Наследство последнего императора Волынский Николай

– Да так, калики перехожие… – со вздохом призналась Новосильцева. – Туда-сюда ходим. Вот в столичный ресторан зашли…

– Вы русские?

– Иван Иванович! – обратилась Новосильцева к своему спутнику. – Вы лучше знаете! Кто мы? Немцы? Евреи? Арабы? А, может, бушмены? Вы бушмен, Иван Иванович? А?

Он смущенно пожал плечами и пробормотал что-то невнятное.

– Вот видите! – торжествующе заявила Новосильцева. – Мой спутник – стопроцентный бушмен. Внешность предательская у него – сразу видно, кто он такой и откуда понаехал в столицу.

– Все ясно! – заявил метр. – Русских сегодня не обслуживаем. Приходите в другой раз. А сейчас освободите помещение. И побыстрее.

Новосильцева в упор уставилась на него.

– То есть как это – «русских не обслуживаем»? Это новый юмор новых русских? Уже можно смеяться? Или еще рано?

– Здесь проводится спецмероприятие! Вам понятно? Вы русский язык понимаете? Спец-ме-ро-при-я-ти-е! Русских сегодня не обслуживаем. Все! Идите!

Новосильцева оглядела зал еще раз, бросила внимательный взгляд на посетителей, для которых, очевидно, и проводилось спецмероприятие, и с неожиданной для старухи злобой тихо произнесла:

– У тебя «нацмероприятие», а не «спец», merde de chat!..[172] Ты сейчас у меня будешь «Семь сорок» и «Агицын-паровоз» плясать! Под оркестр!

Иван Иванович загородил собой Новосильцеву и, не давая ей продолжить, просительно обратился к метрдотелю:

– Послушайте, гражданин… господин… извините, не знаю как вас…

– Неважно! – отрезал метр. – Освободите! Или я вызываю охрану!

– Нет, пока не вызывайте, пожалуйста, – попросил Иван Иванович. – Вы сначала выслушайте меня – всего два слова… Дама приехала в Россию в гости. Вернее, по делам. У нее официальный визит. Она из Франции… Французская подданная. По приглашению нашей организации… – он попытался извлечь из внутреннего кармана пиджака служебное удостоверение, которое у него, как у опытного кагэбэшника, было пристегнуто к карману стальной цепочкой, но гэбэшно-фээсбэшная красная книжечка, еще недавно обладающая грозной силой абсолютно везде, запуталась в цепочке и застряла.

Но метр все сразу понял.

– Вы, господин, или как вас там… «та-ва-рищ!» – заявил он, – можете мне ничего не показывать. Здесь частное заведение. И я могу приказать вышвырнуть вас со всеми вашими удостоверениями и французскими дамами! И именно это я сейчас сделаю!

Он вытащил из кармана мобильник и стал набирать номер.

В этот момент под потоком загремели мощные гитарные аккорды, проревел орган, и пидор в рыбьей чешуе неожиданно запел тонким бабьим голосом – ни дать ни взять юный Владимир Пресняков:

  • В темном переулке,
  • Где бродили урки,
  • Я зашел в шикарный ресторан.
  • Там сидела баба,
  • Звали ее Мурка,
  • Из кармана виден был наган!

Метр замахал на музыкантов руками, что-то крикнул, но они не поняли и продолжали. Он подбежал к эстраде, показывая на свой мобильник и на свои уши, и тогда оркестр нестройно заглох, но под потолком напоследок взвизгнуло:

  • Это уркаганы,
  • Это хулиганы,
  • Воровской собрали комитет!..

Чеченцы из обоих купе обернулись к странной паре и внимательно ее рассматривали – одни с подозрением, другие с нескрываемой брезгливостью.

Метр вернулся, угрожающе показывая свой мобильник.

– Ну! – рявкнул он. – Сейчас буду звонить! Долго еще ждать? Стой! Вы куда?! – закричал он, увидев, что Новосильцева направилась в зал в сторону аквариума. – Куда?!

Она уже подошла к стеклянному чуду и неожиданно замахнулась на него палкой. Иван Иванович, словно кенгуру, одним прыжком оказался между ней и рыбами. Он потом так никогда и понял, как это у него вышло – без тренировки показал олимпийский результат. Новосильцева поневоле задержала палку на взмахе и заявила на весь зал:

– Иван Иванович! Вы слышали – русских не обслуживают! А рыбы-то – кто они по паспорту? Конечно, это наглые русские рыбы. И не имеют права на обслуживание!

Метр попытался схватить ее палку, но ему никак не удавалось преодолеть препятствие в лице Ивана Ивановича. Метрдотель описал несколько кругов вокруг взбесившейся франко-русской старухи, однако, Иван Иванович, подобно спутнику Земли, все время поворачивался к метру одной и той же своей, видимой, стороной. Он не давал метру приблизиться к Новосильцевой, одновременно не теряя надежды вытащить из кармана свое когда-то абсолютное, а теперь совершенно бесполезное оружие.

Джабраил Умаров тоже обернулся, бросил на планетарную группу недовольный взгляд, потом едва заметно щелкнул пальцами, и другой чеченец, помоложе, подбежал к метрдотелю, снял его с орбиты и что-то тихо сказал на ухо. Тот остановился, как вкопанный. Потом виновато захлопал глазами, отдышался, и вдруг выпалил:

– Ну что же вы сразу не предупредили!..

Новосильцева и Иван Иванович так и не поняли, к кому относился упрек, но и спросить не успели, потому что метр слегка поклонился и сказал, преисполненный спокойного уважения:

– Мадам, прошу простить за некоторое недоразумение. Я не знал…

– Чего не знали? – осведомилась Новосильцева.

Он бросил на нее удивленный взгляд, и, не отвечая, предложил:

– Еще раз прошу извинения… Чувствуйте себя, как дома. Могу порекомендовать вам вон тот полукабинет, недалеко от оркестра.

– Хм… Порекомендовать… ладно, чего уж там… – проворчала сбитая с толку графинька. – Но – никаких оркестров! – поставила она условие. – Пусть ваши садисты замолчат.

– Хорошо, – с неожиданной любезностью согласился метр. – Они тихо… Можно?

– Только очень тихо, – разрешила Новосильцева.

Через две секунды оркестр заглох.

Новосильцева, прежде чем сесть, внимательно посмотрела в сторону седого куратора московских банков и удостоила его едва заметным, полным достоинства кивком. Тот улыбнулся, в ответ и повернулся к своим. В зале опять зазвучала приглушенная чеченская речь.

Откуда-то из параллельного мира появился официант в дурно сшитом фраке. Вежливо поклонился, сказал: «Добрый вечер, дамы и господа, будьте так любезны!», положил на стол два длинных гроссбуха, сверкающих глянцем, и деликатно отошел на два шага.

– Что происходит? – шепнула Новосильцева. – Вы что-нибудь понимаете?

Иван Иванович покачал головой.

– Ничего не понимаю! – признался он.

– В нашем мире просто так ничего не происходит, – заметила Новосильцева. – Думаю, что там, в тех купе, вас знают.

Он и сам так подумал. Другой причины вроде нет. Чувство досады охватило его: плохо, когда кто-то знает и узнаёт сотрудника деликатной службы или тайной организации вот так, за здорово живешь. Потом до него дошло: чеченец мог его просто вычислить. В самом деле, кто еще, кроме гэбэшника, полезет в карман за служебным удостоверением. Любые другие удостоверения, кроме разве президентского, давно потеряли ауру власти. Она перешла к деньгам.

– Это мы должны прочитать? – спросил он у халдея, подержав на весу гроссбух. – Что это?

– Меню и карта, – с доброжелательной предупредительностью сообщил официант.

– Какая карта? Дорожная?

– Почти что так, – ответила ему Новосильцева. – Карта путешествия по винным запасам. Верно?

– Совершенно верно, мадам, винная карта! – поклонился официант. – Двести сорок сортов самых разных вин, среди них есть и коллекционные.

– Надо же! – удивилась Новосильцева. – И это в России? Замечательно. В высшей степени приятно! Когда я последний раз была в московском ресторане – это была гостиница напротив Кремля «Националь» – я сказала себе: если на моей исторической родине мне однажды подадут меню объемом больше пяти страниц и винную карту, где будет десять-пятнадцать наименований, значит, в России, действительно, «жить стало лучше, жить стало веселей»[173].

– Мы должны все это прочесть? Справимся до закрытия? – обеспокоился Иван Иванович.

– Нет, полагаю, – сказала Новосильцева и обернулась к халдею. – Так?

Тот подтвердил ее слова кивком и предупредительно предложил:

– Если вы не против, могу вам порекомендовать, чтобы вы сделали свой выбор.

– Не против, – подтвердила Новосильцева. – А то, знаете ли, голова еще до вина кружится от такого обилия. Но, главное, цены! Цены-то, а? Смотрите цены, Иван Иванович! В Париже таких не бывает. Бутылка «Мадам Клико» – всего пятьсот сорок рублей! Вот что значит рыночная экономика! Вот что значит свободная конкуренция! Попробуйте возразить. Лучшего доказательства преимуществ свободного рынка вы не найдете. И нет необходимости искать. Все – здесь, в этой карте! Она для всей России должна стать главной картой – политической!

– Долларов, – любезно уточнил халдей[174].

– Вы о чем? Каких таких долларов? – переспросила Новосильцева.

– Обыкновенных, – ответил он. – Американских. Зеленых. С портретами.

Она глянула на Ивана Ивановича, потом на официанта.

– Что-то я хуже стала слышать, – призналась она. – Надо купить слуховой аппарат – пора, пора! Я правильно вас поняла? Вы не ошибаетесь? – обратилась к халдею. – Вы сказали, долларов?

– Нет-нет! – заверил он. – Все точно поняли, и ошибки никакой нет! «Мадам Клико», урожай 1889 года. Хороший был год. Сухой. Много солнца.

Графинька впала в состояние крайней задумчивости.

– Так-так… – пробормотала она. – Но, что же… Назад пути нет. Крепость была взята с большим напряжением сил. Не оставлять же ее вот так, сразу!.. Да и за хорошую информацию всегда приходится платить – так жизнь устроена. Вот и принесите нам бутылочку. Желательно со льдом. А к ней…

– Не имеется в настоящий момент, – сообщил официант, приятно улыбнувшись.

– Льда?

– Нет. «Мадам Клико».

– Н-да! Ну что же… Ладно, пусть так, – она пролистала яркие страницы, на которых каждый сорт вина сопровождался подробным описанием качеств, историей марки и многочисленными фотографиями тех мест, где вино произрастает. – Что ж… – повторила она – Давайте что попроще – например, из серии «шато». Вот – «шато-икем». Двести восемьдесят долларов. Слегка подогреть. Можно?

– Мы всегда так делаем! – обиделся официант. – А как же иначе?

– Тогда несите. Одну.

Официант сочувственно ей ответил:

– Не имеется.

Новосильцева перевернула несколько страниц.

– А вот «божоле», сто тридцать два доллара.

– Увы, в настоящий момент тоже временно отсутствует, – с еще большим сочувствием в голосе ответил халдей.

– Что значит «временно»? – спросила Новосильцева.

– Ну… не знаю точно. На месяц, на два.

– Когда в последний раз оно было? – поинтересовалась Новосильцева.

– Не было ни разу.

Она озадаченно посмотрела на Ивана Ивановича. Тот недоуменно поднял брови и ничего не сказал.

– Так! – решила Новосильцева. – Пусть тогда что-нибудь немецкое, раз уж такое дело… Из рейнских. Вот – нашла: «Liebfrauenmilch», белое. 1972 год. Хотя Ивану Ивановичу может не понравиться[175].

– Нет причин для опасений! – обрадовал Ивана Ивановича халдей. – «Молока» тоже не имеется.

– Да черт бы вас всех побрал! – взорвалась Новосильцева, и чеченцы снова обернулись к ним. – Что же в этой бане есть, в конце концов?!

– Есть «Хванчкара», есть «Напареули», «Совиньон» – еще советские запасы, – сообщил официант. – Есть «Черные глаза», «Мускат» – это десертные из подвалов «Массандры».

– «Хванчкару»! – приказала Новосильцева и захлопнула карту-гроссбух.

– Сию минуту! – с готовностью ответил официант. – Но только… вы на цену посмотрели?

– А что там? – она снова открыла винный гроссбух. – Где тут оно? Потеряла… Теперь полдня буду искать… Сколько оно?

– Шестьсот баксов! – по-свойски сообщил халдей. – То есть шестьсот американских долларов. Можно старого образца. Или рублями по курсу Центробанка – три с половиной тысячи.

Новосильцева озадаченно притихла.

– Ну что? – спросила она Ивана Ивановича.

Тот неопределенно пожал плечами.

– Так, хватит! – решила графинька. – Нам очень понравился ваш ресторан, – заявила она халдею. – Настолько понравился, что мы не хотим распрощаться с ним так скоро. Поэтому зайдем еще раз. Лет через пятьдесят.

Она поднялась, взяла свою палку и, не глядя в сторону своего спутника, направилась к выходу. Он не отставал, а когда проходили мимо аквариума, предусмотрительно занял позицию между ней и рыбами.

Откуда-то выскочил метр.

– Как? – с неподдельным огорчением закричал он. – Вы уже уходите?

У него был очень несчастный вид.

– Нет! – успокоила его Новосильцева. – Придем ночевать. Только вот в баню сходим…

До лифта они шли молча. И лишь в кабине, нажав кнопку своего этажа, Новосильцева весело посмотрела на Ивана Ивановича и они одновременно, от души рассмеялись.

– Полагаю, нам сегодня в некотором смысле повезло, – высказался Иван Иванович.

– «В некотором смысле!..» – проворчала она. – Да это у меня самое интересное посещение ресторана за всю мою жизнь, которая, уверяю вас, и до сего дня была нескучной!..

Издалека донеслось:

  • Здравствуй, моя Мурка,
  • Здравствуй, дорогая!
  • Здравствуй, моя Мурка и прощай!
  • Ты зашухерила [176] всю нашу малину [177],
  • А взамен маслину [178] получай!

– Вот это, я понимаю, жизненные стандарты нынче в России! За каких-то пару лет – шведов перепрыгнули, а уж про американцев и говорить нечего! – заявила Новосильцева.

– Не в стандартах дело, – предположил Иван Иванович. – По-моему, они просто они нашли самый разумный и безболезненный способ нас спровадить. Справедливости ради надо отметить, издевались над нами они недолго и не больно.

– Да-а? Хм. Похоже, так, мой дорогой Иоханаан Иоханаанович! Но все равно, никуда не уйдешь от того факта, что Москва стала одним самых дорогих городов планеты – после Нью-Йорка и Токио. Надо же: бутылка газированной кислятины с французской этикеткой – полтысячи долларов! Хотя для ваших новых русских это не вообще не деньги. Вообще ничего. Зеро.

– Сюда надо приходить с кавказским кошельком.

– Что такое кавказский кошелек? – поинтересовалась Новосильцева.

– Кейс-атташе. Обыкновенный «дипломат». В нем надо носить деньги для ресторана.

– Вот и увидели реальную жизнь. Вот что творится в вашей демократической России! – нравоучительно сказала Новосильцева. – А вы расчирикались, все уши мне прожужжали: дескать, «рыночная экономика», «макрорегулирование», «конкуренция», «инвестиции»… Тоже мне – нашли панацею! Дался вам этот рынок! На вашем рынке нормальный человек бутылку вина купить не в состоянии!

– Кто? Я расчирикался?! – изумился Иван Иванович.

– А кто же еще? – простодушно удивилась его вопросу Новосильцева. – Не я же! Нас двое, я рыночную экономику не воспеваю, значит, кроме вас, подозревать некого… – она тяжело вздохнула. – Дела, дела… Как много в России людей, которые, подобно вам, наивно верят в русалок и в домовых, в инопланетян и в свободу слова, в чертей и в рыночную экономику, в леших и в Бабу-Ягу, в демократию и в права человека, а еще и в то, что «Запад нам поможет»!.. Как говорит известный доктор Кандыба, это либо полные идиоты, либо очень счастливые люди!

– Разве идиоты могут быть несчастными? – усомнился Иван Иванович.

– Вполне, – с убеждением ответила она.

– Вам такие встречались?

– Вам тоже! – заявила Новосильцева. – Посмотрите на вашего президента. Я бы не стала утверждать, что уж он-то – счастливчик, особенно с похмелья.

– А вообще говоря, – сказала она, когда лифт остановился, – все это омерзительно. Как вы такое терпите – в собственной стране! В собственном доме!..

– Ах, Лариса Васильевна, – грустно сказал Иван Иванович. – Не терзайте мне сердце… Мне нечего сказать на этот позор. Наверное, нас, советское поколение, переделать трудно. Мы с детства усвоили: русский национализм – плохо. Любой другой – хорошо, а русский – плохо и стыдно. Может, у следующего поколения больше будет собственного достоинства и гордости…

– Ну, вот и славно, – сказала Новосильцева, когда посыльный закрыл за собой дверь, оставив на столе две чашки с блюдцами и заварным чайником в красно-белый горошек, вазочку варенья из черноплодной рябины и вазочку с темно-коричневым, отливающим золотом, гречишным медом, сухари с маком и сухари с изюмом. Вторым заходом посыльный принес самовар – объемом всего в два литра, но зато настоящий, луженой меди. Он его круглых боков исходило деревенское тепло сосновых шишек. Самовар бурлил и шипел. Парень поставил самовар на столик у окна, вывел самоварную трубу в форточку, посмотрел на отражение своей физиономии в самоварных боках и остался доволен. Сказал:

– У этого самовара есть имя. Он называется «Лев Толстой».

– Надо же! – удивилась графинька. – А почему не «Бальзак», «Чарльз Диккенс» или хотя бы «Александра Маринина»? – поинтересовалась она.

– Потому что Маринина – зуб даю! – из такого самовара не пила. А если и пила, то все равно ее книги читать даже после самовара может только олигофрен. А Лев Николаевич, когда писал мою любимую «Анну Каренину», пил чаек именно из такого самовара, только большого. Этот – уменьшенная копия. В полтора раза меньше подлинника, – добавил посыльный и попросил: – Не сочтите за труд, позвоните, пожалуйста, чтобы я забрал посуду.

Иван Иванович и Новосильцева переглянулись.

– Вот сервис, а? – восхитилась она.

Он осторожно и с некоторым сомнением кивнул.

– Меня больше удивило другое, – заметила Новосильцева. – Вряд ли даже в такой дорогущей парижской гостинице, как «Амбассадор», найдется гарсон, который прочитал хотя бы две страницы «Человеческой комедии» Бальзака.

– Что вы хотите! – отозвался Иван Иванович. – Россия!.. «Умом не понять… не понять…» забыл, простите.

Новосильцева усмехнулась.

– Это из Тютчева. Федор Иванович Тютчев. Великий русский поэт и русский националист. «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить. У ней особенная стать. В Россию можно только верить». Непростительно: дочь эмигрантки знает, а кагэбэшник не знает… Налейте-ка в таком случае даме чайку, – велела она. – Спасибо!.. Так что вы мне хотели рассказать о своем коллеге?

– О каком?

– Да откуда же я знаю! О том, который у вас специалист по массовым беспорядкам. Или, может, по мокрым делам, политическим убийствам – профессиональный душегуб?

– А! Этот… Нет, не мокрым делам. И не душегуб… Хорошо.

Он передал даме чашку, налил и себе, покрепче, и заговорил:

– Дело было примерно в конце пятидесятых. Управлял нами тогда новый всенародно любимый вождь, борец против культа личности Сталина, но за мир и за распространение повсюду кукурузы дорогой вождь и верный ученик Ленина Никита Сергеевич Хрущев. Это он назвал скульптора Эрнста Неизвестного «пидарасом», а поэту Евгению Евтушенко вообще посоветовал убираться из Советского Союза на любезный его сердцу Запад.

– Да, помню такого. И этот эпизод тоже. Незабываемый кретин, – вставила Новосильцева. – Другого такого трудно найти в русской истории. Что же касается вашего Гангнуса – это настоящая фамилия Евтушенки?

Иван Иванович кивнул.

– Сюрте женераль прекрасно знала, что сей инакомыслящий – агент КГБ со стажем и на содержании. Что скажете?

Он вздохнул и развел руками.

– Правильно, – одобрила Новосильцева. – Не отрицаете, но и не подтверждаете. Ну, так что о кретине Хрущеве?

– Он был не только кретином, – мягко поправил ее Иван Иванович.

– Да, – согласилась она. – Если бы только им… Он, по глубокому моему убеждению, был крупным государственным преступником. Если бы не его «разоблачения» Сталина, которые большей частью оказались враньем, наша с вами Родина существовала бы до сих пор… Именно ХХ съезд КПСС нанес первый сокрушительный и необратимый удар по Советскому Союзу. А демократы ваши, которые почему-то Хрущева любят, наверное, потому что его сын, специалист по ракетному оружию, стал изменником. И никто у вас не обратил внимания на то, как быстро он получил гражданство США. Мгновенно получил! Даже дурак в состоянии понять, что это и были тридцать серебренников – за выдачу государственных тайн СССР. Почему ваше ведомство сразу не «погасило» его? И еще этого гада – генерала Калугина Олега Даниловича? Уверяю, ЦРУ, да и Сюрте женераль тоже, в подобном случае не дали бы предателю и пикнуть. Инфаркт миокарда был бы ему мгновенно обеспечен. До первого допроса. Или инсульт.

– Да, – вздохнул Иван Иванович, ускользая от ее последнего упрека. – Первым нанес сокрушающий удар по собственной стране Хрущев.

– И все-таки я не могу до конца понять – зачем это ему понадобилось?

– Никита вместе с Маленковым были по шею в крови. Именно они были главными инициаторами и организаторами массовых репрессий. И поначалу даже не скрывали этого. Никита в тридцатых годах был секретарем ЦК компарии Украины. Тогда на одном из пленумов он обрушился на своих товарищей по партии и на руководителей репрессивного аппарата. «Почему стали меньше расстреливать?! – кричал он. – Больше надо расстреливать, больше! Тот, кто считает иначе – враг народа или пособник врагов!» А после смерти Сталина он и его подельник Маленков свалили свои преступления на покойного. Они же уничтожили и личный сталинский архив – до последней бумажки. Все – следов нет. Так что Сталин – единственный в истории человечества глава государства, после которого совсем не осталось архива. А писал-то он много.

– Не очень верится, что эти два палача так уж боялись разоблачений! Безусловно, были у них еще и другие, более серьезные причины.

– Безусловно, Лариса Васильевна! – согласился Иван Иванович. – Дело в том, что в конце сороковых Сталин начал проводить реформы, чрезвычайно важные для страны. Можно долго рассказывать. Если вкратце, то его реформы оставляли без власти партию, вернее, ее аппарат, работу которого сам Сталин довел до совершенства. Начал он с того, что заявил на XIX съезде партии: никаких преемников, «наследников» его престола, не будет! Он начал демократизацию партии одновременно с передачей ее власти – государству. Уже тогда он решил, что эпоха мобилизационного или, как теперь любят говорить наши демократы, «казарменного» социализма кончилась. Решил, что партия как суперсистема управления государством и обществом свою роль исчерпала и отныне должна заниматься только идеологией. Он намеревался привести в полное действие свою конституцию, которая, по его замыслу, предназначена для самого свободолюбивого народа в мире. Для народа, который никто не мог тысячелетиями победить. Который в массе своей предпочитал смерть бесчестию… Вот, кстати, ругают Сталина за то, что он не подписал конвенцию о военнопленных, что сажал в тюрьмы семьи тех офицеров, кто попадал в начале войны немцам в плен. Даже Юлию Мельцер, жену собственного сына Якова, посадил. Жестоко, нет слов. Но учтите, по тысячелетней традиции, русские в плен не сдаются! Конечно, по разным обстоятельствам люди попадали в плен, в том числе и по оправдательным. Но, с другой стороны, почему военнопленного и его семью нужно было жалеть больше, чем семью того, кто погиб, но не сдался!.. Реформы Сталина рассчитывались именно для такого народа… Это ведь, кстати, не он, а Аллен Форстер Даллес, директор ЦРУ, чей план разрушения СССР на наших глазах идет к победному завершению, назвал русских «самым гордым народом на земле». Так что реформы Сталина были величайшим шансом для России.

Он разволновался, поставил стакан и зашагал по комнате. Новосильцева с интересом за ним наблюдала.

– И потому они его убили! – остановился Иван Иванович. – Самым что ни на есть бандитским, уголовным образом. Потому что, как неизбежное следствие сталинских реформ, могла возникнуть в стране еще одна партия – конечно, коммунистическая, по крайней мере, по названию, но она стала бы конкурентом КПСС. Представляете? Конкурентом для Никиты, Маленкова, Кагановича… Сталин даже верного Микояна щелкнул по носу на том съезде и всем им дал понять, чтобы никто из его, Сталина, окружения и не помышлял о верховной власти. Если вы читали воспоминания Константина Симонова о том съезде, то должны помнить…

– Нет, любезный мой Иоханаан, не читала. Доверьтесь мне, я никому не скажу!

– Нисколько в том не сомневаюсь, – заверил Иван Иванович. – На том съезде Сталин в очередной раз заявил о своей отставке. «Стар я, – сказал, – поработал… Ухожу!» И Симонов пишет, что Маленкова обуял такой ужас, что он в обморок при всех едва не упал. И первым стал кричать, что нельзя Сталину уходить.

– А, может, Сталин проверял их? – предположила Новосильцева. – Чтобы тех, кто проголосовал бы за его уход, отправить в лагеря?

– Вполне возможно, – согласился Иван Иванович. – Но тогда чего бояться Маленкову? Нет, он перепугался, поняв, что на этот раз Сталин действительно может уйти. Струсил потому, что понял: не будет Сталина во главе партии – значит, этой партии каюк. Она Сталину не нужна.

Новосильцева аккуратно зачерпнула чайной ложкой из вазочки варенья черноплодной рябины и осторожно пробовала.

– Ум, – промурлыкала она. – Недурно. Точнее, очень вкусно. Это что? – и сама себе ответила. – Вишня. Да? Надо у гарсона спросить.

– Не надо, – ответил Иван Иванович. – Я знаю.

– И что?

Иван Иванович лукаво улыбнулся.

– А вы отгадайте!

Новосильцева отправила себе на язык еще две ложки.

– Вишня? Конечно, вишня!

– Нет, – возразил Иван Иванович.

Она еще съела.

– Странно… Натуральная вишня… Может, черная смородина? Когда-то СССР экспортировал черную смородину за валюту – чуть ли наравне с черной икрой.

– Было, – согласился Иван Иванович. – Но это не черная смородина.

– Ну, тогда… фей-хуа.

– Не ругайтесь!.. Все равно мимо! – торжествующе заявил он. – Эх, надо было с вами пари заключить!..

– Довольно, не томите! – потребовала она. – Что?

– Черноплодная рябина.

Она удивилась.

– Надо же! Во Франции черноплодную рябину считают декоративным кустарником. И всячески стараются ограничивать. Или вообще вырубают.

– Во Франции и русский квас не знают. В «Войне и мире» Толстого французы называют квас «limonade de cochone» – свинячий лимонад, – ввернул Иван Иванович.

– Ну, знаете ли, драгоценный мой Иоханаан, я всегда считала французов идиотами, – согласилась Новосильцева. – И не только из-за отношения к русскому квасу. Ну, черт с ними, с французами. Впрочем, скоро их вообще не станет на свете. Будут жить во Франции теперь негры и арабы. Но где же ваша история? О вашем приятеле-жандарме?

Иван Иванович, кажется, обиделся.

– Скажете тоже, мадам!.. Он не из внутренних войск, а из нашей фирмы. Впрочем, чего там темнить… Это про меня история.

– О-ля-ля! Тогда она должна быть для меня в сто раз интереснее! – оживилась Новосильцева. – Тогда, как говорят ирокезы, «мои уши готовы».

– Так вот, дело было в конце пятидесятых, когда Хрущев повысил цены на основные продукты питания и снизил расценки на труд… А его зять Аджубей написал в газете «Известия», где он был главным редактором, что дорогой Никита Сергеевич велел сделать это по настойчивым просьбам трудящихся. Тех самых трудящихся, которые уже поняли и по достоинству оценили, что такое постоянные или сезонные снижения цен на те же продукты при Сталине, который считал такие снижения формой повышения зарплаты. И при ком народ жил небогато, точнее даже бедно в общей массе – после такой-то войны! Но жизнь при нем все время, постоянно – хоть на немного, но улучшалась. Каждый год – медленно, но вверх. Рост уровня жизни был безостановочным.

– Да, улучшалась, – с сарказмом вставила Новосильцева. – Потому что хуже было некуда.

– А что вы хотите? – возразил Иван Иванович. – Только что с безумным напряжением сил победили немцев, точнее, всю Европу: на стороне Гитлера была вся Европа! Кроме Греции и Югославии. Страны с общей численностью населения более 700 миллионов человек – против 160 миллионов русских. На стороне немцев воевали все европейские нации. И даже евреи.

– Ну, это вы уже куда-то не туда заехали! – скептически заявила Новосильцева.

– Никуда я не заехал! Так знайте, что 65 000 сынов Израиля были в составе вермахта и защищали общенацистские ценности, что несколько противоречит обыденному мнению об изначальном и тотальном антисемитизме Гитлера… Командование вермахта и лично Гиммлер даже разрешили еврейским войсковым подразделениям иметь походные синагоги, – сообщил удивительную вещь Иван Иванович. – Есть официальная статистика о национальном составе вермахта – легко проверить. Но самое интересное происходит после того, как с Гитлером покончили. Еще Берлин не был взят, а Черчилль дает приказ генштабу немедленно разработать план нападения на СССР и его окончательного уничтожения. План с кодовым названием «Невероятное» был готов уже 22 мая 1945 года. Первый удар по нам должна была нанести англо-американская группировка на северном направлении. Почему оттуда? Да потому, что на севере, в Норвегии, уже была готова снова воевать против СССР 100-тысячная немецкая армия, которая была сформирована из немецких военнопленных – под непосредственным контролем Черчилля. Представляете? Гитлеровские солдаты, в гитлеровских мундирах, с гитлеровским оружием, под командой гитлеровских офицеров!..

– Не может быть! Я этого не знала! – поразилась Новосильцева. – Быть не может! – повторила она.

– Может, может быть, – успокоил ее Иван Иванович. – Было! Третья мировая война по указанному плану должна была начаться 1 июля 1945 года силами сорока пяти дивизий наших «верных» союзников с немцами. Но не выгорело! Сталин вовремя провел передислокацию войск, и если бы война началась, «союзнички» получили бы смертельный удар с тыла. Кроме того, они спрогнозировали, что Сталин, имевший тогда самую сильную в мире армию, неизбежно захватит нефтяные промыслы Ирана, Ирака и перережет эти жизненно важные для Запада энергетические артерии. И тогда был составлен другой план «Чариотир» – «Колесничий». И в 1948 году он в начальной своей части был введен в действие. На Россию должен был обрушиться удар мощностью в 133 атомных бомбы – по 70 русским городам. Второй, уже окончательно смертельный удар предусматривал сброс нам на головы 295 атомных бомб. Начало боевых действий было намечено на 1 апреля 1949 года. Но Сталин и тут не дремал: слил информацию, что немедленно перейдет Ла Манш, высадится в Англии и одновременно оккупирует нефтеносные территории Ближнего Востока. Ведь советские войска стояли в Европе! И этот план союзники отложили… Следующий план уничтожения России назывался «Дропшоп» – «Внезапный удар»: 300 атомных зарядов по жизненным центрам России, то есть СССР, и ее дальнейшее расчленение на отдельные государства. И снова не вышло: у Сталина к 1947 году была самая мощная в мире реактивная авиация, превосходящая ВВС Западной Европы и США вместе взятых. Бомбардировщики врага были бы уничтожены еще до подлета к России. Так-то, дорогая моя Лариса Васильевна! А ведь авиация, танки, новейшие реактивные двигатели, самая надежная в мире ПВО денег стоят! Больших денег! Сумасшедше больших денег! Вот почему мы всегда были и остаемся беднее Запада. Запад непрерывно заставлял нас вооружаться и отказывать себе во многом. Ну а потом вы знаете: Сталин и Берия создали атомную бомбу, а там и академик Сахаров, уже при Хрущеве, придумал водородную – самую страшную. Страшнее нет и поныне…

Новосильцева слушала его с огромным вниманием.

– Да, – сказала она. – Западный обыватель ничего этого не знает.

– Да и не каждый восточный, то есть советский, обыватель знает… Таким был социально-политический фон в России, когда лысый кретин Хрущев залез в карман уставшему, израненному и не сытому советскому труженику… А сейчас вам станет ясен смысл колоссального исторического события, происшедшего в конце февраля 1953 года – я имею в виду убийство Сталина…

– Вы считаете, что Сталин был убит? – удивилась она.

– Нет, я так не считаю! – ответил Иван Иванович. – Я это просто знаю. Наверняка. Но я-то вам совсем о другом хотел рассказать.

– Опять о Сталине? Не надо больше. Хватит. И так много для одного дня.

– Нет, я скажу о рабочем интересе в СССР.

– Вы думаете, это веселее? Не забывайте, что я все-таки воспитывалась во Франции, где женщины терпеть не могут подобных скучных разговоров! – предупредила Новосильцева.

– А я вас воспринимаю, – возразил Иван Иванович, – прежде всего как… – он смутился. – Как…

– Ну-ну! Смелее!

– Как хорошего товарища! Коллегу, прежде всего.

Новосильцева от души расхохоталась.

– Уморил! Действительно, уморил меня Иоханаанчик! – она вытерла слезы. – Ну, разве можно говорить такие страшные слова женщине, даже если вы действительно ее воспринимаете как товарища и ей к тому же всего лишь восемьдесят четыре года, а не сто восемьдесят четыре!.. Как не совестно! А еще, небось, джентльменом себя считает!..

Иван Иванович не знал, куда деваться. Он схватил сушку, в две секунды сжевал ее, схватил вторую, она исчезла быстрее первой, потянулся за третьей, и тут Новосильцева его остановила.

– Стоп-стоп! Вы, я вижу, обрадовались. Решили, что я обиделась, поэтому не буду выслушивать вашу историю про вашего коллегу и позволю вам слопать все сушки. Не выйдет! Продолжайте! Я же знаю, что ваша даже самая скучная история имеет интересный подтекст. Ваши басни, как у Крылова – все с моралью.

– Так вот, – послушно убрал руку от сушек Иван Иванович. – Одному моему коллеге… то есть коллеге, а мне было приказано сгонять на Украину в город Кировоград и разобраться с одним крайне неприятным делом. Этот Кировоград – удивительный городишко. Точнее, был таковым. Областной центр, до революции назывался Елисаветградом, вырос из крепости, основанной еще Суворовым во время войны с турками. И через сто примерно лет там появились около десятки школ, масса библиотек, свой русский и украинский драматический театры, оперетта… Славный этот городишко, еще до его переименования в тридцатые годы в Зиновьевск, называли «маленькими Афинами». Гордилась публика своими увлечениями – литературой, театром, музыкой. Но был там еще и один уникальный завод – до революции он принадлежал итальянцам братьям Эльворти, а потом стал называться «Красная звезда»…

– А сейчас кому принадлежит?

– Каким-то «новым нерусским». Завод, один из немногих в СССР и Европе, выпускавший сельскохозяйственную технику – по нескольку тысяч сеялок в год…

– Иоханаанчик, дорогой, – остановила его Новосильцева. – Не интересны мне сеялки! Лучше уж про карты, вино и оперетту. Или о собаках.

– Будут и собаки, – успокоил ее Иван Иванович. – Да еще какие! Такие псы, что своей рукой их расстрелять – райское наслаждение! Еще немного терпения… Итак, две-три тысячи сеялок в год. Сейчас завод развален. Отмечу попутно: демократы-реформаторы твердили нам, что наши беды оттого, что нет настоящего хозяина ни на заводе, ни в поле. Государство – не хозяин. И вот пришел хозяин, частный собственник. И просто уничтожил промышленность и сельское хозяйство – повсюду… Но в лучшие времена на «Красной звезде» руководил главным сборочным цехом некто Анатолий Ильич Пивнев, мой давний, хоть и шапочный, знакомый. Отличный мужик, прекрасный организатор. Конечно, член партии, убежденный коммунист[179]. И вдруг этот убежденный коммунист, который прекрасно знает, кроме всего прочего, как надо себя вести в партийном сообществе, чтобы не отправиться в Магадан, – он учудил такое, что я до сих пор не могу забыть… – он взял еще одну сушку, потом подумал и положил ее на место. – Итак, Хрущев придумал снизить расценки и тарифы в промышленности, а в сельском хозяйстве – поднять розничные государственные цены. Но не закупочные, по которым государство покупало продовольствие у села, а розничные – на сливочное масло, молоко и так далее. В городе Новочеркасске по этому случаю рабочие попытались пройти по улице демонстрацией протеста, свободу которой им гарантировала сталинская конституция, но их встретили пулями – как при царе! Десятка два убитых. Среди них и дети.

– Да хоть один убитый! – перебила его вскипевшая Новосильцева. – Да хоть бы ни одного! Пусть даже выстрелы были бы холостыми – Хрущев стрелял не в рабочих. Он расстрелял советскую власть! Брежнев должен был только за это его повесить, а не на пенсию отпускать.

Страницы: «« ... 3334353637383940 »»

Читать бесплатно другие книги:

Трактир «Кофейная гуща» стоит на границе между новорожденной реальностью и непознаваемым хаосом еще ...
Когда эмоции выгорают, а в глазах поселяется безумие, появляется шанс попасть в другой мир.Но не спе...
Не так часто жертва покушения погибает через много лет после нападения преступника. Но недавно сконч...
Карел Чапек – один из самых известных чешских писателей. Он является автором романов, рассказов, пье...
В 213 году до нашей эры великий полководец Ганнибал, воюющий против Рима на вражеской территории, за...