Замечательные женщины Пим Барбара

Глава 8

В следующие несколько недель погода улучшилась, и внезапно наступила весна. Пришло время моего ежегодного ленча с Уильямом Колдикотом, братом моей подруги Доры. Это была церемония, уходившая корнями в те дни, когда Дора и, возможно, даже сам Уильям надеялись, что «из этого что-то выйдет». Но с годами наши отношения перетекли в нечто комфортно-скучное. Не помню, когда я наконец поняла, что Уильям не из тех, кто женится, и что я сама нисколько на это не в обиде. Теперь представлялось вполне естественным, что, когда мы оказывались вместе в такси, он вздыхал: мол, «какое облегчение сесть», а не «как приятно очутиться наедине с тобой». Его одержимость тем, что он ест и пьет, я тоже принимала как данность и даже находила довольно трогательной, если учесть, что и мне самой она была во благо: в обществе Уильяма вкусный ленч всегда был обеспечен.

Он работал в каком-то министерстве возле Уайтхолла и с годами превратился в ничем не примечательного человека под сорок с удивительно яркими глазами-бусинками. Мы всегда встречались в каком-нибудь ресторане в Сохо, где его все знали, и сегодня, спеша туда (поскольку я немного опаздывала), я вдруг подумала, что Уильям не самая подходящая компания для ленча в ясный весенний день. Наиболее очевидным кандидатом была бы какая-нибудь романтическая личность. Голубое небо с пухлыми белыми облаками, ласковый ветерок, веселые шляпки на встречных женщинах, мимоза на тележках уличных торговцев – все это отвращало меня от общества Уильяма с его озабоченностью своим здоровьем и своим меню, с его злорадной язвительностью старой девы и упоенной тягой к сплетням.

Сегодня он был настроен придираться и привередничать – это стало понятно уже по тому, как раздражительно он вчитывался в меню. Печенку скорее всего передержат, утку не дожарят, погода последние дни стоит слишком теплая, поэтому сельдерей будет вялый, – все шло к тому, что мы останемся голодными. Я терпеливо ждала, пока Уильям и официант дискутировали сердитым шепотом. Принесли бутылку вина. Взяв ее, Уильям подозрительно изучил этикетку. Я с недобрым предчувствием наблюдала, как он пробует вино, ведь он был из тех, кто придает большое значение церемониям, и не исключено, что он отошлет эту бутылку и потребует другую. Но, попробовав, он расслабился: мол, вино удовлетворительное, а если и нет, то не будем придираться.

– Сносное вино, Милдред, – изрек он, – без претензий, но, думаю, тебе понравится.

– Без претензий, как и я сама, – глупо откликнулась я, касаясь пера на своей бурой шляпке.

– Нам, правда, следовало заказать сегодня вино получше. Весна как будто почти пришла, – заметил он сухо.

– «Nuits St Georges», – прочла я этикетку. – Какое увлекательное название! «Ночи святого Георгия»… Так и видишь: доспехи и белые лошади, а еще драконы и пожары, может, огромная процессия с факелами.

Он посмотрел было на меня подозрительно, но, увидев, что я еще не притронулась к вину, начал объяснять, что «Нюи де Сен-Жорж» – это место, где расположены виноградники, но не стоит считать, что каждая бутылка с таким названием на этикетке наилучшего качества.

– Вино вполне может оказаться столовым, – произнес он серьезно. – Всегда это помни. Поверхностные знания – опасная вещь, Милдред.

– Пей жадно иль вообще не припадай к источнику пиитов[12], – подхватила я, радуясь, что могу закончить цитату. – Но, боюсь, мне не представится случая жадно упиться, так что придется оставаться невеждой.

– А-а, Поуп в Твикехеме, – вздохнул Уильям. – А теперь еще и телефонная станция Поупсгров. Куда катится мир! – Немного помолчав, он с наслаждением принялся за еду.

Ленч получился поистине замечательным, и нам подавали то, что в меню не значилось. После того как мы утолили первый лютый голод, Уильям начал расспрашивать меня, что я делала с нашей последней встречи, попадали ли в мой комитет какие-нибудь интересные дела.

– Как бы мне хотелось заниматься такого рода работой! – вздохнул он. – Думаю, у меня к ней прирожденный дар. Видишь ли, я прекрасно понимаю, что потеряли эти несчастные дамы из высшего общества. Огромный дом на Белгравия-сквер, где слуги бегут из подвала с подносами, праздники в эдвардианской усадьбе с приглашенными членами иностранных королевских семей, вилла в Венеции или Бордигере на зиму…

– Те, с кем нам приходится иметь дело, обычно не столь высокого полета, – сказала я, удивляясь, сколько всего способен представить Уильям, учитывая, что они с Дорой родились в семье врача и воспитывались в пригороде Бирмингема. – Конечно, это леди из общества, но они скорее похожи на нас: дочери священников, адвокатов или брокеров, которые, возможно, имели какие-то средства, но никогда не были по-настоящему богаты.

– Как жаль! Я имею в виду, жаль, что к тебе не попадают по-настоящему богатые, потому что чем ниже падение, тем острее трагедия.

– Наверное, так. – Я вспомнила, что читала о чем-то подобном в школе, когда мы проходили шекспировские трагедии. – Трагичные случаи, конечно, встречаются, но, боюсь, в наших бедняжках совсем нет ничего драматического.

– Да… – Он было посерьезнел, но потом снова повеселел. – Теперь расскажи про новых людей, которые въехали к тебе в дом.

Не без колебаний я начала описывать Нейпиров, поскольку мне не хотелось слишком уж преувеличивать их семейные разногласия: я ведь знала, что Уильям с его страстью к скандалам и сплетням ухватится за любую малость. Но, наверное, это не имело большого значения, и по ходу рассказа я немного утратила осторожность, поскольку – к некоторому своему раздражению – поймала себя на том, что настаиваю, будто Роки слишком хорош для нее.

– Но, дорогая моя, такое часто случается, – сказал Уильям, – никогда не стоит этому удивляться. На свете столько прекрасных мужчин, женатых на сущих гарпиях.

– Миссис Нейпир совсем не гарпия, – запротестовала я, – просто он очень мил.

Наверное, виноваты были «Ночи святого Георгия», или весенний день, или интимная атмосфера ресторана, но, к своему ужасу, я поймала себя на том, что бормочу: «Роки Нейпир как раз такой, какого мне бы хотелось для себя».

Едва я это произнесла, как повисло напряженное молчание, и я принялась оглядывать ресторан, подмечая, как официант колдует над каким-то блюдом над языками пламени на приставном столике, а мужчина за соседним столиком тянется, чтобы коснуться руки девушки, сидящей напротив него. Внезапно я почувствовала раздражение на Уильяма, на то, что он такой серый и капризный, и вообще брат Доры, которого я знаю уже много лет.

– Но, моя дорогая Милдред, как раз ты и не должна выходить замуж, – возмущенно говорил он. – В жизни и без таких пугающих мыслей уйма тревог. Я всегда думаю о тебе как о разумной, уравновешенной, замечательной женщине. Очень надеюсь, что ты не собираешься выйти замуж! – Он смотрел на меня через стол, округлив глаза и губы – ставший вдруг таким серьезным от испуга. Я рассмеялась, чтобы разрядить обстановку, а еще – над идей Доры, которую она как будто бы еще лелеяла: что однажды мы с Уильямом поженимся.

– Нет, конечно нет! Прости, если я тебя напугала. Да у меня и нет никого подходящего на примете.

– А как насчет вашего священника? – подозрительно спросил Уильям.

– Ты про отца Мэлори? О, он не верит в браки для служителей церкви, и вообще он совсем не тот человек, за которого бы мне хотелось замуж, – заверила я его.

– Какое облегчение, – отозвался Уильям. – Мы, моя милая Милдред, в этой жизни наблюдатели. Пусть другие женятся – чем чаще, тем веселее. – Приподняв бутылку и оценив, сколько в ней осталось, он долил в свой бокал, но не в мой. – Пусть Дора выходит замуж, если хочет. У нее нет твоей способности наблюдать.

Вероятно, мне следовало порадоваться этому маленькому комплименту, но у меня он почему-то вызвал раздражение. И вообще, не такой уж это был и комплимент: получалось, что я словно бы лишена человеческих качеств. Неужели я кажусь такой со стороны?

– Есть какие-нибудь вести от Доры? – спросила я, чтобы сменить тему. – Боюсь, я задолжала ей письмо.

– Ах да, уйма новостей. – Разведя руки в широком жесте, он откинулся на спинку стула. – Сдается, многое происходит в этом маленьком мирке. С другой стороны, надо полагать, в школе для девочек происходит столько же, сколько и в большинстве миров, а подводные течения еще более смертоубийственны.

– Вот как? Ты имеешь в виду что-то определенное?

Уильям подался вперед, и его глазки-бусинки заблестели от удовольствия.

– Неприятности! – драматично шепнул он.

– Боже ты мой! Из-за чего?

Впрочем, меня это не удивило: в школах, где работала Дора, то и дело случались какие-нибудь неприятности. Временами я ловила себя на нелояльной мысли, не сама ли она их на себя накликает.

– Что-то о том, как девочки ходят или не ходят в часовню в шляпках – по сути, не важно и то, и другое. О, бесконечное разнообразие и сложности маленького мирка! Великие события – рождение, смерть и совокупления – проходят незамеченными, точно пустяки.

– Ну, такого в школе для девочек не бывает, во всяком случае не часто, – сказала я, возвращаясь мыслями к собственным школьным дням и вспоминая, как умерла одна учительница и ее гроб поставили в часовне. – Да и то только смерть.

– О да, никак не остальное! – Теперь Уильям был в превосходном настроении. – Но что, если бы бывало?

Я помешивала кофе, испытывая некоторую неловкость, в особенности потому, что его тон сделался весьма проникновенным.

– Конечно, с мисс Проутеро довольно трудно ладить, – рискнула я. – Я встречалась с ней лишь однажды, но подумала, что мне не хотелось бы с ней работать.

– Но и сама бедная Дора временами так раздражает, – откликнулся Уильям. – Никогда не мог выносить ее дольше одного уик-энда.

Мы постояли на улице у ресторана. После теплого розоватого сумрака внутри свежий воздух подействовал на меня как вторая бутылка вина. Как раз напротив входа стояла ручная тележка с мимозой.

– Ой, смотри, мимоза! – воскликнула я безо всякой надежды, что Уильям мне ее подарит. – Обязательно надо купить.

– Напоминает кафе в курортных городах: сплошь сухие палки и дребезжанье бутылочек с соусами на столах, – сказал Уильям, стоявший столбом, пока я покупала букет.

– Знаю, пушистость долго не сохранится, но сейчас она такая чудесная.

– Ты сегодня сама не своя, – неодобрительно заявил он. – Надеюсь, дело не в «Нюи де Сен-Жорж».

– Ты же знаешь, я не привыкла к спиртному, особенно в середине дня, но довольно приятно иногда быть не собой. Что-то новое всегда хорошо.

– Вот уж нет. Меня перевели в новый кабинет, и мне там совсем не нравится. К окну прилетают другие голуби.

– Я никогда не была у тебя на работе, – храбро произнесла я. – Можно прийти посмотреть?

– А, ты про тюрьму с каменными стенами и железными решетками, которые, как поэтично утверждает Лавлейс, «еще не есть тюрьма»? Пойдем, если хочешь.

Мы вышли на Трафальгарскую площадь, потом зашли в ничем не примечательный подъезд в переулке. К нему спешили такие же, как Уильям, серые с виду мужчины, кое-кто – даже еще более серый. Он поздоровался с одним-двумя: у всех тут, похоже, были двойные фамилии вроде Колверли-Хибберт и Рэдклифф-Форд, но менее серыми их это не делало.

– Вот и пришли! – Уильям распахнул дверь со своим именем на табличке, и я переступила порог. За конторскими столами сидели два серых человека, один быстро спрятал в тумбу стола пакет со сладостями, перед другим стоял картотечный ящик, который он, разумеется, даже не попытался спрятать. Уильям ничем не дал понять, что знает об их присутствии, и они поступили ровно так же. Он сел за огромный необъятный стол в центре комнаты, на котором имелось два телефона и вереница проволочных корзинок, заваленных папками с важного вида наклейками. Никак нельзя было понять, чем он, собственно, занимается.

– Милая комната. – Я подошла к окну. – И какой у тебя прекрасный стол.

Мне было неловко в присутствии серых людей, и я не знала, что сказать. Но внезапно послышалось дребезжание, словно по коридору катили тележку, и два серых человечка вскочили – каждый с фарфоровой кружкой.

– Э… извини. – Уильям тоже вскочил, доставая из ящика стола собственную фарфоровую кружку. – Кажется, несут чай.

Мне он чаю не предложил, да мне, в сущности, и не хотелось, ведь не было еще и трех часов дня. Интересно, почему серые человечки, которые явно были рангом или статусом ниже Уильяма, не принесли ему чай? Возможно, в этих вопросах существует строгий этикет? А еще зная придирчивость Уильяма, я допустила, что он, вероятно, настоял, что сам будет наливать себе чай. Я задалась вопросом: а не спешат ли в данный момент по коридорам со своими чашками люди с многозначительными фамилиями вроде Колверли-Хибберт и Рэдклифф-Форд? Возможно, к общей гонке присоединился даже сам министр… Я все стояла у окна и смотрела на открывавшийся из него вид на другое здание, возможно, того же министерства… Там были ряды окон без занавесок, и происходящее там было выставлено на всеобщее обозрение, почти как в кукольном домике. Серые люди сидели за столами, их руки сновали среди папок; некоторые прихлебывали чай, один читал газету, другой неуверенно тыкал двумя пальцами в печатную машинку. Из окна высунулась девушка, в другом окне еще одна расчесывала волосы, а в третьем девушка печатала с пулеметной скоростью. Окном ниже молодой человек обнимал девушку на грубовато-игривый лад, а она дергала его за волосы, в то время как остальные в комнате одобрительно хихикали. Я смотрела как зачарованная и не смогла оторваться, даже когда вернулись с дымящимися чашками Уильям и его подчиненные.

– Там напротив другое министерство? – поинтересовалась я.

– Да, Министерство Мечты, – торжественно ответил Уильям.

Я рассмеялась.

– Те интересные люди всегда выглядят такими далекими, такими не от мира сего, – объяснил он. – Но, возможно, мы сами кажемся им такими. Возможно, это мы для них Министерство Мечты.

Тут часы пробили четверть четвертого. Вскочив, Уильям схватил из одной проволочной корзинки бумажный пакет, подошел к окну и распахнул створки. На плоский участок крыши под окном, шурша крыльями, слетелась стая голубей. Кое-кто приземлился на подоконник, а один даже залетел в комнату и уселся на плечо Уильяму. Достав из пакета две булочки, Уильям стал ломать их и бросать куски птицам. Один серый человечек поднял глаза от картотечного ящика и наградил меня слабой, точно из жалости, улыбкой.

– Так происходит каждый день? – спросила я.

– О да! И каждое утро. Я не мог бы и дня протянуть без моих голубей. Чувствую себя святым Франциском с какой-нибудь скверной открытки. Уверен, у вас с Дорой в школе была такая. Но ощущение приятное, а такое не часто выпадает.

Я невольно улыбнулась сравнению святого Франциска с государственным служащим, но я не знала про любовь Уильяма к голубям, и в ней было что-то неожиданное и трогательное. Он, казалось, настолько был ими поглощен – называл их по именам, подманивал одних и советовал не жадничать другим, – что я решила, будто он совершенно забыл про меня и мне пора домой.

– Мне правда пора. Я, наверное, отрываю тебя от работы, – добавила я, даже не подумав об иронии своих слов, пока они не сорвались у меня с языка.

Вернувшись к столу, Уильям раскрыл папку.

– Тебе надо прийти посмотреть мою новую квартиру. – Он назвал адрес в Челси, показавшийся мне знакомым.

Поблагодарив, я ушла, неся с собой по голым коридорам букет мимозы. Разумеется, дожидаясь автобуса, я вспомнила, что на этой улице жил с матерью Иврард Боун, – вот почему адрес показался мне знакомым. Как хорошо, что я ничего не сказала Уильяму про Елену Нейпир и Иврарда Боуна, хотя маловероятно, что он с ними знаком. «Мой сын на собрании Доисторического общества…» – снова услышала я сварливый голос миссис Боун и тихонько улыбнулась.

Подходя к дому, я увидела, как с другого конца улицы идет Роки Нейпир.

– Мимоза! – воскликнул он. – Почему я сам о ней не подумал?

– Не могла удержаться, – объяснила я. – Напоминает…

– Италию и Ривьеру, конечно.

– Я там никогда не была, – напомнила я ему. – Просто день был такой чудесный, и я решила, что хочу ее купить.

– Да, это гораздо лучшая причина.

Мы вместе поднялись наверх, а когда поравнялись с его дверью, что-то заставило меня развернуть цветы. Букет легко разделился на две ветки.

– Возьмите одну, – предложила я. – Пожалуйста.

– Как мило с вашей стороны и как похоже на вас, – весело сказал он. – У вас к чаю есть что-нибудь вкусное? У меня нет.

– Не думаю, что у меня есть что-то особенное. – Мои мысли устремились к коробке для печенья с Арлекином на крышке: там был лишь крошечный ломтик слоеного пирога.

– А, знаю! Давайте шиканем и пойдем пить чай куда-нибудь!

Я застыла с мимозой в руках.

– Сначала надо поставить ее в воду.

– Поставим у нас на кухне.

Забрав у меня мимозу, он налил в кувшин воды и поставил его на доску для сушки белья.

Мы пошли в кафе, о котором он знал и о существовании которого я даже не подозревала, где подавали очень вкусные пирожные. Но дело было как будто вовсе не в пирожных. Возможно, что я, конечно, была не голодна после плотного и довольно позднего ленча. Роки был остроумен и весел и заставлял чувствовать меня веселой и остроумной, а кое-какие мои замечания действительно были забавны.

Лишь много позднее я вспомнила о военнослужащих из женского вспомогательного. К тому времени наступил вечер, и я снова сидела у себя на кухне, размышляя, чем бы поужинать. А еще я вдруг вспомнила, что моя мимоза осталась на кухне у Нейпиров. Не могла же я спуститься и попросить отдать мне мою половину. И вообще, уже пришла Елена, и я слышала, как они смеялись вдвоем. Не следовало так безнравственно сплетничать с Уильямом, да еще в Великий пост. Поделом мне, что у меня нет мимозы, которая напоминала бы о весеннем дне, а есть только странная взбудораженность, что совсем на меня не похоже. На столе в гостиной стояла ваза с веточками в сережках. «Она из тех женщин, что несут домой сухие ветки и надеются, что на них распустятся листочки!» Что-то в таком духе сказал Роки за чаем…

Глава 9

Мою половину мимозы Роки принес на следующее утро, когда я как раз спешила на работу. Мимоза уж утратила пушистость и напоминала букетики на столиках в кафе, которые так ругал Уильям. Весенняя погода тоже испарилась, а сам Роки объявился растрепанный и в халате. Мне было слишком неловко на него смотреть, и, протянув руку в приоткрытую дверь кухни, я быстро забрала мимозу, чтобы поставить ее в вазу с веточками в сережках.

В автобусе я подумала, что Уильям был прав, а я слишком рассержена, чтобы это признать. Мимоза и впрямь слишком быстро утрачивает свою первую свежесть, чтобы ее покупать, а мне не позволительно самой иметь чувства, я должна только наблюдать за чувствами других.

Сев за стол, я стала мрачно перебирать карточки в картотеке имен и адресов. Эдит Бэнкс-Толливер, Монгомери-сквер, 118… Совсем близко от меня. Интересно, ходит ли она в нашу церковь? Возможно, Джулиан ее знает… Пожалуй, следует составить список дам в стесненных обстоятельствах, которые живут в нашей округе, и постараться их навестить. Большинство из них живут одни, а потому вполне вероятно, что я смогу что-нибудь купить для них или почитать им, или просто посидеть рядом и дать выговориться… Я задумалась обо всех добрых делах, в которые можно уйти с головой, но тут заглянула миссис Боннер, чтобы напомнить, что сегодня среда и мы договорились пойти на обеденную службу в Сент-Эрмин. Это означало, что с ленчем придется поторопиться (в отличие от вчерашнего дня, подумалось мне, сегодняшний ленч полноценным не назовешь), и мы съели его в столовой самообслуживания неподалеку от церкви. Наши подносы дребезжали на ленте транспортера, двигавшегося с ужасающей скоростью, так что под конец у меня, сбитой с толку, и набралась уйма всяких разностей, которые я никогда не выбрала бы, будь у меня время подумать, зато не хватало блюдечка для кофейной чашки. Миссис Боннер, которая всегда ходила в подобные места, управилась гораздо успешнее и объяснила мне, где я совершила ошибку.

– Блюдечко получаете только после того, как взяли булочку, если, конечно, вы ее брали. Обычно я этого не делаю, потому что нам советуют не тратить хлеб попусту, но если берете, то обязательно надо сделать это до того, как получите горячее, – говорила она, пока мы стояли с подносами, выглядывая два свободных места.

– Наверное, тут я и запуталась, – согласилась я, глядя на твердую, как пуля, булочку, которую, несомненно, потрачу попусту. – Думаю, нужно разрешать сначала попробовать бесплатно… вроде генеральной репетиции.

Миссис Боннер от всего сердца рассмеялась, но тут увидела свободные места за столиком с двумя индийскими джентльменами.

– Одна бы я туда не пошла, – шепнула она перед тем, как мы сели. – Это может быть небезопасно. Но, на мой взгляд, если с тобой кто-то есть, тогда ладно.

Наши соседи выглядели совершенно безобидно и, по всей очевидности, были студентами, поскольку обсуждали результаты экзамена. Я прислушивалась, зачарованная быстрой отрывистой речью и тем, как они постоянно называли друг друга «старина». На нас они не обращали ни малейшего внимания, и, по-моему, миссис Боннер нечего было бояться, даже будь она одна.

Когда мы уселись, я огляделась, переводя дух. Помещение было огромным, как в кошмарном сне: из одного конца едва виден был другой, и, насколько хватало глаз, все было заставлено стоиками, и все как один были заняты. А еще от дверей в дальнем конце тянулась длинная очередь, отделенная от остального помещения латунными заграждениями.

– «Время, что вечно катящий струи поток, Уносит сынов своих…»[13] – сказала я скорее самой себе, чем миссис Боннер. – От этого места веет какой-то безнадежностью.

– Зато тут совсем дешево и еда не самая плохая, если ходить сюда не слишком часто, – весело и, как всегда, приземленно ответила она. – И очень удобно, когда спешишь.

– Трудно поверить, что на свете столько людей, – отозвалась я, – и нужно любить их всех.

«Вот они – наши ближние», – думала я, оглядывая клерков и студентов, машинисток и престарелых чудаков, склонившихся над тарелками и газетами.

– Поспешите, дорогая, – бодро велела миссис Боннер, – уже двадцать минут второго.

К тому времени, когда я рискнула сказать ей, о чем думала, индусы уже ушли. Миссис Боннер несколько шокированно подняла глаза от своего шоколадного бисквита.

– Сомневаюсь, что заповедь следует пронимать так буквально, – благоразумно произнесла она. – Нам, правда, надо поторопиться, не то все хорошие места займут. Сами знаете, как переполнена церковь.

Мы сумели найти места поближе к задним скамьям, и миссис Боннер выразила сомнения, удастся ли нам хотя бы что-нибудь услышать: на прошлой неделе проповедник по большей части мямлил. Сегодня должен был выступать архидьякон Хокклив. Имя было мне неизвестно, и я почему-то решила, что это будет какой-нибудь старый сельский священник, который уж точно станет бубнить себе под нос. Но я ошиблась. Конечно, он был в годах, но внешность имел красивую и исполненную достоинства, а голос – богатый и мощный. Проповедь оказалась настолько же неожиданной. До сих пор череда Великого поста следовала более или менее ясным курсом, но архидьякон Хокклив начисто от него ушел, посвятив сегодняшний день теме Судного дня. В целом вышла диковинная проповедь, полная пространных цитат из малоизвестных английских поэтов, и ходя сама тема вполне подходила для Великого поста, суть и манера подачи вызвали – вместо более уместных чувств – тревогу и недоумение. А еще проповедь была гораздо длиннее обычного, поэтому многие служащие, которым никак нельзя было опаздывать с перерыва на ленч, стали потихоньку красться к выходу еще до ее окончания.

– Все эти разговорчики о Dies Irae[14], – не скрывала своего отвращения миссис Боннер, – прямо-таки в духе римских католиков, сами знаете. У нас их не следовало бы допускать. И в других отношениях он не такой уж «высокий». Никак не разберу, что он за птица. Кое-что сказанное им прямо-таки оскорбительно.

Мы медленно продвигались к выходу. Я была так поглощена и измучена проповедью, что позабыла поискать Иврарда Боуна и теперь увидела, что он стоит почти рядом со мой. Мне вспомнилась давешняя решимость постараться получше к нему относиться и сделать какой-нибудь дружеский жест, если подвернется возможность. Я решила, что лучшего шанса, чем тот, какой подала сегодняшняя престранная проповедь, мне не представится.

– Добрый день, – негромко сказала я. – Как вам проповедь?

Он посмотрел на меня недоуменно, потом его довольно аскетичные черты смягчились в улыбке.

– Добрый день. Боюсь, я так старался не смеяться, что едва сумел все расслышать. Я всегда считал, что взрослые люди должны без труда держать себя в руках, но теперь совсем не уверен в этом.

Мы оказались одни, поскольку миссис Боннер, заметив, что я разговариваю с мужчиной, тактично ускользнула, но я знала, что завтра в конторе мне еще предстоит выдерживать напор ее – пусть и безмолвного – любопытства. Романтичная по натуре, она не могла снести, что кто-то младше сорока способен оставаться вне уз брака.

– Да, такого определенно никто не ожидал.

Я сразу прониклась к нему толикой симпатии, едва он признал, что у него есть обычные человеческие слабости.

– Как продвигается работа над докладом? – спросила я, стараясь придать своему тону заинтересованности.

– Делаем его через две или три недели. Кажется, вы хотели прийти, но я очень вам не советую. Будет ужасно скучно.

– Но мне так хотелось бы послушать, – сказала я, напоминая себе, что мы с Роки собирались изучать антропологов.

– Тогда Елена может достать вам приглашение. А теперь прошу меня извинить, мне правда нужно спешить. Увидимся на докладе.

Я сочла, что сделала шажок вперед, чуть продвинулась на стезе добродетели, и хотя он все еще мне не нравился, я уже была настроена к нему не так враждебно, как раньше. Но как можно было сравнивать его с Роки? И вообще, строго одернула я себя, нехорошо думать о Роки таким образом. Вчера с нежданным весенним солнышком и вином за ленчем какое-то оправдание, возможно, у меня и было, но сегодня – ни малейшего. Серым мартовским днем, после поспешно поглощенной неаппетитной еды и пугающей проповеди гораздо уместнее думать о потоках непривлекательного человечества в столовой, о Судном дне и даже об Иврарде Боуне.

Я решила, что по пути домой стоит заглянуть в дом священника и повидаться с Уинифред. Прошло довольно много времени с нашей последней встречи, и ей будет интересно послушать про проповедь.

Дверь мне открыла миссис Джабб. Мисс Мэлори наверху, помогает миссис Грей обустроиться. Может быть, я хочу подняться к ним?

Я медленно поднялась по лестнице, помешкав в темном уголке на первой площадке у картины, изображавшей младенца Самуила, и спрашивая себя, не повернуть ли мне все-таки назад, поскольку разговор с Уинифред и миссис Грей не совсем то, что разговор с Уинифред, на который я рассчитывала. Но я решила, что, поскольку миссис Грей переехала в дом священника, стоит познакомиться с ней поближе, поэтому поднялась еще на пролет и постучала в дверь, из-за которой раздавались голоса.

– А, мисс Лэтбери, как мило!

Открыла сама миссис Грей. Я посмотрела ей за плечо в комнату, которую Джулиан красил всего несколько дней назад. Теперь она была привлекательно обставлена, и в камине тлели угли. Уинифред сидела, скорчившись, на коврике и подрубала занавеску.

– Правда, Аллегра чудно обставила комнату, Милдред? – спросила она, едва я вошла. – Теперь ни за что не догадаешься, что это та же самая комната.

– Уинифред очень мне помогла, – вставила миссис Грей. – Сами знаете, сколько всего нужно сделать, когда переезжаешь.

Я согласилась, отметив про себя, что теперь они называют друг друга по именам, – меня это удивило и, должна признать, чуточку вывело из равновесия.

– Переезд всегда связан с хлопотами, – выдала банальность я, – но вы как будто прекрасно все устроили.

Я вспомнила, что не помогала Елене Нейпир подрубать занавески, когда та въехала, а только выглядывала из-за перил, когда вносили мебель, помощь же предложила, когда уже почти наверное ничего не оставалось делать. Насколько же Уинифред лучше меня! С другой стороны, мои обстоятельства были немного иными. Трудно предлагать помощь совершенно незнакомым людям, особенно таким независимым, как Елена Нейпир.

– Помочь вам с занавесками? – спросила я.

– Вы так добры.

Не успели слова сорваться у меня с языка, как миссис Грей подала мне ворох занавесок, которые следовало укоротить по линии булавок. Я пришла в некоторое смятение, как бывает, когда наше предложение помощи принимают за чистую монету, и взялась за работу довольно мрачно, особенно из-за того, что сама миссис Грей вообще ничего не делала. Она изящно расположилась в кресле с зачесанными назад волосами, связанными на затылке в тяжелый узел. Эта прическа в сочетании с бледным узким лицом и смутной элегантностью манер делали ее похожей на героиню довоенного романа. В ней чувствовалось что-то немного ненастоящее.

– Боюсь, швея из меня никудышная, – сказала она, точно оправдывая свое безделье, – зато я хотя бы могу приготовить чай. Надеюсь, вы останетесь, мисс Лэтбери?

– Спасибо, буду рада.

Она выплыла из комнаты, и я услышала, как бежит в чайник вода и звенят приборы. А еще услышала шаги на лестнице и голос Джулиана:

– Можно войти? Я слышу манящий звон чашек. Надеюсь, не опоздал? – Он не прошел прямо к нам в комнату, а задержался поболтать с миссис Грей на кухне. Мы с Уинифред молча сидели с нашими занавесками. Я чувствовала, что нам обеим хочется поговорить о миссис Грей, но в данный момент это, разумеется, было невозможно.

– Одна из занавесок кажется длиннее другой, – громко и натянуто сказала я. – Интересно, их вешали или просто измерили сантиметром? Когда потом вешаешь, часто обнаруживаешь маленькую разницу в длине.

Вошел Джулиан с подносом, на котором разместились приборы, хлеб, масло, джем и кекс. За ним последовала с чаем миссис Грей.

– Прямо как на пикнике, – произнесла Уинифред со своего места на коврике у камина.

– Мне, правда, не следует есть ваш джем, миссис Грей, – запротестовала я, как водится в наши дни. – Я с радостью поем просто хлеба с маслом, ничего страшного.

– Ах, пожалуйста, попробуйте, – отозвалась она. – Честно говоря, джем не из моего пайка, это подарок отца Грейторекса.

– Что, отец Грейторекс варит джем? – спросил Джулиан. – Впервые слышу о таких его дарованиях!

– О нет! – рассмеялась миссис Грей. – Подумать только, бедный старикан у плиты! Джем сварила его сестра, которая живет где-то в глуши. Удивительно вкусный.

– Как любезно было с его стороны подарить джем вам, – сказала я. – Он действительно прекрасный.

– Аллегра как раз такой человек, которому просто тянет делать подарки, – с энтузиазмом откликнулась Уинифред. – Этот коврик вам, Милдред, ничего не напоминает?

Присмотревшись к коврику, я с удивлением осознала, что видела его где-то раньше. Несомненно здесь, в доме священника… Возможно, в кабинете Джулиана?

– Да, он из кабинета Джулиана, – подтвердила мой невысказанный вопрос Уинифред.

– Ужасно мило с его стороны, правда? – сказала миссис Грей. – У меня не было подходящего для этой комнаты, и в кабинете отца Мэлори я случайно обронила: мол, какой он красивый, конечно, без всякой задней мысли, а он мне его подарил!

– Гораздо лучше смотрится в комнате миссис Грей, чем в моем кабинете, – откликнулся Джулиан. – И вообще, зачем в кабинете каминный коврик?

Я с интересом отметила, что они все еще называют друг друга «миссис Грей» и «отец Мэлори».

– Он определенно подходит вон к тому ковру, – заметила я.

– Да, но и к ковру отца Мэлори он тоже подходил, – сказала миссис Грей. – Это была большая жертва с его стороны.

Джулиан что-то смущенно пробормотал.

– Конечно, – четко и ясно, точно произнося слова, продолжала миссис Грей, – я всегда считала, что нужно давать мужчинам шанс для самопожертвования, ведь их натура далеко не так благородна, как наша.

– Вы так думаете? – серьезно спросила Уинифред. – Я знала очень хороших и благородных мужчин.

Джулиан снисходительно улыбнулся, но промолчал. Мне показалось, что это не слишком уместное замечание для вдовы священника, хотя и весьма забавное – на дешевый манер.

– Мне определенно надо идти, – произнесла я тоном, который, наверное, прозвучал довольно холодно.

– Ах, Милдред, вы же еще не дошили занавески! – воскликнула Уинифред.

– Да, боюсь, действительно не дошила.

– А, знаю! Почему бы вам не прийти на чай в пятницу, тогда и закончите? – предложила миссис Грей, улыбаясь очень и очень ласково.

– Спасибо, было бы очень мило, – ошарашенно отозвалась я. Мне и в голову не могло прийти, что она действительно думает, будто я стану дошивать занавески.

– Тогда сможете посмотреть остальное в моей квартирке, – улыбнулась миссис Грей. – Пока она не вполне готова, но, надеюсь, к тому времени мы уже все обустроим.

– Вас проводить? – предложил Джулиан.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я сама найду дорогу, – промямлила я.

Я поспешно сбежала по лестнице, чувствуя, что мой уход был далеко не светским. Троица наверху казалась совершенно самодостаточной, словно и не нуждалась в моем обществе. Неужели я рассердилась на то, что миссис Грей так хорошо поладила с семьей Мэлори? Неужели я ревную? Нет, эту тревожную мысль я прогнала, едва она появилась. Просто сегодня не самый удачный день, только и всего. Начался не слишком хорошо и не слишком хорошо закончится. Но по крайней мере можно спасти хотя бы часть его – пойти домой и заняться стиркой.

– Привет-привет! – загрохотал из сумерек добродушный басок сестры Блэтт. – Видок у вас, как у Блэкпула в дождливую неделю.

– Разве? – Невзирая ни на что, я выдавила улыбку.

– Из дома священника идете?

– Да.

– Ну, теперь те двое вечно с миссис Грей, – без обиняков заявила сестра Блэтт. – Я хотела повидать отца Мэлори насчет уроков Закона Божьего, но он крепил ей карнизы для занавесок.

– Мэлори – очень любезные люди и всегда готовы помочь.

Она фыркнула, а я рассеянно смотрела, как она медленно вскарабкалась на велосипед и уехала прочь – творить добрые дела. Потом я поднялась к себе и собрала огромную гору стирки. Неприятно, что каждую неделю под руку подворачиваются одни и те же старые вещи. Как раз такое белье может носить старая дева вроде меня, удрученно подумала я, так что даже описывать его незачем.

Глава 10

Наконец наступил день, когда Елене и Иврарду предстояло читать доклад в научном обществе. Я боялась, что Елена забудет о своем обещании пригласить меня, но накануне вечером она поднялась ко мне, и мы договорились выйти пораньше: перед докладом предполагалось чаепитие, на которое можно было привести гостей.

– Председательствовать будет новый президент, – довольно церемонно сказала Елена. – Ему столько лет, что странно, что его еще не выбирали президентом, но, опять же, в этой области науки уйма стариков. Скоро придет и наш черед.

Я была чуть обеспокоена тем, что мне надеть. Казалось маловероятным, что собрание научного общества может обернуться светским раутом, но мне ни в коем случае не хотелось опозорить Нейпиров, а потому я пошла на решительный шаг: купила новую шляпку к коричневому зимнему пальто еще прежде, чем окончательно выяснилось, что я иду. Сама Елена была очень элегантна во всем черном.

– Нельзя выглядеть как женщина-антрополог, – объяснила она.

– Не имело бы значения, даже выгляди ты как американка, – сказал Роки. – Уж эти-то умеют одеваться.

– Ты, естественно, заметил, – довольно кисло отозвалась она.

– Я все замечаю. Особенно очаровательную новую шляпку Милдред.

Я приняла комплимент насколько могла изящно, но, поскольку не привыкла к тому, чтобы о моей внешности говорили, смутилась, что вообще привлекла к себе внимание.

– Ничто не бывает так к лицу, как бархатная шляпка, – продолжал Роки, – а коричневый подчеркивает цвет ваших глаз, которые напоминают хороший темный херес.

– С Иврардом встретимся на месте, – довольно нетерпеливо вмешалась Елена. – Нам придется обсудить последние мелочи, поэтому, может, ты позаботишься о Милдред? – спросила она, поворачиваясь к мужу. – Думаю, нам лучше взять такси.

Помещения научного общества располагались неподалеку от Сент-Эрмин, и, когда мы проезжали мимо, я указала Елене на церковь.

– Разве здание не обрушилось? – удивилась она. – Надо же, устраивать службу среди развалин! Я бы сказала, в этом есть что-то особенно святое.

Я объяснила, что один неф уцелел и службы ведутся там, но, наверное, она нервничала, думая о докладе, поскольку совсем меня не слушала. Через пару минут такси остановилось возле солидного с виду викторианского дома, на двери которого висела латунная табличка научного общества.

В холле Елена расписалась за нас в книге посетителей, и мы поднялись в библиотеку, где должно было состояться чаепитие. Иврард Боун, элегантный и довольно сердитый, ждал у дверей.

– Я уже думал, ты не приедешь, – сказал он Елене, потом небрежным кивком поздоровался со мной и Роки.

– Пожалуй, нам лучше удалиться в уголок и понаблюдать за ученым сообществом, – предложил Роки, – но лучше бы расположиться поближе к закускам. Рискну предположить, что когда дело доходит до кормления, эти ученые ничем не лучше туземцев.

– Боюсь, мы даже хуже, дорогой сэр, – отозвался стоявший рядом с нами пожилой мужчина с крупной головой. – У так называемых туземцев в том, что касается приема пищи, сложный порядок первенства, а у нас – страшно сказать! – каждый за себя.

– Выживают сильнейшие? – откликнулся Роки.

– Да, возможно. Надеюсь, мы не забудемся окончательно и пропустим вперед дам, – продолжал старик, кланяясь в мою сторону. – А вот и наша замечательная мисс Кловис с чайником. – Отвернувшись, он деловито занялся чашками и блюдцами.

– Как по-вашему, он нам принесет? – спросила я у Роки.

– Ну, после таких слов я полагаю, что хотя бы вам чашка чаю обеспечена.

Но мы ошиблись, поскольку наш собеседник быстро налил себе чаю, наложил на тарелку самых разных сандвичей и печений и удалился со своей добычей в противоположный конец комнаты. На наших глазах точно так же поступали другие мужчины средних и преклонных лет, лишь одного из них задержала женщина, властно крикнувшая: не забудь, Герберт, мисс Джеллинк молока не надо!

Мы с Роки присоединились к общей толкотне и, в свою очередь, удалились с добычей к удобному книжному шкафу, где можно было поставить чашки на полку.

– Эти книги явно никто не читает, – сказал Роки, изучая корешки. – Но какое утешение знать, что они есть, на случай, если захочется почитать! Уверен, они окажутся поувлекательней многих современных. «Дикие звери и их повадки», «Пять лет среди каннибалов Конго», «С фотоаппаратом и ручкой в Северной Нигерии», «Солнцепек и буря в Родезии». Какая жалость, что книг с такими названиями больше не пишут. Сегодня, сдается, уже нельзя просто показать фотографию «Автор с друзьями-пигмеями» – нас бы назвали уныло академичными.

– Можете написать книгу о своих приключениях в Италии, – предложила я. – Ей такое название вполне подошло бы.

Мы забавлялись, обсуждая различные вариации на ту же тему, но в самый разгар наших фантазий подошли Иврард и Елена и стали показывать нам самых значительных среди присутствующих. Президентом оказался высокий, мягкий с виду старик с белой реденькой бородкой, в которой застряли крошки меренги. В молодости он, по словам Елены, писал подстрекательские памфлеты об устройстве Вселенной.

– Кажется, отец выгнал его из дому, – прокомментировал Иврард. – Понимаете, он был пастором методистской церкви, а когда узнал, что его сын воинствующий атеист, обстановка в доме, наверное, накалилась.

– Тот старик – атеист? – воскликнула я, не в силах поверить, что кто-то, казавшийся таким мягким и благообразным, может оказаться столь шокирующей личностью. – Но он совсем не похож на атеиста. Скорее уж на епископа.