Наследство последнего императора Волынский Николай
Пройдя в караульную, Юровский сказал своему помощнику Никулину:
– Ну, сынок!.. Сегодня вечером все решено.
Никулин помолчал, глядя на коменданта.
– А как? – наконец тихо спросил он.
– Да вот сейчас с тобой и подумаем, – вздохнул Юровский. – Отведи-ка парнишку к Попову[187]. Пусть поживет там до завтра. Скажи ребятам, чтоб покормили. Отправим его к родственникам.
– А дядя? – шепотом спросил Леня. – Вы же сказали, там меня дядя мой дожидается…
– А он, понимаешь, сынок, еще не пришел, – ответил комендант. – Обещал сегодня, да видно, придет завтра. Ничего, там тебе не будет скучно.
– А когда я вернусь к Алексею Николаевичу? – уже смелее спросил мальчик. – Тоже завтра? Он без меня будет скучать.
– Да-да, тоже завтра. Иди.
Появился Ермаков – шумный, физиономия красная, веселый, но была в его веселье какая-то истеричность. С ним начальник охраны Павел Медведев.
– Ага! Вот и все командеры здесь! – крикнул Ермаков с порога. – Что приуныли-то? Такое событие, такой театр ожидается!.. А у них рожи прокисли, как прошлогодний квас.
– Прекрати шуметь, Петр Захарович, – недовольно произнес Юровский. – Здесь не базарный балаган. – Он внимательно всмотрелся в лицо Ермакова и остался недоволен. – Ты случайно не выпил? А? Честно! Денатурат? Или самогон? Что пил?
– Да брось ты! – отмахнулся Ермаков. – Стопарь к обеду – разве считается? И вообще, вопросы твои, товарищ чекист, которые ты задаешь товарищу военному комиссару, совершенно не к месту. Для таких вопросов у меня есть свой командер – военный комиссар красного Урала товарищ Голощекин!
Юровский терпеливо дослушал его, решив не вступать в пустопорожние объяснения.
– Постановление принес? – спросил он.
– Какое еще?
– Постановление Уралисполкома. От Белобородова Александра Георгиевича. Ты там был?
– Нет. Белобородов сказал по телефону, что постановление будет готово к ночи. Поэтому я от Голощекина сразу сюда, – пояснил Ермаков.
– Задача ясна?
– А то как же! Яснее не бывает, – сказал Ермаков. – Филипп задачу поставил. Расход – и чтоб никаких следов!
– Правильно понимаешь задачу. Сам-то готов?
– А ты как думал? Мои люди уже на месте! – заявил Ермаков.
– Где это?
– Урочище Четырех Братьев. Знаешь? – но так как Юровский не ответил, то пояснил: – верст пятнадцать-двадцать на север.
– А не слишком ли близко от города?
– Нормально! – уверенно заявил Ермаков. – Место хорошее. Старые старательские шахты. Там мы их, голубчиков, и обратим в пыль и прах. Откуда пришли, туда и вернутся. Все как в Библии. Главный сжигатель будет на месте к двум ночи по новому времени. Нужно только литров двести бензина и пару-тройку бочек серной кислоты. А вот это я не знаю, где взять.
– Не много ли хочешь? – усмехнулся Юровский.
– Слушай, Яков! – недовольно заявил Ермаков. – Мне лично ничего не надо. Я ничего для себя лично – не хочу. Так поджигальщик наш главный, Лютов, сказал. Ищи горючку.
Юровский снял трубку и велел соединить себя с Войковым.
– Тут имеется прием народного комиссара за снабжением, – услышал он прелестный женский голос, говоривший с сильным акцентом.
Услышав, кто звонит, секретарша подключила Войкова немедленно.
– Маловато просишь, товарищ Яков, – в раздумье произнес Войков. – Дам тебе еще двести керосина и бочку кислоты. Куда подогнать?
– Прямо сюда. К Ипатьеву.
После комендант позвонил Белобородову.
– Что там с постановлением? – спросил он.
– Готово постановление, – ответил Белобородов.
– А почему не дал Ермакову?
– Понимаешь… – замялся Белобородов. – Все-таки мы тут решили, что без центра никак нельзя. Надо хоть в известность поставить, хоть намекнуть. Филипп у нас парень смелый, бесстрашный революционер, но этого, боюсь, маловато. Пришьют еще контру потом… Или превышение.
– И что же сейчас у тебя?
– Да как на зло – нет связи с Москвой. Никакой. Представляешь?
– Бывает. А чего ждешь? – проговорил Юровский. – Надо какие-то меры принимать.
– Принимаем, – успокоил Белобородов. – Филипп тут вовсю старается. Сейчас пробуем связаться с Кремлем через Питер – через Зиновьева. Григорий Евсеевич обещал дать нам провод Свердлова или Ленина через петроградский телеграф. Тогда и постановление получишь.
– Жду. Теперь все от тебя зависит.
Юровский положил трубку, крутанул ручку, помолчал и почувствовал, как у него явно улучшается настроение. Значит, дело нельзя считать окончательно решенным. А, в самом деле, вдруг Троцкий и Ленин все отменят? Что такое Свердлов против них? Просто еврейский выскочка. А эти могут решать вопросы реально и окончательно. У одного в руках – армия, у другого партия. А у Свердлова, кроме Голощекина, никого и ничего. Но тут же Юровский огорчился, подумав: «Отменят в Москве постановление или нет, все равно придется выполнять решение исполкома. Ничего не поделать – законное решение законной власти».
И пробормотал, говоря самому себе:
– Так что неизвестно – будем завтра давить клопов и играть с поваренком или нет…
– Ты чего это? – удивился Ермаков. – Каких клопов варить с поваром собрался?
– А? – словно впервые увидел его Юровский. – Клопов? Да так, – усмехнулся он. – Никаких. Просто вспомнил один еврейский анекдот.
– Расскажи! – потребовал Ермаков. – У вас бывают интересные байки про евреев. Мне нравятся.
– Потом как-нибудь, – отмахнулся Юровский. – Это очень старый анекдот. Неинтересный.
И совсем повеселевшим голосом спросил:
– Ну, так на чем мы остановились, Петр Захарович? Что у тебя еще? Есть какие трудности?
– С машиной у меня, – сказал Ермаков. – Не знаю, что и как получится. То есть, у меня машина есть – старый фиат, грузовик малого типа. Но не уверен, уместим ли всех.
– Почему не уверен? Почему так думаешь?
– А сколько их? Кандидатов?
Юровский поморщился – Ермаков начинал действовать ему на нервы.
– Семеро.
– Не ошибаешься? – удивился Ермаков.
– Нет. Семеро.
– Я думал, двенадцать.
– Откуда ты столько насчитал? – спросил Юровский.
– Давай считать вместе, – Ермаков стал загибать пальцы на правой руке. – Кровавый – один, немка – два, четыре девки, один пацан…
– Семеро.
– А второй пацан?
– Отменяется, – сказал Юровский.
– Тогда еще два холуя, лекарь и фрейлина. Одиннадцать.
– Эти тоже отменяются.
Ермаков с подозрением посмотрел на Юровского.
– Ты это сам решил? – неожиданно спросил он.
– С какой стати сам? – пробасил Юровский, уже не скрывая раздражения. – Все решил президиум исполкома. Решение советской власти. Оно для нас – закон. Я ж тебе сказал: ты должен привезти мне постановление.
– Я-то привезу, – с вызовом заявил Ермаков. – У меня еще время есть. Но ты здесь тоже не очень-то вольничай. Если что – персонально ответишь.
– Уже отвечаю. Персонально, – медленно вскипая, ответил Юровский. – Ну, все! Хватит болтовни! Собрался? Давай за работу! Голова есть? Пусть тоже работает, – приказал он. – Какие будут предложения по конкретным деталям исполнения?
Оказалось, что предложений у верх-исетского военкома нет никаких. Он с четверть часа чесал в затылке и, наконец, что-то вычесал.
– Делаем так… – заговорил Ермаков.
В комендантскую вошли Кудрин и Никулин.
– Вы как раз ко времени, сынки! – отметил Юровский. – Давайте-ка предложения по порядку исполнения задачи. Как будем действовать?
Но Кудрин и Никулин тоже, словно в рот воды набрали. Так все и сидели в духоте караулки, бессмысленно глядя друг на друга и обливаясь потом. Было слышно, как об оконное стекло бьется громадная синяя муха. За ней, не отрываясь, наблюдал Ермаков. Потом встал, подошел к окну и с хрустом раздавил муху пальцем.
– Трупная, – сообщил он, разглядывая мокрое пятно на стекле. – Ишь, примчалась загодя! И откуда они все так быстро узнают? Шпионов своих, что ли, рассылают?
– Рассылают, рассылают! – усмехнулся Медведев.
– Так, внимание! Предлагаю! – вдруг командирским тоном заговорил Ермаков. – Стало быть, чтоб без лишнего шума… Надо их, «артистов нашего театра», забросать гранатами.
– Прямо в доме, в комнате? – спросил Юровский.
– А где ж еще?
– Так, по-твоему, без шума будет? – усомнился Никулин.
– А… Ну, значит, я… – отступил Ермаков. – Я по-другому хотел сказать. Но тогда давай сначала ты! – ткнул он пальцем в сторону Никулина. – А я потом уточню свое.
Но тот ничего не придумал.
– Делать все надо, действительно, без шума, тихо, – проговорил Юровский. – Для таких случаев лучше всего холодное оружие. Штык или кинжал. И заколоть их всех во сне – в прямо кроватях. Чтоб сразу – без мучений и криков. А от твоего варианта, Петр, грохот станет на весь город. Народ подумает: чехи ворвались. Поднимется стрельба, красная гвардия и отряды чека друг в друга палить начнут.
Ермаков расхохотался.
– Точно! – заявил он. – Ты прав, Юровский! Так и будет. Ну, давай все-таки сделаем по-моему! Все же повеселее.
– Ты что же – не слышал, что я тебе сказал? – спросил Юровский.
– Ну? – криво усмехнулся Ермаков. – Что ты там еще мне сказал?
– Чтоб балаган не устраивал. Не на ярмарке.
– Полегче, полегче! – угрожающе повысил голос Ермаков. Теперь от него ясно запахло самогоном. – Ты мне не начальство. Раскомандовался тут!..
– Ошибаешься, Петр. Повторяю специально для тебя. В последний раз повторяю. В этом здании я тебе не только начальник, но и командир, – жестко произнес Юровский. – И ты будешь выполнять мои приказы. Окажешь неповиновение – заставлю. Если понадобится – заставлю силой оружия. Понял? Не слышу! Понял?
Ермаков примирительно поднял руки.
– Ну-ну, Юровский, не кипятись! Мы же свои люди. Товарищи по партии. Одно дело делаем… Зачем на ссору обоим нарываться? На радость врагу.
– Вот и я думаю: зачем? – бесстрастно произнес Юровский. – Тогда к делу! Так что ты насчет холодного оружия?
– Какого?
– Кинжала – какого же еще! – вмешался Медведев. – Мы знаем, кто и где из них спит. Давайте определимся – кто и кого, чтоб в самый момент путаницы не вышло.
– Мне – царя! – потребовал Ермаков. – Николай Второй Кровавый и Последний обязан получить свое возмездие от карающей руки уральского пролетария!
– Нет – мне! – неожиданно возразил Кудрин. – Я тоже из пролетариев!
– Что-о-о? – вскипел Ермаков. – Ты такой пролетарий, как я папа римский!
– Да тихо вы! – прикрикнул на них Никулин. – Разорались… Палачи-любители…
– Тебя-то императором за что награждать? – раскалялся Ермаков и пошел на Кудрина, выгнув грудь. – Какие-такие у тебя такие заслуги перед советской властью? Может, ты за нее кровь проливал, как я? Нет – ты штаны протирал по конторам, когда я погибал под эсеровскими пулями! Я комиссар Верхне-Исетска, меня народ знает и уважает, рабочий класс любит, а ты – конторская крыса!.. За что тебе императора?!
– Прекратить! – загремел Юровский, и Ермаков невольно вздрогнул, словно у него над ухом выстрелила пушка. – Как не стыдно! А от тебя, сынок, я не ожидал… – укоризненно сказал он Кудрину.
Кудрин промолчал.
– Вот как мы решим, – сказал комендант, – бросим жребий.
Он достал из кармана пиджака «Тетрадь фельдшера», с которой никогда не расставался, вытащил из нее чистый лист, аккуратно разорвал на семь равных полосок и сел писать имена. Писал он медленно и неуверенно, громадными буквами, отчего Ермаков заключил, что с грамотой у Юровского плоховато. Наконец комендант свернул бумажки в трубочки, снял с гвоздя свою кожаную фуражку, перемешал в ней записки и предложил Ермакову:
– Начинай ты, раз уж так тебе хочется!
Ермаков долго шарил в фуражке, вслепую перебирая записки, потому плюнул и решился. Медленно развернул трубочку, долго смотрел на нее. Даже слишком долго.
– Ха! – торжествующе крикнул он. Сложил кукиш и поднес его к носу Кудрина. – Вот тебе царь! Выкуси! Мой Николашка!
– Неужели? – удивился Никулин.
– На! Читай! – швырнул ему записку Ермаков.
– В самом деле, – признал Никулин. – Царь твой.
Как ни странно, Кудрину досталась императрица.
– Во! – заявил он. – Все равно рядом!
Никулин вытащил записку с именем Татьяны, Медведеву выпал Алексей, Юровскому – Мария.
– Остались две девочки, – отметил комендант и приказал Никулину: – Сынок, приведи-ка Кабанова. А ты, Павел, – обратился к Медведеву, – добавь нам человека из своих.
Снова замолчали, переживая начало дела и истекая потом. Каждый медленно осознавал: разговоры кончились. Пришло в движение что-то огромное, страшное и неумолимое. И уже ничего не остановить и не изменить. Обратной дороги нет.
– Да-а-а… Это же какая кровища будет! – задумчиво подал реплику Кудрин. – Целая река.
– Да, брат, в таком деле без крови не бывает, – отозвался Юровский и сказал Медведеву: – Павел, сходи в охрану, напротив, принеси семь револьверов.
– Зачем?
– На всякий случай. Есть тут еще одна мысль. Скажу.
Медведев вскоре вернулся с револьверами, с ним пришел Кабанов, командир отделения пулеметчиков, которое размещалось тут же, в ипатьевском доме – в полуподвальной части нижнего этажа.
– Вот что, сынок, – сказал Кабанову Юровский. – Нужно освободить ваше помещение. Убери там, вынеси – кровати, пулеметы, вещи… В общем, оно должно быть пустым.
– Совсем пустым? – спросил Кабанов.
– Совсем. Только одни стены. Даю полчаса.
– А куда все перенести?
– Да куда хочешь, – ответил Юровский.
– А обратно?
Юровский отрицательно покачал головой.
– Так что это? – спросил Кабанов. – Стало быть, мы можем быть теперь вообще не нужны? Точно? Вся моя команда?
– Именно. Лавку закрываем, – подтвердил Юровский.
– Ах-ха… – понимающе выдохнул Кабанов и притих.
– Пошли, посмотрим твою комнату, сынок! – сказал комендант.
Через полчаса Юровский вернулся.
– Ну что? – спросил его Ермаков. – Что еще надумал?
– Ничего хорошего у нас не выйдет с кинжалами. Кудрин правильно говорит: получится настоящая скотобойня. А если еще с первого удара у кого не выйдет… то вообще черт знает что! Да и где сейчас взять столько кинжалов? Короче говоря, я принял решение: расстрел. Кабанов уже освобождает помещение.
– Пошли глянем! – сказал Ермаков.
Они спустились в полуподвал.
– Ну что ж, – оценил Ермаков. – Неплохо. Хорошее помещение.
Это была небольшая сводчатая комната, с полосатыми обоями. Потолок каменный. Никулин щелкнул выключателем, под потолком загорелась пыльная угольная лампочка накаливания. В помещении было единственное окно, забранное снаружи решеткой. Оно было вторым от угла дома, наполовину возвышалось над уровнем тротуара и выходило на Вознесенский переулок.
Никулин подошел к окну, осмотрел его и сказал.
– Если перед окном в переулке поставить автомобиль, никто не увидит, что здесь делается. А если запустить мотор, то и не услышит.
– Верно, сынок, дело говоришь, – одобрил Юровский. – Надо еще и охране сказать. Чтобы в нас палить не принялись, если что услышат.
– Охрану я уже предупредил, – сообщил Медведев.
Юровский подошел к правой стенке, где была еще одна дверь. Он стукнул в нее кулаком.
– А что здесь, Павел Спиридонович? – спросил он.
– Какая-то кладовка. Или чулан, – ответил Медведев.
– Ну, хватит топтаться здесь, – недовольно подал голос Ермаков. – Все тут нормально. Годится!
Они снова поднялись в комендантскую.
– До полуночи все свободны, – приказал Юровский. – Но – пределов дома не покидать! Вот еще что, Павел Спиридонович, – обратился он к Медведеву. – Нас получается шестеро. Думаю, для верности надо, чтобы на каждого приговоренного у нас было по два исполнителя. Включи из команды восьмерых. У тебя там венгры и латыши остались родионовские – вот их и возьми.
– Может, наших? Русских? – предложил Медведев и слегка смутился, вспомнив о происхождении Юровского. Но тот и бровью не повел.
– Видишь ли, Павел Спиридонович… – медленно проговорил Юровский. – Не знаю, как ты, а я так думаю: когда уж очень грязная работа предстоит, лучше своих пожалеть. Работа, что бы там Ермаков и Кудрин ни кричали, все равно грязная. Хоть и необходимая. По-другому не выходит. Так что пусть поменьше будет наших.
– Тогда, может быть… – заговорил Медведев и остановился.
– Ну. Смелее, – подбодрил Юровский. – Что ты хотел?
– Может, Ермакова и Кудрина… отчислить? Пусть одни только венгры да латыши. У меня еще и пара австрийцев есть.
Юровский скептически усмехнулся.
– Они нас с тобой первыми отчислят. Ты же видишь – им очень хочется руки в крови помыть. Это для нас с тобой нынешнее дело – задание советской власти, хоть тяжелое и отвратительное. Да все равно надо выполнять! Никуда не денешься. А для них – удовольствие. Историческая миссия, предмет гордости. Удовольствие и гордость! Dreck, а не люди, то есть «дерьмо», как говорят мои бывшие соплеменники.
Медведев передернул плечами, словно замерз в тридцатиградусную жару.
– Да, Яков, – вполголоса произнес Медведев. – Таких кроволюбцев первых надо в расход – поперед Романовых… Им же ведь все равно, кого. Хоть муху, хоть человека. Сегодня Романова, а завтра – нас…
– Все! Тихо. Не туда мы собой зашли в наших теориях. Не в ту сторону! – остановил его Юровский. – Запомни: я тебе ничего не говорил. А ты, стало быть, ничего не слышал. И не отвечал мне. А то мы с тобой, в самом деле, совсем раскисли. Для революционеров такое недопустимо.
В половине одиннадцатого в доме Ипатьева появился Голощекин.
– Докладывай! – потребовал он, усаживаясь за стол Юровского.
– Докладываю: все идет нормально, по плану, – ответил комендант. – Все рассчитано и подготовлено. Ждем только сигнала от Белобородова. И постановление.
– Как люди? Как приняли задание?
– Тоже все нормально. Только вот твой полководец Ермаков… В нем я не очень уверен.
– Почему? – удивился Голощекин.
– Мне кажется, он пришел уже выпивши. И, похоже, потихоньку добавляет. Наверное, с собой принес. Скажу тебе как человек, имеющий отношение к медицине: Ермаков из той категории, кто быстро в таких ситуациях пьянеет, но больше не от водки, а от вида и запаха крови. Накуролесить может. Заменить можно?
– Нет, – отрицательно покачал головой Голощекин. – Ничего менять уже не будем. На нем самое главное и трудное – схрон! Он все готовил. И только он все знает, что и как дальше. Кого ты еще в команду?
– Кабанов Иван. Командир группы пулеметчиков. Нормальный, надежный парень.
– Надо еще четырех, – отметил Голощекин.
– Зачем? – удивился Юровский. – Ведь приговоренных только семеро. Прислугу ведь выпускаем?
– Ах, да! – спохватился Голощекин. – Верно. Совсем забыл… Покажешь место?
– Пошли.
Они прошли в сад и по дороге столкнулись с Медведевым.
– Яков Михайлович! – обратился к коменданту Медведев. – Тут у меня… неповиновение. Двое латышей отказываются выполнять приказ.
– Что такое? – удивился Юровский.
– Да говорят, не желают они стрелять в девиц.
– Ах, так! – возмутился Голощекин. – Значит, их самих рядом с девицами поставить надо!
– Не торопись, Филипп, – остановил его Юровский. – Это мои люди, и я разберусь с ними сам. Видишь, что я тебе говорил утром? Так и получается. Думать надо!..
– А что ты говорил? – взвился Голощекин.
– Что не такое простое дело. Не каждый способен выдержать. Не у каждого найдется сил достаточно, чтоб стрелять в детей. Это не в бою.
– Но-но! – прикрикнул на него Голощекин. – Ты кто – чекист или поп? А может, тайный раввин? Как понимать твои безответственные высказывания?
– Как понимать? Как есть на самом деле, так и понимай… Павел Спиридонович! Найди сам недостающих. Все равно кого.
Осмотрев помещение, Голощекин остался доволен.
– Годится. Только смотри! – он подошел к стене против входной двери и похлопал по ней ладонью. – Стенка-то каменная.
– Да, – кивнул Юровский. – И что же?
– А то, – ответил Голощекин, – что возможен рикошет. Как бы вы и себя не переколошматили.
– В самом деле! – удивился Юровский. – Как же я не предусмотрел? Но, знаешь, Филипп, опыта нет.
– Набирайся, набирайся опыта, – насмешливо посоветовал ему Голощекин. – Каждый из вас должен выбрать цель заранее и стрелять только в сердце. Не будет и рикошета, не будет крови и лишних воплей. И все будет быстро. Пока! Через полчаса зайду.
– Так когда будет авто?
– К двенадцати, как и договаривались, – ответил Голощекин.
– Не задержи.
– Не задержу. Какой пароль для водителя, чтоб его пропустили? – спросил Голощекин.
– Пароль… – задумался Юровский. – Пусть будет пароль «трубочист».
Днем в доме Ипатьева неожиданно появились трое молчаливых и серьезных женщин с ведрами, швабрами и половыми тряпками. Их прислал сюда Юровский мыть полы. Доктор Деревенько узнал в них монахинь Новотихвинского монастыря Марию и Антонину – именно они приносили продукты. Третьей была монашествующая странница мать Георгия.
– Гла…! – вскрикнула Анастасия и испуганно зажала ладошкой себе рот. Мария больно дернула ее за руку.
– Ты нас всех погубишь! – в страхе прошептала она. И громко спросила Новосильцеву: – Можно мы будем вам помогать?
– Да не надо, барышня! – ответила Новосильцева. – Ручки-то у вас вон – больно мягкие, нежные, не для такой работы! Загрубеют, потрескаются, женихам не понравятся, разбегутся они от вас…
– И пусть! – отпарировала Анастасия. – Пусть бегут куда подальше! Кому нужны такие женихи? А вот если кто меня полюбит, то и мои грубые руки любить будет.