистов не отходил от Рампо далеко, на случай, если Антона не встретят, и мог в любой момент достичь его парой прыжков. Антон даже подумал, что, пожалуй, надо учиться такой настойчивости у таксистов Сочи, что-то в этом есть хищное, правильное, что-то от эволюции и самой жизни.

Потом Антон стал ждать багаж. Пассажиры нервничали, возмущались, говорили, что в Египте все быстрее и лучше. Антон тоже немного нервничал, потому что подумал, что вдруг Андо не смог вызвать никакого Робика себе на смену, а сам увез Наташу сношаться в номер без кондея, и багаж вообще никто не выгрузил из самолета, и чемодан Антона улетел в Египет. Вообще-то, Антон взял немного вещей. Он рассчитывал, что командировка не будет долгой, потому что только плохому концептологу нужны годы на создание положительного образа. Ему, Антону Рампо, на это нужна неделя, может, две максимум. И все же было бы обидно начать творческую командировку с потери фотоаппарата, который Антон взял с собой, чтобы фотографировать людей и природу – исходный материал для создания положительного образа.

Наконец появился хмурый дядька-армянин. Попытки с пятой он сумел запустить ленту подачи багажа, прокляв некоего Арутика, который в последний раз чинил ленту, на Арутика он наслал какое-то древнее армянское проклятие, полностью поражающее не только самого Арутика, но и его потомство. Лента сначала крутилась со скрипом, долго оставаясь пустой. Пассажиры опять стали нервничать, а Антона, напротив, даже успокоил вид этой бесконечной пустой ленты. Это настраивало на буддийскую волну, что-то в этом было тоже, от самой жизни. Наконец выполз багаж. Антон забрал свой чемодан, вышел на улицу и стал думать, что делать дальше. Встречающих не было, а куда ехать, Антон не знал. Он видел, что таксисты издали уже приметили его, как больного лосенка, и собираются отрезать Антона от стада и полакомиться им. Когда Антон уже прикидывал, как достойно достаться таксистам, он вдруг услышал громкий выкрик:

– Антон-олимпиада, кто?!

Рампо обернулся. Ему нагло улыбался молодой долговязый парень кавказской наружности.

Антон сказал:

– Я.

– Здарово! Эдо меня зовут. Пошли быстрей, а то стоянка бесплатная кончится, – сказал парень весело.

Они пошли к стоянке машин. По пути к ним вдруг подошла тетка, высокая, худощавая, с кудрявой черной шевелюрой и крупными чертами лица, похожая на вежливую ведьму. Она спросила Антона:

– Значит, это ты Олимпиаду у нас будешь делать?

– Ну не то чтобы я. Но да, вхожу, в общем-то, в команду, – скромно ответил Антон, готовясь принимать поздравления.

– Что вы делаете, безумцы? Никак остановиться не можете? Никто вас не видит, думаете? Но сказано в Экклезиасте: каждому воздастся по делам его!

Сделав такое заявление, худощавая ведьма ушла, на прощание нехорошо посмотрев Антону в глаза своими темными очами. Антон остался растерян.

– Это кто такая? – спросил он Эдо.

– Светик с Имеретинки, – ответил Антону Эдо весело. – У нее огурцы – бомба. Верующая.

Антон кивнул. И решил, что надо меньше говорить и больше слушать, чтобы понять культуру и субкультуру, потому что только что явно столкнулся сразу с обеими.

Пришли к машине Эдо. Машиной оказалась черная, тонированная наглухо «девятка». Антон хотел сесть на заднее сиденье, как подобает VIP, но там лежали ящики с какой-то зеленой массой. Эдо сказал:

– Петрушка, первая. Сестра моя теплицу имеет. Я построить помог. Петрушка первая на рынке идет только в путь. А что делать, кручусь, братка, как белка под колесами. Зарплата – десять тысяч рублей. Можно жить на десять тысяч рублей, скажи, если спойлер пятнадцать стоит? Сам скажи!

И Эдо указал на спойлер на своей «девятке». Спойлер был мощный и легко бы вписался в автомобиль Бэтмена. Но Эдо не был похож на Бэтмена. Антон послушно пошел к переднему сиденью, но сесть сразу не смог, потому что на сиденье лежали «шашечки». Эдо закинул «шашечки» назад, и они поехали. Эдо сразу закурил, Антону тоже курить разрешил. Панель в машине Эдо вся светилась разнообразными нештатными огнями, Эдо много сил и средств отдал тюнингу.

По дороге им встретилась семья из четырех человек, местные, армяне: отец, мать и два толстеньких пацана. Они безуспешно пытались влезть в переполненный автобус. Автобус уехал, а мать послала ему вслед, судя по жестикуляции, пожелание перевернуться. Завидев на обочине семью в затруднительном положении, Эдо попросил Антона подержать руль. Рампо удивился такому доверию, ведь ехали они быстро и Эдо, следовательно, легко доверил Антону все, что имел, помимо петрушки и спойлера – свою жизнь. Пока Антон держал руль, Эдо достал с заднего сиденья «шашечки» и установил их на крышу, остановился возле армянской семьи и сказал: