Наследство последнего императора Волынский Николай

– Но все же я никак не могу придумать, – продолжил Горбачев, – что вас могло бы устроить?

– Мне лично ничего не надо! – отрезала Тэтчер. – Будь моя воля, я бы этот долг тебе полностью простила, Misha! В конце концов, Сталин тоже по-своему прав. Но у меня есть высшие интересы – интересы моей страны, моей Родины. Да и правительство тоже… Оно знает, что оно хочет и может получить, и разубедить своих коллег мне не удастся.

– Что же оно хочет получить, дорогая Маргарет? – внимательно спросил Горбачев.

– Золото.

Горбачев сначала удивился, потом испугался, потом задумался.

– Боюсь, это будет очень нелегко, – нерешительно произнес он.

Тэтчер улыбнулась и снова похлопала его по волосатой руке:

– Misha! Не надо огорчаться. Я подскажу тебе выход. Завтра.

Назавтра, за два часа до новой встречи с Тэтчер, помощник положил перед ним на стол два листка машинописной бумаги. Это был меморандум, подготовленный для него британским МИДом и завизированный подписью Тэтчер.

Из документа следовало, что Англия располагает русским залоговым золотом в количестве шести тонн. Оно было получено от императора Николая II за поставку оружия. За оружие царь не расплатился. Правда, не было сказано, получил ли он его вообще. Кроме того, указывалось в меморандуме, имеются некоторые процессуальные лакуны в определении статуса этого золота. Его статус, надо определить сейчас, – так без всякой дипломатии заканчивался текст меморандума.

– Эврика! Нашел! – закричал Горбачев, входя в кабинет премьер-министра и потрясая документом над своей головой, которая при неверном лондонском солнце удивительно напоминала глобус какой-то неведомой планеты. – Марго, о чем речь? Шесть тонн – какой пустяк! Не о чем спорить. Тем более, «неясный статус». Думаю, на заседании Верховного Совета или Политбюро ЦК КПСС…

– При чем тут Верховный Совет? – жестко осадила его Тэтчер. – Misha, ты – президент или кукла в руках Верховного Совета? Моему правительству достаточно иметь твою личную письменную просьбу к нам зачесть эти шесть тонн в счет погашения части долга по ленд-лизу.

– Какие проблемы? Безусловно, дорогая Маргарет! – заверил ее Горбачев. – Где готовая бумага? Подлинник?

– Я сейчас дам распоряжение ее подготовить. На обоих языках.

– Вот и замечательно! А теперь скажи, Марго… понимаешь… Раиса очень хочет познакомиться с тобой поближе. Ты только подумай: мы уже четыре дня в Англии, а так и не встретились, не посидели по-дружески, по-семейному.

Тэтчер сокрушенно вздохнула. Неожиданно она сняла туфли и непринужденно забралась с ногами на диван.

– Майкл, ты даже не представляешь, как я живу, – горестно поведала она, не обращая внимания на обалдевшего Горбачева. – Скажу тебе по секрету, как подруга… Имею право?

Он энергично закивал головой.

– У меня совсем нет личной жизни. Я гибну под грузом невыполненных обязательств и незавершенных дел! Мне не хватает двадцати четырех часов в сутках. Я уже восемь лет не могу позволить себе самого малого удовольствия – просто пообщаться с мужем, не то что с друзьями… Особенно, с такими, как ты и Раиса. К тому же я не умею готовить. Завтрак у нас готовит муж. Правда, в газетах пишут, что все наоборот, но я принципиально не опровергаю газетные выдумки.

– Ничего! – утешил ее Горбачев. – Раиса испечет блины с икрой. Она недавно научилась.

– Обожаю блины с черным кавьяром! – воскликнула Тэтчер. – Я их никогда не ела. Ты прав, Misha, если я не найду в своем графике хотя бы два часа для нашей встречи – никогда себе не прощу! Не прощу того, что у меня была возможность подружиться с такими великими государственными, точнее, историческими личностями, как ты и Раиса, а я эту возможность упустила.

– Мы тебе эту возможность предоставляем, – великодушно пообещал Горбачев, снова не заметив насмешки – тонкой, как короткий укол булавкой.

– Хорошо, Misha. Но еще один пустяк, – она жестом подозвала помощника и вполголоса приказала сию минуту подготовить и положить на стол проект документа за подписями премьер-министра Великобритании и Президента СССР об отказе России от залогового золота и безусловной передаче его Королевству Великобритании.

Референт принес бумагу. Оказывается, она была давно готова. Горбачев подписал немедленно.

– Ну а теперь… – заговорил Горбачев.

– Ну а теперь, – ласково перебила его Тэтчер, – продолжим. Идем дальше! Пока мы совсем не закончим дело, Misha, я тебя отсюда живым не выпущу.

Он раскатисто засмеялся.

– Марго, дорогая, я готов остаться с тобой до утра!

– До утра не надо, – не согласилась Тэтчер. – Что скажут наши супруги? У меня очень ревнивый муж.

– Он никогда не узнает, чем мы тут занимаемся, – успокоил ее Горбачев.

– Очень хорошо! – согласилась Тэтчер. – Желательно, чтобы вообще никто не узнал, чем мы тут занимаемся, особенно твоя пресса!.. Но шутки в сторону. Это еще не все. Понимаешь, Майкл, все-таки шесть тонн золота – это очень мало. До обидного мало! Его, по нашему курсу, который был установлен вчера, хватит примерно на треть – нет, всего на четверть долга. Даже на выплату всех процентов не хватает.

Горбачев огорченно заерзал в кресле.

– Но ты не расстраивайся, – продолжила Тэтчер. – Так и быть, помогу тебе еще раз, хотя у меня принцип: в подобных случаях никогда никому не помогать. Дружба дружбой, а за эль, то есть за пиво, каждый платит сам. Но… у меня для тебя дополнительно очень хорошая новость: у тебя есть еще золото! Целых двенадцать тонн. Как это по-вашему, по-русски?.. «Neuchtyonka»! – с трудом выговорила она. – Я понятно выражаюсь? Это личное золото вашего последнего царя.

– Очень понятно! – заверил Горбачев. – Где ты так хорошо выучила наш язык? Можно подумать, ты работаешь у нас в частном кооперативе и уже научилась уходить от налогов. Правильно: «неучтенка»! Ха-ха!

Тэтчер тяжело вздохнула.

– Правду сказать, Майкл, я даже не знаю, в какой еще стране, кроме твоей, можно так хорошо научиться бегать от налогов.

– И где же ты нашла неучтенку?

Тэтчер дала знак помощнику, и тот положил перед Горбачевым еще листок бумаги. Он побежал его глазами.

– No problems! – гордо продемонстрировал президент СССР знание языка хозяйки дома. – Где подписать? – и вытащил из бокового кармана пиджака свой любимый немецкий «пеликан» с золотым пером.

– Нет, Misha, – остановила его Тэтчер. – Здесь-то как раз и имеется проблема. «Здесь дохлая собака зарыта», как говорят у вас и у немцев… Точнее, целая свора собак. Точнее, не собак, а людей: одиннадцать трупов. Сейчас я тебе поясню…

Примерно час премьер-министр Англии втолковывала президенту СССР, в чем состоит щекотливость ситуации. Личное золото царя могут получить: а) он сам; б) его прямые наследники – дочери и сын. Их прямые потомки. И все. Остальные претенденты – только по суду.

– Все-таки не понимаю, – признался Горбачев. – В чем сложность? Царь и его семья давно померли. Об этом все знают.

– «Все знают» – не довод для суда. Для банкиров – тем более, – возразила Тэтчер.

Горбачев размышлял ровно минуту.

– Но ведь это очень просто. Какой еще суд нам нужен? Я как юрист…

– Вот именно! – перебила его Марго. – Именно потому, что ты юрист, обращаю твое пристальное внимание на то, что решение проблемы требует массу юридических действий и в итоге – решения суда. Вашего суда, а потом и нашего. Англия устроена так, что банки могут признать только решение суда – единственного и неподкупного. Твой Верховный суд ведь подкупить невозможно, да?

Теперь до него дошло.

– Да, невозможно. Но у меня есть другие способы воздействия… это потребует немного времени, – согласился Горбачев.

– Вот именно, Майкл, – вздохнула Тэтчер. – Это потребует не только некоторого времени, но и хорошей, очень хорошей, работы юристов – следователей, экспертов, прокуроров, адвокатов… Придется поработать с прессой. Между прочим, еще в сорок шестом году герцог Мальборо, он же сэр Уинстон Черчилль, интересовался этим печальным эпизодом вашей и нашей истории – расстрелом царской семьи – и обращался к кровавому диктатору Сталину с запросом в частном порядке: как большевики посмели такое совершить! Каким был ответ, нам не известно. Так что тебе придется хорошо поработать… – повторила она.

Горбачев неожиданно почувствовал усталость. Он глубоко вздохнул и бросил быстрый взгляд на часы.

– Я поняла, Misha. Заканчиваем, – согласилась Тэтчер. Она спустила ноги с дивана и с трудом засунула их в туфли. – Значит, договорились. Сегодня вечером у меня дома. А когда разберешься с царем, тебя и мою подругу Раю (Raya) примет Ее величество. Даст личную аудиенцию. Целых двадцать минут. Мало того, она согласна посетить с официальным визитом твою обновленную Россию. И твой авторитет как великого государственного русского деятеля вырастет тогда еще больше.

Она подумала и добавила на прощанье:

– Майкл, ты прости меня за лапидарность, наверное, я тебя чем-то шокировала… Не всем нравится моя прямота. Наверное, я плохо воспитана. Но такова уж есть: говорю, что думаю.

Горбачев расплылся в улыбке:

– Ну что ты, Маргарет, дорогая, я все понимаю, мне трудно возражать… Если бы все государственные деятели нашего с тобой масштаба имели такой прямой характер, как у тебя! Так что – до вечера?

Вернувшись в Москву, Горбачев, прежде всего, приказал вызвать в Кремль председателя КГБ Крючкова.

– Что там у нас с царем? – не здороваясь, спросил он.

– С каким царем? – удивился Крючков. – С Ельциным?

Горбачев даже поперхнулся.

– Ты что, Владимир Александрович, с колес съехал? С каким Ельциным? Какой из него царь – из алкоголика и мерзавца? У него же мозгов нет! Полная деменция. Весь мир знает, что он-то и в президенты пролез на соплях! Если уж говорить о царе, то мог бы намекнуть на меня – я был избран законно, почти единогласно! – лицо Горбачева стало приобретать коричнево-синюшный оттенок.

Крючков с трудом терпел горбачевское хамство, он уже всех в Политбюро достал своим «тыканьем». Андропов себе такого не позволял. Брежнев иногда «тыкал» подчиненным и товарищам по партии, но это у него получалось не оскорбительно, а добродушно и по-дружески.

– Так ведь это в насмешку Ельцина называют в народе царем, – спокойно ответил Крючков. – В насмешку, – повторил он.

– Ага, – успокоился Горбачев. – Ну, ладно. Подготовь мне досье на царскую семью, – ну, там арест, ссылка, расстрел… Где закопали… Это мой личный интерес.

– Вы сказали, личный? – переспросил Крючков, притворяясь, что не расслышал.

– Оглох, что ли? На пенсию надо… – произнес страшные слова президент СССР. – Да, мой интерес. Может, диссертацию напишу, – усмехнулся Горбачев.

Крючков прекрасно знал, что Горбачев врет и личный интерес здесь совсем у других. Он уже успел прослушать записи всех разговоров президента СССР и премьер-министра Великобритании: в горбачевскую авторучку «пеликан», с которой он никогда не расставался и считал еще со студенческих времен своим талисманом, давно был вмонтирован крохотный передатчик радиусом действия в пятнадцать километров. Горбачев еще не успел вернуться к жене после разговора с Тэтчер, а советская резидентура уже передала в Москву содержание их разговора. Поэтому, не дожидаясь вызова в Кремль, Крючков велел подготовить все документы о ссылке и расстреле Николая II, его семьи и слуг.

Материалов оказалось на удивление мало. Справка о расстреле и уничтожении трупов, подписанная членом губчека Юровским; он и руководил расстрелом. Коротенькие воспоминания Ермакова, тоже члена расстрельной команды, который оспаривал у Юровского право первого выстрела в Николая. Десяток газетных вырезок, в том числе с официальным сообщением о расстреле только одного Николая. «Семья бывшего императора, – говорилось в нем, – эвакуирована в надежное место». Постановление губчека о казни четырнадцати эсеров, которых обвинили в убийстве Николая и его семьи. Резюме из уголовного дела об убийстве царской семьи – расследование вел судебный следователь Соколов по личному приказу Колчака. И, наконец, перехваченная шифровка агента немецкого генерального штаба. Шпион извещал начальство, что продолжает непосредственное наблюдение за семьей – о царе ни слова – и собирается следовать за ней в Пермь, куда, согласно информации, полученной непосредственно из Уралсовета, большевики намереваются ее отправить. Самое странное, что шифровка была помечена 22 июля 1918 года, то есть четырьмя днями позже расстрела.

– Завтра досье будет у вас на столе, – пообещал Крючков, поднимаясь со стула. – Разрешите идти?

– Подожди, – остановил его Горбачев. – Что ты сам знаешь об этом?

– Очень немного, Михаил Сергеевич. Если не считать художественной литературы, в которой почти все сплошь вымысел, то по документам все очень скупо: арестовали, сослали в Тобольск, перевезли в Екатеринбург, расстреляли, два трупа сожгли, остальные закопали. Однако, с юридической точки зрения, Романовых невозможно считать погибшими.

– А кем же? – живо спросил Горбачев.

– Разве что пропавшими без вести. Да и то… ведь их никто в розыск не объявлял. Так что и не пропавшими тоже считать нельзя. Очень не простой казус.

– Вот-вот! – ткнул в его сторону пальцем президент. – И международная общественность так считает, что непростой… И некоторые очень влиятельные деятели… специалисты в вопросе… тоже так считают. Только скажи мне, Владимир Александрович, разве по большому счету не все равно кем их считать? Сроки давности вышли. Что ты лично думаешь?

– Конечно, Михаил Сергеевич, вы, как всегда, абсолютно правы, – убежденно заявил Крючков. – В самом деле, не все ли равно – в лоб или по лбу! Но в некоторых ненаших странах, например, в Англии, по таким делам сроков давности нет. Вообще нет. Там, к примеру, нельзя вступить в наследство, если нет юридически надежных доказательств, что владелец наследуемого имущества действительно умер. По данным, которые требуют проверки, у Романовых имеются личные активы в одном из лондонских банков, кажется, в «Бэриг-Бразерс». Претенденты тоже есть, но банк не ведет переговоров ни с кем и не будет вести, пока не получит доказательств, что царь и его прямые наследники перешли из категории пропавших без вести в категорию полноценно погибших. Для этого надо возбуждать дело по факту гибели, эксгумировать трупы, – если они найдутся, или что там от них осталось. Самое главное – идентифицировать, получить неопровержимые доказательства принадлежности трупов или останков. А уж потом выписывать свидетельства о смерти и идти в суд.

– Только и всего? – удивленно спросил Горбачев. – А сразу выписать нельзя?

– Сразу? – задумался Крючков. – Если будет дана вводная… Да, безусловно… наверное… – добавил Крючков. – Правда, есть затруднение. Вы, Михаил Сергеевич, сами юрист и нашу профессиональную поговорку знаете: «Нет тела – нет дела». Надо найти трупы Романовых. Вернее, то, что от них осталось.

– Но ведь Сталин нашел? – возразил Горбачев.

– Берия пытался, – уточнил председатель КГБ. – Но данных о том, что захоронение действительно было найдено и принадлежность его установлена, он так и не получил. Так Сталину и доложил. И никаких письменных следов после себя не оставил. Осторожный был, собака…

– Неужели никаких? Должны быть следы, должны!

– Если и оставил, то они, скорее всего, ушли в личный архив Сталина.

– А где он?

– Сталин? – робко спросил председатель КГБ.

– Какой такой Сталин! Архив его где?

– Нету его. Никто не знает.

– Ну, ты мне горбатого к стене не лепи! – раздраженно бросил президент, не заметив собственного каламбура. – Не может быть, чтоб у Сталина… у такой политической фигуры не было своего архива!

– Был у него архив, огромный… Ни одной бумажки не осталось.

– Так куда девался? – недоуменно откинулся в кресле Горбачев.

– Хрущев и Маленков позаботились уничтожить.

– Зачем? – искренне удивился президент.

– Так ведь репрессии… Тридцать седьмой год, сорок девятый… Они и были главными организаторами и исполнителями. Оба по шею в крови. А все свалили на Берию. В тридцать седьмом, кстати, Берии и в Москве-то не было. Сидел в Грузии первым секретарем ЦК, эвкалипты сажал на болотах – осушал… строил жилье, заводы… открывал школы, техникумы, институты… чай разводил, мандарины… Грузины до него и в глаза мандаринов не видели. Так что сталинский архив для Никиты Сергеича и Георгия Максимильяныча – был смерть. И не только политическая.

– Ладно – все! – хмуро закончил беседу Горбачев. – Давай досье и займись покойниками. Сколько тебе надо времени?

– Дней сорок, – набил себе цену Крючков.

– Уговорил.

Он, не вставая из-за стола, подал Крючкову руку.

Когда тот ушел, слегка шаркая подагрическими ногами, помощник президента Болдин склонился к уху Горбачева и тихо сказал:

– Там в приемной Бессмертных дожидается. В четвертый раз просится.

– Явился все-таки! – поморщился Горбачев. – Совсем меня достал, холера!

Болдин едва заметно усмехнулся:

– Говорит – высшая государственная тайна.

– Сказал, что за тайны у него и откуда?

– Говорит, имеет право сказать только вам.

– Да знаю я все его тайны! Чушь собачья! Давай его сюда. Только предупреди – ровно полторы минуты. Иначе просто выгоню.

Министр иностранных дел СССР Бессмертных, несмело заглянул в кабинет, Горбачев махнул ему рукой:

– Ближе. Садись поближе, Шура! Только ненадолго. Надолго посадит тебя прокурор!

Бессмертных с трудом понял, что президент шутит, и бледно улыбнулся.

– Ну, давай свою тайну! Только по-быстрому!

Бессмертных побледнел еще больше.

– Михаил Сергеевич… Я… Я не понимаю… Неужели вам не доложили мою шифровку? Неделю назад?.. О моей встрече с американским госсекретарем Бейкером?

– Хм… Шифровку? Про Бейкера? Что-то не припоминаю.

Бессмертных посерел.

– Не может быть, Михаил Сергеевич! Ведь жизненно важная информация! Государственный заговор! Кто же посмел ее вам не доложить?! Это же… это же преступление! И – доказательство, что изложенные мне факты…

– А! – неожиданно вспомнил Горбачев. – Что-то такое приносили. Я еще подумал, вы там с американцем лишнее выпили.

Он прекрасно помнил шифровку. Через советское посольство в Берлине министр Бессмертных сообщал Горбачеву, о том, что у него состоялась экстренная и тайная встреча с Джеймсом Бейкером и тот, ссылаясь на данные ЦРУ, заявил, что в СССР среди высших правительственных и партийных чинов зреет заговор с целью свержения Горбачева и ареста Ельцина. Госсекретарь назвал и фамилии главных заговорщиков – вице-президент Янаев, предсовмина Павлов, председатель КГБ Крючков, министр обороны маршал Язов, секретарь ЦК КПСС Бакланов, помощник президента СССР Болдин[40].

Получив шифровку, Горбачев долго не понять, в чем дело. Как суперсекретная информация могла попасть еще куда-нибудь? Президент Буш обещал полную «стерильность» – он еще сам недавно был главным шпионом США – директором ЦРУ! Тогда впервые у Горбачева возникло подозрение о двойной игре американцев, но он тут же отогнал страшную мысль. А сегодня он мог только одно – сделать вид, что все под его полным контролем.

– Мы совсем ничего не пили! – возразил Бессмертных. – Бейкер был очень встревожен!

– А Буш? – спросил Горбачев.

– О президенте Буше не говорили.

– Зато я потом с ним говорил! – соврал Горбачев. – Понял?

Министр слабо пожал плечами.

– Ладно, Шура, ты не волнуйся, не переживай, – успокоил его президент СССР. – Ты поступил правильно. Я тоже свои меры принял – все они, голубчики, получили от меня под первое число! Надолго запомнят! Так что можешь идти гулять.

– В самом деле, Михаил Сергеевич? Все в порядке?

– Да-да, – уже мягче подтвердил Горбачев. – Процесс пошел, идет как надо. Все как задумано…

Через сорок дней наступило 21 августа 1991 года.

В ванную неслышно вошла Раиса.

– С тобой ничего не случилось? – обеспокоено спросила она.

– Нет, – со вздохом ответил Горбачев, включил бритву и подвинулся к зеркалу. Просто задумался… – и он стал бриться.

– Раечка, – крикнул он жене через несколько минут. – Помнишь историю с царским золотом? Как ты думаешь, что Ельцин с ним сделает?

– Заберет себе, – сразу отозвалась Раиса Максимовна. – Если получит.

– Ну-ну, – покачал головой Горбачев. – «Заберет!» Англичанам палец в рот не клади. Мейджор, хоть и премьер, и слабак сам по себе, но крестная мамаша-то у него – Марго. Крепко держит его… в ежовых рукавицах! А на Марго где сядешь, там и слезешь. Вот и посмотрим!

9. ПИСЬМО ВЕЛИКОЙ КНЯГИНЕ КСЕНИИ АЛЕКСАНДРОВНЕ

Тобольск 7 января (25 декабря ст. с.) 1918 г.

Милая дорогая моя Ксения!

Очень обрадовала ты меня своим письмом, сердечное тебе за него спасибо. Нам тоже бывает так отрадно получать от вас письма. План устройства гостиницы[41] и распределения будущих должностей между вами – мне понравился, но неужели это будет в вашем доме?

Тяжело чрезвычайно жить без известий – телеграммы получаются здесь и продаются на улицах не каждый день, а из них узнаешь только о новых ужасах и безобразиях, творящихся в нашей несчастной России. Тошно становился от мысли о том, как должны презирать нас наши союзники.

Для меня ночь – лучшая часть суток, по крайней мере, забываешься на время. На днях в отрядном комитете наших стрелков обсуждался вопрос о снятии погон и других отличий, и очень ничтожным большинством было решено погон не носить. Причин было две: то, что их полки в Ц. Селе так поступили, и другое обстоятельство – нападение здешних солдат и хулиганов на отдельных наших стрелков на улицах с целью срывания погон.

Все настоящие солдаты, проведшие три года на фронте, с негодованием должны были подчиниться этому нелепому постановлению. Лучшие две роты стрелков живут дружно. Гораздо хуже стала за последнее время рота стрелков полка и отношения их к тем двум начинают обостряться. Всюду происходит та же история – два-три скверных коновода мутят и ведут за собою всех остальных.

С нового года дети, за исключением Анастасии, переболели краснухой, теперь она у всех прошла.

Погода стоит отличная, почти всегда солнце, морозы небольшие. Поздравляю тебя к 24-му, дорогая Ксения. Крепко обнимаю тебя, милую Мама и остальных всех.

Всегда любящий тебя

твой брат Николай

10. ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II[42]

«7 января (25 декабря по нормальному стилю – Рождество Христово) 1918 года. Восход солнца в 9 часов 30 минут (11 часов 30 мин. по большевистскому времени).

Чудное яркое утро. Путаемся во времени. Большевики велели перевести стрелки на целых два часа вперед. Объясняют: для экономии энергии электрического тока. Где в Сибири течет так много электричества, что его надо экономить? Здесь, в Тобольске, электричество зажглось только под «новый» Новый год (его они назначили нам на 18 декабря) на пять минут у нас, т. е. в бывшем губернаторском доме (они называют его Дом свободы – вот уж издевательство!), в ихнем губкоме и доме Совдепов (и ко мне уже приклеиваются слова– уродцы!). Целых пять минут свет горел в гостиной, и так ярко, что даже заболели глаза от долгой непривычки. Должен заметить, что электрические лампы даже в Зимнем дворце были вполовину менее яркими. Потом выяснилось, что в наш «Дом свободы» электрическую энергию пустили освещать помещения по ошибке».

Николай макнул ржавое стальное перо в пузырек с чернилами, разведенными водой до серого цвета – приходится экономить. Пальцами снял ворсинку с пера, подышал на него и, поразмыслив, отложил.

В доме неумолимо расползалась стужа, проникала во все щели, во все уголки, подбиралась к кровати, на которой одетыми спали жена и сын, прижавшись под двумя одеялами друг к другу. Голландская печь, которая вчера в такое же время весело пела и трещала, сейчас остыла, морозный поток стелился по половицам, и Николай стал его ощущать даже через подошвы валенок. Вот так: именно сегодня, в светлый праздник Рождества Христова, хотя уже солнечным днем красная ниточка термометра показала – 42о по Цельсию.

В коридоре загрохотали сапоги. На пороге появился унтер-офицер Воскобойников и аккуратно положил у печи охапку березовых дров, сверкающих с мороза, как сахар.

– Гражданин Романов! – гаркнул он, отдавая честь. Полушепотом продолжил: – Ваше императорское величество, дров больше не будет.

И растерянно развел руками.

Сначала Николаю показалось, что тот пошутил – подобные дерзкие шутки со стороны солдат охраны, которые обольшевичивались прямо на глазах, случались все чаще. По объему злобы в них можно было судить, как меняется отношение солдат к семье. Вовсе не так, как напутствовал охрану Керенский, напомнивший солдатам при отъезде, что лежащего не бьют. В Тобольске понемногу начали бить, но не сильно – пока все больше злобными репликами по разным поводам и без поводов. Но в то же время среди части остальных солдат сочувствие к Романовым росло. И уже время от времени возникали инциденты между насмешниками и сочувствующими, правда, короткие и без последствий.

Главной причиной растущего недовольства была неопределенность положения охраны. Керенский, пообещавший им командировочное содержание в десятикратном размере, перестал платить уже в сентябре. После октябрьского переворота денежные переводы на содержание Романовых вообще прекратились. На телеграммы Кобылинского Кремль долго не отвечал. Наконец пришло указание из совнаркома снизить довольствие арестованным до 600 рублей в день – это при том, что десяток яиц на рынке 3000 совдеповскими.

Романовы и их охрана стали жить в долг – на подачки, которые удалось собирать по городу Татищеву, Долгорукову и Кобылинскому. Горожане давали плохо и всегда тайком. Брали векселя за подписями Долгорукова и Татищева, прекрасно понимая, что никто по ним не заплатит. Скоро повар Харитонов известил Николая: «В долг больше в лавке не отпускают». И вот еще и дрова…

Но унтер Воскобойников всегда был на стороне Романовых.

– А что, – не поверил своим ушам Николай, – разве весь лес в Сибири уже вырублен?

– Никак нет, лесу очень много, еще на триста лет династии хватит, – виновато объяснил унтер-офицер и покраснел, поняв, что сморозил глупость насчет династии. Николай, казалось, не расслышал его последних слов.

– Так что же, голубчик? – чуть усмехнулся в свои рыжие, тронутые пегой сединой усы бывший император.

– Да ведь… – он беспомощно развел руками и умолк.

– Говори, Воскобойников, смелее! – приободрил его Николай. – Надеюсь, мне можно доверять.

– Воспретили-с, Ваше величество. Гражданин тобольской военный комиссар приказал: «Сегодня царю дров не давать совсем!»

– Так отчего же?

– Оттого, Ваше величество, что поп вчера в конце обедни провозгласил многая лета Государю императору Николаю Александровичу и всем близким и присным его. Теперь в чеке кричат: монархический заговор, попытка открыто провозгласить возвращение царской власти… Эх, если бы вправду!.. – грустно вздохнул унтер-офицер.

Николай взял свечу, направился к окну, долго всматривался в темень, но ничего не мог увидеть, правда, он и не особенно старался. Он просто не хотел, чтобы унтер видел его лицо. Воскобойников выжидал, потом не выдержал и деликатно кашлянул.

– Да, голубчик? – обернулся Николай. – Извини, задумался…

– Свечечку-то… – сказал Воскобойников. – Свечечку с подоконника убрать бы надо, Ваше величество.

– Отчего? – удивился Николай.

– Так ведь у нас теперь народишко совершенно с ума съехавши! – в сердцах воскликнул унтер. – Всенепременно найдется подлец и скажет, что Ваше величество изволили кому-то сигналы подавать. А ихней чеке того и надо: там ведь звери… лютые звери засели… половина – из бывших жандармов. Выслуживаются перед новой властью!

– Из жандармов? Надо же! – удивился Николай. И вздохнул: – А вообще-то ты прав, Воскобойников. Видишь, как – даже свечку в руки просто так взять нельзя.

– Такая у них свобода, Ваше величество… – согласился унтер.

Николай посмотрел на охапку, открыл дверцу печки, отодвинул заслонку в трубе. Из печки пахнуло кладбищенским холодом.

– Однако же, как быстро стынет, – заметил он.

– Так я сейчас! – заявил унтер. – Сейчас истоплю, ваше императорское величество.

– Спасибо, Воскобойников, спасибо, голубчик, не надо, – ответил Николай. – Я сам. Мне это доставляет удовольствие. В Зимнем дворце такой радости у меня не было.

Взял плашку и аккуратно стал снимать с нее бересту. Но вдруг остановился и обернулся к унтер-офицеру.

– Постой-ка, Воскобойников, – произнес он. – Ты говоришь, «товарищи» велели совсем не давать дров?

– Так точно, Ваше величество, – подтвердил Воскобойников. – Совсем не велели!

– Тогда эти откуда?

Воскобойников смущенно потоптался на месте.

– Энти… энти… его благородие господин-гражданин полковник велели принести и не сказывать, откуда.

– А у караула дрова остались? – спросил он.

Воскобойников ничего не ответил.

– Не скажешь?

– Не велено… – смущенно подтвердил унтер.

– Передай мою глубокую благодарность полковнику Кобылинскому, – сказал Николай. – И тем нижним чинам, кто решил добровольно сегодня мерзнуть вместо меня. Но я не могу оставить караул без дров. Особенно в такую морозную ночь. Отнеси-ка их, братец, туда, откуда взял.

Воскобойников растерялся.

– Никак не могу! – вытянулся он в струнку. – Господин полковник велели, что ежели Ваше величество не пожелаете принять дрова и прикажете отнести, то ваши приказания не выполнять.

Тут он подошел к двери, приложил к ней ухо, несколько секунд слушал и потом рявкнул:

– Так что ваши приказы, гражданин бывший император, выполнять не велено!

Дверь резко отворилась, на пороге стал рядовой чин Дзеньковский – щуплый рыжий солдат из местных, с вечно перекошенной злобно-брезгливой физиономией. Его принудительно назначила в состав отряда Кобылинского местная чека. Она же «избрала» его сопредседателем солдатского комитета вместе с нижним чином Матвеевым. Задача Дзеньковского была простая: слежка за всеми и большевизация отряда.

Дзеньковский, как и положено поляку, русского царя ненавидел самозабвенно и искал любой повод пакостить ему за свою «Польску».

– Цо то? – указал он пальцем на дрова. – То царю заборонено давать!

– А я не царю! – отрезал Воскобойников. – Царю не велено, а детям не воспретили.

С этими словами он сгреб дрова и понес их в угловую комнату, где жили девочки. Слышно было, как он с грохотом бросил дрова на пол, после чего раздался радостный девичий визг. Дзеньковский ринулся туда, как на пожар.

– То есть царски дочки! – еще в коридоре закричал поляк. – Им дрова не можно!

– Где ты, сукин кот, видишь царских дочерей? – загремел голос Воскобойникова, словно на плацу Марсова поля в Петербурге. – Здесь нет царских дочек! Тут живут девицы – гражданки Романовы. Про них ваша чека ничего не решала. Так что катись колбаской по Малой Спасской. Детей морозить не дам, и никто тебе не даст!

Дзеньковский что-то прошипел по-польски в ответ. Николай не разобрал слов, но хорошо слышал, как поляк рысью протопал по коридору. И только после него ушел Воскобойников. «Что мне на этих ляхов так не везет? – невесело подумал Николай. – Как нарочно! Я, что ли, их делил, а не немцы с австрийцами? И не Россия в союзе с Бонапартом напала на Польшу, а Польша на Россию…» И тут он услышал за спиной легкие шаги.

В комнату тихонько вошла Ольга – в большом оренбургском пуховом платке на плечах, в белых валенках, подшитых на пятках желтой кожей. Она принесла дрова. Не говоря ни слова, аккуратно опустила на пол около голландки. Зажгла бересту, которую в печку положил отец, сунула в дверцу три плахи потоньше и три больших. Печь занялась мгновенно – запылала, затрещала, словно от радости, что дрова все-таки появились. От чугунной дверцы почти сразу же пошла легкая теплая волна.

– Thank you, darling[43], – тихо произнесла Александра. Она проснулась, но боялась пошевелиться, чтоб не разбудить сына: он согрелся рядом с ней и сладко посапывал.

Ольга улыбнулась, прижала палец губам и, беззвучно шагая в своих валенках, ушла.

Александра и Николай думали каждый о своем, и оба молчали, прислушиваясь к живому гудению пламени.

Через час пришла Татьяна – в том же оренбургском платке, который она носила с Ольгой по очереди, и в зырянских пимах – мягких и очень теплых полусапожках из оленьей шкуры, сшитые мехом наружу. В таких никакой мороз не страшен. Она тоже принесла охапку.

– Однако, дорогие наши бывшие величества, – с бесконечным удивлением произнесла она. – У вас, как видно, еще не арктический полюс, но Сибирь явная!

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Трактир «Кофейная гуща» стоит на границе между новорожденной реальностью и непознаваемым хаосом еще ...
Когда эмоции выгорают, а в глазах поселяется безумие, появляется шанс попасть в другой мир.Но не спе...
Не так часто жертва покушения погибает через много лет после нападения преступника. Но недавно сконч...
Карел Чапек – один из самых известных чешских писателей. Он является автором романов, рассказов, пье...
В 213 году до нашей эры великий полководец Ганнибал, воюющий против Рима на вражеской территории, за...